Страница:
– Сняли луну? – спросил я.
Рис даже прикусил губу, так не хотелось ему «раскалываться». Видно, они с Дедушкой договорились, пока Мама не придет, ничего мне не рассказывать, а то я, чего доброго, заявлю в милицию, и Мама так и не сможет понести заслуженное наказание. Но искушение было слишком велико. Рис помучался минут пять и сказал:
– А луна-то в кладовке у нас лежит.
– Не может быть! – удивился я.
– Может! – ехидно сказал Рис, сходил в кладовку и принес луну.
Ну, Дедушка! Никакими средствами не брезгует! Вырезал из жести здоровенный круг, нарисовал масляными красками рожу, и вот тебе луна готова.
– Да разве это луна? – усомнился было я.
– Настоящая, – заверил Рис. – Разве не видишь, вот рот, вот глаза?
– Ну раз так…
Я заглянул в календарь. Ну, конечно же, сегодня новолуние, и этот хитрец, этот интриган специально принес жесть именно в новолуние. Какая же дура-луна появится в новолуние?
– Как твои ноги? – спросил Рис, едва Мама переступила порог. – Целые?
– Чуть не сломала на этих улицах. Луны и той нет.
Рис так и засиял.
– Вот она, – сказал он, показывая на жестяной круг.
– Что это за гадость? – закричала Мама. – Выбрось немедленно!
– Буду держать луну в кладовке, пока не исправишься, – нагло сказал Рис.
– Ах ты, дурачок мой, – рассмеялась Мама и принялась целовать и вертеть Риса, как плюшевого медвежонка. – Это тебе надо исправляться. Ты слишком дерзок с родителями.
Да, Рис был дерзок и жесток. Он сдержал слово и с полмесяца прятал луну в кладовке. Вскоре все забыли про нее. И вот однажды, выйдя, на балкон, Рис увидел щербатый месяц.
– Кто отломил кусок? – закричал Рис. – Кто посмел портить вещь? Это все Мамка!
Рис сбегал в кладовку и, к своему изумлению, обнаружил луну целой и невредимой. Никогда я не видел у своего сына такой глупой физиономии.
– Ну, Дедка, погоди! – сказал Рис. – Будешь знать, как обманывать!
Я торжествовал. Да, Дедка, кажется, теперь ты попался. Пришел конец твоему владычеству!
– Дедка! – закричал Рис, едва Дедушка переступил порог. – Такой ты, да? Обманул, да?
– Что такое? – всполошился Дедушка. – Что случилось?
– Где луна? – с перекошенным от гнева лицом крикнул Рис и затопал ногами. – Ты куда ее задевал?
– Луна?.. Какая луна? – опешил Дедушка и даже испугался. – Вон луна… В окне…
– А это тогда что? – Рис выкатил из кладовки жестяной круг – Отвечай, что это, а?
– Это… это… – забормотал Дедушка.
Ага, Дедушка! Ага, интриган! Попался!
– Это тоже луна…
– Две луны не бывает. Такой ты, Дедка, оказался… Такой…
Рис бросил круг, упал вниз лицом на ковер и зарыдал.
Дедушка заметался по комнате.
– Подожди… Как же это так… Я же хотел… Ты пойми…
Из кухни уже давно появилась Бабушка и, подперев бока руками, наблюдала за Дедушкой. С каждой секундой ее лицо становилось все более угрожающим. Дедка метался между нею и ревущим внуком и был очень похож на загнанного зайца.
– Вот до чего вы довели ребенка, – я посчитал момент подходящим, чтобы высказать, наконец, свою концепцию. – Завтра он захочет Млечный Путь…
– Дай настоящую луну! – кричал Рис, повалившись в кресло и болтая ногами. – Не нужна мне никакая молочная дорога!
– Внучек! – вдруг нашелся Дедушка. – Рисок! То висит на небе запасная луна! Они выпустили запасную луну!
– Кто? – спросил Рис, сразу прекратив вытье.
– Те, которые работают на небе. Небесные электрики.
Рис вскочил на ноги. Слезы мгновенно высохли на его мордашке.
– Да! Запасную! – радостно кричал Дедушка.
– Как это – запасную?
– А так, – торжествовал Дедушка. – Видят, что мы стащили луну, с освещением дело стало плохо, вот и вставили запасную. Как лампочку. Ты же видел, если лампочка перегорит, то вставляют новую.
– Видел, – надул щеки Рис. – Но ты и эту стащишь?
– Конечно, – сказал Дедушка.
Вот он каков, наш Дедушка! А с виду очень приличный, даже скромный человек…
Теперь, когда о всех уже все известно, мне осталось сказать лишь несколько слов о себе.
Несколько слов о себе
2
Рис даже прикусил губу, так не хотелось ему «раскалываться». Видно, они с Дедушкой договорились, пока Мама не придет, ничего мне не рассказывать, а то я, чего доброго, заявлю в милицию, и Мама так и не сможет понести заслуженное наказание. Но искушение было слишком велико. Рис помучался минут пять и сказал:
– А луна-то в кладовке у нас лежит.
– Не может быть! – удивился я.
– Может! – ехидно сказал Рис, сходил в кладовку и принес луну.
Ну, Дедушка! Никакими средствами не брезгует! Вырезал из жести здоровенный круг, нарисовал масляными красками рожу, и вот тебе луна готова.
– Да разве это луна? – усомнился было я.
– Настоящая, – заверил Рис. – Разве не видишь, вот рот, вот глаза?
– Ну раз так…
Я заглянул в календарь. Ну, конечно же, сегодня новолуние, и этот хитрец, этот интриган специально принес жесть именно в новолуние. Какая же дура-луна появится в новолуние?
– Как твои ноги? – спросил Рис, едва Мама переступила порог. – Целые?
– Чуть не сломала на этих улицах. Луны и той нет.
Рис так и засиял.
– Вот она, – сказал он, показывая на жестяной круг.
– Что это за гадость? – закричала Мама. – Выбрось немедленно!
– Буду держать луну в кладовке, пока не исправишься, – нагло сказал Рис.
– Ах ты, дурачок мой, – рассмеялась Мама и принялась целовать и вертеть Риса, как плюшевого медвежонка. – Это тебе надо исправляться. Ты слишком дерзок с родителями.
Да, Рис был дерзок и жесток. Он сдержал слово и с полмесяца прятал луну в кладовке. Вскоре все забыли про нее. И вот однажды, выйдя, на балкон, Рис увидел щербатый месяц.
– Кто отломил кусок? – закричал Рис. – Кто посмел портить вещь? Это все Мамка!
Рис сбегал в кладовку и, к своему изумлению, обнаружил луну целой и невредимой. Никогда я не видел у своего сына такой глупой физиономии.
– Ну, Дедка, погоди! – сказал Рис. – Будешь знать, как обманывать!
Я торжествовал. Да, Дедка, кажется, теперь ты попался. Пришел конец твоему владычеству!
– Дедка! – закричал Рис, едва Дедушка переступил порог. – Такой ты, да? Обманул, да?
– Что такое? – всполошился Дедушка. – Что случилось?
– Где луна? – с перекошенным от гнева лицом крикнул Рис и затопал ногами. – Ты куда ее задевал?
– Луна?.. Какая луна? – опешил Дедушка и даже испугался. – Вон луна… В окне…
– А это тогда что? – Рис выкатил из кладовки жестяной круг – Отвечай, что это, а?
– Это… это… – забормотал Дедушка.
Ага, Дедушка! Ага, интриган! Попался!
– Это тоже луна…
– Две луны не бывает. Такой ты, Дедка, оказался… Такой…
Рис бросил круг, упал вниз лицом на ковер и зарыдал.
Дедушка заметался по комнате.
– Подожди… Как же это так… Я же хотел… Ты пойми…
Из кухни уже давно появилась Бабушка и, подперев бока руками, наблюдала за Дедушкой. С каждой секундой ее лицо становилось все более угрожающим. Дедка метался между нею и ревущим внуком и был очень похож на загнанного зайца.
– Вот до чего вы довели ребенка, – я посчитал момент подходящим, чтобы высказать, наконец, свою концепцию. – Завтра он захочет Млечный Путь…
– Дай настоящую луну! – кричал Рис, повалившись в кресло и болтая ногами. – Не нужна мне никакая молочная дорога!
– Внучек! – вдруг нашелся Дедушка. – Рисок! То висит на небе запасная луна! Они выпустили запасную луну!
– Кто? – спросил Рис, сразу прекратив вытье.
– Те, которые работают на небе. Небесные электрики.
Рис вскочил на ноги. Слезы мгновенно высохли на его мордашке.
– Да! Запасную! – радостно кричал Дедушка.
– Как это – запасную?
– А так, – торжествовал Дедушка. – Видят, что мы стащили луну, с освещением дело стало плохо, вот и вставили запасную. Как лампочку. Ты же видел, если лампочка перегорит, то вставляют новую.
– Видел, – надул щеки Рис. – Но ты и эту стащишь?
– Конечно, – сказал Дедушка.
Вот он каков, наш Дедушка! А с виду очень приличный, даже скромный человек…
Теперь, когда о всех уже все известно, мне осталось сказать лишь несколько слов о себе.
Несколько слов о себе
Когда нашей Мамы еще не было, то есть, конечно, она была, а просто мы еще не знали друг друга, я встречался с одной девушкой. Это была очень хорошая девушка, красивая и почти без недостатков. Почти, потому что один недостаток все-таки имелся. Девушка была без ума от всего спортивного: разные там соревнования, турниры, матчи, конкурсы, а главное – у нее из головы не выходили спортсмены Она знала в лицо всех знаменитых спортсменов и даже часть незнаменитых. Вместо того чтобы, как все нормальные начинающие влюбленные, ходить в кино, на танцы, в театры и целоваться в подъездах, мы торчали на соревнованиях или дежурили у гостиниц, подкарауливая знаменитых спортсменов, чтобы получить автограф…
– Ах, почему ты не спортсмен! – говорила мне эта девушка почти каждый вечер. – Со спортсменами так интересно. Они такие сильные, стройные, малоразговорчивые!
Сначала я не обижался, потому что считал себя в достаточной степени сильным, стройным и малоразговорчивым. Но со временем мне все это стало надоедать, хотя по своей природе человек я уравновешенный и сдержанный Да и хотел бы я знать, кому это не надоест?
– Знаешь что, – сказал я как-то этой девушке, – я, конечно, не спортсмен, но для нормального человека у меня есть все, что надо, даже, может быть, чуть больше – я, например, люблю животных, особенно пресмыкающихся.
Довод насчет пресмыкающихся всегда действовал безотказно, и я на некоторое время возвышался в глазах любимой, но нельзя же бесконечно опираться на одних пресмыкающихся.
В общем, надо было что-то предпринимать, ибо и дураку становилось ясно, что я долго не продержусь в сердце этой девушки. А мне не хотелось терять эту девушку, потому что, как я уже говорил, она была почти без недостатков.
После некоторых размышлений я решил поступить в секцию классической борьбы. На секции классической борьбы я остановил свой выбор потому, что девушке из всех разновидностей спортсменов больше всех нравились борцы.
– Ах, какие они ужасные! – говорила она. – Уши порваны, носы перебиты. А загривки! Посмотри, какие у них загривки! Это не загривки, а шеи бегемотов!
Как мне хотелось иметь порванные уши, перебитый нос и загривок бегемота! Конечно, выбирая секцию классической борьбы, я понимал, какой длинный и тяжкий путь мне предстоит от худощавого человека до человечища с загривком бегемота, но у меня не оставалось другого выбора.
Легко сказать – поступить. Секция классической борьбы была переполнена. На каждое свободное место приходилось десять – пятнадцать желающих.
У меня не имелось почти никаких шансов. Не то чтобы я был какой-то там заморыш, нет, я был далеко не заморыш, просто я в жизни никогда не занимался физкультурой: не бегал по утрам трусцой, высунув язык, как некоторые, не плавал в проруби, не мучил велосипед и, если уж быть до конца честным, никогда не делал элементарной физзарядки.
Да, шансов у меня было немного, это я особенно ясно увидел, когда пришел в секцию и узнал, с кем мне придется иметь дело. Там был в основном толсторожий и мускулистый народ. Я уныло бродил вокруг скамейки, где сидели мои соперники. Даже если удастся каким-то чудом положить на лопатки вон того, самого хлипкого, и то остается восемнадцать человек.
А если меня жребий сведет вон с тем Человеком-горой? Да он за минуту сделает из меня Чучело с опилками.
– Слышь, дай закурить, – попросил я у Человека-горы.
Человек-гора даже не покосился в мою сторону, настолько мелкой и незначительной казалась ему моя личность.
Вскоре нас запустили в зал. Вышел тренер весь в белом: белые брюки, белая рубашка, белые тапочки, белый ремешок от часов, – я в жизни не встречал такого белого человека, – и сказал:
– Полчаса – разминка.
Все разделись и стали разминаться каждый сам по себе, а некоторые парами. Тренер же сел за стол, положил перед собой хромированный секундомер и щелкает, щелкает им, а сам исподлобья поглядывает на нас. Стало мне любопытно, чего это он там щелкает да поглядывает. Прошелся ненароком возле – боже! Там в тетрадке все наши фамилии, а против фамилий все цифры, цифры…
И тут меня осенило. Он же присматривается к нам! Экзамены – это так, фикция, пустой звук. На экзаменах возможны различные случайности. На экзаменах человек напряжен, следит за собой, скрывает свои недостатки. А сейчас, когда мы уверены, что за нами никто не наблюдает, мы такие, какие есть на самом деле. Выбирай кого хочешь. Все как на ладони. До чего же этот тренер хитрый парень!
Ну, думаю, как хорошо, что я раскусил тебя. И решил не терять ни секунды. Оглядел зал. Вижу, возле меня Человек-гора разминается. Играет мускулами, дышит усиленно, кровью весь налился. Разбегаюсь и изо всей силы врезаюсь Человеку-горе головой в живот. Тот лишь покачнулся и спрашивает:
– Ты что, чокнутый?
Думал, значит, что я это по ошибке врезался. И опять играет мускулами, дышит усиленно.
Второй момент я выбрал более удачный. Дождался, пока Человек-гора присел на корточки, опять разбежался и прыг изо всех сил ему на спину. Гора – здоровенный же человечище – лишь покачнулся вперед и слегка достал руками пол. Но ничего, не вышел из себя. Лишь сказал:
– Разминайся подальше, кореш.
Глянул я искоса на тренера, а тренер тоже искоса за нами наблюдает, заметил, значит, мои наскоки.
Отдышался я и опять слежу за Горой, удобного момента дожидаюсь. Наконец он подвернулся. Гора одну ногу поставил на скамейку, другую оттянул как можно дальше и старается пол через скамейку руками достать. Лучшего и не придумаешь. Разбежался я в третий раз; со всего маху обхватил оттопыренную ногу и потянул ее в сторону. От неожиданности Человек-гора грохнулся на пол. Ну и рассвирепел он! Схватил меня, как щенка, и запустил в угол. А сам шипит, набычился.
Тут тренер манит меня пальцем. Подхожу, потираю ссадину на локте.
– Зеленки хочешь? – спрашивает тренер.
– На что она? Мы люди привычные…
– Инфекция может попасть.
– Я противоинфекционный.
– Шустер на язык, – говорит тренер. – Ты, парень, не в свою весовую категорию лезешь. Чего ты к Дробышеву привязался? Найди кто пощуплее и разминайся с ним.
– Тяжело в учении, легко в бою, – говорю.
Отошел в сторону, а сам замечаю, что теперь тренер глаз с меня не спускает. А Гора уже кончил упражнения делать, перешел к бегу. Пробегает мимо меня, а я возьми да сковырнись ему под ноги. Гора так и растянулся чуть ли не поперек всего зала. Вскочил, трясется весь.
– Ты что ко мне лезешь? – кричит, а сам мне руки-ноги выворачивает, как кузнечику, мутузит под дых кулаками. Едва отбили.
Упал я на мат, еле лапками шевелю, а Гора все сердится, все наскакивает.
– Это псих! – кричит. – Его надо изолировать!
Теперь Гора принял все меры предосторожности, и мне ни разу не удалось застать его врасплох. Я просто бежал на него трусцой, выставив вперед свои далеко не бронебойные кулаки. Гора хватал меня за шкирку и кидал в дальний угол. Я вставал, отряхивался от пыли и снова бежал на Гору. И так раз десять, пока тренер действительно не изолировал меня, посадив на скамейку.
К концу разминки пришел другой тренер, весь в черном: черные брюки, черная рубашка, черные тапочки и черный ремешок от часов. Я в жизни не встречал такого черного человека. Вместе с белым тренером они склонились над тетрадкой и принялись гудеть и щелкать секундомерами. Потом разом подняли головы и уставились на меня. Я понял, что разговор идет обо мне, и навострил уши, но слышимость была слабая из-за хруста костей и еканья разминающихся. Я лишь расслышал два слова:
– Страшно моторный…
В общем, меня приняли без экзаменов. Так из-за того, что я встретил девушку почти без недостатков (которая все же не стала дожидаться, когда у меня порвутся уши, переломится нос и отрастет бегемотный загривок, и однажды не пришла на свидание), я стал спортсменом и даже теперь «тренирующимся Тренером».
К факту, что я тренер, в нашей семье относятся по-разному. Наша Мама считает, что я просто валяю дурака. Она убеждена, что все спортсмены бездельники и что нам зря дают талоны на обед во время соревнований. Мама сравнивает меня с хищным зверем в зоопарке.
– Мне не жалко мяса, – говорит Мама. – Но согласись, что ты не производишь материальных ценностей.
Мама страшно гордится, что производит материальные ценности, хотя и неизвестно, какие.
– А разве ты производишь материальные ценности? – как бы между прочим спрашиваю я. Загадка Маминой работы не дает мне покоя.
Я спрашиваю так, наобум, чтобы спровоцировать Маму.
Мама подозрительно смотрит на меня.
– Если бы ты был не ты, я бы подумала, что ты шпион, – говорит она обычную в таких случаях фразу, замыкается в себе, и на этом разговор об общественной полезности спортсменов заканчивается.
Остальные члены нашей семьи смотрят на спорт менее философично. Бабушка, например, уверена, что спортсмены просто-напросто несчастные люди, которые истязают себя неизвестно зачем, наподобие некоторых сектантов.
– Бедненький ты мой дурачок, – говорит Бабушка, когда я прихожу домой с тренировок, и гладит меня по голове, как неразумное дитя. – Устал? Как они тебя измутузили, проклятые. Ты бы не лез, сынок, на рожон. Соревнуйся потихоньку, держись в сторонке. Будь, сынок, похитрее.
Дедушка же за меня.
– Спорт воспитывает силу и волю, – говорит Дедушка в тех случаях, когда молчать уже нельзя, когда Бабушка наступает ему на горло.
– Ты посмотри, старый, какой у твоего сына синяк – кричит Бабушка – Ты чего молчишь? Ты почему не запретишь ему заниматься этой дурацкой борьбой?
– Спорт воспитывает силу и волю, – говорит Дедушка, и я никак не могу понять, повторяет ли он эту фразу, чтобы отделаться от Бабушки, или действительно так считает. Уж больно хитер наш Дедушка, уж больно коварен под маской дипломатического представителя.
Но иногда, когда мне приходится возвращаться домой особенно побитым или с вывихнутой конечностью и все начинают хлопотать вокруг меня, за исключением Дедушки, который чинит какую-нибудь Рисову игрушку, нахмурив свои кустистые седые брови, мне кажется, что Дедушка произносит эту фразу не особенно искренне.
Единственный человек в семье, который всерьез воспринимает меня как спортсмена, – это Рис. Особенно когда он парит в свободном полете от середины комнаты до кушетки.
– Конечно! – вопит в таких случаях Рис. – Ты справишься с ребенком! Ты мастер спорта! Вот вырасту, получу мастера – и тогда посмотрим!
Вообще Рис с малолетства воспринимает меня как грубую физическую силу. И так считать у него есть все основания.
Вопрос имеет свою историю До трех лет, пока Рис передвигался, держась за мебель, все шло нормально, как и должно было идти. Рис издавал различные требующие звуки, и каждый звук немедленно претворялся в жизнь. В дальнейшем же, когда Рис стал проявлять признаки грубого и необузданного характера, со всей остротой встал вопрос, какую из двух систем воспитания к нему применить: чутко-благородно-нежную или спартанскую. Мама стояла за чутко-благородно-нежную. Я – за спартанскую.
– Ребенок должен расти чутким и отзывчивым, – говорила Мама. – С ним надо быть ласковым, добрым, удовлетворять все его желания. Тогда и он будет с людьми добрым и отзывчивым.
– Ребенок должен с малых лет привыкать к трудностям, – говорил я. – Чуткость и отзывчивость возникают как результат преодоления трудностей. Только испытанное страдание дает полное понимание всей глубины горя другого человека.
– Ты поэтому не дал ему попугая?
– Да. Я не дал ему попугая, чтобы он понимал, что не все легко дается. Что попугая, как и все остальное, надо заработать.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы он завтра пошел на завод?
Я много думал о нашей семье в связи с Рисом. Ну ладно, Мама. Она сама ребенок. Детство ее прошло гладко, среди относительного благополучия (во время войны Маме было всего ничего, отец ее не воевал, так как тренировал парашютистов-десантников). Юность тоже не доставила Маме особых хлопот, поскольку она сразу же влюбилась в меня, вышла замуж и, выпорхнув из-за папиной спины, тут же очутилась за моей. И поскольку Мама не совершенствуется как мать, то есть не читает даже педагогической литературы, то для нее Рис остается лишь интересной игрушкой, пусть иногда хлопотливой, но все же игрушкой.
Другое дело Бабушка и Дедушка. Это люди, на долю которых выпали во время войны огромные испытания и которые с честью из них вышли. Почему же сейчас они такие?
Я могу понять Бабушку. Бабушку погубили две вещи: канализация и рождение внука. Когда Бабушка переехала после войны из деревни в город, то канализация, ее простота и совершенство настолько потрясли ее, что она живо заинтересовалась всей системой, стала ходить на собрания водопроводчиков ЖЭКа (сначала в качестве жалобщицы), потом сама начала слесарить, и вот результат – Бабушка дослужилась до начальницы «богом проклятого треста». Ей понравились власть, персональная машина, и Бабушка из скромной крестьянки вскоре превратилась в диктатора водопроводчиков.
Рождение внука завершило это превращение. Человек только тогда начинает казаться сам себе всемогущим, когда может кого-то сделать счастливым.
– Я сделаю его счастливым, – сказала Бабушка, имея в виду Риса. – Он при мне будет жить, как при коммунизме Хватит того, что мой сын хлебнул в детстве.
Ее сын – это, значит, я. Мне действительно досталось в детстве, но все же, как мне кажется, я сохранил трезвый взгляд на вещи (а может быть, именно благодаря этому) и, в частности, трезвый взгляд на воспитание Риса.
Другое дело Дедушка… Фронтовик, кавалер стольких орденов – и вдруг превратился в этакого тихоню. В основе этого превращения, мне кажется, лежит неудовлетворенность Дедушки своим настоящим положением. Что ни говорите, простой шофер. В то время как жена – директор треста. Думаю, что Дедушка потакает всем слабостям Риса с одной, пусть неосознанной, целью – заполучить над ним власть, чтобы внушить… Что? Этого я пока не знал…
Короче говоря, Рис воспитывался по смешанной системе: то по чутко-благородно-нежной, то по спартанской. Когда власть в семье на несколько часов переходила ко мне, то удавалось внушить Рису два-три понятия, например, что такое закалка и трудовое воспитание и как они необходимы человеку в жизни Но как только власть менялась, эти понятия начисто выветривались из Рисовой головы. С каждым днем Рис все больше и больше становился «чутко-благородно-нежным», и неизвестно, чем бы это кончилось, но тут обстоятельства сложились таким образом, что я получил возможность вплотную заняться воспитанием собственного сына.
Рис наконец-то попал ко мне в лапы.
– Ах, почему ты не спортсмен! – говорила мне эта девушка почти каждый вечер. – Со спортсменами так интересно. Они такие сильные, стройные, малоразговорчивые!
Сначала я не обижался, потому что считал себя в достаточной степени сильным, стройным и малоразговорчивым. Но со временем мне все это стало надоедать, хотя по своей природе человек я уравновешенный и сдержанный Да и хотел бы я знать, кому это не надоест?
– Знаешь что, – сказал я как-то этой девушке, – я, конечно, не спортсмен, но для нормального человека у меня есть все, что надо, даже, может быть, чуть больше – я, например, люблю животных, особенно пресмыкающихся.
Довод насчет пресмыкающихся всегда действовал безотказно, и я на некоторое время возвышался в глазах любимой, но нельзя же бесконечно опираться на одних пресмыкающихся.
В общем, надо было что-то предпринимать, ибо и дураку становилось ясно, что я долго не продержусь в сердце этой девушки. А мне не хотелось терять эту девушку, потому что, как я уже говорил, она была почти без недостатков.
После некоторых размышлений я решил поступить в секцию классической борьбы. На секции классической борьбы я остановил свой выбор потому, что девушке из всех разновидностей спортсменов больше всех нравились борцы.
– Ах, какие они ужасные! – говорила она. – Уши порваны, носы перебиты. А загривки! Посмотри, какие у них загривки! Это не загривки, а шеи бегемотов!
Как мне хотелось иметь порванные уши, перебитый нос и загривок бегемота! Конечно, выбирая секцию классической борьбы, я понимал, какой длинный и тяжкий путь мне предстоит от худощавого человека до человечища с загривком бегемота, но у меня не оставалось другого выбора.
Легко сказать – поступить. Секция классической борьбы была переполнена. На каждое свободное место приходилось десять – пятнадцать желающих.
У меня не имелось почти никаких шансов. Не то чтобы я был какой-то там заморыш, нет, я был далеко не заморыш, просто я в жизни никогда не занимался физкультурой: не бегал по утрам трусцой, высунув язык, как некоторые, не плавал в проруби, не мучил велосипед и, если уж быть до конца честным, никогда не делал элементарной физзарядки.
Да, шансов у меня было немного, это я особенно ясно увидел, когда пришел в секцию и узнал, с кем мне придется иметь дело. Там был в основном толсторожий и мускулистый народ. Я уныло бродил вокруг скамейки, где сидели мои соперники. Даже если удастся каким-то чудом положить на лопатки вон того, самого хлипкого, и то остается восемнадцать человек.
А если меня жребий сведет вон с тем Человеком-горой? Да он за минуту сделает из меня Чучело с опилками.
– Слышь, дай закурить, – попросил я у Человека-горы.
Человек-гора даже не покосился в мою сторону, настолько мелкой и незначительной казалась ему моя личность.
Вскоре нас запустили в зал. Вышел тренер весь в белом: белые брюки, белая рубашка, белые тапочки, белый ремешок от часов, – я в жизни не встречал такого белого человека, – и сказал:
– Полчаса – разминка.
Все разделись и стали разминаться каждый сам по себе, а некоторые парами. Тренер же сел за стол, положил перед собой хромированный секундомер и щелкает, щелкает им, а сам исподлобья поглядывает на нас. Стало мне любопытно, чего это он там щелкает да поглядывает. Прошелся ненароком возле – боже! Там в тетрадке все наши фамилии, а против фамилий все цифры, цифры…
И тут меня осенило. Он же присматривается к нам! Экзамены – это так, фикция, пустой звук. На экзаменах возможны различные случайности. На экзаменах человек напряжен, следит за собой, скрывает свои недостатки. А сейчас, когда мы уверены, что за нами никто не наблюдает, мы такие, какие есть на самом деле. Выбирай кого хочешь. Все как на ладони. До чего же этот тренер хитрый парень!
Ну, думаю, как хорошо, что я раскусил тебя. И решил не терять ни секунды. Оглядел зал. Вижу, возле меня Человек-гора разминается. Играет мускулами, дышит усиленно, кровью весь налился. Разбегаюсь и изо всей силы врезаюсь Человеку-горе головой в живот. Тот лишь покачнулся и спрашивает:
– Ты что, чокнутый?
Думал, значит, что я это по ошибке врезался. И опять играет мускулами, дышит усиленно.
Второй момент я выбрал более удачный. Дождался, пока Человек-гора присел на корточки, опять разбежался и прыг изо всех сил ему на спину. Гора – здоровенный же человечище – лишь покачнулся вперед и слегка достал руками пол. Но ничего, не вышел из себя. Лишь сказал:
– Разминайся подальше, кореш.
Глянул я искоса на тренера, а тренер тоже искоса за нами наблюдает, заметил, значит, мои наскоки.
Отдышался я и опять слежу за Горой, удобного момента дожидаюсь. Наконец он подвернулся. Гора одну ногу поставил на скамейку, другую оттянул как можно дальше и старается пол через скамейку руками достать. Лучшего и не придумаешь. Разбежался я в третий раз; со всего маху обхватил оттопыренную ногу и потянул ее в сторону. От неожиданности Человек-гора грохнулся на пол. Ну и рассвирепел он! Схватил меня, как щенка, и запустил в угол. А сам шипит, набычился.
Тут тренер манит меня пальцем. Подхожу, потираю ссадину на локте.
– Зеленки хочешь? – спрашивает тренер.
– На что она? Мы люди привычные…
– Инфекция может попасть.
– Я противоинфекционный.
– Шустер на язык, – говорит тренер. – Ты, парень, не в свою весовую категорию лезешь. Чего ты к Дробышеву привязался? Найди кто пощуплее и разминайся с ним.
– Тяжело в учении, легко в бою, – говорю.
Отошел в сторону, а сам замечаю, что теперь тренер глаз с меня не спускает. А Гора уже кончил упражнения делать, перешел к бегу. Пробегает мимо меня, а я возьми да сковырнись ему под ноги. Гора так и растянулся чуть ли не поперек всего зала. Вскочил, трясется весь.
– Ты что ко мне лезешь? – кричит, а сам мне руки-ноги выворачивает, как кузнечику, мутузит под дых кулаками. Едва отбили.
Упал я на мат, еле лапками шевелю, а Гора все сердится, все наскакивает.
– Это псих! – кричит. – Его надо изолировать!
Теперь Гора принял все меры предосторожности, и мне ни разу не удалось застать его врасплох. Я просто бежал на него трусцой, выставив вперед свои далеко не бронебойные кулаки. Гора хватал меня за шкирку и кидал в дальний угол. Я вставал, отряхивался от пыли и снова бежал на Гору. И так раз десять, пока тренер действительно не изолировал меня, посадив на скамейку.
К концу разминки пришел другой тренер, весь в черном: черные брюки, черная рубашка, черные тапочки и черный ремешок от часов. Я в жизни не встречал такого черного человека. Вместе с белым тренером они склонились над тетрадкой и принялись гудеть и щелкать секундомерами. Потом разом подняли головы и уставились на меня. Я понял, что разговор идет обо мне, и навострил уши, но слышимость была слабая из-за хруста костей и еканья разминающихся. Я лишь расслышал два слова:
– Страшно моторный…
В общем, меня приняли без экзаменов. Так из-за того, что я встретил девушку почти без недостатков (которая все же не стала дожидаться, когда у меня порвутся уши, переломится нос и отрастет бегемотный загривок, и однажды не пришла на свидание), я стал спортсменом и даже теперь «тренирующимся Тренером».
К факту, что я тренер, в нашей семье относятся по-разному. Наша Мама считает, что я просто валяю дурака. Она убеждена, что все спортсмены бездельники и что нам зря дают талоны на обед во время соревнований. Мама сравнивает меня с хищным зверем в зоопарке.
– Мне не жалко мяса, – говорит Мама. – Но согласись, что ты не производишь материальных ценностей.
Мама страшно гордится, что производит материальные ценности, хотя и неизвестно, какие.
– А разве ты производишь материальные ценности? – как бы между прочим спрашиваю я. Загадка Маминой работы не дает мне покоя.
Я спрашиваю так, наобум, чтобы спровоцировать Маму.
Мама подозрительно смотрит на меня.
– Если бы ты был не ты, я бы подумала, что ты шпион, – говорит она обычную в таких случаях фразу, замыкается в себе, и на этом разговор об общественной полезности спортсменов заканчивается.
Остальные члены нашей семьи смотрят на спорт менее философично. Бабушка, например, уверена, что спортсмены просто-напросто несчастные люди, которые истязают себя неизвестно зачем, наподобие некоторых сектантов.
– Бедненький ты мой дурачок, – говорит Бабушка, когда я прихожу домой с тренировок, и гладит меня по голове, как неразумное дитя. – Устал? Как они тебя измутузили, проклятые. Ты бы не лез, сынок, на рожон. Соревнуйся потихоньку, держись в сторонке. Будь, сынок, похитрее.
Дедушка же за меня.
– Спорт воспитывает силу и волю, – говорит Дедушка в тех случаях, когда молчать уже нельзя, когда Бабушка наступает ему на горло.
– Ты посмотри, старый, какой у твоего сына синяк – кричит Бабушка – Ты чего молчишь? Ты почему не запретишь ему заниматься этой дурацкой борьбой?
– Спорт воспитывает силу и волю, – говорит Дедушка, и я никак не могу понять, повторяет ли он эту фразу, чтобы отделаться от Бабушки, или действительно так считает. Уж больно хитер наш Дедушка, уж больно коварен под маской дипломатического представителя.
Но иногда, когда мне приходится возвращаться домой особенно побитым или с вывихнутой конечностью и все начинают хлопотать вокруг меня, за исключением Дедушки, который чинит какую-нибудь Рисову игрушку, нахмурив свои кустистые седые брови, мне кажется, что Дедушка произносит эту фразу не особенно искренне.
Единственный человек в семье, который всерьез воспринимает меня как спортсмена, – это Рис. Особенно когда он парит в свободном полете от середины комнаты до кушетки.
– Конечно! – вопит в таких случаях Рис. – Ты справишься с ребенком! Ты мастер спорта! Вот вырасту, получу мастера – и тогда посмотрим!
Вообще Рис с малолетства воспринимает меня как грубую физическую силу. И так считать у него есть все основания.
Вопрос имеет свою историю До трех лет, пока Рис передвигался, держась за мебель, все шло нормально, как и должно было идти. Рис издавал различные требующие звуки, и каждый звук немедленно претворялся в жизнь. В дальнейшем же, когда Рис стал проявлять признаки грубого и необузданного характера, со всей остротой встал вопрос, какую из двух систем воспитания к нему применить: чутко-благородно-нежную или спартанскую. Мама стояла за чутко-благородно-нежную. Я – за спартанскую.
– Ребенок должен расти чутким и отзывчивым, – говорила Мама. – С ним надо быть ласковым, добрым, удовлетворять все его желания. Тогда и он будет с людьми добрым и отзывчивым.
– Ребенок должен с малых лет привыкать к трудностям, – говорил я. – Чуткость и отзывчивость возникают как результат преодоления трудностей. Только испытанное страдание дает полное понимание всей глубины горя другого человека.
– Ты поэтому не дал ему попугая?
– Да. Я не дал ему попугая, чтобы он понимал, что не все легко дается. Что попугая, как и все остальное, надо заработать.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы он завтра пошел на завод?
Я много думал о нашей семье в связи с Рисом. Ну ладно, Мама. Она сама ребенок. Детство ее прошло гладко, среди относительного благополучия (во время войны Маме было всего ничего, отец ее не воевал, так как тренировал парашютистов-десантников). Юность тоже не доставила Маме особых хлопот, поскольку она сразу же влюбилась в меня, вышла замуж и, выпорхнув из-за папиной спины, тут же очутилась за моей. И поскольку Мама не совершенствуется как мать, то есть не читает даже педагогической литературы, то для нее Рис остается лишь интересной игрушкой, пусть иногда хлопотливой, но все же игрушкой.
Другое дело Бабушка и Дедушка. Это люди, на долю которых выпали во время войны огромные испытания и которые с честью из них вышли. Почему же сейчас они такие?
Я могу понять Бабушку. Бабушку погубили две вещи: канализация и рождение внука. Когда Бабушка переехала после войны из деревни в город, то канализация, ее простота и совершенство настолько потрясли ее, что она живо заинтересовалась всей системой, стала ходить на собрания водопроводчиков ЖЭКа (сначала в качестве жалобщицы), потом сама начала слесарить, и вот результат – Бабушка дослужилась до начальницы «богом проклятого треста». Ей понравились власть, персональная машина, и Бабушка из скромной крестьянки вскоре превратилась в диктатора водопроводчиков.
Рождение внука завершило это превращение. Человек только тогда начинает казаться сам себе всемогущим, когда может кого-то сделать счастливым.
– Я сделаю его счастливым, – сказала Бабушка, имея в виду Риса. – Он при мне будет жить, как при коммунизме Хватит того, что мой сын хлебнул в детстве.
Ее сын – это, значит, я. Мне действительно досталось в детстве, но все же, как мне кажется, я сохранил трезвый взгляд на вещи (а может быть, именно благодаря этому) и, в частности, трезвый взгляд на воспитание Риса.
Другое дело Дедушка… Фронтовик, кавалер стольких орденов – и вдруг превратился в этакого тихоню. В основе этого превращения, мне кажется, лежит неудовлетворенность Дедушки своим настоящим положением. Что ни говорите, простой шофер. В то время как жена – директор треста. Думаю, что Дедушка потакает всем слабостям Риса с одной, пусть неосознанной, целью – заполучить над ним власть, чтобы внушить… Что? Этого я пока не знал…
Короче говоря, Рис воспитывался по смешанной системе: то по чутко-благородно-нежной, то по спартанской. Когда власть в семье на несколько часов переходила ко мне, то удавалось внушить Рису два-три понятия, например, что такое закалка и трудовое воспитание и как они необходимы человеку в жизни Но как только власть менялась, эти понятия начисто выветривались из Рисовой головы. С каждым днем Рис все больше и больше становился «чутко-благородно-нежным», и неизвестно, чем бы это кончилось, но тут обстоятельства сложились таким образом, что я получил возможность вплотную заняться воспитанием собственного сына.
Рис наконец-то попал ко мне в лапы.
2
Обстоятельства эти были такими. Во-первых, Мама уезжала в командировку. Само по себе это ровным счетом ничего не значило, потому что Мама уезжала в командировки довольно часто и это никак на внутренней жизни нашей семьи не сказывалось. Во всяком случае, на Рисе. Разве только, перекочевав от нас к Бабушке с Дедушкой, он еще больше наедал себе щеки да становился нахальнее. Да в нашей квартире прибавлялось игрушек, ибо Мама, соскучившись по Рису, становилась клятвопреступницей («Будь я проклята, если куплю ему еще хоть одну игрушку!») и привозила много разной ерунды. Так что, когда Мама объявила мне, что едет в командировку, я сказал только:
– Ну что ж, счастливого пути!
– Хоть бы спросил, куда, – сказала Мама.
– Куда же, интересно? – спросил я, слегка удивившись, потому что давно уже отвык спрашивать, в какие города Мама направляется.
Сначала, по молодости лет, я сердился и даже скандалил, пытаясь выяснить пункт Маминой командировки, но потом смирился, ибо Мама объяснила мне, что шпион, зная города, с которыми Мамин завод поддерживает связь, легко может установить родственные предприятия Маминого завода, а тогда ему совсем легко добраться и до головного предприятия.
– Так куда ты едешь? – спросил я и с удивлением убедился, что слегка волнуюсь при мысли, что сейчас узнаю местонахождение родственного Маминому заводу предприятия. Неужели мы все в душе немножко потенциальные шпионы?
– За границу! – ответила Мама.
Я вытаращил глаза и только тут увидел то, на что давно надо было обратить внимание. Вид у Мамы был очень возбужденный. Глаза ее блестели, щеки горели, руки самопроизвольно брали различные предметы и тут же ставили их на место.
– Куда? В какую страну? – спросил я, не подумав, так как это был самый что ни на есть наишпионский вопрос.
Мама подняла брови.
– Если бы ты не был моим мужем…
– Ну хотя бы какой континент? Континент-то можешь сказать?
Мама задумалась. Видно, насчет континента у нее не было никаких инструкций.
– Африка?
Мама посмотрела на меня подозрительно. Что-то в моем тоне не понравилось ей. Возможно, не спроси я про Африку, Мама и сказала бы континент, но тут она нахмурилась и отрезала:
– Если шпион будет знать континент, то он сможет установить и страну, а установив страну, можно легко узнать, на какой завод я командирована Дальше же совсем просто добраться до нашего головного предприятия.
Я вынужден был признать, что некоторая логика в этом есть.
Несколько дней у нас только и шел разговор о Маминой заграничной командировке. Оказалось, что это страшно сложное и ответственное дело. Мама не спала ночами.
– Понимаешь, – шептала она, разбудив меня, – никак не могу заснуть. Все думаю, думаю. Я, наверно, не поеду.
– Почему?
– Не могу же я ехать замарашкой.
– В каком смысле?
– Мне надо по крайней мере пять-шесть новых туалетов.
– А может быть, сшить один выходной, а остальные взять старые? – осторожно предложил я.
– Ты что? – даже вскочила Мама – Ты хочешь, чтобы за границей надо мной смеялись и показывали пальцем?
Разумеется, я не хотел, чтобы над Мамой смеялись, а тем более показывали пальцем, но денег на пять-шесть туалетов у меня не было. Пришлось обратиться к Бабушке.
– Мама, – сказал я Бабушке без всякой дипломатии, когда она пришла к нам, – Вера едет в Бразилию. Займи четыреста рублей.
Я и сам не знал, зачем я брякнул про Бразилию. Потом оказалось, что этот промах был вторым обстоятельством, из-за которого Рис попал ко мне в лапы.
– В какую Бразилию? – удивилась Бабушка.
– В Южную, – опять не зная зачем уточнил я.
– В Южную? – обрадовалась Бабушка – Вот хорошо! Веруся, привези мне кактусов. Я решила собирать кактусы.
– И ни в какую не в Бразилию, – сказала Мама и, нахмурив брови, повернулась ко мне: – Зачем ты врешь?
– А куда же? – спросила Бабушка.
– За границу, – ответила Мама.
– За какую? – поинтересовалась Бабушка.
– Вообще.
– Тогда привези мне что-нибудь национальное. Я очень люблю национальное. Например, сомбреро.
Но Мама была начеку.
– Сомбреро? Почему именно сомбреро?
– Ну циновку. Я очень люблю японские циновки.
– Я не в Японию, – попалась Мама.
– А куда же? – невинно спросила Бабушка. – В США?
– А вот и не в США.
– Это не имеет значения, – сказала Бабушка. – Лишь бы ты привезла мне что-нибудь национальное. Денег я тебе, конечно, дам. Но ты обещай мне, что Рис будет все это время жить у нас. Толечке с ним будет тяжело.
– Конечно, тяжело.
– Он с ним совсем задохнется. Когда ты вернешься с Кубы…
– Откуда вы взяли, что я еду на Кубу?
– Ну из этого, как его… – сказала Бабушка доброжелательно, но из-за этой доброжелательности проглядывало раздражение. Бабушка почти всю жизнь была на руководящей работе и не привыкла, чтобы от нее что-то скрывали. – Если ты, конечно, мне не доверяешь…
– Нет, почему же, я вам очень доверяю, но есть вещи…
И зачем я ввернул про эту Бразилию! Только разжег Бабушкино любопытство. Не скажи я про Бразилию, Бабушка не стала бы допытываться, куда едет Мама. За границу так за границу.
– Я двадцать лет на руководящей работе. Мне доверялись такие вещи…
– Но наш институт нельзя сравнить с трестом канализации, – неосторожно заметила Мама.
– Это еще неизвестно, – обидчиво поджала губы Бабушка. – Мне доверяли городские тайны.
– Городские тайны? – удивилась Мама.
– Представь себе.
– Но почему именно вам?
– Потому что ни одно здание нельзя построить без канализации, – воскликнула Бабушка с раздражением.
В воздухе запахло грозой.
– В нашем институте очень хорошая канализация, – примирительно сказала Мама.
В общем, может быть, ничего бы и не произошло, закончилось бы миром, если бы в это время Рис не ел шоколад. Тот факт, что Рис уничтожал шоколад, было третьим обстоятельством, из-за которого он попался мне в лапы.
Рис ел шоколад нагло, с упоением, разбрасывая «золото» и чавкая. Шоколад был высококачественный, твердый, хрустел и рассыпался под Рисовыми зубами. Один из кусков отломился, описал дугу и свалился прямо на Мамино платье (Мама как раз гладила свои туалеты для заграничной командировки). Возможно, если бы кусок упал просто на платье, то опять бы ничего не было. Мама бы очень осторожно, прицельно сбила бы его щелчком, а Рис получил бы подзатыльник. На этом бы дело и кончилось, потому что на Рисово безобразие во время еды давно махнули рукой, а Бабушке оно даже нравилось. («Ну и что? Ребенок горячий в еде. Радовались бы»).
– Ну что ж, счастливого пути!
– Хоть бы спросил, куда, – сказала Мама.
– Куда же, интересно? – спросил я, слегка удивившись, потому что давно уже отвык спрашивать, в какие города Мама направляется.
Сначала, по молодости лет, я сердился и даже скандалил, пытаясь выяснить пункт Маминой командировки, но потом смирился, ибо Мама объяснила мне, что шпион, зная города, с которыми Мамин завод поддерживает связь, легко может установить родственные предприятия Маминого завода, а тогда ему совсем легко добраться и до головного предприятия.
– Так куда ты едешь? – спросил я и с удивлением убедился, что слегка волнуюсь при мысли, что сейчас узнаю местонахождение родственного Маминому заводу предприятия. Неужели мы все в душе немножко потенциальные шпионы?
– За границу! – ответила Мама.
Я вытаращил глаза и только тут увидел то, на что давно надо было обратить внимание. Вид у Мамы был очень возбужденный. Глаза ее блестели, щеки горели, руки самопроизвольно брали различные предметы и тут же ставили их на место.
– Куда? В какую страну? – спросил я, не подумав, так как это был самый что ни на есть наишпионский вопрос.
Мама подняла брови.
– Если бы ты не был моим мужем…
– Ну хотя бы какой континент? Континент-то можешь сказать?
Мама задумалась. Видно, насчет континента у нее не было никаких инструкций.
– Африка?
Мама посмотрела на меня подозрительно. Что-то в моем тоне не понравилось ей. Возможно, не спроси я про Африку, Мама и сказала бы континент, но тут она нахмурилась и отрезала:
– Если шпион будет знать континент, то он сможет установить и страну, а установив страну, можно легко узнать, на какой завод я командирована Дальше же совсем просто добраться до нашего головного предприятия.
Я вынужден был признать, что некоторая логика в этом есть.
Несколько дней у нас только и шел разговор о Маминой заграничной командировке. Оказалось, что это страшно сложное и ответственное дело. Мама не спала ночами.
– Понимаешь, – шептала она, разбудив меня, – никак не могу заснуть. Все думаю, думаю. Я, наверно, не поеду.
– Почему?
– Не могу же я ехать замарашкой.
– В каком смысле?
– Мне надо по крайней мере пять-шесть новых туалетов.
– А может быть, сшить один выходной, а остальные взять старые? – осторожно предложил я.
– Ты что? – даже вскочила Мама – Ты хочешь, чтобы за границей надо мной смеялись и показывали пальцем?
Разумеется, я не хотел, чтобы над Мамой смеялись, а тем более показывали пальцем, но денег на пять-шесть туалетов у меня не было. Пришлось обратиться к Бабушке.
– Мама, – сказал я Бабушке без всякой дипломатии, когда она пришла к нам, – Вера едет в Бразилию. Займи четыреста рублей.
Я и сам не знал, зачем я брякнул про Бразилию. Потом оказалось, что этот промах был вторым обстоятельством, из-за которого Рис попал ко мне в лапы.
– В какую Бразилию? – удивилась Бабушка.
– В Южную, – опять не зная зачем уточнил я.
– В Южную? – обрадовалась Бабушка – Вот хорошо! Веруся, привези мне кактусов. Я решила собирать кактусы.
– И ни в какую не в Бразилию, – сказала Мама и, нахмурив брови, повернулась ко мне: – Зачем ты врешь?
– А куда же? – спросила Бабушка.
– За границу, – ответила Мама.
– За какую? – поинтересовалась Бабушка.
– Вообще.
– Тогда привези мне что-нибудь национальное. Я очень люблю национальное. Например, сомбреро.
Но Мама была начеку.
– Сомбреро? Почему именно сомбреро?
– Ну циновку. Я очень люблю японские циновки.
– Я не в Японию, – попалась Мама.
– А куда же? – невинно спросила Бабушка. – В США?
– А вот и не в США.
– Это не имеет значения, – сказала Бабушка. – Лишь бы ты привезла мне что-нибудь национальное. Денег я тебе, конечно, дам. Но ты обещай мне, что Рис будет все это время жить у нас. Толечке с ним будет тяжело.
– Конечно, тяжело.
– Он с ним совсем задохнется. Когда ты вернешься с Кубы…
– Откуда вы взяли, что я еду на Кубу?
– Ну из этого, как его… – сказала Бабушка доброжелательно, но из-за этой доброжелательности проглядывало раздражение. Бабушка почти всю жизнь была на руководящей работе и не привыкла, чтобы от нее что-то скрывали. – Если ты, конечно, мне не доверяешь…
– Нет, почему же, я вам очень доверяю, но есть вещи…
И зачем я ввернул про эту Бразилию! Только разжег Бабушкино любопытство. Не скажи я про Бразилию, Бабушка не стала бы допытываться, куда едет Мама. За границу так за границу.
– Я двадцать лет на руководящей работе. Мне доверялись такие вещи…
– Но наш институт нельзя сравнить с трестом канализации, – неосторожно заметила Мама.
– Это еще неизвестно, – обидчиво поджала губы Бабушка. – Мне доверяли городские тайны.
– Городские тайны? – удивилась Мама.
– Представь себе.
– Но почему именно вам?
– Потому что ни одно здание нельзя построить без канализации, – воскликнула Бабушка с раздражением.
В воздухе запахло грозой.
– В нашем институте очень хорошая канализация, – примирительно сказала Мама.
В общем, может быть, ничего бы и не произошло, закончилось бы миром, если бы в это время Рис не ел шоколад. Тот факт, что Рис уничтожал шоколад, было третьим обстоятельством, из-за которого он попался мне в лапы.
Рис ел шоколад нагло, с упоением, разбрасывая «золото» и чавкая. Шоколад был высококачественный, твердый, хрустел и рассыпался под Рисовыми зубами. Один из кусков отломился, описал дугу и свалился прямо на Мамино платье (Мама как раз гладила свои туалеты для заграничной командировки). Возможно, если бы кусок упал просто на платье, то опять бы ничего не было. Мама бы очень осторожно, прицельно сбила бы его щелчком, а Рис получил бы подзатыльник. На этом бы дело и кончилось, потому что на Рисово безобразие во время еды давно махнули рукой, а Бабушке оно даже нравилось. («Ну и что? Ребенок горячий в еде. Радовались бы»).