После пострижения Феоктисты вся семья удалилась в одно имение, принадлежавшее ей в Вифинии и называвшееся Саккудием. Это был холм, поросший деревьями, а наверху его расстила-{89}лась небольшая равнина, орошаемая ручьем; отсюда открывался широкий вид, необъятные горизонты, окаймленные серебристой полосой далекого моря. Нельзя было найти более мирный приют, более приспособленный к устройству монастыря. Но Саккудийский монастырь не стал одной из тех модных обителей, какие основывали в те времена скорее из тщеславия, чем из благочестия, многие богатые люди, сохранявшие, несмотря на свое удаление в монастырь, состояние, рабов, весь признанный образ жизни и без серьезного призвания, без предварительного опыта вмешивавшиеся в управление монашеской общиной, "вчера новопостриженный, сегодня игумен". По просьбе Феоктисты суровый Платон принял на себя устройство монастыря и управление им, где собирались жить его близкие; он добросовестно исполнил свою задачу. Прежде всего удалил из монастыря рабов и женщин; более того, уступая обычной и крайней строгости византийских монахов, запретил в него доступ всякому существу женского пола. Сама Феоктиста должна была подчиниться общему правилу и примириться с тем, чтобы жить отдельно; и так как не успели еще выстроить дом для женщин, она жила сначала затворницей в уединенной келье с дочерью и одной из родственниц. Позднее она вступила в один монастырь; но, по-видимому, несмотря на свое смирение и желание быть покорной, эта властная женщина и как монахиня не отличалась покладистым нравом. Сын ее Федор говорит с несколько смущенной сдержанностью о затруднениях, какие у нее выходили с другими сестрами, и о неприятностях, какие она испытывала; в конце концов ей пришлось оставить этот монастырь и искать другого приюта. К счастью для нее, обстоятельства должны были скоро дать ей возможность проявить свою набожность более высоким и более достойным ее образом.
   III
   Известна история первого брака императора Константина VI и страстное желание, какое он испытывал около 795 года, расторгнуть его; чтобы развестись с Марией Амнийской и жениться на Феодоте, он прибег к следующей хитрости. Он объявил, что жена покушалась его отравить, уверенный, как сам это говорил с довольно характерной наивностью, что ему все поверят, "раз он царь, а те, кому он это рассказывал, только подданные". А потому он послал одного их своих камергеров донести об этом происшествии патриарху, прося, чтобы церковь немедленно расторгла его брак с виновной. Но Тарасий, сомневаясь в том, что сообщенный ему преступный факт действительно имел место, ответил, что за-{90}кон знает только один повод к разводу - должным образом доказанное прелюбодеяние, и отказывался служить видам императора. Напрасно Константин VI вызывал патриарха во дворец, доказывая ему, что преступление было очевидным, неопровержимым и одна смерть или, по меньшей мере, заточение в монастырь могли быть достойным наказанием за такое покушение на особу императора. Напрасно, чтобы подтвердить свои обвинения, он велел принести чаши с какой-то довольно мутной жидкостью, утверждая, что это яд, который ему хотела подмешать императрица. Тарасий упорствовал в своем отказе, грозя царю отлучением, если он будет продолжать настаивать, а вместе с тем синкел Иоанн поддерживал его в его сопротивлении. Тогда на глазах императора все придворные, патрикии и стратиги стали поносить обоих духовных владык и с обнаженными мечами в руках грозить им смертью, если они не уступят. Ничто не помогло. В конце концов, как известно, Константин обошелся без их согласия: он насильно заточил жену в монастырь и женился на Феодоте, причем пышные празднества продолжались не менее сорока дней. Возмущенный Тарасий отказался благословить этот прелюбодейный союз; но патриарх был при этом человек с политическим чутьем: он отнюдь не хотел доводить до крайности. Ни слова не говоря, он предоставил другому священнику совершить бракосочетание императора, сам же, опасаясь, что василевс окажется способным на все и лишит церковь своего благоволения, воздержался от отлучений, какими грозил раньше, и даже не наказал игумена, совершившего бракосочетание монарха.
   Известен всеобщий скандал, какой произвело в партии набожных людей поведение императора. В особенности он был велик в Саккудийском монастыре, где событие это не только принципиально возмущало монахов, но и особенно близко касалось их, так как героиня этого романа, Феодота, приходилась близкой родственницей игумена Платона, Феоктисты и Федора. Вот почему, в то время как придворные и оппортунисты преклонялись перед поступком монарха, благочестивые люди, возбуждаемые и поддерживаемые саккудийскими монахами, принялись громить "нового Ирода", непокорного сына, непочтительно отвергшего - упрек довольно пикантный, если вспомнить о поведении в этом деле Ирины, - добрые советы матери; затем, совершенно определенно, Платон и его монахи отказались быть в каком-либо общении с царем-прелюбодеем и даже с духовными особами, поддерживавшими его или только терпевшими его распутство.
   Константин VI, крайне расстроенный всем этим шумом, постарался сломить сопротивление этих непримиримых и неудобных монахов. Он попробовал смягчить их подарками, добрыми речами: {91} он не добился ничего. Феодота, со своей стороны, пыталась обезоружить своих родных следующим образом; она отправилась в монастырь; но ее оттолкнули с негодованием. Тогда Константин VI отправился в Прусу: он самолично явился в монастырь в надежде смягчить Платона и Федора. Все эти шаги, свидетельствуя о силе партии набожных, только увеличивали их упорство. Наконец, император рассердился. Доместик схол и комит Опсикийский были отправлены с войском в Саккудийский монастырь. Игумен Платон был арестован и под усиленной стражей отправлен в Константинополь; Федор с тремя другими монахами жестоко наказан розгами. Затем главные десять зачинщиков - между ними был и Федор со своим отцом и братом Иосифом - были отправлены в ссылку в Солунь; остальные монахи были изгнаны, и запрещено было давать приют изгнанникам. "Христос безмолвствовал",- замечает не без горечи Федор Студит в своем интересном рассказе об этом гонении.
   Все это трудное для ее близких время Феоктиста выказывала чрезвычайную силу души. Несмотря на переживаемые ею горе и печаль, она утешала, ободряла, поддерживала жертвы гонения: "Ступайте, дети мои, - говорила она изгнанникам-монахам, - и Бог да будет вашим защитником повсюду, куда вы ни пойдете, так как это из послушания Его воле вы предпочли действовать так, а не иначе". И, всегда радостная и твердая, она ходила по тюрьмам, где заключены были узники, перевязывала раны, поднимала дух устрашившихся и смущенных. Когда монахи должны были покинуть монастырь, и она последовала за ними, не обращая внимания на ненависть и поношения, какими преследовала их толпа. Когда воины грубо разлучили ее со своими, она нашла возможность нагнать их по дороге в ссылку и тут в течение целой ночи в бедной лачуге вела с ними возвышенные беседы. Утром она простилась с ними. "Сдается мне, дети мои, - говорила она, - будто я разлучаюсь с людьми, идущими на смерть"; и с движениями, полными пафоса, вздыхая и плача, она осыпала поцелуями всех этих дорогих ей людей, не думая вновь увидать их.
   Затем она возвратилась в Константинополь, все такая же энергичная и смелая. Платон, не побоявшийся прямо выразить императору свое порицание, только что был посажен в тюрьму; юный Евфимий, младший сын Феоктисты, жестоко наказан плетьми. И тут благочестивая женщина не пожалела ни трудов своих, ни сил. Несмотря на императорское запрещение, она собирала рассеянных и изгнанных монахов; в темнице, где он томился, она поддерживала бодрость духа своего брата. Она действовала так смело, что в конце концов ее схватили, и в течение целого месяца она была в заточении, причем тюремщики ее обращались с ней крайне дурно, {92} плохо кормили и осыпали бранью. Среди людей благочестивых она за такие претерпеваемые ею за правое дело гонения стяжала себе ореол мученичества и наименование матери церкви; и прославилась она тем, что, как говорит один писатель VIII века, выражение это с тех пор стало известным - она "пострадала за правду и истину" (henecen dicaiosynes cai aletheias).
   IV
   Когда в 797 году государственный переворот, произведенный Ириной, положил конец этому трудному времени и гонения прекратились, Феоктиста, отныне спокойная за участь своих, возвратилась в свой монастырь в Вифинию. И тут она до последних своих дней оставалась такой, какой была всю жизнь.
   Благочестие ее, возбужденное до крайности сначала страданиями, потом радостью победы, стало более пылким, чем когда-либо. Размышлять непрестанно о божественном слове, день и ночь молиться за церковь, за своих близких, за собственное спасение, присутствовать с благоговением на бесконечных службах - такова была первая забота благочестивой женщины и ее истинная радость. Более чем когда-либо она предавалась аскетизму. Для умерщвления плоти она спала на короткой и узкой постели, одевалась в жалкое рубище, очень мало ела. Ей казалось постыдным есть досыта, и все, что она позволяла себе по слабости природы человеческой, - это принимать пищу раз в день, съедая немного овощей, отваренных в воде, без всякой приправы из масла; при этом никогда не полагалось вина за ее скудной трапезой. Точно так же обрекла она себя на безусловную нищету: у нее не было ни служанки, ни собственных денег, ни лишнего платья. Когда она умерла, весь ее гардероб или, вернее, все ее состояние заключалось во власянице и в двух жалких одеялах.
   Но Феоктиста отнюдь не вдавалась в мистицизм. "Пребывая в уединении с Богом", по прекрасному выражению ее сына, она все время, как и тогда, когда жила в миру, чувствовала потребность действовать. Она не тратила времени на бесполезные мечтания; она придавала большое значение работе и вменяла себе в обязанность ткать одежды, в которые одевался весь монастырь. Она усиленно предавалась делам благотворительности, собирая в монастыре бедных женщин, ухаживая за ними и всячески изощряясь в добывании денег, чтобы помогать им в их нуждах. В особенности, как и раньше у себя в доме, она с любовью пеклась о своих близких, об их нравственном совершенствовании, об их вечном спасении. Она заботилась о своем муже, не выказывавшем порой ни ма-{93}лейшего рвения, о своем сыне Евфимии, так как ей казалось, что его призвание к монастырской жизни недостаточно сильно; и заботясь о них на расстоянии, она внимательно следила за ними и руководила их душами.
   Более чем когда-либо она усердствовала в христианском смирении. Так как брат ее Платон все еще был в тюрьме, она пожелала, чтобы и исповедником и духовником стал сын ее Федор, и она смиренно склоняла пред ним колени, объявляя себя его служанкой, готовая во всем ему повиноваться, ибо видела в нем лишь чтимого главу монастырской общины; и хотя Федор выше всего ставил религию, его иногда стесняло такое чрезмерное почитание. Однако в этой кающейся смиреннице просыпался порой прежний строптивый и властный дух, некогда владевший ею. В монастыре, как и в миру, Феоктиста оставалась высокомерной и вспыльчивой. Когда другие сестры не очень усердствовали в церковной службе, не выказывали особого рвения к работе или песнопению, она резко их за это попрекала, делала строгие выговоры; как и прежде, она не останавливалась перед тем, чтобы пускать в ход руки, и охотно подкрепляла пощечинами свои благочестивые наставления. Но ей прощали ее резкость, так как знали, что намерения ее были добрые, и, как раньше в собственном доме, так и тут, в монастыре, все ее любили.
   Так жила она, "все покинув, чтобы все отдать Богу; она шла узким и трудным путем Господним". Ее все почитали, и в общине смотрели на нее как на истинную духовную мать, а в партии набожных людей - как на истинную мать церкви. И чтобы еще усилить ее ореол святости, ей приписывали дар ясновидения, ей будто бы снились пророческие сны, предвещавшие ее собственную судьбу, судьбу ее семейных и судьбу церкви.
   Между тем она медленно сгорала. Ей было за шестьдесят лет, а жизнь досталась ей нелегкая, и в последние годы она была еще опечалена целым рядом горестей и напастей. Она потеряла одного за другим мужа, дочь, сына Евфимия; двое оставшихся у нее детей как будто и не существовали для нее. Любимый ее сын Федор жил в Константинополе, где управлял Студийским монастырем, и она видела его только в самых редких случаях; со своим вторым сыном, Иосифом, она тоже была разлучена; все ее прежние друзья или умерли, или рассеялись кто куда. А потому она чувствовала порой в своем одиночестве смертельную тоску; но она не поддавалась подолгу этой слишком человеческой слабости и, вспоминая о Боге, снова ободрялась. Так дожила она до последнего своего часа, вдали от своих, и даже сын ее Федор, задержанный монастырскими делами, не мог присутствовать при ее последних минутах и закрыть ей глаза. Тем не менее она ушла "радостная, как будто воз-{94}вращалась на родину", молясь за сына, благословляя всех присутствовавших. Это было около 802 года.
   Известие о смерти этой благочестивой женщины произвело сильное впечатление во всей церкви, в особенности в Студийском монастыре, где ее сын был игуменом и где с горячим вниманием следили за всеми переменами в ходе ее последней болезни, вознося за нее Богу торжественные моления; в память о ней была отслужена заупокойная обедня с особой торжественностью. Сам Федор сказал в память матери надгробное слово, и благодаря этой речи, по счастию сохранившейся, мы знаем такую интересную женщину, как Феоктиста.
   Без сомнения, в этой женщине, во многих отношениях обыкновенной и посредственной, были и некоторые черты, как нам кажется, странные и удивительные. Есть как у матери, так и у сына черствость души, поражающая нас и отталкивающая. Феоктиста любила своих детей; не колеблясь, она жертвует ими для утоления своей религиозной жажды. Федор любил свою мать; в любопытном письме, написанном им во время ее последней болезни, оплакивая ее близкую кончину, он в то же время решительно желает ей смерти как славной награды за ее жизнь. Нам несколько трудно понять такую исступленность религиозного чувства, вызывающую подобное извращение, и надо прибавить, что даже благочестивые люди находили в этом некоторое преувеличение. Но каково бы ни было наше суждение об этих людях VIII века, надо сознаться, что они в сильнейшей мере способствуют пониманию истории той эпохи, в которой они жили. Когда изучаешь этих благочестивых людей, жертвующих всем ради религии, лучше понимаешь такой характер, какой представляет из себя императрица Ирина, меньше удивляешься, что дело ее могло иметь успех, а поступки возбуждать почти всеобщее одобрение. Ибо необходимо в конце концов сознаться, что Феоктиста не представляет исключительного явления среди психологических типов ее времени. Многие другие женщины той же эпохи, как, например, мать Тарасия и мать Никифора, мать Феофана и благочестивые женщины из семьи святого Филарета, являются нам совсем такими же в описании агиографов. Несомненно, все только что названные лица, равно и наша Феоктиста, женщины святые, и я никак не предполагаю, что все их современницы были подобны им. Наряду с ними встречались женщины светские, преданные светскому образу жизни, как, например, сестра Феоктисты, и женщины легкого поведения, как ее родственница Феодота. Однако - и это главным образом придает им значение в глазах историка - именно эти святые в течение нескольких лет руководили миром. {95}
   ГЛАВА VI. ФЕОДОРА,
   ВОССТАНОВИТЕЛЬНИЦА ИКОНОПОЧИТАНИЯ
   I
   В 829 году умер император Византийский Михаил II Аморийский, оставив престол сыну своему Феофилу. Новый монарх не был женат; поэтому вдовствующая императрица Евфросиния во время придворных церемоний исполняла роль, принадлежавшую по этикету августе. Но Евфросиния ненавидела свет. Дочь несчастного Константина VI, ослепленного по приказанию матери его Ирины, и первой жены его Марии, она после катастрофы, разразившейся над ее родными, удалилась в монастырь и жила спокойно и уединенно в одной из тихих обителей на Принкипо, как вдруг, довольно скандальным образом, царь Михаил, воспылав к ней страстью, извлек из монастыря прекрасную отшельницу, чтобы возвести ее на трон кесарей. Но когда ее муж умер, у Евфросинии не оставалось другого желания, как поскорее вступить опять в какую-нибудь святую обитель, и она прилагала все старания, чтобы женить как можно скорее юного императора, своего пасынка.
   Чтобы найти жену василевсу, были, по старинному обычаю, соблюдавшемуся при византийском дворе, разосланы гонцы по всем провинциям с целью отыскать и привести в Константинополь самых красивых девушек империи, и в обширной Жемчужной палате собрали всех избранниц, чтобы Феофил назначил, кому из них быть монархиней. Сначала царь отобрал шесть самых привлекательных девушек и, не будучи в состоянии остановиться на одной из этих соперничавших красавиц, отложил до следующего дня окончательный выбор. В этот день он появился, как Парис перед тремя богинями, с золотым яблоком в руках, залогом любви, который он должен был преподнести той, кто завладеет его сердцем, и в таком виде он начал свой осмотр. Сначала он остановился перед одной, очень хорошенькой женщиной знатного происхождения, по имени Касия, и, вероятно, несколько смущенный и не зная хорошенько, с чего начать разговор, он наставительным тоном произнес следующее, не особенно любезное приветствие: "Через женщину пришло к нам все зло". Касия была умна и не смущаясь отвечала: "Правда, но через женщину же приходит к нам и все добро". Такой ответ погубил ее. Крайне испугавшись этой красавицы, столь быстрой на возражение и столь ярой феминистки, Феофил повернулся к Касии спиной и оказал честь и предложил свое {96} яблоко другой кандидатке, также замечательно хорошенькой, носившей имя Феодоры.
   Упустив царский венец, Касия утешилась тем, что основала, согласно очень распространенному в Византии обычаю, монастырь, куда и удалилась; и так как она была женщина умная, то и занялась на досуге сочинением духовных поэм и светских эпиграмм, дошедших до нас и не лишенных интереса. Тем временем ее счастливая соперница была коронована с торжественным великолепием в церкви Святого Стефана в Дафнийском дворце, и, по обыкновению, вся ее семья разделила ее высокую судьбу. Мать ее, Феоктиста, получила очень завидный чин "опоясанной патрикии", три ее сестры, приглашенные ко двору, вышли замуж за важных сановников; братья ее, Петрона и Варда, быстро сделали карьеру. Впрочем, они выказали мало благодарности той, чье неожиданное возвышение и родственное расположение приблизило их таким образом к самым ступеням трона.
   Новая императрица была родом из Азии, она родилась в Пафлагонии в семье чиновника. Родители ее были люди благочестивые, очень преданные почитанию икон, против которых при преемниках благочестивейшей императрицы Ирины императорское правительство вновь подняло гонение, и, по-видимому, они даже на деле доказали довольно горячую преданность своим верованиям. Воспитанная в такой среде, Феодора, естественно, была набожна и очень почитала святые иконы; поэтому она сначала чувствовала себя несколько неловко в придворном мире, куда замужество внезапно перенесло ее.
   Действительно, уже прошло лет двадцать, как вновь возгорелось иконоборство, и, быть может, еще с большей силой и ожесточением, чем в VIII веке, так как к спору чисто религиозному примешался вопрос политический и столкнулись государство, требовавшее права вмешиваться в церковные дела, и церковь, отстаивавшая и защищавшая свою свободу. Михаил II преследовал своих противников без пощады и без зазрения совести; Феофил, царь умный, властный и энергичный, следовал политике своего отца. Поэтому Феодора напрасно пыталась употребить свое влияние в пользу своих друзей и смягчить своими просьбами чрезмерную суровость гонений. Феофил был монарх нрава довольно крутого; когда он хмурил брови, принимал суровый тон, его перепуганная жена не решалась настаивать и ей самой приходилось тщательно скрывать свои чувства и тайные склонности. Она должна была старательно прятать у себя под платьем святые иконы, которые она продолжала с упорством носить; она должна была принимать тысячи предосторожностей, чтобы скрыть от посторонних взоров в {97} ларцах, хранившихся в ее собственных покоях, запрещенные иконы, и не без некоторого риска приходилось ей иногда исполнять свои тайные благочестивые упражнения.
   Однажды шут императора, карлик, забавлявший дворец своими шаловливыми выходками, заметил, что она занимается благочестивым поклонением. Крайне любопытный по природе, он попросил, чтобы ему показали вещи, всецело поглощавшие внимание императрицы. "Это мои куклы, - отвечала ему Феодора, они хорошенькие, и я их люблю". Не долго думая, карлик пошел и рассказал императору историю прекрасных кукол, которые царица хранила у себя под подушкой. Феофил сразу понял, в чем дело, и, взбешенный тем, что в самом дворце не исполнялись его приказания, он бросился в гинекей и устроил императрице ужасную сцену. Но Феодора была женщиной и сумела выйти из затруднительного положения. "Это ничуть не касается того, о чем ты думаешь, - сказала она мужу. - Я просто занималась тем, что смотрелась в зеркало вместе с моими служительницами, и это наши отражения в зеркале твой шут принял за иконы и так по-дурацки наболтал тебе о них". Феофил успокоился или притворился, что поверил; но Феодора сумела поддеть нескромного болтуна. Через несколько дней после этого за какую-то провинность она велела подвергнуть карлика телесному наказанию, после чего посоветовала ему впредь никогда больше не болтать о куклах гинекея. И когда император под влиянием вина вспоминал иногда об этом происшествии и принимался о нем расспрашивать, шут с выразительной мимикой прикладывал одну руку ко рту, другую к пострадавшей части тела и поспешно произносил: "Нет, нет, царь, не будем больше говорить о куклах".
   Точно так же и все высшее общество было в заговоре против иконоборцев. В монастыре, где она доживала свою жизнь, старая императрица Евфросиния питала те же чувства, что и Феодора, и, когда к ней посылали малолетних дочерей царя навестить ее, она постоянно говорила им об иконопочитании. Феофил, подозревавший об истинном положении дел, расспрашивал детей, но ему никогда не удавалось узнать от них что-нибудь точное. Однако один раз самая младшая из царевен выдала себя и, рассказав отцу о прекрасных подарках, которыми их засыпали в монастыре, о великолепных фруктах, которыми их там угощали, стала объяснять, что у бабушки был также один ларец, полный прекрасных кукол, и что она часто прикладывала их благоговейно ко лбу своих внучек и говорила, чтобы они их с тем же благоговением целовали. Феофил снова рассвирепел и запретил с этих пор посылать детей к старой царице. Но даже среди приближенных царя было много го-{98}сударственных деятелей, имевших на этот счет то же мнение, что и обе императрицы; министры, лица близкие ко двору, втайне были глубоко преданны иконопочитанию, и обстоятельства складывались так, что прорицатели, с которыми любил совещаться император, открыто предсказывали скорую гибель его дела. Он сам настолько это сознавал, что на смертном одре потребовал от жены и логофета Феоктиста, своего первого министра, торжественную клятву, что они после его смерти останутся верны его политике и отнюдь не поколеблют положения его друга, патриарха Иоанна, главного вдохновителя, и руководителя этой политики.
   II
   Наследник Феофила, сын его Михаил III, был еще ребенок; когда умер его отец, в 842 году, ему было не больше трех-четырех лет. Поэтому, как некогда Ирина, Феодора стала регентшей на время несовершеннолетия юного монарха. Она оставила подле себя в качестве руководителей главных министров предшествовавшего царствования, логофета Феоктиста, пользовавшегося большим влиянием на императрицу, и магистра Мануила. Оба были люди благочестивые, втайне преданные, как и сама царица, иконопочитанию; это были также люди благоразумные, справедливо озабоченные слишком затянувшимся бесполезным и опасным спором - совершенно понятно, таким образом, что они решили восстановить православие. Однако, несмотря на их внушения, императрица, по-видимому, сначала несколько колебалась последовать за ними по этому пути. Феодора горячо любила своего мужа, она свято хранила его память; кроме того, она опасалась трудности предпринимаемого. Но окружавшие ее прилагали все усилия, чтобы убедить ее; мать ее и братья настоятельно ей это советовали. Напрасно царица возражала: "Мой муж, покойный император, был человек мудрый; он знал, что надлежало делать; не можем же мы предать забвению его волю". Ей представили опасность положения, непопулярность, какую она рисковала навлечь на себя, упорно отстаивая политику Феофила; ее старались запугать революцией, причем погиб бы престол ее сына. Помимо этого набожность побуждала ее выслушивать эти советы. Наконец она решилась.
   В Константинополе был собран собор, но, чтобы он мог благополучно совершить свое дело, необходимо было прежде всего избавиться от патриарха Иоанна, посаженного Феофилом на патриарший престол в 834 году и бывшего прежде наставником царя; человек умный, деятельный, энергичный, он хорошо служил целям {99} монарха; поэтому противники иконоборцев терпеть его не могли. Они распускали темные слухи о его занятиях магией, дав ему прозвище Леканоманта, что значит "колдун", нового Аполлония, нового Валаама; они распространяли о нем самые страшные истории: как с помощью своих чар он находил способ губить врагов императора; как он приходил ночью, бормоча таинственные формулы, обезглавить бронзового змия, украшавшего Ипподром, и как в своем доме, находившемся в предместьях, он устроил подземную сатанинскую пещеру, где с помощью потерянных женщин, отличавшихся обыкновенно редкой красотой, причем некоторые из них для вящего скандала были монахини, посвященные Богу, он нечестивыми жертвами вызывал демонов и вопрошал мертвых, чтобы узнать от них тайны будущего. Как бы ни смотреть на эти сплетни, Иоанн обладал выдающимся умом, крепкой волей и вследствие этого являлся человеком крайне неудобным. Желая отделаться от него, потребовали, чтобы он согласился на восстановление православия или снял с себя патриарший сан, и, по-видимому, воины, назначенные передать патриарху этот ультиматум, исполнили поручение довольно грубым образом. Как бы то ни было, патриарх был низложен и заточен в монастырь; и, когда, взбешенный от такого с ним обращения, он осмелился проявить свое нерасположение тем, что велел уничтожить образа в монастырях, где он жил, он по приказанию регентши был подвергнут жестокому телесному наказанию.