Драгунский Давид. Годы в броне

   Охрипшими голосами передавалась команда: "Бить по пехоте, отсечь ее от танков!" В этом мы видели единственное спасение, ведь танки без пехоты не могли в предвечерние сумерки вести наступление на глубокий овраг, в котором мы залегли. А сумерки сгущались с каждой минутой. И вдруг прекратились бомбардировки с воздуха, замерли на земле танки, залегла немецкая пехота. (Только на следующий день узнал я причину, заставившую фашистов остановить наступление. К ним в тыл вышел батальон Федорова, а на правом фланге появились танки Осадчего.)
   Спасительная ночь густой мглой окутала наш овраг, и мы воспрянули духом, хотя положение наше по-прежнему было не из веселых. Я остался с экипажами без танков, с расчетами без орудий, со связистами без радиостанций, с шоферами без машин. Потери были велики, но, несмотря на это, бригада продолжала жить и бороться. Старченко привел в порядок свой батальон, мы пополнились подошедшими разведчиками, саперами. После этого пешая группа, с которой я решил прорывать вражеское кольцо, чтобы соединиться со своими танковыми батальонами, достигла тысячи человек.
   Мы начали готовиться к ночному броску. Но и противник перегруппировывал силы, намереваясь с наступлением рассвета окончательно расправиться с нами. Свою пехоту немцы расположили по восточным склонам нашего оврага, расставили десятки пулеметов, несколько минометных батарей, танками опоясали все выходы из нашего района. Главный расчет они строили на том, что мы наверняка испугаемся танкового заслона, бросимся в сторону засевшей пехоты и попадем под ее мощный пулеметный и автоматный огонь, от которого не спастись.
   Но гитлеровцы забыли, что имеют дело с опытными танкистами, знающими не только сильные, но и слабые стороны танков.
   Для нас не было секретом, что ночью они слепы, прицельный огонь их неточен, управление неустойчиво.
   Без малейших колебаний я принял решение нанести главный удар по танковой группировке врага. Успех ночной атаки зависел от нашей дисциплины, организованности и решительности.
   Небольшая группа автоматчиков огнем и демонстративными действиями привлекла к себе внимание немецких пехотинцев, которым показалось, что мы попадаем в искусно расставленные сети. На самом же деле мы приступили к реализации намеченного плана. Условный сигнал - и сотни людей поползли по мокрой траве в направлении немецких танков. Одежда наша сразу пропиталась росой. Люди, целые сутки не бравшие в рот ни крошки хлеба, продвигались с трудом, теряя последние силы. На преодоление трехсот - четырехсот метров ушло более часа. И все-таки цель была достигнута. Оказавшись рядом с танками, в мертвой зоне, где огонь их не так уж опасен, все мы вскочили на ноги и с криком "ура!" бросились к танкам. Мы забрасывали их гранатами, швыряли в моторные люки траву, землю, все, что попадалось под руку. Ярость людей была так велика, что они крушили все встречавшееся на пути. Немецкие танкисты, не на шутку перепугавшись, задраились в своих бронированных коробках.
   В поединке с фашистскими танками победа осталась за нами. Прорвав боевые порядки врага, мы ринулись на соединение с нашими батальонами. Позади остался еще один трудный боевой день. А сколько таких дней на счету у каждого фронтовика! На рассвете вышли к большому полю. На нем кое-где еще торчали головки лука, репы, моркови. Все накинулись на овощи и стали есть. Подкрепившись таким образом, мы вновь обрели силы для двадцатипятикилометрового броска к фронту.
   Перед Опатувом столкнулись с еще одной немецкой частью, занявшей оборону на нашем пути. Но теперь, после соединения с батальонами Осадчего и Федорова, мы без особого труда разгромили ее, а утром уже были в расположении войск родной 3-й гвардейской танковой армии.
   В середине дня в большом штабном автобусе, загнанном по самую крышу в глубокую яму, состоялась встреча с командиром корпуса генералом Василием Андреевичем Митрофановым. Мне хотелось, чтобы он знал, какую горечь и обиду пережил я за вчерашний день. Генерал молча слушал мой доклад, не прерывал даже тогда, когда посыпались упреки по адресу штаба корпуса. Он хорошо понимал мое состояние.
   - Как же, товарищ генерал, действовать без связи, без разведки, в одиночку? Почему вы не разрешили мне остановиться у Лагува, мало того, потребовали выполнения нереальной задачи? Что я мог сделать один без поддержки главных сил корпуса?
   Генерал Митрофанов продолжал молчать, не сводя с меня глаз. Потом поднял телефонную трубку и соединился с командармом:
   - Драгунский находится у меня. Задачу выполнил, дошел до Островца и Бодзыхува, обнаружил подход новых эшелонов. Очевидно, выгружается свежая немецкая танковая дивизия. Полагаю, что контрудар в сторону Опатува, Сандомира неминуем в ближайшие дни.
   Закончив доклад, Митрофанов внимательно выслушал командарма и в свою очередь сказал:
   - Я вас понял. Сделаю, как приказано. Интересуетесь его настроением? Обижается на нас за отсутствие связи, разведки, за то, что не дали в помощь Головачева и Слюсаренко, не выделили авиацию. Сидит у меня в автобусе и допекает меня... А трубку сейчас передам.
   - Ваше состояние мне понятно, - услышал я через секунду голос Павла Семеновича Рыбалко. - Но поймите же и вы нас: мы ведь не на прогулку вас посылали. Нужно было выяснить, что делается в тылу у противника. Командующий фронтом приказал послать туда сильную группу. Выбор пал на вашу бригаду. Нам же было приятно услышать, на что способны наши танкисты.
   - Товарищ командующий, спасибо вам за доверие. Но разрешите все же мне высказать все, что накипело на душе.
   - Охотно слушаю.
   Ободренный этими словами, я более твердым голосом продолжал:
   - Зачем было скрывать от меня правду? Я должен был знать, чего вы хотите от меня и от подчиненных мне танкистов. Зная свою задачу, мы могли бы действовать иначе...
   - Дорогой друг! - перебил меня командарм. - Я согласен, что подчиненным надо говорить правду, и только правду. Но иногда в интересах дела не следует раскрывать все карты... Если бы вам сказали, что бригада направляется в разведку, уверяю вас, она дальше Сташува не пошла бы. Тот же Федоров добросовестно сообщал бы: "Наблюдаю, высматриваю, заметил". Этим бы дело и ограничилось. А так за одни сутки вы пробрались на шестьдесят километров в глубь вражеской обороны и на многое раскрыли нам глаза...
   Павел Семенович Рыбалко душу человеческую знал хорошо, и спорить с ним было трудно...
   Немного отдохнув и получив в тот же день от командарма несколько десятков танков, мы сразу вступили в бой. Враг рвался к Опатуву, Сандомиру. Бои на плацдарме вспыхнули с новой силой...
   * * *
   Спустя полгода мы снова оказались в сташувских лесах, на том самом дорого доставшемся нам плацдарме и как раз в тех местах, где дралась 55-я бригада.
   Проехали через большую поляну. Где-то здесь, на лесной опушке, в августе прошлого года был подбит командиром батальона Осадчим "королевский тигр". Бой длился несколько часов. Прорваться вперед было нелегко: мощные скорострельные танковые пушки гитлеровцев плотной огневой завесой преградили нам путь. А властный, суровый голос командира корпуса Василия Андреевича Митрофанова требовал продвижения вперед, и только вперед.
   Я метался из стороны в сторону в поисках выхода. Под рукой оказался батальон Осадчего - последний резерв командира бригады. Его-то я и бросил в одну из лесных просек. Осадчему удалось выйти в тыл немецкой засаде. Огонь батальона Федорова с фронта, а затем удар во фланг и тыл, предпринятый Осадчим, заставили фашистов отойти. Путь вперед был открыт для нас...
   И вот сейчас в машине разгорелся спор между Дмитриевым и Свербихиным. Александр Павлович утверждал, что первый "королевский тигр" был подбит Осадчим именно на той поляне, которую мы в тот момент проезжали. Свербихин доказывал, что танковая дуэль произошла в другом месте. В спор вмешался шофер Георгий Гасишвилиа:
   - Нет, нет, не здесь, - с заметным грузинским акцентом сказал он. - Да вы сейчас сами увидите. Я очень хорошо помню место. Я ведь даже слил бензин из того "тигра". Было это на лесной опушке.
   Дмитриев стоял на своем, а переспорить его было трудно.
   Но Гасишвили был прав. Проехав несколько километров, мы увидели на опушке обгоревший танк с фашистской свастикой на борту. Это был он, подбитый Осадчим "королевский тигр". А чуть дальше, там, где начиналось поле, на котором стояло несколько одиноких сосенок, виднелось небольшое кладбище. Здесь были похоронены бойцы нашей бригады, погибшие в боях за Сандомирский плацдарм.
   Георгий Гасишвили притормозил машину. Мы подошли к могильным холмикам, стали читать знакомые имена боевых товарищей - Андровского, Кузьмина, сержанта Володи Самойловича и многих других дорогих нам людей, с которыми породнила нас война и которых забрала война. Сняв шапки, поклонились могилам. Молчал Гасишвили, тяжело дышал Дмитриев, мрачно оглядывал маленькое кладбище Свербихин.
   У могилки нашего любимца Володи Самойловича стоял, как часовой, молодой тополек. На небольшой латунной пластинке с именем и фамилией сержанта были выгравированы цифры "1927-1944".
   Шестнадцатилетним пареньком пришел он к нам в бригаду осенью 1943 года на Днепре. В боях Володя завоевал право на уважение. Бойцы постарше полюбили его, как родного сына. Молодые танкисты видели в нем веселого, храброго друга. Это был скромный, мечтательный и в то же время очень храбрый юноша. Порой мне казалось, что он даже не понимает, что такое смерть, хотя я знал: в 14 лет мальчик уже испытал ужасы ленинградской блокады, пережил потерю всех близких, видел беспримерный героизм защитников родного города. В те дни Володю встречали и на позициях артиллеристов, и в траншеях стрелков. Потом его - ослабевшего, истощенного - вывезли на Большую землю и там поставили на ноги, а через год мальчик прибился к нашей танковой части и вскоре стал заправским танкистом. Он был для нас олицетворением юности, светлого будущего, и мы оберегали паренька, хотя знали, что на войне смерть ежеминутно подстерегает каждого. Володя стал башнером на командирском танке. Мне казалось, что это самое безопасное место: танк находился на командном пункте командира бригады в одном-двух километрах от противника и был лучше защищен. И все же...
   Несчастье с Володей произошло 21 августа 1944 года. День был жарким и спокойным. Казалось, гитлеровцы решили дать нам "выходной". К полудню, разморенные зноем, бойцы прикорнули в траншеях. Но во второй половине дня сотни самолетов несколькими волнами обрушились на нашу оборону и начали кромсать ее. Все содрогалось от взрывов сверхтяжелых бомб и мощного артиллерийского обстрела. Истошно визжали над нами мины немецких шестиствольных минометов. "Мессершмитты" на бреющем полете обстреливали из пулеметов все живое. А по земле в нашу сторону ползли вражеские танки. За ними следовала пехота на бронетранспортерах.
   Немцы наступали методично, с нарастающей силой. Наш изрядно ослабленный фронт был прорван. На правом фланге образовалась зияющая брешь, в которую устремились немецкие танки. В этот критический момент встал во весь рост командир соседней 23-й мотобригады Александр Головачев. Он повел в контратаку офицеров своего штаба и солдат комендантского взвода. Отходившие подразделения остановились. Я видел со своего КП, как к Головачеву со всех сторон бежали люди. Контратакующая группа увеличивалась с каждой минутой, и вскоре все перемешалось в ожесточенной рукопашной.
   На помощь Головачеву командование бригады бросило танковый батальон Осадчего. Я тоже пошел с этим батальоном в атаку.
   На левом фланге усилила огонь соседняя с нами танковая бригада полковника З. К. Слюсаренко. Гитлеровская пехота не выдержала контратаки и, отрезанная от своих танков, стала откатываться. Но немецкие танки продолжали наступать, не замечая отхода своей пехоты. Отдельные танки вышли к нам в тыл. Нужно было расправиться и с ними. Часть батальона Осадчего развернулась против фашистских боевых машин. В тыл им двинулась группа из мотобригады Головачева. Увидев это, я бросил на поддержку группе свой последний резерв два танка: мой и начальника штаба. Бой уже шел сзади нас. Трудно было разобраться, чьи снаряды летят, кто стреляет. Боевые порядки смешались. Разобщенные подразделения и неуправляемые отдельные танковые группы дрались изолированно. Горели наши и вражеские тайки, взрывались автомашины. Над полем боя неожиданно появились советские самолеты. Они покружили над нами, но с воздуха невозможно было разобраться в обстановке, и самолеты отвалили в сторону.
   Два часа еще шел кровопролитный бой на нашем пятачке. Героически дрались пехотинцы Головачева, храбро бились танкисты Слюсаренко, истекали кровью танкисты 55-й бригады.
   В самый критический момент подошла помощь, и враг откатился.
   К утру мы разыскали наш командирский танк. С распоротым боком, с разорванной на части гусеницей, он неуклюже уткнулся в воронку. В каких-нибудь двух-трех десятках метров от него стояли два сгоревших фашистских танка с изуродованными башнями, с опущенными в землю хоботами-пушками. Тут же лежал перевернутый набок немецкий тупорылый бронетранспортер.
   В заросшем бурьяном овражке, прикрытый куском рваного брезента, лежал Володя Самойлович. Рядом мы нашли его верных друзей - командира танка Евгения Белова и механика-водителя Виктора Савина. Оба были тяжело ранены и лишь чудом остались в живых.
   От Белова мы и узнали подробности этого боя. Ребятам удалось подбить четыре вражеских танка - Володя стрелял метко, - но экипаж оказался в тылу у немецких танкистов. И тут один за другим два немецких снаряда пронзили борт и основание башни танка. Третий снаряд угодил в гусеницу, и она отлетела в сторону. Потерявшая подвижность машина зарылась в песок. Тяжелораненые Виктор Савин и Евгений Белов без сознания распластались на снарядном ящике. А Володя Самойлович не сдавался: пушка была цела и оставался еще десяток снарядов. Он продолжал неравную борьбу.
   Ни одного снаряда, ни единого патрона, ни одной ракеты не осталось в танке. Так закончил свою короткую жизнь юный ленинградец...
   Громя фашистского зверя на польской земле, обагренной кровью советских солдат и польских патриотов, мы неизменно чувствовали помощь и поддержку братского польского народа.
   Не могу не рассказать волнующую историю, которая произошла в те памятные дни.
   На одном из участков сандомирского плацдарма в районе Островец, Бодзыхув, Воля-Груецка группа танков нашей бригады после ожесточенных боев во вражеском тылу не смогла прорваться к основным силам. Прошло несколько дней. Связь с этой группой прервалась, и мы ничего не знали о судьбе танкистов. Посланные на поиск разведчики не вернулись. Шли недели, месяцы... Мы считали всех товарищей погибшими.
   Миновало почти четверть века. И вот в День танкистов в сентябре 1967 года "Красная звезда" опубликовала статью полковника запаса Героя Советского Союза П. Е. Брайко "Кто вы, четыре танкиста?".
   Просматривая статью, я неожиданно встретил названия населенных пунктов, знакомые по боям в августе 1944 года на сандомирском плацдарме. Это насторожило меня. Стал читать внимательнее. Да, в газете рассказывалось о событиях, имеющих непосредственное отношение к боевым действиям нашей бригады: о судьбе экипажа танка, подбитого фашистами в неравном бою, о том, как польские крестьяне Францишек и Казимера Цымбалы спасли жизнь четырем советским воинам.
   А было это так. Покинув танк и захватив с собой оружие, танкисты решили пробраться к своим, но пути отхода были блокированы эсэсовцами и жандармерией. Мало того, гитлеровцы неожиданно начали прочесывать местность. Пытаясь уйти от преследования, наши ребята заскочили в первый попавшийся двор. Они рассчитывали на помощь местных жителей. И не ошиблись.
   Хозяевами дома оказались польские крестьяне муж и жена Цымбалы. Неподалеку слышалась автоматная стрельба. Раздумывать было некогда, и поляки спрятали танкистов в картофельной яме. Через несколько минут во дворе Цымбалов появилось около десятка фашистов. Угрожая хозяевам дома автоматами, они стали искать русских танкистов.
   На протяжении нескольких дней немцы обшаривали буквально каждый двор в Воле-Груецкой и усиленно охраняли дом Цымбалов. И все же те умудрялись по ночам передавать своим подопечным пищу и воду.
   За то, что крестьяне отказались выдать советских воинов, гитлеровцы отправили в концлагерь всех мужчин деревни. Среди них был и Францишек Цымбал. Казимера осталась с матерью-старушкой и четырьмя маленькими дочерьми. И все же, ежеминутно рискуя жизнью детей, смелая полячка продолжала заботиться о русских парнях.
   Положение стало критическим, но хозяйка дома не пала духом. По ее предложению танкисты продолбили дыру в погреб, через которую легче было передавать пищу и воду. Так продолжалось 156 дней и ночей, пока 12 января 1945 года в Волю-Груецкую не пришла Советская Армия.
   Спустя много лет после войны Советское правительство наградило супругов Цымбалов орденами Отечественной войны (Францишека - посмертно).
   Прочитав все это, я очень захотел увидеть замечательную польскую патриотку. И случай помог: Советский комитет ветеранов войны пригласил Казимеру Цымбал в Москву. Как родную мать, как близкого и дорогого друга встречали Казимеру спасенные ею танкисты, ветераны войны и просто незнакомые люди, узнавшие о ее подвиге.
   С Казимерой приехала ее старшая дочь Альфреда, которая в годы войны вместе с мужем Тадеушем Иреком и со своим братом Михаилом сражалась в рядах польских партизан.
   Гости из Польши побывали у меня в гостях. Большой радостью было для Казимеры Цымбал увидеть за празднично накрытым столом спасенных ею танкистов 55-й бригады Кирилла Обозного, Владимира Контарева, Семена Березина. До глубокой ночи длилась волнующая встреча людей, спаянных братской дружбой, которая родилась в годы совместной борьбы с фашизмом.
   Возле Сташува мы догнали Головачева, Слюсаренко, Чугункова, тоже направлявшихся в штаб армии. На опушке леса, недалеко от окраины города, сделали остановку. Познакомились с офицерами, прибывшими на смену раненым и погибшим. Побалагурили со старыми фронтовыми друзьями - не часто представляется такая возможность. Потом кто-то предложил перекусить, и Дмитриев, не страдавший отсутствием аппетита, подхватил это предложение:
   - Действительно, давайте подкрепимся: ведь в военторге штаба армии зимой снега не выпросишь.
   Вмиг раскинули плащ-палатку, каждый выложил на "стол", кто чем богат. У кого-то нашлась фляжка с "горючим". Все оживились, стали вспоминать прошлое - ведь встретились люди, не первый день воевавшие плечом к плечу.
   * * *
   В Сташуве шофер резко притормозил машину перед Девушкой-регулировщицей - моей давнишней знакомой.
   - Не опоздали, Машенька? - спрашиваем ее.
   - Наши никогда не опаздывают, - улыбаясь, ответила девушка и грациозно взмахнула флажком, указывая нам путь к штабу 3-й гвардейской танковой армии. - Привет однополчанам! - донесся к нам ее звонкий голосок.
   - Машенька, где будешь встречать нас в следующий раз? - громко спросил начальник политотдела.
   - На Одере буду встречать...
   И слова ее сбылись.
   Белокурая Машенька идет с нашей армией по дорогам войны от самого Киева. Она помогала 55-й бригаде выйти за линию фронта в памятные дни 1943 года в Паволочи. Танкисты видели ее на дорогах Украины и на улицах Львова. Взмахами своего флажка она указывала путь колоннам танков и автомашин на дорогах Польши. Ночью регулировщица в плащ-накидке сигналила зеленым фонариком нашим танкам, которые двигались к переправам на Висле, а потом и на Одере...
   Штаб нашей армии расположился в лесу за Сташувом. По лесным дорогам и просекам стекались сюда машины. К назначенному времени подъезжали командиры полков и бригад, командиры корпусов, их заместители и начальники штабов, начальники политотделов - весь руководящий состав 3-й гвардейской танковой армии.
   Несколько просторных госпитальных палаток, смонтированных вместе, еле вместили всех прибывших. На столах разложены карты, на стенах палаток развешаны большие схемы с жирными красными и синими линиями и стрелами. Посреди этого импровизированного зала стоял огромный ящик с песком, на котором был изображен рельеф местности. Собравшиеся оживленно разговаривали, ожидая приезда командующего фронтом И. С. Конева.
   Многих из тех, кого я знал и видел в июне сорок четвертого, не было теперь среди командиров бригад и полков. Одни погибли в последних битвах на Висле, другие были ранены и находились в госпиталях. Вместо убывших появились новые командиры частей и соединений.
   Оживление принес с собой вечно молодой, улыбающийся корреспондент нашей газеты, поэт и старейший комсомолец страны Александр Ильич Безыменский, возле которого сразу собралась группа людей.
   По команде "Смирно!", поданной зычным голосом начальника оперативного отдела полковника Еременко, сразу наступила тишина. Сопровождаемый группой генералов, вошел маршал Конев.
   Все мы знали, что в скором времени предстоит большое наступление. Недаром на этом плацдарме сосредоточились танковые армии П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко, общевойсковые армии А. С. Жадова, К. А. Коротеева, В. Н. Гордова, П. А. Курочкина, И. Т. Коровникова, Н. П. Пухова и многие другие объединения и соединения.
   Наш 1-й Украинский фронт стоял на одном из главных направлений - отсюда шел кратчайший путь к жизненно важным центрам фашистской Германии.
   Начальник штаба армии генерал Дмитрий Дмитриевич Бахметьев доложил план операции. Говорил он хорошо, выразительно, без конспектов. Большая указка легко скользила по рубежам обороны противника, по жирным красным стрелам, указывавшим направление нашего предполагаемого наступления. Взгляд больших умных глаз Дмитрия Дмитриевича был устремлен на командующего фронтом. Казалось, только маршалу Коневу рассказывал Бахметьев о предстоящем прорыве глубоко эшелонированной обороны противника вдоль рек Нида, Пилица, Варта, Одер. Эти рубежи, связанные между собой опорными пунктами, пока не были заняты войсками: гитлеровцы только подтягивали резервы.
   Охарактеризовав силы противника и ознакомив нас с местностью, на которой предстоит воевать, Дмитрий Дмитриевич стад излагать план предстоящих действий армии.
   Главный удар войск 1-го Украинского фронта направлялся на Ченстохов, Радомско. Обходящие стрелы шли на Краков и в обход Силезского промышленного района. Жирные стрелы на схеме выводили войска в центральную и южную часть Германии. Этот удар отрезал Венгрию и Чехословакию с их высоким промышленно-экономическим потенциалом от Германии и раскалывал ее на две части.
   Доклад генерала Бахметьева подходил к концу: он перешел к распределению сил и средств по корпусам. Маршал Конев вдруг встал, направился к одной из схем, внимательно посмотрел на нее и спросил Бахметьева:
   - А куда вы загнали истребительно-артиллерийскую бригаду? Почему она оказалась в хвосте?
   Генерал Бахметьев снял очки, медленно протер их, посмотрел на схему, перевел взгляд на Конева и спокойно ответил:
   - Товарищ маршал, мы исходили из того, что танки более подвижны, а значит, смогут быстро завязать бой. Артиллерия же на тягачах менее поворотлива и скует действия вторых эшелонов и резервов.
   - Танки-то завяжут бой, а кто его развяжет?.. Ну что ж, если вы не находите дела для приданной артиллерии, оставляйте ее в обозах, я буду вынужден передать ее генералу Лелюшенко...
   Бахметьев растерялся.
   - Товарищ маршал, я исправлю эту ошибку, - быстро нашелся П. С. Рыбалко. - Мы раздадим артиллерию по колоннам и поставим ее ближе к голове. Должен вам доложить: это мой просчет. Вчера Дмитрий Дмитриевич предлагал вариант, близкий к вашему. Я его не утвердил. А вот сейчас начальник штаба решил выгородить меня и, как видите, попал впросак...
   Все рассмеялись. Улыбнулся и Конев.
   - Запомните, товарищи, мы обязаны упредить врага, - твердо сказал маршал. - Нам нужно прийти раньше немцев к Ниде, Варте, Пилице, Одеру. Не дать противнику укрепиться на этих рубежах - вот что главное. Сумеем сделать это - враг будет разгромлен с ходу, и задача будет нами решена. А решать ее должны наши танковые соединения, мобильные и быстрые передовые отряды.
   Слушая затем генерала Рыбалко, излагавшего подробный план действий, я думал и о роли 55-й бригады в будущих боях. Свое решение он доводил до нас, как всегда, четко, доходчиво, логично.
   В заключение выступил Иван Степанович Конев. Он медленно встал, взял указку и подошел к схеме:
   - Командующий армией генерал Рыбалко и его начальник штаба генерал Бахметьев уже изложили вам план операции и предполагаемых действий. Вполне согласен с ними. Предлагаемое решение будет рассмотрено и утверждено. Артиллерию, Павел Семенович, поставьте в голову колонны. Это вопрос принципиальный. Надо, чтобы танки были свободны в своих действиях, а не скованы, не втянуты в бой с головными силами противника. Если артиллерия будет в голове, она скует его действия, даст возможность своевременно развернуться нашим танкам и под прикрытием артиллерии они смогут выбрать уязвимый фланг и бить неприятеля по частям.. Кроме того, артиллерия, будучи ближе к голове, сможет лучше поддержать своим огнем атаку танков.