Драгунский Давид. Годы в броне

   Дни отдыха были и днями подготовки к предстоящим походам и новым боям. Вскоре на ближайшую маленькую станцию Жолкев, расположенную между Львовом и Равой-Русской, через каждые два-три часа стали прибывать длинные эшелоны. Снаряды, патроны, продовольствие, теплая одежда, запасные части спешно разгружались и вывозились в леса. Приходили сюда и эшелоны с танками. Рабочие-танкостроители не задерживали свою продукцию на заводских дворах и складах. Новенькие танки прямо из цехов грузились на платформы.
   Дошла очередь получать боевые машины и до нашей бригады. Больше всех в эти дни переживали командиры батальонов: Петр Федоров, Григорий Савченков, Николай Осадчий. За последние два года войны в бригаде укоренилось мнение, будто танки Т-34 уральского производства гораздо лучше других. И хотя наш "танковый бог" - инженер бригады Иван Сергеевич Лакунин горячо доказывал, что все тридцатьчетверки одинаковы, сделаны по одним и тем же чертежам, из одной марки стали, его разумные доводы не всегда доходили до цели. Особенно трудно было переубедить Осадчего и Савченкова, являвшихся горячими поклонниками уральских танков.
   В тот раз, помню, исчерпав все доказательства, подполковник Лакунин призвал разгорячившихся комбатов брать пример с Федорова, который не вмешивался в этот беспредметный спор и лишь с улыбкой поглядывал на взъерошенных друзей.
   - Э, нет, товарищ бригадный инженер! Плохо знаете вы Петра Еремеевича Федорова, - в сердцах сказал Николай Осадчий. - Не такой он человек, чтобы не ввязаться в любой спор. А секрет тут простой. Наш Еремеич уроженец Омска и горячий патриот своего родного города. Послушать его, так против Омска не устоят ни Киев, ни Тбилиси, ни Ереван, ни Ростов, ни Свердловск. А уж об Урале и говорить нечего...
   В Жолкеве все сложилось как нельзя лучше. На станции разгружалось три эшелона танков. И словно по волшебству все получили свои любимые машины.
   На всем пятидесятикилометровом маршруте, который предстояло пройти танкам, целую неделю трудились тайно от танкистов саперы и разведчики. По моему приказу они устроили ловушки, завалы, воронки и другие противотанковые препятствия. Для совершенствования боевой выучки мы заставили экипажи с ходу преодолевать эти препятствия на больших скоростях и проделывать многие маневры, необходимые для ведения успешного наступательного боя.
   На последнем этапе были расставлены мишени. Наводчики проверяли бой орудий, а командиры тренировались в управлении огнем взвода, роты и даже целого батальона. Внезапно залповый огонь прекратился, стрельба закончилась. Танки ринулись в атаку на обороняющегося "противника". В первых трех траншеях разместился десантный батальон автоматчиков, вооруженных связками деревянных гранат. Батальоном командовал опытный офицер-пограничник майор Ф. Н. Старченко.
   Сегодня он был в особо приподнятом настроении. Накануне Старченко крупно поговорил со своими друзьями-танкистами Осадчим, Федоровым и Савченковым.
   Задира Федоров намекал "пехотному" комбату, что его автоматчики и пикнуть не смогут после того, как их поутюжат танкисты.
   - Посмотрим, посмотрим, Петр Еремеевич, у кого нервы окажутся крепче, баском парировал Старченко.
   И надо сказать, у командира батальона автоматчиков были основания, чтобы особенно не -волноваться. Много успел сделать он за несколько суток. Траншеи были вырыты в полный профиль и замаскированы так искусно, что из танков весьма трудно было обнаружить автоматчиков. "Боевое крещение должны принять все", - решил комбат и посадил в окопы весь личный состав батальона. Под дружный хохот бойцов он вежливо, но решительно пригласил занять место в окопах и траншеях врача, санитаров, химиков, поваров и кладовщика.
   Над головой автоматчиков волна за волной, перекатываясь через траншеи, помчались танки. Под их тяжестью стали осыпаться брустверы траншей и окопов. Но пехота сопротивлялась упорно и дралась с остервенением. Учебные гранаты летели под гусеницы, под башни, в моторные люки. Малейшее промедление грозило опасностью оказаться под танком. Однако, несмотря на это, бойцами овладел азарт настоящего боя.
   Больше часа утюжили танкисты пехоту, а она, будто назло Федорову и Осадчему, и не собиралась сдаваться.
   Победителями в этой схватке можно было считать и танкистов, и автоматчиков: все были целы и невредимы.
   Братание недавних "противников" было шумным, задорным, радостным. И когда я увидел, как Николай Осадчий с улыбкой смахивает песок с широких плеч своего друга майора Старченко, радостное настроение подчиненных невольно передалось и мне.
   - Товарищ комбриг, скажите, кто действовал лучше? - упорно приставал Осадчий.
   - Конечно пехота! - уверенно ответил я. - Пропустить над своей головой столько танков, встретить их дружными бросками гранат - это же просто здорово!
   Осадчий сник на моих глазах и ожил только тогда, когда услышал похвалу и по адресу танкистов...
   Изо дня в день танкисты, артиллеристы, автоматчики готовились к боям. Миновали октябрь и ноябрь, близился Новый год. И с каждым днем все упорнее становились слухи о скором начале большого наступления. Всем давно наскучило сидеть в темном, густом лесу, который совсем недавно был для нас таким желанным. Хотелось скорее разделаться с врагом. "Сколько ни сиди в лесу, а драться надо, - говорили люди. - На кого же надеяться? На союзников? Они особо не торопятся..." А тут вдруг под Арденнами немцы зажали их так, что они закричали "караул".
   Чутье у бывалых солдат исключительное, их не проведешь. Все чувствовали: вот-вот прозвучит долгожданный сигнал к выступлению. И все же как ни готовились мы, как ни ждали, тревога прозвучала для всех как-то неожиданно.
   * * *
   В канун Нового года в бригадной столовой, расположенной в чаще густого леса, было особенно оживленно. Шум и смех доносились со стороны нашей лесной кухни. По-особому сияли даже лучи зимнего солнца, и удивительно красиво играли искорки на снегу. С утра все мылись в бане. Старички первыми оккупировали парную, звонко хлестали друг друга березовыми вениками. Сибиряки, уральцы, волжане, распаренные, раскрасневшиеся, выбегали на улицу отдышаться. Некоторые с разбегу шлепались в сугроб, с гоготом катались по снегу и снова проворно ныряли в землянку-парную.
   Мылись и парились долго, с каким-то особым вкусом и азартом. И обед потому начался с опозданием. Старшины рот, как положено, выдавали бойцам законные сто граммов. Винный запах щекотал ноздри, но, как ни странно, к кружкам с вином никто не притрагивался.
   Шум в столовой стоял необычный. Даже грозный усатый старшина никак не мог утихомирить танкистов. "Не будем пить!", "Убрать водку!" - неслось со всех сторон. Я не верил своим ушам. С недоумением смотрели на меня начальник политотдела Александр Павлович Дмитриев и начальник тыла Иван Михайлович Леонов. Что случилось с людьми?
   Все объяснил лейтенант Андрей Серажимов:
   - Мы тут между собой договорились, товарищ полковник, попросить у вас разрешения встретить сорок пятый год по-настоящему. Живые елки нарядим, музыку обеспечим. А какая же встреча без вина? Вот мы и просим дневную порцию выдать нам в канун Нового года.
   Все приутихли, глядели на командира бригады, ожидая ответа, и тут поднялся и заговорил сержант Новиков:
   - Скажу хотя бы про себя. В сорок первом году тридцать первого декабря под Калинином вел ночной поиск. Некогда было встречать Новый год. В сорок втором под Сталинградом дрался. Не удалось мне и сорок четвертый встретить: до утра пришлось волочить огромного фрица под Житомиром... А сейчас как будто спокойно, можно наконец праздник отметить.
   Я слушал своих товарищей и думал: разве можно отказать им в такой законной человеческой просьбе? Четвертый год идет изнурительная, тяжкая война. Что плохого, если мы вдали от Родины провозгласим в новогоднюю ночь свой тост за нее, за успехи советских войск, которыми был ознаменован минувший, 1944 год, за окончательную победу над ненавистным и коварным врагом.
   Приготовления развернулись вовсю. Настроение было приподнятое. Особенно празднично выглядели наши девушки: радистки, телефонистки, медицинские сестры, врачи. Извлеченные из вещевых мешков и тщательно выглаженные платья красиво облегали стройные девичьи фигуры. Некоторые в честь Нового года ухитрились сделать даже прически.
   Изнурительные походы, лишения и невзгоды наложили свой отпечаток на девчат. Им было несравненно труднее, чем нам, мужчинам. Но женщины остались женщинами и на войне. Принарядились, похорошели, и сразу все вокруг стали чувствовать себя как дома. Глядя на них, солдатам и офицерам так приятно было вспоминать своих жен, сестер, любимых!
   И все же встретить Новый год, как было задумано, на большой поляне, у огромных елок, с настоящими дедами-морозами, нам так и не пришлось. Поздно вечером была объявлена боевая тревога. А вскоре стало известно, что в ночь на 1 января бригада оставляет свой обжитой район, переправляется по наведенному мосту через Вислу и к утру 1 января сосредоточивается в лесу восточнее Сташува.
   На польской земле
   Колонну танков, орудий, машин - все, что входило в состав бригады и составляло ее боевую мощь, - прикрывала лесная чащоба. Ночь выдалась темная, безоблачная, совсем непохожая на предыдущие. Застыли танки в колонне, замолкли люди. У командирского головного танка собрались комбаты, офицеры штаба бригады. Мы с нетерпением ждали офицера связи, но он не появлялся. Напряжение нарастало.
   Светящиеся стрелки перешагнули через цифру "12". Наступил Новый, 1945 год!
   - С Новым годом, товарищи! - разорвал напряженную тишину могучий бас комбата Старченко.
   И почти одновременно из другого конца колонны донесся голос начальника политотдела бригады Дмитриева:
   - С Новым победным годом, дорогие друзья!
   Кто-то стоявший рядом со мной крикнул "ура!". Подхваченное танкистами 1-го танкового батальона, оно прокатилось по всей колонне. Люди в комбинезонах и ватниках обнимались, поздравляли друг друга, желали скорейшей победы. Рядом со мной появился неуклюжий в своем полушубке Дмитриев, потом к нам протиснулся начальник штаба Григорий Андреевич Свербихин, собрались комбаты, ротные командиры и многие воины, с которыми мы прошли длинный путь на войне. Все это были родные и близкие люди. Счастье наше было безграничным, ведь мы встречали Новый год на Висле, на ближайших подступах к фашистской Германии, в преддверии нашей окончательной победы.
   Послышался шум мотора, и вскоре, словно утка, переваливаясь с боку на бок, подскочил камуфлированный неуклюжий броневик. Появился тот, кого мы ждали, - офицер связи. Он передал устный приказ, уточнявший время перехода через Вислу по низководному мосту: от двух до четырех утра бригаде предстояло перейти на западный берег реки.
   Три зеленые ракеты осветили ночное небо. Сотни моторов, заведенных в одну и ту же минуту, оглушили своим ревом окрестности. Потом к этому несмолкающему гулу присоединился лязг гусениц, треск ломающегося кустарника, и колонна двинулась в путь, навстречу новым боям.
   * * *
   Танки и машины медленно ползли по неровной, извилистой лесной дороге к переправе. Шли без света, на манящий огонек регулировщика. Дорога до самой реки была обозначена зелеными огоньками, незаметными с воздуха. С каждой минутой мы приближались к бурной, быстрой, еще не скованной льдом Висле. Мутную поверхность реки почти километровой лентой перехватывал низкий надводный мост. Бригада остановилась, готовясь перепрыгнуть через водный барьер.
   Пропускной режим, установленный командующим фронтом маршалом И. С. Коневым, был строгим. С наступлением темноты мосты, состоявшие из отдельных паромов, собирали, а к утру паромы растаскивали катерами в разные стороны и тщательно маскировали. Днем жизнь на реке замирала. Зато ночью к ней непрерывно следовали колонны машин и обозы.
   С противоположного берега замигали огоньки: нам подавали сигнал. Быстрый Федоров первым повел к переправе свой головной танк. Начальник штаба Свербихин через каждые две минуты выпускал очередной танк. Кряхтел и стонал под их тяжестью паромный мост.
   Часа через два вся наша бригада была уже на западном берегу. Осталось совершить двадцатикилометровый марш. Квартирьеры корпуса торопили: до наступления рассвета мы должны быть в назначенном районе, замаскироваться, замести следы гусениц и притаиться до поры до времени.
   По реке гулял пронизывающий, холодный ветер. Я натянул поглубже шапку-ушанку, поднял воротник полушубка. Согрелся, но стало клонить ко сну. С большим трудом боролся с охватывавшей меня дремотой. И вдруг... две сильные струи света ослепили меня. Шофер резко затормозил, и адъютант Петр Кожемяков выскочил на дорогу. Не успели мы опомниться, как одна из фар двигавшейся навстречу машины разлетелась вдребезги. Вторая фара успела погаснуть.
   - Петр, тащи сюда разгильдяя! - крикнул я Кожемякову, но адъютант как вкопанный стоял перед "виллисом". Потом от машины отделились двое и направились к нам. В одном я сразу узнал командарма Рыбалко...
   - Ну, комбриг, досталось мне сегодня от вашего офицера. Проучил меня основательно. Хорошо еще, что автоматом по башке не двинул. Но, слава аллаху, обошлось благополучно.
   Опешив от неожиданности, я невнятно пытался оправдать адъютанта, ссылаясь на категорический приказ самого же Рыбалко о строжайшем соблюдении светомаскировки.
   - Так-то оно так, но начальство надо уважать, - улыбнувшись, ответил Павел Семенович. - Понимаете, моему шоферу показалось, что на него из-за поворота ползет танк. Я и крикнул ему: "Свети!" Не успели включить свет, как фара - вдребезги. Молодец ваш лейтенант: научил уважать приказы...
   Рыбалко постоял еще несколько минут, пропуская колонну, поинтересовался, как прошла переправа, как обстоит дело с теплым обмундированием.
   - Прибудете в новый район, зарвитесь в землю, не выявляйте себя. Обрушимся на врага внезапно... - сказал генерал на прощание.
   Машина командарма, по-прежнему виляя по мерзлой земле, без света удалялась в сторону переправы.
   Танкисты обступили лейтенанта Кожемякова.
   - Везет тебе, Петро! - добродушно заметил кто-то из них. - Отделался легким испугом. Мы думали, попадет тебе по первое новогоднее число. Так ведь не только обошлось, ты еще и благодарность от командарма получил...
   - Это же Павел Семенович Рыбалко... Наш командарм... - с удивительной теплотой сказал Кожемяков.
   К утру бригада была уже на сандомирской земле и заняла свой лесной квадрат среди переправившихся войск 1-го Украинского фронта. На сей раз наш плацдарм выглядел спокойным, совсем не таким, каким мы его знали несколько месяцев назад. Правда, этот с виду забытый и мирный уголок уплотнил свое население так, что трудно было на нем повернуться. Сосредоточить здесь незаметно для врага целые общевойсковые армии, крупные танковые соединения, десятки корпусов и дивизий, сотни полков могли только талантливые полководцы, опытные, смелые, инициативные офицеры, дисциплинированные и натренированные солдаты Красной Армии.
   * * *
   По обеим сторонам дороги стеной стояли леса. Тишина. Январский утренний ветерок чуть покачивал верхушки сосен. Ничто не нарушало покой этого ясного морозного утра. Лишь изредка прогудит где-то в стороне самолет, и снова все спокойно вокруг.
   Мы с начальником штаба бригады Григорием Андреевичем Свербихиным и начальником политотдела Александром Павловичем Дмитриевым по срочному вызову ехали на открытой легковой машине в штаб армии. Машина мчала нас знакомыми дорогами. В этих местах в августе прошлого, 1944 года все трое участвовали в боях за расширение сандомирского плацдарма. По лицам друзей понял: они вспоминали о том же...
   Машина вынесла нас на большую поляну, за которой начинался молодой лесок. Именно отсюда командир взвода разведчиков нашей бригады лейтенант Андрей Серажимов пошел на своем танке в разведку. Не встречая сопротивления, на глазах у изумленных жителей, оторопевших полицаев и испуганных охранников он средь бела дня ворвался в польский город Сташув, взобрался на ратушу и водрузил на ней двухметровый красный стяг.
   После этого разведчики, прихватив двух гитлеровцев, отправились в обратный путь.
   А на другой день мы освободили Сташув. Поляки с восторгом встретили советских танкистов, а высоко над ратушей развевалось ярко-красное полотнище, изрешеченное пулями...
   Воспоминания увели меня к событиям тех незабываемых дней...
   Освободив Сташув, мы должны были совершить марш в направлении Ракува, Иваниски.
   Ночь застала бригаду в одном из больших лесных массивов в районе Иваниски. Связались с командиром корпуса. Я попросил уточнить задачу и попытался склонить его к тому, чтобы остановить наше движение на северо-запад. Неясность обстановки, отсутствие соседей справа и слева, мысль о том, что сзади никто нас не подпирает, - все это очень настораживало меня. Но генерал В. А. Митрофанов был неумолим.
   - Нигде не останавливаться. Идти только вперед. Утром к вам подойдут бригады Слюсаренко, Головачева, Чугункова.
   Война требует беспрекословного повиновения. В конце концов, генералу виднее, он мыслит масштабами армии, фронта. Я принадлежал к той категории людей, которые, уяснив и поняв смысл полученной задачи, всегда стараются точно выполнить ее. Эти качества прививал и подчиненным. Комбатов я изучил хорошо. Мне давно была известна осторожность, расчетливость и хитрость Петра Еремеевича Федорова. Этот человек напролом не пойдет: двадцать раз взвесит и только тогда будет бить наверняка. Экспансивного, решительного в действиях, порою даже опрометчивого Николая Акимовича Осадчего надо было сдерживать. Пользуясь любовью подчиненных, он мог увлечь их за собой на самое трудное и рискованное дело. А майоров Г. И. Савченкова и Ф. Н. Старченко отличали спокойствие и уравновешенность, сочетавшиеся с решительностью. Эти черты были определяющими в характере обоих. Тогда, в ту ночь, выбор мой пал на Федорова. Его батальон я выпустил первым.
   - Петр Еремеевич, еще раз прошу тебя, будь осмотрительным, в пекло не лезь. Ты для бригады сегодня ночью - ее глаза и уши.
   - Меня не надо предупреждать, все будет в порядке, товарищ полковник.
   Батальон двинулся вперед. Несколько часов я был в курсе его действий. Обойдя Опатув, он овладел селением Лагув и перерезал магистраль Сандомир Кельце. Танкисты Федорова с ходу разгромили вражескую роту, разогнали обозы, раздавили танками склады и, не встречая сопротивления, успешно продвигались на север. И все же в ту ночь кто-то будто подменил Федорова. Отбросив осмотрительность, он рванул далеко вперед. Его радиостанция удалялась все дальше и вскоре совсем замолкла. Ночью прекратилась связь со штабом корпуса. Полная неясность обстановки все больше тревожила меня. Посоветовался с Дмитриевым и Свербихиным. Из головы не выходила мысль: почему за нами не следуют остальные бригады? что задумал командир корпуса?
   Сделал последнюю попытку связаться с Федоровым и генералом Митрофановым. Убедившись, что тот и другой молчат, решил не останавливаться, подал команду "Вперед!", и вся 55-я гвардейская взяла курс на север. Вслед за нами тут же потянулся 238-й артиллерийско-истребительный полк, которым командовал майор Русаков.
   На дорогах к Ракуву, Иваниске, Лагуву видны были следы работы танкистов Федорова: десятки раздавленных машин, цистерн, фургонов... Регулировщики тут и не требовались: указателями служили сплошные разрушения.
   Мы продолжали продвигаться на север.
   И вдруг... как по единой команде, противник налетел на нас с воздуха, ударил из леса, накинулся из оврага. Бомбовые удары чередовались с артиллерийскими налетами. Бригада попала в ловушку: пропустив авангардный батальон Федорова, фашисты обрушились на ее главные силы.
   С большим трудом нам удалось зацепиться за пустующий фольварк и оседлать примыкавшую к нему безымянную высоту. Подразделения, выскочившие на большое поле, приняли боевой порядок. Командир артполка с ходу развернул три артиллерийские батареи и открыл огонь. Командир роты крупнокалиберных пулеметов ДШК лейтенант Николай Игнатьевич Толстых стал обстреливать низко летящие самолеты и заставил их подниматься все выше и выше. Подошел батальон Старченко и тоже с ходу включился в огневой шквал. С чердака придорожного дома я увидел, как наш батальон автоматчиков спешно окапывается вдоль большого оврага.
   Потрясение, вызванное внезапным ударом врага из засады, стало проходить. Нам удалось организовать ответный огонь, выиграть несколько часов времени и, собравшись с силами, принять необходимые меры. По темпу стрельбы, по количеству летящих в нашу сторону снарядов и мин, по непрекращающейся авиационной бомбежке мы в основном правильно определили численность группировки противника. Соотношение сил сложилось не в нашу пользу. Особенно скверно было то, что 1-й батальон ушел далеко на север, а Осадчий со своими танкистами застрял где-то сзади. Со мной осталось меньше половины людей. Бригада оказалась как бы разорванной на части.
   Во второй половине дня усилились авиационные налеты. Несколько фугасок крупного калибра попали в центр хутора, где расположился штаб бригады. Вышла из строя машина с радиостанцией, перевернулись кухни, загорелся штабной автобус. Связь со штабом корпуса по-прежнему отсутствовала. Сильный артиллерийский и минометный огонь по 2-му танковому батальону, по артиллерийским позициям и мотобатальону автоматчиков длился уже более 15 минут. А между тем снова появились бомбардировщики. Обработка нашего пятачка велась с каким-то особым остервенением.
   Вслед за действиями авиации и артиллерии, как и следовало ожидать, началась атака. На горизонте показались немецкие танки. Из леса вынырнули десятки бронетранспортеров с пехотой. Начался штурм наших наспех оборудованных позиций.
   Я чувствовал на себе вопросительные взгляды подчиненных. Это был тот случай, когда от командира требовалось особое самообладание, воля, выдержка. Я отлично понимал, что необходимо выиграть время, хотя бы несколько часов, дождаться темноты, собрать в единый кулак разбросанные батальоны. Но что я мог противопоставить неприятелю? Огонь немногочисленных танков и трех батарей противотанковой артиллерии? Огонь батальона автоматчиков? Положение могла спасти только неукротимая воля обороняющихся. Каждый, кто был на поле боя, понимал: надо во что бы то ни стало устоять. Отходить - некуда! Идти на запад, в гущу вражеской группировки, - бессмысленно; прорываться на юг или на восток к своим войскам - невозможно. Драться, громить врага, бить его по частям, остановить его наступление - вот задача, от выполнения которой зависела судьба сотен людей.
   И задача эта была выполнена. То, что не смогло сделать оружие, сделали люди, их железная воля.
   На время нам удалось остановить вражеские атаки. Это позволило совершить небольшую перегруппировку - расставить лучшим образом артиллерийские батареи, выдвинуть вперед две танковые роты, создать резерв, оттянуть из фольварка штаб бригады: дома польского хутора являлись слишком хорошим ориентиром для авиации и артиллерии противника.
   Я со своим штабом обосновался в глубоком овраге. Каким-то чудом добрался до нас гонец от Федорова. От гонца мы узнали о больших успехах батальона. Нашим танкистам удалось разгромить несколько немецких подразделений. Но этим они не ограничились. Продолжая стремительно наступать, батальон Федорова утром оказался на станции Островец, в глубоком тылу врага. Гитлеровцы, естественно, никак не ожидали появления советских танков и не среагировали должным образом на подходившую колонну. Наоборот, они были убеждены, что приближаются их собственные танки. В это время на станции как раз разгружался эшелон с танками, и гитлеровцы спохватились только тогда, когда в них полетели фугасные и зажигательные снаряды. Паника началась невероятная. Горели танки, вагоны, машины, метались беспомощные солдаты. На площади одна из танковых рот батальона Федорова наткнулась на батальон пехоты, выстроившийся с ложками и котелками у походных кухонь в ожидании завтрака.
   Всего полчаса потребовалось нашему комбату, чтобы завершить разгром вражеского гарнизона. Федоров понимал, что дальше оставаться в Островце нельзя, и повернул батальон назад - навстречу главным силам бригады. Но нас в тот день он не нашел. Мы вели тяжелые бои восточнее Островца.
   К вечеру положение на нашем участке осложнилось. Артиллерийский полк расстрелял почти весь боекомплект и потерял много орудий. Серьезные потери понес 2-й батальон. Поредели роты автоматчиков. Вышел из строя командирский танк, и я лишился связи с Федоровым и Осадчим. Как хотелось в тот момент, чтобы их батальоны ударили с тыла - это могло бы спасти положение.
   В разгар боев противник захватил наши легковые машины. Бои приняли невероятно тяжелый характер. Все, кто мог еще стоять на ногах, вооружившись пистолетами, автоматами, гранатами, пулеметами и просто ракетницами, вели оборонительный бой. Все было пущено в ход. Мы готовы были идти врукопашную.