Страница:
– Это не так страшно и не так несправедливо. Разум угас бы тогда, когда он устал, тихо заснул бы, и все. Как умирает человек в глубокой старости. Дремлет, дремлет, потом засыпает – и конец. Это естественно. Тело же, особенно убитое насильственно, умирает в страшных мучениях. Но самое невыносимое то, что оно заставляет следить за своими мучениями разум, страдать, искать лихорадочно выход, осмысливать смерть… Вот это самое несправедливое…
Мой собеседник волновался все сильнее и все больше теребил свою бороду. Я постарался переменить тему разговора.
– Есть еще третья истина?
– Есть… Я вам сейчас скажу… Я только закончу про тело… Вы знаете, – пришелец понизил голос, – я мщу своему телу…
– Мстите телу? – переспросил я, тоже почему-то понизив голос, словно наши тела действительно были какими-то обособленными существами и могли услышать нас.
– Да, – довольно сказал бородач, – ему иногда достается от меня.
– Наверно, не даете есть?
– И есть и пить. И нагрузку ему подвешиваю иногда такую, что оно валится от усталости, забывает про все свои прихоти, спит, стонет и оставляет наконец-то меня один на один со своими мыслями…
Гость замолчал…
– Третье, – напомнил я.
– Да, третье… Это тоже простая истина, все о ней знают, но следовать ей особенно трудно. Очень мало людей, которые придерживаются этой истины. Надо освободиться от власти вещей. Вещи порабощают человека, делают его своим узником… Это началось очень давно… Еще тогда, когда обезьяна подняла с земли свою первую палку. «Это моя палка», – дала она понять сразу же своим сородичам. Потом ей встретилась другая такая же палка. «Это тоже моя. Попробуй кто тронь», – пригрозила обезьяна, хотя вторая палка ей была совсем не нужна. Она спрятала ее под камень, но теперь ее жизнь совсем переменилась. Если раньше обезьяна могла пойти куда хотела, то теперь она была привязана к этому камню, потому что стерегла палку. Так палка поработила обезьяну. Но этого мало. У соседней обезьяны, которая была сильнее, но менее сообразительной, не имелось вообще никакой палки. «Это несправедливо, – подумала вторая обезьяна, – когда у одного две палки, а у другого ни одной. Надо отнять у той негодяйки все ее палки. Пусть будут две палки у меня. Это справедливо, поскольку я сильнее». Так возникли войны. Ведь войны были в основном из-за предметов. Пусть это покрупнее предметы: земля, уголь, нефть… Человек до сих пор не понимает, что его беды и огорчения идут только от вещей. Он волочит их на своем горбу всю жизнь, с каждым годом навьючивая все больше и больше. Он волнуется из-за них, хватает инфаркты, но все равно тянется и тянется к вещам, как загипнотизированный. Ему кажется, что чем большим количеством вещей он владеет, тем он свободнее. А на самом деле все получается наоборот. Владея вещами, человек уже не может принимать самостоятельные решения. Решения за него принимают вещи. Вещи делают человека подлым, низким, жадным, завистливым… А человек с каждым днем придумывает все больше и больше вещей.
Рис, завернувшись в бушлат, сладко спал. Раки, дымившиеся на траве, возле костра, уже остыли. После страстной речи бородача о теле я не решался его угощать. Рис завтра съест… Пола бушлата распахнулась, и плечо сына белело в свете костра. Я поправил на нем бушлат.
– У вас нет никаких вещей? – Я спросил бородача лишь потому, что он замолчал и вдруг стало как-то неловко…
– Только самое необходимое. Я в любой момент могу положить то, что мне надо, в чемодан и уехать в любое место. По-моему, это и есть отсутствие власти вещей.
Костер слабо освещал заросшее лицо моего собеседника Дров больше не было, и по мере того как света становилось меньше, лицо бородача все сильнее приобретало сходство с лицом лихого человека, и было странно слышать эти речи…
Человек закашлялся, и кашлял долго. Все же, видно, не так уж он был здоров…
– Еще одно, – сказал бородач, откашлявшись. – Не жажди власти над себе подобными. Власть тоже от вещей… Из-за них, проклятых… Власть превратит тебя в машину, в пульт управления. Ты делаешь больно себе подобным и даже не замечаешь этого, потому что считаешь, что так надо. Ты лучше не стремись к власти, а найди любимое дело и делай его скромно, совершенствуй его до тех пор, пока о тебе скажут: он знает свое дело. Это высшее, что пока дано человечеству, – делать хорошо свое дело. Для этого мы родились, и для этого мы живем… Во всяком случае, пока так мы считаем… И последнее… Не дай угаснуть жизни на земле… Сделай то, что позволяет тебе пока сделать наше ненавистное тело: бросить в землю семя. Чтобы ты не зря цвел. Помочь взойти всходу, воспитать его здоровым духом… Чтобы он не хотел убивать, чтобы он умел думать… У вас хороший, неизбалованный ребенок, и вы хороший человек, хотя бы потому, что сидите ночью возле костра…
Я молчал. Мне нечего было ответить на этот комплимент. Затухая, потрескивал огонь. Гость тронул палкой угли, подняв небольшой фонтанчик крупных золотых искр, похожих на мохнатых пчел, летящих в вечернем, уже холодном солнечном свете.
– Я бы тоже хотел жить, как вы, – сказал человек. – Хоть раз заблудиться с сыном и сидеть у затухающего костра, есть собственноручно пойманных раков. Но часто мы живем не так, как хотим. Все что-то мешает, чего-то недостает. Бежим, ругаемся, пихаем соседей локтями, подставляем друг другу ноги, а куда бежим и зачем, сами не знаем. С каждым веком все быстрее и быстрее. Скоро вот и на звезды летать будем. А почему мы лезем на звезды? Любопытство нас гонит? Страх, что мы одиноки во Вселенной и нам хочется кого-нибудь найти, чтоб был рядом? Хоть простейший, хоть букашка. Или опять проклятые вещи? Может, там, на других звездах, есть такое вещество, какого нет у нас и нам его надо непременно иметь, чтобы на Земле ответить на вечный вопрос – зачем мы существуем, мы отправились за ответом в Космос? Вполне возможно, это и движет нами, заставляет все глубже и глубже лезть в тайны материи… Может, на какой звезде и узнаем… Скажет кто-нибудь…
Человек замолчал и опустил голову, вглядываясь в подергивающиеся пеплом, то вдруг разгорающиеся угли, похожие на глаза засыпающего кота: тот долго всегда то открывает, то закрывает глаза, прежде чем заснет…
Я не знал, что сказать… Я чувствовал, что сейчас мне не надо ничего говорить. Обернувшись назад, я пошарил рукой и нащупал маленькую сухую веточку. Я машинально бросил ее в огонь. Ветка вспыхнула сразу вся, словно пороховой заряд, и осветила местность вокруг бледным качающимся светом. Свет тут же погас, но я увидел, что человек плачет. Крупные слезы текли по его щекам, застревали в бороде и сверкали бледно-зелеными и розовыми огнями, как стекляшки, вделанные в дешевые женские украшения.
Мне стало отчего-то стыдно и немного страшно. Что это за человек и чего ему тут надо? Стоит ли сказать, что я заметил его слезы, или сделать вид, что я ничего не увидел, тем более, что его лицо теперь снова было во тьме? Может, это сумасшедший?
Человек хотел что-то произнести, но из его горла вырвался не то кашель, не то задушенный крик. Теперь я испугался по-настоящему.
– Вам плохо? Может быть, вам помочь?
– Нет, не надо… Это так… У меня насморк… – Гость достал платок и стал сморкаться. Он сморкался долго, продолжая не то кашлять, не то плакать. Потом он лег на бок.
– Не хотите ли воды?
Человек не ответил. Вскоре он затих и лежал молча. Я сидел, не шевелясь, решив так дождаться рассвета.
Она понимала, что, будь сейчас даже луна, она все равно не смогла бы найти того, кого искала. Разве можно найти в беспредельном лесу одинокого человека, когда нельзя даже кричать? Пусть даже она решится крикнуть, ведь он все равно не отзовется…
В кармане плюшевого пиджака, когда-то модного, а сейчас вылинявшего и побитого молью, тихо позвякивала коробочка, и это звяканье было неуместно среди звуков спящего леса.
Женщина прибежала на то место, где скорее всего мог находиться человек, но его там не было. Тогда женщина присела на пенек и, положив руки на колени, задумалась. Она знала, что больше искать бесполезно, надо идти домой…
Может быть, он уже пришел? Пришел, ищет слепыми руками в печурке, а она торчит здесь, расселась…
Женщина помчалась назад более короткой дорогой. Вскоре она взбежала на пригорок, и ей открылась вся пойма. Пойма уже затягивалась предутренним туманом. Только неподалеку мерцал костер.
«Нет, он никогда туда не подойдет», – подумала женщина и уже хотела повернуть в сторону, чтобы найти тропинку, ведущую прямо на кордон, но тут из близкого темного ельника кто-то тихо сказал:
– Здравствуй, мама…
Женщина тихо охнула и провела рукой по груди. Голос был родной, знакомый… Она много раз слышала его… Это был голос сына.
Только у женщины никогда не было сыновей.
Никто никогда не звал ее мамой. И сейчас этого не могло быть. Просто по верхушкам прошелся порыв ветра…
Женщина стала тихо плакать, раскачиваясь из стороны в сторону. В кармане позвякивала коробочка со шприцом.
Женщина плакала, и за ближайшей елкой ей кто-то отвечал сочувственно и успокаивающе, как может отвечать только близкий по крови человек…
Сквозь слезы она даже видела этого человека. Высокого, широкоплечего, с белокурыми волосами. Такого, каким в молодости был его отец. Вот только лица сына она не могла разглядеть. Оно должно было быть похоже на лицо молодого отца, но как выглядел молодой отец, она забыла.
Так проплакала она пять минут, а может и больше: она потеряла счет времени, потом вытерла слезы и пошла домой. Но прежде чем покинуть это место, женщина зашла в ельник и, не зная, зачем она это делает, пошарила по земле руками. Там ничего, кроме шишек и сухой хвои, не было…
3
Часть четвертая РАССВЕТ, УТРО, ПОЛДЕНЬ
1
Мой собеседник волновался все сильнее и все больше теребил свою бороду. Я постарался переменить тему разговора.
– Есть еще третья истина?
– Есть… Я вам сейчас скажу… Я только закончу про тело… Вы знаете, – пришелец понизил голос, – я мщу своему телу…
– Мстите телу? – переспросил я, тоже почему-то понизив голос, словно наши тела действительно были какими-то обособленными существами и могли услышать нас.
– Да, – довольно сказал бородач, – ему иногда достается от меня.
– Наверно, не даете есть?
– И есть и пить. И нагрузку ему подвешиваю иногда такую, что оно валится от усталости, забывает про все свои прихоти, спит, стонет и оставляет наконец-то меня один на один со своими мыслями…
Гость замолчал…
– Третье, – напомнил я.
– Да, третье… Это тоже простая истина, все о ней знают, но следовать ей особенно трудно. Очень мало людей, которые придерживаются этой истины. Надо освободиться от власти вещей. Вещи порабощают человека, делают его своим узником… Это началось очень давно… Еще тогда, когда обезьяна подняла с земли свою первую палку. «Это моя палка», – дала она понять сразу же своим сородичам. Потом ей встретилась другая такая же палка. «Это тоже моя. Попробуй кто тронь», – пригрозила обезьяна, хотя вторая палка ей была совсем не нужна. Она спрятала ее под камень, но теперь ее жизнь совсем переменилась. Если раньше обезьяна могла пойти куда хотела, то теперь она была привязана к этому камню, потому что стерегла палку. Так палка поработила обезьяну. Но этого мало. У соседней обезьяны, которая была сильнее, но менее сообразительной, не имелось вообще никакой палки. «Это несправедливо, – подумала вторая обезьяна, – когда у одного две палки, а у другого ни одной. Надо отнять у той негодяйки все ее палки. Пусть будут две палки у меня. Это справедливо, поскольку я сильнее». Так возникли войны. Ведь войны были в основном из-за предметов. Пусть это покрупнее предметы: земля, уголь, нефть… Человек до сих пор не понимает, что его беды и огорчения идут только от вещей. Он волочит их на своем горбу всю жизнь, с каждым годом навьючивая все больше и больше. Он волнуется из-за них, хватает инфаркты, но все равно тянется и тянется к вещам, как загипнотизированный. Ему кажется, что чем большим количеством вещей он владеет, тем он свободнее. А на самом деле все получается наоборот. Владея вещами, человек уже не может принимать самостоятельные решения. Решения за него принимают вещи. Вещи делают человека подлым, низким, жадным, завистливым… А человек с каждым днем придумывает все больше и больше вещей.
Рис, завернувшись в бушлат, сладко спал. Раки, дымившиеся на траве, возле костра, уже остыли. После страстной речи бородача о теле я не решался его угощать. Рис завтра съест… Пола бушлата распахнулась, и плечо сына белело в свете костра. Я поправил на нем бушлат.
– У вас нет никаких вещей? – Я спросил бородача лишь потому, что он замолчал и вдруг стало как-то неловко…
– Только самое необходимое. Я в любой момент могу положить то, что мне надо, в чемодан и уехать в любое место. По-моему, это и есть отсутствие власти вещей.
Костер слабо освещал заросшее лицо моего собеседника Дров больше не было, и по мере того как света становилось меньше, лицо бородача все сильнее приобретало сходство с лицом лихого человека, и было странно слышать эти речи…
Человек закашлялся, и кашлял долго. Все же, видно, не так уж он был здоров…
– Еще одно, – сказал бородач, откашлявшись. – Не жажди власти над себе подобными. Власть тоже от вещей… Из-за них, проклятых… Власть превратит тебя в машину, в пульт управления. Ты делаешь больно себе подобным и даже не замечаешь этого, потому что считаешь, что так надо. Ты лучше не стремись к власти, а найди любимое дело и делай его скромно, совершенствуй его до тех пор, пока о тебе скажут: он знает свое дело. Это высшее, что пока дано человечеству, – делать хорошо свое дело. Для этого мы родились, и для этого мы живем… Во всяком случае, пока так мы считаем… И последнее… Не дай угаснуть жизни на земле… Сделай то, что позволяет тебе пока сделать наше ненавистное тело: бросить в землю семя. Чтобы ты не зря цвел. Помочь взойти всходу, воспитать его здоровым духом… Чтобы он не хотел убивать, чтобы он умел думать… У вас хороший, неизбалованный ребенок, и вы хороший человек, хотя бы потому, что сидите ночью возле костра…
Я молчал. Мне нечего было ответить на этот комплимент. Затухая, потрескивал огонь. Гость тронул палкой угли, подняв небольшой фонтанчик крупных золотых искр, похожих на мохнатых пчел, летящих в вечернем, уже холодном солнечном свете.
– Я бы тоже хотел жить, как вы, – сказал человек. – Хоть раз заблудиться с сыном и сидеть у затухающего костра, есть собственноручно пойманных раков. Но часто мы живем не так, как хотим. Все что-то мешает, чего-то недостает. Бежим, ругаемся, пихаем соседей локтями, подставляем друг другу ноги, а куда бежим и зачем, сами не знаем. С каждым веком все быстрее и быстрее. Скоро вот и на звезды летать будем. А почему мы лезем на звезды? Любопытство нас гонит? Страх, что мы одиноки во Вселенной и нам хочется кого-нибудь найти, чтоб был рядом? Хоть простейший, хоть букашка. Или опять проклятые вещи? Может, там, на других звездах, есть такое вещество, какого нет у нас и нам его надо непременно иметь, чтобы на Земле ответить на вечный вопрос – зачем мы существуем, мы отправились за ответом в Космос? Вполне возможно, это и движет нами, заставляет все глубже и глубже лезть в тайны материи… Может, на какой звезде и узнаем… Скажет кто-нибудь…
Человек замолчал и опустил голову, вглядываясь в подергивающиеся пеплом, то вдруг разгорающиеся угли, похожие на глаза засыпающего кота: тот долго всегда то открывает, то закрывает глаза, прежде чем заснет…
Я не знал, что сказать… Я чувствовал, что сейчас мне не надо ничего говорить. Обернувшись назад, я пошарил рукой и нащупал маленькую сухую веточку. Я машинально бросил ее в огонь. Ветка вспыхнула сразу вся, словно пороховой заряд, и осветила местность вокруг бледным качающимся светом. Свет тут же погас, но я увидел, что человек плачет. Крупные слезы текли по его щекам, застревали в бороде и сверкали бледно-зелеными и розовыми огнями, как стекляшки, вделанные в дешевые женские украшения.
Мне стало отчего-то стыдно и немного страшно. Что это за человек и чего ему тут надо? Стоит ли сказать, что я заметил его слезы, или сделать вид, что я ничего не увидел, тем более, что его лицо теперь снова было во тьме? Может, это сумасшедший?
Человек хотел что-то произнести, но из его горла вырвался не то кашель, не то задушенный крик. Теперь я испугался по-настоящему.
– Вам плохо? Может быть, вам помочь?
– Нет, не надо… Это так… У меня насморк… – Гость достал платок и стал сморкаться. Он сморкался долго, продолжая не то кашлять, не то плакать. Потом он лег на бок.
– Не хотите ли воды?
Человек не ответил. Вскоре он затих и лежал молча. Я сидел, не шевелясь, решив так дождаться рассвета.
* * *
Женщина бежала по лесу, иногда впотьмах натыкаясь на деревья, но все же она бежала уверенно, инстинктивно чувствуя препятствия. Она всю жизнь прожила в лесу, и у нее развилось чувство доверия к нему. Даже в очень темную ночь она могла идти быстро, без тропинки, не вытягивая вперед рук.Она понимала, что, будь сейчас даже луна, она все равно не смогла бы найти того, кого искала. Разве можно найти в беспредельном лесу одинокого человека, когда нельзя даже кричать? Пусть даже она решится крикнуть, ведь он все равно не отзовется…
В кармане плюшевого пиджака, когда-то модного, а сейчас вылинявшего и побитого молью, тихо позвякивала коробочка, и это звяканье было неуместно среди звуков спящего леса.
Женщина прибежала на то место, где скорее всего мог находиться человек, но его там не было. Тогда женщина присела на пенек и, положив руки на колени, задумалась. Она знала, что больше искать бесполезно, надо идти домой…
Может быть, он уже пришел? Пришел, ищет слепыми руками в печурке, а она торчит здесь, расселась…
Женщина помчалась назад более короткой дорогой. Вскоре она взбежала на пригорок, и ей открылась вся пойма. Пойма уже затягивалась предутренним туманом. Только неподалеку мерцал костер.
«Нет, он никогда туда не подойдет», – подумала женщина и уже хотела повернуть в сторону, чтобы найти тропинку, ведущую прямо на кордон, но тут из близкого темного ельника кто-то тихо сказал:
– Здравствуй, мама…
Женщина тихо охнула и провела рукой по груди. Голос был родной, знакомый… Она много раз слышала его… Это был голос сына.
Только у женщины никогда не было сыновей.
Никто никогда не звал ее мамой. И сейчас этого не могло быть. Просто по верхушкам прошелся порыв ветра…
Женщина стала тихо плакать, раскачиваясь из стороны в сторону. В кармане позвякивала коробочка со шприцом.
Женщина плакала, и за ближайшей елкой ей кто-то отвечал сочувственно и успокаивающе, как может отвечать только близкий по крови человек…
Сквозь слезы она даже видела этого человека. Высокого, широкоплечего, с белокурыми волосами. Такого, каким в молодости был его отец. Вот только лица сына она не могла разглядеть. Оно должно было быть похоже на лицо молодого отца, но как выглядел молодой отец, она забыла.
Так проплакала она пять минут, а может и больше: она потеряла счет времени, потом вытерла слезы и пошла домой. Но прежде чем покинуть это место, женщина зашла в ельник и, не зная, зачем она это делает, пошарила по земле руками. Там ничего, кроме шишек и сухой хвои, не было…
3
Послышались быстрые торопливые шаги. К нам кто-то шел. Я встал навстречу новому гостю. Бородач не пошевелился.
Не было слышно даже его дыхания, как будто он умер.
К костру подошла женщина.
– Здравствуйте, – сказала она торопливо. – Я ищу мужа. Он у вас?
– У нас, – ответил я с облегчением. – По-моему, он плохо себя чувствует.
– Он спит?
– Не знаю…
Женщина нервно поправила наброшенную на плечи кофточку и подошла ближе к костру. Видно, несмотря на то, что она шла быстро, она озябла, идя через сырой луг. Голова ее была не покрыта, волосы зачесаны назад и слегка растрепались. Была она уже не молода, но сухощава, и это делало ее моложе.
– Он давно у вас?
– Нет.
– Он не пил?
– Нет.
Женщина ничего не сказала, но я понял, что она не поверила.
– Честное слово. У нас нет ничего. Мы заблудились. Мы пошли с сыном в лес и заблудились. Мы остановились на кордоне. Вы не знаете, он далеко?
– Кордон? По-моему, в той стороне… Ночью вы не найдете дорогу… Сколько вашему сыну?
– Скоро шесть.
– Заснул?
– Да.
– Пусть спит. Вам лучше дождаться рассвета… На рассвете появятся рыбаки. Спросите у кого-нибудь…
– Спасибо…
Мы помолчали.
– Вы говорили о детях? – спросила женщина тихо.
– Нет… То есть и о детях тоже, но больше о людях вообще. И о Космосе. Его очень занимает вопрос, зачем люди стремятся в Космос. Вам, наверно, холодно. Я могу сходить поискать еще дров. По-моему, он устал. Не стоит будить его.
– Мне не холодно. Мы сейчас пойдем.
– Как вы догадались, что он здесь?
– Я увидела костер. Его всегда тянет на костры… Как бабочку… В трех километрах отсюда еще один… Я думала, он там… Пока дошла, он погас. Я вернулась Муж никогда не сидит у потухшего костра А потом я увидела ваш…
– Он тоже почти погас.
– Больше нигде огня нет.
Женщина протянула руки к потухающему костру. У нее были тонкие бледные руки. Настолько тонкие, что через ладони просвечивал огонь. Сейчас она была похожа на заклинательницу огня.
– И вам часто приходится… совершать такие путешествия?
– Нет… Когда он выпьет… Сегодня он немного выпил. Вообще-то он совсем не пьет, но сегодня почему-то выпил. Может быть, из-за того, что такая темная ночь. Его тянет куда-то в темные ночи. Когда темная ночь и он выпьет, то ходит по чужим кострам… Обычно я иду следом, но сегодня не заметила, как он ушел. У нас было очень шумно. Песни пели. Мы редко поем песни, как-то неловко, даже страшно петь, когда кругом такая тишина, кажется, что оскорбляешь и этот простор, и тишину. Но сегодня мы много пели. Может быть, потому, что больше, чем следовало, выпили, и не заметила, как он ушел… Вы, наверно, здесь первый раз?
– Да.
– А мы каждый выходной приезжаем.
– Вам нравится проводить так выходные?
– Мужу нравится.
– Я спросил про вас.
– Мне… Я из-за него приезжаю… Я горожанка… И мать, и отец, и деды… Мой дед был старостой цеха маляров… Наверно, это наследственное. Я люблю проводить выходные в городе, бродить по улицам… Народу мало, пахнет как-то особенно, воскресеньем… Женщины на балконах развешивают белье… Еще не застыл асфальт, положенный в пятницу… Со строек тянет краской и битумом… Город такой сонный, словно потягивается… Мальчишки уже возятся в песке, носятся по пустырям. Воскресный город, по-моему, – это город мальчишек. У взрослых сейчас мода – чуть свободное время – на природу, а детей бросают на бабушек и дедушек: с ними трудно в походах, да и отвлекать будут во время отдыха. Вот мальчишки и остаются властелинами города. Я тоже была городским ребенком, да так и осталась горожанкой. Не люблю я бродить по топям, в палатке холодно, комары. И страшно… Мне как-то не по себе становится, когда я остаюсь один на один с этим молчаливым огромным лесом. Чего он молчит, о чем думает? Уж во всяком случае не обо мне. Видал он таких за свою жизнь… По-моему, вы все для него одинаковые: и гусеницы, и зайцы, и муравьи. Как вы считаете?
– Я не думал над этим. Но мы все из одного корня, из одной клетки…
– Все равно. Он старше нас, он знает больше. Может быть, он считает нас просто несмышленышами, а мы гордимся своими электронными машинами, ракетами… Я где-то читала: растения реагируют на все, что происходит вокруг. Они говорят по-своему, обмениваются информацией… Меня поразил опыт. К одному растению подключили электрический датчик, и мимо прошли шесть человек Один из них был «убийца», он «на глазах» этого растения вырвал с корнем и растоптал другое растение. И что бы вы думали? Пятерых людей растение пропустило спокойно, а на шестого реагировало бурей электрических разрядов, это была буря ненависти и страха. Потом «убийца» так же вызывал страх у детей этого растения. И у детей этих детей. И зачем я только узнала про это? Я теперь не могу ходить по лесу. Мне кажется – деревья думают: вон идет убийца, которая растоптала папоротник, сломала ветку, отравила бензиновым чадом молодую поросль у дороги. Идет свинья, которая разбрасывает консервные банки, полиэтиленовые мешки, стирает в речке белье ядовитым порошком, от которого гибнет все живое…
– Вы слишком много читаете. Наверно, у вас много свободного времени.
– Да… Времени хватает… Я оператор ЭВМ. Но читаю я мало. Я больше вяжу.
– Все равно, вязание настраивает на философский лад. Разгадывайте лучше кроссворды или болтайте по телефону. У вас есть телефон?
– Дело не в этом… Я возле своей ЭВМ не думаю о таких вещах. ЭВМ как бы моя подруга, мне с ней не страшно. Мне страшно здесь… Даже в речке, когда купаюсь… В солнечный день, в самой мелкой речке, как вот эта, например… Мне кажется, что снизу за мной кто-то следит… И только ждет момента… Я понимаю, что никого нет, никто не может следить, но все же очень страшно. Наверно, это следит река… Вода тоже, наверно, нас ненавидит… По-моему, все окружающее нас ненавидит, все живое. Мы думаем, что они ничего не понимают, ничего не видят, а они все видят и все понимают. Я вам больше скажу…
Ночная гостья понизила голос. Она отняла руки от костра, зачем-то посмотрела на них и спрятала под кофточку.
– Я давно об этом думаю… По-моему, они даже борются против нас. Как могут. Мы даже не знаем, как они борются. Мы просто не обращаем на них внимания… А они, может быть, придумывают такое… такое… У них нет, конечно, как у нас, техники. Но, может быть, их цивилизация пошла по другому пути… Они совершенствуют какие-то биологические связи. Готовят какое-то биологическое оружие. И вот в один прекрасный момент, вернее – страшный момент, человечество перестанет существовать как вид…
– Почему вы так обобщаете? Некоторые животные искренне привязаны к человеку.
– Да, да… Собаки, дельфины…
– Еще лошади.
– Про лошадей я не знаю. Близко не приходилось сталкиваться.
– Лошади тоже. Поверьте мне.
– Ну хорошо, пусть лошади… Они бездумно нам доверились… А может, не доверились, а просто добрые по натуре… Помнят, что когда-то их приручили и тем самым спасли от голодной жизни и вымирания.
– Дельфинов мы ни от чего не спасали.
– С дельфинами пока не все ясно. Может быть, это и есть представители той цивилизации, которую мы губим… И они хотят установить с нами контакт… Жесты мира… Знаете, когда дикие племена хотели сказать друг другу, что они не желают войны, они делали жесты мира: клали на землю оружие, улыбались… Дельфины тоже нам улыбаются…
– Вы здорово продумали вопрос. Я не готов с вами спорить.
Женщина посмотрела на меня грустно.
– Только не считайте, что я затеяла этот разговор, чтобы поразить вас оригинальностью своего ума или эрудицией. Просто мне надо было когда-то сказать то, о чем я давно думаю… Муж даже не хочет говорить со мной на эту тему. Он просто меня не понимает… Он без ума от речки, леса, травы, рыбы, птиц. Он чуть ли не преклоняется перед ними…
– Может, он шпион той цивилизации? – Я сам почувствовал, как глупо прозвучала моя шутка.
– Я хочу его понять, но не могу… Может быть, поэтому и езжу с ним сюда… Здесь мне очень тяжело. Здесь все чужое. В городе по-другому. Город создан нами, он наше дитя, пот и кровь наши. Он нам понятен, мы его не боимся. Я понимаю каждый дом, каждую улицу… И деревья в городе совсем другие, Привычные, домашние, добрые… Наверно, знаете почему? Когда побежденные слишком долго живут среди победителей, то невольно перенимают их обычаи и привычки… Начинают думать точно так же, как и победители… Так и деревья в скверах и парках. По-моему, если их пересадить из города в лес, они погибнут. Не смогут жить без шума, света фонарей, бензинового чада…
Женщина замолчала. Костер уже почти совсем потух, только иногда разгорался какой-нибудь уголек и начинал сиять яркой белой звездой среда тлеющего серого пепла. Все меньше звуков доносилось с реки: уже почти не плескалась рыба, молча, приготовившись ко сну, стояли камыши… Острее пахло сыростью и свежими водорослями…
– Нам пора… Хотите, пойдемте с нами, у нас палатка…
– Нет, мы переночуем здесь. Если можно, оставьте бушлат, я завтра принесу его вам.
– Хорошо. Можно посмотреть на вашего сына?
– Пожалуйста… – Я был немного удивлен.
Женщина подошла к Рису, опустилась возле него на колени и осторожно отвернула бушлат. При свете звезд, почти придвинув лицо к лицу моего сына, она долго и внимательно разглядывала его, потом коснулась лба ладонью…
– Конопатый?
– Конопатый.
Женщина поднялась с колен, машинально отряхнула брюки, потом, вспомнив, опять закрыла лицо Риса бушлатом.
– Пусть спит. Ему тепло…
Я ощутил движение и невольно вздрогнул, увидев рядом с собой бородача. С полминуты назад он, казалось, крепко спал. Теперь у него был совсем не сонный, я бы даже сказал, бодрый вид. На меня он не обратил внимания, словно меня здесь и не было вовсе.
– Ты все-таки пошла за мной. Я же тебя просил.
– Тебя не было слишком долго, – спокойно ответила женщина – Пойдем. Бушлат мы оставим мальчику.
– Да, да, конечно, – торопливо сказал мужчина. Только тут он посмотрел на меня. – Вы извините нас за вторжение.
– Ну, что вы… Мне, право, неловко из-за бушлата.
– А, ерунда…
Они кивнули мне, он взял ее за руку, и вскоре их силуэты растаяли на фоне темного леса, словно они превратились в тени и слились с тенями леса.
Мужчина и женщина ушли уже довольно далеко, как вдруг до меня совершенно отчетливо донесся отрывок их разговора. – …зачем же ты… ушел… ничего не сказал…
– Я пошел гулять… а потом увидел этого мальчика… увидел мальчика…
– Перестань…
– У него и глаза… как…
– Ну, хватит…
– Когда я увидел этого мальчика…
– Тебе вредно…
– Когда я увидел…
– Что же теперь сделаешь…
– Он так похож… И конопатый…
– Что же теперь сделаешь…
Они замолчали. Еще некоторое время были слышны звуки шагов, особенно когда они спускались по крутому берегу к реке, вдоль которой, очевидно, вилась тропинка, но потом умолкли и шаги. Стало совсем тихо. Только едва слышно двигались камыши и где-то очень далеко монотонно гудел, вероятно, тихоходный самолет…
«У них умер сын», – подумал я.
Я повернулся лицом к костру, раздумывая о ночных пришельцах…
Вдруг что-то большое пронеслось возле моей головы, опахнув сильной волной воздуха, и упало в костер…
Мужчина сидел к ползущему спиной, смотря в затухающие угли. Мальчик спал.
Человек для возмездия избрал этого мужчину. Пусть не он уничтожил его три деревца, но он должен нести ответственность за все. За погубленный заповедник, почти засохшую речку, уничтожение диких зверей. За его неудавшуюся жизнь… Пусть никто не будет знать, за что он убил его. Но будет знать он сам. И деревья, и речка.
Человек вплотную подполз к мужчине. Теперь он уже не боялся, что его услышат.
Человек приподнялся на колени, поднял лопату… Силуэт того, кому сейчас предстояло погибнуть, четко выделялся на красном пятне костра…
Вдруг что-то беззвучно пронеслось возле головы стоявшего на коленях человека. Воздушная волна вздыбила волосы, опахнула лицо. Человек невольно отшатнулся и, удивленный, уставился на костер. Возле костра сидела крупная белая чайка…
Трудно сказать, откуда она взялась. В этих степных местах чайки никогда не водились. Может быть, она прилетела с Цимлянского водохранилища? Зачем? В поисках пропавшего друга? Летела днем и ночью, выбиваясь из последних сил, и вот наконец, совсем обессиленная, почти упала на свет костра…
Чайка сидела, расставив крылья, опираясь ими на землю. Она тяжело дышала, раскрыв клюв. Может, она была больна…
Мужчина собрал что-то у костра и протянул на ладони чайке. Та, вытянув шею и скосив глаз, недоверчиво рассматривала ладонь, потом, взмахнув крыльями, сделала шаг, другой и осторожно клюнула.
– Ешь, ешь, – сказал мужчина. – Устала, глупая… – Голос у него был добрый.
Человек за спиной мужчины встал на ноги, повернулся и неслышно ушел во тьму.
На траве, остро поблескивая в отсветах костра, осталась лежать саперная лопатка…
Не было слышно даже его дыхания, как будто он умер.
К костру подошла женщина.
– Здравствуйте, – сказала она торопливо. – Я ищу мужа. Он у вас?
– У нас, – ответил я с облегчением. – По-моему, он плохо себя чувствует.
– Он спит?
– Не знаю…
Женщина нервно поправила наброшенную на плечи кофточку и подошла ближе к костру. Видно, несмотря на то, что она шла быстро, она озябла, идя через сырой луг. Голова ее была не покрыта, волосы зачесаны назад и слегка растрепались. Была она уже не молода, но сухощава, и это делало ее моложе.
– Он давно у вас?
– Нет.
– Он не пил?
– Нет.
Женщина ничего не сказала, но я понял, что она не поверила.
– Честное слово. У нас нет ничего. Мы заблудились. Мы пошли с сыном в лес и заблудились. Мы остановились на кордоне. Вы не знаете, он далеко?
– Кордон? По-моему, в той стороне… Ночью вы не найдете дорогу… Сколько вашему сыну?
– Скоро шесть.
– Заснул?
– Да.
– Пусть спит. Вам лучше дождаться рассвета… На рассвете появятся рыбаки. Спросите у кого-нибудь…
– Спасибо…
Мы помолчали.
– Вы говорили о детях? – спросила женщина тихо.
– Нет… То есть и о детях тоже, но больше о людях вообще. И о Космосе. Его очень занимает вопрос, зачем люди стремятся в Космос. Вам, наверно, холодно. Я могу сходить поискать еще дров. По-моему, он устал. Не стоит будить его.
– Мне не холодно. Мы сейчас пойдем.
– Как вы догадались, что он здесь?
– Я увидела костер. Его всегда тянет на костры… Как бабочку… В трех километрах отсюда еще один… Я думала, он там… Пока дошла, он погас. Я вернулась Муж никогда не сидит у потухшего костра А потом я увидела ваш…
– Он тоже почти погас.
– Больше нигде огня нет.
Женщина протянула руки к потухающему костру. У нее были тонкие бледные руки. Настолько тонкие, что через ладони просвечивал огонь. Сейчас она была похожа на заклинательницу огня.
– И вам часто приходится… совершать такие путешествия?
– Нет… Когда он выпьет… Сегодня он немного выпил. Вообще-то он совсем не пьет, но сегодня почему-то выпил. Может быть, из-за того, что такая темная ночь. Его тянет куда-то в темные ночи. Когда темная ночь и он выпьет, то ходит по чужим кострам… Обычно я иду следом, но сегодня не заметила, как он ушел. У нас было очень шумно. Песни пели. Мы редко поем песни, как-то неловко, даже страшно петь, когда кругом такая тишина, кажется, что оскорбляешь и этот простор, и тишину. Но сегодня мы много пели. Может быть, потому, что больше, чем следовало, выпили, и не заметила, как он ушел… Вы, наверно, здесь первый раз?
– Да.
– А мы каждый выходной приезжаем.
– Вам нравится проводить так выходные?
– Мужу нравится.
– Я спросил про вас.
– Мне… Я из-за него приезжаю… Я горожанка… И мать, и отец, и деды… Мой дед был старостой цеха маляров… Наверно, это наследственное. Я люблю проводить выходные в городе, бродить по улицам… Народу мало, пахнет как-то особенно, воскресеньем… Женщины на балконах развешивают белье… Еще не застыл асфальт, положенный в пятницу… Со строек тянет краской и битумом… Город такой сонный, словно потягивается… Мальчишки уже возятся в песке, носятся по пустырям. Воскресный город, по-моему, – это город мальчишек. У взрослых сейчас мода – чуть свободное время – на природу, а детей бросают на бабушек и дедушек: с ними трудно в походах, да и отвлекать будут во время отдыха. Вот мальчишки и остаются властелинами города. Я тоже была городским ребенком, да так и осталась горожанкой. Не люблю я бродить по топям, в палатке холодно, комары. И страшно… Мне как-то не по себе становится, когда я остаюсь один на один с этим молчаливым огромным лесом. Чего он молчит, о чем думает? Уж во всяком случае не обо мне. Видал он таких за свою жизнь… По-моему, вы все для него одинаковые: и гусеницы, и зайцы, и муравьи. Как вы считаете?
– Я не думал над этим. Но мы все из одного корня, из одной клетки…
– Все равно. Он старше нас, он знает больше. Может быть, он считает нас просто несмышленышами, а мы гордимся своими электронными машинами, ракетами… Я где-то читала: растения реагируют на все, что происходит вокруг. Они говорят по-своему, обмениваются информацией… Меня поразил опыт. К одному растению подключили электрический датчик, и мимо прошли шесть человек Один из них был «убийца», он «на глазах» этого растения вырвал с корнем и растоптал другое растение. И что бы вы думали? Пятерых людей растение пропустило спокойно, а на шестого реагировало бурей электрических разрядов, это была буря ненависти и страха. Потом «убийца» так же вызывал страх у детей этого растения. И у детей этих детей. И зачем я только узнала про это? Я теперь не могу ходить по лесу. Мне кажется – деревья думают: вон идет убийца, которая растоптала папоротник, сломала ветку, отравила бензиновым чадом молодую поросль у дороги. Идет свинья, которая разбрасывает консервные банки, полиэтиленовые мешки, стирает в речке белье ядовитым порошком, от которого гибнет все живое…
– Вы слишком много читаете. Наверно, у вас много свободного времени.
– Да… Времени хватает… Я оператор ЭВМ. Но читаю я мало. Я больше вяжу.
– Все равно, вязание настраивает на философский лад. Разгадывайте лучше кроссворды или болтайте по телефону. У вас есть телефон?
– Дело не в этом… Я возле своей ЭВМ не думаю о таких вещах. ЭВМ как бы моя подруга, мне с ней не страшно. Мне страшно здесь… Даже в речке, когда купаюсь… В солнечный день, в самой мелкой речке, как вот эта, например… Мне кажется, что снизу за мной кто-то следит… И только ждет момента… Я понимаю, что никого нет, никто не может следить, но все же очень страшно. Наверно, это следит река… Вода тоже, наверно, нас ненавидит… По-моему, все окружающее нас ненавидит, все живое. Мы думаем, что они ничего не понимают, ничего не видят, а они все видят и все понимают. Я вам больше скажу…
Ночная гостья понизила голос. Она отняла руки от костра, зачем-то посмотрела на них и спрятала под кофточку.
– Я давно об этом думаю… По-моему, они даже борются против нас. Как могут. Мы даже не знаем, как они борются. Мы просто не обращаем на них внимания… А они, может быть, придумывают такое… такое… У них нет, конечно, как у нас, техники. Но, может быть, их цивилизация пошла по другому пути… Они совершенствуют какие-то биологические связи. Готовят какое-то биологическое оружие. И вот в один прекрасный момент, вернее – страшный момент, человечество перестанет существовать как вид…
– Почему вы так обобщаете? Некоторые животные искренне привязаны к человеку.
– Да, да… Собаки, дельфины…
– Еще лошади.
– Про лошадей я не знаю. Близко не приходилось сталкиваться.
– Лошади тоже. Поверьте мне.
– Ну хорошо, пусть лошади… Они бездумно нам доверились… А может, не доверились, а просто добрые по натуре… Помнят, что когда-то их приручили и тем самым спасли от голодной жизни и вымирания.
– Дельфинов мы ни от чего не спасали.
– С дельфинами пока не все ясно. Может быть, это и есть представители той цивилизации, которую мы губим… И они хотят установить с нами контакт… Жесты мира… Знаете, когда дикие племена хотели сказать друг другу, что они не желают войны, они делали жесты мира: клали на землю оружие, улыбались… Дельфины тоже нам улыбаются…
– Вы здорово продумали вопрос. Я не готов с вами спорить.
Женщина посмотрела на меня грустно.
– Только не считайте, что я затеяла этот разговор, чтобы поразить вас оригинальностью своего ума или эрудицией. Просто мне надо было когда-то сказать то, о чем я давно думаю… Муж даже не хочет говорить со мной на эту тему. Он просто меня не понимает… Он без ума от речки, леса, травы, рыбы, птиц. Он чуть ли не преклоняется перед ними…
– Может, он шпион той цивилизации? – Я сам почувствовал, как глупо прозвучала моя шутка.
– Я хочу его понять, но не могу… Может быть, поэтому и езжу с ним сюда… Здесь мне очень тяжело. Здесь все чужое. В городе по-другому. Город создан нами, он наше дитя, пот и кровь наши. Он нам понятен, мы его не боимся. Я понимаю каждый дом, каждую улицу… И деревья в городе совсем другие, Привычные, домашние, добрые… Наверно, знаете почему? Когда побежденные слишком долго живут среди победителей, то невольно перенимают их обычаи и привычки… Начинают думать точно так же, как и победители… Так и деревья в скверах и парках. По-моему, если их пересадить из города в лес, они погибнут. Не смогут жить без шума, света фонарей, бензинового чада…
Женщина замолчала. Костер уже почти совсем потух, только иногда разгорался какой-нибудь уголек и начинал сиять яркой белой звездой среда тлеющего серого пепла. Все меньше звуков доносилось с реки: уже почти не плескалась рыба, молча, приготовившись ко сну, стояли камыши… Острее пахло сыростью и свежими водорослями…
– Нам пора… Хотите, пойдемте с нами, у нас палатка…
– Нет, мы переночуем здесь. Если можно, оставьте бушлат, я завтра принесу его вам.
– Хорошо. Можно посмотреть на вашего сына?
– Пожалуйста… – Я был немного удивлен.
Женщина подошла к Рису, опустилась возле него на колени и осторожно отвернула бушлат. При свете звезд, почти придвинув лицо к лицу моего сына, она долго и внимательно разглядывала его, потом коснулась лба ладонью…
– Конопатый?
– Конопатый.
Женщина поднялась с колен, машинально отряхнула брюки, потом, вспомнив, опять закрыла лицо Риса бушлатом.
– Пусть спит. Ему тепло…
Я ощутил движение и невольно вздрогнул, увидев рядом с собой бородача. С полминуты назад он, казалось, крепко спал. Теперь у него был совсем не сонный, я бы даже сказал, бодрый вид. На меня он не обратил внимания, словно меня здесь и не было вовсе.
– Ты все-таки пошла за мной. Я же тебя просил.
– Тебя не было слишком долго, – спокойно ответила женщина – Пойдем. Бушлат мы оставим мальчику.
– Да, да, конечно, – торопливо сказал мужчина. Только тут он посмотрел на меня. – Вы извините нас за вторжение.
– Ну, что вы… Мне, право, неловко из-за бушлата.
– А, ерунда…
Они кивнули мне, он взял ее за руку, и вскоре их силуэты растаяли на фоне темного леса, словно они превратились в тени и слились с тенями леса.
Мужчина и женщина ушли уже довольно далеко, как вдруг до меня совершенно отчетливо донесся отрывок их разговора. – …зачем же ты… ушел… ничего не сказал…
– Я пошел гулять… а потом увидел этого мальчика… увидел мальчика…
– Перестань…
– У него и глаза… как…
– Ну, хватит…
– Когда я увидел этого мальчика…
– Тебе вредно…
– Когда я увидел…
– Что же теперь сделаешь…
– Он так похож… И конопатый…
– Что же теперь сделаешь…
Они замолчали. Еще некоторое время были слышны звуки шагов, особенно когда они спускались по крутому берегу к реке, вдоль которой, очевидно, вилась тропинка, но потом умолкли и шаги. Стало совсем тихо. Только едва слышно двигались камыши и где-то очень далеко монотонно гудел, вероятно, тихоходный самолет…
«У них умер сын», – подумал я.
Я повернулся лицом к костру, раздумывая о ночных пришельцах…
Вдруг что-то большое пронеслось возле моей головы, опахнув сильной волной воздуха, и упало в костер…
* * *
Человек подполз к костру, когда тот уже почти погас. Он полз осторожно, как ящерица, не издавая никаких звуков, прислушивался к каждому своему движению. Саперную лопатку он держал в правой руке. Уже пала роса, брюки и рубашка на груди намокли и издавали едва слышные хлюпающие звуки. Животом, локтями, коленями человек чувствовал все неровности холодной земли. Временами его больно кололи сук или камень, но ползущий не чувствовал боли. Он думал о том, что ему предстояло сделать.Мужчина сидел к ползущему спиной, смотря в затухающие угли. Мальчик спал.
Человек для возмездия избрал этого мужчину. Пусть не он уничтожил его три деревца, но он должен нести ответственность за все. За погубленный заповедник, почти засохшую речку, уничтожение диких зверей. За его неудавшуюся жизнь… Пусть никто не будет знать, за что он убил его. Но будет знать он сам. И деревья, и речка.
Человек вплотную подполз к мужчине. Теперь он уже не боялся, что его услышат.
Человек приподнялся на колени, поднял лопату… Силуэт того, кому сейчас предстояло погибнуть, четко выделялся на красном пятне костра…
Вдруг что-то беззвучно пронеслось возле головы стоявшего на коленях человека. Воздушная волна вздыбила волосы, опахнула лицо. Человек невольно отшатнулся и, удивленный, уставился на костер. Возле костра сидела крупная белая чайка…
Трудно сказать, откуда она взялась. В этих степных местах чайки никогда не водились. Может быть, она прилетела с Цимлянского водохранилища? Зачем? В поисках пропавшего друга? Летела днем и ночью, выбиваясь из последних сил, и вот наконец, совсем обессиленная, почти упала на свет костра…
Чайка сидела, расставив крылья, опираясь ими на землю. Она тяжело дышала, раскрыв клюв. Может, она была больна…
Мужчина собрал что-то у костра и протянул на ладони чайке. Та, вытянув шею и скосив глаз, недоверчиво рассматривала ладонь, потом, взмахнув крыльями, сделала шаг, другой и осторожно клюнула.
– Ешь, ешь, – сказал мужчина. – Устала, глупая… – Голос у него был добрый.
Человек за спиной мужчины встал на ноги, повернулся и неслышно ушел во тьму.
На траве, остро поблескивая в отсветах костра, осталась лежать саперная лопатка…
Часть четвертая РАССВЕТ, УТРО, ПОЛДЕНЬ
1
Проснулся я от сильного холода. Мы лежали с Рисом на охапке осоки, которую я нарвал и бросил на потухший костер. С вечера мы накрылись бушлатом и тесно прижались друг к другу. Под утро замерзший Рис перетащил бушлат на себя, и я проснулся. Все было влажным от росы: одежда, волосы, руки, лицо. У меня стучали зубы. Вот когда я полностью понял выражение, которое сам часто употреблял, не придавая ему особого смысла: «Зуб на зуб не попадает».
Чтобы хоть немного согреться, я побежал по тропинке вдоль речки. Было уже совсем светло. Восток ярко алел розовыми полосами. Полосы шли почти строго параллельно земле, они были разной длины и разной тональности. Казалось, кто-то специально раскрасил небо в ожидании праздника.
Только теперь я смог хорошо рассмотреть место, куда мы попали. Это был большой луг. С одной стороны он упирался в сосновый лес, с другой – в железную дорогу (оттуда изредка, когда шла электричка, доносились низкие, стелющиеся по самой земле звуки). Третьей стороной уходил за горизонт. Луг весь зарос камышом, осокой и редкими деревьями (очевидно, на сухих местах): ветлой, тополем, осиной…
По лугу петляла речка. Встававший над ней пар четко обозначил русло. Пар неподвижно висел над речкой, строго над водой, очень похожий на стену из белого тесаного камня. Отсюда, с обрыва, где был наш лагерь, пар особенно походил на творение человеческих рук. Словно осажденные, чтобы защитить свои владения, построили громадную крепостную стену.
Со стороны железной дороги подул легкий, едва заметный ветерок, и хотя он почти тотчас же затих, картина на лугу мгновенно изменилась. Стена разом рухнула, и весь луг затянулся, словно пылью от ее падения, сплошным серым туманом. Только кое-где из тумана деревья тянули вверх ветви, похожие на руки утопающих…
Чтобы хоть немного согреться, я побежал по тропинке вдоль речки. Было уже совсем светло. Восток ярко алел розовыми полосами. Полосы шли почти строго параллельно земле, они были разной длины и разной тональности. Казалось, кто-то специально раскрасил небо в ожидании праздника.
Только теперь я смог хорошо рассмотреть место, куда мы попали. Это был большой луг. С одной стороны он упирался в сосновый лес, с другой – в железную дорогу (оттуда изредка, когда шла электричка, доносились низкие, стелющиеся по самой земле звуки). Третьей стороной уходил за горизонт. Луг весь зарос камышом, осокой и редкими деревьями (очевидно, на сухих местах): ветлой, тополем, осиной…
По лугу петляла речка. Встававший над ней пар четко обозначил русло. Пар неподвижно висел над речкой, строго над водой, очень похожий на стену из белого тесаного камня. Отсюда, с обрыва, где был наш лагерь, пар особенно походил на творение человеческих рук. Словно осажденные, чтобы защитить свои владения, построили громадную крепостную стену.
Со стороны железной дороги подул легкий, едва заметный ветерок, и хотя он почти тотчас же затих, картина на лугу мгновенно изменилась. Стена разом рухнула, и весь луг затянулся, словно пылью от ее падения, сплошным серым туманом. Только кое-где из тумана деревья тянули вверх ветви, похожие на руки утопающих…