Страница:
— Я думаю.
— О чём?
— Хитришь. Ты ведь не просто так все это затеваешь. Когда про лошадиную задницу с наперёд заданными характеристиками говоришь, у тебя перед глазами не задница, а конкретный человек. С которого ты эти характеристики срисовываешь. Скажи честно — это не Папа Гриша?
— Нет, конечно. Честное слово.
— А кто тогда?
Наступило молчание. Ларри понял, что ответа не будет. Он уже бесшумно пробирался к двери, когда Платон снова заговорил угасающим голосом:
— Послушай… Тут я ещё про одну штуку думаю последнее время… Скажи… Мы с Ахметом совсем разошлись?
— По бизнесу — да. Он звонит иногда.
— Можешь его найти?
— Наверно. А зачем он тебе?
— Да тут есть одна идея… Хочу своим губерам небольшую подпорочку соорудить. Может пригодиться. Найди его — пусть заедет.
Ларри остановился.
— Ты с ума сошёл. Про то, что он с нами работал, каждая собака знает. Решил засветиться? Сообразят, что ты за верёвочки дёргаешь, могут и стрельнуть. С них станется.
— Волков бояться — в лес не ходить, — донеслось из темноты. — И потом — тут другое. Хочу к ним кого-нибудь солидного прислонить, настоящую страшилку. Мне бы с Ахметом посоветоваться…
Что-то булькнуло, хрюкнуло. Зазвучавший храп был жалобно-измученным. Ларри постоял ещё несколько секунд и аккуратно закрыл за собой дверь.
Глава 8
Победа «Инфокара» была настолько очевидной, что её даже и не обсуждали. Неминуемый и всеми ожидаемый крах, блистательно трансформированный Ларри в установление полного контроля над Заводом, спутал все карты на игорном столе российского бизнеса. Империя уверенно заняла одно из первых мест в рейтинговой таблице.
Первыми это почувствовали девочки из секретариата. Разношёрстная толпа звонящих и приходящих была мгновенно и беспощадно просеяна вновь созданной службой протокола. Забредающим по привычке на огонёк, помнящим годы безденежья, первых больших денег и потерь, дорога в центральный офис и клуб была заказана раз и навсегда. В течение суток сменились все телефоны, и лишь по одному номеру, навечно связанному с автоответчиком, звучал жизнерадостный женский голос:
— Вы дозвонились в центральный офис фирмы «Инфокар». Оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо.
Оставленные сообщения поступали в службу безопасности, анализировавшую их с целью выявления возможных угроз, а больше ими никто не интересовался.
Как и раньше, Платон львиную часть времени проводил в клубе, но эпизодически возникал и в центральном офисе на Метростроевской. Создавая вокруг себя искривление пространства, влетал в кабинет, требовал чаю с мёдом и лимоном, а ещё — соединить его немедленно с десятком человек, всё равно в какой последовательности, что-то кричал по телефону за двойной дверью. Но чаще просто сидел в кабинете, рисуя круги и загогулины, в зелёном свете настольной лампы, под портретами Сергея Терьяна, Виктора Сысоева, Марка Цейтлина и Мусы Тариева.
Портреты погибших друзей, по указанию Ларри, были первоначально развешаны в старой переговорной. Когда Ларри обнаружил их исчезновение, то никак не прореагировал, только застыл на долю секунды, разглядывая голую стену, заглянул в пустой кабинет Платона, кивнул и вышел, ни с кем не попрощавшись.
Ларри и Платон никогда не обсуждали трагическую цепь событий, логично и неизбежно приведших к потере товарищей — одного за другим. Эта тема была — табу. Безжалостный механизм, сколь случайным ни выглядел бы процесс его запуска, сам отсеивал ненужное или вредное. И единственное, что было в силах управляющих этим механизмом людей, — минимизировать потери. Что же делать, если даже в самом что ни на есть минимальном варианте потери выглядят таким печальным образом. С этим ничего нельзя поделать. И Ларри не просто был уверен, он точно знал, что и Платон думает именно так.
Перемещение портретов в платоновский кабинет, как решил Ларри, свидетельствовало о том, что у него на глазах происходит запуск чего-то нового, о чём Ларри не то чтобы не догадывается — догадывается, конечно, и всё понимает, — но о чём с ним, до ночной беседы в клубе, не было сказано ни одного слова. Каким бы ни было это новое, оно требовало, по-видимому, чтобы между Платоном и недавним прошлым была выстроена прочная стена. И по эту сторону стены Ларри места нет, слишком много очень непростых, хотя и бесспорных решений принято именно им, очень уж яркий след тянется из вчерашнего дня, когда победа была такой невозможной, а разгром мог наступить каждую минуту. Конечно же, надо обрубить этот след, в большую — самую большую! — политику не идут с подобным багажом.
Само по себе это ничего не означает. Это просто та же самая беспощадная логика, которая привела к гибели ребят. Для Ларри эта логика была совершенно естественной, он жил по её законам и именно поэтому особо не тревожился. Тем более, что эта логика никак не может разрушить их союз, она сама является его порождением и не способна существовать вне этого союза.
Ну надо было повесить на Ларри всех собак. Надо — значит надо. Тем более, что в принципиальном плане это ничего не меняет. В одиночку на баррикады, тем более политические, не ходят, там в одиночку делать нечего, как опять же показал тот самый ночной разговор трёхмесячной давности. Нужны прочные тылы. Деньги нужны, большие деньги. А деньги — вот они. Опять же, между политикой и бизнесом, если серьёзно рассуждать, нет большой разницы. Немножко другое покупаешь, немножко другое продаёшь. Покупаешь дёшево, продаёшь чуточку дороже. Надо просто иметь хорошую позицию для торговли. Всё это уже было и хорошо знакомо. Тем более, что намеченный Платоном план действий выглядел вполне разумно и даже привлекательно.
Конечно, то, что не счёл нужным предварительно переговорить, — нехорошо.
Глава 9
Мало того, что опять водка на столе, так ещё и телевизор на полную громкость транслирует яростный рёв трибун.
— Нет, ты посмотри, посмотри! Что он делает! Из такого положения и не забить… Идиот! Они все — идиоты! Кретины! Ещё орут, что надо футбол развивать. Ничего не надо развивать. Бессмысленно. Этих всех надо к стенке ставить и расстреливать мячом по очереди. Начиная с тренера. Согласен?
Ларри посмотрел на часы и зевнул. Футболом он не интересовался.
— Ты меня вызвал, чтобы рассказать, — напомнил он. — Оторвись от чёртова ящика, я тебя прошу… У меня самолёт через два часа.
— А ты куда летишь? Ах да… Это важно. Слушай, а ты не можешь на день перенести? Тут такие дела…
— Какие дела, если ты футбол смотришь? Я из-за тебя переговоры отменил! Будешь рассказывать? Или отложим, пока вернусь?
— Нет, нет, погоди. Значит так. Я приехал. Представляешь? Вот так стол стоит. По одну сторону олигархи сидят. По другую — эти, в штатских мундирах. Я сел.
— По какую сторону?
— Да брось ты! Сначала Батя входит. Представляешь, он мне улыбнулся. Представляешь? Вот так, — Платон злобно нахмурился и растянул губы до ушей. — Чтоб ему девочки так улыбались. Сел прямо напротив. Тут появляется Валентиныч.
Валентиныч был внедрён «Инфокаром» в Кремль, когда Платон ещё вынашивал планы подобрать под себя «Газпром». Из этой затеи ничего не получилось, но засланный казачок вцепился в отведённый ему кабинет мёртвой хваткой и стремительно попёр вверх по служебной лестнице, добравшись в итоге до кресла начальника канцелярии. Возможность единолично решать, какой документ идёт в работу, а какой придерживается до лучших времён, очень быстро сделала его политическим тяжеловесом.
— Третьим входит такой странный, в майке и с бородой. Лохматый. Они и говорят…
— Они — это кто?
— Батя. Это, говорит, Еремей Иванович… Фамилию, черт, записал где-то… В машине, наверное, оставил. Да это и неважно. Одно имечко чего стоит — Еремей Иванович… Он будет координатором проекта, и вопрос этот уже согласован. А вводную, говорит, сейчас скажет Валентиныч. И так его за плечо приобнял, понимаешь? А Валентиныч ему улыбается, как родному.
— Иди ты!
— Честное слово! Ну просто полное единение народов! И эти, в штатском, тоже улыбаются. И мы улыбаемся. Я чуть не прослезился…
— А дальше?
— Дальше Валентиныч. Ну он ничего нового не сказал. Подтвердил, что к середине декабря вопрос должен быть решён окончательно, сказал, что кандидатура согласована…
— Кто?
— Погоди. Ой, смотри — штрафной! Ну!… Ну!… Так… Я же говорил, что придурки! На чём я остановился?
— Кандидатура согласована…
— Ага. И даёт слово этому, в майке. Тот вообще ахинею понёс, я такое последний раз в Академии наук слышал. Сто лет назад. Про центры влияния, про электоральные потенциалы… Полный бред! Минут на сорок. Я смотрю — Ватутин уже спит, остальные тоже заскучали. А эти — в штатском — сидят, как орлы, глаза горят. Слушают. Впитывают. Потом он заткнулся. Встаёт Батя и говорит — спасибо, значит, Еремею Ивановичу за его содержательное выступление и давайте определим линию поведения в свете его научного анализа. Так и сказал.
— Так всё-таки кандидатура — кто?
— Да погоди! Оказалось, этот лохматый Америку открыл. Он с помощью своих электоральных потенциалов обнаружил, что Россия состоит из семи частей. Жириновский, правда, про это уже пятый год орёт на всех углах, насчёт семи генерал-губернаторств, но это, понятное дело, не в счёт. Выделяем каждому олигарху по генерал-губернаторству, он там отвечает за материальное обеспечение избирательной кампании и весь пиар, и поехали… Штатские оказывают посильное содействие. Понятно?
— Нет. А тебе понятно?
— Мне понятно. Нам достался Северный Кавказ. Лично отвечаем, чтобы за будущего президента голосовали правильно.
— Северный Кавказ? Не так плохо, кстати. А Березовскому?
— Что-то в Восточной Сибири. Или вся Восточная Сибирь. Там по карте я смотрел — Якутск, Мирный, Ленек. Восточная Сибирь, короче. Меншиков в Березове.
— Это хорошо. Там много работы. Пусть поработает. А Центр?
Платон неожиданно замолчал и вроде растерялся.
— Чёрт, интересно… Знаешь, совершенно не помню, кому достался Центр. Ватутин на Волге. Этот — металлист — на Урале. А Центр… Знаешь, там такой скандал получился… Непросто, понимаешь, заключать конвенцию. Пока все орали, я как-то упустил, кто на Москве остаётся. Просто не до этого было. Потому что только угомонились, как Валентиныч объявил кандидатуру. Выпить хочешь?
По всем платоновским расчётам, Ларри должен был тут же задать очевидный вопрос. Но он только помрачнел и молча уставился в телевизор.
— Что-то мне вся эта история подозрительна, — сказал Ларри наконец. — Я по-другому все представлял. Так получается, что рулим процессом не мы. Про Батю даже и говорить не буду. Ты Валентинычу полностью доверяешь?
— Не полностью, — ответил Платон, хитро сверкая глазами. — Я в этой истории вообще никому не доверяю. Кроме тебя. А что?
— А то, что я не понимаю, как мы будем контролировать ситуацию.
— А мы её и не собираемся контролировать. Потому что это не нужно. Все уже случилось.
Ларри вопросительно посмотрел на Платона.
— Сюрприз приготовил?
— Ещё какой! Они решили выставить Федора Фёдоровича.
— Кого?! — Ларри даже покраснел от неожиданности.
— Стал плохо слышать? Ты понимаешь, что к Новому году мы будем жить в совершенно новой стране? Понимаешь?
— А он кто?
— То есть как? Федор Фёдорович! Ты что?
— Я понимаю, что Федор Фёдорович. У меня хорошая память.
Ларри прикрыл глаза и задумался. Федор Фёдорович, он же Эф Эф, впервые возник ещё в академические времена на одной из конференций, где надзирал за связями с иностранными учёными. Потом пару раз посодействовал в разных щекотливых ситуациях. После августа девяносто первого, когда его попёрли из органов, пришёл в «Инфокар», возглавив глубоко законспирированную аналитическую службу. Хороший работник, эффективный. Предусмотрительный даже. Когда чудом уцелевший после покушения Платон скрывался за границей и начался конфликт с Заводом, Эф Эф из «Инфокара» уволился. Небывалый падеж среди принимающих решения оставлял его с Ларри один на один, а этого Федору Фёдоровичу, похоже, сильно не хотелось. Но уволился он красиво. Не просто принёс заявление, а сплёл целую гуманитарную историю. Надо, дескать, простить предателя, пересмотреть правила игры, все такое… Конечно, Ларри его отпустил, оценив попутно изящество игры.
— У меня хорошая память, — подтвердил Ларри. — Но я ещё понимаю, что он пенсионер. Отставной полковник. Вроде бы все.
— Ты про это… С завтрашнего дня он — первый заместитель министра внутренних дел. Уже подписано, только в газетах ещё не было. А через пару-тройку недель будет министром. И так далее. Мы в нашем регионе должны начать разворачиваться в первых числах октября. Вот через несколько дней после этого он уже станет премьером.
— Почему после? Почему не до? Куда мы там будем разворачиваться?
— Я просто плохо сказал. Начинать подготовку. Тусовать местное начальство. Теперь понимаешь?
— Интересно… Очень интересно…
— Интересно? Это просто класс!! Мне даже не верится… В себя придти не могу… У меня такое ощущение — странное какое-то… Знаешь… Я просто… — Платон взлохматил волосы, и на лице его появилась блуждающая улыбка: — Я просто, наверное, счастлив. Да! Я счастлив!
— Это хорошо. Знаешь что? Я всё-таки слетаю на денёк, потом сразу займёмся. Как ты?
— Давай! — Платон схватился за запотевший графин. — Выпьем по рюмке — и лети.
— Погоди-ка, — сказал Ларри, когда они выпили по рюмке за победу. — Подозрительна мне всё-таки эта история. Почему ты сказал, что это они его решили выставить? Не ты ли подсказал?
— Ты что! — запротестовал Платон, но чуть горячее, чем требовалось.
Ларри посмотрел вопросительно. О том, что принимаемые решения должны хотя бы обсуждаться, говорено было раз сто и всё без толку. Он подумал и решил сменить тему.
— А ты ведь, наверное, ему уже позвонил? В клуб пригласил поужинать, посидеть?
— Кому?
— Федору Фёдоровичу.
— С ума сошёл? Знаешь, как его сейчас пасут? Ему только моего звонка не хватало…
— Молодец. Тут по-другому надо. Мне сейчас в голову пришло… Ты не в курсе насчёт его семейного положения?
— Чьего?
— Федора Фёдоровича.
— Нет. А почему спрашиваешь?
— Он пока ещё у нас был, крутил с Ленкой. Вроде бы по серьёзному. Я их даже один раз практически застукал. А потом, когда он с нами расплевался, она тоже уволилась. И что-то я припоминаю — вроде мне охрана говорила, что когда она заявление принесла, они его машину видели. Если она его захомутала, очень даже может интересно получиться…
— Вполне могла окрутить, — согласился Платон. — Она девочка активная.
— Это тебе виднее. Скажи Марии — пусть наведёт мостик, только поаккуратнее.
В самолёте Ларри вспомнил, что вопрос, кому отдали Центр, так и остался без ответа. Ну да ладно. Потом выясним.
Глава 10
Дурацкий сон неожиданно приснился Платону в самолёте, по дороге на Северный Кавказ, где ему надлежало проторить дорогу будущему президенту России. Вообще ему сны редко снились. Что такое сны, он не понимал. Того, что не понимал, он не любил и даже побаивался. И если кто-нибудь пытался поделиться с ним увиденным ночью, Платон мог среагировать странно.
Как-то ещё не расстрелянный Петька Кирсанов, ударившийся в православие, позвонил Платону во время Великого Поста и пожаловался:
— Представляешь, Тоша, вот пощусь, так каждую ночь свиные рёбрышки снятся.
— Это у тебя, Петька, возрастное, — пакостно произнёс раздражённый Платон. — Я слышал, что молодым обычно женские ножки видятся.
Кирсанов обиделся и бросил трубку.
А вот теперь Платону приснилась совершеннейшая глупость. Вроде бы про хоккей, хотя и не совсем. Глупость эта была совсем идиотской, потому что хоккей Платон терпеть не мог, предпочитая футбол.
Стадион не походил ни на какие другие стадионы — круглый и всего с одними воротами, мимо которых с головокружительной скоростью проносились игроки в разноцветных клоунских костюмах, красных с белым и жёлтых с голубым. Роль шайбы исполнял огромный зелёный шар, время от времени взлетавший вверх и медленно опускавшийся. Когда шар неудачно задевали клюшкой и он начинал перемещаться за пределы поля, его перехватывал один из четырёх перламутровых с черным Арлекинов и мощным ударом отправлял обратно.
Такой же перламутрово-чёрный лоскутный костюм был и на Платоне. Но по полю Платон не бегал, а стоял на невысоком мраморном кубе в нише, вырубленной в окружавшей лёд гладкой серой стене. Стена была высокой, и трибуны находились, судя по всему, над ней, потому что рёв тысячной толпы доносился сверху. Коньки елозили по мрамору, и, чтобы не упасть, Платону приходилось упираться ладонями в боковые стенки ниши.
Иногда на поле происходила свалка, клоуны падали друг на друга и смешно молотили клюшками воздух. В этом случае Арлекины мгновенно собирались в воротах и терпеливо ждали, когда разноцветные игроки поднимутся на ноги и снова атакуют лениво покачивающийся на льду шар.
Странным было и то, что ни один из игроков не делал попытки направить шар в ворота. Похоже, единственная цель этого непонятного действа состояла в том, чтобы, отобрав шар у соперников, как можно дольше сохранять его при себе.
После особо сильного удара клюшкой шар резко взмыл в воздух и завис недалеко от Платона, на уровне лица. Платон увидел, как повернулись в его сторону клоуны, раззявив в недоумении размалёванные рты, а за их спиной мгновенно сгруппировавшиеся Арлекины метнули в пустые ворота невесть откуда взявшуюся шайбу. Над воротами загорелась лампочка, прозвучала сирена. Трибуны взвыли.
Но тут внимание Платона отвлёк шар, медленно вращавшийся перед глазами и менявший окраску. Шар розовел, желтел, слабое красное свечение изнутри вдруг становилось невыносимо ярким. На поверхности стали проступать изумрудные с черным по краям пятна, потом они вытянулись и принялись закручиваться в скользящие по поверхности шара спирали, из-за чего шар будто бы покрылся радужной плёнкой, потом раздулся и лопнул с мелодичным звоном хрустальной висюльки.
Занятый шаром, Платон не сразу заметил, как ледяное поле с цветными фигурками клоунов начало съёживаться, уменьшаясь в размерах. Мраморный куб превратился в вытягивающуюся вверх колонну. Ниша, в стенки которой можно было упираться руками, исчезла вместе с орущей толпой зрителей и лоскутными силуэтами Арлекинов. Чёрное ночное небо с безжалостно горящими звёздами становилось всё ближе, пронизывающий ветер свистел в ушах.
В космической пустоте Платон стоял на узком мраморном столбе, подножие которого терялось далеко внизу.
Держаться было не за что. Коньки скользили.
Глава 11
Изменения, которые произошли в жизни Ленки, можно было сравнить только с глубинным сдвигом земных пород, вздымающим к небу не существовавшие доселе горные пики.
История начала неспешно раскручиваться в доинфокаровские времена, на ленинградской школе молодых учёных. Тогда, испугавшись непонятной, а потому опасной тяги к Серёжке Терьяну, Ленка в соответствии со старинным рецептом решила вышибить клин клином.
Это было тем более легко, потому что он, другой клин, был рядышком, в сером костюмчике гэдээровского производства, молчаливо сидел напротив за банкетным столом и поглядывал на пьянеющего на глазах Терьяна с сочувствием и пониманием. Когда заиграла музыка, увёл Ленку из-за стола под песню про надежду, земной компас, потом покружил в танго, а когда запел Хампердинк, всё уже было понятно.
— Пойдём, — сказала Ленка, нервничая из-за того, что напившийся Серёжка может устроить безобразную сцену. — Уведи меня. Пойдём к тебе. Только прямо сейчас.
— Лучше не вместе, — осторожно ответил серокостюмный партнёр. — Вот ключ от моего номера. А я буду минут через десять.
Ленке бросилась в глаза стерильная чистота люкса. Ровным счётом ничто не говорило о том, что здесь десять дней кто-то живёт, — после весёлого бардака в оргкомитетском номере, с постоянно сохнущими в ванной простынями, пустыми бутылками и полными пепельницами, после Сережкиной комнаты с разбросанными повсюду рубашками, носками, спичечными коробками и пачками «Дымка» Ленка оказалась в пустынном царстве совершенного и невозмутимого порядка, где не было ни пылинки, ни бумажки, ни единой вмятины или лишней складки на безукоризненно заправленной широкой кровати. Девственно чистый блокнот лежал точно по центру журнального столика рядом с идеально заточенным карандашом. Даже в ванной, куда она заскочила, чтобы хоть слегка привести себя в порядок, отсутствовали малейшие признаки обитаемости — ни зубной щётки, ни бритвы, ни каких-либо иных мужских туалетных принадлежностей.
Может, из-за Серёжки или по каким другим причинам, но в постели новый знакомец скорее удивил, чем порадовал. Любовью он занимался настолько хладнокровно и отстраненно, что у Ленки возникло ощущение, будто он одновременно перемножает несколько многозначных чисел, уделяя основное внимание этому. Стало даже обидно. И появилось дерзкое желание раскрутить холодную лягушку, вырвать хоть что-то похожее на эмоцию.
На это ушло несколько часов, но лягушка оказалась на редкость неподатливой. Каждый раз он с неторопливой методичностью доводил Ленку до финальной судороги, выжидал несколько секунд, переводил дыхание, вставал и уходил в ванную. Шумела вода, потом в ванной гас свет, он возвращался, ложился рядом и вежливо обнимал Ленку за плечо.
— Я когда к тебе в номер пришла, — сказала Ленка, — сначала решила, что здесь никто не живёт.
— Правда?
— Правда. Так все чисто. Никаких следов человеческого существования.
— А теперь понимаешь, что я здесь живу?
— Не-а. Тебя тут нет. Я есть, а тебя нет. Как будто ты в воздухе висишь и ни с чем не соприкасаешься. Как привидение.
— Интересно. Любопытное наблюдение. Тебя ведь Леной зовут?
— Да. А тебя как-то… Тит Титыч? Пётр Петрович?
— Федор Фёдорович. Но лучше просто по имени.
— Федор Фёдорович, — повторила Ленка, пробуя имя на вкус. — Неудобно. И Федя — тоже неудобно. Я тебя буду называть — Теодор. Очень благородно звучит.
— Возможно. Но мне не нравится.
— В пустыне есть змея, — неожиданно сообщила Ленка. — Эфа песчаная. Длинная, ядовитая и с красивыми узорами. Ты ведь из Конторы? Я тебя буду называть Эф Эф. Или просто Эф. Это тоже эфа, но мужского рода.
Вот так и познакомились.
Второй раз они встретились, когда у Платона возникли, а потом, при бескорыстном соучастии Федора Фёдоровича, рассосались проблемы с выездом за границу, в Италию.
Дня через четыре после того, как он улетел, к Ленке подошёл Ларри и попросил:
— Послушай… Тут такое дело. Возьми пару дней за свой счёт, слетай в Питер. Помнишь, на школе был такой — Федор Фёдорович? Надо ему от меня пакетик передать. Небольшой подарок. Знак внимания.
Запутанную книгу человеческих взаимоотношений Ларри читал с листа и не напрягаясь. И это многим было понятно. Использование Ленки в качестве почтальона означало, что к небольшому знаку внимания прилагается ещё и живой привет — с высокой грудью, длинными ногами и незаконченной романтической прелюдией.
Пара дней превратилась в неделю, за которую Ленка узнала много интересного.
По пунктам:
1. Он холост. Точнее, разведён. Была жена, и был он с ней в Демократической Республике Германии, где занимался своими комитетскими делами. Пока он ими занимался, жене приглянулся заезжий из Союза театральный товарищ. В результате получился скандал, и из ГДР его отозвали.
2. На Родине его встретили плохо. Из Конторы не попёрли, но поручили совершеннейшую, по его квалификации, ерунду — следить, чтобы ценная научно-техническая информация не утекала за рубеж, а напротив — притекала оттуда в постоянно увеличивающихся объёмах. Это и объясняло его присутствие на устроенной Платоном школе-семинаре.
3. Все ребята ему понравились. Весёлые и задорные мальчишки, хотя возрастная разница не так чтобы очень. Претензий к ним никаких нет. А это уже очень важно, потому что см. пункт 4.
4. Карантин он высидел, дрезденская история с сукой-женой списана в архив, и его переводят в Москву, в центральный аппарат. Это вовсе не означает, что он собирается ежевечерне пить водку с Платоном, Ларри и Витькой Сысоевым, но готов помогать, если возникнут проблемы типа… Ну, какие-нибудь проблемы. Мало ли что…
5. И не такой уж он холодный лягушонок. Просто кошмарно зажат и от этого жутко традиционен. И скорее всего, история с женой его поломала, поэтому он боится вылезти из скользкой лягушачьей кожи. В принципе, материал вполне пригодный, хотя и нелёгкий. Трудный в обработке.
— О чём?
— Хитришь. Ты ведь не просто так все это затеваешь. Когда про лошадиную задницу с наперёд заданными характеристиками говоришь, у тебя перед глазами не задница, а конкретный человек. С которого ты эти характеристики срисовываешь. Скажи честно — это не Папа Гриша?
— Нет, конечно. Честное слово.
— А кто тогда?
Наступило молчание. Ларри понял, что ответа не будет. Он уже бесшумно пробирался к двери, когда Платон снова заговорил угасающим голосом:
— Послушай… Тут я ещё про одну штуку думаю последнее время… Скажи… Мы с Ахметом совсем разошлись?
— По бизнесу — да. Он звонит иногда.
— Можешь его найти?
— Наверно. А зачем он тебе?
— Да тут есть одна идея… Хочу своим губерам небольшую подпорочку соорудить. Может пригодиться. Найди его — пусть заедет.
Ларри остановился.
— Ты с ума сошёл. Про то, что он с нами работал, каждая собака знает. Решил засветиться? Сообразят, что ты за верёвочки дёргаешь, могут и стрельнуть. С них станется.
— Волков бояться — в лес не ходить, — донеслось из темноты. — И потом — тут другое. Хочу к ним кого-нибудь солидного прислонить, настоящую страшилку. Мне бы с Ахметом посоветоваться…
Что-то булькнуло, хрюкнуло. Зазвучавший храп был жалобно-измученным. Ларри постоял ещё несколько секунд и аккуратно закрыл за собой дверь.
Глава 8
Запуск
«Оскорбивший незнакомцев зовётся разбойником, оскорбивший друзей приравнивается почти что к самоубийце».
Петроний Арбитр
Победа «Инфокара» была настолько очевидной, что её даже и не обсуждали. Неминуемый и всеми ожидаемый крах, блистательно трансформированный Ларри в установление полного контроля над Заводом, спутал все карты на игорном столе российского бизнеса. Империя уверенно заняла одно из первых мест в рейтинговой таблице.
Первыми это почувствовали девочки из секретариата. Разношёрстная толпа звонящих и приходящих была мгновенно и беспощадно просеяна вновь созданной службой протокола. Забредающим по привычке на огонёк, помнящим годы безденежья, первых больших денег и потерь, дорога в центральный офис и клуб была заказана раз и навсегда. В течение суток сменились все телефоны, и лишь по одному номеру, навечно связанному с автоответчиком, звучал жизнерадостный женский голос:
— Вы дозвонились в центральный офис фирмы «Инфокар». Оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо.
Оставленные сообщения поступали в службу безопасности, анализировавшую их с целью выявления возможных угроз, а больше ими никто не интересовался.
Как и раньше, Платон львиную часть времени проводил в клубе, но эпизодически возникал и в центральном офисе на Метростроевской. Создавая вокруг себя искривление пространства, влетал в кабинет, требовал чаю с мёдом и лимоном, а ещё — соединить его немедленно с десятком человек, всё равно в какой последовательности, что-то кричал по телефону за двойной дверью. Но чаще просто сидел в кабинете, рисуя круги и загогулины, в зелёном свете настольной лампы, под портретами Сергея Терьяна, Виктора Сысоева, Марка Цейтлина и Мусы Тариева.
Портреты погибших друзей, по указанию Ларри, были первоначально развешаны в старой переговорной. Когда Ларри обнаружил их исчезновение, то никак не прореагировал, только застыл на долю секунды, разглядывая голую стену, заглянул в пустой кабинет Платона, кивнул и вышел, ни с кем не попрощавшись.
Ларри и Платон никогда не обсуждали трагическую цепь событий, логично и неизбежно приведших к потере товарищей — одного за другим. Эта тема была — табу. Безжалостный механизм, сколь случайным ни выглядел бы процесс его запуска, сам отсеивал ненужное или вредное. И единственное, что было в силах управляющих этим механизмом людей, — минимизировать потери. Что же делать, если даже в самом что ни на есть минимальном варианте потери выглядят таким печальным образом. С этим ничего нельзя поделать. И Ларри не просто был уверен, он точно знал, что и Платон думает именно так.
Перемещение портретов в платоновский кабинет, как решил Ларри, свидетельствовало о том, что у него на глазах происходит запуск чего-то нового, о чём Ларри не то чтобы не догадывается — догадывается, конечно, и всё понимает, — но о чём с ним, до ночной беседы в клубе, не было сказано ни одного слова. Каким бы ни было это новое, оно требовало, по-видимому, чтобы между Платоном и недавним прошлым была выстроена прочная стена. И по эту сторону стены Ларри места нет, слишком много очень непростых, хотя и бесспорных решений принято именно им, очень уж яркий след тянется из вчерашнего дня, когда победа была такой невозможной, а разгром мог наступить каждую минуту. Конечно же, надо обрубить этот след, в большую — самую большую! — политику не идут с подобным багажом.
Само по себе это ничего не означает. Это просто та же самая беспощадная логика, которая привела к гибели ребят. Для Ларри эта логика была совершенно естественной, он жил по её законам и именно поэтому особо не тревожился. Тем более, что эта логика никак не может разрушить их союз, она сама является его порождением и не способна существовать вне этого союза.
Ну надо было повесить на Ларри всех собак. Надо — значит надо. Тем более, что в принципиальном плане это ничего не меняет. В одиночку на баррикады, тем более политические, не ходят, там в одиночку делать нечего, как опять же показал тот самый ночной разговор трёхмесячной давности. Нужны прочные тылы. Деньги нужны, большие деньги. А деньги — вот они. Опять же, между политикой и бизнесом, если серьёзно рассуждать, нет большой разницы. Немножко другое покупаешь, немножко другое продаёшь. Покупаешь дёшево, продаёшь чуточку дороже. Надо просто иметь хорошую позицию для торговли. Всё это уже было и хорошо знакомо. Тем более, что намеченный Платоном план действий выглядел вполне разумно и даже привлекательно.
Конечно, то, что не счёл нужным предварительно переговорить, — нехорошо.
Глава 9
Четыре — три — два — один — ноль
«Они нуждаются, обладая богатством, а это самый тяжкий вид нищеты».
Сенека
Мало того, что опять водка на столе, так ещё и телевизор на полную громкость транслирует яростный рёв трибун.
— Нет, ты посмотри, посмотри! Что он делает! Из такого положения и не забить… Идиот! Они все — идиоты! Кретины! Ещё орут, что надо футбол развивать. Ничего не надо развивать. Бессмысленно. Этих всех надо к стенке ставить и расстреливать мячом по очереди. Начиная с тренера. Согласен?
Ларри посмотрел на часы и зевнул. Футболом он не интересовался.
— Ты меня вызвал, чтобы рассказать, — напомнил он. — Оторвись от чёртова ящика, я тебя прошу… У меня самолёт через два часа.
— А ты куда летишь? Ах да… Это важно. Слушай, а ты не можешь на день перенести? Тут такие дела…
— Какие дела, если ты футбол смотришь? Я из-за тебя переговоры отменил! Будешь рассказывать? Или отложим, пока вернусь?
— Нет, нет, погоди. Значит так. Я приехал. Представляешь? Вот так стол стоит. По одну сторону олигархи сидят. По другую — эти, в штатских мундирах. Я сел.
— По какую сторону?
— Да брось ты! Сначала Батя входит. Представляешь, он мне улыбнулся. Представляешь? Вот так, — Платон злобно нахмурился и растянул губы до ушей. — Чтоб ему девочки так улыбались. Сел прямо напротив. Тут появляется Валентиныч.
Валентиныч был внедрён «Инфокаром» в Кремль, когда Платон ещё вынашивал планы подобрать под себя «Газпром». Из этой затеи ничего не получилось, но засланный казачок вцепился в отведённый ему кабинет мёртвой хваткой и стремительно попёр вверх по служебной лестнице, добравшись в итоге до кресла начальника канцелярии. Возможность единолично решать, какой документ идёт в работу, а какой придерживается до лучших времён, очень быстро сделала его политическим тяжеловесом.
— Третьим входит такой странный, в майке и с бородой. Лохматый. Они и говорят…
— Они — это кто?
— Батя. Это, говорит, Еремей Иванович… Фамилию, черт, записал где-то… В машине, наверное, оставил. Да это и неважно. Одно имечко чего стоит — Еремей Иванович… Он будет координатором проекта, и вопрос этот уже согласован. А вводную, говорит, сейчас скажет Валентиныч. И так его за плечо приобнял, понимаешь? А Валентиныч ему улыбается, как родному.
— Иди ты!
— Честное слово! Ну просто полное единение народов! И эти, в штатском, тоже улыбаются. И мы улыбаемся. Я чуть не прослезился…
— А дальше?
— Дальше Валентиныч. Ну он ничего нового не сказал. Подтвердил, что к середине декабря вопрос должен быть решён окончательно, сказал, что кандидатура согласована…
— Кто?
— Погоди. Ой, смотри — штрафной! Ну!… Ну!… Так… Я же говорил, что придурки! На чём я остановился?
— Кандидатура согласована…
— Ага. И даёт слово этому, в майке. Тот вообще ахинею понёс, я такое последний раз в Академии наук слышал. Сто лет назад. Про центры влияния, про электоральные потенциалы… Полный бред! Минут на сорок. Я смотрю — Ватутин уже спит, остальные тоже заскучали. А эти — в штатском — сидят, как орлы, глаза горят. Слушают. Впитывают. Потом он заткнулся. Встаёт Батя и говорит — спасибо, значит, Еремею Ивановичу за его содержательное выступление и давайте определим линию поведения в свете его научного анализа. Так и сказал.
— Так всё-таки кандидатура — кто?
— Да погоди! Оказалось, этот лохматый Америку открыл. Он с помощью своих электоральных потенциалов обнаружил, что Россия состоит из семи частей. Жириновский, правда, про это уже пятый год орёт на всех углах, насчёт семи генерал-губернаторств, но это, понятное дело, не в счёт. Выделяем каждому олигарху по генерал-губернаторству, он там отвечает за материальное обеспечение избирательной кампании и весь пиар, и поехали… Штатские оказывают посильное содействие. Понятно?
— Нет. А тебе понятно?
— Мне понятно. Нам достался Северный Кавказ. Лично отвечаем, чтобы за будущего президента голосовали правильно.
— Северный Кавказ? Не так плохо, кстати. А Березовскому?
— Что-то в Восточной Сибири. Или вся Восточная Сибирь. Там по карте я смотрел — Якутск, Мирный, Ленек. Восточная Сибирь, короче. Меншиков в Березове.
— Это хорошо. Там много работы. Пусть поработает. А Центр?
Платон неожиданно замолчал и вроде растерялся.
— Чёрт, интересно… Знаешь, совершенно не помню, кому достался Центр. Ватутин на Волге. Этот — металлист — на Урале. А Центр… Знаешь, там такой скандал получился… Непросто, понимаешь, заключать конвенцию. Пока все орали, я как-то упустил, кто на Москве остаётся. Просто не до этого было. Потому что только угомонились, как Валентиныч объявил кандидатуру. Выпить хочешь?
По всем платоновским расчётам, Ларри должен был тут же задать очевидный вопрос. Но он только помрачнел и молча уставился в телевизор.
— Что-то мне вся эта история подозрительна, — сказал Ларри наконец. — Я по-другому все представлял. Так получается, что рулим процессом не мы. Про Батю даже и говорить не буду. Ты Валентинычу полностью доверяешь?
— Не полностью, — ответил Платон, хитро сверкая глазами. — Я в этой истории вообще никому не доверяю. Кроме тебя. А что?
— А то, что я не понимаю, как мы будем контролировать ситуацию.
— А мы её и не собираемся контролировать. Потому что это не нужно. Все уже случилось.
Ларри вопросительно посмотрел на Платона.
— Сюрприз приготовил?
— Ещё какой! Они решили выставить Федора Фёдоровича.
— Кого?! — Ларри даже покраснел от неожиданности.
— Стал плохо слышать? Ты понимаешь, что к Новому году мы будем жить в совершенно новой стране? Понимаешь?
— А он кто?
— То есть как? Федор Фёдорович! Ты что?
— Я понимаю, что Федор Фёдорович. У меня хорошая память.
Ларри прикрыл глаза и задумался. Федор Фёдорович, он же Эф Эф, впервые возник ещё в академические времена на одной из конференций, где надзирал за связями с иностранными учёными. Потом пару раз посодействовал в разных щекотливых ситуациях. После августа девяносто первого, когда его попёрли из органов, пришёл в «Инфокар», возглавив глубоко законспирированную аналитическую службу. Хороший работник, эффективный. Предусмотрительный даже. Когда чудом уцелевший после покушения Платон скрывался за границей и начался конфликт с Заводом, Эф Эф из «Инфокара» уволился. Небывалый падеж среди принимающих решения оставлял его с Ларри один на один, а этого Федору Фёдоровичу, похоже, сильно не хотелось. Но уволился он красиво. Не просто принёс заявление, а сплёл целую гуманитарную историю. Надо, дескать, простить предателя, пересмотреть правила игры, все такое… Конечно, Ларри его отпустил, оценив попутно изящество игры.
— У меня хорошая память, — подтвердил Ларри. — Но я ещё понимаю, что он пенсионер. Отставной полковник. Вроде бы все.
— Ты про это… С завтрашнего дня он — первый заместитель министра внутренних дел. Уже подписано, только в газетах ещё не было. А через пару-тройку недель будет министром. И так далее. Мы в нашем регионе должны начать разворачиваться в первых числах октября. Вот через несколько дней после этого он уже станет премьером.
— Почему после? Почему не до? Куда мы там будем разворачиваться?
— Я просто плохо сказал. Начинать подготовку. Тусовать местное начальство. Теперь понимаешь?
— Интересно… Очень интересно…
— Интересно? Это просто класс!! Мне даже не верится… В себя придти не могу… У меня такое ощущение — странное какое-то… Знаешь… Я просто… — Платон взлохматил волосы, и на лице его появилась блуждающая улыбка: — Я просто, наверное, счастлив. Да! Я счастлив!
— Это хорошо. Знаешь что? Я всё-таки слетаю на денёк, потом сразу займёмся. Как ты?
— Давай! — Платон схватился за запотевший графин. — Выпьем по рюмке — и лети.
— Погоди-ка, — сказал Ларри, когда они выпили по рюмке за победу. — Подозрительна мне всё-таки эта история. Почему ты сказал, что это они его решили выставить? Не ты ли подсказал?
— Ты что! — запротестовал Платон, но чуть горячее, чем требовалось.
Ларри посмотрел вопросительно. О том, что принимаемые решения должны хотя бы обсуждаться, говорено было раз сто и всё без толку. Он подумал и решил сменить тему.
— А ты ведь, наверное, ему уже позвонил? В клуб пригласил поужинать, посидеть?
— Кому?
— Федору Фёдоровичу.
— С ума сошёл? Знаешь, как его сейчас пасут? Ему только моего звонка не хватало…
— Молодец. Тут по-другому надо. Мне сейчас в голову пришло… Ты не в курсе насчёт его семейного положения?
— Чьего?
— Федора Фёдоровича.
— Нет. А почему спрашиваешь?
— Он пока ещё у нас был, крутил с Ленкой. Вроде бы по серьёзному. Я их даже один раз практически застукал. А потом, когда он с нами расплевался, она тоже уволилась. И что-то я припоминаю — вроде мне охрана говорила, что когда она заявление принесла, они его машину видели. Если она его захомутала, очень даже может интересно получиться…
— Вполне могла окрутить, — согласился Платон. — Она девочка активная.
— Это тебе виднее. Скажи Марии — пусть наведёт мостик, только поаккуратнее.
В самолёте Ларри вспомнил, что вопрос, кому отдали Центр, так и остался без ответа. Ну да ладно. Потом выясним.
Глава 10
Сон олигарха
«Таков порок, присущий нашей природе: вещи невидимые, скрытые и непознанные порождают в нас и большую веру, и сильнейший страх».
Юлий Цезарь
Дурацкий сон неожиданно приснился Платону в самолёте, по дороге на Северный Кавказ, где ему надлежало проторить дорогу будущему президенту России. Вообще ему сны редко снились. Что такое сны, он не понимал. Того, что не понимал, он не любил и даже побаивался. И если кто-нибудь пытался поделиться с ним увиденным ночью, Платон мог среагировать странно.
Как-то ещё не расстрелянный Петька Кирсанов, ударившийся в православие, позвонил Платону во время Великого Поста и пожаловался:
— Представляешь, Тоша, вот пощусь, так каждую ночь свиные рёбрышки снятся.
— Это у тебя, Петька, возрастное, — пакостно произнёс раздражённый Платон. — Я слышал, что молодым обычно женские ножки видятся.
Кирсанов обиделся и бросил трубку.
А вот теперь Платону приснилась совершеннейшая глупость. Вроде бы про хоккей, хотя и не совсем. Глупость эта была совсем идиотской, потому что хоккей Платон терпеть не мог, предпочитая футбол.
Стадион не походил ни на какие другие стадионы — круглый и всего с одними воротами, мимо которых с головокружительной скоростью проносились игроки в разноцветных клоунских костюмах, красных с белым и жёлтых с голубым. Роль шайбы исполнял огромный зелёный шар, время от времени взлетавший вверх и медленно опускавшийся. Когда шар неудачно задевали клюшкой и он начинал перемещаться за пределы поля, его перехватывал один из четырёх перламутровых с черным Арлекинов и мощным ударом отправлял обратно.
Такой же перламутрово-чёрный лоскутный костюм был и на Платоне. Но по полю Платон не бегал, а стоял на невысоком мраморном кубе в нише, вырубленной в окружавшей лёд гладкой серой стене. Стена была высокой, и трибуны находились, судя по всему, над ней, потому что рёв тысячной толпы доносился сверху. Коньки елозили по мрамору, и, чтобы не упасть, Платону приходилось упираться ладонями в боковые стенки ниши.
Иногда на поле происходила свалка, клоуны падали друг на друга и смешно молотили клюшками воздух. В этом случае Арлекины мгновенно собирались в воротах и терпеливо ждали, когда разноцветные игроки поднимутся на ноги и снова атакуют лениво покачивающийся на льду шар.
Странным было и то, что ни один из игроков не делал попытки направить шар в ворота. Похоже, единственная цель этого непонятного действа состояла в том, чтобы, отобрав шар у соперников, как можно дольше сохранять его при себе.
После особо сильного удара клюшкой шар резко взмыл в воздух и завис недалеко от Платона, на уровне лица. Платон увидел, как повернулись в его сторону клоуны, раззявив в недоумении размалёванные рты, а за их спиной мгновенно сгруппировавшиеся Арлекины метнули в пустые ворота невесть откуда взявшуюся шайбу. Над воротами загорелась лампочка, прозвучала сирена. Трибуны взвыли.
Но тут внимание Платона отвлёк шар, медленно вращавшийся перед глазами и менявший окраску. Шар розовел, желтел, слабое красное свечение изнутри вдруг становилось невыносимо ярким. На поверхности стали проступать изумрудные с черным по краям пятна, потом они вытянулись и принялись закручиваться в скользящие по поверхности шара спирали, из-за чего шар будто бы покрылся радужной плёнкой, потом раздулся и лопнул с мелодичным звоном хрустальной висюльки.
Занятый шаром, Платон не сразу заметил, как ледяное поле с цветными фигурками клоунов начало съёживаться, уменьшаясь в размерах. Мраморный куб превратился в вытягивающуюся вверх колонну. Ниша, в стенки которой можно было упираться руками, исчезла вместе с орущей толпой зрителей и лоскутными силуэтами Арлекинов. Чёрное ночное небо с безжалостно горящими звёздами становилось всё ближе, пронизывающий ветер свистел в ушах.
В космической пустоте Платон стоял на узком мраморном столбе, подножие которого терялось далеко внизу.
Держаться было не за что. Коньки скользили.
Глава 11
Путь наверх
«Какого вы мнения о семейной жизни вообще?
Её можно сравнить с молоком…
Но молоко скоро киснет».
Иван Тургенев
Изменения, которые произошли в жизни Ленки, можно было сравнить только с глубинным сдвигом земных пород, вздымающим к небу не существовавшие доселе горные пики.
История начала неспешно раскручиваться в доинфокаровские времена, на ленинградской школе молодых учёных. Тогда, испугавшись непонятной, а потому опасной тяги к Серёжке Терьяну, Ленка в соответствии со старинным рецептом решила вышибить клин клином.
Это было тем более легко, потому что он, другой клин, был рядышком, в сером костюмчике гэдээровского производства, молчаливо сидел напротив за банкетным столом и поглядывал на пьянеющего на глазах Терьяна с сочувствием и пониманием. Когда заиграла музыка, увёл Ленку из-за стола под песню про надежду, земной компас, потом покружил в танго, а когда запел Хампердинк, всё уже было понятно.
— Пойдём, — сказала Ленка, нервничая из-за того, что напившийся Серёжка может устроить безобразную сцену. — Уведи меня. Пойдём к тебе. Только прямо сейчас.
— Лучше не вместе, — осторожно ответил серокостюмный партнёр. — Вот ключ от моего номера. А я буду минут через десять.
Ленке бросилась в глаза стерильная чистота люкса. Ровным счётом ничто не говорило о том, что здесь десять дней кто-то живёт, — после весёлого бардака в оргкомитетском номере, с постоянно сохнущими в ванной простынями, пустыми бутылками и полными пепельницами, после Сережкиной комнаты с разбросанными повсюду рубашками, носками, спичечными коробками и пачками «Дымка» Ленка оказалась в пустынном царстве совершенного и невозмутимого порядка, где не было ни пылинки, ни бумажки, ни единой вмятины или лишней складки на безукоризненно заправленной широкой кровати. Девственно чистый блокнот лежал точно по центру журнального столика рядом с идеально заточенным карандашом. Даже в ванной, куда она заскочила, чтобы хоть слегка привести себя в порядок, отсутствовали малейшие признаки обитаемости — ни зубной щётки, ни бритвы, ни каких-либо иных мужских туалетных принадлежностей.
Может, из-за Серёжки или по каким другим причинам, но в постели новый знакомец скорее удивил, чем порадовал. Любовью он занимался настолько хладнокровно и отстраненно, что у Ленки возникло ощущение, будто он одновременно перемножает несколько многозначных чисел, уделяя основное внимание этому. Стало даже обидно. И появилось дерзкое желание раскрутить холодную лягушку, вырвать хоть что-то похожее на эмоцию.
На это ушло несколько часов, но лягушка оказалась на редкость неподатливой. Каждый раз он с неторопливой методичностью доводил Ленку до финальной судороги, выжидал несколько секунд, переводил дыхание, вставал и уходил в ванную. Шумела вода, потом в ванной гас свет, он возвращался, ложился рядом и вежливо обнимал Ленку за плечо.
— Я когда к тебе в номер пришла, — сказала Ленка, — сначала решила, что здесь никто не живёт.
— Правда?
— Правда. Так все чисто. Никаких следов человеческого существования.
— А теперь понимаешь, что я здесь живу?
— Не-а. Тебя тут нет. Я есть, а тебя нет. Как будто ты в воздухе висишь и ни с чем не соприкасаешься. Как привидение.
— Интересно. Любопытное наблюдение. Тебя ведь Леной зовут?
— Да. А тебя как-то… Тит Титыч? Пётр Петрович?
— Федор Фёдорович. Но лучше просто по имени.
— Федор Фёдорович, — повторила Ленка, пробуя имя на вкус. — Неудобно. И Федя — тоже неудобно. Я тебя буду называть — Теодор. Очень благородно звучит.
— Возможно. Но мне не нравится.
— В пустыне есть змея, — неожиданно сообщила Ленка. — Эфа песчаная. Длинная, ядовитая и с красивыми узорами. Ты ведь из Конторы? Я тебя буду называть Эф Эф. Или просто Эф. Это тоже эфа, но мужского рода.
Вот так и познакомились.
Второй раз они встретились, когда у Платона возникли, а потом, при бескорыстном соучастии Федора Фёдоровича, рассосались проблемы с выездом за границу, в Италию.
Дня через четыре после того, как он улетел, к Ленке подошёл Ларри и попросил:
— Послушай… Тут такое дело. Возьми пару дней за свой счёт, слетай в Питер. Помнишь, на школе был такой — Федор Фёдорович? Надо ему от меня пакетик передать. Небольшой подарок. Знак внимания.
Запутанную книгу человеческих взаимоотношений Ларри читал с листа и не напрягаясь. И это многим было понятно. Использование Ленки в качестве почтальона означало, что к небольшому знаку внимания прилагается ещё и живой привет — с высокой грудью, длинными ногами и незаконченной романтической прелюдией.
Пара дней превратилась в неделю, за которую Ленка узнала много интересного.
По пунктам:
1. Он холост. Точнее, разведён. Была жена, и был он с ней в Демократической Республике Германии, где занимался своими комитетскими делами. Пока он ими занимался, жене приглянулся заезжий из Союза театральный товарищ. В результате получился скандал, и из ГДР его отозвали.
2. На Родине его встретили плохо. Из Конторы не попёрли, но поручили совершеннейшую, по его квалификации, ерунду — следить, чтобы ценная научно-техническая информация не утекала за рубеж, а напротив — притекала оттуда в постоянно увеличивающихся объёмах. Это и объясняло его присутствие на устроенной Платоном школе-семинаре.
3. Все ребята ему понравились. Весёлые и задорные мальчишки, хотя возрастная разница не так чтобы очень. Претензий к ним никаких нет. А это уже очень важно, потому что см. пункт 4.
4. Карантин он высидел, дрезденская история с сукой-женой списана в архив, и его переводят в Москву, в центральный аппарат. Это вовсе не означает, что он собирается ежевечерне пить водку с Платоном, Ларри и Витькой Сысоевым, но готов помогать, если возникнут проблемы типа… Ну, какие-нибудь проблемы. Мало ли что…
5. И не такой уж он холодный лягушонок. Просто кошмарно зажат и от этого жутко традиционен. И скорее всего, история с женой его поломала, поэтому он боится вылезти из скользкой лягушачьей кожи. В принципе, материал вполне пригодный, хотя и нелёгкий. Трудный в обработке.