Донован Кейт. Затерянные во времени

   – Можешь! – озорная улыбка озарила его лицо.
   Она не обратила внимания на легкомысленный тон Джона.
   – Может быть, и могу, но не дам. Судьба саскуэханноков в их руках, а не в моих.
   – Судьба саскуэханноков? Конечно, она в их руках. Однако, – насмешливая улыбка искривила его губы. Он взял Шеннон за руку и показал царапину на предплечье. – Ты забыла.
   Она резко вскочила на ноги и свирепо уставилась на него.
   – Я ничего не забыла. Порез не превратил меня в саскуэханноку.
   – Это правда, – Джон встал и обнял ее за талию. – Успокойся, Шеннон. Единственное, чего я хочу от тебя – любви.
   – О, Джон, – глаза Шеннон стали огромными и глубокими. – Извини. Я не подумала, что могу обидеть тебя.
   – Вот как? – Он облегченно вздохнул. – Тогда ты должна быть горячей сторонницей Кахнаваки. Он хочет мира, а не войны. И, возможно, его усилия увенчаются успехом.
   – И ты непосредственный участник этой борьбы? – ей стало стыдно, что она так небрежно отнеслась к его рассказу. – Прекрасно, Джон. Теперь я поняла. Ты и Кахнаваки хотите мира. Надеюсь… Надеюсь, что так и будет.
   – На этот счет я не питаю иллюзий. Сохранить мир вряд ли удастся. Сначала я было думал, что он вообще невозможен. Сейчас появилась надежда. Для меня большая честь участвовать в переговорах о мире. – В его глазах светилась радость. – Кахнаваки считает меня своим лучшим советчиком.
   – Давай ему хорошие советы, Джон, но не обвиняй себя, если он не примет твой совет, или дела пойдут не так хорошо, как хочется. Можешь обещать мне это?
   – Конечно. Я только человек и, в отличие от тебя, не считаю, что могу повлиять на историю.
   Шеннон была рада видеть его счастливым. В этом есть, пусть небольшая, но и ее заслуга. Поэтому она оставила его рассказ без комментариев. Она приблизилась к Джону и положила руку ему на грудь, ощущая твердые сильные мускулы.
   – Ты, кажется, что-то сказал о моих волосах?
   – Поцелуй меня, – попросил Джон. Его большая ладонь легко скользнула по гладкой коже под футболкой, ловко расстегнула застежку лифчика. – Поцелуй меня, как целовала на берегу ручья вчера вечером.
   – Ласкай меня так, как ласкал вчера вечером, – промурлыкала от удовольствия Шеннон. – И я сделаю все, что захочешь.
   – Даже выйдешь за меня замуж? – его рука ласкала ее ягодицы, он прижимал ее живот к своему, пока Шеннон не обхватила ногами его чресла. Пальцы Джона поглаживали ее бедра изнутри. Потом проникли под эластик трусиков и начали ласкать мягкие влажные складки ее пульсирующего лона. Внутри нее нарастали и нарастали жаркие волны.
   Она вцепилась Джону в волосы и непроизвольно сильно дернула. Его голова откинулась назад, и, казалось, от этого его желание вспыхнуло с новой силой. Не выпуская ее из своих объятий, он опустился на колени. Его длинные пальцы пробрались в нее. Груди Шеннон набухли. Свободной рукой он поднял ее футболку. Наклонив голову, Джон умело и нежно ласкал ее груди, повторяя губами и языком их очертания, стараясь не лишить наслаждения ни одну из них. Шеннон стонала от наслаждения.
   Ей хотелось сказать, как она его любит, но из горла вырвались лишь какие-то дикие крики. Горячий вал подхватил и понес ее. Она сбросила с бедер кружевное белье.
   Глаза Джона пылали от страсти. Он высвободил из складок одежды свою плоть. Его большие руки осторожно раздвинули ее бедра. Долю секунды спустя он входил в нее долгими равномерными толчками, проникал вглубь, заставляя ее стонать в экстазе. Неужели, испытав наслаждение, можно говорить, есть, пить? Неужели надо останавливаться, когда достигаешь экстаза? Неужели человек может воздерживаться, вкусив однажды блаженство? Джон не отпускал ее, оставаясь в ее лоне. Ее мышцы сжимались вокруг его плоти и разжимались снова и снова.
   Он вскрикнул, а Шеннон вздохнула, кажется, в первый раз с той минуты, когда его длинные пальцы легко и нежно погрузились в нее.
   – Я люблю тебя, Джон Катлер, – прошептала она.
   Он засмеялся, но ее это не обидело. Ведь это ее крики и стоны звучали в то время, когда они занимались любовью.
   – Я люблю тебя, – упрямо повторила она.
   – Ты доказала это самым чудесным способом, – голос Джона был хриплым, дыхание – неровным. Опираясь на локоть, он внимательно смотрел на нее. – Ты чуть не убила меня, сумасшедшая женщина.
   – Жалуешься?
   – Нет. – В его глазах светились благодарность и нежность. – Никогда не встречал такой женщины, как ты. Я даже не представлял себе, что на свете есть такие женщины.
   – Считаю, что мне сделали комплимент.
   – Никогда не забуду ту минуту, когда впервые увидел тебя. Я подумал, что грежу.
   – Правда?
   – Как ты прекрасна! – он взял в руку ее золотистые волосы и пробормотал в раздумье: – Откуда ты, Шеннон Клиэри? – Потом спохватился и строго добавил: – Только не говори, что из будущего.
   – Из XX века.
   – Вздор. Если бы ты не была так потрясающе красива, я бы прогнал тебя, – вместо этого его рука снова скользнула под футболку. Он принялся пощипывать ее сосок. – Я собираюсь на тебе жениться.
   Воспользовавшись тем, что хозяин угомонился, Герцогиня схватила мертвого крольчонка и положила рядом с Джоном.
   – Герцогиня, хорошая девочка, – фыркнул он. – Ты читаешь мои мысли. Я не ел с раннего утра, – Джон уныло потер глаза. – И не помню, когда я спал в последний раз.
   – Ты был голым, – протяжно сказала Шеннон, – Мы ночевали в твоей хижине. И ты… нарушал одно за другим свои обещания. Кончилось тем, что тебе пришлось спать на полу.
   – Я не нарушал обещания и передал Кахнаваки твою просьбу. Ты понесла заслуженное наказание, но осталась такой же дерзкой, какой и была. – Он перевернулся на спину и потянул ее на себя. – Моя сумасшедшая невеста хочет есть?
   – Только не кролика, – Шеннон сморщила носик. – Пока мы шли, я ела ягоды. К тому же в деревне меня накормили кукурузными лепешками.
   – По словам женщин, ты ничего не ела. Это меня беспокоит. Ты медленно умираешь от голода, – его рука переместилась на талию Шеннон и погладила ее сначала нежно и ласково, но когда Шеннон слегка изогнулась, изучающе. – Мне не нужна худышка, – вторая рука стала медленно ласкать ее груди, – хотя этот полный бюст сводит меня с ума…
   – Только не в присутствии собаки… – дразняще протянула Шеннон. – Посмотри на нее, Джон. Герцогиня ждет твоей похвалы. – Он оставил без внимания слова Шеннон и опрокинул ее на спину. Она вздохнула в предвкушении наслаждения. – Отошли ее в лес… или я не смогу.
   – Возможно, за нами наблюдает весь саскуэханнокский народ. – Рука его неторопливо скользила по плоскому гладкому животу к темному треугольнику внизу живота, покрытому завитками шелковистых волос. – Это их земля. Скоро они выйдут на охоту.
   – Перестань… – Шеннон чувствовала, что Джон снова возбужден. Ей хотелось увидеть его, прикоснуться к нему. Казалось, Джон жаждал прикосновения к ее груди, спине, между ног. Он поднял футболку и коснулся губами груди. И тут Шеннон пришла в себя, оттолкнула его руки. – Нам лучше остановиться, – повторила она твердо. – Тебе нужно поесть, выспаться, голым, в твоей постели.
   – Есть голым в постели? – притворно ужаснулся Джон. – Откуда у тебя такие вульгарные манеры, женщина?
   Шеннон рассмеялась и легко вскочила на ноги.
   – Мы все будем делать голыми в постели целых два месяца, – пообещала она. – Идем. И захвати бедного, крольчонка, чтобы не обидеть Герцогиню.
   Джон наблюдал за ней, пока она одевалась. Затем подхватил ее сумку и разочарованно спросил:
   – И куда это ты направляешься?
   – В хижину. Мы с Герцогиней весь день идем по этой тропе, на юго-запад. Правильно?
   – Эта тропа ведет в деревню, – Джон раздраженно махнул рукой в том направлении, куда она шла. – Отсюда ближе до деревни, чем до хижины. А я очень устал и, – горящими глазами он смотрел на Шеннон, ожидая возражений, – неплохо бы попасть на собственную свадьбу. Если ты, конечно, помнишь, что мы собирались пожениться. Кахнаваки уже все подготовил.
   Шеннон поджала губы. У нее были совсем другие планы, но спорить с Джоном не хотелось. Похоже, он всегда получает то, что хочет. Кроме того, она надеялась заняться любовью, и как можно скорее. Ее мучила эта мысль еще и потому, что ей очень хотелось доставить ему удовольствие. К тому же вид обреченной деревни доведет ее до безумия. Шеннон призвала на помощь искусство убеждения, которому научилась за годы работы в фирме Дасти, и тщательно облизнула губы.
   «Ну, Шеннон, давай! Покажи себя!» – велела она себе. Сияя сексуальной улыбкой с рекламного плаката, она тряхнула гривой золотистых волос, рассыпавшихся по плечам в очаровательном беспорядке, и обратила на Джона манящий многообещающий взор.
   От изумления Джон лишился дара речи. Не спуская глаз с Шеннон, он вскочил на ноги, одним движением пересек разделявшее их пространство и обнял ее.
   Она таяла от любви, пылала от желания. Их чувственный, волнующий поцелуй длился, казалось, целую вечность. Джон обнимал ее не только руками, но и всем сердцем и душой. И Шеннон обхватила руками его шею. Ее никогда еще так не целовали. Поцелуй был нежным и страстным, будто в любое мгновение они могли проснуться и обнаружить, что это только сон. Шеннон вспомнила, что ей снилось на берегу ручья. Не в этом ли сущность любви – жить в мире грез, даже когда просыпаешься, и быть с любимым даже в снах.
   – Я хочу на тебе жениться, – прошептал он, целуя ее в шею. – Идем в деревню. Будь моей невестой.
   – Твоя хижина ближе. Я хочу в твою большую, прекрасную постель.
   – Шеннон, – он глубоко вздохнул. – Если сейчас мы отправимся в хижину, то проведем в постели… несколько дней… – Его глаза сверкали. – А потом мы поженимся подобающим образом? Ты это хочешь сказать?
   – Я люблю твое тело. Красивое, сильное, мускулистое…
   – Мы идем в хижину, – простонал Джон, жадно лаская ее ягодицы. – В деревне не найдешь укромного уголка, чтобы получить от тебя все, что я хочу.
   Впервые в жизни Шеннон гордилась своей улыбкой, создавшей рекламу синим джинсам. Она поцеловала мочку возлюбленного.
   – Я говорила, что я сделаю с тобой, Джон Катлер, но ты оскорбил мои лучшие чувства. Ты назвал меня вульгарной.
   – Разве? – Он одобрительно посмеивался. – День идет совсем не по плану. Ты околдовала меня, Шеннон.
   – Надеюсь, – в ее глазах светилась любовь… – Я хочу сделать тебя счастливым, Джон. Это – цель моей жизни – «По крайней мере, на следующих два месяца», – мысленно добавила Шеннон.
   Она взяла его за руку, и они пошли туда, куда ей так хотелось.

* * *

   Через несколько часов Джон снова был в приподнятом настроении и вспоминал неожиданную встречу с сенеками. Шеннон покорно слушала его, но ее охватило чувство грусти и скорби по саскуэханнокам. По словам Джона, Кахнаваки много лет говорил о своих «видениях». Впервые они появились у него во время затмения и возвращались при каждом следующем.
   – Он утверждает, что французы, датчане, англичане и испанцы пришли в Северную Америку без божественного позволения, и что они получат моральное право жить на этой земле, только если духи, населяющие ее, отрекутся от нее в их пользу. Он уверен, что всякий раз, когда нараганзет стреляет из фитильного ружья, или саскуэханнок вышивает вампум стеклянными бусами из Италии, или сенека меняет меха на коньяк, духи понемногу отрекаются от своей земли. Речь не идет о пожаловании земель, хотя этот вопрос очень тревожит Кахнаваки, так как он считает, что земля не должна быть собственностью одного человека. Главное – отношение к душе земли. Вот что волнует его. Его пугают соблазны, возможно, даже поглощение культуры европейскими ценностями и обычаями.
   – Он не захотел попробовать торт, – пробормотала Шеннон. – Я его угощала, я сама его испекла, но он отказался наотрез.
   – Меня это не удивляет. Он не желает, чтобы культура его народа была ослаблена или даже зависела от предлагаемых европейцами удобств. Он считает, что это ослабит их связь с их землей.
   – Моральные устои. Я понимаю его. Думаю, он хочет, чтобы европейцы вернулись домой.
   – Да, ты права.
   – И даже его брат и советчик? Ты ведь англичанин?
   – Я? – Джон пожал плечами. – Родился в Англии. Но моя бабушка – француженка. Вырос среди датчан. Мой отец – бродяга, мачеха – Оджибва, приемный народ – саскуэханноки. Но самое главное, – голос Джона стал серьезным, – я – член клана Волка. Думаю, что ты не поймешь меня, Шеннон, но Кахнаваки уверяет, что я имею право жить здесь, потому что я уважаю и люблю эту землю и ее детей. Вот почему он относится к французам лучше, чем к англичанам. Французы находят убежище на этой земле и смешиваются с ее народом. Англичане стремятся воссоздать здесь Европу, построить вторую Англию, физически и духовно.
   – А что Кахнаваки говорит о датчанах и испанцах?
   – Он не торгует с испанцами, но я рассказывал ему о них. Он считает их слишком жестокими. Англичане скорее бездушны, чем жестоки. Что касается датчан, – Джон поморщился, – они, вооружали племена ирокезов, что ставит под угрозу саскуэханноков.
   – Таковы его видения? Он хочет объединить все племена, я хочу сказать, народы против европейцев, чтобы изгнать их с континента?
   – Он понимает, что изгнать их полностью невозможно, но надеется не допустить укрепления их моральных устоев и военного превосходства.
   Однако есть племена, попавшие в зависимость от европейцев и желающие стать их наемниками, что вызывает беспокойство в Новой Англии и Виргинии.
   – Разве ирокезы не воюют на стороне англичан? А гуроны – на стороне французов? – Шеннон вспомнила утверждение автора «Девственного леса», что ирокезы изгнали французов из Северной Америки ради англичан, после чего лишились власти.
   – Французы допускают много ошибок. Они позволяют вовлекать себя в длящиеся десятилетиями распри и конфликты. Англичане более расчетливы в выборе союзников. У них все от ума, а не от сердца.
   – Конфликты, начавшиеся еще до появления европейцев, должно быть, кровопролитные войны? Нельзя обвинять европейцев во всем, что происходит. – Шеннон вызывающе вздернула подбородок, вынужденная, в который раз, защищать от себя свое решение не вмешиваться в судьбу саскуэханноков, – Индейцы такие же люди со своими слабостями. Они могут быть жестокими, подозрительными, властолюбивыми…
   – Здесь всегда процветало соперничество, порой жестокое, даже кровожадное, но в меньшей степени, чем в Европе. Здесь никогда не было огнестрельного оружия. Кахнаваки считает, что эта земля дана индейцам, как Европа европейцам.
   – Так чего же он хочет? Например, от ирокезов?
   – Он восхищается ими. Больше ста лет пять племен живут в мире и находят пути, чтобы не нарушать договор. Кахнаваки полагает, что той силой, что заставила их создать союз, был инстинкт самосохранения. Он пытается использовать этот инстинкт, чтобы объединить все народы против европейцев. У него нет иллюзий насчет военного превосходства обеих сторон, если, конечно, существуют только две стороны. Он хочет создать один объединенный союз индейцев против трех или четырех враждующих друг с другом объединений европейцев.
   – В этом есть смысл, – признала Шеннон.
   – Для тебя, но не для сенека или мохаука, соперничающих с саскуэханноками и ведущих изнурительную родовую вражду с гуронами. Дело в том, что название «индейцы» неприемлемо. Гуроны так же отличаются от шони, как французы от англичан.
   – И все же Кахнаваки пытается объединить их.
   – Да, в этом суть его видения, – Джон грустно улыбнулся. – Оно согревает сердце, особенно, когда он слышит о стычках французов с англичанами, или англичан с датчанами.
   – Кажется, эта мысль согревает и твое сердце, – Шеннон взяла Джона под руку. – Ты действительно его брат.
   – Я люблю эту землю и уважаю живущие на ней народы. В этом смысле я не англичанин, – он похлопал ее по ягодицам, – и ты не англичанка. Я видел, как ты упиваешься красотой земли и стараешься не принести ей вреда. Это прекрасно, Шеннон.
   – Да, в этом мы похожи, – согласилась она. – Мы пришли сюда из разных мест. Я рада, что нам посчастливилось встретиться в одном месте в одно и то же время, пусть даже ненадолго.
   – Может быть, навсегда, – сказал Джон с тоской. – Какой бы ни была твоя прошлая жизнь, она позади. Я – твое будущее. – Когда Шеннон попыталась возразить, он подхватил ее на руки и зашагал через лес. – Я хочу показать тебе кое-что. Смотри. – Он опустил ее на землю. Она немедленно узнала это место. Отсюда она впервые увидела его хижину. К ним бежал Принц… И колодец, и кузница, и простая жизнь в этом прелестном уголке природы – все соответствовало этому человеку.
   – Мне здесь очень нравится, Джон.
   – Все это твое. Все, что есть у меня, принадлежит тебе, Шеннон Клиэри, отныне и навсегда. – Он повернул Шеннон к себе и спросил: – Ты выйдешь за меня замуж?
   – Да, Джон, – она обхватила руками его шею и нежно поцеловала. Потом сказала осторожно: – Я выйду за тебя замуж, но у меня есть несколько условий.
   – Какие еще условия?
   – У тебя ужасно сонный вид, – проворковала она, кокетливо взмахнув ресницами. – Пойдем в постель.
   – Превосходно, – его глаза потемнели и стали совсем изумрудными. – У меня тоже есть несколько «условий». Но, да, конечно, я лягу с тобой в постель. – Джон снова взял ее на руки и большими шагами устремился к хижине. Принц и Герцогиня следовали за своим хозяином по пятам.
   – Условия? – Шеннон нахмурилась. – У тебя тоже есть условия?
   – Да, есть.
   – Прежде чем мы займемся сексом?
   – Прежде чем мы начнем «трахаться», – ехидно усмехнувшись, сказал Джон.
   – Ты помнишь это слово?
   – Я помню каждое слово из того вздора, что ты несешь с момента нашей встречи. Это, в общем-то, одно из моих условий.
   – О? Ты хочешь сказать, что мне больше нельзя болтать вздор?
   – Как раз наоборот. – Они уже были у колодца, и Джон опустил ее на землю. – Пока я буду готовить кролика для нас обоих, – и прошу не спорить! – я хочу услышать каждое слово.
   – Чего? Ты хочешь сказать, вздора?
   – Да!
   – И я должна есть кролика? Это твое второе условие?
   – Да.
   – Понятно, – Шеннон закрыла глаза, чтобы не видеть, как Джон свежует зверька. – Я уже подумывала, что могла бы на время перестать быть вегетарианкой, здесь ведь нет других запасов протеина.
   – Что это значит? – спросил Джон, ничего не поняв.
   – Я съем немного кролика, раз для тебя это имеет значение… И, кроме того, я обожаю Герцогиню. Джон торжествующе улыбнулся.
   – И еще потому, что тебе нравится трахаться?
   – Фи, не будь вульгарным! Есть еще условия?
   – Все. Ешь здоровую пищу и расскажи мне все подробно о своей жизни. Все, что сможешь вспомнить. И я буду доволен.
   – Тебе будет скучно. – Ее сердце забилось быстрее. Он будет поражен ее рассказом, Только бы убедить его хоть немного, чтобы, когда она, наконец, исчезнет, он понял, куда она ушла. – Я расскажу тебе самое важное из того, что помню.
   – Прекрасно. Входи и начинай историю, – Джон распахнул дверь хижины.
   – Дом, милый дом, – нежно пробормотала она. – Как хорошо, Джон. Я рада, что мы здесь, а не в деревне.
   Он сочувственно улыбнулся, заметив брошенный ею на кровать нетерпеливый взгляд.
   – Начинай. Я разожгу очаг.
   – О’кей, – Шеннон поставила на буфет свою сумку, и вышла на середину комнаты, – «История моей жизни, рассказанная Шеннон Клиэри (мною самой)».

ГЛАВА 13

   Его улыбка словно согревала Шеннон, но та все же спохватилась и начала рассказывать.
   – Моя история началась еще до моего рождения, в день встречи моих родителей.
   – Блестящее введение, – сказал Джон, растягивая слова.
   – Ш-ш-ш. В моем случае этот факт имеет большое значение. Видишь ли, когда моя мать встретила моего отца, она уже была замужем. Ее первый муж, Томас Тремейн, был сущим негодяем. Возможно, у него были положительные качества. По крайней мере, мама утверждает, что дома с ней он вел себя отвратительно, постоянно бил и оскорблял ее. Потом у них родился первый ребенок – мой брат Филипп. Прошло совсем немного времени, и Том принялся бить и его. Затем родилась моя сестра Гвен. Я хочу сказать, моя единоутробная сестра. Ее Том никогда, не бил, до самого развода.
   – Твоя мать развелась с ним?
   – Мой отец, Мэтью Клиэри, был тренером Филиппа в младшей лиге…
   – Извини, не понял.
   – Инструктор. Спортивный «дрессировщик». Ну, это неважно. Отец заметил, что Фил всегда в синяках и у него разбиты губы. Он не смог вынести того, что с ребенком обращаются жестоко, и репшл поговорить с матерью Фила. Отец сразу понял, что она – жертва и сказал, что если она ничего не предпримет, он сам отправится в полицию. Надо сказать, что мама была невероятно красива. И мой отец влюбился в нее.
   – Ты похожа на нее?
   – У мамы темные волосы. В остальном я ее точная копия. Мама развелась с Томом и вышла замуж за моего отца. Однажды ночью, за два месяца до моего рождения, Том напился, пришел в наш дом и застрелил моего отца.
   – Что-о-о?
   В глазах Шеннон застыли боль и слезы.
   – Я никогда не видела своего отца, Джон, но я много знаю о нем. После него остались дневник, тонны книг по истории и фотографии разных уголков мира, где он успел побывать. Филипп говорил, что он очень хотел ребенка – меня – и я думаю… он был бы замечательным отцом.
   – И когда он умер, вы похоронили его в священной земле саскуэханноков, – вспомнил Джон. – И тогда ты разожгла костер и увидела дух?
   – Кто рассказывает – ты или я? – Шеннон вздохнула, слизывая с губ слезы. – Ты пропустил большую часть этой печальной истории. Например, что моя сестра всегда обвиняла моего отца и меня в том, что ее родители развелись. И тогда моя мать стала отрицать, что Том был жесток с ней и Филом. Просто «раздражен», как она теперь утверждает. И она ходит к нему в тюрьму. Можешь ты поверить в это? – Ее охватила знакомая волна негодования и боли. – Вообще-то, мать моего отца – моя бабушка – пыталась время от времени поддерживать со мною связь, но чувствовала себя неловко, потому что все семейство Клиэри во всем обвиняло мою мать. Поэтому я никогда не знала своих дедушку и бабушку по-настоящему. Филипп был мне и родителями, и братом, и защитником, и опорой в жизни. Он стал психологом.
   Джон покачал головой, молча выражая свое отношение к ее странным словам.
   – Этот Филипп, этот «психолог»… где он сейчас?
   – Он в Австралии.
   – Где? В Австралии?
   – Ну да. Сейчас она еще не открыта? ^[12]– Шеннон подумала немного и сказала: – Австралия – огромный остров, Джон, континент, где живут удивительные животные. Их называют «сумчатыми». Они носят своих детенышей в сумке, пока те полностью не разовьются…
   – Опоссумы?
   – Как?
   – Они серые с белым, с длинными крысиными хвостами. Они носят своих малышей во внешнем животе, – Джон внимательно смотрел на нее. – Я видел их к востоку отсюда. Наверное, ты вспоминаешь те места.
   – Я не знала, что опоссумы – сумчатые. Я рассказываю об Австралии. Если плыть вокруг земли, она – как раз на полпути отсюда. Сама я никогда там не была. Я видела ее на картинках. Несомненно, ты никогда никому не расскажешь об этом.
   – Мы не хотим изменить историю? – ласково поддразнил ее Джон. – И ты хочешь, чтобы я поверил, будто твой брат действительно находится в какой-то там еще неоткрытой Австралии?
   – А почему бы тебе и не поверить?
   – Да я никогда этому не поверю. Слышал я уже подобные рассказы. Улицы, мощенные золотыми камнями, женщины ростом в шесть футов…
   – Кажется, ты перепутал Австралию с Атлантидой.
   – Атлантида? – И Джон захохотал во все горло. – Так ты оттуда? Это кое-что объясняет.
   – Перестань! – пробормотала Шеннон. – Мы говорим о моем брате Филиппе. Ты веришь, что он существует?
   – Я верю, что кто-то любил тебя, иначе ты не была бы такой нежной. И, должно быть, кто-то угрожал тебе когда-то, поэтому ты так… поразительно ранима?
   – Прекрасно, Джон, – Шеннон села ему на колени. – Давай, не будем больше ни о чем говорить.
   – Закончи свой рассказ.
   – Хорошо, – она соскочила с его колен с выражением притворной обиды на лице. – Да пошел ты со своими проклятыми условиями… На чем мы остановились?
   – На Филиппе.
   – Верно, – ее голос стал мягким и нежным. – Он на двенадцать лет старше меня. Он мог бы уже давно жениться и завести кучу детей, если бы ему не надо было спасать от развала нашу семью. Ему пришлось стать хозяином дома… понимаешь… раз отец умер. Итак, отец оставил наказ, чтобы его кремировали и развеяли пепел вкаком-нибудь спокойном красивом уголке. Мы с Филом выполнили его желание. Мне тогда было восемь лет. Потом, когда Фил уснул, я разожгла костер, и Великий Дух пришел в ярость.
   – Ты была ребенком…
   – Да. Поэтому наказания не последовало. С другой стороны, – Шеннон внимательно смотрела на Джона, – тогда уже не было саскуэханнеков и некому было наказать меня. Я выросла, взглянула на окружающий меня мир и увидела, как много в нем несправедливости. Вырубались леса, над беспомощными животными проводились ужасные эксперименты во имя науки, воздух загрязнялся выбросами машин… – Их глаза встретились. – В моем мире сохранилось еще много красивых мест, ну все так ненадежно. Почти необратимо.
   – В твоем мире… В будущем?
   Шеннон увидела на лице Джона не насмешку, а неподдельное смущение.