Додд Кристина. Древнее проклятие (Грешный и влюбленный)

   Тишина, установившаяся в карете, стала совсем густой и непроницаемой. Казалось, что мрак внутри и снаружи удваивался ночью, царившей в ее душе. Там воевали друг с другом злость и боль. И эта борьба отнимала у нее все силы и всю гордость, оставляя лишь муку. Ничто не сможет заставить ее позабыть, как Ранд выгнал ее в тот день с фабрики. Он оскорблял ее, попрекая происхождением, дал понять, что его родне она пришлась не ко двору, и намекнул, что ни к чему не обязывающая возня в постели — единственный род союза, который он в силах вынести. Силван очень не хотелось самой нарушать установившуюся тишину, но она должна была знать, куда они едут:
   — Мы сейчас куда?
   — В наш городской дом.
   — В наш дом?
   — В дом герцога и герцогини Клэрмонтских в Лондоне. — Ранд сжал ее пальцы. — Это мой и твой дом. Я — герцог, а ты — герцогиня.
   — Временно — пробормотала Силван, потом переспросила:
   — Так мы в Лондон едем?
   — Ну да, в Лондон.
   — Тогда высадите меня у дверей дома, принадлежащего моему отцу.
   Он хмыкнул и ничего не сказал, будто внимания не обратил на ее слова.
   — Как же можно пустить меня в ваш городской дом? Дочка торгаша испортит тамошний воздух.
   Он выпустил ее руку, и Силван почувствовала было мрачное удовлетворение. Но только до тех пор, пока рука Ранда не скользнула по ее плечам. Он крепко прижал ее к себе.
   — Какая разница, чья ты дочка? Я знаю одно : ты — моя жена.
   Он говорил тихо, мягко и прямо в ее ухо. Его дыхание ерошило легкий пушок на ее шее, чуть ниже затылка. Его тело согревало ее, хотела она того тли нет. А она внушала себе, что все ей противно в нем, весь он — отвратителен, со своим пошлым угодничеством и самонадеянностью в своей неотразимости. Повернувшись к нему так, что острый ее локоток вонзился ему в ребра, Силван сказала:
   — Я — дочь такого купца, который выцыганил баронство у опекуна этого титула. И удалось это моему отцу потому, что он пошел на шантаж, причем, можно сказать, самого ужасного свойства.
   — В самом деле? — Голос Ранда звучал так, словно ее слова позабавили и уж никак не ужаснули его. Ранд пустил в ход свободную свою руку, чтобы отодвинуть ее локоток от своих ребер, да так и оставил его в ловушке.
   — Значит, он запустил свои когти в этого Принни, а? Зрелище было бы захватывающее, но такие вещи без свидетелей делаются. А жаль.
   Раздельно выговаривая каждое слово, она повторила:
   — Так что я не просто дочь торгаша, я — дочь торгаша без чести и совести.
   — Я не возлагаю на тебя ответственность за те способы, которыми пользуется твой отец для добычи денег и высокого положения в обществе.
   — Два месяца тому назад вы иначе разговаривали. Два месяца назад вы сказали, что стыдитесь меня.
   — Нет, это ты сказала.
   — Нечего со мной в кошки-мышки играть! Ты сказал…
   — Ты сказала: «Ты меня отсылаешь, потому что тебе за меня стыдно?», а когда я ничего тебе не ответил, ты решила, что я ответил «да».
   Молча она вспомнила всю их ссору и тщательно перебрала ее подробности а уме. Вообще-то он прав. Она сама пришла к этому выводу, хотя оснований для него тогда не было.
   — Я еще раньше замечал, какое оно хрупкое у тебя, твое «я». Нам поработать над ним придется, милая.
   Глумится он над нею, что ли? Насмехается? Ей захотелось увидеть его лицо, понять, что у него на уме, и, в случае чего, воспользоваться проверенным средством — залепить пощечину.
   — Я своими ушами слышала: ты сказал, что тетя Адела не одобрила бы наш брак, знай она, что ты не только выздоровеешь, но еще и титул унаследуешь.
   — Никто на этом свете лучше тети Аделы не разбирается в правилах наследования. И ей хорошо известно, что я стоял вторым в очереди после Гарта. Значит, можно не сомневаться, что она вычисляла про себя все шансы и понимала, что ты можешь стать герцогиней. Если бы тетя Адела в самом деле была против, смею тебя уверить, она бы очень ясно дала тебе это понять.
   Сам голос разума вещал его устами. И все-таки она никак не могла взять в толк, чего он от нее хочет сейчас. Два месяца она силилась уверить себя в том, что ей все равно, что не нужен ей никакой Ранд, что ей ничего не стоит его позабыть, а вот теперь — прошло-то меньше часа, — а он способен вызвать у нее поток слез вместо гнева, но ведь выплакаться-то она может только в жилетку, а Силван Майлз не станет рыдать из-за мужчины и тем более перед мужчиной, которому она не нужна.
   — Итак. — Что-то мягко коснулось ее уха — его палец, решила она. Потом этот палец заскользил по завиткам ее ушной раковины. — Я, кажется, ответил на все твои упреки, не так ли?
   Силван отмахнулась от его ладони, как от надоедливой мухи.
   — А какая разница?
   — А вот какая.
   Его губы вдруг прижались к ее губам, безошибочно найдя их в темноте. Она сидела совершенно недвижно и внешне казалась бесстрастной и холодной, но внутри ее все кипело — восставали ее уязвленное достоинство и гордость. Как ей хотелось бросить ему в лицо самые едкие, жгучие оскорбления, которые ранили бы его так же, как он ранил ее в тот день. Пусть его душа корчится от унижения — это зрелище лишь развлечет ее.
   Пока Силван вынашивала планы мести. Ранд продолжал свое дело. В карете было слишком тесно для чего-то большего, чем поцелуи и объятия, и Ранд, откинув полы плаща, стал целовать ее голые плечи. Потом откинулся назад, и Силван подумала, что он наконец-то догадался: ей все это совсем не нужно. Не хочет она, чтобы он к ней прикасался. Кожа ее пылала, а дыхание становилось неровным не потому, что ей нравилось, как его язык залезает под бретельки ее лифа, а потому, что она злилась.
   Потом Силван услыхала шуршание ткани Я горячее дыхание Ранда. Что это он затеял? Внезапно Ранд взял ее руки, и под пальцами она ощутила его голую грудь. Ни рубашки, ни галстука на нем уже не было.
   — Что это ты делаешь?
   В голосе его слышалось веселье.
   — Разве не понятно?
   — Мне нет. — Она отодвинулась от него. Ей хотелось видеть в нем только бесчувственную, упрямую скотину. Скотину, которую ничто не волнует, кроме его грубого удовольствия.
   — Не здесь. Не сейчас.
   Ранд не выпускал ее.
   — Где и когда?
   — Нигде и никогда! — Она отпрянула от него.
   И тогда Ранд тихо произнес:
   — Вот уж не думал, что ты способна нарушить свое слово.
   — Слово?
   — Ты же дала мне обещание. Озадаченная, сбитая с толку и взбешенная Силван спросила:
   — Это ты про что? Про клятву под венцом, что ли?
   — Не только. Ты дала мне еще один обет.
   — Обет, — повторила она, лихорадочно роясь в памяти. — Что еще за обет?
   — А ночь перед свадьбой помнишь? какое-то смутное, но очень неуютное чувство заполнило ее душу.
   — Мы тогда обсуждали мою немощь, и ты обещала повиноваться всем моим супружеским требованиям. Вот теперь она вспомнила.
   — Ты ведь уже не калека!
   — Я что-то не припоминаю, чтобы речь шла о каких-то условиях. — Ранд придвигался все ближе и ближе, его дыхание обжигало ее лицо.
   Силван хотела отстраниться, но деваться было некуда — слишком уж тесно было в карете.
   — Ты буквально вырвал у меня это обещание, пользуясь своей болезнью.
   — Обстоятельства меняются, правда?
   А вот ее обещание никак перемениться не может. Вслух он этого не сказал, но смысл был ясен.
   Ранд выждал немного, чтобы посмотреть, что еще она придумает, какие еще отговорки найдет, но она молчала.
   — Силван, ты… Кроме тебя, мне ничего не надо. — Он поцеловал ее, поцелуй получился глубоким и долгим. — Спать не могу, в рот ничего не лезет. — Рукава ее платья, отделанные кружевами, поползли вниз, а его ладони скользнули по ее коже. Движение их было медлительно соблазняющим. — Дай я тебе покажу, как ты мне нужна.
   — Нечестно. — Она хотела сказать это жестко, резко, но какая-то сладкая истома овладела ею, потому что его ладони чашечками обхватили ее груди, а большие пальцы нежно поглаживали ее соски.
   — Лучше, чем честно. Это великолепно. Еще немного, и она поддастся соблазну. Признается, как ей его не хватает, как она тоскует по нему. И Силван из последних сил пыталась сопротивляться.
   — Не собираюсь соединяться с мужчиной, который требует у меня аннулирования брака.
   Он откинулся на спинку сиденья, дав ей место и возможность дышать.
   — Да не будет никакого аннулирования — пойми ты это. И речи об этом не может быть. В следующий раз, когда я отправлю тебя подальше ради твоей безопасности…
   Ах, вот какое он нашел оправдание! И думает, что она поверит ему!
   А Ранд уже перешел в наступление.
   — Ты, может, мне про духа рассказать хочешь? — вкрадчиво спросил он.
   Ее память заметалась, кидаясь от одной мысли к другой, ведь сколько их уже было, этих мыслей и переживаний, связанных с привидением. И вот как молния сверкнула: конечно, он имеет в виду тот самый случай.
   — Про духа?
   — Если точнее, то о попытках его побывать тебя в гостях в ночь накануне нашего венчания.
   — А когда ты про это узнал? — спросила и почувствовала, как виновато прозвучали ее слова.
   Через некоторое время после того, как я помог тебе уснуть в тот день, когда хоронили Гарта.
   Силван вздрогнула.
   — Силван. — Он не повысил голоса, но она его слышала очень четко. — Мне пришлось поступить так, как я поступил.
   Каждый вдох и каждый выдох отдавались в ней болью, а грудь ее разрывали невыплаканные рыдания.
   — Я хотел, чтобы ты была в безопасности.
   В ответ раздался судорожный всхлип.
   Его руки нашли ее в темноте и снова притянули к себе.
   — Я всего лишь грубый неотесанный мужлан. Прости меня. Прошу.
   Извинение.
   Ранд просит прощения. Он хочет, чтобы она забыла его вину, и его голос звучит вроде бы искренно. Она и представить себе не могла, чтобы эти три слова — «прости меня прошу» — когда-нибудь сорвались с его губ. Но! можно ли ему верить? Не обманет ли он ее и на этот раз?
   Если она его сейчас простит, а он воспользуется этим, чтобы снова унизить ее, она уже не сможет оправиться — ей останется только доползти до своего отчего дома и сдохнуть на пороге.
   Зрелище это так ярко предстало перед ее внутренним взором, что всю ее передернуло, Ранд почувствовав судорогу, еще теснее прижал ее к себе.
   — Силван, прошу тебя. Не уходи от меня. Не надо меня бросать вот так. Прошу тебя, позволь мне сделать тебя счастливой. Я обещаю, что ты будешь счастлива. Прошу, прости меня.! Пожалуйста.
   Что-то в его голосе было такое, что переломило ее настроение: ладно, она сейчас попробует простить его, а потом — потом она постарается принять свои меры самозащиты.
   Он, должно быть, почувствовал, что ее напряжение спало и тело расслабилось.
   — Силван. — Он тепло поцеловал ее и, пытаясь возбудить в ней страсть, пустил в ход язык и губы. И она невольно ответила на его поцелуй. Наверно, целуй она сейчас кого угодно, ей бы все равно это нравилось. Наверно, это удовольствие, это наслаждение не имеет ничего общего с Рандом и все это только из-за ее одиночества. Наверно.., его губы двигались по ее губам. Он устроил ее голову на сгибе своей руки и целовал и целовал ее, все снова и снова.
   Силван поняла, что Ранд и только Ранд был ей нужен. Она наслаждалась гладкостью кожи его рук, прижимавшихся к ее спине, к ее животу, близостью их тел. Ей больше ничего И не нужно было. Желание было тут, совсем рядом, но оно не настаивало на своем, оно еще ничего не требовало. И Силван удовлетворялась тем, что есть.
   Карета подпрыгивала на выбоинах — дорога была неровная, вокруг темно — хоть глаз выколи, и скоро, совсем скоро они доберутся до Лондона.
   — Я тебя хочу.
   Он произнес эти слова твердо, уверенно, а в они вызвали только беспокойство.
   — Ранд, ты же не собираешься… Он приподнял ее и поймал ртом ее сосок, и тревоги, которые у нее были, покинули ее.
   Она оцепенела и застонала, а он прошептал:
   — Ты же меня тоже хочешь, правда?
   — Да. Или.., не могу я.
   — Ты сможешь.
   Платье сползло, полностью обнажив ее, и Силван поняла, что, когда Ранд целовал ее, бес чувственную, он ухитрился как-то незаметно снять с нее одежду. И сейчас она всем телом ощутила мощь и силу Ранда. Она казалась себе игрушкой в его руках, и это пугало ее и раздражало.
   — Можно подумать, что мои желания что-то для тебя значат.
   — Наверно, это для тебя они ничего не значат. — Он гладил ей живот, бедра, ноги, освобождая от остатков одежды, которая в беспорядке устилала пол кареты. — Но для меня твоя желания — это все.
   Силван охнула. Она только сейчас поняла, что, если не считать штанишек и доходивших до колена шелковых чулок, она уже совсем голая. Это она в таком виде возвращается в Лондон. Силван попыталась прикрыться, но его руки помешали этим судорожным попыткам. Она не выдержала и возмущенно закричала:
   — Что ты делаешь? Мы же не…
   — Чшшш, — предостерегающе прошипел он. — Лакеи услышат.
   Она закрыла рот и поняла, что глупо и смешно воевать в карете со своим собственным законным супругом. Он вел себя, как мальчишка, У которого недоставало терпения на ожидание, но хватало ума, чтобы добиться своего. Еще раз она перечислила все причины, препятствующие их соединению здесь. Они — в пути, в карете тесно…
   — Сюда, — промычал он, усаживая ее к себе на колени. — Садись вот так.
   Его брюки куда-то исчезли! Она удивленно воскликнула:
   — Ранд! Неужто ты вообразил, что мы.., мы.., будем…
   — Делать это? — Он приглушенно хохотнул. — А я больше ни о чем и не думаю. — Его голос перешел в шепот. — Милая. Давай-ка вот эту свою ножку сюда. Знаешь, вот как на коня садишься. Только не по-дамски, не сбоку, а на седло, как кавалерист.
   — Я ездила верхом только по-дамски.
   — У тебя есть случай научиться чему-то еще.
   Он потянул ее колени на себя и потеснее прижал их к своим бедрам, так что она обхватила его своими ногами. И ту же она почувствовала жар его естества. Она ощущала его, какой он горячий и длинный, упругий, бьющий в ее тело, а в это время его руки трогали ее заново узнавая каждую выпуклость или впадинку его.
   Все те доводы, которые только что казались ей неопровержимыми рассыпались в прах. Скорость с которой они неслись в ночи, темень, явившая со всех сторон, слуги, бывшие совсем рядом — все это выглядело порочно и распущенно. Ничего подобного Силван не переживала прежде, но сейчас она не могла справиться с долго подавляемой тоской по Ранду и точно знала, что не будет ему сопротивляться. А он, получив все, чего хотел, может еще раз отвергнуть ее.
   Но.., ох! Какие у него опытные пальцы и как они умеют убеждать и уговаривать.
   — Поднимись, — шептал он. — Силван, повыше. Дай я тут тебя потрогаю.
   А ее ногти впивались в его плечи, и она еле-еле удерживала рвущийся из нее стон. Хорош. Он был хорош. Очень, очень хорош. Она уже про это знала, и желание ее росло, ей хотелось слиться в ним полностью, до самых глубин.
   Темнота позволяла ей спрятать свою любовь, сияющую любовь, она вся так и светилась этой любовью. Да, да, лучше здесь, во мраке, чем в городском доме при свете свечей. Лучше здесь — пусть она и понимает, что после этого он может выкинуть ее на порог ее отчего дома, но зато он не увидит тогда ее боли и муки.
   — Ты готова? — Он приподнял ее, и она почувствовала первый толчок — он начал входить в нее. — Силван, прошу тебя, скажи, что тебе нравится?
   — Вот как сейчас. — Она подалась навстречу ему, и он заполнил ее всю. — И вот так. — Она поднималась и опускалась в такт его движениям. Он обнял ладонями ее ягодицы, помогая ей в ее перемещениях. Она изгибалась в его руках принимая разные позы, а он проникал в нее все глубже и глубже.
   Карету подбросило, и он вонзился в нее, казалось, дойдя до самой сердцевины ее существа. Чтобы не закричать, она стиснула зубы, прикусив мякоть своих губ, и поднималась и опускалась снова и снова. Если внутри кареты и не было слишком много места, то сейчас она этого никак не замечала. Она вообще уже ничего не замечала: ни темени, ни подскакиваний кареты, ничего, кроме Ранда внутри нее и той радости, что пела в ее жилах. Этого было и слишком много, и в то же время недостаточно, это было и прекрасно и мучительно. Ей хотелось, чтобы это все шло и шло — вечно и чтобы это разом остановилось, ибо силы ее были на исходе. Все чувства, которые она когда-либо переживала, взметнулись сейчас в ней, подводя к пределу, перешагнув который она должна была бы взорваться.
   А Ранд умолял:
   — Силван. Дай мне еще. Дай мне все. — Он напрягся под нею, такой горячей и взбудораженной, какой она сейчас была. — Милая моя девочка. — Он задвигался резче. — Силван. Позволь мне почувствовать тебя.
   Похоже, ему казалось, что он воюет, что он ведет битву, что она все еще выдерживает его осаду, что она просто наслаждается своей нынешней властью и пользуется ею, чтобы то сдаваться, то побеждать, И, быть может, так оно и было.
   Силван на миг замерла, еле-еле удерживаясь на самом краю сладкого безумия, какой-то горячки, а потом всю ее сотрясли мощные судороги. Каждое ее сокращение втягивало его все глубже и глубже в нее, а каждое его движение внутри нее вызывало новый спазм. Никакие звуки до нее не доходили, она словно оглохла, а Ранд никак не унимался, все подстегивал ее.
   — Еще немного, милая. Давай еще. Еще. Ты — чудо. Ты меня высасываешь. Ты, — он напрягся, зная, что завершение его усилий уже рядом, — ты — все, что мне нужно.
   Она все еще содрогалась: по телу как будто пробегали волны. Его руки все еще ласкали ее, теперь бережно и нежно, как хрупкую драгоценность. А Силван ни о чем не думала, она только ощущала его запах, его близость, его объятия.
   И тут в окне кареты блеснул свет, и Силван оцепенела.
   — Лондон. — Ранд тяжело вздохнул. — Уже?
   Силван отодвинулась от него так поспешно, что ему пришлось подхватить ее, чтобы она не опрокинулась на сиденье.
   — Увидят еще.
   — Не хочешь, чтобы тебе завидовали?
   В голосе Ранда слышался смех, и она нахмурилась.
   — Твои же слуги наверняка все про нас поняли. И это тебя никак не беспокоит?
   — Если мои слуги не знают, чем мы тут занимались, то они, значит, глухие. Ладно, посиди пока, а я найду твое платье.
   — Глухие? — Она вспомнила стоны, исторгавшиеся из нее, но ведь они были такими тихими… Силван закрыла глаза ладонями. Потом растерянно посмотрела в лицо Ранда, как раз освещенное в этот миг случайным уличным фонарем. — Представляю, в каком виде мое платье! Оно небось все измялось и…
   — И, опасаюсь, я на нем как раз стою. Во всяком случае, оно у меня под ногами. — Он подержал шуршащий комок в руках, пытаясь увидеть в этой куче рукава и верх, а потом помог ей кое-как натянуть платье на себя. Он бережно перенес ее на другое сиденье. — Если ты позволишь мне одеться самому, я потом заверну тебя в твой плащ. Плащ прикроет самые страшные изъяны твоей одежды: так что можно будет ввести тебя в дом, не возбуждая любопытства досужих посторонних. — Эти слова он опять произнес очень уж весело, того и гляди рассмеется. — Нам вроде ни к чему пересуды о том, как новый герцог с новой герцогиней добирались до лондонского дома Клэрмонтов.
   — Прислуга все равно разболтает.
   — Ох, наверное. — Лондонских огней становилось все больше и больше. Богатые дома были ярко освещены, и в этом свете Силван увидела, что его брюки уже застегнуты на все пуговицы, и он успел накинуть сорочку на плечи. Но ни воротничка, ни галстука, увы, как не бывало, а запонки служили украшением пола кареты. В таком виде никакого почтения они внушить никому не могли, и Силван не хотела, чтобы он таким образом ввел ее в свой дом.
   Она опять завела свое:
   — Можно высадить меня у…
   Плащ опустился на ее голову, словно огромная темная шляпа, заглушая ее слова. А потом он освободил ее и, застегивая концы воротника на ее горле, сказал:
   — Ты — герцогиня Клэрмонтская. Сплетни тебя не трогают. Герцогство Клэрмонтское всегда оставалось за родом Малкинов, с самого времени основания этого поместья, и никто — даже какой-нибудь ветхий Принни — не скажет, что у него, мол, статус еще выше. Ты сама скоро убедишься, что это мы задаем тон, мы диктуем моду. У меня нет ни капли сомнения, что добрая половина лондонского высшего общества уже завтра ночью начнет совокупляться в своих экипажах. — Он запахнул полы ее плаща так туго, что ее руки снова, еще раз, оказались в западне. — Во всяком случае, высший свет это попробует.
   Его радостное настроение показалось ей невыносимым, и она выпалила с насмешкой:
   — Да найдется ли кто-нибудь повыше меня во всем этом королевстве?
   — Надеюсь, что кто-то да окажется повыше. — Он рассмеялся. — Вот войдем в нашу спальню и увидишь — кто.
   Силван покраснела. Вся, от того места, где кончались ее доходящие только до колен чулки, И до самых корней волос.
   — Серьезным ты быть не можешь.
   Его ладонь коснулась ее щеки, а карета затряслась И встала.
   — Поживем — увидим. Лакей постучал в дверцу кареты.
   — Можно открыть дверь, ваша милость? Ранд не упустил случая еще раз посмеяться над Силван, понимающе ухмыльнувшись прямо ей в лицо.
   — Можно, можно.
   В карету ворвался лондонский воздух, и а тот же миг Ранд выскочил на улицу, а потом, уже с улицы, наклонился внутрь и схватил ее в охапку.
   Она не могла и пошевелиться, боясь, что обнаружится ее разорванное платье, но на него она все равно глянула осуждающе.
   — Да не хочу я.
   — Но, дорогая. — Он рывком преодолел ступени перед распахнутой дверью парадного и, чуть помешкав на пороге, шагнул внутрь.
   — Помни свой обет.
   Ранд наклонился над Силван, раскинувшейся в постели, и, взяв ее голову обеими руками, сказал:
   — Четыре раза.
   — Что? — Она откинула локоны, закрывавшие ей глаза.
   — Вчера ночью в карете я гадал, сколько раз мне придется ублажать тебя, прежде чем ты позволишь снова почувствовать твою радость, ну, когда вся твоя скованность исчезнет. — Она глядела на него широко распахнутыми глазами, а он склонился к ней, чтобы прошептать прямо в ухо:
   — Четыре раза мне потребовалось.
   — Ты хочешь сказать… Я… — Силван густо покраснела. — Я.., так громко кричала?
   — Вовсе нет. Мне очень нравились эти твои стоны. — Он пробежался пальцами по ее слегка раскрытым губам. — Я только хотел знать, сколько преград мне придется еще пробить, прежде чем ты доверишься мне и позволишь любить тебя такой, какая ты есть.
   Виноватый вздох был ответом на его слова. Когда он начал вчера ночью, он знал, что есть такие глубины в душе Силван, которые она не захочет перед ним обнажать, но он надеялся, что его любовное искусство сбросит с нее не только ее одежды, но и ее предубеждения, снимет все ее внутренние запреты, так что и душа ее откроется ему тоже.
   Но верный ли путь им избран? В самом ли деле женщинам приятно быть игрушкой в руках искусного любовника и полностью подчиняться ему? Может быть, он плохой любовник, а может быть, Силван боится довериться ему?
   Но почему? Понять этого он никак не мог. Она уже знала причины, вынудившие его так жестоко обойтись с нею, чтобы заставить ее уехать из Клэрмонт-курта. Верно, отец ее — холодноват, и она могла перенять у него эту осторожность в делах с чужими людьми, но какой же он ей чужой? Он хочет быть тем единственным, которому она отдается всем сердцем.
   Ранд улыбался, но губы его были плотно сжаты.
   — Еще несколько преград, кажется, есть. Почему бы их не убрать сейчас? К чему лишние хлопоты? Все равно, в конце концов победа будет за мной.
   — Не понимаю, о чем ты. Никаких особенных препятствий я не сооружала. — Голос Силван звучал достаточно невинно, но глаза она отвела. Стараясь отвлечь внимание Ранда, она окинула взглядом комнату и охнула:
   — Ну и ну! Что же это мы такое ночью творили?
   А он-то думал, что его молодя женушка будет стесняться при мысли о том, как весело провели они эту ночь. Ранд самодовольно ухмыльнулся:
   — А что этажом ниже было, помнишь?
   — Ох да, помню.
   Она юркнула под одеяло и натянула его себе на голову, словно только так можно было стереть эти воспоминания. Но память — не грифельная доска.
   — Тебе не стоило опрокидывать подсвечник на обеденном столе. Он соскользнул и потянул за собой скатерть со всем, что на ней было.
   — А я и не заметил. — В самом деле в тот момент он не видел никакого стола. — Ты меня околдовала.
   — И тут я виновата.
   — Ну, интересно, а кто меня соблазнял?
   — Я просто пыталась хоть что-то одеть на себя.
   — А я про что говорю? Ты меня соблазняла. — Она только залепетала в ответ что-то невнятное, и тут Ранд сказал:
   — Мы сегодня отправляемся в Клэрмонт-курт.
   Силван тут же умолкла и переменилась в лице.
   — Не хочу я в Клэрмонт-курт.
   Изумившись, он изучающе поглядел на нее.
   — Но почему?
   — Могу я попросить чашку чая? — Она явно не желала отвечать.
   Кивнув, он отошел к двери, позвал горничную и сделал соответствующие распоряжения.
   Стоило ему отойти, как Силван сразу почувствовала себя увереннее. Она поудобнее села на постели и приготовилась к объяснениям.
   — Я думаю, тебе следует вернуться в Клэрмонт-курт одному, а я пока останусь здесь. Мне кое-что купить тут надо да и в гости кое к кому зайти.
   Говорила она это очень нервно, сбивчиво, а Ранд терялся в догадках: что, собственно, она хочет этим сказать? Уж не боится ли она возвращаться в Клэрмонт-курт? Неужто его родня внушает ей такой страх?
   — Ты что, испугалась?
   Ее руки стиснули одеяло, и она подтянула колени к груди.