Страница:
Защита этой диссертации состоялась в круглом зале биологического отделения на Большой Калужской, 33, который был полностью заполнен людьми.
Ученый совет проголосовал за присуждение соискателю степени доктора биологических наук. Я подал протест в Высшую аттестационную комиссию. Настал день, когда Н. И. Нуждин и я были вызваны для объяснений на пленум ВАК. Хорошо помню, что на этом заседании ВАК председательствовал С. В. Кафтанов, присутствовали академики Т. Д. Лысенко, А. Н. Колмогоров, А. А. Благонравов, Б. Н. Юрьев, президент Академии педагогических наук И. А. Каиров и другие. После выступления я вышел из зала заседания и сел в дальнем углу соседней комнаты. Спустя несколько минут из этого же зала вышел взволнованный Нуждин. Он встал, ожидая кого-то у двери. Через две минуты вышел Лысенко, что-то сказал Нуждину и, улыбнувшись, ушел обратно. Нуждин стоял один, лицо его сияло. Но я не сожалел о своем поражении, зная, что в сражениях за научную генетику впереди будет еще много невзгод. Да и разве это было поражение? Если и да, то только формально. На самом же деле это была моя большая победа в нравственном отношении.
Прошло немного времени после этого, и стала создаваться вполне благоприятная обстановка. На банкете, посвященном выборам 1946 года в Академию наук СССР, С. И. Вавилов подошел ко мне и провозгласил тост за развитие истинной генетики. Напротив меня сидел член-корреспондент А. П. Виноградов, будущий академик и вице-президент Академии наук СССР. С. И. Вавилов приветствовал его и пожелал успехов науке о Земле. Затем он приветствовал избранного тогда самого молодого академика Мстислава Всеволодовича Келдыша, будущего президента Академии наук СССР.
Президиум Академии наук СССР во главе с С. И. Вавиловым проводил серьезную, продуманную работу по развитию генетики в нашей стране. Я много раз беседовал по этим вопросам с Сергеем Ивановичем и всегда получал от него полную поддержку. Поскольку Институт генетики под руководством Т. Д. Лысенко современными проблемами генетики не занимался, была договоренность об организации нового института, под названием Института цитологии и генетики, которому предполагалось поручить исследование проблем наследственности с широким привлечением методов математики, физики и химии.
После встреч с С. И. Вавиловым дела с организацией нового института стали быстро продвигаться. 12 марта 1946 года бюро биологического отделения вынесло решение об организации Института цитологии и генетики на базе лаборатории цитогенетики Института цитологии, гистологии и эмбриологии. В течение двух дней, 8 и 9 апреля 1946 года, бюро биологического отделения заседало на Воронцовом поле, б, совместно с Ученым советом Института цитологии, гистологии и эмбриологии. Открывая обсуждение, академик-секретарь отделения Л. А. Орбели указал на настоятельную необходимость развития генетической науки в плане, представленном работами нашей лаборатории. Заместитель академика-секретаря А. И. Опарин заявил, что при обсуждении вопроса о развитии генетической науки в нашей стране взоры биологического отделения обращаются на лабораторию цитогенетики данного института, ибо в ней сосредоточены те кадры ученых, которые должны будут занять руководящее положение в новом Институте цитологии и генетики. А. И. Опарин посчитал нужным подчеркнуть, что нигде в другом месте нужных кадров для развития современной генетики мы не имеем. В том же духе прозвучало выступление члена бюро отделения Е. Н. Павловского.
Бюро биологического отделения АН СССР официально предложило мне быть руководителем организуем; го Института цитологии и генетики. Я обратился к С. И. Вавилову с письмом, в котором просил принять меры к ускорению организации Института цитологии и генетики, передаче этому институту всего здания на Воронцовом поле, 6, и к организации журнала под названием "Генетика и цитология".
Естественно, что такое положение дел вызвало яростное сопротивление со стороны руководства ВАСХНИЛ и Института генетики АН СССР. В этой борьбе очень эффективно были использованы статья А. Р. Жебрака, напечатанная в 1946 году в американском журнале "Наука", и моя статья, появившаяся в том же журнале несколько позже. А. Р. Жебрак сделал в своей статье ряд критических замечаний в адрес Т. Д. Лысенко. Я не упомянул его имени. В центральных газетах обе эти статьи, и особенно статья А. Р. Жебрака, подверглись резкой критике. Дело А. Р. Жебрака передали в суд чести Министерства высшего образования. Председателем этого суда был А. М. Самарин. Я выступил на этом суде единственным защитником А. Р. Жебрака, заявив о его чистых, патриотических побуждениях и о том, что объективно эта статья принесла пользу, так как она показала свободу мнений в нашей науке, что так оспаривалось буржуазными критиками.
Суд чести вынес А. Р. Жебраку общественное порицание. Вопрос о моей статье передали в суд чести Академии наук СССР. Если бы он состоялся, судьба нашей лаборатории и организация Института цитологии и генетики были бы серьезно подорваны. Однако президент С. И. Вавилов и председатель суда чести АН СССР Н. В. Цицин решительно опротестовали эту попытку. Серьезную помощь в этом деле оказала также позиция коллектива Института цитологии, гистологии и эмбриологии. Общее собрание института, проходившее 24 ноября и 2 декабря 1947 года, вынесло решение, которое заканчивалось утверждением, что нет никаких оснований для разбора материала о Н. П. Дубинине в суде чести.
С. И. Вавилов и Н. В. Цицин сообщили мне, что президиум АН СССР не находит материалов для предания меня суду чести, что в глазах президиума я ни в какой мере не опорочен прошедшими событиями и дело с организацией института будет продолжаться.
3-6 февраля 1948 года в Московском университете состоялась конференция по проблемам дарвинизма под руководством И. И. Шмальгаузена. Сам И. И. Шмальгаузен глубоко разработал вопрос о проблеме приспособления у Дарвина и у антидарвинистов. Не называя имен, он атаковал идеи Т. Д. Лысенко, отнеся их к разряду антидарвиновских. И. М. Поляков также подверг жестокой критике взгляды Т. Д. Лысенко, отмечая, что неправомочно отрицать существование в природе такого коренного дарвиновского фактора эволюции, как внутривидовая борьба. И. М. Поляков заявил, что отрицание внутривидовой борьбы неизбежно толкает Т. Д. Лысенко в лагерь антидарвинистов. С резкими заявлениями выступил и Б. М. Завадовский, который сказал, что принципы Т. Д. Лысенко находятся в коренном противоречии с положениями Дарвина, Тимирязева, Мичурина.
- Напрасно,- говорил Б. М. Завадовский,- сторонники Т. Д. Лысенко называют себя творческими дарвинистами, продолжателями К. А. Тимирязева и мичуринцами. На самом деле они пытаются ревизовать основные положения дарвиновского учения.
Конференция по дарвинизму в Московском университете вновь как бы разожгла дискуссионные страсти. Она, однако, отличалась от прошедших дискуссий по генетике тем, что ее руководители в отношении генетики пытались занять как бы третью линию. Они критиковали сторонников Т. Д. Лысенко, но в чем-то упрекали и классических генетиков, полагая, видимо, что, временно принося "генетиков" в жертву, можно будет легче преградить дорогу сторонникам Т. Д. Лысенко.
Первое послевоенное десятилетие было переломным в истории мировой биологии, именно в это время в недрах хромосомной теории наследственности рождалась современная молекулярная генетика, прогресс которой обусловил создание и успехи всей новой молекулярной биологии. В генетику широким потоком хлынули методы химии, физики и математики. Создавалась генетическая биохимия. Все это вело к тому, что генетика приближалась к разрешению проблемы наследственности на молекулярном уровне. Это был тот период, когда поколебалась, казалось бы, навечно утвержденная мысль о том, что белок как универсальная главная основа жизни является и материальным субстратом наследственности. Внимание чутких исследователей всего мира все больше приковывалось к роли нуклеиновых кислот как материального базиса для записи явлений наследственности. Эти новые революционные идеи пробивались через развитие биохимической генетики того периода.
10-13 марта 1947 года Отделение химических и Отделение биологических наук Академии наук СССР проводили совместное совещание по белку. Одновременно это совещание было 5-й конференцией по высокомолекулярным соединениям. В ней участвовало более 800 физиков, физико-химиков, биохимиков и биологов, обсуждавших проблемы белка. Мой доклад на этой конференции под названием "Биохимическая генетика" посвящался изложению новых материалов о роли нуклеиновых кислот, формированию новых задач в области биохимической генетики и призывам к работе на новых путях, которые требовали глубокого внедрения в генетику методов физики, химии и математики.
Говоря о роли нуклеиновых кислот, нельзя не сказать об Андрее Николаевиче Белозерском, который посвятил этому вопросу всю свою жизнь. Знакомство с А. Н. Белозерским - одно из памятных событий в моей жизни. В 1946 году он как-то пришел ко мне на Воронцово поле, 6, и мы более двух часов говорили о будущем в развитии учения о роли нуклеиновых кислот. Тогда А. Н. Белозерский был еще молодым человеком, его темно-коричневые настойчиво-умные, внимательные глаза приковывали к себе собеседника. Я почувствовал к нему самую глубокую симпатию. В последние годы своей жизни Герой Социалистического Труда, вице-президент Академии наук А. Н. Белозерский возглавлял крупнейшую школу биохимиков в Московском государственном университете. 31 декабря 1972 года в расцвете своих творческих сил А. Н. Белозерский скончался.
Доклад, с которым я в 1947 году выступил на конференции по белку, биохимики, к сожалению, не поняли. В то время они, видимо, были еще далеки от господствующих сейчас представлений о биохимической генетике.
Вспоминаю слова крупнейшего нашего биохимика и физиолога растений Андрея Львовича Курсанова, сказанные им после моего доклада:
- Нет, как хотите, а генетическую концепцию о наличии в клетке программы в виде системы генов я понять не могу.
Он пытался внушить мне мысль, что обмен веществ в клетке - это самоупорядоченный закономерный процесс, который не нуждается ни в каких структурных программирующих элементах в виде генов. На мой вопрос о том, как же этот закономерный процесс воспроизводится в поколениях, когда организм именно данного вида возникает из одной клетки - оплодотворенного яйца, А. Л. Курсанов только пожал плечами.
1947-1948 годы были началом того перелома, который к 60-м годам в органическом единстве объединил биохимию и генетику. И тогда, в 1947 году, выступая с докладом на конференции, я старался наиболее убедительно обосновать тезис, что генетика переходит на новый уровень благодаря слиянию с биохимией. Особое внимание уделил значению нуклеиновых кислот, которые рассматривались с новых позиций, указывавших на связь генов с этими молекулярными структурами.
Доклад призывал к тому, чтобы как можно шире и глубже вовлечь в генетические опыты мир микробов и вирусов. Настойчиво проводилась мысль о важности для теории генетики и для практической селекции получения новых ценных микробов и вирусов методом экспериментального получения мутантов. Указывалось, что в принципах связи белка с нуклеиновыми кислотами кроется одна из главных загадок жизни. В докладе подчеркивалось, что теоретические исследования по проблемам биохимической генетики уже привели к крупным практическим результатам, связанным с получением активных штаммов грибов и других организмов, дающих антибиотики и другие ценные вещества, с практикой обозначения группы крови у человека, с селекцией растений и животных по биохимическим особенностям, по устойчивости к заболеваниям и т. д.
Конечно, этот доклад не был лишен противоречий, ибо он отражал положение науки к 1947 году. Важно то, что в нем речь шла о новых путях внедрения в генетику физики, химии и математики. В этом докладе показывалось, что происходит слияние генетики с биохимией. Теперь мы знаем, что в дальнейшем именно это обстоятельство способствовало рождению молекулярной генетики и на ее основе всей молекулярной биологии. На первом плане в докладе выдвигались проблемы химии гена, его размножения внутри клетки путем ауторепродукции и сущности биосинтеза белка. Внимание привлекалось к особой роли нуклеиновых кислот. Отчетливо сформулировано понимание роли новых объектов для молекулярно-генетических исследований в виде бактерий и вирусов. Все эти вопросы, касавшиеся химии гена, его размножения (ауторепродукции), сущности синтеза белка, разработка генетики вирусов и бактерий,- именно они составляли содержание наступающего перелома в генетике. Поворот к этим вопросам послужил сердцевиной революции, которая разразилась в генетике в течение 50-60-х годов нашего столетия.
Содержание моего доклада на конференции по белку выражало мое понимание программы работ будущего Института цитологии и генетики. Это понимание формулировалось затем в ряде моих выступлений в 1947-1948 годах, а также в моих докладных записках в президиум Академии наук СССР.
В течение всей первой половины 1948 года мы жили в приподнятом настроении, ожидая организации нового Института цитологии и генетики. Еще в 1946 году С. И. Вавилов написал мне личное письмо, в котором предложил для издательства Академии наук написать книгу "Генетика и эволюция популяций". В июне 1948 года я прочел уже верстку книги, и она ушла в печать, чтобы появиться в продаже к концу 1948 года. Однако книга не вышла.
Все получилось иначе. Институт цитологии и генетики, ставивший своей задачей работать на подступах к раскрытию молекулярной природы наследственности, в новых областях по проблеме мутаций, по эволюционной генетике и по цитогенетике,- этот институт в 1948 году не был открыт.
* * *
25 августа 1948 года мы с А. И. Паниным возвращались в Москву пароходом по Волге из летней поездки по реке Белой. Вечером подошли к пристани Горького, затем перебрались на железнодорожный вокзал. До отхода поезда оставалось около двух часов, и я пошел побродить по привокзальной площади. Начинало темнеть. Остановившись перед газетным щитом, на котором была вывешена газета "Известия", я стал читать передовую статью. Статья была посвящена разгрому антинародного учения в биологии, именуемого в газете вейсманизм-морганизм, то есть разгрому нашей современной генетики.
Кусая губы так, что выступила кровь, я прочел эту статью от первого до последнего ее слова. Как будто земля разверзлась у меня под ногами, сердце наполнилось нестерпимой щемящей болью...
Когда вернулся к поезду и рассказал А. И. Панину о беде, постигшей генетику, я был другим человеком. Словно вырвал кто-то из моего сердца стержень жизни, и горе стянуло лицо и горло. Таким и ехал всю ночь, не уснув ни на минуту.
А утром 26 августа я выходил из поезда в Москве хотя и с отягощенным болью сердцем, но весь готовый уже к новой борьбе. Я знал, что эта борьба будет тяжела и потребует особой выдержки, но еще не мог оценить всей ее трудности.
В августе 1948 года мне был 41 год. Хороший возраст, чтобы бросить на человека всю тяжесть невзгод. Он полон сил, у него есть опыт, он разумен и знает титаническую силу терпения, труда, выдержки и надежды. У него есть запас времени впереди, и, если он имеет возвышенную цель и презирает опасность, он добьется победы.
Уже в день приезда в Москву я был уверен, что пройдет время и вновь наступит развитие научной биологии в нашей стране. Я твердо знал, что обязан стоять, хотя и молча, но стоять не сгибаясь, чтобы затем все отдать этой борьбе. Будущее глядело на меня правдивыми, ясными, как солнце, глазами.
Что же произошло в августе 1948 года на сессии ВАСХНИЛ?
Положение Т. Д. Лысенко и его группы в последние годы стало очень непрочным. Его усилия убедить ученых в правоте своих идей и методов оказались безуспешными. Практические предложения терпели крах. На нет сошло применение яровизации, летних посадок картофеля и посевов по стерне. Шумные обещания создать зимостойкую пшеницу для Сибири, которые так торжественно были даны им в 1939 году, оказались пустым звуком. Т. Д. Лысенко выбросил новую сенсацию о создании потрясающе урожайной ветвистой пшеницы, но никто из серьезных ученых - биологов и селекционеров уже не верил его обещаниям.
В этой обстановке безусловно надо было что-то делать, и делать такое, чтобы оно потрясло биологию, уничтожило бы раз и навсегда противников с их настойчивой и надоевшей критикой. Надежды Т. Д. Лысенко обратились на использование демагогической мысли, что агробиологическое учение Мичурина находится в смертельной опасности. По его мнению, настало время нанести окончательный удар врагам этого учения, которые, как он был уверен, являются проводниками буржуазных взглядов.
Началась подготовка печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года. При этом проходила она в строжайшем секрете. Когда эта сессия началась, я был на далеких плесах реки Белой и находился в полном неведении. О подготовке сессии ничего не знал президент Академии наук СССР С. И. Вавилов. Ничего не знал также Л. А. Орбели, руководитель биологического отделения АН СССР, и другие ведущие ученые биологической науки.
Сессия ВАСХНИЛ в августе 1948 года была посвящена вопросу "О положении в биологической науке". Она проходила с 31 июля по 7 августа 1948 года. На этой сессии единственно верным учением в биологии признавались взгляды Т. Д. Лысенко, обозначенные как "мичуринское учение".
24 - 26 августа состоялось расширенное заседание президиума Академии наук СССР, на котором на базе идей, принятых на сессии ВАСХНИЛ, принято постановление. В констатирующей части указывалось, что сессия ВАСХНИЛ вскрыла реакционную, антинародную сущность вейсманистско-морганистско-менделевского направления в биологической науке, разоблачила его конкретных носителей. Самокритично указывалось, что Академия наук СССР не только не приняла участия в борьбе против реакционного буржуазного направления в биологической науке, но фактически оказывала поддержку представителям формально-генетической лженауки. Говорилось, что президиум АН СССР допустил ошибку, поставив в 1946 году вопрос о создании специального Института генетики и цитологии в противовес существующему Институту генетики, руководимому академиком Т. Д. Лысенко, и что в ряде биологических учреждений Академии наук при поддержке президиума концентрировались представители морганистской генетики. Учитывая все это и считая необходимым очистить дорогу для развития идей Т. Д. Лысенко, президиум Академии наук постановил:
1. Освободить академика Л. А. Орбели от обязанностей академика-секретаря Отделения биологических наук... обязанности академика-секретаря возложить на академика А. И. Опарина. Ввести в состав бюро Отделения биологических наук академика Т. Д. Лысенко.
2. Освободить академика Шмальгаузена И. И. от обязанностей директора Института эволюционной морфологии имени А. Н. Северцева.
3. Упразднить в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии лабораторию цитогенетики, возглавляемую членом-корреспондентом Дубининым Н. П., как стоящую на антинаучных позициях...
В настоящее время общепризнано, что решения сессии ВАСХНИЛ 1948 года нанесли ущерб нашей науке и нашему государству. Буржуазная пропаганда использовала решения этой сессии для антисоветской истерии. Однако в историческом плане прошел небольшой срок, и все эти ошибки были исправлены.
В 1948 году Т. Д. Лысенко и его сторонники одержали победу. Однако это была пиррова победа. Царь Пирр, который жил в 319-272 годах до нашей эры, при всех своих достоинствах полководца являлся авантюристом как политический деятель. В 279 году он одержал победу над римлянами, но за эту победу заплатил затем потерей своей страны - Эпиреи, а через семь лет сам оказался убитым.
По нашему мнению, Т. Д. Лысенко не понимал, в какой мере беспочвенны были его успехи перед лицом науки и перед задачами развития производительных сил нашей страны. Ему казалось, что он разгромил твердыни "буржуазной" науки. В угаре победы он выбросил все свои "новые" идеи на суд безжалостного времени. Как будет показано ниже, приговор оказался ужасным.
Несколько лет спустя, когда ошибки в биологической науке были устранены, меня спрашивали: почему я не отступил перед такими серьезными трудностями в 1948 году?
- Знаете,- отвечал я,- в моем сердце жила неистребимая уверенность в своей правоте и ясное понимание того, что будущее принадлежит утверждению истины и что эта истина очень нужна. Все остальное, то есть выдержка, спокойствие, иногда и юмор, приходило само собой.
В те времена при встречах со мной кое-кто опускал глаза. Я их не опускал, мое сердце полно было непоколебимой веры в конечное торжество научных принципов классической генетики.
В сентябре 1948 года мы покидали институт на Воронцовом поле, 6. Здесь началась моя большая самостоятельная работа - руководство отделом генетики Института экспериментальной биологии 16 лет тому назад. Здесь прошли наши золотые годы. Здесь мы пережили безмерную тяжесть утраты Н. И. Вавилова, Н. К. Кольцова, Г. Г. Фризена, Л. В. Ферри, Г. Д. Карпеченко, Г. А. Левитского, А. С. Серебровского, И. И. Агола, С. Г. Левита, М. Л. Левина и В. Н. Слепкова. В этих стенах мы встречали Великую Отечественную войну и здесь же торжествовали ее победоносный конец. Отсюда мы думали идти вперед, мечтая о создании Института цитологии и генетики.
Теперь мы уходили отсюда. В Институте цитологии, гистологии и эмбриологии оставляли только двух генетиков - Б. Л. Астаурова и М. А. Пешкова.
Помню, как В. Е. Альтшулер, мой старый друг, приезжал ко мне домой и все пытался убедить, что в выдвинутых Т. Д. Лысенко принципах адекватного наследования благоприобретенных свойств есть особый глубокий смысл. Я его выслушал и послал к дьяволу.
Горько было читать, что М. Е. Лобашов, отдавший генетике десятки лет своей жизни, отказывается от нее и переходит на позиции Т. Д. Лысенко. Не верилось, что С. М. Гершензон, отлично понимая значение генетики как науки, тем не менее писал, что отказывается от принципов хромосомной теории. С. И. Алиханян, П. М. Жуковский, И. М. Поляков на заседании сессии ВАСХНИЛ заявили о своем отказе от принципов классической генетики.
В свете этого с какой радостью вспоминалось изумительное поведение нашего выдающегося статистика академика Василия Сергеевича Немчинова, который тогда был ректором Тимирязевской сельскохозяйственной академии! Не обращая внимания на угрожающий тон И. И. Презента, Т. Д. Лысенко и других, В. С. Немчинов заявил на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году, что хромосомная теория вошла в золотой фонд науки человечества.
Мы не могли ни в чем каяться, так как глубоко понимали, что наше упорство - это лучшее из всего того, что можно было сделать, чтобы защитить нашу науку. Мы - это И. А. Рапопорт, Г. Г. Тиняков, Б. Н. Сидоров, В. В. Хвостова, В. В. Сахаров, Е. Н. Болотов, Н. Н. Соколов, М. А. Арсеньева, Б. А. Кирсанов, Б. Ф. Кожевников, А. А. Малиновский, другие и я. Мы покинули наш милый, родной дом на Воронцовом поле. Сожалений не было. Только один раз Б. Н. Сидоров сказал мне, что никто не осудит, если мы в чем-то покаемся. Я послал все покаяния к чертям и сказал, что никогда, никогда этого не будет. Как мы сами себе посмотрим в глаза через несколько лет, когда наступит торжество признания нашей науки? Однако когда же оно придет? Помню в 1954 году Н. И. Шапиро сказал мне, что все это очень надолго, что, по его мнению, идеи Т. Д. Лысенко сохранятся не менее 50 лет.
- 50 лет,- воскликнул я в ответ,- да вы что? Годы, считанные годы остались для их жизни. Разве в атомных взрывах перед вами не встает новая, радиационная генетика? Разве в торжестве гибридной кукурузы вы не слышите замечательного внедрения генетики в сельское хозяйство? А биохимия? Да ведь она на наших глазах превращается в генетическую биохимию! Нет, нам ждать недолго, пора вновь, и очень серьезно, подумать о том, как нам бороться за нашу генетику, чтобы приблизить время ее прихода.
Много лет тому назад Мария Склодовская-Кюри, когда ей был всего лишь 21 год, еще не подозревая, что открытием радия она войдет в ряды бессмертных, записала: "Основное правило - не давать сломить себя ни людям, ни обстоятельствам".
В течение всего 1948 года буря над нашими головами все крепчала. Однако и она прошла. Казалось, и мы и наша генетика сломлены и уходили в прошлое, ошибочное и горькое. На самом же деле шло все своим чередом. Мы были корнями могучей науки, и ее громадному дереву еще предстояло цвести на нашей Родине. Я понимал, какая трудная и какая счастливая доля выпала нам в этой борьбе. Для нас начиналась ночь, полная тьмы и вместе с тем самых светлых, вскипающих предчувствием счастья ожиданий.
Осенью 1948 года, покидая институт, я шел с В. В. Хвостовой. Она сказала, что впереди остались только черные дни, генетики не будет.
- Да что вы, Вера Вениаминовна! - воскликнул я.- Что вы, душенька, да подождите вы, пройдут недолгие годы, у нас будет настоящий генетический институт, который посвятит свои силы фундаментальным, истинным проблемам генетики. Разве вы не понимаете, что такой институт как воздух нужен нашей стране. Тучи пройдут, и опять будет сиять солнце!
Глава 13
СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ
В Институте леса.- Становлюсь орнитологом.- На трассе гора Вишневая - Каспийское море.- Письмо С. С. Четверикова.- Слово о палатке.Небольшой экскурс в историю яицких казаков.- Мои орнитологические итоги.- С. И. Вавилов.
Ученый совет проголосовал за присуждение соискателю степени доктора биологических наук. Я подал протест в Высшую аттестационную комиссию. Настал день, когда Н. И. Нуждин и я были вызваны для объяснений на пленум ВАК. Хорошо помню, что на этом заседании ВАК председательствовал С. В. Кафтанов, присутствовали академики Т. Д. Лысенко, А. Н. Колмогоров, А. А. Благонравов, Б. Н. Юрьев, президент Академии педагогических наук И. А. Каиров и другие. После выступления я вышел из зала заседания и сел в дальнем углу соседней комнаты. Спустя несколько минут из этого же зала вышел взволнованный Нуждин. Он встал, ожидая кого-то у двери. Через две минуты вышел Лысенко, что-то сказал Нуждину и, улыбнувшись, ушел обратно. Нуждин стоял один, лицо его сияло. Но я не сожалел о своем поражении, зная, что в сражениях за научную генетику впереди будет еще много невзгод. Да и разве это было поражение? Если и да, то только формально. На самом же деле это была моя большая победа в нравственном отношении.
Прошло немного времени после этого, и стала создаваться вполне благоприятная обстановка. На банкете, посвященном выборам 1946 года в Академию наук СССР, С. И. Вавилов подошел ко мне и провозгласил тост за развитие истинной генетики. Напротив меня сидел член-корреспондент А. П. Виноградов, будущий академик и вице-президент Академии наук СССР. С. И. Вавилов приветствовал его и пожелал успехов науке о Земле. Затем он приветствовал избранного тогда самого молодого академика Мстислава Всеволодовича Келдыша, будущего президента Академии наук СССР.
Президиум Академии наук СССР во главе с С. И. Вавиловым проводил серьезную, продуманную работу по развитию генетики в нашей стране. Я много раз беседовал по этим вопросам с Сергеем Ивановичем и всегда получал от него полную поддержку. Поскольку Институт генетики под руководством Т. Д. Лысенко современными проблемами генетики не занимался, была договоренность об организации нового института, под названием Института цитологии и генетики, которому предполагалось поручить исследование проблем наследственности с широким привлечением методов математики, физики и химии.
После встреч с С. И. Вавиловым дела с организацией нового института стали быстро продвигаться. 12 марта 1946 года бюро биологического отделения вынесло решение об организации Института цитологии и генетики на базе лаборатории цитогенетики Института цитологии, гистологии и эмбриологии. В течение двух дней, 8 и 9 апреля 1946 года, бюро биологического отделения заседало на Воронцовом поле, б, совместно с Ученым советом Института цитологии, гистологии и эмбриологии. Открывая обсуждение, академик-секретарь отделения Л. А. Орбели указал на настоятельную необходимость развития генетической науки в плане, представленном работами нашей лаборатории. Заместитель академика-секретаря А. И. Опарин заявил, что при обсуждении вопроса о развитии генетической науки в нашей стране взоры биологического отделения обращаются на лабораторию цитогенетики данного института, ибо в ней сосредоточены те кадры ученых, которые должны будут занять руководящее положение в новом Институте цитологии и генетики. А. И. Опарин посчитал нужным подчеркнуть, что нигде в другом месте нужных кадров для развития современной генетики мы не имеем. В том же духе прозвучало выступление члена бюро отделения Е. Н. Павловского.
Бюро биологического отделения АН СССР официально предложило мне быть руководителем организуем; го Института цитологии и генетики. Я обратился к С. И. Вавилову с письмом, в котором просил принять меры к ускорению организации Института цитологии и генетики, передаче этому институту всего здания на Воронцовом поле, 6, и к организации журнала под названием "Генетика и цитология".
Естественно, что такое положение дел вызвало яростное сопротивление со стороны руководства ВАСХНИЛ и Института генетики АН СССР. В этой борьбе очень эффективно были использованы статья А. Р. Жебрака, напечатанная в 1946 году в американском журнале "Наука", и моя статья, появившаяся в том же журнале несколько позже. А. Р. Жебрак сделал в своей статье ряд критических замечаний в адрес Т. Д. Лысенко. Я не упомянул его имени. В центральных газетах обе эти статьи, и особенно статья А. Р. Жебрака, подверглись резкой критике. Дело А. Р. Жебрака передали в суд чести Министерства высшего образования. Председателем этого суда был А. М. Самарин. Я выступил на этом суде единственным защитником А. Р. Жебрака, заявив о его чистых, патриотических побуждениях и о том, что объективно эта статья принесла пользу, так как она показала свободу мнений в нашей науке, что так оспаривалось буржуазными критиками.
Суд чести вынес А. Р. Жебраку общественное порицание. Вопрос о моей статье передали в суд чести Академии наук СССР. Если бы он состоялся, судьба нашей лаборатории и организация Института цитологии и генетики были бы серьезно подорваны. Однако президент С. И. Вавилов и председатель суда чести АН СССР Н. В. Цицин решительно опротестовали эту попытку. Серьезную помощь в этом деле оказала также позиция коллектива Института цитологии, гистологии и эмбриологии. Общее собрание института, проходившее 24 ноября и 2 декабря 1947 года, вынесло решение, которое заканчивалось утверждением, что нет никаких оснований для разбора материала о Н. П. Дубинине в суде чести.
С. И. Вавилов и Н. В. Цицин сообщили мне, что президиум АН СССР не находит материалов для предания меня суду чести, что в глазах президиума я ни в какой мере не опорочен прошедшими событиями и дело с организацией института будет продолжаться.
3-6 февраля 1948 года в Московском университете состоялась конференция по проблемам дарвинизма под руководством И. И. Шмальгаузена. Сам И. И. Шмальгаузен глубоко разработал вопрос о проблеме приспособления у Дарвина и у антидарвинистов. Не называя имен, он атаковал идеи Т. Д. Лысенко, отнеся их к разряду антидарвиновских. И. М. Поляков также подверг жестокой критике взгляды Т. Д. Лысенко, отмечая, что неправомочно отрицать существование в природе такого коренного дарвиновского фактора эволюции, как внутривидовая борьба. И. М. Поляков заявил, что отрицание внутривидовой борьбы неизбежно толкает Т. Д. Лысенко в лагерь антидарвинистов. С резкими заявлениями выступил и Б. М. Завадовский, который сказал, что принципы Т. Д. Лысенко находятся в коренном противоречии с положениями Дарвина, Тимирязева, Мичурина.
- Напрасно,- говорил Б. М. Завадовский,- сторонники Т. Д. Лысенко называют себя творческими дарвинистами, продолжателями К. А. Тимирязева и мичуринцами. На самом деле они пытаются ревизовать основные положения дарвиновского учения.
Конференция по дарвинизму в Московском университете вновь как бы разожгла дискуссионные страсти. Она, однако, отличалась от прошедших дискуссий по генетике тем, что ее руководители в отношении генетики пытались занять как бы третью линию. Они критиковали сторонников Т. Д. Лысенко, но в чем-то упрекали и классических генетиков, полагая, видимо, что, временно принося "генетиков" в жертву, можно будет легче преградить дорогу сторонникам Т. Д. Лысенко.
Первое послевоенное десятилетие было переломным в истории мировой биологии, именно в это время в недрах хромосомной теории наследственности рождалась современная молекулярная генетика, прогресс которой обусловил создание и успехи всей новой молекулярной биологии. В генетику широким потоком хлынули методы химии, физики и математики. Создавалась генетическая биохимия. Все это вело к тому, что генетика приближалась к разрешению проблемы наследственности на молекулярном уровне. Это был тот период, когда поколебалась, казалось бы, навечно утвержденная мысль о том, что белок как универсальная главная основа жизни является и материальным субстратом наследственности. Внимание чутких исследователей всего мира все больше приковывалось к роли нуклеиновых кислот как материального базиса для записи явлений наследственности. Эти новые революционные идеи пробивались через развитие биохимической генетики того периода.
10-13 марта 1947 года Отделение химических и Отделение биологических наук Академии наук СССР проводили совместное совещание по белку. Одновременно это совещание было 5-й конференцией по высокомолекулярным соединениям. В ней участвовало более 800 физиков, физико-химиков, биохимиков и биологов, обсуждавших проблемы белка. Мой доклад на этой конференции под названием "Биохимическая генетика" посвящался изложению новых материалов о роли нуклеиновых кислот, формированию новых задач в области биохимической генетики и призывам к работе на новых путях, которые требовали глубокого внедрения в генетику методов физики, химии и математики.
Говоря о роли нуклеиновых кислот, нельзя не сказать об Андрее Николаевиче Белозерском, который посвятил этому вопросу всю свою жизнь. Знакомство с А. Н. Белозерским - одно из памятных событий в моей жизни. В 1946 году он как-то пришел ко мне на Воронцово поле, 6, и мы более двух часов говорили о будущем в развитии учения о роли нуклеиновых кислот. Тогда А. Н. Белозерский был еще молодым человеком, его темно-коричневые настойчиво-умные, внимательные глаза приковывали к себе собеседника. Я почувствовал к нему самую глубокую симпатию. В последние годы своей жизни Герой Социалистического Труда, вице-президент Академии наук А. Н. Белозерский возглавлял крупнейшую школу биохимиков в Московском государственном университете. 31 декабря 1972 года в расцвете своих творческих сил А. Н. Белозерский скончался.
Доклад, с которым я в 1947 году выступил на конференции по белку, биохимики, к сожалению, не поняли. В то время они, видимо, были еще далеки от господствующих сейчас представлений о биохимической генетике.
Вспоминаю слова крупнейшего нашего биохимика и физиолога растений Андрея Львовича Курсанова, сказанные им после моего доклада:
- Нет, как хотите, а генетическую концепцию о наличии в клетке программы в виде системы генов я понять не могу.
Он пытался внушить мне мысль, что обмен веществ в клетке - это самоупорядоченный закономерный процесс, который не нуждается ни в каких структурных программирующих элементах в виде генов. На мой вопрос о том, как же этот закономерный процесс воспроизводится в поколениях, когда организм именно данного вида возникает из одной клетки - оплодотворенного яйца, А. Л. Курсанов только пожал плечами.
1947-1948 годы были началом того перелома, который к 60-м годам в органическом единстве объединил биохимию и генетику. И тогда, в 1947 году, выступая с докладом на конференции, я старался наиболее убедительно обосновать тезис, что генетика переходит на новый уровень благодаря слиянию с биохимией. Особое внимание уделил значению нуклеиновых кислот, которые рассматривались с новых позиций, указывавших на связь генов с этими молекулярными структурами.
Доклад призывал к тому, чтобы как можно шире и глубже вовлечь в генетические опыты мир микробов и вирусов. Настойчиво проводилась мысль о важности для теории генетики и для практической селекции получения новых ценных микробов и вирусов методом экспериментального получения мутантов. Указывалось, что в принципах связи белка с нуклеиновыми кислотами кроется одна из главных загадок жизни. В докладе подчеркивалось, что теоретические исследования по проблемам биохимической генетики уже привели к крупным практическим результатам, связанным с получением активных штаммов грибов и других организмов, дающих антибиотики и другие ценные вещества, с практикой обозначения группы крови у человека, с селекцией растений и животных по биохимическим особенностям, по устойчивости к заболеваниям и т. д.
Конечно, этот доклад не был лишен противоречий, ибо он отражал положение науки к 1947 году. Важно то, что в нем речь шла о новых путях внедрения в генетику физики, химии и математики. В этом докладе показывалось, что происходит слияние генетики с биохимией. Теперь мы знаем, что в дальнейшем именно это обстоятельство способствовало рождению молекулярной генетики и на ее основе всей молекулярной биологии. На первом плане в докладе выдвигались проблемы химии гена, его размножения внутри клетки путем ауторепродукции и сущности биосинтеза белка. Внимание привлекалось к особой роли нуклеиновых кислот. Отчетливо сформулировано понимание роли новых объектов для молекулярно-генетических исследований в виде бактерий и вирусов. Все эти вопросы, касавшиеся химии гена, его размножения (ауторепродукции), сущности синтеза белка, разработка генетики вирусов и бактерий,- именно они составляли содержание наступающего перелома в генетике. Поворот к этим вопросам послужил сердцевиной революции, которая разразилась в генетике в течение 50-60-х годов нашего столетия.
Содержание моего доклада на конференции по белку выражало мое понимание программы работ будущего Института цитологии и генетики. Это понимание формулировалось затем в ряде моих выступлений в 1947-1948 годах, а также в моих докладных записках в президиум Академии наук СССР.
В течение всей первой половины 1948 года мы жили в приподнятом настроении, ожидая организации нового Института цитологии и генетики. Еще в 1946 году С. И. Вавилов написал мне личное письмо, в котором предложил для издательства Академии наук написать книгу "Генетика и эволюция популяций". В июне 1948 года я прочел уже верстку книги, и она ушла в печать, чтобы появиться в продаже к концу 1948 года. Однако книга не вышла.
Все получилось иначе. Институт цитологии и генетики, ставивший своей задачей работать на подступах к раскрытию молекулярной природы наследственности, в новых областях по проблеме мутаций, по эволюционной генетике и по цитогенетике,- этот институт в 1948 году не был открыт.
* * *
25 августа 1948 года мы с А. И. Паниным возвращались в Москву пароходом по Волге из летней поездки по реке Белой. Вечером подошли к пристани Горького, затем перебрались на железнодорожный вокзал. До отхода поезда оставалось около двух часов, и я пошел побродить по привокзальной площади. Начинало темнеть. Остановившись перед газетным щитом, на котором была вывешена газета "Известия", я стал читать передовую статью. Статья была посвящена разгрому антинародного учения в биологии, именуемого в газете вейсманизм-морганизм, то есть разгрому нашей современной генетики.
Кусая губы так, что выступила кровь, я прочел эту статью от первого до последнего ее слова. Как будто земля разверзлась у меня под ногами, сердце наполнилось нестерпимой щемящей болью...
Когда вернулся к поезду и рассказал А. И. Панину о беде, постигшей генетику, я был другим человеком. Словно вырвал кто-то из моего сердца стержень жизни, и горе стянуло лицо и горло. Таким и ехал всю ночь, не уснув ни на минуту.
А утром 26 августа я выходил из поезда в Москве хотя и с отягощенным болью сердцем, но весь готовый уже к новой борьбе. Я знал, что эта борьба будет тяжела и потребует особой выдержки, но еще не мог оценить всей ее трудности.
В августе 1948 года мне был 41 год. Хороший возраст, чтобы бросить на человека всю тяжесть невзгод. Он полон сил, у него есть опыт, он разумен и знает титаническую силу терпения, труда, выдержки и надежды. У него есть запас времени впереди, и, если он имеет возвышенную цель и презирает опасность, он добьется победы.
Уже в день приезда в Москву я был уверен, что пройдет время и вновь наступит развитие научной биологии в нашей стране. Я твердо знал, что обязан стоять, хотя и молча, но стоять не сгибаясь, чтобы затем все отдать этой борьбе. Будущее глядело на меня правдивыми, ясными, как солнце, глазами.
Что же произошло в августе 1948 года на сессии ВАСХНИЛ?
Положение Т. Д. Лысенко и его группы в последние годы стало очень непрочным. Его усилия убедить ученых в правоте своих идей и методов оказались безуспешными. Практические предложения терпели крах. На нет сошло применение яровизации, летних посадок картофеля и посевов по стерне. Шумные обещания создать зимостойкую пшеницу для Сибири, которые так торжественно были даны им в 1939 году, оказались пустым звуком. Т. Д. Лысенко выбросил новую сенсацию о создании потрясающе урожайной ветвистой пшеницы, но никто из серьезных ученых - биологов и селекционеров уже не верил его обещаниям.
В этой обстановке безусловно надо было что-то делать, и делать такое, чтобы оно потрясло биологию, уничтожило бы раз и навсегда противников с их настойчивой и надоевшей критикой. Надежды Т. Д. Лысенко обратились на использование демагогической мысли, что агробиологическое учение Мичурина находится в смертельной опасности. По его мнению, настало время нанести окончательный удар врагам этого учения, которые, как он был уверен, являются проводниками буржуазных взглядов.
Началась подготовка печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года. При этом проходила она в строжайшем секрете. Когда эта сессия началась, я был на далеких плесах реки Белой и находился в полном неведении. О подготовке сессии ничего не знал президент Академии наук СССР С. И. Вавилов. Ничего не знал также Л. А. Орбели, руководитель биологического отделения АН СССР, и другие ведущие ученые биологической науки.
Сессия ВАСХНИЛ в августе 1948 года была посвящена вопросу "О положении в биологической науке". Она проходила с 31 июля по 7 августа 1948 года. На этой сессии единственно верным учением в биологии признавались взгляды Т. Д. Лысенко, обозначенные как "мичуринское учение".
24 - 26 августа состоялось расширенное заседание президиума Академии наук СССР, на котором на базе идей, принятых на сессии ВАСХНИЛ, принято постановление. В констатирующей части указывалось, что сессия ВАСХНИЛ вскрыла реакционную, антинародную сущность вейсманистско-морганистско-менделевского направления в биологической науке, разоблачила его конкретных носителей. Самокритично указывалось, что Академия наук СССР не только не приняла участия в борьбе против реакционного буржуазного направления в биологической науке, но фактически оказывала поддержку представителям формально-генетической лженауки. Говорилось, что президиум АН СССР допустил ошибку, поставив в 1946 году вопрос о создании специального Института генетики и цитологии в противовес существующему Институту генетики, руководимому академиком Т. Д. Лысенко, и что в ряде биологических учреждений Академии наук при поддержке президиума концентрировались представители морганистской генетики. Учитывая все это и считая необходимым очистить дорогу для развития идей Т. Д. Лысенко, президиум Академии наук постановил:
1. Освободить академика Л. А. Орбели от обязанностей академика-секретаря Отделения биологических наук... обязанности академика-секретаря возложить на академика А. И. Опарина. Ввести в состав бюро Отделения биологических наук академика Т. Д. Лысенко.
2. Освободить академика Шмальгаузена И. И. от обязанностей директора Института эволюционной морфологии имени А. Н. Северцева.
3. Упразднить в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии лабораторию цитогенетики, возглавляемую членом-корреспондентом Дубининым Н. П., как стоящую на антинаучных позициях...
В настоящее время общепризнано, что решения сессии ВАСХНИЛ 1948 года нанесли ущерб нашей науке и нашему государству. Буржуазная пропаганда использовала решения этой сессии для антисоветской истерии. Однако в историческом плане прошел небольшой срок, и все эти ошибки были исправлены.
В 1948 году Т. Д. Лысенко и его сторонники одержали победу. Однако это была пиррова победа. Царь Пирр, который жил в 319-272 годах до нашей эры, при всех своих достоинствах полководца являлся авантюристом как политический деятель. В 279 году он одержал победу над римлянами, но за эту победу заплатил затем потерей своей страны - Эпиреи, а через семь лет сам оказался убитым.
По нашему мнению, Т. Д. Лысенко не понимал, в какой мере беспочвенны были его успехи перед лицом науки и перед задачами развития производительных сил нашей страны. Ему казалось, что он разгромил твердыни "буржуазной" науки. В угаре победы он выбросил все свои "новые" идеи на суд безжалостного времени. Как будет показано ниже, приговор оказался ужасным.
Несколько лет спустя, когда ошибки в биологической науке были устранены, меня спрашивали: почему я не отступил перед такими серьезными трудностями в 1948 году?
- Знаете,- отвечал я,- в моем сердце жила неистребимая уверенность в своей правоте и ясное понимание того, что будущее принадлежит утверждению истины и что эта истина очень нужна. Все остальное, то есть выдержка, спокойствие, иногда и юмор, приходило само собой.
В те времена при встречах со мной кое-кто опускал глаза. Я их не опускал, мое сердце полно было непоколебимой веры в конечное торжество научных принципов классической генетики.
В сентябре 1948 года мы покидали институт на Воронцовом поле, 6. Здесь началась моя большая самостоятельная работа - руководство отделом генетики Института экспериментальной биологии 16 лет тому назад. Здесь прошли наши золотые годы. Здесь мы пережили безмерную тяжесть утраты Н. И. Вавилова, Н. К. Кольцова, Г. Г. Фризена, Л. В. Ферри, Г. Д. Карпеченко, Г. А. Левитского, А. С. Серебровского, И. И. Агола, С. Г. Левита, М. Л. Левина и В. Н. Слепкова. В этих стенах мы встречали Великую Отечественную войну и здесь же торжествовали ее победоносный конец. Отсюда мы думали идти вперед, мечтая о создании Института цитологии и генетики.
Теперь мы уходили отсюда. В Институте цитологии, гистологии и эмбриологии оставляли только двух генетиков - Б. Л. Астаурова и М. А. Пешкова.
Помню, как В. Е. Альтшулер, мой старый друг, приезжал ко мне домой и все пытался убедить, что в выдвинутых Т. Д. Лысенко принципах адекватного наследования благоприобретенных свойств есть особый глубокий смысл. Я его выслушал и послал к дьяволу.
Горько было читать, что М. Е. Лобашов, отдавший генетике десятки лет своей жизни, отказывается от нее и переходит на позиции Т. Д. Лысенко. Не верилось, что С. М. Гершензон, отлично понимая значение генетики как науки, тем не менее писал, что отказывается от принципов хромосомной теории. С. И. Алиханян, П. М. Жуковский, И. М. Поляков на заседании сессии ВАСХНИЛ заявили о своем отказе от принципов классической генетики.
В свете этого с какой радостью вспоминалось изумительное поведение нашего выдающегося статистика академика Василия Сергеевича Немчинова, который тогда был ректором Тимирязевской сельскохозяйственной академии! Не обращая внимания на угрожающий тон И. И. Презента, Т. Д. Лысенко и других, В. С. Немчинов заявил на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году, что хромосомная теория вошла в золотой фонд науки человечества.
Мы не могли ни в чем каяться, так как глубоко понимали, что наше упорство - это лучшее из всего того, что можно было сделать, чтобы защитить нашу науку. Мы - это И. А. Рапопорт, Г. Г. Тиняков, Б. Н. Сидоров, В. В. Хвостова, В. В. Сахаров, Е. Н. Болотов, Н. Н. Соколов, М. А. Арсеньева, Б. А. Кирсанов, Б. Ф. Кожевников, А. А. Малиновский, другие и я. Мы покинули наш милый, родной дом на Воронцовом поле. Сожалений не было. Только один раз Б. Н. Сидоров сказал мне, что никто не осудит, если мы в чем-то покаемся. Я послал все покаяния к чертям и сказал, что никогда, никогда этого не будет. Как мы сами себе посмотрим в глаза через несколько лет, когда наступит торжество признания нашей науки? Однако когда же оно придет? Помню в 1954 году Н. И. Шапиро сказал мне, что все это очень надолго, что, по его мнению, идеи Т. Д. Лысенко сохранятся не менее 50 лет.
- 50 лет,- воскликнул я в ответ,- да вы что? Годы, считанные годы остались для их жизни. Разве в атомных взрывах перед вами не встает новая, радиационная генетика? Разве в торжестве гибридной кукурузы вы не слышите замечательного внедрения генетики в сельское хозяйство? А биохимия? Да ведь она на наших глазах превращается в генетическую биохимию! Нет, нам ждать недолго, пора вновь, и очень серьезно, подумать о том, как нам бороться за нашу генетику, чтобы приблизить время ее прихода.
Много лет тому назад Мария Склодовская-Кюри, когда ей был всего лишь 21 год, еще не подозревая, что открытием радия она войдет в ряды бессмертных, записала: "Основное правило - не давать сломить себя ни людям, ни обстоятельствам".
В течение всего 1948 года буря над нашими головами все крепчала. Однако и она прошла. Казалось, и мы и наша генетика сломлены и уходили в прошлое, ошибочное и горькое. На самом же деле шло все своим чередом. Мы были корнями могучей науки, и ее громадному дереву еще предстояло цвести на нашей Родине. Я понимал, какая трудная и какая счастливая доля выпала нам в этой борьбе. Для нас начиналась ночь, полная тьмы и вместе с тем самых светлых, вскипающих предчувствием счастья ожиданий.
Осенью 1948 года, покидая институт, я шел с В. В. Хвостовой. Она сказала, что впереди остались только черные дни, генетики не будет.
- Да что вы, Вера Вениаминовна! - воскликнул я.- Что вы, душенька, да подождите вы, пройдут недолгие годы, у нас будет настоящий генетический институт, который посвятит свои силы фундаментальным, истинным проблемам генетики. Разве вы не понимаете, что такой институт как воздух нужен нашей стране. Тучи пройдут, и опять будет сиять солнце!
Глава 13
СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ
В Институте леса.- Становлюсь орнитологом.- На трассе гора Вишневая - Каспийское море.- Письмо С. С. Четверикова.- Слово о палатке.Небольшой экскурс в историю яицких казаков.- Мои орнитологические итоги.- С. И. Вавилов.