Я настаивала на том, чтобы она назвала мне место назначения. Мне хотелось знать, где оно находится, чтобы ощутить чувство направления.
– Мы едем на встречу с Леоном Чирино и другими коллегами, – сообщила она, – трогай. Я покажу тебе, куда надо ехать.
Я завела джип и ехала некоторое время в молчании. Мне всё ещё хотелось спать.
– Леон Чирино медиум или целитель? – наконец спросила я.
Она тихо засмеялась, но ничего не ответила, – почему ты думаешь об этом? – спросила она после долгого молчания.
– В нём есть что-то совершенно необъяснимое, – ответила я, – он напоминает мне тебя.
– И даже сейчас? – насмешливо спросила она, и вдруг совершенно серьёзным голосом признала, что Леон Чирино и медиум и ясновидец.
Уйдя в раздумья, я прослушала её указание и вздрогнула, указывая на высокое дерево букаре: – ты проехала мимо! Дай задний ход, – затем она улыбнулась и добавила: – останови здесь! Мы немного пройдёмся.
Дерево отмечало въезд на узкую дорожку. Земля была усыпана мелкими цветами. Я знала, что они красного цвета, но при лунном свете цветы казались чёрными. Букаре почти никогда не растут сами по себе. Обычно они украшают рощи, затеняя кофейные и какаовые деревья.
Следуя узкой тропой между тонких стволов букаре, мы направились к гряде холмов, мрачно маячивших перед нами. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием Мерседес Перальты и хрустом ветвей под нашими ногами. Тропа кончилась перед низким домиком, грязные стены которого едва держались. Крышу покрывали пальмовые листья вперемежку с оцинкованной жестью. Скат крыши доходил почти до земли, создавая широкую веранду. Окон на фасаде не было, и слабый свет проникал только через узкую дверь.
Донья Мерседес распахнула её настежь. Мерцание свечей и блики причудливых теней наполняли комнату, в которой почти не было мебели. Леон Чирино, сидя на стуле, смотрел на нас с удивлением и восторгом. Он вскочил, горячо обнял целительницу и подвёл её к стулу, который только что освободил.
Потом он приветствовал меня, шутливо встряхнув мою руку, – я хочу представить тебе одного из величайших целителей нашего времени, – сказал он, – второго после доньи Мерседес.
Прежде чем он успел что-либо добавить, кто-то крикнул: – я Августин.
Только сейчас я заметила в углу низко опущенный гамак, а в нём небольшого мужчину. Он лежал изогнувшись, и его нога касалась земли, раскачивая гамак взад и вперёд. Он не казался особенно молодым, но не был и старым. Ему было, пожалуй, лет тридцать, однако его впалые щёки и костлявое тело делали его похожим на ребёнка-дистрофика. А какие у него были глаза! Голубые, на смуглом лице, они сияли ослепительной силой.
Я неловко топталась посреди комнаты. Было что-то жуткое в неясном свете свечей, играющем нашими тенями на стенах, увешанных паутиной.
Спартанская обстановка – стол, три стула, два табурета, раскладушка создавала в комнате нежилую атмосферу.
– Ты здесь живёшь? – спросила я Августина.
– О, нет, – сказал он, приближаясь ко мне, – это мой летний дворец, – довольный своей остротой, он откинул голову назад и захохотал.
Смущённая, я двинулась к ближайшему табурету и вскрикнула, когда что-то большое оцарапало мою лодыжку. Гнусный грязный кот глазел на меня.
– Нет нужды кричать, садясь на стул, – сказал Августин и взял на руки костлявое животное. Стоило хозяину погладить его по голове, как он начал урчать, – он нравится тебе? Ты не хочешь его погладить?
Я категорически замотала головой. Меня страшили не столько блохи и чесоточные голые пятна, рассыпанные по его желтоватой шкуре, как эти пронзительные жёлто-зелёные щёлочки глаз, ни на миг не спускавшие взора с моего лица.
– Если мы хотим отыскать растения, нам лучше выходить, – сказал Леон Чирино, помогая донье Мерседес подняться. Он отцепил старую лампу, висевшую на гвозде за дверью, зажёг её и дал нам сигнал следовать за ним.
Низкая дверь, закрытая занавесом, вела в заднюю часть дома, которая служила кухней и кладовой. Одной стороной комната выходила на небольшой участок земли, усаженный толстыми саженцами деревьев и высоким кустарником. В свете лампы он выглядел как фруктовый сад без фруктов.
Мы протиснулись сквозь брешь в непроходимой стене кустарника и оказались в пустынной унылой местности. Склон холма, покрытый недавно сожжённой травой и обуглившимися пеньками, выглядел в лунном свете уродливо и страшно.
Не сказав ни слова, Леон Чирино и Августин исчезли.
– Куда они пропали? – шепнула я донье Мерседес.
– Они впереди нас, – сказала она, неопределённо указывая в темноту.
Тени, оживлённые керосиновой лампой в руках доньи Мерседес, зигзагами проносились рядом с нами и впереди нас по тропе, ведущей в чащу. Я заметила вдали свет, он слабо мерцал сквозь кусты. Словно светлячок, он то появлялся, то исчезал. Подойдя к нему поближе, я услышала монотонное пение, смешанное с резкими звуками жужжащих насекомых и листвы, волнуемой ветром.
Мерседес Перальта погасила лампу. Но перед тем, как исчез последний блик света, я увидела, как взметнулась в воздухе её юбка, оседая возле осыпавшейся низкой стены, шагах в двенадцати от меня. Огонёк сигары осветил её фигуру. Из макушки её головы исходило прозрачное мерцающее сияние. Я окликнула её по имени, но ответа не было.
Очарованная, я смотрела на туманное облако дыма от сигары, которое парило по кругу прямо надо мной. Дым не рассеивался, а оставался сконцентрированным над землёй довольно долгое время. Что-то коснулось моей щеки. Автоматически я поднесла руку к лицу и в полном изумлении уставилась на кончики пальцев – они светились. Я испуганно бросилась к стене, где сидела донью Мерседес. Но стоило мне сделать несколько шагов, как меня перехватили Леон Чирино и Августин.
– Куда ты, Музия? – насмешливо спросил Леон Чирино.
– Я хотела помочь донье Мерседес собирать растения.
Мой ответ, казалось, рассмешил их. Они тихо рассмеялись. Леон Чирино погладил меня по голове, а Августин ловко схватил меня за большой палец и сдавил его несколько раз, словно он был резиновой грушей.
– Нам придётся терпеливо ожидать здесь, – сказал он, – а сейчас с помощью этого пальца я просто закачиваю в тебя терпение.
– Она взяла меня сюда, чтобы я помогала ей, – настаивала я.
– Всё верно, – успокоил он меня, – ты помогаешь ей, но это не относится к её занятиям, – взяв мою руку, он повёл меня к упавшему дереву. – Подожди донью Мерседес здесь.
Серебристо-зелёные и блестящие листья свисали на лоб Мерседес Перальты. Она закрепила фонарь на ветвях, присела на землю и начала сортировать растения, складывая их в отдельные кучи. Корни вербены прописывались при менструальных болях. Корни валерианы, вымоченные в роме, были идеальным средством от неврозов, раздражительности, беспокойства и кошмаров. Корни торко, настоянные в роме, излечивали от анемии и жёлтой лихорадки. Корни гваритото, в основном мужское средство, предназначались при затруднениях с мочевым пузырём. Розмарит и рута главным образом использовались как дезинфицирующее средство. Листья мальвы надо было прикладывать на кожу при сыпях, а артемизия, сваренная в соке сахарного тростника, успокаивала менструальные боли, убивала паразитов и уменьшала жар. Цебила излечивала астму.
– Все эти растения растут в твоём дворе, – озадаченно сказала я, – почему ты приехала за ними сюда?
– Хочешь, я что-то тебе расскажу, Музия? – вмешался Августин, весело улыбаясь. Он наклонил голову поближе к моей и прошептал: – эти растения выросли на трупах, – он сделал широкий жест рукой, – мы с тобой стоим посреди кладбища.
Я встревожено огляделась. Здесь не было ни надгробных плит, ни холмиков, которые бы указывали места погребения, хотя, впрочем, я не видела их и на других кладбищах.
– Здесь похоронены наши предки, – сказал Августин и перекрестился, – вот в такие ночи, когда полная луна встаёт над могилами, рисуя белые тени в шаге от деревьев, можно услышать жалкие стоны и дребезг цепей. Это бредут мужчины, неся свои срезанные головы. Они – призраки рабов, которые, зарыв в глубокой яме сокровища своих хозяев, были обезглавлены и погребены на проклятом золоте. Не надо бояться их, – торопливо добавил Августин, – всё, что им нужно, это немного рома. Если ты дашь им его, они расскажут тебе, где закопаны сокровища.
Здесь бродят призраки монахов, которые умерли богохульствуя и сейчас жаждут исповедоваться в своих грехах, но нет никого, кто бы услышал их.
Здесь есть призраки пиратов, пришедших в Чуао в поисках золота испанцев, – он тихо хохотнул и доверчиво добавил: – тут есть и одинокие призраки. Они завывают, увидев прохожего. Они самые простенькие из всех. Они не просят многого. Единственное желание этих призраков в том, чтобы кто-то рассказал о них нашему отцу.
Собрав корни в одну руку, Мерседес Перальта медленно подняла свою голову. Её тёмные глаза уставились на меня, – у Августина неиссякаемый запас историй, – сказала она, – каждый рассказ он украшает до предела.
Августин встал, вытягивая тело и конечности. Казалось, у него не было костей. Он опустился на колени перед доньей Мерседес и спрятал свою голову в её коленях.
– Нам лучше уйти, – сказала она, нежно погладив его по голове, – я пришлю к тебе Музию через несколько дней.
– Но я лечу только детей, – пробормотал Августин, рассматривая меня с грустным и виновным видом.
– Она не нуждается в лечении, – засмеялась донья Мерседес, – всё, чего она хочет, это посмотреть на тебя и послушать твои истории.
– Мы едем на встречу с Леоном Чирино и другими коллегами, – сообщила она, – трогай. Я покажу тебе, куда надо ехать.
Я завела джип и ехала некоторое время в молчании. Мне всё ещё хотелось спать.
– Леон Чирино медиум или целитель? – наконец спросила я.
Она тихо засмеялась, но ничего не ответила, – почему ты думаешь об этом? – спросила она после долгого молчания.
– В нём есть что-то совершенно необъяснимое, – ответила я, – он напоминает мне тебя.
– И даже сейчас? – насмешливо спросила она, и вдруг совершенно серьёзным голосом признала, что Леон Чирино и медиум и ясновидец.
Уйдя в раздумья, я прослушала её указание и вздрогнула, указывая на высокое дерево букаре: – ты проехала мимо! Дай задний ход, – затем она улыбнулась и добавила: – останови здесь! Мы немного пройдёмся.
Дерево отмечало въезд на узкую дорожку. Земля была усыпана мелкими цветами. Я знала, что они красного цвета, но при лунном свете цветы казались чёрными. Букаре почти никогда не растут сами по себе. Обычно они украшают рощи, затеняя кофейные и какаовые деревья.
Следуя узкой тропой между тонких стволов букаре, мы направились к гряде холмов, мрачно маячивших перед нами. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием Мерседес Перальты и хрустом ветвей под нашими ногами. Тропа кончилась перед низким домиком, грязные стены которого едва держались. Крышу покрывали пальмовые листья вперемежку с оцинкованной жестью. Скат крыши доходил почти до земли, создавая широкую веранду. Окон на фасаде не было, и слабый свет проникал только через узкую дверь.
Донья Мерседес распахнула её настежь. Мерцание свечей и блики причудливых теней наполняли комнату, в которой почти не было мебели. Леон Чирино, сидя на стуле, смотрел на нас с удивлением и восторгом. Он вскочил, горячо обнял целительницу и подвёл её к стулу, который только что освободил.
Потом он приветствовал меня, шутливо встряхнув мою руку, – я хочу представить тебе одного из величайших целителей нашего времени, – сказал он, – второго после доньи Мерседес.
Прежде чем он успел что-либо добавить, кто-то крикнул: – я Августин.
Только сейчас я заметила в углу низко опущенный гамак, а в нём небольшого мужчину. Он лежал изогнувшись, и его нога касалась земли, раскачивая гамак взад и вперёд. Он не казался особенно молодым, но не был и старым. Ему было, пожалуй, лет тридцать, однако его впалые щёки и костлявое тело делали его похожим на ребёнка-дистрофика. А какие у него были глаза! Голубые, на смуглом лице, они сияли ослепительной силой.
Я неловко топталась посреди комнаты. Было что-то жуткое в неясном свете свечей, играющем нашими тенями на стенах, увешанных паутиной.
Спартанская обстановка – стол, три стула, два табурета, раскладушка создавала в комнате нежилую атмосферу.
– Ты здесь живёшь? – спросила я Августина.
– О, нет, – сказал он, приближаясь ко мне, – это мой летний дворец, – довольный своей остротой, он откинул голову назад и захохотал.
Смущённая, я двинулась к ближайшему табурету и вскрикнула, когда что-то большое оцарапало мою лодыжку. Гнусный грязный кот глазел на меня.
– Нет нужды кричать, садясь на стул, – сказал Августин и взял на руки костлявое животное. Стоило хозяину погладить его по голове, как он начал урчать, – он нравится тебе? Ты не хочешь его погладить?
Я категорически замотала головой. Меня страшили не столько блохи и чесоточные голые пятна, рассыпанные по его желтоватой шкуре, как эти пронзительные жёлто-зелёные щёлочки глаз, ни на миг не спускавшие взора с моего лица.
– Если мы хотим отыскать растения, нам лучше выходить, – сказал Леон Чирино, помогая донье Мерседес подняться. Он отцепил старую лампу, висевшую на гвозде за дверью, зажёг её и дал нам сигнал следовать за ним.
Низкая дверь, закрытая занавесом, вела в заднюю часть дома, которая служила кухней и кладовой. Одной стороной комната выходила на небольшой участок земли, усаженный толстыми саженцами деревьев и высоким кустарником. В свете лампы он выглядел как фруктовый сад без фруктов.
Мы протиснулись сквозь брешь в непроходимой стене кустарника и оказались в пустынной унылой местности. Склон холма, покрытый недавно сожжённой травой и обуглившимися пеньками, выглядел в лунном свете уродливо и страшно.
Не сказав ни слова, Леон Чирино и Августин исчезли.
– Куда они пропали? – шепнула я донье Мерседес.
– Они впереди нас, – сказала она, неопределённо указывая в темноту.
Тени, оживлённые керосиновой лампой в руках доньи Мерседес, зигзагами проносились рядом с нами и впереди нас по тропе, ведущей в чащу. Я заметила вдали свет, он слабо мерцал сквозь кусты. Словно светлячок, он то появлялся, то исчезал. Подойдя к нему поближе, я услышала монотонное пение, смешанное с резкими звуками жужжащих насекомых и листвы, волнуемой ветром.
Мерседес Перальта погасила лампу. Но перед тем, как исчез последний блик света, я увидела, как взметнулась в воздухе её юбка, оседая возле осыпавшейся низкой стены, шагах в двенадцати от меня. Огонёк сигары осветил её фигуру. Из макушки её головы исходило прозрачное мерцающее сияние. Я окликнула её по имени, но ответа не было.
Очарованная, я смотрела на туманное облако дыма от сигары, которое парило по кругу прямо надо мной. Дым не рассеивался, а оставался сконцентрированным над землёй довольно долгое время. Что-то коснулось моей щеки. Автоматически я поднесла руку к лицу и в полном изумлении уставилась на кончики пальцев – они светились. Я испуганно бросилась к стене, где сидела донью Мерседес. Но стоило мне сделать несколько шагов, как меня перехватили Леон Чирино и Августин.
– Куда ты, Музия? – насмешливо спросил Леон Чирино.
– Я хотела помочь донье Мерседес собирать растения.
Мой ответ, казалось, рассмешил их. Они тихо рассмеялись. Леон Чирино погладил меня по голове, а Августин ловко схватил меня за большой палец и сдавил его несколько раз, словно он был резиновой грушей.
– Нам придётся терпеливо ожидать здесь, – сказал он, – а сейчас с помощью этого пальца я просто закачиваю в тебя терпение.
– Она взяла меня сюда, чтобы я помогала ей, – настаивала я.
– Всё верно, – успокоил он меня, – ты помогаешь ей, но это не относится к её занятиям, – взяв мою руку, он повёл меня к упавшему дереву. – Подожди донью Мерседес здесь.
Серебристо-зелёные и блестящие листья свисали на лоб Мерседес Перальты. Она закрепила фонарь на ветвях, присела на землю и начала сортировать растения, складывая их в отдельные кучи. Корни вербены прописывались при менструальных болях. Корни валерианы, вымоченные в роме, были идеальным средством от неврозов, раздражительности, беспокойства и кошмаров. Корни торко, настоянные в роме, излечивали от анемии и жёлтой лихорадки. Корни гваритото, в основном мужское средство, предназначались при затруднениях с мочевым пузырём. Розмарит и рута главным образом использовались как дезинфицирующее средство. Листья мальвы надо было прикладывать на кожу при сыпях, а артемизия, сваренная в соке сахарного тростника, успокаивала менструальные боли, убивала паразитов и уменьшала жар. Цебила излечивала астму.
– Все эти растения растут в твоём дворе, – озадаченно сказала я, – почему ты приехала за ними сюда?
– Хочешь, я что-то тебе расскажу, Музия? – вмешался Августин, весело улыбаясь. Он наклонил голову поближе к моей и прошептал: – эти растения выросли на трупах, – он сделал широкий жест рукой, – мы с тобой стоим посреди кладбища.
Я встревожено огляделась. Здесь не было ни надгробных плит, ни холмиков, которые бы указывали места погребения, хотя, впрочем, я не видела их и на других кладбищах.
– Здесь похоронены наши предки, – сказал Августин и перекрестился, – вот в такие ночи, когда полная луна встаёт над могилами, рисуя белые тени в шаге от деревьев, можно услышать жалкие стоны и дребезг цепей. Это бредут мужчины, неся свои срезанные головы. Они – призраки рабов, которые, зарыв в глубокой яме сокровища своих хозяев, были обезглавлены и погребены на проклятом золоте. Не надо бояться их, – торопливо добавил Августин, – всё, что им нужно, это немного рома. Если ты дашь им его, они расскажут тебе, где закопаны сокровища.
Здесь бродят призраки монахов, которые умерли богохульствуя и сейчас жаждут исповедоваться в своих грехах, но нет никого, кто бы услышал их.
Здесь есть призраки пиратов, пришедших в Чуао в поисках золота испанцев, – он тихо хохотнул и доверчиво добавил: – тут есть и одинокие призраки. Они завывают, увидев прохожего. Они самые простенькие из всех. Они не просят многого. Единственное желание этих призраков в том, чтобы кто-то рассказал о них нашему отцу.
Собрав корни в одну руку, Мерседес Перальта медленно подняла свою голову. Её тёмные глаза уставились на меня, – у Августина неиссякаемый запас историй, – сказала она, – каждый рассказ он украшает до предела.
Августин встал, вытягивая тело и конечности. Казалось, у него не было костей. Он опустился на колени перед доньей Мерседес и спрятал свою голову в её коленях.
– Нам лучше уйти, – сказала она, нежно погладив его по голове, – я пришлю к тебе Музию через несколько дней.
– Но я лечу только детей, – пробормотал Августин, рассматривая меня с грустным и виновным видом.
– Она не нуждается в лечении, – засмеялась донья Мерседес, – всё, чего она хочет, это посмотреть на тебя и послушать твои истории.
22
Я вскочила от толчка. Что-то с сильным стуком свалилось на постель у моих ног. Собака, спящая поблизости, вскинула голову, навострила уши, но, не услышав ничего другого, кроме моих проклятий, вновь положила голову на свои передние лапы. Секунду я совершенно не понимала, где нахожусь.
Услышав мягкий, настойчивый шёпот доньи Мерседес, я вспомнила, что нахожусь в доме брата Леона Чирино, в маленьком городе в часе езды от Курмины. Я прилегла на раскладушке, а они собрались на кухне. Леон Чирино и я с доньей Мерседес приехали сюда в середине ночи. Они хотели провести частный сеанс для его брата.
Закрыв глаза, я села на скомканную подушку и прислушалась к успокаивающим звукам голоса целительницы. Мне казалось, что звуки окутывают меня. Я почти заснула, когда новая серия шума разбудила меня вновь.
Затхлое одеяло, которым я была укрыта, обкрутилось вокруг моей шеи. Я приподнялась, чтобы поправить его, и вскрикнула, увидев кота Августина, который сидел на моих коленях.
– Почему ты всегда визжишь, когда видишь моего любимца? – голос, пришедший из темноты, был наполнен мягкой иронией. Августин, усевшись на край моей постели, скрестил ноги и забрал своего кота, – я пришёл защитить тебя от собаки, – объяснил он. Его блестящие глаза смотрели мне в лицо, – собаки фактически не спят по ночам. Если ты откроешь глаза в темноте, то можешь увидеть, что собака следит за тобой всю ночь. Поэтому их и называют сторожевыми псами, – он засмеялся над своей шуткой.
Я было открыла рот, желая что-то сказать ему. Но ни слова не сорвалось с моих губ. Едва я потянулась к нему, Августин и кот, смутно дрожа перед моими глазами, исчезли, растворясь в воздухе. Наверное они были во дворе, подумала я, и вышла туда же. Но наполненный предрассветными тенями двор был пуст. Я взглянула на свои часы. С момента, когда мы приехали сюда, прошло всего два часа. Я подумала о том, что проспала очень мало, чтобы вставать, и вновь повалилась на раскладушку. Натянув на голову одеяло, я задремала.
– Ну как, хорошо выспалась? – спросил он, приглашая меня сесть рядом.
Я уселась за большой квадратный стол, покрытый совершенно новой клеёнкой.
Он налил две чашки кофе и добавил в каждую по целой порции тростникового ликёра.
– Это для силы, – сказал он, двигая ко мне дымящуюся чашку.
Боясь опьянеть, я сделала несколько неуверенных глотков. Чашечка была раскрашена розами, по краю шёл золотой ободок.
Он снова налил в чашку кофе и ликёр.
– Донья Мерседес говорит, что ты ясновидящий, – сказала я, – ты можешь рассказать, что меня ждёт в будущем? – я надеялась, что своим резким вопросом могу добиться откровенного ответа.
– Милая моя, – сказал он с той очаровательной выдержкой, какую старые люди демонстрируют в обращении с кем-то моложе себя, – я старый приятель доньи Мерседес. Я живу её призраками и её воспоминаниями. Я разделяю её одиночество, – он сплюнул сквозь зубы, вытащил две сигареты из пачки на столе и положил одну за ухо, – ты лучше сходи и повидайся с Августином, – посоветовал он, – августин всегда начинает работать с рассветом. Пойдём, я покажу тебе дорогу в город.
– Ты просто уходишь от вопроса, – сказала я, не обращая внимания на его нетерпеливые попытки выпроводить меня из дома.
Смешное и смущённое выражение появилось на его лице, – я не могу рассказать, что ждёт тебя в будущем, – заявил он, – ясновидящие лишь мельком видят вещи, которых они совершенно не понимают, а затем они придумывают остальное.
Он взял мою руку и фактически вытащил меня наружу, – я покажу тебе дорогу к дому Августина, – повторил он несколько раз, – если ты пойдёшь этим путём, – сказал он, указывая на тропинку, сбегавшую с холма, – ты достигнешь города, а там любой скажет тебе, где живёт Августин.
– А как же донья Мерседес? – спросила я.
– Мы встретимся с тобой вечером, – ответил он. Затем, склонившись ко мне, он добавил таинственным шёпотом: – донья Мерседес и я уделим целый день на дело моего брата.
Женщины, подметавшие цементный тротуар перед своими ярко раскрашенными домами, остановились на секунду и, повернувшись, приветствовали меня, когда я проходила мимо.
– Вы не могли бы сказать, где живёт целитель Августин? – спросила я одну из них.
– Конечно, могу, – ответила она, положив подбородок на руки, сложенные на рукоятке метлы. Громким голосом – чтобы слышали любопытные соседки – она направила меня к зелёному домику в конце улицы, – вот этот, с большой антенной на крыше. Ты не ошибёшься, – она снизила голос до шёпота и конфиденциально заверила меня, что Августин может вылечить что угодно от бессонницы до змеиного укуса. Даже рак и проказа ему нипочём.
Его юные пациенты всегда уходят здоровыми.
Я постучала в парадную дверь дома Августина, но никто не отозвался.
– Заходи, не стесняйся, – крикнула маленькая девочка, выглядывая из окна дома напротив, – Августин наверное не слышит. Он в задней части дома.
Последовав её совету, я шагнула во внутреннее патио и побрела, заглядывая в каждую комнату. Не считая гамаков, две первые комнаты были совершенно пустыми. Следующая служила гостиной. Стены её были украшены календарями и журнальными вырезками. Перед огромным телевизором выстроился ряд стульев и кушеток.
Дальше была кухня. За ней, через нишу, начиналась следующая комната, где за большим столом сидел Августин. Когда я появилась, он галантно встал и, улыбаясь, почесал свою голову. Другую руку он засунул в глубокий карман поношенных штанов цвета хаки. Его белая рубашка была залатана, а манжеты рукавов обтрепались от старости.
– Это мой рабочий кабинет! – гордо воскликнул он, обводя руками пространство вокруг себя, – я всех встречаю здесь. И ко мне всегда можно.
Мои пациенты приходят через эту дверь. Она приносит им счастье.
Комната, хорошо проветренная и освещённая, имела два окна, которые выходили на холмы. В воздухе стоял запах какого-то дезинфицирующего средства. На стенах высились ряды неокрашенных полок. На них в исключительной последовательности стояли разного размера фляги, бутылки, банки и коробки, наполненные сухими корешками, корой, листьями и цветами.
Ярлыки на них были озаглавлены не только общепринятыми названиями, но и содержали научную латинскую номенклатуру.
У открытого окна располагался стол с резными ножками. На нём аккуратно выстроились бутылочки, чашки, пестики и книги. По краям стояла пара весов. Кровать и огромное распятие, висевшее в углу, зажжённые свечи на треугольной подставке, подтверждали то, что я вошла в рабочую комнату целителя, а не какого-нибудь старомодного аптекаря.
Сразу, без всяких разговоров, Августин принёс из кухни ещё один стул и пригласил меня наблюдать за его работой. Он распахнул боковую дверь, на которую указывал прежде. Там в смежной комнате уже сидели посетители – три женщины и четверо детей.
Время пролетело незаметно. Он начинал лечение пациента с осмотра банки с мочой ребёнка, которую приносила мать каждого из них. Побуждая каждую женщину рассказывать о симптомах болезни, Августин начинал «читать воды». Запах, цвет, вид микробов или «спиралек», как он предпочитал их называть, и которых, по его утверждению, он видел невооружённым глазом, всё это тщательно взвешивалось перед окончательной постановкой диагноза.
Наиболее распространёнными болезнями, которые он мог выявить при «чтении вод», были лихорадка, простуда, расстройство желудка, паразиты, астма, сыпь, аллергия, анемия и даже корь и оспа.
В почтительном молчании каждая женщина ожидала от Августина призыва помощи христа, после чего он прописывал подходящее лекарство. Знакомый с современной фармакопеей и верящий в неё, Августин в дополнение к собственным отварам прописывал молоко магнезии, антибиотики, аспирин и витамины, которые, однако, пересыпал и переливал в собственную тару. Как и Мерседес Перальта, он не назначал платы за лечение, оставляя это на усмотрение своих клиентов. Они платили столько, сколько могли себе позволить.
Наш поздний обед из цыплёнка и жареной свинины нам принесла женщина, живущая по соседству. Но в этот момент в кухню вошёл мужчина, неся на руках небольшого подростка. Мальчик шести или семи лет порезал икру ноги, играя на поле с мачете своего отца.
Спокойно и уверенно Августин положил ребёнка на койку в своей рабочей комнате и развязал пропитанную кровью повязку. Сначала он промыл глубокий порез соком розмарина, затем перекисью водорода.
Трудно сказать, был ли мальчик загипнотизирован успокаивающими прикосновениями Августина, когда тот массировал встревоженное маленькое личико, или его мягким голосом, когда он читал заклинания. Но через некоторое время малыш уснул. Августин же приступил к наиболее важной части своего лечения. Для остановки кровотечения он приложил к ране припарку из листьев, смоченных в чистом тростниковом ликёре. Затем он приготовил пасту, которая, как он утверждал, должна была залечить рану в течение десяти дней, не оставив даже шва.
Воззвав к руководству Христа, Августин брызнул несколько капель молочной субстанции на раковину. Медленными ритмичными движениями он начал дробить раковину широким деревянным пестиком. Через полчаса он получил чуть меньше половины чайной ложки зеленоватой, с запахом мускуса, субстанции.
Он осмотрел рану ещё раз и, сжав порез пальцами, закрыл его и тщательно наложил сверху пасту. Шепча молитвы, он искусно перебинтовал ногу полосками белой материи. Довольная улыбка осветила его лицо. Он передал спящего мальчика в руки отца и приказал приводить его каждый день на перевязку.
– Не открывай его! – закричал Августин, крепко сжимая мою руку.
– Как бы я смогла? – обиделась я, – он же на замке. Какие тайны ты хранишь в нём?
– Мои чары, – прошептал он, – ты знаешь, что я практикую колдовство?
– В его голосе сквозила насмешка, но лицо оставалось хмурым, – я специалист по лечению детей и наведению чар на взрослых.
– Ты действительно практикуешь колдовство? – спросила я с недоверием.
– Не будь тупой, Музия, – выругался Августин. Он помолчал секунду, а затем выразительно добавил: – донья Мерседес наверно говорила тебе, что другой стороной целительства является колдовство. Они идут бок о бок, так как одно бесполезно без другого. Я лечу детей. Я околдовываю взрослых, – повторил он, постукивая по крышке холодильника, – я добр к тем, и к другим. Донья Мерседес говорит, что однажды мне придётся околдовывать тех, кого я лечил в их юные годы, – он засмеялся, увидев моё испуганное лицо, – я не думаю, что это возможно. Но пусть нас рассудит время.
Мне понравилась его открытость, и я рассказала ему то, о чём думала целый день. О том, что я видела и слышала его этой самой ночью.
Августин слушал внимательно, но его взгляд ничего не выражал.
– Я совершенно не могу понять, что произошло, – говорила я, – но это был не сон!
Его нежелание оценить или объяснить мне это вывело меня из себя и я настаивала на ответе.
– Мы с тобой так схожи, что мне захотелось узнать, действительно ли ты медиум, – сказал он, улыбаясь, – сейчас я знаю, что это так.
– Мне кажется, ты смеёшься надо мной, – сказала я в ещё большем отчаянии.
Брови Августина поднялись в изумлении, – наверно просто ужасно иметь такие длинные ноги.
– Длинные ноги? – пробормотала я в недоумении, разглядывая свои босоножки, – мои ноги идеально соответствуют моему росту.
– Они могли бы быть чуть меньше, – настаивал Августин, прикрыв пальцами свои губы, стараясь сдержать улыбку, – твои ноги чересчур длинны.
Вот почему ты живёшь в нескончаемой действительности. Вот почему ты хочешь объяснить всё на свете, – в его голосе насмешка сменилась горьким состраданием, – колдовство следует правилам, которые не могут быть продемонстрированы на опыте или повторены. Этим они отличаются от других законов природы. Колдовство – это точное действие убедительной причины, чтобы подняться выше себя или, если хочешь, опуститься ниже себя, – он тихо засмеялся и толкнул меня.
Я споткнулась, и он быстро подхватил меня, удерживая от падения.
– Ну как, сейчас ты убедилась, что твои ноги слишком длинны? – спросил Августин и захохотал.
Мне показалось, то он пытается загипнотизировать меня. Он смотрел на меня не мигая. Я была пленницей его глаз. Словно две капли воды они растекались всё шире и шире, заслоняя всё вокруг меня. Единственное, что я осознавала, был его голос.
– Колдун выбирает быть отличным от того, чем он был поднят, – продолжал он, – он понимает, что колдовство – это дело всей жизни.
Посредством чар он ткёт узоры, похожие на паутину. Узоры, которые передают вызванные силы к какому-то высочайшему таинству. Дела человека имеют бесконечную по протяжённости сеть результатов; он принимает и истолковывает эти результаты магическим образом, – он приблизил ко мне своё лицо ещё ближе и произнёс почти шёпотом: – сила, с которой колдун держит реальность любым способом, который есть в арсенале его искусства.
Но он никогда не забывает, какой была и какой стала реальность, – без лишних слов он повернулся и зашагал в гостиную.
Я быстро последовала за ним. Он прыгнул на диван и сел, скрестив ноги; точно так же он сидел и на моей кровати. Улыбнувшись мне, он похлопал место рядом с собой, – давай посмотрим настоящее колдовство, – сказал он, включая дистанционное управление огромного телевизора.
Я не успела задать ему ни одного вопроса. В следующий момент нас окружила группа хихикающей детворы из соседних домов.
– Каждый вечер они прибегают сюда посмотреть телевизор. Это на час или больше, – объяснил Августин, – позже у нас будет время для разговора.
После первой встречи я стала беспристрастной поклонницей Августина.
Привлечённая не столько его мастерством целителя, сколько таинственной индивидуальностью, я фактически переселилась в тайны пустых комнат его дома. Он сплетал для меня бесконечные истории, включая в них то, что хотела дать мне послушать Мерседес Перальта.
Августин уже не мог припомнить, сколько дней или недель прошло с тех пор, как мать принесла его в эту ветхую заброшенную хижину, где летучие мыши свисали с потолка, словно незажженные лампочки, а тараканы роились днём и ночью. Он знал только, что он голоден, и что слизняки, пауки и кузнечики никогда не смогут утолить грызущие боли в его вздутом животе.
Августин услышал слабый стон, который исходил из затемнённого угла в дальнем конце комнаты. Он увидел призрак своей матери. Она сидела на матрасе, её рот был слегка приоткрыт. Она томно растирала свой голый живот, оседлав матрас, словно осла. Её голая тень скользила вверх и вниз по закопчённой стене.
Услышав мягкий, настойчивый шёпот доньи Мерседес, я вспомнила, что нахожусь в доме брата Леона Чирино, в маленьком городе в часе езды от Курмины. Я прилегла на раскладушке, а они собрались на кухне. Леон Чирино и я с доньей Мерседес приехали сюда в середине ночи. Они хотели провести частный сеанс для его брата.
Закрыв глаза, я села на скомканную подушку и прислушалась к успокаивающим звукам голоса целительницы. Мне казалось, что звуки окутывают меня. Я почти заснула, когда новая серия шума разбудила меня вновь.
Затхлое одеяло, которым я была укрыта, обкрутилось вокруг моей шеи. Я приподнялась, чтобы поправить его, и вскрикнула, увидев кота Августина, который сидел на моих коленях.
– Почему ты всегда визжишь, когда видишь моего любимца? – голос, пришедший из темноты, был наполнен мягкой иронией. Августин, усевшись на край моей постели, скрестил ноги и забрал своего кота, – я пришёл защитить тебя от собаки, – объяснил он. Его блестящие глаза смотрели мне в лицо, – собаки фактически не спят по ночам. Если ты откроешь глаза в темноте, то можешь увидеть, что собака следит за тобой всю ночь. Поэтому их и называют сторожевыми псами, – он засмеялся над своей шуткой.
Я было открыла рот, желая что-то сказать ему. Но ни слова не сорвалось с моих губ. Едва я потянулась к нему, Августин и кот, смутно дрожа перед моими глазами, исчезли, растворясь в воздухе. Наверное они были во дворе, подумала я, и вышла туда же. Но наполненный предрассветными тенями двор был пуст. Я взглянула на свои часы. С момента, когда мы приехали сюда, прошло всего два часа. Я подумала о том, что проспала очень мало, чтобы вставать, и вновь повалилась на раскладушку. Натянув на голову одеяло, я задремала.
* * *
Меня разбудили звуки голосов и музыки. Воздух был наполнен ароматом кофе. Леон Чирино, склонясь над керосиновой плитой, процеживал кофе через фланелевое ситечко.– Ну как, хорошо выспалась? – спросил он, приглашая меня сесть рядом.
Я уселась за большой квадратный стол, покрытый совершенно новой клеёнкой.
Он налил две чашки кофе и добавил в каждую по целой порции тростникового ликёра.
– Это для силы, – сказал он, двигая ко мне дымящуюся чашку.
Боясь опьянеть, я сделала несколько неуверенных глотков. Чашечка была раскрашена розами, по краю шёл золотой ободок.
Он снова налил в чашку кофе и ликёр.
– Донья Мерседес говорит, что ты ясновидящий, – сказала я, – ты можешь рассказать, что меня ждёт в будущем? – я надеялась, что своим резким вопросом могу добиться откровенного ответа.
– Милая моя, – сказал он с той очаровательной выдержкой, какую старые люди демонстрируют в обращении с кем-то моложе себя, – я старый приятель доньи Мерседес. Я живу её призраками и её воспоминаниями. Я разделяю её одиночество, – он сплюнул сквозь зубы, вытащил две сигареты из пачки на столе и положил одну за ухо, – ты лучше сходи и повидайся с Августином, – посоветовал он, – августин всегда начинает работать с рассветом. Пойдём, я покажу тебе дорогу в город.
– Ты просто уходишь от вопроса, – сказала я, не обращая внимания на его нетерпеливые попытки выпроводить меня из дома.
Смешное и смущённое выражение появилось на его лице, – я не могу рассказать, что ждёт тебя в будущем, – заявил он, – ясновидящие лишь мельком видят вещи, которых они совершенно не понимают, а затем они придумывают остальное.
Он взял мою руку и фактически вытащил меня наружу, – я покажу тебе дорогу к дому Августина, – повторил он несколько раз, – если ты пойдёшь этим путём, – сказал он, указывая на тропинку, сбегавшую с холма, – ты достигнешь города, а там любой скажет тебе, где живёт Августин.
– А как же донья Мерседес? – спросила я.
– Мы встретимся с тобой вечером, – ответил он. Затем, склонившись ко мне, он добавил таинственным шёпотом: – донья Мерседес и я уделим целый день на дело моего брата.
* * *
Воздух наполнился щебетанием птиц благоуханием зрелых плодов, которые среди тёмной листвы блестели золотыми слитками. Проторённый путь, сбегавший по склону, вытекал на широкую улицу и вновь сворачивал на холмы, уже на другом конце жаркого, залитого солнцем города.Женщины, подметавшие цементный тротуар перед своими ярко раскрашенными домами, остановились на секунду и, повернувшись, приветствовали меня, когда я проходила мимо.
– Вы не могли бы сказать, где живёт целитель Августин? – спросила я одну из них.
– Конечно, могу, – ответила она, положив подбородок на руки, сложенные на рукоятке метлы. Громким голосом – чтобы слышали любопытные соседки – она направила меня к зелёному домику в конце улицы, – вот этот, с большой антенной на крыше. Ты не ошибёшься, – она снизила голос до шёпота и конфиденциально заверила меня, что Августин может вылечить что угодно от бессонницы до змеиного укуса. Даже рак и проказа ему нипочём.
Его юные пациенты всегда уходят здоровыми.
Я постучала в парадную дверь дома Августина, но никто не отозвался.
– Заходи, не стесняйся, – крикнула маленькая девочка, выглядывая из окна дома напротив, – Августин наверное не слышит. Он в задней части дома.
Последовав её совету, я шагнула во внутреннее патио и побрела, заглядывая в каждую комнату. Не считая гамаков, две первые комнаты были совершенно пустыми. Следующая служила гостиной. Стены её были украшены календарями и журнальными вырезками. Перед огромным телевизором выстроился ряд стульев и кушеток.
Дальше была кухня. За ней, через нишу, начиналась следующая комната, где за большим столом сидел Августин. Когда я появилась, он галантно встал и, улыбаясь, почесал свою голову. Другую руку он засунул в глубокий карман поношенных штанов цвета хаки. Его белая рубашка была залатана, а манжеты рукавов обтрепались от старости.
– Это мой рабочий кабинет! – гордо воскликнул он, обводя руками пространство вокруг себя, – я всех встречаю здесь. И ко мне всегда можно.
Мои пациенты приходят через эту дверь. Она приносит им счастье.
Комната, хорошо проветренная и освещённая, имела два окна, которые выходили на холмы. В воздухе стоял запах какого-то дезинфицирующего средства. На стенах высились ряды неокрашенных полок. На них в исключительной последовательности стояли разного размера фляги, бутылки, банки и коробки, наполненные сухими корешками, корой, листьями и цветами.
Ярлыки на них были озаглавлены не только общепринятыми названиями, но и содержали научную латинскую номенклатуру.
У открытого окна располагался стол с резными ножками. На нём аккуратно выстроились бутылочки, чашки, пестики и книги. По краям стояла пара весов. Кровать и огромное распятие, висевшее в углу, зажжённые свечи на треугольной подставке, подтверждали то, что я вошла в рабочую комнату целителя, а не какого-нибудь старомодного аптекаря.
Сразу, без всяких разговоров, Августин принёс из кухни ещё один стул и пригласил меня наблюдать за его работой. Он распахнул боковую дверь, на которую указывал прежде. Там в смежной комнате уже сидели посетители – три женщины и четверо детей.
Время пролетело незаметно. Он начинал лечение пациента с осмотра банки с мочой ребёнка, которую приносила мать каждого из них. Побуждая каждую женщину рассказывать о симптомах болезни, Августин начинал «читать воды». Запах, цвет, вид микробов или «спиралек», как он предпочитал их называть, и которых, по его утверждению, он видел невооружённым глазом, всё это тщательно взвешивалось перед окончательной постановкой диагноза.
Наиболее распространёнными болезнями, которые он мог выявить при «чтении вод», были лихорадка, простуда, расстройство желудка, паразиты, астма, сыпь, аллергия, анемия и даже корь и оспа.
В почтительном молчании каждая женщина ожидала от Августина призыва помощи христа, после чего он прописывал подходящее лекарство. Знакомый с современной фармакопеей и верящий в неё, Августин в дополнение к собственным отварам прописывал молоко магнезии, антибиотики, аспирин и витамины, которые, однако, пересыпал и переливал в собственную тару. Как и Мерседес Перальта, он не назначал платы за лечение, оставляя это на усмотрение своих клиентов. Они платили столько, сколько могли себе позволить.
Наш поздний обед из цыплёнка и жареной свинины нам принесла женщина, живущая по соседству. Но в этот момент в кухню вошёл мужчина, неся на руках небольшого подростка. Мальчик шести или семи лет порезал икру ноги, играя на поле с мачете своего отца.
Спокойно и уверенно Августин положил ребёнка на койку в своей рабочей комнате и развязал пропитанную кровью повязку. Сначала он промыл глубокий порез соком розмарина, затем перекисью водорода.
Трудно сказать, был ли мальчик загипнотизирован успокаивающими прикосновениями Августина, когда тот массировал встревоженное маленькое личико, или его мягким голосом, когда он читал заклинания. Но через некоторое время малыш уснул. Августин же приступил к наиболее важной части своего лечения. Для остановки кровотечения он приложил к ране припарку из листьев, смоченных в чистом тростниковом ликёре. Затем он приготовил пасту, которая, как он утверждал, должна была залечить рану в течение десяти дней, не оставив даже шва.
Воззвав к руководству Христа, Августин брызнул несколько капель молочной субстанции на раковину. Медленными ритмичными движениями он начал дробить раковину широким деревянным пестиком. Через полчаса он получил чуть меньше половины чайной ложки зеленоватой, с запахом мускуса, субстанции.
Он осмотрел рану ещё раз и, сжав порез пальцами, закрыл его и тщательно наложил сверху пасту. Шепча молитвы, он искусно перебинтовал ногу полосками белой материи. Довольная улыбка осветила его лицо. Он передал спящего мальчика в руки отца и приказал приводить его каждый день на перевязку.
* * *
После обеда, убедившись, что пациентов сегодня больше не будет, Августин предложил мне прогуляться во дворе. Его лекарственные растения росли аккуратными рядами, расположенные в том же порядке, что и банки на столе и полках в его рабочей комнате. В дальнем конце двора у бревенчатого сарая стоял старый керосиновый холодильник.– Не открывай его! – закричал Августин, крепко сжимая мою руку.
– Как бы я смогла? – обиделась я, – он же на замке. Какие тайны ты хранишь в нём?
– Мои чары, – прошептал он, – ты знаешь, что я практикую колдовство?
– В его голосе сквозила насмешка, но лицо оставалось хмурым, – я специалист по лечению детей и наведению чар на взрослых.
– Ты действительно практикуешь колдовство? – спросила я с недоверием.
– Не будь тупой, Музия, – выругался Августин. Он помолчал секунду, а затем выразительно добавил: – донья Мерседес наверно говорила тебе, что другой стороной целительства является колдовство. Они идут бок о бок, так как одно бесполезно без другого. Я лечу детей. Я околдовываю взрослых, – повторил он, постукивая по крышке холодильника, – я добр к тем, и к другим. Донья Мерседес говорит, что однажды мне придётся околдовывать тех, кого я лечил в их юные годы, – он засмеялся, увидев моё испуганное лицо, – я не думаю, что это возможно. Но пусть нас рассудит время.
Мне понравилась его открытость, и я рассказала ему то, о чём думала целый день. О том, что я видела и слышала его этой самой ночью.
Августин слушал внимательно, но его взгляд ничего не выражал.
– Я совершенно не могу понять, что произошло, – говорила я, – но это был не сон!
Его нежелание оценить или объяснить мне это вывело меня из себя и я настаивала на ответе.
– Мы с тобой так схожи, что мне захотелось узнать, действительно ли ты медиум, – сказал он, улыбаясь, – сейчас я знаю, что это так.
– Мне кажется, ты смеёшься надо мной, – сказала я в ещё большем отчаянии.
Брови Августина поднялись в изумлении, – наверно просто ужасно иметь такие длинные ноги.
– Длинные ноги? – пробормотала я в недоумении, разглядывая свои босоножки, – мои ноги идеально соответствуют моему росту.
– Они могли бы быть чуть меньше, – настаивал Августин, прикрыв пальцами свои губы, стараясь сдержать улыбку, – твои ноги чересчур длинны.
Вот почему ты живёшь в нескончаемой действительности. Вот почему ты хочешь объяснить всё на свете, – в его голосе насмешка сменилась горьким состраданием, – колдовство следует правилам, которые не могут быть продемонстрированы на опыте или повторены. Этим они отличаются от других законов природы. Колдовство – это точное действие убедительной причины, чтобы подняться выше себя или, если хочешь, опуститься ниже себя, – он тихо засмеялся и толкнул меня.
Я споткнулась, и он быстро подхватил меня, удерживая от падения.
– Ну как, сейчас ты убедилась, что твои ноги слишком длинны? – спросил Августин и захохотал.
Мне показалось, то он пытается загипнотизировать меня. Он смотрел на меня не мигая. Я была пленницей его глаз. Словно две капли воды они растекались всё шире и шире, заслоняя всё вокруг меня. Единственное, что я осознавала, был его голос.
– Колдун выбирает быть отличным от того, чем он был поднят, – продолжал он, – он понимает, что колдовство – это дело всей жизни.
Посредством чар он ткёт узоры, похожие на паутину. Узоры, которые передают вызванные силы к какому-то высочайшему таинству. Дела человека имеют бесконечную по протяжённости сеть результатов; он принимает и истолковывает эти результаты магическим образом, – он приблизил ко мне своё лицо ещё ближе и произнёс почти шёпотом: – сила, с которой колдун держит реальность любым способом, который есть в арсенале его искусства.
Но он никогда не забывает, какой была и какой стала реальность, – без лишних слов он повернулся и зашагал в гостиную.
Я быстро последовала за ним. Он прыгнул на диван и сел, скрестив ноги; точно так же он сидел и на моей кровати. Улыбнувшись мне, он похлопал место рядом с собой, – давай посмотрим настоящее колдовство, – сказал он, включая дистанционное управление огромного телевизора.
Я не успела задать ему ни одного вопроса. В следующий момент нас окружила группа хихикающей детворы из соседних домов.
– Каждый вечер они прибегают сюда посмотреть телевизор. Это на час или больше, – объяснил Августин, – позже у нас будет время для разговора.
После первой встречи я стала беспристрастной поклонницей Августина.
Привлечённая не столько его мастерством целителя, сколько таинственной индивидуальностью, я фактически переселилась в тайны пустых комнат его дома. Он сплетал для меня бесконечные истории, включая в них то, что хотела дать мне послушать Мерседес Перальта.
* * *
Испуганный слабым стоном, Августин открыл глаза. В луче света, подвешенный на невидимой нити, с облупленного тростникового потолка спускался паук. Он опускался всё ниже и ниже, туда, где, свернувшись как кот, лежал Августин. Малыш потянулся к пауку, сдавил его слабыми пальцами и съел. Вздохнув, он подтянул колени поближе к груди, дрожа от предрассветного холода, который сочился сквозь щели грязных стен.Августин уже не мог припомнить, сколько дней или недель прошло с тех пор, как мать принесла его в эту ветхую заброшенную хижину, где летучие мыши свисали с потолка, словно незажженные лампочки, а тараканы роились днём и ночью. Он знал только, что он голоден, и что слизняки, пауки и кузнечики никогда не смогут утолить грызущие боли в его вздутом животе.
Августин услышал слабый стон, который исходил из затемнённого угла в дальнем конце комнаты. Он увидел призрак своей матери. Она сидела на матрасе, её рот был слегка приоткрыт. Она томно растирала свой голый живот, оседлав матрас, словно осла. Её голая тень скользила вверх и вниз по закопчённой стене.