Страница:
Нет слов, прорыв танковых и моторизованных дивизий к Волге был очень опасен для всей обстановки на юге страны, но армии Юго-Западного и Сталинградского фронтов не были уничтожены противником, они были способны продолжать оборонительные бои, котла наподобие киевского или вяземского не получилось.
В связи с этим, по-видимому, имеет смысл обратиться к воспоминаниям другого немца, тоже участника Сталинградской битвы на всех ее этапах, офицера армейской разведки Иоахима Видера. Он ничего не говорит о Виттерсгейме, но передает ту атмосферу, которая царила среди высших немецких офицеров, располагающих информацией, не искаженной гитлеровской пропагандой. Даже удача в ходе Харьковской операции, окружение крупных частей советских войск, не радовала тех, кто заглядывал в будущее. Тогда уже немецкое командование располагало данными о том, что советская сторона начала вводить в бой крупные танковые соединения. Немецкие генералы видели, что советские военачальники научились вести маневренную войну, что отступление войск Южного фронта совсем не похоже на те отступления, которые совершались в сорок первом году. В то же время продвижение немецких войск, несмотря на то, что полоса их действий в сорок втором году значительно сузилась по сравнению с сорок первым годом, было слишком медленным, срывалось по срокам и не отвечало поставленным Гитлером задачам овладеть Кавказом и Волгой. «В ходе работы, — пишет Видер, — я убедился, что, начиная с весны 1942 года, обстановка на фронте изменялась под влиянием совершенно новых факторов, которые вначале вызывали у меня живой интерес, а затем гнетущую тревогу».
А изменилось вот что. 23 августа танковые и моторизованные дивизии прорвались к Волге, но в город не вошли. Пробитый коридор был перехвачен контратаками советских войск. С юга через Абганерово рвались на помощь 6-й немецкой полевой армии танковые дивизии 4-й танковой армии Гота, пытаясь отсечь 62-ю армию от города и опрокинуть 64-ю армию. Гот продвигался, но это продвижение стоило ему потерь и не вело к искомым результатам.
Отрезать и уничтожить 62-ю армию не удалось. До 31 августа она вела упорные оборонительные бои, сдерживая войска 6-й немецкой армии. В ночь на 31 августа она оторвалась от противника и отошла на средний обвод обороны города.
Однако вернемся назад. Итак, 23 августа командование 62-й армии, потеряв связь с некоторыми частями, было озабочено тем, какие принять меры, чтобы стабилизировать оборону. Прежде всего надо было найти полки из дивизии Казарцева. Эта миссия выпала на долю Крылова.
КП дивизии обнаружено было километрах в десяти от Карповки. Но Казарцев не мог доложить Крылову о ее состоянии. Выдвинутая по приказу Военного совета армии в направлении на хутор Вертячий, она снялась с занимаемых позиций и, находясь на марше, оказалась на пути немецких танков, в то же время подверглась сильнейшему удару с воздуха. Бой ее полкам пришлось принять в степи, где не было оборудовано никаких рубежей.
Казарцев докладывал Крылову:
— Когда мы увидели вдали какие-то бугорки, мы приняли их за копны убранного хлеба. Но бугорки двигались. В бинокль я различил, что это танки, и танки немецкие... Но их здесь не должно было быть. Если они здесь, то что же случилось на оборонительном рубеже? Мы начали их считать, досчитали до девяноста и перестали.
Дивизия приняла бой, но остановить танки не смогла, они рассекли ее надвое.
В тот же день, 24 августа, Крылов мог воочию убедиться, что комдив сделал все возможное, что не с его силами было остановить прорыв противника. На КП дивизии наблюдатели доложили, что по степи движется колонна автомашин. Крылов и Казарцев поднялись на пригорок. И без бинокля простым глазом было видно, что движется мотопехота противника. Движется по прямой к Сталинграду. В дивизии ни одного орудия, ни одного крупнокалиберного миномета. Бессилен комдив, и бессилен заместитель командарма. Под рукой и в Карповке ничего не было, а здесь и тем более. За одной колонной вторая, третья. Их сопровождали танки, с воздуха прикрывали «мессершмитты». Безнаказанное движение. Но нет! За горизонтом послышался залп эрэсов, затем увидели девятку Илов. Бойцы дивизии кричали «ура!». Но, видимо, слишком малые силы встали на пути движения моторизованных частей. Бой скоро замолк.
В ночь на 31 августа командование фронтом отдало приказ об отходе 62-й.
Николай Иванович не раз возвращался в своих размышлениях к этому моменту, и каждый раз он приходил к одному и тому же выводу, что Андрей Иванович Еременко припозднился с приказом, недооценил опасности, понадеялся, что временное окружение частей 14-го танкового корпуса, прорвавшихся к Волге, закончится их разгромом.
Командующий армией Лопатин поставил вопрос об отводе армии 25 августа, предполагая, что отход может быть совершен при более или менее благоприятных обстоятельствах и будет выиграно время для закрепления на позициях среднего обвода обороны города. Не надеясь на решительность в этом вопросе Еременко, а, быть может, уже и зная его отрицательное отношение к этому маневру, Лопатин днем 25 августа дал одновременно и телеграмму начальнику Генерального штаба. Лопатин собрал Военный совет и поставил об этом в известность членов Военного совета, начальника артиллерии армии Н. М. Пожарского и исполняющего обязанности начштарма С. М. Камынина.
— Дело сделано, — сказал Лопатин. — Всю тяжесть ответственности я взял на себя, но мне хотелось бы знать ваше мнение...
Гуров сидел на пеньке. Он встал и, пригибая голову, хотя потолок в блиндаже был не совсем низок, подошел к Лопатину.
— Антон Иванович, покажи! Покажи телеграмму!
— Передали по рации, а текст я уничтожил... Не время такие документы под рукой держать...
— А почему сразу в Генеральный штаб?
— Я уверен, что эта мера срочная и отлагательства не терпит!
— Но ведь держим оборону! Один Калач чего стоит!
— А немцы никогда не идут, где оборону держат, с флангов, с флангов заходят...
— Этак мы приблизим фронт на тридцать километров к Сталинграду! — вырвалось у Гурова.
Вот тут и вмешался Крылов. Он давно оценил, еще в Одессе и в Севастополе, значение уплотнения войск в обороне. Данными о том, как усложнилось положение 62-й и 64-й армий, штарм в тот момент не располагал, но логика подводила Николая Ивановича к тому, чтобы согласиться с Лопатиным.
— В Одессе и в Севастополе к такому маневру приходилось прибегать не единожды, а когда получали подкрепления, то отвоевывали позиции обратно. Наши позиции здесь имели бы неоценимое значение, если бы мы могли контратаковать. Для контратаки армия не располагает возможностями, пассивная оборона — самый худший вид обороны. Я за то, чтобы уйти на средний обвод, ликвидировать прорехи в линии обороны и подготовить позиции...
Гуров согласился с Крыловым. Но комфронта не поддержал Лопатина, а 3 августа сложилась обстановка, когда потребовались неимоверные усилия, чтобы вывести армию из-под угрозы окружения... Но и на среднем оборонительном обводе удержаться не удалось. Противник прорвал оборону 64-й армии и занял станцию Басаргино. Это означало выход в тыл 62-й. На этот раз командование не стало медлить, в ночь на 2 сентября, в ненастье, армия отошла на внутренний оборонительный обвод: Песчанка, Алексеевка, станция Гумрак, Городище.
К моменту выхода 62-й армии на позиции внутреннего оборонительного обвода соотношение сил с противником, действовавшим против нее, складывалось очень тяжело. Перед фронтом 62-й и правым флангом 64-й всеми видами армейской разведки было выявлено до 18 пехотных, моторизованных и танковых дивизий противника. В стрелковых частях 62-й армии в это время числилось всего лишь 33 тысячи активных штыков. Было над чем задуматься.
Ни в Одессе, ни в Севастополе до городских боев на улицах не дошло, хотя внутренне Николай Иванович был готов к этому последнему акту обороны городов. И в Одессе, и в Севастополе не было никакой надежды на выручку извне, то были примеры классической осады городов. Здесь, на внутреннем обводе, тоже не так-то много оставалось надежд, но все же это не была законченная осада. Войска Сталинградского фронта начали контратаки с севера, войска Юго-Западного фронта удерживали контратаками продвижение армии Гота. Надежды были, шли уже и подкрепления для 62-й, но они не поспевали, и поспей даже и вовремя, они мало что могли изменить. 6-я армия Паулюса рвалась в город, невзирая ни на какие потери, это была цель кампании, а оборонительный обвод, даже и внутренний, не был приспособлен, как в Севастополе, для отражения.
А тут еще сомкнулись войска 6-й полевой и 4-й танковой Гота. Камынин ушел в группу Горохова, Николаю Ивановичу пришлось на себя взять заботы по штабу. Армейский КП в это время находился на станции Садовая, первая станция пригорода.
— Вот что, — сказал Лопатин, — если уж мы держим в мыслях, что придется сражаться в городе, так надо поберечь его главную тактическую точку... Высоту с отметкой сто два... Сталинградцы со стародавних времен называют ее почему-то Мамаевым курганом. Быть может, и действительно Мамай в древние времена поставил там свой шатер, когда в Орде боролись за власть разные ханы. Если это так, то не глуп был Мамай... Высота господствует над местностью, она как бы узел, который развязывает весь город. Вот там и быть запасному армейскому КП и штарму... Очень важно, чтобы противник не овладел этой высотой...
Так родилась еще одна группа в 62-й — группа генерала Крылова, перед которой стояла задача, в случае прорыва противника, удержать во что бы то ни стало Мамаев курган. Это были дни, когда чуть ли не каждый день рождались группы, которые существовали всего лишь несколько часов. Так, группа Крылова, которой были подчинены разнородные части для защиты Мамаева кургана, просуществовала всего лишь два дня. Но и за эти два дня — 4 и 5 сентября и на ее долю пришел приказ контратаковать противника, прорвавшегося в Поляковку. Оборона активная, но сил не хватало. План контратаки, по документам, выглядел внушительно, вплоть до охвата противника мотострелковой бригадой. Только вот что охватывать одной бригадой? Несколько дивизий противника? И все же эти удары приносили противнику немало беспокойства.
А в ночь на 6 сентября группа Крылова перестала быть группой. Последовало его назначение командующим армией, приказ он выполнил, хотя и после длительного нелегкого объяснения с Гуровым. И вот уже к нему, как командарму, пришел член Военного совета Гуров.
В блиндаже на южном склоне Мамаева кургана они остались вдвоем.
— Что будем делать, товарищ командующий? — спросил Гуров.
Вопрос правомерный. Если в северной части города в районе Тракторного завода фронт стабилизировался, то в центре полосы обороны, занятой армией, противник непрерывными атаками вынуждал поредевшие части армии пятиться. Обещанные пополнения не приходили.
— Трудно подписывать первый приказ, — ответил Крылов. — Но приказ будет таким. Половину, а где и все тыловые службы немедленно послать на пополнение стрелковых подразделений. Сами себя не защитят, защитить их некому. Продержаться хотя бы несколько дней, несколько часов до подхода подкреплений...
— Несколько часов продержимся, — заметил Гуров. — А скажи мне, Николай Иванович, как на духу: Сталинград мы удержим? Ты веришь, что Сталинград не отдадим?
Ох, как не любил подобные вопросы Николай Иванович! Много раз приходилось ему выслушивать такие вопросы и под Одессой, и в Севастополе. Казалось бы, кому, как не командарму, быть готовым к ответу. В его руках все данные о соотношении сил своих и противника. Но Сталинград не Одесса и не Севастополь, и обороняет его не единственная Приморская армия, а несколько фронтов, и роль 62-й армии, как бы она ни была ответственна, далеко не все определяет.
— Мы, Кузьма Акимович, мы — шестьдесят вторая, Сталинграда не удержим! — ответил Крылов. — Страна — удержит Сталинград.
— Ты в это веришь, что страна удержит? — не успокаивался Гуров.
— Веровать, Кузьма Акимович, можно в бога, в сатану, в чох и дурной глаз. А здесь надо соображаться не только с военной наукой, но и со всем политическим настроем народа... Если по военной науке, то ведь Приморская армия ни Одессы, ни Севастополя не сдала. Она их оставила. Почему оставила? Одессу оставили, нужно было выручать Севастополь, Севастополь оставили — противник прервал морские коммуникации. Одесса и Севастополь стояли в изоляции, как морские острова. Сталинград не остров... Ты спросил, Кузьма Акимович, удержим ли мы Сталинград. Давай иначе сформулируем вопрос: есть возможность его удержать?
— О возможности речи нет! Сталинград мы не можем сдать!
— А Минск — столицу Белоруссии, можно было сдать? А Киев — столицу Украины? Севастополь — базу Черноморского флота? Я понимаю, Кузьма Акимович, о чем ты недоговариваешь! По той же причине и Гитлер не может не взять Сталинград! А вот возможность удержать Сталинград есть! С точки зрения военной науки возможность вполне реальная, хотя и совсем не простая, и даже жестокая...
— Я не в сомнениях, я хочу понять, какие мы сегодня имеем преимущества перед Киевом, перед другими городами?
— Ну об одном преимуществе я от тебя хотел бы услышать... Это сравнительно с Киевом!
— Это понятно! — перебил Гуров. — За Киевом была спина... Донбасс, Ростов, ну и Волга, а за Волгой спины нет! Ты мне с точки зрения военной науки. Сегодня наука другая...
— Другая! — согласился Крылов. — Так вот — город... Когда хотят взять город, то начинают с азов, с тех азов, которые выработаны при взятии крепостей. Окружение, полная осада. Сталинград не может быть взят в осаду. Волга! Переправиться через Волгу, имея на севере наш Сталинградский фронт, немецкие войска не могут.
Если нет полной блокады, то вот тебе первое условие, при котором город можно отстоять. Все эти дни мы сдерживали врага на стенных просторах, и хорошо сдерживали. Все его сроки сломаны. Не июль на дворе, не август даже, а сентябрь и близкое ненастье. В степи за немецкими войсками преимущество в маневре. Петр Первый, одержав победу под Полтавой, пил за учителей. Чему он научился? Русский солдат и при Петре был смел, вынослив и не любил тех, кто с мечом приходил на его Родину. Надо было перестроить войско, надо было обучить младших командиров и научиться отражать стройные колонны шведских рейтар. Войско Петр перестроил, а под Полтавой воздвиг редуты. Об эти редуты шведские полки разбились, как ледоход разбивается о быки перед мостами. Все их преимущество плотного строя сошло на нет. В Сталинграде сходит на нет преимущество противника в маневре. Вот тебе второе условие, в силу которого Сталинград может быть удержан. Не хочется об этом думать, но уже очевидно, уличных боев нам не миновать. Город странный, построен, как казачья станица, в одну линию. В длину семьдесят километров, в ширину порой и трех километров не достигает. Стало быть, город станет линией фронта. В чем была паша слабость в Севастополе, при всех его береговых батареях? Боеприпасы! Боеприпасы доставлялись морем, а здесь артиллерийские силы могут быть расположены на другом берегу. Каждый солдат — корректировщик. И это третье условие по военной науке. Под Севастополем немцы потеряли триста тысяч человек, а, замечу, уличных боев мы там не вели. Было бы бесперебойное снабжение боеприпасами да уличные бои — потери увеличились бы вдвое! Ну а как нам страна поможет, это уже по твоей части Кузьма Акимович!
— Настроение мне твое нравится! — сказал Гуров. — Моя задача довести эту пауку до каждого солдата. Ну а страна поможет, для тех, кто в Сталинграде, за Волгой земли нет!
4
В связи с этим, по-видимому, имеет смысл обратиться к воспоминаниям другого немца, тоже участника Сталинградской битвы на всех ее этапах, офицера армейской разведки Иоахима Видера. Он ничего не говорит о Виттерсгейме, но передает ту атмосферу, которая царила среди высших немецких офицеров, располагающих информацией, не искаженной гитлеровской пропагандой. Даже удача в ходе Харьковской операции, окружение крупных частей советских войск, не радовала тех, кто заглядывал в будущее. Тогда уже немецкое командование располагало данными о том, что советская сторона начала вводить в бой крупные танковые соединения. Немецкие генералы видели, что советские военачальники научились вести маневренную войну, что отступление войск Южного фронта совсем не похоже на те отступления, которые совершались в сорок первом году. В то же время продвижение немецких войск, несмотря на то, что полоса их действий в сорок втором году значительно сузилась по сравнению с сорок первым годом, было слишком медленным, срывалось по срокам и не отвечало поставленным Гитлером задачам овладеть Кавказом и Волгой. «В ходе работы, — пишет Видер, — я убедился, что, начиная с весны 1942 года, обстановка на фронте изменялась под влиянием совершенно новых факторов, которые вначале вызывали у меня живой интерес, а затем гнетущую тревогу».
А изменилось вот что. 23 августа танковые и моторизованные дивизии прорвались к Волге, но в город не вошли. Пробитый коридор был перехвачен контратаками советских войск. С юга через Абганерово рвались на помощь 6-й немецкой полевой армии танковые дивизии 4-й танковой армии Гота, пытаясь отсечь 62-ю армию от города и опрокинуть 64-ю армию. Гот продвигался, но это продвижение стоило ему потерь и не вело к искомым результатам.
Отрезать и уничтожить 62-ю армию не удалось. До 31 августа она вела упорные оборонительные бои, сдерживая войска 6-й немецкой армии. В ночь на 31 августа она оторвалась от противника и отошла на средний обвод обороны города.
Однако вернемся назад. Итак, 23 августа командование 62-й армии, потеряв связь с некоторыми частями, было озабочено тем, какие принять меры, чтобы стабилизировать оборону. Прежде всего надо было найти полки из дивизии Казарцева. Эта миссия выпала на долю Крылова.
КП дивизии обнаружено было километрах в десяти от Карповки. Но Казарцев не мог доложить Крылову о ее состоянии. Выдвинутая по приказу Военного совета армии в направлении на хутор Вертячий, она снялась с занимаемых позиций и, находясь на марше, оказалась на пути немецких танков, в то же время подверглась сильнейшему удару с воздуха. Бой ее полкам пришлось принять в степи, где не было оборудовано никаких рубежей.
Казарцев докладывал Крылову:
— Когда мы увидели вдали какие-то бугорки, мы приняли их за копны убранного хлеба. Но бугорки двигались. В бинокль я различил, что это танки, и танки немецкие... Но их здесь не должно было быть. Если они здесь, то что же случилось на оборонительном рубеже? Мы начали их считать, досчитали до девяноста и перестали.
Дивизия приняла бой, но остановить танки не смогла, они рассекли ее надвое.
В тот же день, 24 августа, Крылов мог воочию убедиться, что комдив сделал все возможное, что не с его силами было остановить прорыв противника. На КП дивизии наблюдатели доложили, что по степи движется колонна автомашин. Крылов и Казарцев поднялись на пригорок. И без бинокля простым глазом было видно, что движется мотопехота противника. Движется по прямой к Сталинграду. В дивизии ни одного орудия, ни одного крупнокалиберного миномета. Бессилен комдив, и бессилен заместитель командарма. Под рукой и в Карповке ничего не было, а здесь и тем более. За одной колонной вторая, третья. Их сопровождали танки, с воздуха прикрывали «мессершмитты». Безнаказанное движение. Но нет! За горизонтом послышался залп эрэсов, затем увидели девятку Илов. Бойцы дивизии кричали «ура!». Но, видимо, слишком малые силы встали на пути движения моторизованных частей. Бой скоро замолк.
В ночь на 31 августа командование фронтом отдало приказ об отходе 62-й.
Николай Иванович не раз возвращался в своих размышлениях к этому моменту, и каждый раз он приходил к одному и тому же выводу, что Андрей Иванович Еременко припозднился с приказом, недооценил опасности, понадеялся, что временное окружение частей 14-го танкового корпуса, прорвавшихся к Волге, закончится их разгромом.
Командующий армией Лопатин поставил вопрос об отводе армии 25 августа, предполагая, что отход может быть совершен при более или менее благоприятных обстоятельствах и будет выиграно время для закрепления на позициях среднего обвода обороны города. Не надеясь на решительность в этом вопросе Еременко, а, быть может, уже и зная его отрицательное отношение к этому маневру, Лопатин днем 25 августа дал одновременно и телеграмму начальнику Генерального штаба. Лопатин собрал Военный совет и поставил об этом в известность членов Военного совета, начальника артиллерии армии Н. М. Пожарского и исполняющего обязанности начштарма С. М. Камынина.
— Дело сделано, — сказал Лопатин. — Всю тяжесть ответственности я взял на себя, но мне хотелось бы знать ваше мнение...
Гуров сидел на пеньке. Он встал и, пригибая голову, хотя потолок в блиндаже был не совсем низок, подошел к Лопатину.
— Антон Иванович, покажи! Покажи телеграмму!
— Передали по рации, а текст я уничтожил... Не время такие документы под рукой держать...
— А почему сразу в Генеральный штаб?
— Я уверен, что эта мера срочная и отлагательства не терпит!
— Но ведь держим оборону! Один Калач чего стоит!
— А немцы никогда не идут, где оборону держат, с флангов, с флангов заходят...
— Этак мы приблизим фронт на тридцать километров к Сталинграду! — вырвалось у Гурова.
Вот тут и вмешался Крылов. Он давно оценил, еще в Одессе и в Севастополе, значение уплотнения войск в обороне. Данными о том, как усложнилось положение 62-й и 64-й армий, штарм в тот момент не располагал, но логика подводила Николая Ивановича к тому, чтобы согласиться с Лопатиным.
— В Одессе и в Севастополе к такому маневру приходилось прибегать не единожды, а когда получали подкрепления, то отвоевывали позиции обратно. Наши позиции здесь имели бы неоценимое значение, если бы мы могли контратаковать. Для контратаки армия не располагает возможностями, пассивная оборона — самый худший вид обороны. Я за то, чтобы уйти на средний обвод, ликвидировать прорехи в линии обороны и подготовить позиции...
Гуров согласился с Крыловым. Но комфронта не поддержал Лопатина, а 3 августа сложилась обстановка, когда потребовались неимоверные усилия, чтобы вывести армию из-под угрозы окружения... Но и на среднем оборонительном обводе удержаться не удалось. Противник прорвал оборону 64-й армии и занял станцию Басаргино. Это означало выход в тыл 62-й. На этот раз командование не стало медлить, в ночь на 2 сентября, в ненастье, армия отошла на внутренний оборонительный обвод: Песчанка, Алексеевка, станция Гумрак, Городище.
К моменту выхода 62-й армии на позиции внутреннего оборонительного обвода соотношение сил с противником, действовавшим против нее, складывалось очень тяжело. Перед фронтом 62-й и правым флангом 64-й всеми видами армейской разведки было выявлено до 18 пехотных, моторизованных и танковых дивизий противника. В стрелковых частях 62-й армии в это время числилось всего лишь 33 тысячи активных штыков. Было над чем задуматься.
Ни в Одессе, ни в Севастополе до городских боев на улицах не дошло, хотя внутренне Николай Иванович был готов к этому последнему акту обороны городов. И в Одессе, и в Севастополе не было никакой надежды на выручку извне, то были примеры классической осады городов. Здесь, на внутреннем обводе, тоже не так-то много оставалось надежд, но все же это не была законченная осада. Войска Сталинградского фронта начали контратаки с севера, войска Юго-Западного фронта удерживали контратаками продвижение армии Гота. Надежды были, шли уже и подкрепления для 62-й, но они не поспевали, и поспей даже и вовремя, они мало что могли изменить. 6-я армия Паулюса рвалась в город, невзирая ни на какие потери, это была цель кампании, а оборонительный обвод, даже и внутренний, не был приспособлен, как в Севастополе, для отражения.
А тут еще сомкнулись войска 6-й полевой и 4-й танковой Гота. Камынин ушел в группу Горохова, Николаю Ивановичу пришлось на себя взять заботы по штабу. Армейский КП в это время находился на станции Садовая, первая станция пригорода.
— Вот что, — сказал Лопатин, — если уж мы держим в мыслях, что придется сражаться в городе, так надо поберечь его главную тактическую точку... Высоту с отметкой сто два... Сталинградцы со стародавних времен называют ее почему-то Мамаевым курганом. Быть может, и действительно Мамай в древние времена поставил там свой шатер, когда в Орде боролись за власть разные ханы. Если это так, то не глуп был Мамай... Высота господствует над местностью, она как бы узел, который развязывает весь город. Вот там и быть запасному армейскому КП и штарму... Очень важно, чтобы противник не овладел этой высотой...
Так родилась еще одна группа в 62-й — группа генерала Крылова, перед которой стояла задача, в случае прорыва противника, удержать во что бы то ни стало Мамаев курган. Это были дни, когда чуть ли не каждый день рождались группы, которые существовали всего лишь несколько часов. Так, группа Крылова, которой были подчинены разнородные части для защиты Мамаева кургана, просуществовала всего лишь два дня. Но и за эти два дня — 4 и 5 сентября и на ее долю пришел приказ контратаковать противника, прорвавшегося в Поляковку. Оборона активная, но сил не хватало. План контратаки, по документам, выглядел внушительно, вплоть до охвата противника мотострелковой бригадой. Только вот что охватывать одной бригадой? Несколько дивизий противника? И все же эти удары приносили противнику немало беспокойства.
А в ночь на 6 сентября группа Крылова перестала быть группой. Последовало его назначение командующим армией, приказ он выполнил, хотя и после длительного нелегкого объяснения с Гуровым. И вот уже к нему, как командарму, пришел член Военного совета Гуров.
В блиндаже на южном склоне Мамаева кургана они остались вдвоем.
— Что будем делать, товарищ командующий? — спросил Гуров.
Вопрос правомерный. Если в северной части города в районе Тракторного завода фронт стабилизировался, то в центре полосы обороны, занятой армией, противник непрерывными атаками вынуждал поредевшие части армии пятиться. Обещанные пополнения не приходили.
— Трудно подписывать первый приказ, — ответил Крылов. — Но приказ будет таким. Половину, а где и все тыловые службы немедленно послать на пополнение стрелковых подразделений. Сами себя не защитят, защитить их некому. Продержаться хотя бы несколько дней, несколько часов до подхода подкреплений...
— Несколько часов продержимся, — заметил Гуров. — А скажи мне, Николай Иванович, как на духу: Сталинград мы удержим? Ты веришь, что Сталинград не отдадим?
Ох, как не любил подобные вопросы Николай Иванович! Много раз приходилось ему выслушивать такие вопросы и под Одессой, и в Севастополе. Казалось бы, кому, как не командарму, быть готовым к ответу. В его руках все данные о соотношении сил своих и противника. Но Сталинград не Одесса и не Севастополь, и обороняет его не единственная Приморская армия, а несколько фронтов, и роль 62-й армии, как бы она ни была ответственна, далеко не все определяет.
— Мы, Кузьма Акимович, мы — шестьдесят вторая, Сталинграда не удержим! — ответил Крылов. — Страна — удержит Сталинград.
— Ты в это веришь, что страна удержит? — не успокаивался Гуров.
— Веровать, Кузьма Акимович, можно в бога, в сатану, в чох и дурной глаз. А здесь надо соображаться не только с военной наукой, но и со всем политическим настроем народа... Если по военной науке, то ведь Приморская армия ни Одессы, ни Севастополя не сдала. Она их оставила. Почему оставила? Одессу оставили, нужно было выручать Севастополь, Севастополь оставили — противник прервал морские коммуникации. Одесса и Севастополь стояли в изоляции, как морские острова. Сталинград не остров... Ты спросил, Кузьма Акимович, удержим ли мы Сталинград. Давай иначе сформулируем вопрос: есть возможность его удержать?
— О возможности речи нет! Сталинград мы не можем сдать!
— А Минск — столицу Белоруссии, можно было сдать? А Киев — столицу Украины? Севастополь — базу Черноморского флота? Я понимаю, Кузьма Акимович, о чем ты недоговариваешь! По той же причине и Гитлер не может не взять Сталинград! А вот возможность удержать Сталинград есть! С точки зрения военной науки возможность вполне реальная, хотя и совсем не простая, и даже жестокая...
— Я не в сомнениях, я хочу понять, какие мы сегодня имеем преимущества перед Киевом, перед другими городами?
— Ну об одном преимуществе я от тебя хотел бы услышать... Это сравнительно с Киевом!
— Это понятно! — перебил Гуров. — За Киевом была спина... Донбасс, Ростов, ну и Волга, а за Волгой спины нет! Ты мне с точки зрения военной науки. Сегодня наука другая...
— Другая! — согласился Крылов. — Так вот — город... Когда хотят взять город, то начинают с азов, с тех азов, которые выработаны при взятии крепостей. Окружение, полная осада. Сталинград не может быть взят в осаду. Волга! Переправиться через Волгу, имея на севере наш Сталинградский фронт, немецкие войска не могут.
Если нет полной блокады, то вот тебе первое условие, при котором город можно отстоять. Все эти дни мы сдерживали врага на стенных просторах, и хорошо сдерживали. Все его сроки сломаны. Не июль на дворе, не август даже, а сентябрь и близкое ненастье. В степи за немецкими войсками преимущество в маневре. Петр Первый, одержав победу под Полтавой, пил за учителей. Чему он научился? Русский солдат и при Петре был смел, вынослив и не любил тех, кто с мечом приходил на его Родину. Надо было перестроить войско, надо было обучить младших командиров и научиться отражать стройные колонны шведских рейтар. Войско Петр перестроил, а под Полтавой воздвиг редуты. Об эти редуты шведские полки разбились, как ледоход разбивается о быки перед мостами. Все их преимущество плотного строя сошло на нет. В Сталинграде сходит на нет преимущество противника в маневре. Вот тебе второе условие, в силу которого Сталинград может быть удержан. Не хочется об этом думать, но уже очевидно, уличных боев нам не миновать. Город странный, построен, как казачья станица, в одну линию. В длину семьдесят километров, в ширину порой и трех километров не достигает. Стало быть, город станет линией фронта. В чем была паша слабость в Севастополе, при всех его береговых батареях? Боеприпасы! Боеприпасы доставлялись морем, а здесь артиллерийские силы могут быть расположены на другом берегу. Каждый солдат — корректировщик. И это третье условие по военной науке. Под Севастополем немцы потеряли триста тысяч человек, а, замечу, уличных боев мы там не вели. Было бы бесперебойное снабжение боеприпасами да уличные бои — потери увеличились бы вдвое! Ну а как нам страна поможет, это уже по твоей части Кузьма Акимович!
— Настроение мне твое нравится! — сказал Гуров. — Моя задача довести эту пауку до каждого солдата. Ну а страна поможет, для тех, кто в Сталинграде, за Волгой земли нет!
4
На другой день, 6 сентября, явилось и подтверждение, что степь и город в военном деле далеко не одно и то же. Общая обстановка в полосе 62-й армии оставалась тяжелой, и каждый час приносил ее ужесточение.
Противоборствующие стороны в разгар военных действий обычно видят только свои трудности, не предполагая их у противника или не имея времени в них вдуматься. Командование 62-й армии, командование фронта и Ставку тревожило одно: враг медленно, но неуклонно вдавливал армию в черту города. Армия сражалась уже не за километры, а за метры, но эти метры были дороже километров. Крылов искал последние резервы, чтобы на самых опасных участках хоть как-нибудь подкрепить тех, кто, истекая кровью, уже не мог держаться. А в это время в штарм вдруг пришло донесение от командира мотострелковой бригады полковника П. С. Ильина, занимавшей небольшой участок обороны у Яблоневой балки. Бригада контратаковала противника, продвинулась на два километра и выбила немцев из Треугольной рощи в районе Даргоры. Донесение невероятное. После упорного сопротивления в Калаче, когда одна эта бригада сдерживала до двух дивизий противника, ее ряды поредели, поредели и во время отхода на внутренний оборонительный обвод. В боевом строю она насчитывала всего лишь 96 человек.
Будь это не Ильин, а кто-либо другой, Крылов усомнился бы в правдивости донесения. Ничего подобного невозможно было свершить в степи. 96 человек атаковали две немецкие роты, поддержанные танкетками. Танкетки уничтожены, немецкие солдаты бежали в панике, были взяты пленные. Этот блистательный успех, конечно, не мог повлиять сколь-нибудь существенно на обстановку в полосе обороны армии. И дорог был не только мужеством, проявленным и комбригом, и его солдатами. Весь страдный путь 62-й армии с берега Дона и Сталинграда был ознаменован не меньшими подвигами мужества и патриотизма.
Когда поступило по линии Гурова подтверждение сообщению Ильина, Крылов и сказал, как бы продолжая ночной разговор:
— Вот оно! Началось! В городских боях каждый командир сам себе и командарм, а каждый солдат — сам себе командир! Нужна мгновенная ориентировка на месте, атака, контратака, обходное движение, отход, чтобы обойти то или иное здание. Вот увидишь, все уличные бои в штарм будут доходить в отраженном свете. Мы будем рассуждать, как удержать ту или иную улицу или перекресток, а ее уже сдадут и вновь, с другой стороны, выбьют противника... Здесь все тактическое искусство немецких генералов, вся их практика разобьются о каждый дом, о каждый подвал. Наш солдат защищает родной дом в глубине, в сердце России, их солдат, при всей его дисциплинированности в чужом доме, в нескольких тысячах километров от сердца Германии. Он понимал, что работает на себя, когда захватывал чужие города, чужие земли, но здесь, в Сталинграде, он потеряет ориентировку, ради чего гибнуть в мясорубке, уготованной ему в развалинах чужого города...
Вот оно, началось... — повторял про себя Крылов полюбившуюся фразу. — Началось, можно будет в городе навязать свою волю противнику даже и при пятикратном и более его преимуществе...
Все дни были заполнены отражением непрерывных немецких атак и подготовкой обороны уже внутри города. Натиск противника не ослабевал ни на час. Были части, где солдаты дрались без сна уже третьи сутки.
Дивизии числились только на бумаге, по своему составу иные уже были меньше полка. Армия Паулюса медленно выдвигалась в город. Все эти первые дни сентября Крылов был занят проблемой увязать воедино стойкость пехоты и централизованное управление артиллерией. Прежде всего с начартом армии генерал ом Н. М. Пожарским он по севастопольскому образцу организовал централизованное управление армейской артиллерии. 62-я армия по тем трудным временам кое-что для этого имела: шестьсот орудий и минометов, исключая 50-миллиметровые. Подбрасывали артиллерию и из-за Волги. На окраинах города и в городской черте было где замаскировать позиции батарей от изнуряющих ударов с воздуха. По поручению Крылова начарт связался с начартом фронта. На левом берегу Волги устанавливали тяжелые батареи. Их огонь должен был быть так спланирован, чтобы в любое время, по вызову начарта армии, они могли сосредоточить огонь в любой точке города. Полевые батареи, конечно, уступали в мощности береговым батареям, но их было больше, и расстояния были гораздо меньше. Минутами казалось, уже ничем нельзя сдержать натиск врага в той или иной полосе, но открывала сосредоточенный огонь вся армейская артиллерия по этой полосе, ее поддерживала артиллерия с левого берега. Причем день ото дня эта поддержка становилась мощнее и мощнее.
Гуров приехал с передовой переднего края.
— Вот что хотел бы тебе сказать, — начал он раздумчиво. — В разных дивизиях два комбата высказали мне сегодня чуть не слово в слово одно и то же: нигде они до сих пор не видели перед своими окопами столько мертвых фрицев. Оба воюют, между прочим, с прошлого лета — специально поинтересовался. Так что им есть с чем сравнить. На Дону и под Россошками, где мы тоже порядочно фрицев уложили, я такого ни от кого не слышал. Вот и подумалось: а ведь это же что-нибудь да значит...
— Во время штурма Севастополя многие этакое видели... Немецкие трупы штабелями считали, а я, грешный, поколениями. Гитлер собственному народу устроил геноцид, хотя и ставит немецкую расу превыше всего... Недаром тогда фон Манштейн получил звание фельдмаршала. Стоил ему этот жезл трехсот тысяч жизней немецких юношей! И этот фон, как его, Паулюс, фон Паулюс, не меньше уложит, а поди и больше...
— Другой раз, — продолжал Гуров, — сомневаешься, подписывая сводку о потерях противника. У меня ко всякой дутой цифре отношение, как к обману. Самого себя, что ли, обманывать? А вот комбат и говорит, как артиллерия поработает, так сразу у них переформировка идет... Сколько они еще смогут так на нас жить при таких потерях...
— Сейчас, Кузьма Акимович, Сталинград главное у них направление удара. Со всего фронта, со всех земель соберут, а сюда доставят человеческое мясо. Тут уже не на десятки и не на сотни тысяч мер... И все же иссякнут, если мы продержимся на этой полоске земли. А ведь продержимся, Кузьма Акимович! И не только по науке продержимся, выше всякой науки человеческое мужество и смекалка, а с наукой вместе — сие неодолимо...
Ни Крылов, ни Гуров в тот час не знали, что усилия советских войск в обороне Сталинграда, в том числе и 62-й армии, уже дали свои результаты. Впереди еще было много трудностей, но они оправдывались тем, что слагалась обстановка для полного разгрома немецких войск в Сталинграде, что не могло не привести к оставлению немцами Кавказа.
Именно в эти часы Г. К. Жуков и А. М. Василевский впервые на докладе у Сталина заговорили о возможности не отдельных контрударов, а о широком и мощном контрнаступлении. Ни Гуров, ни Крылов ничего об этом не знали, но чутье военных людей, а Крылову и знание законов военного искусства подсказывали, что победа закладывается здесь, в боях за город, за каждую улицу, за каждый дом, что немцы сами идут навстречу своей гибели. Те небольшие события, которые имели значение для армии, для ее дивизий, те метры, которые отстаивались, все боевые операции тактического значения работали на большие стратегические перемены.
12 сентября Жуков, Василевский и Сталин обсуждали вопрос о контрнаступлении. В Сталинграде этот день ознаменовался началом боев в черте города. Бои продолжались до вечера, над городом висели весь день немецкие бомбардировщики. Поздно вечером плащ-палатка в блиндаже Крылова распахнулась, и, сильно пригибаясь из-за своего роста, вошел генерал-лейтенант богатырского телосложения.
Николай Иванович в эту минуту разговаривал по телефону. В боевой обстановке, когда связь могла прерваться в любой момент, он не счел возможным прервать разговор. Генерал-лейтенант назвался:
— Я — Чуйков!
И не сказав больше ни слова, положил на стол предписание о назначении его командующим армией.
Николай Иванович представился столь же кратко:
— Я — Крылов!
Фамилия Чуйкова была ему известна. Заместитель командующего 64-й армии. В боях за Сталинград человек не новый. Самолюбие Крылова не было задето, что прислан новый командующий. Себя он в большей степени считал штабным специалистом.
Противоборствующие стороны в разгар военных действий обычно видят только свои трудности, не предполагая их у противника или не имея времени в них вдуматься. Командование 62-й армии, командование фронта и Ставку тревожило одно: враг медленно, но неуклонно вдавливал армию в черту города. Армия сражалась уже не за километры, а за метры, но эти метры были дороже километров. Крылов искал последние резервы, чтобы на самых опасных участках хоть как-нибудь подкрепить тех, кто, истекая кровью, уже не мог держаться. А в это время в штарм вдруг пришло донесение от командира мотострелковой бригады полковника П. С. Ильина, занимавшей небольшой участок обороны у Яблоневой балки. Бригада контратаковала противника, продвинулась на два километра и выбила немцев из Треугольной рощи в районе Даргоры. Донесение невероятное. После упорного сопротивления в Калаче, когда одна эта бригада сдерживала до двух дивизий противника, ее ряды поредели, поредели и во время отхода на внутренний оборонительный обвод. В боевом строю она насчитывала всего лишь 96 человек.
Будь это не Ильин, а кто-либо другой, Крылов усомнился бы в правдивости донесения. Ничего подобного невозможно было свершить в степи. 96 человек атаковали две немецкие роты, поддержанные танкетками. Танкетки уничтожены, немецкие солдаты бежали в панике, были взяты пленные. Этот блистательный успех, конечно, не мог повлиять сколь-нибудь существенно на обстановку в полосе обороны армии. И дорог был не только мужеством, проявленным и комбригом, и его солдатами. Весь страдный путь 62-й армии с берега Дона и Сталинграда был ознаменован не меньшими подвигами мужества и патриотизма.
Когда поступило по линии Гурова подтверждение сообщению Ильина, Крылов и сказал, как бы продолжая ночной разговор:
— Вот оно! Началось! В городских боях каждый командир сам себе и командарм, а каждый солдат — сам себе командир! Нужна мгновенная ориентировка на месте, атака, контратака, обходное движение, отход, чтобы обойти то или иное здание. Вот увидишь, все уличные бои в штарм будут доходить в отраженном свете. Мы будем рассуждать, как удержать ту или иную улицу или перекресток, а ее уже сдадут и вновь, с другой стороны, выбьют противника... Здесь все тактическое искусство немецких генералов, вся их практика разобьются о каждый дом, о каждый подвал. Наш солдат защищает родной дом в глубине, в сердце России, их солдат, при всей его дисциплинированности в чужом доме, в нескольких тысячах километров от сердца Германии. Он понимал, что работает на себя, когда захватывал чужие города, чужие земли, но здесь, в Сталинграде, он потеряет ориентировку, ради чего гибнуть в мясорубке, уготованной ему в развалинах чужого города...
Вот оно, началось... — повторял про себя Крылов полюбившуюся фразу. — Началось, можно будет в городе навязать свою волю противнику даже и при пятикратном и более его преимуществе...
Все дни были заполнены отражением непрерывных немецких атак и подготовкой обороны уже внутри города. Натиск противника не ослабевал ни на час. Были части, где солдаты дрались без сна уже третьи сутки.
Дивизии числились только на бумаге, по своему составу иные уже были меньше полка. Армия Паулюса медленно выдвигалась в город. Все эти первые дни сентября Крылов был занят проблемой увязать воедино стойкость пехоты и централизованное управление артиллерией. Прежде всего с начартом армии генерал ом Н. М. Пожарским он по севастопольскому образцу организовал централизованное управление армейской артиллерии. 62-я армия по тем трудным временам кое-что для этого имела: шестьсот орудий и минометов, исключая 50-миллиметровые. Подбрасывали артиллерию и из-за Волги. На окраинах города и в городской черте было где замаскировать позиции батарей от изнуряющих ударов с воздуха. По поручению Крылова начарт связался с начартом фронта. На левом берегу Волги устанавливали тяжелые батареи. Их огонь должен был быть так спланирован, чтобы в любое время, по вызову начарта армии, они могли сосредоточить огонь в любой точке города. Полевые батареи, конечно, уступали в мощности береговым батареям, но их было больше, и расстояния были гораздо меньше. Минутами казалось, уже ничем нельзя сдержать натиск врага в той или иной полосе, но открывала сосредоточенный огонь вся армейская артиллерия по этой полосе, ее поддерживала артиллерия с левого берега. Причем день ото дня эта поддержка становилась мощнее и мощнее.
Гуров приехал с передовой переднего края.
— Вот что хотел бы тебе сказать, — начал он раздумчиво. — В разных дивизиях два комбата высказали мне сегодня чуть не слово в слово одно и то же: нигде они до сих пор не видели перед своими окопами столько мертвых фрицев. Оба воюют, между прочим, с прошлого лета — специально поинтересовался. Так что им есть с чем сравнить. На Дону и под Россошками, где мы тоже порядочно фрицев уложили, я такого ни от кого не слышал. Вот и подумалось: а ведь это же что-нибудь да значит...
— Во время штурма Севастополя многие этакое видели... Немецкие трупы штабелями считали, а я, грешный, поколениями. Гитлер собственному народу устроил геноцид, хотя и ставит немецкую расу превыше всего... Недаром тогда фон Манштейн получил звание фельдмаршала. Стоил ему этот жезл трехсот тысяч жизней немецких юношей! И этот фон, как его, Паулюс, фон Паулюс, не меньше уложит, а поди и больше...
— Другой раз, — продолжал Гуров, — сомневаешься, подписывая сводку о потерях противника. У меня ко всякой дутой цифре отношение, как к обману. Самого себя, что ли, обманывать? А вот комбат и говорит, как артиллерия поработает, так сразу у них переформировка идет... Сколько они еще смогут так на нас жить при таких потерях...
— Сейчас, Кузьма Акимович, Сталинград главное у них направление удара. Со всего фронта, со всех земель соберут, а сюда доставят человеческое мясо. Тут уже не на десятки и не на сотни тысяч мер... И все же иссякнут, если мы продержимся на этой полоске земли. А ведь продержимся, Кузьма Акимович! И не только по науке продержимся, выше всякой науки человеческое мужество и смекалка, а с наукой вместе — сие неодолимо...
Ни Крылов, ни Гуров в тот час не знали, что усилия советских войск в обороне Сталинграда, в том числе и 62-й армии, уже дали свои результаты. Впереди еще было много трудностей, но они оправдывались тем, что слагалась обстановка для полного разгрома немецких войск в Сталинграде, что не могло не привести к оставлению немцами Кавказа.
Именно в эти часы Г. К. Жуков и А. М. Василевский впервые на докладе у Сталина заговорили о возможности не отдельных контрударов, а о широком и мощном контрнаступлении. Ни Гуров, ни Крылов ничего об этом не знали, но чутье военных людей, а Крылову и знание законов военного искусства подсказывали, что победа закладывается здесь, в боях за город, за каждую улицу, за каждый дом, что немцы сами идут навстречу своей гибели. Те небольшие события, которые имели значение для армии, для ее дивизий, те метры, которые отстаивались, все боевые операции тактического значения работали на большие стратегические перемены.
* * *
Оборона Сталинграда с 12 сентября возлагалась на 62-ю армию и войска 64-й армии Н. М. Шумилова. Войска 62-й армии должны были оборонять северную и центральную части города, а 64-я армия — южную часть города (Кировский район, отрезанный от остальных). Глубина обороны 62-й и 64-й армий была небольшой. Удаление переднего края от Волги в районах Орловки и Красноармейска не превышало 10–12 километров. Это ограничивало маневр силами и средствами как из глубины, так и по фронту. Особенно остро стоял вопрос об организации бесперебойного снабжения войск через Волгу. Линия фронта перед 62-й и 64-й армиями была непрерывной и проходила на протяжении до 65 километров вдоль правого берега Волги от района поселков Рынок, Орловка на севере и дальше по западной окраине города к его южной оконечности в Кировском районе до Малых Чепурников. Войска 62-й и 64-й армий, защищавшие Сталинград, большое внимание уделяли организации взаимодействия, инженерному обеспечению боевых действий войск. Командование армий оперативно реагировало на быстро меняющуюся в ходе острой борьбы «.боевую обстановку. С большой настойчивостью и упорством штабы этих армий и их начальники Крылов и Ласкин проводили необходимые меры, направленные к обеспечению бесперебойной связи, взаимодействию родов войск, постоянно обменивались информацией, разведданными. Такие меры, проводимые 62-й и 64-й армиями, способствовали действенно и оперативно проводить в жизнь приказы и решения командования и Военного совета этих армий.12 сентября Жуков, Василевский и Сталин обсуждали вопрос о контрнаступлении. В Сталинграде этот день ознаменовался началом боев в черте города. Бои продолжались до вечера, над городом висели весь день немецкие бомбардировщики. Поздно вечером плащ-палатка в блиндаже Крылова распахнулась, и, сильно пригибаясь из-за своего роста, вошел генерал-лейтенант богатырского телосложения.
Николай Иванович в эту минуту разговаривал по телефону. В боевой обстановке, когда связь могла прерваться в любой момент, он не счел возможным прервать разговор. Генерал-лейтенант назвался:
— Я — Чуйков!
И не сказав больше ни слова, положил на стол предписание о назначении его командующим армией.
Николай Иванович представился столь же кратко:
— Я — Крылов!
Фамилия Чуйкова была ему известна. Заместитель командующего 64-й армии. В боях за Сталинград человек не новый. Самолюбие Крылова не было задето, что прислан новый командующий. Себя он в большей степени считал штабным специалистом.