точно такая же история. Я поднимался пешком к вершине одного вулкана,
намереваясь его исследовать, но меня задержал отряд воинов, у которых вызвал
подозрение мой непривычный для тех мест вид; меня спросили, кто я такой.
Едва я успел произнести свое имя, как меня заковали в цепи и поволокли в
город. "И ты еще называешь себя Великим Морро? - говорили они. - Да какое же
величие может быть у тебя, жалкий учителишка? Великий Морро только один на
всем белом свете - это господин нашего острова, самый отважный воин из всех,
кто когда-либо обнажал свой меч. И он, конечно, сейчас же прикажет отрубить
тебе голову".
Они действительно привели меня к своему правителю, один вид которого
вселял во всех ужас. К. счастью, я сумел объяснить ему, что произошло, и
грозный воин рассмеялся над таким удивительным совпадением, велел снять с
меня цепи, пожаловал мне богатые одежды и пригласил в свой дворец, чтобы я
мог полюбоваться на великолепные свидетельства его побед над народами,
населяющими все ближние и дальние острова. В заключение он сказал: "Этот
случай, о достославный ученый, носящий мое имя, тем более удивителен, что и
со мной однажды, когда я сражался в дальней стороне, которая зовется
Европой, приключилась точно такая же история. Я пробирался со своими воинами
по лесу, как вдруг навстречу мне вышли неотесанные горцы и спросили: "Ты кто
такой, что нарушаешь бряцанием оружия тишину наших лесов?" - "Я Великий
Морро", - говорю, полагая, что одно это имя приведет их в трепет. Но они
лишь снисходительно улыбнулись и сказали: "Великий Морро? Да ты шутишь,
наверное! Какое величие может быть у тебя, бродячий вояка? Величие человека
- в смирении плоти и возвышенности духа. На свете есть только один Великий
Морро, и мы сейчас отведем тебя к нему, чтобы ты сам убедился в том, каково
подлинное величие человека". И они действительно отвели меня в небольшую
лощинку, где в жалком шалаше жил одетый в отрепья старичок с белоснежной
бородой, проводивший все свое время, как мне сказали, в созерцании природы и
в поклонении богу. Право, никогда еще мне не доводилось видеть человека
более спокойного, довольного жизнью и, наверное, счастливого. Но мне,
признаться, было уже слишком поздно менять свою жизнь".
Вот что рассказал могущественный правитель острова мудрому ученому, а
ученый - богатому купцу, а купец - бедному старцу, который пришел к нему в
дом просить милостыню. И всех их звали Морро, и каждый из них по той или
иной причине получил прозвище Великий".
Когда старичок окончил свой рассказ, в темной камере раздался голос
одного из арестантов:
"Если моя башка набита не паклей, выходит, тот окаянный старикашка из
шалаша - самый, значит, великий - это ты и есть?"
"Что сказать вам, сынки, - пробормотал старичок, не отвечая ни да, ни
нет. - Чего только в нашей жизни не бывает!"
Тут все немного помолчали, потому что некоторые вещи заставляют
хорошенько призадуматься даже самых отпетых негодяев.
Свидание с Эйнштейном
Как-то октябрьским вечером после трудового дня Альберт Эйнштейн
прогуливался в одиночестве по аллеям Принстона, и тут с ним приключилась
странная вещь. Внезапно и без всякой особой причины, когда мысли его
свободно перебегали от предмета к предмету, словно собака, спущенная с
поводка, он постиг то, к чему всю жизнь тщетно стремился в своих мечтаниях.
В какой-то миг Эйнштейн увидел вокруг себя так называемое искривленное
пространство и успел рассмотреть его со всех сторон, как вы сейчас эту
книжку.
Считается, что человеческий разум не в состоянии постичь искривление
пространства - не только длину, ширину, глубину, но и еще какое-то
загадочное четвертое измерение; существование его доказано, хотя оно и
недоступно пониманию человека. Стоит вокруг нас какая-то стена, и человек,
несущийся прямо вперед на крыльях своей ненасытной мысли и поднимающийся все
выше и выше, вдруг натыкается на нее. Ни Пифагор, ни Платон, ни Данте, живи
они до сих пор, тоже не смогли бы ее одолеть, поскольку истина эта не
укладывается в нашем мозгу.
Кое-кто, однако, считает, что постичь искривленное пространство все же
можно путем многолетних экспериментов и гигантского напряжения мысли.
Отдельные ученые - пока вокруг них мир жил своей жизнью, дымили паровозы и
домны, гибли на войне миллионы людей, а в тени городских парков целовались
влюбленные, - так вот, эти ученые-одиночки благодаря своим героическим
умственным усилиям - так по крайней мере гласит легенда - сумели, пусть
всего на несколько мгновений (словно какая-то сила вознесла их над пропастью
и тотчас же оттащила назад), увидеть и рассмотреть искривленное
пространство, эту непостижимую вершину мироздания.
Но об этом феномене обычно не распространялись, и никто не поздравлял
героев. Не было ни фанфар, ни интервью, ни памятных медалей, потому что
триумф этот носил сугубо личный характер, просто человек мог сказать: я
познал искривленное пространство. Ведь у него не было ни документов, ни
фотоснимков, ни чего-нибудь еще в этом роде, чтобы доказать, что это правда.
Однако, когда наступают такие моменты и мысль в своем мощном
устремлении, как бы найдя едва заметную щелку, прорывается туда, попадает в
закрытый для нас мир, и то, что прежде было абстрактной формулой, родившейся
и развившейся вне нас, становится самой нашей жизнью, о, тогда в мгновение
ока разлетаются в прах все наши трехмерные заботы и печали, и мы - какова
сила человеческого разума! - возносимся и парим в чем-то, очень похожем на
вечность.
Именно это и произошло с профессором Альбертом Эйнштейном в один
прекрасный октябрьский вечер, когда небо казалось хрустальным, там и сям
загорались, соперничая с Венерой, шары уличных фонарей, и сердце -
загадочная мышца - впитывало в себя эту благодать господню. И хоть был
Эйнштейн человеком мудрым и мирская слава его не заботила, в этот момент он
все-таки почувствовал себя выше толпы, как если бы нищий из нищих заметил
вдруг, что карманы его набиты золотом.
И сразу же, словно в наказание, эта таинственная истина исчезла с той
же быстротой, с какой она и явилась. Тут Эйнштейн заметил, что место, куда
он забрел, ему совершенно незнакомо. Он шагал по длинной аллее, обсаженной с
обеих сторон живой изгородью; не было вокруг ни домов, ни вилл, ни хижин.
Была одна лишь полосатая черно-желтая бензоколонка со светящимся стеклянным
шаром наверху. А рядом на деревянной скамье в ожидании клиентов сидел негр.
Он был в рабочем комбинезоне и в красной бейсбольной шапочке.
Эйнштейн уже собирался пройти мимо, но негр встал и сделал несколько
шагов в его сторону. "Господин!" - сказал он. Теперь, когда он встал, видно
было, что человек этот очень высок, довольно приятен лицом, удивительно
хорошо сложен, по-африкански статен. В синеве вечера ярко сверкала его
белозубая улыбка.
"Господин, - сказал негр, - не найдется ли у вас огонька?" И потянулся
к нему с погасшей сигаретой.
"Я не курю", - ответил Эйнштейн и остановился - скорее всего от
удивления. Тогда негр спросил: "А может, дадите мне денег на выпивку?"
Он был высок, молод, нахален.
Эйнштейн пошарил в карманах.
"Не знаю... С собой у меня ничего нет... Я не привык... Мне, право,
жаль..." - сказал он и хотел уже идти дальше.
"Спасибо и на том, - сказал негр, - но... простите..."
"Что тебе нужно еще?" - спросил Эйнштейн.
"Мне нужны вы. Для того я и здесь".
"Я? А что такое?.."
"Вы нужны мне, - сказал негр, - для одного секретного дела. И сказать
вам о нем я могу только на ухо".
Белые зубы незнакомца теперь сверкали еще сильнее, так как стало совсем
темно. Он наклонился к уху Эйнштейна.
"Я дьявол Иблис, - сказал он тихо, - я Ангел Смерти и явился сюда по
твою душу".
Эйнштейн сделал шаг назад. "Мне кажется, - голос его стал резким, - мне
кажется, ты хватил лишнего".
"Я Ангел Смерти, - повторил тот. - Смотри".
Он подошел к живой изгороди, отломал от нее одну ветку, и в считанные
мгновенья листья на ней изменили свой цвет, пожухли, потом стали совсем
серыми. Негр подул, и все - листья, сама ветка - разлетелось в мелкую пыль.
Эйнштейн опустил голову: "Черт побери! Значит, это действительно
конец... Но как же - прямо здесь, вечером... на улице?" - "Так мне
поручено".
Эйнштейн поглядел вокруг, но нигде не было ни души. Все та же аллея,
фонари, и далеко внизу, на перекрестке, свет автомобильных фар. Взглянул на
небо - оно было ясным, и все звезды сияли на своих местах. Венера как раз
заходила за горизонт.
Эйнштейн сказал: "Послушай, дай мне один месяц. Надо же было тебе
явиться как раз в тот момент, когда я завершаю одну работу! Прошу тебя,
всего лишь месяц".
"То, что ты хочешь для себя открыть, - заметил негр, - ты сразу же
узнаешь там, только пойдем со мной".
"Это разные вещи: многого ли стоит все, что мы без труда можем узнать
на том свете? Моя работа представляет серьезный интерес. Я бьюсь над ней уже
тридцать лет. И вот теперь, когда осталось совсем немного..."
Негр ухмыльнулся: "Так, говоришь, месяц?.. Ладно, но только не вздумай
прятаться, когда он истечет. Даже если ты закопаешься в самую глубокую
шахту, я все равно тебя отыщу".
Эйнштейн хотел задать какой-то вопрос, но его собеседник исчез.
Месяц - большой срок, когда ждешь любимого человека, и срок очень
короткий, если ты ждешь вестника смерти. Такой короткий - короче вздоха. И
вот он уже прошел. Однажды вечером, оставшись наконец один, Эйнштейн
отправился в условленное место. Та же бензоколонка, та же скамейка, а на
скамейке негр, только поверх комбинезона на нем старая шинель военного
образца: ведь уже наступили холода.
"Я пришел", - сказал Эйнштейн, тронув его за плечо.
"Ну, как там твоя работа? Ты закончил ее?"
"Нет, не закончил, - с грустью ответил ученый. - Дай мне еще один
месяц! Теперь мне хватит, клянусь. Я уверен, что на этот раз получится.
Поверь, я работал как одержимый, день и ночь, и все-таки не успел. Но
осталось уже совсем немного".
Негр, не поворачиваясь, пожал плечами: "Все вы, люди, одинаковы.
Никогда не бываете довольны. Готовы на коленях вымаливать отсрочку. Предлог
всегда найдется..."
"Но штука, над которой я работаю, очень сложна. Еще никто никогда..."
"Да знаю, знаю, - перебил его Ангел Смерти. - Подбираешь ключик ко
вселенной, не так ли?"
Оба помолчали. В туманной, уже совсем зимней тьме было неуютно. В такие
ночи не хочется выходить из дому.
"Так как же?" - спросил Эйнштейн.
"Ладно, иди... Но знай, месяц пролетит быстро".
И действительно, он пролетел совсем незаметно. Никогда еще четыре
недели время не проглатывало с такой жадностью. В ту декабрьскую ночь дул
ледяной ветер, шурша по асфальту последними опавшими листьями. Трепетали на
ветру выбившиеся из-под берета седые волосы ученого. И была все та же
бензоколонка, а возле нее - негр: он сидел на корточках, обмотав голову
башлыком, и, казалось, дремал.
Эйнштейн подошел и робко тронул его за плечо: "Я пришел".
Негр стучал зубами от холода и ежился в своей шинели.
"Это ты?"
"Да, я".
"Закончил, значит?"
"Да, слава богу, закончил".
"Матч века окончен? Ну и как, нашел ты, что искал? Разобрал вселенную
по косточкам?"
"Да, - с улыбкой ответил Эйнштейн и кашлянул, - в известном смысле
можно сказать, что со вселенной теперь все в порядке".
"Значит, пошли? Ты готов к этому путешествию?"
"Ну конечно. Таковы условия".
Тут Иблис вскочил на ноги и расхохотался - громко, открыто очень
по-негритянски. Потом указательным пальцем правой руки он ткнул Эйнштейна в
живот; тот едва устоял на ногах.
"Ладно, ладно, старый мошенник... возвращайся домой, давай бегом, если
не хочешь застудить легкие... Мне ты пока больше не нужен".
"Ты отпускаешь меня?.. Тогда к чему была вся эта затея?"
"А чтобы ты закончил свою работу. Только и всего. И мне удалось этого
добиться... Если бы я тебя не напугал, кто знает, сколько времени ты бы еще
тянул".
"Мою работу? А тебе она зачем?"
Негр засмеялся: "Мне-то она ни к чему... А вот начальству, там, внизу,
дьяволам, которые покрупнее... Они говорят, что уже твои первые открытия
сослужили им очень большую службу... Пусть ты и не виноват, но это так.
Нравится тебе или нет, дорогой профессор, а Ад этим хорошо попользовался...
Сейчас они выделяют средства на новые..."
"Чепуха! - воскликнул Эйнштейн возмущенно. - Есть ли в мире вещь более
безобидная? Это же просто формулы, чистая абстракция, вполне объективная..."
"Браво! - закричал Иблис, снова ткнув ученого пальцем в живот. - Аи да
молодец! Выходит, меня посылали сюда зря? По-твоему, они ошиблись?... Нет,
нет, ты хорошо поработал. Мои там, внизу, будут довольны!.. Эх, если бы ты
только знал!" - "Если бы я знал - что?"
Но тот уже исчез. Не стало бензоколонки, не стало и скамейки. Были лишь
ночь, ветер и огоньки автомобилей далеко внизу. В Принстоне. Штат
Нью-Джерси.
Бомба
Меня разбудил телефонный звонок. То ли из-за внезапного пробуждения, то
ли из-за свинцово-тяжелой тишины, царившей вокруг, звонок этот показался мне
более продолжительным, чем обычно, недобрым, сулящим какую-то беду.
Я зажег свет и в одной пижаме поспешил к телефону; было холодно. Мне
показалось, что вся мебель стоит в глубоком ночном оцепенении (какое
странное, полное предчувствий состояние!), словно, проснувшись, я застал ее
врасплох.
В общем, мне сразу стало ясно, что это одна из тех редких
знаменательных ночей, в беспросветной темноте которых судьба без ведома
человечества делает еще один свой шаг.
"Алло, алло! - Голос на другом конце провода был знакомым, но я, еще не
вполне стряхнувший с себя сон, не мог узнать, кто говорит. - Это ты?..
Послушай... Я хотел узнать..."
Ну конечно, звонил кто-то из друзей, но я никак не мог угадать, кто
именно (что за мерзкая привычка не называть себя сразу же!).
Я перебил говорившего, не придав никакого значения его словам: "Ты не
мог бы позвонить мне завтра? Знаешь, который час?"
"57 часов 15 минут", - ответил он и замолчал, словно и так уже сказал
лишнее. По правде говоря, никогда еще я не бодрствовал в столь позднее время
и сейчас испытывал что-то вроде эйфории.
"Да что такое? Что случилось?"
"Ничего, ничего! - ответил он как-то смущенно. - Ходят слухи, что...
впрочем, ладно, неважно, неважно... Прости, пожалуйста..." И повесил трубку.
Почему он позвонил в такое время? И вообще, кто он? Приятель, знакомый,
это ясно, но кто именно? Никак не удавалось припомнить.
Я хотел уже снова забраться в постель, как телефон зазвонил опять. На
этот раз звонок был еще более резким и настойчивым. Звонил кто-то другой, я
это сразу почувствовал.
"Алло!"
"Это ты?.. Ну, слава богу!" Говорила женщина, и я узнал ее сразу:
Луиза, милая девушка, секретарша одного адвоката. Мы с ней не виделись уже
несколько лет. Чувствовалось, что, услышав мой голос, она испытала огромное
облегчение. Но почему? И главное, с чего это она после столь большого
перерыва вдруг позвонила среди ночи, да еще в таком нервном возбуждении?
"Что случилось? - спросил я, выходя из терпения. - Могу я узнать, что
случилось?"
"Ох! - ответила Луиза, еще раз облегченно вздохнув. - Слава тебе
господи!.. Понимаешь, мне приснился сон. Ужасный сон... Я проснулась с таким
сердцебиением... И просто не могла не..."
"Да что такое? Это уже второй звонок за ночь. Что происходит, черт
побери?"
"Прости меня, пожалуйста... Ты знаешь, какая я впечатлительная... Иди
спать, иди, я не хочу, чтобы ты из-за меня еще простудился... Привет". Связь
прервалась.
Я так и стоял с трубкой в руках, в тишине. Мебель, хоть ее освещала
самая обыкновенная электрическая лампа, выглядела как-то странно. Словно
человек, который собирался что-то сказать, вдруг спохватывается; мысль его
остается невысказанной, и мы так ничего и не узнаем. Все дело, наверное, в
самой ночи: в сущности, мы знаем лишь очень малую ее часть, а остальное
огромно и таинственно, и в тех редчайших случаях, когда мы туда попадаем,
нас все пугает.
Какая, однако, тишина, какой покой; этот почти что гробовой сон
городских домов гораздо более глубок и глух, чем ночное безмолвие сельской
местности. Но почему все же мне позвонили эти двое? Может, до них дошло
какое-то касающееся меня известие? Известие о том, что мне грозит несчастье?
Или все дело в предчувствиях, нехороших снах?
Глупости. Я нырнул в постель, с радостью ощутив ее тепло. Погасил свет.
Улегся ничком, в своей любимой позе.
И в тот же момент позвонили в дверь. Настойчиво. Дважды. Звук этот
ударил меня прямо в спину и отозвался во всех позвонках. Значит, что-то все
же со мной случилось или должно случиться, и, судя по столь позднему
времени, что-то недоброе, да, наверняка что-то недоброе, зловещее.
Сердце у меня бешено колотилось. Я опять зажег свет, но только в
комнате, а в прихожей из осторожности зажигать не стал: как знать, вдруг
через какую-нибудь малюсенькую щелочку в двери меня могут увидеть?
"Кто там?" - спросил я, стараясь придать своему голосу твердость, но
вопрос почему-то прозвучал жалобно, вяло, нелепо.
"Кто там?" - спросил я снова. Никакого ответа. Как можно осторожнее, не
зажигая света, я приблизился к двери и, наклонившись, глянул в крошечную,
почти незаметную дырочку, через которую все же можно было разглядеть, что
делается снаружи. Площадка была пуста, и никаких движущихся теней я на ней
не заметил. На лестнице, как всегда, горел слабый, тусклый, мертвенный свет,
от которого люди, возвращающиеся вечером домой, как-то особенно чувствуют на
своих плечах весь гнет жизни.
"Кто там?" - спросил я в третий раз. Ничего. Но вот послышался какой-то
шум. Он шел не из-за двери, не с площадки и не с ближайших лестничных
маршей, а снизу, должно быть, из подвала, и все здание от него вибрировало.
Так бывает, когда по тесному проходу волокут что-то очень тяжелое, волокут с
предельным напряжением сил. Действительно, что-то волокли. И еще в этом
звуке слышался - господи помилуй! - протяжный, невыносимый для уха скрип -
так бывает, когда надламывается балка или щипцами выдергивают зуб.
Я не мог понять, что там такое, но сразу же догадался, что это то
самое, из-за чего мне звонили по телефону и в дверь глухой и таинственной
ночной порой!
Скрежещущий, надрывающий душу звук накатывал волнами, постепенно
становясь все громче, словно эту непонятную вещь поднимали вверх. И тут я
услышал доносившийся с лестницы непрерывный, хотя и приглушенный гомон. Я не
удержался, потихоньку отодвинул цепочку и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.
На лестнице (я видел всего два марша) было полно народу. В халатах и
пижамах, кое-кто даже босиком, соседи высыпали из квартир и, перегнувшись
через перила, в тревожном ожидании смотрели вниз. Я заметил, что все
смертельно бледны и стоят неподвижно, словно страх парализовал их.
"Эй, эй!" - позвал я через щель, не осмеливаясь выйти на площадку в
пижаме. Синьора Арунда с шестого этажа (она даже не успела снять бигуди)
обернулась и посмотрела на меня с укоризной. "Что там такое?" - спросил я
шепотом (почему бы не спросить громко - ведь никто не спал?).
"Тс-с-с! - откликнулась она тихонько, с беспредельным отчаянием в
голосе (представьте себе больного, которому врач сказал, что у него рак). -
Там атомная бомба!" - и указала пальцем вниз, на первый этаж.
"Как это атомная бомба?"
"Она уже здесь... Ее втаскивают в дом... Это для нас, для нас... Идите
сюда, смотрите".
Поборов неловкость, я вышел на площадку; протиснувшись между двумя
незнакомыми типами, я глянул вниз и вроде бы рассмотрел какой-то черный,
похожий на огромный ящик предмет, вокруг которого суетились с рычагами и
веревками в руках люди в синих комбинезонах.
"Это она?" - спросил я.
"Ну да, а то что же? - ответил какой-то грубиян, стоявший рядом со
мной. Потом, словно желая загладить свою резкость, добавил:- Говорят,
дородная".
Кто-то отрывисто, невесело хихикнул:
"Какая, к черту, дородная! Водородная, водородная. Последней модели,
прах их побери! Это ж надо было - из миллиардов людей, живущих на земле,
выбрать нас, прислать ее именно нам, на улицу Сан Джулиано, восемь!"
Когда первое, леденящее душу потрясение немного улеглось, ропот
столпившихся на лестнице людей стал более взволнованным и громким. Я уже
различал отдельные голоса, сдерживаемые рыдания женщин, проклятья, вздохи.
Какой-то мужчина, не старше тридцати лет, безутешно плакал, изо всей силы
топая правой ногой о ступеньку. "Это несправедливо! - твердил он. - Я здесь
случайно!.. Я проездом!.. Я ни при чем!.. Завтра мне уезжать!.."
Слушать его причитания было невыносимо
"А я вот завтра, - резко бросил ему синьор лет пятидесяти, если не
ошибаюсь, адвокат с девятого этажа, - а я завтра должен был есть жаркое.
Понятно? Жаркое! А теперь придется обойтись без него. Так-то!"
Какая-то женщина совсем потеряла голову: схватила меня за руку и стала
трясти.
"Вы только посмотрите на них, посмотрите, - говорила она тихо,
показывая на двух ребятишек, стоявших с ней рядом. - Посмотрите на моих
ангелочков! Как же так можно? Разве бог может допустить такое?"
Я не знал, что ей ответить. Мне было холодно.
Зловещий грохот продолжался. Как видно, им там, с ящиком, удалось
основательно продвинуться вперед. Я опять посмотрел вниз. Проклятый предмет
попал в конус света от лампочки. Стало видно, что он выкрашен в темно-синий
цвет и весь пестрит надписями и наклейками. Чтобы видеть лучше, люди
свешивались через перила, рискуя сорваться в пролет. До меня доносились
обрывки фраз: "А когда она взорвется? Этой ночью?.. Марио-о-о, Марио-о-о!!!
Ты разбудил Марио?.. Джиза, у тебя есть грелка?.. Дети, дети мои!.. Ты ему
позвонил? Говорю тебе, позвони! Вот увидишь, он сможет что-нибудь сделать...
Это абсурд, дорогой мой синьор, только мы... А кто вам сказал, что только
мы? Откуда вы знаете?.. Беппе, Беппе, обними меня, умоляю, обними же
меня!.." И молитвы, жалобы, причитания. Одна женщина держала в руке погасшую
свечку.
Вдруг по лестнице зазмеилась какая-то весть. Это можно было понять по
взволнованным репликам, передававшимся все выше, с этажа на этаж. Весть
хорошая, если судить по оживлению, которое сразу же овладевало услышавшими
ее людьми. "Что там? Что такое?" - нетерпеливо спрашивали сверху.
Наконец ее отголоски донеслись и до нас, на седьмой этаж. "Там указаны
адрес и имя", - сказал кто-то. "Как - имя?" - "Да, имя человека, которому
предназначается бомба... Бомба-то, оказывается, персональная, понимаешь? Не
для всего дома, не для всего дома, а только для одного человека... не для
всего дома!" Люди словно ополоумели от радости, смеялись, обнимались,
целовались.
Потом внезапная тревога заглушила восторги. Каждый подумал о себе, все
стали с испугом спрашивать о чем-то друг друга, на лестнице поднялся
невообразимый галдеж:
"Какая там фамилия? Никак не прочтут..."
"Да нет, прочитали... Какая-то иностранная (все сразу же подумали о
докторе Штратце, дантисте с бельэтажа). Хотя нет, итальянская... Как вы
говорите? Как, как? Начинается на Т... Нет-нет, на Б - как Бергамо... А
дальше, дальше? Вторая буква какая? Вы сказали, У? У, как Удине?"
Все смотрели на меня. Никогда не думал, что дикая, животная радость
может так исказить человеческие лица. Кто-то не выдержал и разразился
смехом, перешедшим в надсадный кашель. Смеялся старик Меркалли, тот, что
занимается распродажей ковров с аукциона. Я все понял. Ящик с заключенным в
нем адом предназначался мне; это был личный дар мне, мне одному. Остальные
могли считать себя вне опасности.
Что оставалось делать? Я отступил к своей двери. Соседи не сводили с
меня глаз. Там, внизу, зловещее поскрипывание огромного ящика, который
медленно и осторожно поднимали по лестнице, неожиданно слилось со звуками
аккордеона. Я узнал мотив песенки "La vie en rose" {Жизнь в розовом свете
(франц.).}.
Искушения святого Антония
Когда лето уже на исходе, господа дачники поразъехались и самые
красивые места опустели (а в окрестных лесах слышны выстрелы охотников и с
продуваемых ветром горных перевалов на условный сигнал - голос кукушки -
спускаются первые осенние гости с таинственной ношей за плечами), вот тогда,
поближе к закату, часов этак в пять-шесть, стягиваются порой огромные
кучевые облака - наверное, для того, чтобы вводить в искушение бедных
деревенских священников.
Именно в это время в помещении, служившем некогда спортивным залом,
молоденький помощник приходского священника дон Антонио дает детям урок
катехизиса. Вот тут стоит он, тут - скамьи с сидящими на них детьми, а в
глубине, за скамьями, - во всю стену окно, обращенное к востоку, в сторону
величавой и прекрасной горы Коль Джа-на, залитой светом заходящего солнца.
"Во имя Отца и Сына и Свя... - начинает урок дон Антонио. - Дети,
сегодня мы поговорим с вами о грехе. Кто из вас знает, что такое грех? Ну,
Витторио, давай... Интересно, почему это ты всегда садишься в самом
последнем ряду?.. Так вот, можешь ли ты сказать мне, что такое грех?"
"Грех... грех... в общем, это когда человек совершает всякие плохие
поступки".
"Да, конечно, так оно примерно и есть. Но правильнее было бы сказать,
что грех - это оскорбление, нанесенное господу богу, поступок, содеянный в
нарушение его заповеди".
Между тем облака над Коль Джана начинают перемещаться, словно
подчиняясь воле какого-то хитроумного режиссера. Ведя урок, дон Антонио
прекрасно видит все это через стекла, как видит он паука, затаившегося на
своей паутине в одном из углов окна (почему-то как раз там, где мошкары
намереваясь его исследовать, но меня задержал отряд воинов, у которых вызвал
подозрение мой непривычный для тех мест вид; меня спросили, кто я такой.
Едва я успел произнести свое имя, как меня заковали в цепи и поволокли в
город. "И ты еще называешь себя Великим Морро? - говорили они. - Да какое же
величие может быть у тебя, жалкий учителишка? Великий Морро только один на
всем белом свете - это господин нашего острова, самый отважный воин из всех,
кто когда-либо обнажал свой меч. И он, конечно, сейчас же прикажет отрубить
тебе голову".
Они действительно привели меня к своему правителю, один вид которого
вселял во всех ужас. К. счастью, я сумел объяснить ему, что произошло, и
грозный воин рассмеялся над таким удивительным совпадением, велел снять с
меня цепи, пожаловал мне богатые одежды и пригласил в свой дворец, чтобы я
мог полюбоваться на великолепные свидетельства его побед над народами,
населяющими все ближние и дальние острова. В заключение он сказал: "Этот
случай, о достославный ученый, носящий мое имя, тем более удивителен, что и
со мной однажды, когда я сражался в дальней стороне, которая зовется
Европой, приключилась точно такая же история. Я пробирался со своими воинами
по лесу, как вдруг навстречу мне вышли неотесанные горцы и спросили: "Ты кто
такой, что нарушаешь бряцанием оружия тишину наших лесов?" - "Я Великий
Морро", - говорю, полагая, что одно это имя приведет их в трепет. Но они
лишь снисходительно улыбнулись и сказали: "Великий Морро? Да ты шутишь,
наверное! Какое величие может быть у тебя, бродячий вояка? Величие человека
- в смирении плоти и возвышенности духа. На свете есть только один Великий
Морро, и мы сейчас отведем тебя к нему, чтобы ты сам убедился в том, каково
подлинное величие человека". И они действительно отвели меня в небольшую
лощинку, где в жалком шалаше жил одетый в отрепья старичок с белоснежной
бородой, проводивший все свое время, как мне сказали, в созерцании природы и
в поклонении богу. Право, никогда еще мне не доводилось видеть человека
более спокойного, довольного жизнью и, наверное, счастливого. Но мне,
признаться, было уже слишком поздно менять свою жизнь".
Вот что рассказал могущественный правитель острова мудрому ученому, а
ученый - богатому купцу, а купец - бедному старцу, который пришел к нему в
дом просить милостыню. И всех их звали Морро, и каждый из них по той или
иной причине получил прозвище Великий".
Когда старичок окончил свой рассказ, в темной камере раздался голос
одного из арестантов:
"Если моя башка набита не паклей, выходит, тот окаянный старикашка из
шалаша - самый, значит, великий - это ты и есть?"
"Что сказать вам, сынки, - пробормотал старичок, не отвечая ни да, ни
нет. - Чего только в нашей жизни не бывает!"
Тут все немного помолчали, потому что некоторые вещи заставляют
хорошенько призадуматься даже самых отпетых негодяев.
Свидание с Эйнштейном
Как-то октябрьским вечером после трудового дня Альберт Эйнштейн
прогуливался в одиночестве по аллеям Принстона, и тут с ним приключилась
странная вещь. Внезапно и без всякой особой причины, когда мысли его
свободно перебегали от предмета к предмету, словно собака, спущенная с
поводка, он постиг то, к чему всю жизнь тщетно стремился в своих мечтаниях.
В какой-то миг Эйнштейн увидел вокруг себя так называемое искривленное
пространство и успел рассмотреть его со всех сторон, как вы сейчас эту
книжку.
Считается, что человеческий разум не в состоянии постичь искривление
пространства - не только длину, ширину, глубину, но и еще какое-то
загадочное четвертое измерение; существование его доказано, хотя оно и
недоступно пониманию человека. Стоит вокруг нас какая-то стена, и человек,
несущийся прямо вперед на крыльях своей ненасытной мысли и поднимающийся все
выше и выше, вдруг натыкается на нее. Ни Пифагор, ни Платон, ни Данте, живи
они до сих пор, тоже не смогли бы ее одолеть, поскольку истина эта не
укладывается в нашем мозгу.
Кое-кто, однако, считает, что постичь искривленное пространство все же
можно путем многолетних экспериментов и гигантского напряжения мысли.
Отдельные ученые - пока вокруг них мир жил своей жизнью, дымили паровозы и
домны, гибли на войне миллионы людей, а в тени городских парков целовались
влюбленные, - так вот, эти ученые-одиночки благодаря своим героическим
умственным усилиям - так по крайней мере гласит легенда - сумели, пусть
всего на несколько мгновений (словно какая-то сила вознесла их над пропастью
и тотчас же оттащила назад), увидеть и рассмотреть искривленное
пространство, эту непостижимую вершину мироздания.
Но об этом феномене обычно не распространялись, и никто не поздравлял
героев. Не было ни фанфар, ни интервью, ни памятных медалей, потому что
триумф этот носил сугубо личный характер, просто человек мог сказать: я
познал искривленное пространство. Ведь у него не было ни документов, ни
фотоснимков, ни чего-нибудь еще в этом роде, чтобы доказать, что это правда.
Однако, когда наступают такие моменты и мысль в своем мощном
устремлении, как бы найдя едва заметную щелку, прорывается туда, попадает в
закрытый для нас мир, и то, что прежде было абстрактной формулой, родившейся
и развившейся вне нас, становится самой нашей жизнью, о, тогда в мгновение
ока разлетаются в прах все наши трехмерные заботы и печали, и мы - какова
сила человеческого разума! - возносимся и парим в чем-то, очень похожем на
вечность.
Именно это и произошло с профессором Альбертом Эйнштейном в один
прекрасный октябрьский вечер, когда небо казалось хрустальным, там и сям
загорались, соперничая с Венерой, шары уличных фонарей, и сердце -
загадочная мышца - впитывало в себя эту благодать господню. И хоть был
Эйнштейн человеком мудрым и мирская слава его не заботила, в этот момент он
все-таки почувствовал себя выше толпы, как если бы нищий из нищих заметил
вдруг, что карманы его набиты золотом.
И сразу же, словно в наказание, эта таинственная истина исчезла с той
же быстротой, с какой она и явилась. Тут Эйнштейн заметил, что место, куда
он забрел, ему совершенно незнакомо. Он шагал по длинной аллее, обсаженной с
обеих сторон живой изгородью; не было вокруг ни домов, ни вилл, ни хижин.
Была одна лишь полосатая черно-желтая бензоколонка со светящимся стеклянным
шаром наверху. А рядом на деревянной скамье в ожидании клиентов сидел негр.
Он был в рабочем комбинезоне и в красной бейсбольной шапочке.
Эйнштейн уже собирался пройти мимо, но негр встал и сделал несколько
шагов в его сторону. "Господин!" - сказал он. Теперь, когда он встал, видно
было, что человек этот очень высок, довольно приятен лицом, удивительно
хорошо сложен, по-африкански статен. В синеве вечера ярко сверкала его
белозубая улыбка.
"Господин, - сказал негр, - не найдется ли у вас огонька?" И потянулся
к нему с погасшей сигаретой.
"Я не курю", - ответил Эйнштейн и остановился - скорее всего от
удивления. Тогда негр спросил: "А может, дадите мне денег на выпивку?"
Он был высок, молод, нахален.
Эйнштейн пошарил в карманах.
"Не знаю... С собой у меня ничего нет... Я не привык... Мне, право,
жаль..." - сказал он и хотел уже идти дальше.
"Спасибо и на том, - сказал негр, - но... простите..."
"Что тебе нужно еще?" - спросил Эйнштейн.
"Мне нужны вы. Для того я и здесь".
"Я? А что такое?.."
"Вы нужны мне, - сказал негр, - для одного секретного дела. И сказать
вам о нем я могу только на ухо".
Белые зубы незнакомца теперь сверкали еще сильнее, так как стало совсем
темно. Он наклонился к уху Эйнштейна.
"Я дьявол Иблис, - сказал он тихо, - я Ангел Смерти и явился сюда по
твою душу".
Эйнштейн сделал шаг назад. "Мне кажется, - голос его стал резким, - мне
кажется, ты хватил лишнего".
"Я Ангел Смерти, - повторил тот. - Смотри".
Он подошел к живой изгороди, отломал от нее одну ветку, и в считанные
мгновенья листья на ней изменили свой цвет, пожухли, потом стали совсем
серыми. Негр подул, и все - листья, сама ветка - разлетелось в мелкую пыль.
Эйнштейн опустил голову: "Черт побери! Значит, это действительно
конец... Но как же - прямо здесь, вечером... на улице?" - "Так мне
поручено".
Эйнштейн поглядел вокруг, но нигде не было ни души. Все та же аллея,
фонари, и далеко внизу, на перекрестке, свет автомобильных фар. Взглянул на
небо - оно было ясным, и все звезды сияли на своих местах. Венера как раз
заходила за горизонт.
Эйнштейн сказал: "Послушай, дай мне один месяц. Надо же было тебе
явиться как раз в тот момент, когда я завершаю одну работу! Прошу тебя,
всего лишь месяц".
"То, что ты хочешь для себя открыть, - заметил негр, - ты сразу же
узнаешь там, только пойдем со мной".
"Это разные вещи: многого ли стоит все, что мы без труда можем узнать
на том свете? Моя работа представляет серьезный интерес. Я бьюсь над ней уже
тридцать лет. И вот теперь, когда осталось совсем немного..."
Негр ухмыльнулся: "Так, говоришь, месяц?.. Ладно, но только не вздумай
прятаться, когда он истечет. Даже если ты закопаешься в самую глубокую
шахту, я все равно тебя отыщу".
Эйнштейн хотел задать какой-то вопрос, но его собеседник исчез.
Месяц - большой срок, когда ждешь любимого человека, и срок очень
короткий, если ты ждешь вестника смерти. Такой короткий - короче вздоха. И
вот он уже прошел. Однажды вечером, оставшись наконец один, Эйнштейн
отправился в условленное место. Та же бензоколонка, та же скамейка, а на
скамейке негр, только поверх комбинезона на нем старая шинель военного
образца: ведь уже наступили холода.
"Я пришел", - сказал Эйнштейн, тронув его за плечо.
"Ну, как там твоя работа? Ты закончил ее?"
"Нет, не закончил, - с грустью ответил ученый. - Дай мне еще один
месяц! Теперь мне хватит, клянусь. Я уверен, что на этот раз получится.
Поверь, я работал как одержимый, день и ночь, и все-таки не успел. Но
осталось уже совсем немного".
Негр, не поворачиваясь, пожал плечами: "Все вы, люди, одинаковы.
Никогда не бываете довольны. Готовы на коленях вымаливать отсрочку. Предлог
всегда найдется..."
"Но штука, над которой я работаю, очень сложна. Еще никто никогда..."
"Да знаю, знаю, - перебил его Ангел Смерти. - Подбираешь ключик ко
вселенной, не так ли?"
Оба помолчали. В туманной, уже совсем зимней тьме было неуютно. В такие
ночи не хочется выходить из дому.
"Так как же?" - спросил Эйнштейн.
"Ладно, иди... Но знай, месяц пролетит быстро".
И действительно, он пролетел совсем незаметно. Никогда еще четыре
недели время не проглатывало с такой жадностью. В ту декабрьскую ночь дул
ледяной ветер, шурша по асфальту последними опавшими листьями. Трепетали на
ветру выбившиеся из-под берета седые волосы ученого. И была все та же
бензоколонка, а возле нее - негр: он сидел на корточках, обмотав голову
башлыком, и, казалось, дремал.
Эйнштейн подошел и робко тронул его за плечо: "Я пришел".
Негр стучал зубами от холода и ежился в своей шинели.
"Это ты?"
"Да, я".
"Закончил, значит?"
"Да, слава богу, закончил".
"Матч века окончен? Ну и как, нашел ты, что искал? Разобрал вселенную
по косточкам?"
"Да, - с улыбкой ответил Эйнштейн и кашлянул, - в известном смысле
можно сказать, что со вселенной теперь все в порядке".
"Значит, пошли? Ты готов к этому путешествию?"
"Ну конечно. Таковы условия".
Тут Иблис вскочил на ноги и расхохотался - громко, открыто очень
по-негритянски. Потом указательным пальцем правой руки он ткнул Эйнштейна в
живот; тот едва устоял на ногах.
"Ладно, ладно, старый мошенник... возвращайся домой, давай бегом, если
не хочешь застудить легкие... Мне ты пока больше не нужен".
"Ты отпускаешь меня?.. Тогда к чему была вся эта затея?"
"А чтобы ты закончил свою работу. Только и всего. И мне удалось этого
добиться... Если бы я тебя не напугал, кто знает, сколько времени ты бы еще
тянул".
"Мою работу? А тебе она зачем?"
Негр засмеялся: "Мне-то она ни к чему... А вот начальству, там, внизу,
дьяволам, которые покрупнее... Они говорят, что уже твои первые открытия
сослужили им очень большую службу... Пусть ты и не виноват, но это так.
Нравится тебе или нет, дорогой профессор, а Ад этим хорошо попользовался...
Сейчас они выделяют средства на новые..."
"Чепуха! - воскликнул Эйнштейн возмущенно. - Есть ли в мире вещь более
безобидная? Это же просто формулы, чистая абстракция, вполне объективная..."
"Браво! - закричал Иблис, снова ткнув ученого пальцем в живот. - Аи да
молодец! Выходит, меня посылали сюда зря? По-твоему, они ошиблись?... Нет,
нет, ты хорошо поработал. Мои там, внизу, будут довольны!.. Эх, если бы ты
только знал!" - "Если бы я знал - что?"
Но тот уже исчез. Не стало бензоколонки, не стало и скамейки. Были лишь
ночь, ветер и огоньки автомобилей далеко внизу. В Принстоне. Штат
Нью-Джерси.
Бомба
Меня разбудил телефонный звонок. То ли из-за внезапного пробуждения, то
ли из-за свинцово-тяжелой тишины, царившей вокруг, звонок этот показался мне
более продолжительным, чем обычно, недобрым, сулящим какую-то беду.
Я зажег свет и в одной пижаме поспешил к телефону; было холодно. Мне
показалось, что вся мебель стоит в глубоком ночном оцепенении (какое
странное, полное предчувствий состояние!), словно, проснувшись, я застал ее
врасплох.
В общем, мне сразу стало ясно, что это одна из тех редких
знаменательных ночей, в беспросветной темноте которых судьба без ведома
человечества делает еще один свой шаг.
"Алло, алло! - Голос на другом конце провода был знакомым, но я, еще не
вполне стряхнувший с себя сон, не мог узнать, кто говорит. - Это ты?..
Послушай... Я хотел узнать..."
Ну конечно, звонил кто-то из друзей, но я никак не мог угадать, кто
именно (что за мерзкая привычка не называть себя сразу же!).
Я перебил говорившего, не придав никакого значения его словам: "Ты не
мог бы позвонить мне завтра? Знаешь, который час?"
"57 часов 15 минут", - ответил он и замолчал, словно и так уже сказал
лишнее. По правде говоря, никогда еще я не бодрствовал в столь позднее время
и сейчас испытывал что-то вроде эйфории.
"Да что такое? Что случилось?"
"Ничего, ничего! - ответил он как-то смущенно. - Ходят слухи, что...
впрочем, ладно, неважно, неважно... Прости, пожалуйста..." И повесил трубку.
Почему он позвонил в такое время? И вообще, кто он? Приятель, знакомый,
это ясно, но кто именно? Никак не удавалось припомнить.
Я хотел уже снова забраться в постель, как телефон зазвонил опять. На
этот раз звонок был еще более резким и настойчивым. Звонил кто-то другой, я
это сразу почувствовал.
"Алло!"
"Это ты?.. Ну, слава богу!" Говорила женщина, и я узнал ее сразу:
Луиза, милая девушка, секретарша одного адвоката. Мы с ней не виделись уже
несколько лет. Чувствовалось, что, услышав мой голос, она испытала огромное
облегчение. Но почему? И главное, с чего это она после столь большого
перерыва вдруг позвонила среди ночи, да еще в таком нервном возбуждении?
"Что случилось? - спросил я, выходя из терпения. - Могу я узнать, что
случилось?"
"Ох! - ответила Луиза, еще раз облегченно вздохнув. - Слава тебе
господи!.. Понимаешь, мне приснился сон. Ужасный сон... Я проснулась с таким
сердцебиением... И просто не могла не..."
"Да что такое? Это уже второй звонок за ночь. Что происходит, черт
побери?"
"Прости меня, пожалуйста... Ты знаешь, какая я впечатлительная... Иди
спать, иди, я не хочу, чтобы ты из-за меня еще простудился... Привет". Связь
прервалась.
Я так и стоял с трубкой в руках, в тишине. Мебель, хоть ее освещала
самая обыкновенная электрическая лампа, выглядела как-то странно. Словно
человек, который собирался что-то сказать, вдруг спохватывается; мысль его
остается невысказанной, и мы так ничего и не узнаем. Все дело, наверное, в
самой ночи: в сущности, мы знаем лишь очень малую ее часть, а остальное
огромно и таинственно, и в тех редчайших случаях, когда мы туда попадаем,
нас все пугает.
Какая, однако, тишина, какой покой; этот почти что гробовой сон
городских домов гораздо более глубок и глух, чем ночное безмолвие сельской
местности. Но почему все же мне позвонили эти двое? Может, до них дошло
какое-то касающееся меня известие? Известие о том, что мне грозит несчастье?
Или все дело в предчувствиях, нехороших снах?
Глупости. Я нырнул в постель, с радостью ощутив ее тепло. Погасил свет.
Улегся ничком, в своей любимой позе.
И в тот же момент позвонили в дверь. Настойчиво. Дважды. Звук этот
ударил меня прямо в спину и отозвался во всех позвонках. Значит, что-то все
же со мной случилось или должно случиться, и, судя по столь позднему
времени, что-то недоброе, да, наверняка что-то недоброе, зловещее.
Сердце у меня бешено колотилось. Я опять зажег свет, но только в
комнате, а в прихожей из осторожности зажигать не стал: как знать, вдруг
через какую-нибудь малюсенькую щелочку в двери меня могут увидеть?
"Кто там?" - спросил я, стараясь придать своему голосу твердость, но
вопрос почему-то прозвучал жалобно, вяло, нелепо.
"Кто там?" - спросил я снова. Никакого ответа. Как можно осторожнее, не
зажигая света, я приблизился к двери и, наклонившись, глянул в крошечную,
почти незаметную дырочку, через которую все же можно было разглядеть, что
делается снаружи. Площадка была пуста, и никаких движущихся теней я на ней
не заметил. На лестнице, как всегда, горел слабый, тусклый, мертвенный свет,
от которого люди, возвращающиеся вечером домой, как-то особенно чувствуют на
своих плечах весь гнет жизни.
"Кто там?" - спросил я в третий раз. Ничего. Но вот послышался какой-то
шум. Он шел не из-за двери, не с площадки и не с ближайших лестничных
маршей, а снизу, должно быть, из подвала, и все здание от него вибрировало.
Так бывает, когда по тесному проходу волокут что-то очень тяжелое, волокут с
предельным напряжением сил. Действительно, что-то волокли. И еще в этом
звуке слышался - господи помилуй! - протяжный, невыносимый для уха скрип -
так бывает, когда надламывается балка или щипцами выдергивают зуб.
Я не мог понять, что там такое, но сразу же догадался, что это то
самое, из-за чего мне звонили по телефону и в дверь глухой и таинственной
ночной порой!
Скрежещущий, надрывающий душу звук накатывал волнами, постепенно
становясь все громче, словно эту непонятную вещь поднимали вверх. И тут я
услышал доносившийся с лестницы непрерывный, хотя и приглушенный гомон. Я не
удержался, потихоньку отодвинул цепочку и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.
На лестнице (я видел всего два марша) было полно народу. В халатах и
пижамах, кое-кто даже босиком, соседи высыпали из квартир и, перегнувшись
через перила, в тревожном ожидании смотрели вниз. Я заметил, что все
смертельно бледны и стоят неподвижно, словно страх парализовал их.
"Эй, эй!" - позвал я через щель, не осмеливаясь выйти на площадку в
пижаме. Синьора Арунда с шестого этажа (она даже не успела снять бигуди)
обернулась и посмотрела на меня с укоризной. "Что там такое?" - спросил я
шепотом (почему бы не спросить громко - ведь никто не спал?).
"Тс-с-с! - откликнулась она тихонько, с беспредельным отчаянием в
голосе (представьте себе больного, которому врач сказал, что у него рак). -
Там атомная бомба!" - и указала пальцем вниз, на первый этаж.
"Как это атомная бомба?"
"Она уже здесь... Ее втаскивают в дом... Это для нас, для нас... Идите
сюда, смотрите".
Поборов неловкость, я вышел на площадку; протиснувшись между двумя
незнакомыми типами, я глянул вниз и вроде бы рассмотрел какой-то черный,
похожий на огромный ящик предмет, вокруг которого суетились с рычагами и
веревками в руках люди в синих комбинезонах.
"Это она?" - спросил я.
"Ну да, а то что же? - ответил какой-то грубиян, стоявший рядом со
мной. Потом, словно желая загладить свою резкость, добавил:- Говорят,
дородная".
Кто-то отрывисто, невесело хихикнул:
"Какая, к черту, дородная! Водородная, водородная. Последней модели,
прах их побери! Это ж надо было - из миллиардов людей, живущих на земле,
выбрать нас, прислать ее именно нам, на улицу Сан Джулиано, восемь!"
Когда первое, леденящее душу потрясение немного улеглось, ропот
столпившихся на лестнице людей стал более взволнованным и громким. Я уже
различал отдельные голоса, сдерживаемые рыдания женщин, проклятья, вздохи.
Какой-то мужчина, не старше тридцати лет, безутешно плакал, изо всей силы
топая правой ногой о ступеньку. "Это несправедливо! - твердил он. - Я здесь
случайно!.. Я проездом!.. Я ни при чем!.. Завтра мне уезжать!.."
Слушать его причитания было невыносимо
"А я вот завтра, - резко бросил ему синьор лет пятидесяти, если не
ошибаюсь, адвокат с девятого этажа, - а я завтра должен был есть жаркое.
Понятно? Жаркое! А теперь придется обойтись без него. Так-то!"
Какая-то женщина совсем потеряла голову: схватила меня за руку и стала
трясти.
"Вы только посмотрите на них, посмотрите, - говорила она тихо,
показывая на двух ребятишек, стоявших с ней рядом. - Посмотрите на моих
ангелочков! Как же так можно? Разве бог может допустить такое?"
Я не знал, что ей ответить. Мне было холодно.
Зловещий грохот продолжался. Как видно, им там, с ящиком, удалось
основательно продвинуться вперед. Я опять посмотрел вниз. Проклятый предмет
попал в конус света от лампочки. Стало видно, что он выкрашен в темно-синий
цвет и весь пестрит надписями и наклейками. Чтобы видеть лучше, люди
свешивались через перила, рискуя сорваться в пролет. До меня доносились
обрывки фраз: "А когда она взорвется? Этой ночью?.. Марио-о-о, Марио-о-о!!!
Ты разбудил Марио?.. Джиза, у тебя есть грелка?.. Дети, дети мои!.. Ты ему
позвонил? Говорю тебе, позвони! Вот увидишь, он сможет что-нибудь сделать...
Это абсурд, дорогой мой синьор, только мы... А кто вам сказал, что только
мы? Откуда вы знаете?.. Беппе, Беппе, обними меня, умоляю, обними же
меня!.." И молитвы, жалобы, причитания. Одна женщина держала в руке погасшую
свечку.
Вдруг по лестнице зазмеилась какая-то весть. Это можно было понять по
взволнованным репликам, передававшимся все выше, с этажа на этаж. Весть
хорошая, если судить по оживлению, которое сразу же овладевало услышавшими
ее людьми. "Что там? Что такое?" - нетерпеливо спрашивали сверху.
Наконец ее отголоски донеслись и до нас, на седьмой этаж. "Там указаны
адрес и имя", - сказал кто-то. "Как - имя?" - "Да, имя человека, которому
предназначается бомба... Бомба-то, оказывается, персональная, понимаешь? Не
для всего дома, не для всего дома, а только для одного человека... не для
всего дома!" Люди словно ополоумели от радости, смеялись, обнимались,
целовались.
Потом внезапная тревога заглушила восторги. Каждый подумал о себе, все
стали с испугом спрашивать о чем-то друг друга, на лестнице поднялся
невообразимый галдеж:
"Какая там фамилия? Никак не прочтут..."
"Да нет, прочитали... Какая-то иностранная (все сразу же подумали о
докторе Штратце, дантисте с бельэтажа). Хотя нет, итальянская... Как вы
говорите? Как, как? Начинается на Т... Нет-нет, на Б - как Бергамо... А
дальше, дальше? Вторая буква какая? Вы сказали, У? У, как Удине?"
Все смотрели на меня. Никогда не думал, что дикая, животная радость
может так исказить человеческие лица. Кто-то не выдержал и разразился
смехом, перешедшим в надсадный кашель. Смеялся старик Меркалли, тот, что
занимается распродажей ковров с аукциона. Я все понял. Ящик с заключенным в
нем адом предназначался мне; это был личный дар мне, мне одному. Остальные
могли считать себя вне опасности.
Что оставалось делать? Я отступил к своей двери. Соседи не сводили с
меня глаз. Там, внизу, зловещее поскрипывание огромного ящика, который
медленно и осторожно поднимали по лестнице, неожиданно слилось со звуками
аккордеона. Я узнал мотив песенки "La vie en rose" {Жизнь в розовом свете
(франц.).}.
Искушения святого Антония
Когда лето уже на исходе, господа дачники поразъехались и самые
красивые места опустели (а в окрестных лесах слышны выстрелы охотников и с
продуваемых ветром горных перевалов на условный сигнал - голос кукушки -
спускаются первые осенние гости с таинственной ношей за плечами), вот тогда,
поближе к закату, часов этак в пять-шесть, стягиваются порой огромные
кучевые облака - наверное, для того, чтобы вводить в искушение бедных
деревенских священников.
Именно в это время в помещении, служившем некогда спортивным залом,
молоденький помощник приходского священника дон Антонио дает детям урок
катехизиса. Вот тут стоит он, тут - скамьи с сидящими на них детьми, а в
глубине, за скамьями, - во всю стену окно, обращенное к востоку, в сторону
величавой и прекрасной горы Коль Джа-на, залитой светом заходящего солнца.
"Во имя Отца и Сына и Свя... - начинает урок дон Антонио. - Дети,
сегодня мы поговорим с вами о грехе. Кто из вас знает, что такое грех? Ну,
Витторио, давай... Интересно, почему это ты всегда садишься в самом
последнем ряду?.. Так вот, можешь ли ты сказать мне, что такое грех?"
"Грех... грех... в общем, это когда человек совершает всякие плохие
поступки".
"Да, конечно, так оно примерно и есть. Но правильнее было бы сказать,
что грех - это оскорбление, нанесенное господу богу, поступок, содеянный в
нарушение его заповеди".
Между тем облака над Коль Джана начинают перемещаться, словно
подчиняясь воле какого-то хитроумного режиссера. Ведя урок, дон Антонио
прекрасно видит все это через стекла, как видит он паука, затаившегося на
своей паутине в одном из углов окна (почему-то как раз там, где мошкары