Драгунский Давид. Годы в броне

   - Мне кажется, я понимаю недоумение некоторых сидящих на этом собрании. Кое-кто думает: "Как же так, дожить до таких лет, пройти большой жизненный путь, занимать такой пост, распоряжаться судьбами многих людей, и вдруг беспартийный!" Я хотел бы чистосердечно поведать присутствующим о моем пути, о том, что привело меня на это собрание.
   Как ни старался генерал казаться спокойным, это ему не удавалось. Лицо его побледнело, рука усиленно мяла какую-то бумажку.
   Сотни глаз пристально смотрели на командира дивизии.
   - Я воевал в первую мировую войну, поначалу рядовым, потом офицером, и хотя не был за царя, воевал честно, как подобает русскому солдату. Был ранен, награжден Георгиевским крестом. А потом революция. Ее я принял всем сердцем, теперь я знал, за что сражаюсь. Дрался с Деникиным, Колчаком, Врангелем. Кончилась гражданская война, но я остался в армии, понимал, что она еще понадобится.
   Почему в партию не вступал? Да как-то не задумывался над этим. Все казалось ясным, определенным. Я же всегда был с большевиками. А то, что без партийного билета, - не смущало. Не всем же быть членами партии. Но вот сейчас не могу. Увидел, что война нынче особенная. Никогда еще не было такой страшной войны. Победа или смерть. Иного пути у нас нет!
   Генерал отошел от дерева, усиленно жестикулируя здоровой рукой. Лицо его раскраснелось.
   Над лесом пронеслись немецкие "юнкерсы". Летели низко: казалось, вот-вот придавят нас к земле. Зенитные батареи открыли огонь, кто-то стал беспорядочно стрелять из винтовки. Генерал Коваленко стоял, не двигаясь, словно высеченный из гранита. Глядя на него, все успокоились. Собрание продолжалось.
   - Второй месяц мы воюем. Деремся за каждый клочок земли. Бойцы наши жизни не жалеют, и храбрее всех воюют коммунисты. Это самые бесстрашные люди. Их мы посылаем в разведку, в боевое охранение, в тыл врага. Вчера за Демяхами погиб коммунист - командир батальона Поляков. Его батальон почти месяц удерживал это село...
   Здесь, на собрании, находится командир танкового батальона. Танкисты участвовали в десятках атак, о них с любовью говорят во всех наших ротах и батареях. Днем они воюют, по ночам вытаскивают подбитые танки, штопают, ремонтируют их - и опять в бой. Только на днях полки Максимова, Самойловича, Семашко выдержали натиск фашистских войск, пытавшихся сбросить нас с плацдарма на реке Осотня. Командиры этих полков - члены Коммунистической партии.
   Генерала снова охватило волнение, и это было заметно окружающим.
   - Нелегкой дорогой пришел я на это собрание. В трудное для Родины время я хочу быть членом партии, которая поднимает народ на борьбу с врагом, хочу быть в рядах тех, кто организует защиту Родины и всегда идет впереди.
   Коваленко присел на пенек.
   Люди молча следили за генералом. Глебов толкнул председателя:
   - Чего замер, веди собрание.
   Никто на собрании не выступал, зато в воздух взметнулись сотни рук. Проголосовали и мы с Ткачевым, хотя не состояли на учете в этой парторганизации. Не удержался и Петр Москалев, тоже поднял руку, забыв, что он пока еще комсомолец.
   Партия в эти минуты приняла в свои ряды еще одного верного сына Кирилла Алексеевича Коваленко.
   Поздно вечером мы возвращались в батальон. Прижавшись друг к другу, молча слушали тихое урчание мотора. Мысли снова возвращались к тому, что слышали сегодня на лесной поляне.
   Как всегда, растормошил нас неугомонный Москалев.
   - Товарищ комбат, на кого похож наш генерал?
   - В самом деле, - очнулся от своих мыслей Ткачев, - наш командир дивизии кого-то напоминает...
   Остаток пути прошел в шумных спорах. Москалев сравнивал Коваленко с Раевским и Багратионом, Ткачев - со Щорсом, а мне генерал Коваленко напоминал бесстрашного комиссара полка Пожарского, который погиб в боях на озере Хасан.
   Ошибка
   Под вечер к нам заехал генерал Коваленко. Он возвращался от командарма. Дивизия получила новую задачу.
   - В чем она заключается? - осторожно спросил я комдива.
   - Задача остается прежней: ни днем ни ночью не давать врагу покоя.
   Генерал сидел на брезентовом стульчике, окруженный танкистами. Тихим уставшим голосом он рассказывал о положении на нашем Западном фронте.
   - Танкисты будут действовать? - спросил Ткачев. Генерал отрицательно покачал головой:
   - Туго без вас, но с недельку продержимся.
   Узнав от Дмитриева об эвакуации с поля двух подбитых танков, Коваленко схватил его руку и долго тряс ее.
   - Вы понимаете, что значат в такое время два танка?
   - Конечно понимаем, иначе не рисковали бы жизнью.
   - Сколько у вас машин в строю?
   - Одиннадцать.
   - Это не так уж мало, комбат. Но я вас все равно придержу. В конце месяца вы будете нужны до зарезу.
   Командир дивизии обошел все роты, выпил крепкого чая и отбыл на свой командный пункт.
   После этого посещения прошло не больше суток, и от Глебова поступила новая команда: быть готовыми к боевым действиям.
   - Что-то случилось на передовой, - вздохнув, заметил Ткачев.
   Танки выползли из своих капониров, заняли лесную поляну и выстроились в колонну. Надвигалась ночь. В лесу она казалась особенно мрачной.
   В тревожном молчании танкисты ожидали приказа. Второй день не работала телефонная связь. Штаб дивизии переместился на новое место, и начальник связи, наверно, забыл о существовании танкового батальона.
   Поздно ночью к опушке леса подкатил громыхающий мотоцикл. Из коляски вывалился человек, спросил, где комбат, и взволнованно протянул мне конверт.
   Коханюк фонариком осветил бумагу. Это был приказ: "Выйти в район Есеной и не допустить выхода немцев в тыл".
   - Чего вы нервничаете? - спросил я офицера связи, который доставил приказ.
   - Немцы прорвали фронт, я едва добрался до вас.
   - В чьих руках Батурино?
   - Не знаю.
   Я понял, что толку от этого человека не добьюсь, и приказал начать движение.
   Головной танк помчал нас с Ткачевым на юг. Колонна сильно растянулась на неровной, извилистой дороге.
   Вторая записка комдива настигла нас недалеко от Батурино. "Нигде не останавливаться, до рассвета быть на месте!" - гласила она.
   Ткачев дернул меня за рукав:
   - Давай разберемся в обстановке. Почему навстречу нам движутся люди?
   Остановили группу бойцов. Старшим оказался командир стрелкового взвода.
   - Что случилось?
   - Фронт прорван, немцы вышли нам в тыл, они уже в Батурино.
   - И много их?
   - А кто его знает...
   - Почему отходите?
   - Приказ комбата.
   Я выскочил из танка, за мной спрыгнул Ткачев.
   Взводному приказал следовать за нами.
   Впереди темными бугорками обозначались дома Батурино.
   Навстречу нам из поселка бежали бойцы, мчались подводы и санитарные машины. Слышалась беспорядочная автоматная и винтовочная стрельба.
   Увидев танки, люди на дороге шарахнулись в сторону, многие залегли в кюветы.
   Кто-то закричал:
   - Немецкие танки!
   В нашу сторону полетели снопы трассирующих пуль. Головная машина остановилась, к ней подстроились остальные.
   - Товарищи, вы ошиблись! Это советские танки! - во все горло стали кричать мы с Ткачевым.
   Стрельба стихла. Меня обступили командиры танковых рот. Всех волновал один вопрос: что делать дальше?
   Посоветовавшись с комиссаром, я объявил, что батальон будет выполнять приказ комдива: занять Есеную. Сказал это, и самого охватило сомнение: "А что, если Батурино действительно в руках противника? Вести бел пехоты ночной бой в довольно крупном населенном пункте бессмысленно. Нас всех перебьют". И вдруг меня осенило. Громко скомандовал:
   - Выходи!
   Зазвенели бронированные люки. Меня окружили танкисты.
   - Водителям и наводчикам оставаться в танках, остальным - за мной в Батурино!
   Наспех созданная рота, одетая в комбинезоны и танковые шлемы, вооруженная пистолетами и ракетницами, ускоренным шагом вошла в село. Танки, ведомые Коханюком, медленно ползли вслед за нами.
   В поселке продолжалась стрельба, черные тени мелькали по переулкам, по улице неслись санитарные двуколки.
   Как только в Батурино вошли наши танки, "пехотная" рота прочесала все вдоль и поперек. Фашистов в поселке не оказалось...
   К рассвету мы добрались до своего района.
   Нас встретил генерал Коваленко. Спросил, почему задержались. Я без утайки рассказал, какой конфуз получился в Батурино.
   - Дыма без огня не бывает, комбат, - выслушав меня, сказал командир дивизии. - А сегодня в Батурино получилось форменное недоразумение.
   От генерала я и узнал подробности ночного происшествия. Во второй половине дня на участок обороны прибыло пополнение. Нарушив маскировку, маршевые роты на глазах у противника стали вливаться в батальоны, находившиеся в первых траншеях. Мало того, командиры, прибывшие с пополнением, плохо представляли расположение наших подразделений и длительное время дефилировали вдоль фронта. Противник, естественно, заметил это необычное оживление на нашей стороне, немедленно открыл сильный минометный и пулеметный огонь. Позднее группа фашистских танков предприняла вылазку, контратаковала левый участок обороны и прорвалась в тыл одному из наших батальонов, который как раз проводил смену подразделений. И новобранцы растерялись...
   - Выходите к реке, - приказал генерал, - и не допускайте выхода немцев. Заодно подкрепите танками нашу оборону. Уже одно ваше появление успокоит стрелков. Народ, в общем-то, обстрелянный. Не то что у Батурино. Там действовали новобранцы.
   Танки, ведомые Коханюком, ушли на юг.
   Мне было приказано остаться при штабе дивизии. Впервые за время боев я видел командира дивизии мрачным и крайне раздражительным. Не обращая на меня внимания, он устроил разнос Глебову и его штабу.
   - Я не виню отходивших солдат, ими никто не управлял. Но как вы могли такое допустить?
   Глебов чувствовал свою вину и не оправдывался. К счастью, на выручку подоспел оперативный дежурный.
   - Товарищ генерал, вас требует к аппарату командарм.
   Воцарилось гробовое молчание. Коваленко устало направился в свою землянку.
   Мы с Глебовым остались одни.
   - Комдив прав, я дал маху, - расстроенно сказал он. Я попытался успокоить однокашника.
   - Чего там! Сам вижу свое упущение... Не проверил тот участок. А там были одни новобранцы.
   Котелок крепкого чая восстановил наши силы, успокоил нервы. К Глебову вернулся свойственный ему оптимизм.
   - К счастью, все закончилось благополучно... Вот где настоящая полевая академия, - продолжал он. - И знаешь, о чем я все чаще думаю? Слишком ударялись мы в годы учебы в теорию, увлекались Каннами, преследованиями, окружениями...
   - Но ведь без теория нельзя, Виктор Сергеевич! - не удержался я. - С вами трудно согласиться... Наша Фрунзевка очень много дала каждому из нас... А рецептов на все случаи жизни не существует...
   В начале сентября начались заморозки. Маленькие речушки и небольшие проталины к утру покрывались тонким слоем льда. Стало холодно и сыро. Бойцы в минуты затишья утепляли блиндажи, углубляли траншеи, рыли лисьи норы в стенах окопов, обживали высоты, опушки и поляны лесов.
   За последнюю неделю мы провели несколько безуспешных атак. В строю осталось всего пять танков. Многих ребят потеряли убитыми, многих ранило.
   Трудное положение создалось и во всей нашей дивизии. Фронт ее растянулся на шестнадцать километров, резервы иссякли, а пополнения не ожидалось...
   В землянке Глебова было душно. В маленькой, накаленной докрасна печурке потрескивали сухие сучья, из светильника - снарядной гильзы - к низкому бревенчатому потолку вырывался красный огонь.
   - Придется твоих танкистов посадить в окопы, - сказал начальник штаба, в упор поглядев на меня.
   - Виктор Сергеевич, выслушай меня внимательно, - взмолился я. - Война только начинается. Танкисты будут еще очень нужны. Их нелегко сразу подготовить! Курсанты - завтрашние офицеры, которым суждено будет завершать войну. Мы обязаны поберечь ребят.
   Глебов выслушал меня, не перебивая, потом позвонил генералу. Несколько минут длился их разговор, но эти минуты показались мне вечностью. Наконец начальник штаба встал, положил трубку, вплотную подошел ко мне:
   - Все решено, комдив не отменяет своего приказа. Завтра же надо занять оборону на участке Ерохово, Жидки.
   Судьба батальона была решена. Танкисты на время становились пехотинцами. Им выделялся район обороны, который они должны были прочно удерживать.
   С трудом добрался я по тропинкам до опушки леса, где стояла санитарная машина батальона. В машине отдыхали наши ребята. На полу лежал Коханюк. Ткачев храпел, забравшись на подвешенные к потолку носилки. Голова Петра Москалева виднелась в окне, Батальонный врач Людмила Федорова чему-то улыбалась во сне.
   - Подъем! - громко крикнул я.
   Личный состав собрался в глубоком узком овраге.
   В предрассветной тишине звонко раздавался голос Андрея Ткачева:
   - Комсомольцы, друзья мои, получена боевая задача: залечь, зарыться в окопах и траншеях и не пропустить врага на север. Таков приказ Родины, а это высший закон для нас. Пока не хватает танков - будем сражаться, как пехотинцы: с карабинами и автоматами. Летчики, не имеющие самолетов, лежат в окопах и бьют врага. Матросы покидают свои корабли, выходят на берег и отстаивают Ленинград и Одессу. Разве мы, танкисты, хуже их?
   - Не хуже! И мы не опозорим чести танкистов! - раздалось в ответ.
   Только вчера в землянке у Глебова я горячо доказывал, что место танкиста - в танке. А сегодня... Мои подчиненные, девятнадцатилетние комсомольцы, оказались более сознательными и мужественными, чем их командир.
   Ко мне подошел Ткачев:
   - Ну что скажешь?
   - Три ноль в пользу ребят!..
   Нас окружили танкисты.
   - Танковые шлемы у нас отберут?
   - Комбинезоны снимут?
   - Нет-нет, ребята! - успокоил я. - Никаких касок, всем оставаться в танковой форме.
   Сняв фуражку, я смахнул рукой пыль с бархатного околышка и лихо водворил фуражку на голову.
   ...Около двух недель держали танкисты свой район обороны. Вооружившись пулеметами, автоматами, винтовками, вместе с минометной и артиллерийской батареями мы отражали вражеские атаки. А на флангах и позади нас, как часовые, стояли пять танков - наш последний подвижной резерв.
   По ночам ходили в разведку, лежали в засадах, сидели в боевом охранении. А днем перед нами, как бельмо на глазу, торчала неуклюжая длинная высота, обозначенная на картах отметкой 120,0. Второй месяц находилась она в руках противника. Там окопалась немецкая пехота, усиленная танками, там были оборудованы наблюдательные пункты. С высоты 120,0 фашисты видели весь наш тыл, все подходы к передовым позициям, все наши передвижения и перемещения.
   В один из дней меня снова вызвали к генералу. Оторвавшись от карты, Коваленко спросил:
   - Как дела, "пехотинцы"?
   - Полный порядок, как в танковых войсках!
   Командир дивизии приветливо улыбнулся:
   - Хватит сидеть кротами. Пора выйти наружу и размять свои косточки. Он подвел меня к карте, пальцем указал на осточертевшую нам высоту: - Не надоело вам созерцать перед собой это сокровище?
   - Надоело, товарищ генерал.
   - Что предлагаете сделать с ним?
   - Захватить! - не задумываясь, выпалил я. - Наши комсомольцы осилят такую задачу. Только поручите!
   Комдив подошел и обнял меня:
   - Я рассчитывал на. это. Вручайте боевой приказ, Виктор Сергеевич, сказал он начальнику штаба.
   Вместе с Ткачевым мы поспешили к опушке леса, где приткнулась наша санитарная машина, которую танкисты ласково называли палочкой-выручалочкой.
   - А знаешь, комбат, здорово все получилось, - на ходу заметил Андрей Ткачев. - Ребята давно рвутся в бой...
   МЫ БУДЕМ В БЕРЛИНЕ!
   Ночь перед атакой была тревожной. Высота оказалась горбатая, длинная, со множеством лощин и оврагов. Как мы ни пытались прощупать, разведать ее обратные скаты, сделать это не удалось. Не многое засекли и артиллерийские наблюдатели.
   В последние дни фашисты прекратили движение вдоль фронта. Они зарылись глубоко в землю, надежно упрятав орудия и пулеметы. Перестали тарахтеть танковые моторы. Судя по всему, враг намеревался прочно удерживать эту ключевую позицию.
   Командир дивизии вызвал меня на КП и лично просмотрел план боя. Было решено развернуть на широком фронте имеющиеся пять танков и за каждым из них пустить в наступление по стрелковой роте.
   Обескровленные в предыдущих боях роты насчитывали по тридцать - сорок человек. В отдельную роту влились танкисты, не имевшие боевых машин. Таких набралось свыше ста человек, командовал ими Петр Москалев.
   Генерал одобрил мое предложение. Оно сводилось к тому, что сформированный объединенный батальон пехоты возглавляю я, а группу танков поведет в бой Ткачев. Несколько дней ушло у нас на разведку тропинок и лесных просек. Для каждого танка были определены ориентиры.
   Договорились мы и с командиром артполка майором Семашко. Он собрал все свои орудия, боеприпасы. И в 6 часов 30 минут заговорила его артиллерия. Мы залегли в пустых окопчиках, зарядили автоматы и карабины. Еще раз ощупали бутылки с зажигательной смесью и противотанковые гранаты.
   Мы крепко обнялись с Ткачевым и командиром роты Сидоровым.
   - Не задерживайте танки, тяните нас за собой, - сказал я комиссару.
   - Понял, понял, браток. Да и ты со своей пехотой не мешкай, догоняй нас, - с улыбкой ответил Андрей.
   Петр Москалев, командовавший танкистами в пешем строю, посмотрел на светящийся циферблат танковых часов и подал команду. Над опушкой леса повисли зеленые ракеты. Это был сигнал атаки.
   Тронулись танки, за ними пошла пехота.
   К высоте мы пробирались перебежками, поддерживаемые огнем своей артиллерии.
   В открытом поле стало светло. Я видел, как наши танки, стреляя, с ходу ворвались на гребень высоты. Прокатилось протяжное "ура!". Только теперь открыла ответный огонь вражеская артиллерия. К счастью, снаряды падали на опушке, которую мы оставили полчаса назад. Гитлеровцы были застигнуты врасплох. Расчеты и планы, которые мы разработали, оказались верными. Стремительная атака и массированный огонь нашей артиллерии по высоте сделали свое дело.
   Отступая, фашисты бросили минометную батарею, два исправных танка, с десяток пулеметов, сотни гранат. Были захвачены и пленные.
   Используя панику в стане врага, мы немедленно взялись за организацию обороны. Установили пулеметы, закопались поглубже, подготовили для стрельбы прямой наводкой два батальонных орудия. Пятерка танков вышла в лощину и перехватила основные дороги.
   Относительно легкая победа и радовала, и настораживала нас. Все понимали: не миновать жаркого боя.
   Шел одиннадцатый час, а вокруг царила тишина. Телефонисты наладили связь, и состоялся первый разговор с генералом.
   Комдив был радостно взволнован.
   - Товарищ Драгунский, обнимаю вас и ваших ребят. Они у вас молодцы! Теперь задача - удержать высоту. Вся артиллерия будет работать на вас. Во второй половине дня полк Самойловича перейдет в атаку, чтобы отвлечь от вас внимание противника.
   - Будем держаться, товарищ генерал. Единственная просьба к вам вышлите на высоту Семашко. Пусть его КП будет рядом со мной, тогда нам будет легче.
   - Добро, добро, комбат. Семашко и без заявки давно умчался к вам... Передаю трубку комиссару дивизии Кабичкину.
   Комиссар тепло поздоровался, поздравил с победой.
   - Действиями нашего батальона остался доволен Военный совет армии. Но день только начинается, глядите в оба...
   Над нами появились вражеские самолеты. Сначала пробороздил небо "горбыль", потом низко проплыла "рама". В это время на высоте появился командир артполка Семашко.
   - Ну теперь берегитесь... Скоро начнется, - многозначительно сказал он.
   К сожалению, так оно и было. Сначала гитлеровцы ударили по лесу, где укрывался полк Максимова. А потом и наша высота задрожала от разрывов снарядов и мин. Не успели мы прийти в чувство, нагрянули вражеские бомбардировщики. От взрывов бомб дрожала и стонала земля. Взрывной волной от близко упавшей фугаски снесло перекрытие нашей землянки, а нас засыпало землей. Выкарабкавшись с большим трудом, мы перебежали в соседнюю землянку.
   На изуродованной воронками высоте наконец наступила относительная тишина.
   Телефонная связь со штабом дивизии прекратилась. Уцелела только рация майора Семашко.
   У фашистов получилась заминка, они топтались на месте. Мы воспользовались этим и стали приводить себя в порядок, подтянули огневые средства. Я срочно договаривался с Ткачевым о совместных действиях. Медики подбирали раненых.
   Чуть позже наш КП перебазировался в уцелевший блиндаж начальника штаба батальона. Только расположились, позади загрохотала наша артиллерия. Мы догадались: полк Самойловича вступил в бой, чтобы отвлечь от нас главный удар врага.
   "Мы не одни. Теперь устоим", - подумал я.
   ...Затишье на нашем участке длилось недолго. Над лесом со стороны деревни Жидки показались клубы синего дыма. Послышался шум танковых моторов. Потом над верхушками деревьев взвились сотни белых ракет, от опушки оторвались десятки черных паучков и поползли на нашу высоту. Я посмотрел на командира артполка. Семашко понял меня без слов.
   - Рано открывать огонь, - сказал он.
   За вражескими танками шли бронетранспортеры с пехотой. С каждой минутой они приближались к нам. Семашко теперь уже сам поглядывал на меня:
   - Начнем?
   - Давай подпустим еще немного, вон до тех трех сосен.
   Взмахом руки я подал сигнал. И сразу ожила наша притихшая было высота. Ударили батальонные пушки и минометы. Открыли огонь тридцатьчетверки. В лесу заговорили дивизионы Семашко.
   Вражеская пехота, застигнутая врасплох нашим огнем, рассыпалась веером и залегла.
   Загорелись два фашистских танка и бронетранспортер. В стане неприятеля произошла заминка, правда, длилась она недолго. Гитлеровцы опомнились, вызвали авиацию, снова двинулись вперед их танки. Наш огонь опять заставил врага остановиться. Он подтянул пехоту и бросил ее в новую атаку.
   Два часа длилось это методичное наступление.
   Солнце постепенно уходило на запад, прячась за лесом.
   Запылал еще один вражеский бронетранспортер, нам удалось подбить немецкий танк, но гитлеровцев это не остановило.
   Снаряды у нас были на исходе. Орудия прямой наводки вышли из строя. Вся надежда была на наши уцелевшие четыре танка и артиллерию Семашко.
   - Давай, друг, пропустим немецкие танки и весь огонь обрушим на пехоту, отрежем ее от танков, - говорю я Семашко. - А ночью будем с бутылками охотиться за прорвавшимися машинами.
   Так и сделали. Весь огонь направили на пехоту. И она не выдержала, залегла. Но опять появились над нами проклятые "мессершмитты". С полчаса безнаказанно утюжили высоту. А когда они улетели, на наши траншеи и блиндажи, как по команде, ринулись десять немецких танков, следовавшая за ними пехота вскоре очутилась в наших окопах. Разгорелся рукопашный бой.
   Смертельная схватка шла в траншеях, в блиндажах, на обратных скатах высоты. Отходить к лесу не было смысла. Казалось, все пропало. Единственную надежду мы возлагали на наступление ночи, но солнце, как назло, никак не скрывалось за горизонтом.
   Уцелевшие орудия Семашко работали в невиданном темпе.
   И вдруг все изменилось, будто кто-то шутя передвинул кинокадры. Шум боя ослабел. Что произошло? Я выскочил из блиндажа и увидел, что вражеские солдаты бегут к лесу.
   И тут все прояснилось. Ткачев, видя безвыходность положения, все свои оставшиеся танки направил на фланг противника. Наши машины смяли часть пехоты, подбили два немецких танка. Тут-то и побежала вражеская пехота, а за ней устремились фашистские танкисты: они боялись действовать изолированно в условиях надвигавшейся ночи.
   Я успел добежать по траншее до Москалева. Он поднял роту и с криком "ура!" бросился преследовать гитлеровцев. Высоту быстро очистили от врага. Удачный маневр Ткачева спас весь батальон. Но комиссар батальона продолжал преследовать фашистов.
   Наконец солнце сжалилось над нами и скрылось за горизонтом. В темноте ярко пылали танки в бронетранспортеры. Языки пламени лизали низкое небо.
   Коханюк надрывался у рации.
   - Где Ткачев? - спросил я.
   - Третий раз передаю ему одно и то же - вернуться на высоту.
   - Что же он?
   - Твердит одно: "Вас понял. Веду бой. Меня атакуют с трех сторон. Не могу прорваться к вам".
   Прошел еще час. Радио Ткачева совсем перестало отвечать, стрельба прекратилась. Ко мне подошел Москалев.
   - Товарищ комбат, разрешите мне пойти с ротой на выручку Ткачеву. Я знаю эти места.
   Я разрешил, и Москалев нырнул в темноту.
   Через несколько часов он снова появился на пороге землянки. Бледный свет коптилки падал на его измученное лицо.
   Мы сразу поняли: случилось несчастье.
   - Комиссар... наш комиссар... - чуть слышно прошептал Петр.
   Говорят, на фронте привыкают к смерти. В этом есть горькая доля правды. Но известие о гибели комиссара так больно резануло нас по сердцу, такое огромное горе свалилось на наши плечи, что казалось - этого не выдержать.
   Зазвонил телефон. Связисты сумели-таки наладить телефонную связь и соединили меня с генералом.
   Голос комдива показался далеким-далеким:
   - Как дела?
   - Плохи, товарищ генерал.
   - Почему?
   - Ни одного танка в строю не осталось. Орудий нет. Большие потери в людях. Убит комиссар...
   Генерал тяжело дышал в трубку.
   - Я и не знал, комбат, что вы пессимист. Не падайте духом. Сегодня ваши подчиненные сделали большое дело. Передайте ребятам, что и впредь мы будем драться за нашу землю так, как нынче дрались они... Слушайте внимательно, комбат. Командарм приказал представить вас лично и всех подчиненных к награде. Завтра наградной материал должен лежать у меня на столе. К утру вас сменит Максимов. Я даю ему артполк и дивизион истребителей танков. Вашему батальону надлежит собраться в батуринском лесу. Вас ждут новые дела...