Додд Кристина. Древнее проклятие (Грешный и влюбленный)

   — И долго ты за ним ухаживала?
   — Несколько недель. Он был в госпитале с того момента, как я туда пришла, и вплоть до моего ухода оттуда.
   Только теперь до Ранда дошло, что Силван неспроста начала рассказывать историю об этом юном солдате. Здесь-то, верно, и крылись корни трагедии, и сейчас Ранду предстояло выслушать исповедь Силван. — Так он живой был, когда ты оттуда ушла, так, выходит? Голос Силван совсем упал.
   — Случилось так, что однажды вечером я ушла из госпиталя.., потому что надо же было мне хоть иногда отдыхать. Как только я вернулась в больницу, то сразу же поспешила к Арнолду, проведать его. Я знала, что никто за меня этого не сделает, так что всегда начинала обход с него. — Дыхание ее сбилось, и это было особенно заметно, когда она пыталась вздохнуть. — А его уже простыней накрыли, всего, даже глаза. Ой, какие дураки. Решили, что он умер.
   Ранд оцепенел. Что это она говорит такое?
   — А он что, не умер?
   — Нет, он не умер. Нанна правду говорила. Я его еженощно вижу, он просит, он умоляет: «Спой мне колыбельную». — Она уронила лицо в колени, и не было никакой возможности заглянуть ей в глаза. — Я и не помню, как все было взаправду. Мне говорили, что я тогда слегка тронулась.
   Ее сдавленный голос мучил его, изводил его, причинял страшную боль. Но ему надо было это знать, а Силван просто необходимо было рассказать об этом.
   — Тронулась?
   — Я пробовала оживить его. Пела ему, говорила с ним, баюкала его.
   Ранд подумал, что она, должно быть, плачет, но, когда Силван подняла глаза, оказалось, что щеки ее сухи, а подбородок тверд.
   — А он уже не жил целых четыре часа. Он похолодел уже.
   Ранд едва сумел сдержать свой ужас.
   Теперь она глядела ему прямо в лицо и говорила:
   — Вот почему доктор Морланд отослал меня. После этой истории от меня толку в госпитале уже не было, и доктор понял, что больше я ему не помощница. Я вернулась в Англию и поселилась в доме своего отца, не переставая думать о том, что я видала и что я делала.., и мне хотелось себя убить. Верно, так бы и произошло, если бы Гарт не явился и не спас меня.
   Надо было что-то говорить, но нужных слов не находилось. Да и откуда было Ранду взять слова, способные выразить всю его ярость из-за ее муки, все его восхищение ее мужеством и стойкостью, всю его нежность и любовь к ней?
   — Вот теперь ты все знаешь, и, верно, хочешь, чтобы я уехала?
   — Это еще куда? — захлебнулся он. Потом заговорил громко и требовательно:
   — Куда это ты собралась?
   — Ну, в Лондон или, — она пожала плечами, — в дом своего отца. Не все ли равно?
   — Как это — все равно?! Собралась бросить меня, и говорит еще: «не все ли равно»?!
   — Да не хочу я уходить от тебя, но я понимаю, что тебе противно…
   Он и не заметил, как вскочил на ноги.
   — Чтоб я больше от тебя таких слов не слышал! Я восхищаюсь тобой и тем, что ты делала, твоей храбростью и твоей силой. Я, конечно, тебя не стою, но я тебя уже заполучил и из своих рук не выпущу.
   Силван только глядела на него широко раскрытыми глазами, словно не верила его словам, и он понял, что именно сейчас ему придется сделать ей очень важное признание.
   Не хотел Ранд говорить с нею об этом. Вся гордость его восставала — но другого способа завоевать доверие и сочувствие Силван у него не было. Всего три месяца назад он был жалкой развалиной, прикованной к креслу. Его терзали отчаяние и страшные подозрения, и он вымещал все это на родных, давая выход буйству и злобе. А потом в один миг все изменилось, он чудесным образом излечился, он избавился от своих подозрений — и стал вдобавок герцогом Клэрмонтским.
   Подобно всем предшествующим герцогам, ему надлежало быть сильным, непреклонным и стойким. Никак нельзя признаваться в слабости — потому что не может быть слабым герцог Клэрмонт… Но что, если он потеряет Силван? Она сидела у его ног, но ее душа оставалась ему недоступной, более того, она уходила, она пряталась от него. Он взял с нее клятву, но какое это имело значение, если он знал, что стоит ему однажды отвернуться, и она уйдет, может быть, навсегда. Ранд понимал, что необходимо вот сейчас поделиться с нею своими муками и своими страхами. Поспешно, боясь передумать, он признался:
   — И у меня тоже бывают кошмары.
   — У тебя? — с горькой иронией в голосе ,спросила Силван. — С чего бы это? И что у тебя могут быть за кошмары?
   — Еженощно мне снится, что я опять прикован к креслу на колесах. И каждое утро я просыпаюсь с мыслью: «Ноги отказали». — Он почувствовал, как застучало сердце, все сильнее и сильнее, все громче и громче. И вот оно уже колотилось так, что, должно быть, земля содрогалась. Ему не хватало воздуху, ладони вспотели, но он заставил себя говорить. — Как ты думаешь, почему? Я с безумным ужасом жду, что опять вернется этот паралич. Мы же не знаем, почему у меня отнялись ноги, и что их вылечило, и мы не знаем, вернется ли недуг вновь.
   — Нет! Никогда.
   Он уловил излишнюю браваду в ее голосе и вспомнил, что, когда она застала его с телом Гарта на руках, она тоже пыталась что-то говорить, в чем-то убеждать, делать вид, что ей все понятно. Его дикое возбуждение вырвалось в потоке бессвязных слов, которые он не в силах был удержать.
   — Моли Бога, чтоб так оно и было! Я гуляю, ухожу в такую даль, ноги у меня сводит судорогой, но я радуюсь, что они болят. Я благодарен земле, что она позволяет мне ступать по ней своими ногами. Всю свою жизнь мне суждено прожить в неуверенности, но — будь оно проклято! — зато какой вкус у каждого нового шага, у каждого нового мига! — Опустившись на корточки, он взял ее за плечи и нежно притянул к себе.
   Она плакала, теперь она наконец плакала! И Ранд, вспомнив слова Нанны, стал внушать ей:
   — Плачь о тех парнях, которых тебе не удалось спасти. Скорби о них. Плачь и о себе тоже, обо всей той детской невинности, которой тебе пришлось пожертвовать на том суровом поле битвы. А потом отпусти их. Пусть спокойно летят себе к звездам. Отпусти их всех — И Арнолда тоже. Пусть они мерцают тебе с небес. Им вовсе незачем мучить тебя кошмарами, Силван. Им хочется уйти.
   Слезы уже не навертывались ей на глаза, и даже не капали, нет, они превратились в ручей, в поток, обернулись сущим потопом, а Ранд обнял ее и заботливо укутал пледом. Его сорочка стала мокрой, он отдал ей свой носовой платок, но не уговаривал ее, не утешал, молча давая ей возможность выплакаться. А когда всхлипывания стали слабеть, он осторожно спросил:
   — Силван, а ты думаешь хоть иногда про тех, кому ты помогала и помогла? Пусть они хромают, но ведь ходят. Пусть они не видят, но Дара речи и слуха они не лишены. Вспоминаешь ли ты их?
   — Д-д.., да. — Ее голос срывался.
   — Правда?
   — Пробую.
   — Помнишь Хоторна и Сагана? Помнишь, как они охраняли тебя на вечеринке в доме леди Катрин?
   — Они были очень милы.
   — Милы? — Ранд фыркнул. — Они бы меня убили, если бы ты их о том попросила.
   Она тряхнула головой и засмеялась.
   — А я подумывала об этом.
   — Ох, какая ты кровожадная! — Ранд нежно сжал ее пальцы. — Остается только радоваться, что ты их все-таки об этом не попросила. — Подняв голову, он поцеловал ее в ухо. — Я слышал, что тебе Нанна говорила вечером. Она тебе благодарна за то, что видит, как подрастают ее дети. А ты представляешь хоть, как благодарны ее дети? Ведь она осталась с ними.
   — Наверно. — Но напряжение не оставляло ее. Видно было, что Силван хочет задать еще какой-то очень важный для себя вопрос, но никак не решится. — Ты меня винишь во всех этих смертях?
   Этого уж он, честно, не ожидал услышать и по-настоящему вышел из себя.
   — Чего это ради Я буду винить тебя?
   — Те дамы из высшего общества так сильно меня презирали, что я и не надеялась когда-либо смыть кровь со своих рук.
   — Какая же ты дура, Силван Майлз Малкин. — Он поднес к губам ее ладони и поцеловал каждый пальчик на каждой руке. — А тебе ведомо, что всякая новая герцогиня Клэрмонтская держится предания, восходящего к Джоселин, к первой герцогине?
   Она робко подняла на него глаза:
   — Что еще за предание?
   — У Джоселин был такой ум и такая душа, что она вдохновляла на вечную любовь всякого, кто встречался с ней. Даже гордый неистовый Радолф не смог устоять перед ее чарами и поклялся быть верным ей и в жизни и в смерти. — Ранд крепко обнял Силван. — Останься со мной, слышишь? И ежеутренне прикасайся ко мне своими исцеляющими руками. С тобой я ничего не боюсь.
   Она вглядывалась в него, пытаясь увидать правду, скрытую в его словах, но ничего у нее не выходило. Ведь правду не увидишь, ее только почувствовать можно, кожей ощутить. Но зато она видела перед собой живого человека и ощущала его красоту и силу, чуткость его души и цельность характера. Это был Ранд. Ранд, который вернул ее самой себе.
   Она не выдержала и улыбнулась.
   — Я прикоснусь к тебе утром, если ты удержишь меня в ночи.
   — Обещаю, — пылко сказал он. — По твоему повелению, моя герцогиня, я сдвину с места и небеса и землю.
   * Призрачное свечение, еле уловимое дуновение и голос:
   — Когда ты вернешься домой, Радолф?
   Он столько времени не слышал этот голос, но сразу же узнал его.
   — Джоселин? — Он обернулся и увидел ее, такую же милую, молодую, порывистую — как всегда.
   — Я так долго и терпеливо жду тебя, ты на несколько столетий задержался здесь, на земле. — Ее тонкая легкая фигура покачивалась, готовая в любой момент раствориться в темноте. — Понимаю, что тебе надо было убедиться, что наш род процветает, но, может быть, уже не нужно охранять его ты достаточно потрудился. Или ты не уверен, что они сами о себе теперь смогут позаботиться?
   Радолф оторвал свой взор от чудного видения Джоселин и устремил его на Ранда и Силван.
   — Они-то, может, и сумеют, а вот их дети как?
   — Их сын уже появился в ее утробе — ты, что не замечаешь, как он шевелится? — Джоселин по-дружески улыбнулась Силван. — Он возьмет лучшее от своего отца и лучшее от своей матери. Он будет прекрасен. — Она перевела глаза на Ранда. — А что еще мы можем знать? У нас здоровая и сильная кровь, мы это доказали, ведь столько мужчин и женщин из нашего рода выжило, выдержав брошенный им судьбой вызов. Так неужто нам нельзя теперь удалиться в наш вечный дом?
   Она воздела стройную руку свою ладонью вверх. Радолф смотрел на нее, потом оглядел Клэрмонт-курт. Он бродил здесь так давно, что уже почти забыл, что должен находиться в каком-то ином месте, и потребовался приход Джоселин, чтобы увести его тень с этой земли.
   — Мы всегда будем вместе, — тихо сказала она.
   Их руки соединились. И свечение замерцало там, где дух соприкоснулся с духом; свет стал разгораться, все сильнее и сильнее.
   — Что это? — спросил Радолф. Джоселин рассмеялась, и серебряные звуки ее смеха были обещанием вечной любви и радости.
   — Это — ты и я — наконец вместе. Держись. Нас ожидает долгий путь.
   Силван шевельнулась в объятиях Ранда.
   — Ты слышал?
   — О чем ты? — Он прижал ее к себе так крепко, словно хотел, чтобы они слились в единое целое.
   — Такой нежный женский смех — будто серебряные колокольчики рассыпались.
   — Слышал. — Опершись на локте, он приподнялся и улыбнулся Силван. — Это ангелы радовались, потому что мы наконец-то вместе.
   Они замерли обнявшись. И через плотно закрытые веки Ранд увидел какое-то сияние, как будто две звезды прочертили все небо, от края До края, и зажгли множество новых светил на небесах.