Страница:
«Как же я его найду? – думала женщина, мечась между деревьями, всматриваясь в каждый куст, в каждую муравьиную кучу, – даже крикнуть нельзя…»
Но мужчина не заметил его. Он шел, нагнув голову, не смотря по сторонам, потому что на его плечах сидел ребенок…
Подождав, пока затихнут шаги, человек взял ведро, саперную лопатку и продолжил свой путь. Временами он останавливался, прислушивался.
Вскоре местность пошла под уклон, запахло сыростью. Деревья стали мельчать…
Человек пролез в едва заметный прогал между двумя соснами и очутился на небольшой поляне. Здесь было совсем темно, и человек включил фонарик. Бледный слабый из-за севшей батарейки луч метнулся по хвое и пополз к центру поляны.
Сейчас он увидит то, из-за чего сюда пришел, то, из-за чего станет работать здесь почти до утра, вскапывать землю, носить от речки воду, делать измерения при свете фонарика. Он увидит цель своей жизни, своих любимцев, к которым почти каждый день пробирался сюда на тайные свидания.
Луч от фонарика пересек поляну, лихорадочно метнулся назад, затем вправо, влево и замер, вибрируя в дрожащей руке…
На поляне ничего не было…
Не веря своим глазам, но уже сердцем понимая беду, человек потушил фонарик и, нагнувшись, пошел к центру поляны, ощупывая землю.
Вскоре его пальцы наткнулись на то, что искали, – маленький пенек, потом нашли еще два…
Человек тихо застонал и сел на землю, покачивая головой, как пьяный. Кто-то срезал три деревца… Три деревца, которые он холил, поил, растил много лет… Наверно, их срезали на удилища. Они были такие тонкие, стройные, гибкие… Кто-то шел по сосновой посадке, увидел деревца и срезал их ножом или срубил туристским топориком.
Человек сидел, посапывая и раскачиваясь, наверно, с полчаса, потом встал. Он принял решение.
За эти три деревца он убьет первого же, кого встретит в лесу…
Часть третья ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР, НОЧЬ
1
* * *
Сжимая дрожащей от слабости рукой саперную лопатку, как нож, приготовившись к броску, если его заметят, человек сидел на корточках в мелком сосняке.Но мужчина не заметил его. Он шел, нагнув голову, не смотря по сторонам, потому что на его плечах сидел ребенок…
Подождав, пока затихнут шаги, человек взял ведро, саперную лопатку и продолжил свой путь. Временами он останавливался, прислушивался.
Вскоре местность пошла под уклон, запахло сыростью. Деревья стали мельчать…
Человек пролез в едва заметный прогал между двумя соснами и очутился на небольшой поляне. Здесь было совсем темно, и человек включил фонарик. Бледный слабый из-за севшей батарейки луч метнулся по хвое и пополз к центру поляны.
Сейчас он увидит то, из-за чего сюда пришел, то, из-за чего станет работать здесь почти до утра, вскапывать землю, носить от речки воду, делать измерения при свете фонарика. Он увидит цель своей жизни, своих любимцев, к которым почти каждый день пробирался сюда на тайные свидания.
Луч от фонарика пересек поляну, лихорадочно метнулся назад, затем вправо, влево и замер, вибрируя в дрожащей руке…
На поляне ничего не было…
Не веря своим глазам, но уже сердцем понимая беду, человек потушил фонарик и, нагнувшись, пошел к центру поляны, ощупывая землю.
Вскоре его пальцы наткнулись на то, что искали, – маленький пенек, потом нашли еще два…
Человек тихо застонал и сел на землю, покачивая головой, как пьяный. Кто-то срезал три деревца… Три деревца, которые он холил, поил, растил много лет… Наверно, их срезали на удилища. Они были такие тонкие, стройные, гибкие… Кто-то шел по сосновой посадке, увидел деревца и срезал их ножом или срубил туристским топориком.
Человек сидел, посапывая и раскачиваясь, наверно, с полчаса, потом встал. Он принял решение.
За эти три деревца он убьет первого же, кого встретит в лесу…
Часть третья ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР, НОЧЬ
1
Рис все ниже склонялся к моему плечу, наконец обхватил меня за шею и засопел над ухом. Сегодня ему досталось… Да еще голодный… Деревья стали совсем маленькими, превратились в игрушечные елочки, разбежались в стороны и пропали во тьме, словно вошли назад в землю.
Запахло водой. Еще минута, и я увидел, что нахожусь на лугу. Впереди узкой полоской светлела река. За рекой, до самого еще совсем светлого горизонта, простирались камыши. Там, в болотах, на каком-то островке, а может быть на лодке, горел костер – его огонь я принял в лесу за свет звезды. Почему-то издали он казался зеленым. Теперь костер горел тревожным красным светом.
Еще несколько сот шагов – и я с Рисом, как древний витязь с тигром на плечах, стоял на высоком берегу речки. В этом месте речка была совсем узкой и мелкой, почти ручейком. Она деловито бежала, прижимаясь к берегу, крутя водовороты; иногда всплескивала рыбешка. Однако чуть дальше, в зарослях, судя по тишине и тяжелым глухим ударам хвостов больших рыбин, было глубоко…
Я осторожно опустил сына на землю (Рис забормотал во сне, зачмокал губами) и пошел поискать чего-нибудь для костра. Вскоре я наткнулся на полуобгоревшее бревно, небольшую кучку хвороста, коровьи лепешки – остатки чьей-то стоянки. В овраге неподалеку, заросшем мелким кустарником, я набрал еще хвороста. Затем – вот когда пригодились спички! – разжег на старом пепелище костер и принес к огню Риса. От света и тепла сын проснулся, долго недоуменно таращил глаза, потом пододвинулся к огню поближе, притих и стал смотреть на пляшущее пламя.
Я подбросил в костер сучьев, коровьих лепешек, и костер затрещал, зафыркал дымом, пахнущим давно забытыми деревенскими запахами: ухой из вертких полосатых окуньков и широких литых плотвичек, с пшеном, картошкой, зеленым луком, красным перцем, лавровым листом; кашей из молодой пшеницы, собственноручно добытой из колосков на убранном колхозном поле, с мелконарезанным мясом и целыми сладкими синими луковицами; чаем, заваренным смородиновым листом; мокрым лугом после дождя, по которому только что прошло коровье стадо; парным молоком, налитым в литровую жестяную кружку, пенистым, почти горячим, пахнущим мокрой доброй шерстью…
Рис никогда не знал деревенских запахов, но когда его накрыло дымом от костра, он встревожился, глубоко втянул в себя воздух и проглотил слюну.
– Черт! – воскликнул он. – Как вкусно пахнет!
Наверно, все же Рис знал эти запахи. Очень давно. Когда его совсем не было, когда он был мною.
– Сейчас попробуем поужинать, – сказал я.
– Что? – быстро спросил Рис. – Ужин? Откуда?
– Рядом с нами протекает река, а если рядом протекает река, ловкий человек всегда в ней чего-нибудь добудет съестного.
– А ты ловкий человек? – спросил Рис недоверчиво.
– Когда-то, в твои годы, был ловким. Если удастся вспомнить…
– Вспомни, пожалуйста, – попросил Рис.
– Тогда неси за мной вот эту головешку.
Я выдернул из костра большой, пылающий ярким пламенем сук и подал его Рису.
– Только осторожней, не загорись сам.
Рис опасливо взял сук и отодвинул его как можно дальше от себя.
– Черт! Как жжется! – заметил он.
Сам я взял охапку дров, и мы спустились к реке: я впереди, Рис, постоянно роняя сук и чертыхаясь, – сзади. Под обрывом, как я и предполагал, был маленький песчаный пляжик, косо уходивший под воду, – идеальное место для ловли раков. Я сложил дрова у самой воды, сунул в дрова головешку, которую принес Рис на вытянутых руках, со страшными предосторожностями, словно это была не головешка, а гремучая змея, и через минуту костер ярко запылал, освещая камыши на той стороне и часть дна мелкой речушки. Затем я снял туфли, носки, закатал штанины брюк и вошел в воду чуть выше по течению, поближе к камышам. Покопавшись в иле, я нашел там десятка полтора крупных ракушек. После этого я вылез на берег, подобрал ракушки и положил их в костер, на горячие угли. Вскоре ракушки затрещали и стали раскрываться. Запахло жареным мясом.
– Черт! – сказал Рис. – Как вкусно пахнет. Здорово ты придумал.
– До ракушек дело пока не дошло.
Я взял сук и начал вытаскивать шипящие ракушки из костра.
Когда ракушки чуть остыли и их можно было брать руками, я побросал их в воду с таким расчетом, чтобы они легли неподалеку от берега, на освещенный участок дна.
– Рыбу, что ли, из воды хочешь выманить? – спросил наблюдавший за моими действиями Рис.
– Чего-нибудь выманим…
Мы сели с Рисом на корточки и стали ждать. Вода шевелила на дне наши тени.
Я пропустил момент, когда он появился Он словно свалился с неба. Огромный черный усатый рак. Я сразу прозвал его Матерым. Матерый лежал в двух шагах от нас, таращил свои глазищи и угрожающе шевелил усами. Видно, мы не внушали ему доверия и он хотел запугать и прогнать нас.
– Ух ты! – воскликнул Рис.
– Тише…
Мы сидели не шевелясь Это успокоило рачища. Наверно, он принял нас за глыбы. Глинистые, огромные, но безобидные глыбы. Матерый подполз к ближайшей ракушке и тронул ее клешней. Ракушка не убежала. Но рак, видно, был стреляным раком и тронул ее еще раз, посильнее. Ракушка продолжала неподвижно лежать. Третьей пробы Матерый не стал делать. Он обхватил жаркое двумя клешнями, подтянул его к себе (сразу было видно, что это гурман) и начал есть не спеша, отщипывая по кусочку и на всякий случай грозно шевеля усами.
Из темноты, со стороны мрачной стены камышей, стали появляться другие раки. Они были поменьше, чем Матерый, некоторые выглядели совсем маленькими, величиной с металлический рубль, не больше. Раки почтительно, стороной обошли Матерого и накинулись на другие приманки. За передовым отрядом появились другие. Не прошло и десяти минут, как возле каждой ракушки собралась целая «мала куча».
– А их едят? – спросил Рис, с любопытством наблюдая за происходящим на дне. – Как они называются?
– Раки. Едят за милую душу.
– А-а… это из них делают конфеты «Раковая шейка»? Я очень их люблю.
Я осторожно вошел в воду. Раки не обратили на меня никакого внимания. Они были настолько увлечены своим делом, что, казалось, только что не урчали от наслаждения. Мне удалось подойти к ним вплотную, лишь самый маленький кинулся из-под моих ног в камыши, взметнув облачко песка.
Начал я с Матерого. Я нагнулся над гигантом, быстро схватил его и выбросил на берег. Так же я управился и с остальными. Лишь когда на песке осталось с десяток раков, они почуяли что-то неладное и бросились, словно по команде, врассыпную.
Я вылез на берег, еще раз вручил Рису горящую головешку и при ее неверном свете начал собирать раков и отправлять их в костер, на угли. Рис свободной рукой попытался было помочь мне, и тут же испустил жуткий вопль. Бросив в траву факел, мой асфальтовый сын закружил на месте, как подбитый галчонок, что есть силы размахивая правой рукой, в которую вцепился рак. К счастью, это оказался небольшой рачок. Я без труда оторвал его от пальца Риса. Сын тут же стал высасывать из ранки кровь, как видел в каком-то кинофильме, и принялся на чем свет стоит проклинать раков вообще и этого в особенности.
– Эти идиотские раки! – кричал он – Да чтобы я их стал есть! Раки! Подумаешь, раки! Да кто они такие, чтобы кусаться! Этот рак! Я ему еще припомню! Идиот чокнутый! Думает, он вкусный! На вот тебе, получай!
Рис схватил укусившего его рачка и запустил в воду.
– Это называется пустить щуку в воду, – заметил я.
– Ничего, пусть знает, что он невкусный, – злорадно сказал Рис.
Для моего сына эти сутки поистине были сутками приключений. Да еще каких! Сплошные увечья!
Мы сели возле костра, где жарились раки.
– Эх, – сказал Рис, – домой хочется… Есть хочется… Еще неизвестно, какие они, эти раки… Может, гадость какая… Может, они совсем и не съедобные… Даже ядовитые. – Рис никак не мог простить покушения на его палец. – Что-то не верю я, чтобы они на «Раковую шейку» были похожи. Лизнул я одного. Дрянь. Какой же я дурак! – Рис с силой постучал себя по лбу костяшками пальцев. – Почему, почему я не стал сегодня завтракать! Можно было так натрескаться да еще в карманы наложить. Дурак я, дурак… Теперь всегда буду все есть и запасы делать. Особенно сало. Я почему-то с сегодняшнего дня полюбил сало.
– Не говори про сало, – теперь уже я попросил сына.
Но Рис продолжал вспоминать сало и другие продукты. Он вспоминал продукты во всех подробностях: как выглядят в вареном, свежем и сушеном виде. Рис в своей страстной речи даже упомянул про маринованные грибы, к которым раньше питал глубокое отвращение.
Костер горел, потрескивая сухими ветками, разбрасывая искры низким веером.
– Тебе не холодно?
– С одной стороны холодно, с другой – жарко.
– У костра это всегда.
– Пап, а тебе раньше приходилось вот так?..
– Приходилось.
– Одному?
– И одному приходилось.
– Совсем-совсем?
– Совсем-совсем…
Порыв ветра качнул пламя сначала в одну сторону, потом в другую… Остро и сладко пахнуло горячим дымом.
Мужчина и мальчик жарили раков. Дразнящий запах слегка горелого мяса вместе с дымом растекался по лугу.
«Проклятые… Ах, проклятые… – пробормотал мужчина сквозь стиснутые зубы. – Губят, жгут, уничтожают… все живое…»
Лежать было неудобно, но человек боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя. Он ждал, когда костер будет гореть не так ярко и тень от обрыва ляжет поближе к этим двоим. «Два броска или один? – думал человек – Надо суметь в один…»
Он пристально смотрел на костер, словно пытаясь взглядом притушить ярко пылавшее пламя. Когда вечер поворачивал в сторону речки, искры вместе с дымом долетали до его головы.
«Мальчика я возьму с собой, – думал человек. – Я научу его любви…»
Он сам понимал, насколько безумны его планы… Но все равно хотел увести с собой мальчика в подземелье. Хотя бы на час… Прижать его к своей груди, гладить по волосам, рассказывать про лес, букашек… Про свою жизнь. Он будет плакать… Сначала… Сначала все плачут… Потом забывают… Все на свете со временем забывается.
– Где?
– Там, в траве.
– Зверюшки разные…
– Например?
– Например, мыши. Может быть, лягушки… Сидят сейчас вокруг нас…
– А почему они не спят?
– К огню тянутся. Каждое живое существо неравнодушно к огню. Огонь – это жизнь для всех.
– И солнце – огонь?
– Самый большой.
– И мы неравнодушны к огню?
– Как ты сам считаешь?
– Да, очень… Знаешь, как я жду завтрашнего солнца… Когда оно садилось, я так к нему бежал. Оно мне самым родным показалось… – Рис немного поколебался – Даже родней Бабушки с Дедушкой. – Сравнить солнце со мной или с Мамой Рису даже не пришло в голову. – Я клятву тогда дал… Знаешь, какую страшную… Три дня не есть, если нарушу… Ну, может быть, не три, а уж день наверняка. Полдня точно. От завтрака до обеда.
– По поводу чего же клятва?
– Если солнце стану ругать.
– Ты разве ругаешь солнце?
– Я все ругаю. Если разозлюсь. Не вслух, а про себя. И воспитательниц, и ветер, и дождь, и еду, если невкусная. А солнце теперь не буду. Пап, расскажи какую-нибудь сказку, страшную-престрашную. Чтобы я только ее не знал.
Рис придвинулся ко мне и заглянул в лицо.
– Только очень страшную и чтобы я совсем-совсем не знал.
– Очень страшную?
– Ну да.
В свете костра глаза сына жадно поблескивали.
– Какой в книгах нет. Какие в книгах есть, мне Бабушка с Дедушкой почти все прочитали. Что-нибудь новенькое.
– Гм… Я таких, пожалуй, и не знаю.
– Тогда придумай. В некотором царстве, в некотором государстве…
– Совершенно верно. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик…
– В этом царстве водился Змей-горыныч?
– Подожди. Не перебивай. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик. Жил он с родителями в доме, на самом краю деревни… У них был огород, где росли картошка, кукуруза, огурцы, помидоры, капуста…
– Цветная?
– Нет, обыкновенная.
– Жаль Я очень люблю цветную капусту. Бабушка ее здорово наловчилась делать Обваляет в сухарях и заливает яйцом…
– Ну вот. А за огородом сразу начинался овраг, а в овраге было полно крапивы. Большой-пребольшой, в рост человека.
– Стой! Я догадался, – Рис положил мне голову на колени. – Это была не крапива, а стая злобных волшебников.
– Нет. Это была самая обыкновенная крапива И еще в овраге росла старая ветла и лежала дохлая кошка.
– А на самом деле это была не дохлая кошка, а…
– Самая настоящая дохлая.
– Тогда ветла была не ветла…
– И ветла настоящая.
– Что это за сказка, где все настоящее? – недовольно проворчал Рис.
– Слушай дальше. По дну оврага протекал ручей. Маленький такой ручеек, мелкий-премелкий, но чистый и холодный…
– Это был родник?
– Да.
– С волшебной водой?
– Нет. С настоящей.
– Фу ты!
– Вокруг деревни на многие километры простиралась голая степь, и мальчику негде было купаться. Деревня стояла в степи. Тогда он взял лопату и вырыл на пути ручейка продолговатую яму. Бочажок.
– Там поселился водяной?
– Водяного не было. Одни лягушки…
– Знаешь что, пап, – Рис приподнял голову с моих колен, – ты мне не рассказывай, пожалуйста, эту сказку. Чепуха какая-то! Ни волшебников, ни водяных.
Я погладил сына по голове.
– Потерпи. Будут волшебники… Так вот. Вокруг ручья было полно крапивы, и мальчик лопатой проложил от дома к бочажку дорожку, а из палисадника принес большой георгин прямо с корнями и посадил его на берегу ручейка. Мальчик очень любил георгины. В жаркий день, особенно когда не было ветра, в бочажке было хорошо лежать и рассматривать книжки с картинками. Мальчик раздевался догола, брал книжку и залезал в бочажок.
– И вот однажды, когда он лежал там голый, такой съедобный, его утащил превратившийся в бегемота злой волшебник, – нетерпеливо прервал меня Рис.
– Вовсе нет. Мальчик спокойно полеживал в бочажке до самого обеда, а в обед приходила мать и звала его есть.
– И вот когда он ел…
– Он спокойно обедал в свое удовольствие. Но сначала он бежал на огород нарвать там на грядках помидоров и огурцов…
– Свежих?
– Разумеется. Соленые овощи на огороде не растут. Да… Потом он залезал в погреб и доставал холодное топленое молоко, запеченное в печке прямо в глиняном горшке, и захватывал с собой жестяной бидончик с липовым медом.
– Вот жил, гад! – вырвалось у Риса.
– Не ругайся. Ну вот… Тем временем его мать на летней печи во дворе жарила картошку. Картошка жарилась на огромной чугунной сковородке, такой огромной, что она едва умещалась на плите.
– Ну и обжора он был!
– Ничего подобного. Дело в том, что мальчик жил в большой семье: отец, мать и три сестры. От картошки пахло на целый километр…
Рис тронул меня за рукав.
– Только, пап, пожалуйста, пропускай места, где про еду.
– Ладно… К обеду все собирались за длинным столом под старой, уже неплодоносящей яблоней. Мать накрывала стол двумя клеенками. Одна была с красными цветочками, а другая с голубыми. Мальчик всегда садился на голубую сторону, он любил голубой цвет. Все усаживались за стол одновременно, такой к семье был обычай – собираться всем вместе за обедом. Приходил с колхозной конюшни отец, он работал старшим конюхом, две взрослые сестры прибегали с фермы, закончив обеденную дойку коров, появлялась младшая сестренка-школьница. Дальше я пропускаю… После обеда все расходились: отец и старшие сестры снова на работу, младшая садилась за уроки, а мать с мальчиком принимались мыть посуду. Мать тогда у мальчика болела, и ее освободили от работы в поле. Иногда ее приглашали только обмазывать клуб, фермы, контору. Мать очень хорошо умела мазать.
– А чем они мазали… эти фермы?
– Глиной с соломой мазали, чтобы скоту зимой теплее было И людям тоже теплее, когда дом обмажешь. Все в деревне, где жил мальчик, мазали свои дома. И мальчик тоже мазал, помогал матери. Он вообще любил работать.
– Не то что некоторые.
– Вот именно… Потом наступал голубой-голубой вечер. Сначала чуть подсиненный, как белье синькой…
– Белье синькой? Что это такое?
– А продавался такой порошок – синька. Когда мать стирала, она добавляла в воду этого порошка. Тогда белье казалось тоньше и нежнее.
– Она бросала прямо в стиральную машину? – Рис заинтересовался. Он любил смотреть, как работает стиральная машина.
– Тогда не было никаких стиральных машин. Мать стирала в жестяном тазу на речке… Так вот… Постепенно вечер становился фиолетовым, как бледные фиолетовые чернила, потом густел, и к десяти часам делалось необыкновенно красиво. Все становилось густо-синим: и дома, и вода в ручье, и деревья, и коровы, и собаки, и люди. Становился синим и мальчик. И девочка, с которой он дружил. У нее были волосы белые-пребелые, а вечером они становились синими.
– Ну и сказочка… Девчонок еще только тут не хватало.
– Ладно, не будем про девочку, тем более, что она в сказке не участвует. Вечером вся улица собиралась играть в лапту.
– Как это – вся улица?
– Ну, все мальчишки и девчонки.
– Все, прямо все? – ехидно спросил Рис.
– Почти все.
– А как же в девять тридцать фильм по телику? – Мой сын торжествовал. Он думал, что уличил меня во лжи.
– Тогда не было никаких теликов.
– Ну? – не поверил Рис.
– Представь себе.
– Как же жили люди? – Рис был поражен. Видно, он считал, что телевизор существовал вечно.
– Жили. И ничего…
– Чего же они делали по вечерам? – никак не мог поверить Рис.
– Читали, гуляли, играли в шахматы, шашки… Мало ли что. Просто беседовали.
Рис покачал головой.
– А по-моему, без телевизора и жить не стоит. Скучища. «Читали, беседовали», – передразнил Рис. – Это все равно, что вкалывать. А телевизор – отдых. Лежи себе да смотри. Никто к тебе не лезет, не пристает. Думать ни о чем не надо. У меня, когда начинаю думать, голова раскалывается. Хоть радио-то было?
– Радио было… Такие маленькие черные наушники. Наденешь наушники…
– Как летчики сейчас? Я видел по телику.
– Примерно. Треск и шорохи… И речь, и музыка. Но больше – треск и шорохи…
– Почему?
– Потому что звуки тогда еще плохо умели улавливать, они были слабыми, как шлюпки в шторм. Море их треплет взад-вперед, трет о гальку… Отсюда шорохи и шум. Особенно много всего было ночью… Мальчик очень любил слушать наушники ночью. Это сейчас приемником можно весь дом на ноги поднять. А тогда ты никому не мешал. Мальчик ляжет, наденет наушники и слушает… Приемник назывался детекторным. Но все равно был очень хорошим. Кузнец, товарищ отца, даже сделал так, что приемник работал на всех волнах, не хуже, чем сейчас, а может быть, даже лучше. Нужна была только большая антенна. Мальчик сходил в лес, лес от них был километрах в пятнадцати, и срезал там четыре длинные слеги. Потом он связал их проволокой по две вместе – и получились длинные-предлинные вышки. Мальчик врыл их на огороде, натянул между ними проволоку – и получилась отличная антенна. Не антенна, а чудо… Когда вставало солнце, антенна вся сияла золотым блеском, проволока была медной и словно рассекала огород ножом на две части. Мальчику очень нравилось, как сияла проволока…
– Откуда он видел? Он же спал.
– А вот и не спал. Он полол огород.
– Полол огород, когда вставало солнце? Ну ты, пап, даешь!
– Да, представь себе, полол огород. Мальчик вставал еще раньше, чем солнце, потому что огород лучше всего полоть по холодку, а остальные дела уже можно делать при солнце.
– У него были еще и другие дела?
– Конечно. Много. Но мальчик успевал все сделать к двенадцати часам, такой он был быстрый. А после у мальчика было до самого вечера свободное время. Правда, еще надо было нарвать корове на вечер травы.
– Ну и жизнь! Черт знает что такое! Сколько же ему было лет?
– Приблизительно столько же, сколько и тебе, может, чуть больше.
– Тогда ты загибаешь. Такого не может быть. Твой мальчик надорвался бы и умер.
– А он не надорвался и не умер, наоборот, рос сильным, смелым и закаленным.
– Ладно, не буду с тобой бесполезно спорить Это же сказка. Значит, потом пришел злой волшебник и выдернул с корнем эту медную антенну. Так?
– Нет. Злой волшебник пришел позже.
– Ты, пап, как-то долго рассказываешь. Давай покороче. Переходи к делу.
– Ладно. Значит, так мальчик жил… И вот однажды…
От реки резко потянуло сыростью. Струя холодного воздуха ударилась о пламя костра, свернула его в тугое алое полотнище. Несколько секунд пламя, казалось, стояло неподвижно, потом стало опадать, словно подтаивать… Я протянул руку, пытаясь во тьме нащупать какой-нибудь сук, но дрова кончились. Пламя опало совсем. Ярко-красные угли начали подергиваться серой пленкой, как глаза у засыпающей птицы. Раки, лежавшие с краю, еще шевелились.
– Надо поискать дров.
– Я с тобой.
– Посиди здесь. Я сейчас…
– Нет! Ты опять потеряешься!
Рис взялся за мою руку, и мы отошли от костра. Сразу стало темно, зябко и неуютно… Какое все-таки великое изобретение – костер. Как страшно и холодно было без него на темной загадочной земле. Словно зверь, сидел человек в сырой пещере и, накрывшись шкурой, со страхом вслушивался в завывание ветра или в монотонный шум дождя. Кто там, за черной дырой входа? Зверь? Другой человек? Или, что страшнее всего, злой дух, от которого неизвестно чего ожидать? А потом появился костер, заплясали по стенам веселые блики, теперь вечер и ночь стали не самой страшной частью суток, а наоборот – временем отдыха… Можно было выпиливать из кости фигурки, рисовать на стенах пещеры зверей, на которых охотился днем. Можно было, наевшись жареного мяса, греться у костра и, полузакрыв глаза, придумывать сказки или петь, нащупывая мелодию, подбирая слова, чтобы их окончания звучали одинаково… Кто он был – первый, приручивший огонь? Случайный человек? Или гений каменного века?
После света в темноте искать сучья было трудно. Костер горел неподалеку тусклым пятном, все более и более растворяясь в темноте, и мне вдруг стало страшно, что он погаснет. Стало так страшно, что я сразу, несмотря на холод, вспотел. Это был совсем другой страх, какой мне не приходилось испытывать раньше. Страх не за свою жизнь, не за жизнь близкого человека, а за жизнь вообще… Мне вдруг показалось, что если костер погаснет, то кончится все, произойдет нечто ужасное, непоправимое… Что? Я не мог этого объяснить… Может быть, установится вечная ночь, никогда не встанет солнце, и тьма наполнится рыканьем ужасных, никогда ранее неведомых чудовищ? И мы никогда не найдем дорогу домой. Вот так и будем идти и идти с Рисом год за годом через темные леса, безлюдные поля, пока не исчезнем, не споткнемся, не упадем на холодную землю.
Рис тоже испытывал беспокойство. Он то и дело поглядывал на костер, шарил по земле, собирая мелкие ветки…
– Пап, скорей, а то потухнет…
Откуда у нас это чувство страха перед тьмой? Инстинкт… Вечный страх, что исчезнет свет, тепло, солнце… То, что породило жизнь… Первая клетка, которая возникла вдруг в Мировом океане, наверно, тоже судорожно сокращалась, когда наступала ночь, она инстинктивно боялась не дожить до рассвета… Эта клетка через огромное число поколений передала страх нам. Наверно, поэтому до сих пор человек не может спокойно видеть, как затухает костер…
Запахло водой. Еще минута, и я увидел, что нахожусь на лугу. Впереди узкой полоской светлела река. За рекой, до самого еще совсем светлого горизонта, простирались камыши. Там, в болотах, на каком-то островке, а может быть на лодке, горел костер – его огонь я принял в лесу за свет звезды. Почему-то издали он казался зеленым. Теперь костер горел тревожным красным светом.
Еще несколько сот шагов – и я с Рисом, как древний витязь с тигром на плечах, стоял на высоком берегу речки. В этом месте речка была совсем узкой и мелкой, почти ручейком. Она деловито бежала, прижимаясь к берегу, крутя водовороты; иногда всплескивала рыбешка. Однако чуть дальше, в зарослях, судя по тишине и тяжелым глухим ударам хвостов больших рыбин, было глубоко…
Я осторожно опустил сына на землю (Рис забормотал во сне, зачмокал губами) и пошел поискать чего-нибудь для костра. Вскоре я наткнулся на полуобгоревшее бревно, небольшую кучку хвороста, коровьи лепешки – остатки чьей-то стоянки. В овраге неподалеку, заросшем мелким кустарником, я набрал еще хвороста. Затем – вот когда пригодились спички! – разжег на старом пепелище костер и принес к огню Риса. От света и тепла сын проснулся, долго недоуменно таращил глаза, потом пододвинулся к огню поближе, притих и стал смотреть на пляшущее пламя.
Я подбросил в костер сучьев, коровьих лепешек, и костер затрещал, зафыркал дымом, пахнущим давно забытыми деревенскими запахами: ухой из вертких полосатых окуньков и широких литых плотвичек, с пшеном, картошкой, зеленым луком, красным перцем, лавровым листом; кашей из молодой пшеницы, собственноручно добытой из колосков на убранном колхозном поле, с мелконарезанным мясом и целыми сладкими синими луковицами; чаем, заваренным смородиновым листом; мокрым лугом после дождя, по которому только что прошло коровье стадо; парным молоком, налитым в литровую жестяную кружку, пенистым, почти горячим, пахнущим мокрой доброй шерстью…
Рис никогда не знал деревенских запахов, но когда его накрыло дымом от костра, он встревожился, глубоко втянул в себя воздух и проглотил слюну.
– Черт! – воскликнул он. – Как вкусно пахнет!
Наверно, все же Рис знал эти запахи. Очень давно. Когда его совсем не было, когда он был мною.
– Сейчас попробуем поужинать, – сказал я.
– Что? – быстро спросил Рис. – Ужин? Откуда?
– Рядом с нами протекает река, а если рядом протекает река, ловкий человек всегда в ней чего-нибудь добудет съестного.
– А ты ловкий человек? – спросил Рис недоверчиво.
– Когда-то, в твои годы, был ловким. Если удастся вспомнить…
– Вспомни, пожалуйста, – попросил Рис.
– Тогда неси за мной вот эту головешку.
Я выдернул из костра большой, пылающий ярким пламенем сук и подал его Рису.
– Только осторожней, не загорись сам.
Рис опасливо взял сук и отодвинул его как можно дальше от себя.
– Черт! Как жжется! – заметил он.
Сам я взял охапку дров, и мы спустились к реке: я впереди, Рис, постоянно роняя сук и чертыхаясь, – сзади. Под обрывом, как я и предполагал, был маленький песчаный пляжик, косо уходивший под воду, – идеальное место для ловли раков. Я сложил дрова у самой воды, сунул в дрова головешку, которую принес Рис на вытянутых руках, со страшными предосторожностями, словно это была не головешка, а гремучая змея, и через минуту костер ярко запылал, освещая камыши на той стороне и часть дна мелкой речушки. Затем я снял туфли, носки, закатал штанины брюк и вошел в воду чуть выше по течению, поближе к камышам. Покопавшись в иле, я нашел там десятка полтора крупных ракушек. После этого я вылез на берег, подобрал ракушки и положил их в костер, на горячие угли. Вскоре ракушки затрещали и стали раскрываться. Запахло жареным мясом.
– Черт! – сказал Рис. – Как вкусно пахнет. Здорово ты придумал.
– До ракушек дело пока не дошло.
Я взял сук и начал вытаскивать шипящие ракушки из костра.
Когда ракушки чуть остыли и их можно было брать руками, я побросал их в воду с таким расчетом, чтобы они легли неподалеку от берега, на освещенный участок дна.
– Рыбу, что ли, из воды хочешь выманить? – спросил наблюдавший за моими действиями Рис.
– Чего-нибудь выманим…
Мы сели с Рисом на корточки и стали ждать. Вода шевелила на дне наши тени.
Я пропустил момент, когда он появился Он словно свалился с неба. Огромный черный усатый рак. Я сразу прозвал его Матерым. Матерый лежал в двух шагах от нас, таращил свои глазищи и угрожающе шевелил усами. Видно, мы не внушали ему доверия и он хотел запугать и прогнать нас.
– Ух ты! – воскликнул Рис.
– Тише…
Мы сидели не шевелясь Это успокоило рачища. Наверно, он принял нас за глыбы. Глинистые, огромные, но безобидные глыбы. Матерый подполз к ближайшей ракушке и тронул ее клешней. Ракушка не убежала. Но рак, видно, был стреляным раком и тронул ее еще раз, посильнее. Ракушка продолжала неподвижно лежать. Третьей пробы Матерый не стал делать. Он обхватил жаркое двумя клешнями, подтянул его к себе (сразу было видно, что это гурман) и начал есть не спеша, отщипывая по кусочку и на всякий случай грозно шевеля усами.
Из темноты, со стороны мрачной стены камышей, стали появляться другие раки. Они были поменьше, чем Матерый, некоторые выглядели совсем маленькими, величиной с металлический рубль, не больше. Раки почтительно, стороной обошли Матерого и накинулись на другие приманки. За передовым отрядом появились другие. Не прошло и десяти минут, как возле каждой ракушки собралась целая «мала куча».
– А их едят? – спросил Рис, с любопытством наблюдая за происходящим на дне. – Как они называются?
– Раки. Едят за милую душу.
– А-а… это из них делают конфеты «Раковая шейка»? Я очень их люблю.
Я осторожно вошел в воду. Раки не обратили на меня никакого внимания. Они были настолько увлечены своим делом, что, казалось, только что не урчали от наслаждения. Мне удалось подойти к ним вплотную, лишь самый маленький кинулся из-под моих ног в камыши, взметнув облачко песка.
Начал я с Матерого. Я нагнулся над гигантом, быстро схватил его и выбросил на берег. Так же я управился и с остальными. Лишь когда на песке осталось с десяток раков, они почуяли что-то неладное и бросились, словно по команде, врассыпную.
Я вылез на берег, еще раз вручил Рису горящую головешку и при ее неверном свете начал собирать раков и отправлять их в костер, на угли. Рис свободной рукой попытался было помочь мне, и тут же испустил жуткий вопль. Бросив в траву факел, мой асфальтовый сын закружил на месте, как подбитый галчонок, что есть силы размахивая правой рукой, в которую вцепился рак. К счастью, это оказался небольшой рачок. Я без труда оторвал его от пальца Риса. Сын тут же стал высасывать из ранки кровь, как видел в каком-то кинофильме, и принялся на чем свет стоит проклинать раков вообще и этого в особенности.
– Эти идиотские раки! – кричал он – Да чтобы я их стал есть! Раки! Подумаешь, раки! Да кто они такие, чтобы кусаться! Этот рак! Я ему еще припомню! Идиот чокнутый! Думает, он вкусный! На вот тебе, получай!
Рис схватил укусившего его рачка и запустил в воду.
– Это называется пустить щуку в воду, – заметил я.
– Ничего, пусть знает, что он невкусный, – злорадно сказал Рис.
Для моего сына эти сутки поистине были сутками приключений. Да еще каких! Сплошные увечья!
Мы сели возле костра, где жарились раки.
– Эх, – сказал Рис, – домой хочется… Есть хочется… Еще неизвестно, какие они, эти раки… Может, гадость какая… Может, они совсем и не съедобные… Даже ядовитые. – Рис никак не мог простить покушения на его палец. – Что-то не верю я, чтобы они на «Раковую шейку» были похожи. Лизнул я одного. Дрянь. Какой же я дурак! – Рис с силой постучал себя по лбу костяшками пальцев. – Почему, почему я не стал сегодня завтракать! Можно было так натрескаться да еще в карманы наложить. Дурак я, дурак… Теперь всегда буду все есть и запасы делать. Особенно сало. Я почему-то с сегодняшнего дня полюбил сало.
– Не говори про сало, – теперь уже я попросил сына.
Но Рис продолжал вспоминать сало и другие продукты. Он вспоминал продукты во всех подробностях: как выглядят в вареном, свежем и сушеном виде. Рис в своей страстной речи даже упомянул про маринованные грибы, к которым раньше питал глубокое отвращение.
Костер горел, потрескивая сухими ветками, разбрасывая искры низким веером.
– Тебе не холодно?
– С одной стороны холодно, с другой – жарко.
– У костра это всегда.
– Пап, а тебе раньше приходилось вот так?..
– Приходилось.
– Одному?
– И одному приходилось.
– Совсем-совсем?
– Совсем-совсем…
Порыв ветра качнул пламя сначала в одну сторону, потом в другую… Остро и сладко пахнуло горячим дымом.
* * *
Человек подполз к костру почти вплотную. Он подполз со стороны речки, против ветра, и мужчина и мальчик ничего не услышали. Тень от обрыва защищала его от света костра.Мужчина и мальчик жарили раков. Дразнящий запах слегка горелого мяса вместе с дымом растекался по лугу.
«Проклятые… Ах, проклятые… – пробормотал мужчина сквозь стиснутые зубы. – Губят, жгут, уничтожают… все живое…»
Лежать было неудобно, но человек боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя. Он ждал, когда костер будет гореть не так ярко и тень от обрыва ляжет поближе к этим двоим. «Два броска или один? – думал человек – Надо суметь в один…»
Он пристально смотрел на костер, словно пытаясь взглядом притушить ярко пылавшее пламя. Когда вечер поворачивал в сторону речки, искры вместе с дымом долетали до его головы.
«Мальчика я возьму с собой, – думал человек. – Я научу его любви…»
Он сам понимал, насколько безумны его планы… Но все равно хотел увести с собой мальчика в подземелье. Хотя бы на час… Прижать его к своей груди, гладить по волосам, рассказывать про лес, букашек… Про свою жизнь. Он будет плакать… Сначала… Сначала все плачут… Потом забывают… Все на свете со временем забывается.
* * *
– Пап, а что там шуршит?– Где?
– Там, в траве.
– Зверюшки разные…
– Например?
– Например, мыши. Может быть, лягушки… Сидят сейчас вокруг нас…
– А почему они не спят?
– К огню тянутся. Каждое живое существо неравнодушно к огню. Огонь – это жизнь для всех.
– И солнце – огонь?
– Самый большой.
– И мы неравнодушны к огню?
– Как ты сам считаешь?
– Да, очень… Знаешь, как я жду завтрашнего солнца… Когда оно садилось, я так к нему бежал. Оно мне самым родным показалось… – Рис немного поколебался – Даже родней Бабушки с Дедушкой. – Сравнить солнце со мной или с Мамой Рису даже не пришло в голову. – Я клятву тогда дал… Знаешь, какую страшную… Три дня не есть, если нарушу… Ну, может быть, не три, а уж день наверняка. Полдня точно. От завтрака до обеда.
– По поводу чего же клятва?
– Если солнце стану ругать.
– Ты разве ругаешь солнце?
– Я все ругаю. Если разозлюсь. Не вслух, а про себя. И воспитательниц, и ветер, и дождь, и еду, если невкусная. А солнце теперь не буду. Пап, расскажи какую-нибудь сказку, страшную-престрашную. Чтобы я только ее не знал.
Рис придвинулся ко мне и заглянул в лицо.
– Только очень страшную и чтобы я совсем-совсем не знал.
– Очень страшную?
– Ну да.
В свете костра глаза сына жадно поблескивали.
– Какой в книгах нет. Какие в книгах есть, мне Бабушка с Дедушкой почти все прочитали. Что-нибудь новенькое.
– Гм… Я таких, пожалуй, и не знаю.
– Тогда придумай. В некотором царстве, в некотором государстве…
– Совершенно верно. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик…
– В этом царстве водился Змей-горыныч?
– Подожди. Не перебивай. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик. Жил он с родителями в доме, на самом краю деревни… У них был огород, где росли картошка, кукуруза, огурцы, помидоры, капуста…
– Цветная?
– Нет, обыкновенная.
– Жаль Я очень люблю цветную капусту. Бабушка ее здорово наловчилась делать Обваляет в сухарях и заливает яйцом…
– Ну вот. А за огородом сразу начинался овраг, а в овраге было полно крапивы. Большой-пребольшой, в рост человека.
– Стой! Я догадался, – Рис положил мне голову на колени. – Это была не крапива, а стая злобных волшебников.
– Нет. Это была самая обыкновенная крапива И еще в овраге росла старая ветла и лежала дохлая кошка.
– А на самом деле это была не дохлая кошка, а…
– Самая настоящая дохлая.
– Тогда ветла была не ветла…
– И ветла настоящая.
– Что это за сказка, где все настоящее? – недовольно проворчал Рис.
– Слушай дальше. По дну оврага протекал ручей. Маленький такой ручеек, мелкий-премелкий, но чистый и холодный…
– Это был родник?
– Да.
– С волшебной водой?
– Нет. С настоящей.
– Фу ты!
– Вокруг деревни на многие километры простиралась голая степь, и мальчику негде было купаться. Деревня стояла в степи. Тогда он взял лопату и вырыл на пути ручейка продолговатую яму. Бочажок.
– Там поселился водяной?
– Водяного не было. Одни лягушки…
– Знаешь что, пап, – Рис приподнял голову с моих колен, – ты мне не рассказывай, пожалуйста, эту сказку. Чепуха какая-то! Ни волшебников, ни водяных.
Я погладил сына по голове.
– Потерпи. Будут волшебники… Так вот. Вокруг ручья было полно крапивы, и мальчик лопатой проложил от дома к бочажку дорожку, а из палисадника принес большой георгин прямо с корнями и посадил его на берегу ручейка. Мальчик очень любил георгины. В жаркий день, особенно когда не было ветра, в бочажке было хорошо лежать и рассматривать книжки с картинками. Мальчик раздевался догола, брал книжку и залезал в бочажок.
– И вот однажды, когда он лежал там голый, такой съедобный, его утащил превратившийся в бегемота злой волшебник, – нетерпеливо прервал меня Рис.
– Вовсе нет. Мальчик спокойно полеживал в бочажке до самого обеда, а в обед приходила мать и звала его есть.
– И вот когда он ел…
– Он спокойно обедал в свое удовольствие. Но сначала он бежал на огород нарвать там на грядках помидоров и огурцов…
– Свежих?
– Разумеется. Соленые овощи на огороде не растут. Да… Потом он залезал в погреб и доставал холодное топленое молоко, запеченное в печке прямо в глиняном горшке, и захватывал с собой жестяной бидончик с липовым медом.
– Вот жил, гад! – вырвалось у Риса.
– Не ругайся. Ну вот… Тем временем его мать на летней печи во дворе жарила картошку. Картошка жарилась на огромной чугунной сковородке, такой огромной, что она едва умещалась на плите.
– Ну и обжора он был!
– Ничего подобного. Дело в том, что мальчик жил в большой семье: отец, мать и три сестры. От картошки пахло на целый километр…
Рис тронул меня за рукав.
– Только, пап, пожалуйста, пропускай места, где про еду.
– Ладно… К обеду все собирались за длинным столом под старой, уже неплодоносящей яблоней. Мать накрывала стол двумя клеенками. Одна была с красными цветочками, а другая с голубыми. Мальчик всегда садился на голубую сторону, он любил голубой цвет. Все усаживались за стол одновременно, такой к семье был обычай – собираться всем вместе за обедом. Приходил с колхозной конюшни отец, он работал старшим конюхом, две взрослые сестры прибегали с фермы, закончив обеденную дойку коров, появлялась младшая сестренка-школьница. Дальше я пропускаю… После обеда все расходились: отец и старшие сестры снова на работу, младшая садилась за уроки, а мать с мальчиком принимались мыть посуду. Мать тогда у мальчика болела, и ее освободили от работы в поле. Иногда ее приглашали только обмазывать клуб, фермы, контору. Мать очень хорошо умела мазать.
– А чем они мазали… эти фермы?
– Глиной с соломой мазали, чтобы скоту зимой теплее было И людям тоже теплее, когда дом обмажешь. Все в деревне, где жил мальчик, мазали свои дома. И мальчик тоже мазал, помогал матери. Он вообще любил работать.
– Не то что некоторые.
– Вот именно… Потом наступал голубой-голубой вечер. Сначала чуть подсиненный, как белье синькой…
– Белье синькой? Что это такое?
– А продавался такой порошок – синька. Когда мать стирала, она добавляла в воду этого порошка. Тогда белье казалось тоньше и нежнее.
– Она бросала прямо в стиральную машину? – Рис заинтересовался. Он любил смотреть, как работает стиральная машина.
– Тогда не было никаких стиральных машин. Мать стирала в жестяном тазу на речке… Так вот… Постепенно вечер становился фиолетовым, как бледные фиолетовые чернила, потом густел, и к десяти часам делалось необыкновенно красиво. Все становилось густо-синим: и дома, и вода в ручье, и деревья, и коровы, и собаки, и люди. Становился синим и мальчик. И девочка, с которой он дружил. У нее были волосы белые-пребелые, а вечером они становились синими.
– Ну и сказочка… Девчонок еще только тут не хватало.
– Ладно, не будем про девочку, тем более, что она в сказке не участвует. Вечером вся улица собиралась играть в лапту.
– Как это – вся улица?
– Ну, все мальчишки и девчонки.
– Все, прямо все? – ехидно спросил Рис.
– Почти все.
– А как же в девять тридцать фильм по телику? – Мой сын торжествовал. Он думал, что уличил меня во лжи.
– Тогда не было никаких теликов.
– Ну? – не поверил Рис.
– Представь себе.
– Как же жили люди? – Рис был поражен. Видно, он считал, что телевизор существовал вечно.
– Жили. И ничего…
– Чего же они делали по вечерам? – никак не мог поверить Рис.
– Читали, гуляли, играли в шахматы, шашки… Мало ли что. Просто беседовали.
Рис покачал головой.
– А по-моему, без телевизора и жить не стоит. Скучища. «Читали, беседовали», – передразнил Рис. – Это все равно, что вкалывать. А телевизор – отдых. Лежи себе да смотри. Никто к тебе не лезет, не пристает. Думать ни о чем не надо. У меня, когда начинаю думать, голова раскалывается. Хоть радио-то было?
– Радио было… Такие маленькие черные наушники. Наденешь наушники…
– Как летчики сейчас? Я видел по телику.
– Примерно. Треск и шорохи… И речь, и музыка. Но больше – треск и шорохи…
– Почему?
– Потому что звуки тогда еще плохо умели улавливать, они были слабыми, как шлюпки в шторм. Море их треплет взад-вперед, трет о гальку… Отсюда шорохи и шум. Особенно много всего было ночью… Мальчик очень любил слушать наушники ночью. Это сейчас приемником можно весь дом на ноги поднять. А тогда ты никому не мешал. Мальчик ляжет, наденет наушники и слушает… Приемник назывался детекторным. Но все равно был очень хорошим. Кузнец, товарищ отца, даже сделал так, что приемник работал на всех волнах, не хуже, чем сейчас, а может быть, даже лучше. Нужна была только большая антенна. Мальчик сходил в лес, лес от них был километрах в пятнадцати, и срезал там четыре длинные слеги. Потом он связал их проволокой по две вместе – и получились длинные-предлинные вышки. Мальчик врыл их на огороде, натянул между ними проволоку – и получилась отличная антенна. Не антенна, а чудо… Когда вставало солнце, антенна вся сияла золотым блеском, проволока была медной и словно рассекала огород ножом на две части. Мальчику очень нравилось, как сияла проволока…
– Откуда он видел? Он же спал.
– А вот и не спал. Он полол огород.
– Полол огород, когда вставало солнце? Ну ты, пап, даешь!
– Да, представь себе, полол огород. Мальчик вставал еще раньше, чем солнце, потому что огород лучше всего полоть по холодку, а остальные дела уже можно делать при солнце.
– У него были еще и другие дела?
– Конечно. Много. Но мальчик успевал все сделать к двенадцати часам, такой он был быстрый. А после у мальчика было до самого вечера свободное время. Правда, еще надо было нарвать корове на вечер травы.
– Ну и жизнь! Черт знает что такое! Сколько же ему было лет?
– Приблизительно столько же, сколько и тебе, может, чуть больше.
– Тогда ты загибаешь. Такого не может быть. Твой мальчик надорвался бы и умер.
– А он не надорвался и не умер, наоборот, рос сильным, смелым и закаленным.
– Ладно, не буду с тобой бесполезно спорить Это же сказка. Значит, потом пришел злой волшебник и выдернул с корнем эту медную антенну. Так?
– Нет. Злой волшебник пришел позже.
– Ты, пап, как-то долго рассказываешь. Давай покороче. Переходи к делу.
– Ладно. Значит, так мальчик жил… И вот однажды…
От реки резко потянуло сыростью. Струя холодного воздуха ударилась о пламя костра, свернула его в тугое алое полотнище. Несколько секунд пламя, казалось, стояло неподвижно, потом стало опадать, словно подтаивать… Я протянул руку, пытаясь во тьме нащупать какой-нибудь сук, но дрова кончились. Пламя опало совсем. Ярко-красные угли начали подергиваться серой пленкой, как глаза у засыпающей птицы. Раки, лежавшие с краю, еще шевелились.
– Надо поискать дров.
– Я с тобой.
– Посиди здесь. Я сейчас…
– Нет! Ты опять потеряешься!
Рис взялся за мою руку, и мы отошли от костра. Сразу стало темно, зябко и неуютно… Какое все-таки великое изобретение – костер. Как страшно и холодно было без него на темной загадочной земле. Словно зверь, сидел человек в сырой пещере и, накрывшись шкурой, со страхом вслушивался в завывание ветра или в монотонный шум дождя. Кто там, за черной дырой входа? Зверь? Другой человек? Или, что страшнее всего, злой дух, от которого неизвестно чего ожидать? А потом появился костер, заплясали по стенам веселые блики, теперь вечер и ночь стали не самой страшной частью суток, а наоборот – временем отдыха… Можно было выпиливать из кости фигурки, рисовать на стенах пещеры зверей, на которых охотился днем. Можно было, наевшись жареного мяса, греться у костра и, полузакрыв глаза, придумывать сказки или петь, нащупывая мелодию, подбирая слова, чтобы их окончания звучали одинаково… Кто он был – первый, приручивший огонь? Случайный человек? Или гений каменного века?
После света в темноте искать сучья было трудно. Костер горел неподалеку тусклым пятном, все более и более растворяясь в темноте, и мне вдруг стало страшно, что он погаснет. Стало так страшно, что я сразу, несмотря на холод, вспотел. Это был совсем другой страх, какой мне не приходилось испытывать раньше. Страх не за свою жизнь, не за жизнь близкого человека, а за жизнь вообще… Мне вдруг показалось, что если костер погаснет, то кончится все, произойдет нечто ужасное, непоправимое… Что? Я не мог этого объяснить… Может быть, установится вечная ночь, никогда не встанет солнце, и тьма наполнится рыканьем ужасных, никогда ранее неведомых чудовищ? И мы никогда не найдем дорогу домой. Вот так и будем идти и идти с Рисом год за годом через темные леса, безлюдные поля, пока не исчезнем, не споткнемся, не упадем на холодную землю.
Рис тоже испытывал беспокойство. Он то и дело поглядывал на костер, шарил по земле, собирая мелкие ветки…
– Пап, скорей, а то потухнет…
Откуда у нас это чувство страха перед тьмой? Инстинкт… Вечный страх, что исчезнет свет, тепло, солнце… То, что породило жизнь… Первая клетка, которая возникла вдруг в Мировом океане, наверно, тоже судорожно сокращалась, когда наступала ночь, она инстинктивно боялась не дожить до рассвета… Эта клетка через огромное число поколений передала страх нам. Наверно, поэтому до сих пор человек не может спокойно видеть, как затухает костер…