Дубровин Евгений Пантелеевич. Глупая сказка

   «На помощь… на помощь… погибаем…», – шипели и выдыхали листья и ветви.
   И помощь пришла. Послышался мягкий и осторожный шорох. По сравнению с гулом и треском, исходящими от горевшего дерева, шорох был слишком слабым, почти неслышным, но уверенным и настойчивым.
   Я обернулся. Дальняя сторона поляны, что простиралась за горевшим дубом, как бы затуманилась. Оттуда и исходил слабый шорох.
   Рис тоже обернулся в ту сторону.
   – Что там? – спросил мой сын. Его лицо выражало недоумение. Видно, Рис в любой момент ожидал от природы всяких гадостей. – Не стая ли кабанов?
   – Не похоже.
   Гул нарастал. И вот из леса медленно вылезла и двинулась в нашу сторону белая зыбкая пелена. Она ползла неровно, пригибая ветви деревьев, втаптывая в землю траву, треща мелкими сучьями.
   – Что это? А, пап? – вцепился в мою руку сын.
   – Дождь… – сказал я неуверенно. Мне еще не приходилось видеть вот такую движущуюся стену дождя.
   – Дождь? – не поверил Рис. – Если это дождь, то должен лить сверху, а не ходить по земле. Это не дождь…
   Вдруг с противоположного конца поляны из леса вынырнула сильная упругая струя ветра, промчалась над нами и ударила в стену дождя. Надвигающаяся пелена на мгновение остановилась, нерешительно заколебалась; ее низ, отороченный белой пеной, затрепетал, забился по земле. Стена остановилась совсем недалеко от горевшего дуба. Было странно видеть рядом огонь и воду. Факел вздымался параллельно дождевой отвесной пелене и казался яркой солнечной брешью в серо-темной стене. До нас доносились сложные запахи: горевшего сухого дерева, едко дымящих сырых листьев, мокрой земли, обмытой дождем хвои, смоченной коры, прибитой к земле паутины.
   Стена дождя проглотила порыв ветра и так же не торопясь двинулась дальше. До нас уже долетали мелкие брызги, словно от морского прибоя, сверху упало несколько крупных тяжелых капель. Теперь даже Рис не сомневался, что дождь не только может лить сверху, но и ходить по земле.
   – Давай вон под ту ель! – Я побежал назад к еще сухому и пыльному лесу, откуда мы только что вышли. Как раз возле дорожки росла мохнатая приземистая ель. Под нею было сухо и чисто, словно землю кто-то подмел веником. На самом деле это рыжие иголки сбились в плотный наст, и теперь земля напоминала паркет. Пахло пыльной кладовкой, где хранится всякая рухлядь.
   Рис посмотрел вверх.
   – Ты думаешь, не промочит? – спросил он.
   – Думаю, что нет.
   – А я думаю, что да. Какие-то там ветви. У нас в садике веранда, и то в ливень промокает.
   – Если бы эта ель промокала, – заметил я, – то под ней что-нибудь бы да росло.
   Рис огляделся вокруг. Под елью в самом деле ничего не росло: ни кустика, ни травинки, ни гриба.
   Только по самому краю, там, где ветви дерева почти касались земли, бугрилась густая зеленая трава вперемешку с молодыми побегами березы. Во время дождя вода, наверно, стекала по наклонным лапам ели, как по желобу, и обильно орошала землю. Мы сидели словно бы в закрытом со всех сторон шалаше. Только из щели, в которую мы пролезли, открывался вид на поляну, горевший дуб и вышедшую из леса стену дождя. Я посмотрел на дуб.
   Теперь, проглотив так неожиданно вылетевший порыв ветра, дождь быстро шел по поляне. Вот первые струи коснулись зеленой части дуба; она тут же окуталась паром, потом пар смыло плотным потоком воды, и нам открылось удивительное зрелище: одна половина дуба стояла зеленая, мокрая, торжествующая, другая пылала ярким огнем. Огонь горел вовсю, не обращая внимания на брызги, лишь недовольно фыркая, словно сдувая с себя надоедавшие капли, как лошадь отфыркивается от слепней и мух. Но вот стена дождя разом обрушилась на огонь, и вскоре все было кончено. На месте яркого, казалось, неукротимого вечного пламени высились черные, как протянутые вверх в мольбе руки, обгорелые головешки.
   Дождь пересек поляну и стал двигаться к ели, под которой прятались мы; он звонко стучал по утоптанной дорожке, по корням, выбившимся из-под земли хлебнуть воздуха, по траве. В том месте, где дорожка проходила через песчаную залысину и была покрыта толстым слоем пыли, взвились вверх мучные фонтанчики.
   Добравшись до ели, дождь навалился на нее всей тяжестью. Заскрипели, застонали сучья, посыпались иголки, шишки. Вокруг нас хлынули потоки воды, но внутрь не просочилось ни капли. Один раз мне в детстве пришлось поднырнуть под водопад. Сейчас было точно такое же ощущение.
   Рис недоверчиво поглядывал вверх. Он сомневался, что ель выдержит такой напор.
   Стена воды ушла дальше, треща сучьями, сопровождаемая пугливым писком птиц. Дождь сделался тише, ровнее. Он бесконечно барабанил по хвое. Небо вокруг было сплошь серым, хмурым, словно в лето прорвался сентябрь.
   – Ну теперь до ночи не пройдет, – уныло сказал Рис. – Так и придется здесь сидеть. А потом тащиться по мокрому лесу.
   – Ничего страшного, – я постарался подбодрить сына. – Разуемся и пойдем босиком. Надо, сынок, привыкать к трудностям. Вдруг ты станешь… допустим… геологом. Геологам знаешь как достается! Будь здоров! И в грязь, и в снег, и в жару, и в холод.
   – Я не буду геологом, – сказал Рис.
   – Боишься?
   – Нет… Просто не буду, и все.
   – А кем же ты хочешь стать?
   – Никем.
   – То есть?
   – Никем, и все.
   – Гм… А кто же тебя в таком случае кормить станет? Я, например, категорически отказываюсь. Я не хочу, чтобы мой сын рос тунеядцем. Кто не работает, тот не ест. Слышал?
   – Слышал… Но есть такие, что не работают, а едят.
   – Есть, конечно. Но очень мало.
   – Вот я и буду этим малым. А кормить меня Бабушка с Дедушкой станут.
   – Ты уверен?
   – Уверен. Бабушка уже сказала.
   – Но ведь бездельничать скучно.
   – Ничего. Как-нибудь перебьюсь. Я люблю бездельничать.
   – Хорошо, допустим… Но ведь Бабушка с Дедушкой не могут кормить тебя вечно.
   – Когда они умрут?..
   – Хотя бы.
   – Они оставят мне наследство.
   – Наследство? – Я был очень удивлен. – Какое там у них наследство…
   Рис хитро прищурился.
   – Только, чур, никому. Это я тебе сейчас по дружбе говорю. Поклянись.
   – Клянусь.
   Рис самодовольно привалился спиной к стволу ели. По всему было видно, что он готовился сразить меня наповал.
   – У Бабушки с Дедушкой, – начал он торжественно, – на книжке три тысячи восемьсот рублей. Когда они умрут, книжка будет моя. Бабушка мне сама читала такую бумагу с печатью. Понял? А у тебя сколько?
   – У меня тоже прилично, – пробормотал я.
   – У тебя ничего нет, – с торжеством сказал Рис. – Бабушка говорит, что ты гол как сокол. Вы все с Мамой проедаете и проодеваете. И знаешь, почему?
   – Почему?
   – Потому что вы не умеете жить.
   – Это тебе Бабушка сказала?
   – Я и сам знаю. Вы набиваете холодильник продуктами, а потом все выбрасываете. У Мамы знаешь сколько нарядов?
   – Сколько?
   – Восемнадцать!
   – Откуда ты взял?
   – Сам считал. А женщине в ее возрасте хватит трех. Понял? Ты за этим должен следить, а ты не следишь. Потом, зачем вы меня балуете? Зачем вы машин мне столько понакупили?
   – Но ты же сам просишь…
   – Мало ли чего ребенок не попросит. Ребенка надо держать в ежовых рукавицах. Я своего сына буду в ежовых рукавицах держать. Он у меня пикнуть не посмеет, по ниточке ходить станет (все это были любимые Бабушкины выражения). Никаких шоколадов, пирожных и игрушек!
   Я был удивлен такой жестокостью Риса по отношению к своему будущему сыну.
   – Но ведь ты сам…
   – Это мне такие родители достались. Не строгие. Размазни…
   – Что?
   – Я сказал… размаз… разбазаривающие деньги. А мы с сыном будем жить экономно. Нам этих трех тысяч восьмисот на всю жизнь хватит.
   – На всю жизнь не хватит.
   – Кроме того, мне Бабушка три золотых кольца отдаст, а моей жене золотые серьги и янтарные бусы. Кроме того, у нее чайник есть из чистого серебра.
   – Все равно это ерунда. И на три года не хватит.
   – А приданое?
   – Какое приданое? – Рис удивлял меня все больше. Я и не подозревал, что он думает о таких вещах.
   – Как это какое? Моей жены. Я женюсь на богатой. Это ты взял Маму бедную. Когда ты на ней женился, что за нее получил? А?
   – Разве дело в этом?
   – Ты получил от нее перину, две подушки и одеяло. Вот?
   – Ну и что?
   – Ничего. А у моей жены приданое знаешь какое?
   – У тебя есть разве жена?
   – Есть… – Рис прикусил язык. – То есть, в смысле наоборот…
   – Выкладывай уж, если проговорился.
   Рис покосился на меня.
   – Ладно уж… Как другу… Только поклянись, что никому. Только Бабушка знает…
   – Клянусь.
   Рис дотянулся до валявшейся шишки и стал ковырять ею землю.
   – Я женюсь на Мартышке. В нашем садике есть такая. Как школу закончу, так и женюсь. Мы уже договорились. Она знаешь какая богатая… У нее отец зубной врач. Золотые зубы делает… Он и ей, когда она вырастет, золотые зубы вставит. И мне, если женюсь на Мартышке. Только сначала свои выбить надо… Он и выбивать умеет… Бесплатно выбьет и вставит…
   – Ну и какое приданое твой врач дает за Мартышкой?
   Рис ехидно посмотрел на меня.
   – Да уж не как за нашей Мамой. Немного побольше.
   – Сколько же?
   – Два килограмма золота, машину и четыре чемодана разной одежды! Вот сколько! И еще квартиру обещал купить. Мартышка сама в садике хвасталась. А игрушек у нее сколько – не счесть! Куклы заграничные. Пищат и разговаривают, не по-нашему только.
   – Здорово!
   – Еще бы. Ты бы женился на такой?
   – А кто бы не женился?
   – Да… – Рис раздулся от важности. – Думаешь, так легко было ее у Крысы отбить? Сначала Крыса на ней хотел жениться, да только я его поколотил, и он отстал от Мартышки. Теперь она моя невеста. Бабушка говорит, чтобы я с ней все время дружил.
   – Значит, Бабушка в курсе твоих сердечных дел?
   – Конечно. Я Бабушке все рассказываю.
   – Выходит, Бабушка тебя учит, чтобы ты не работал, а жил на ее наследство и приданое своей жены.
   Рис посмотрел на меня подозрительно.
   – Ты ее будешь ругать?
   – Нет. Не буду.
   – Поклянись.
   – Клянусь.
   Рис успокоился.
   – Не… Она так не говорит. Она просто не хочет, чтобы я был кем-нибудь простым. Она хочет, чтобы я побольше учился. Она говорит: «Пока я жива, чтобы ты три института кончил. Учись, а мы с Мартышкой тебя будем кормить».
   – Какие же это – три института?
   – Разные, где на иностранцев учат. Чтобы по-иностранному разговаривать. Я хочу сто языков выучить. Вот житуха будет! Катай себе по разным странам да болтай по-иностранному. Разве плохо? Бабушка говорит, чтобы я ей шубу из выдры в Америке купил. Я обязательно куплю. А тебе костюм тренировочный нейлоновый в Японии. Они сильные костюмы делают, а то у тебя совсем старый. А Маме сандалеты на «коровьем копыте» привезу, она никак на «коровьем копыте» не достанет. Дедушке камеры достану, у него всегда камеры лопаются. Я что хочешь могу тогда достать. Бабушка говорит, что быть переводчиком выгоднее всего. А то ты бедный, Мама бедная, Дедушка простой шофер, калымить он не умеет. Одна только Бабушка еще ничего себе… среднебогатая. Вообще, мне не повезло – родители достались обыкновенные.
   – Как это – обыкновенные?
   – Только, чур, не драться, – спохватился Рис.
   – Вот еще… За правду ведь не бьют.
   – Конечно…
   – Так что смело можешь говорить, чем тебе не нравятся родители.
   – У других детей отцы министры, космонавты, зубные врачи, а у меня спортсмен да… инженер какой-то, самый обыкновенный…
   – Ах, вот оно что… Не всем же быть министрами и зубными врачами. А по-моему, ты должен быть доволен своими родителями. Мать у тебя инженер-технолог… Не каждая женщина…
   – Сейчас почти все инженеры, – перебил меня Рис. – Подумаешь, технолог… Сто десять рублей…
   – Отец твой мастер спорта.
   – Подумаешь, мастер спорта… Сейчас… – Рис замолк. Он хотел сказать: «Сейчас все мастера спорта», но вовремя сдержался. Наверно, вспомнил про утреннюю зарядку в садике – не так-то легко стать мастером спорта.
   – Может быть, со временем меня включат в сборную страны, пошлют на Олимпийские игры. Будешь смотреть меня по телику.
   – Тебя никогда не пошлют, – убежденно сказал Рис.
   Меня неприятно задела такая уверенность.
   – Почему же ты так считаешь?
   – Бабушка говорит – у тебя нет способностей. Ты ленивый. Мало тренируешься. Много отдыхаешь. Лежишь на спине и думаешь. А Бабушка говорит, что думать спортсменам вредно. Почему ты не пошел в писатели? Бабушка же тебе говорила – иди в писатели. Сиди себе да пиши что в голову придет да деньги получай.
   – Твоя Бабушка чересчур умная, – не удержался я от критики в адрес Бабушки.
   – Да, – сказал Рис уверенно. – Бабушка умная. Она все знает. Я ее всегда слушаться буду. Ты вот не слушался и потому такой бедный.
   – Что за чушь! – возмутился я. – Какой я бедный? Ты что плетешь?
   – Чур не драться. За правду не бьют.
   – Я и не собирался. Тем более, какой я бедный? У нас есть все, что необходимо.
   – Нет, не все, раз денег не хватает.
   – Кто тебе вбивает это в голову? Нам вполне хватает денег.
   – Ты просто не знаешь.
   – Что? – Я был глубоко оскорблен как глава семьи. – Как это не знаю? Я все знаю.
   – Ага, все… Только поклянись, что никому… Я тебе как другу.
   – Ну… никому…
   – Бабушка с каждой пенсии дает Маме по тридцать рублей.
   – Гм… Тридцать рублей, – я удивился. – Это зачем же?
   – На меня. Чтобы мне лучше жилось.
   Вон оно что… Сын открывал отцу семейные тайны… А Мама, значит, молчок. Получает каждый месяц пособие и помалкивает. Выходит, я и в самом деле несостоятельный человек.
   Рис покосился на меня. Наверно, по моему лицу было видно, что я сержусь.
   – Ладно, – сказал Рис. – Жить можно. Хочешь, я тебе про Дедушку расскажу? Я вижу, ты совсем ничего не знаешь.
   – Давай.
   Дождь шел ровно, не ослабевая. Он шумел только наверху ели, по лапам же вода спускалась на землю совершенно бесшумно. Только у земли длинные белые нити дождя заигрывали с травой, раскачивали верхушки молодых побегов, шелестели опавшей желтой хвоей. Большая тяжелая капля шлепнулась возле меня на сухой утрамбованный наст и стала расползаться темным бесформенным пятном. Если дождь будет идти долго, наверно, еловая крыша все же не выдержит.
   – Так что ты хотел рассказать насчет Дедушки?
   – Дедушку скоро выгонят с работы…
   – Что ты опять плетешь?
   – Чесслово. Он мне сам рассказывал. У него уже есть один строгий выговор.
   Я был поражен. Дедушка всю жизнь работал хорошо, на одном месте, имел целую кипу почетных грамот и через два года собирался на пенсию. Ни о каком уходе с работы Дедушки у нас в семье не было и речи.
   – За что же его собираются выгнать? – спросил я, чувствуя некоторую неловкость. Как-то нелепо получается: сын больше в курсе семейных дел, нежели отец.
   – У него начальник новый. Заставляет его работать «налево», кирпич, доски возить, а Дедушка не хочет. Он хочет после работы со мной играть.
   – За это и выговор?
   – Не… Дедушка один раз за мной в садик заехал и ребят наших покатал… А начальник как раз мимо ехал на легковушке и увидел… А потом он нас с Дедой засек, когда мы в воскресенье в лес ездили. И хочет выгнать с работы.
   – Ничего у него не выйдет, – заверил я.
   – Из-за меня Деда с Бабой часто ссорятся. Кем мне быть. Баба хочет, чтобы я стал переводчиком, а Деда – чтобы колхозником. Представляешь? Простым колхозником! Трактористом! Ха-ха! – Рис рассмеялся. – А Деда знаешь как за них заступается! Он сам, когда молодым был, трактористом работал. Деда хочет, чтобы я в селе жил, чтобы у меня дом, огород был, а они бы с Бабой ко мне в гости приезжали. А перед смертью, может быть, и насовсем приехали. Деда хочет на деревенском кладбище лежать. Он говорит, что деревенские кладбища не пашут по сто лет, а городские – как двадцать пять лет, так и перепахивают. Или дома строят, или парк делают. Плохо ведь, когда над тобой дом стоит или танцплощадка будет? Правда ведь? А Деда говорит, что по деревенскому кладбищу только коровы ходят, а коров он не боится, даже приятно. Деда говорит: все что-то живое рядом будет. А Баба всегда сердится. Старым дураком его называет. Она сжигаться хочет…

* * *

   Войдя в калитку, вооруженные люди рассыпались по двору. Толстяк с ружьем через плечо, судя по повадкам, самый главный, направился к туалету, двое с ружьями в руках подошли к летней печи и стали деловито разглядывать ее. Один тяжело нагнулся и заглянул внутрь, что-то недовольно сказал товарищу.
   Остальные трое, топоча сапогами, взбежали на крыльцо, застучали в дверь. Вернее, стучали двое, а третий, с большим охотничьим ножом, пристегнутым к поясу, держался за их спинами и кашлял в кулак сухим кашлем.
   Двоих из этих трех женщина знала. Это были местные. Тот, что кашлял, работал егерем в их лесничестве. Второй, садивший кулаком в дверь, был самым страшным для нее человеком. Потом узнала она и толстяка.
   Тяжело ступая, женщина вышла на крыльцо.
   – Что надо, Захарович? – спросила она.
   – Аль не знаешь, чего? – нахально заулыбался Наум Захарович. – Первый год, что ли, замужем? Принимай гостей, Васильевна. – И, нагнувшись к самому уху, шепнул: – Шприц-то пригодился?

* * *

   Сзади послышался шорох. Я оглянулся. Из травы на меня уставились два пристальных глаза. Два глаза, курносый нос и челка на лбу.
   – Смотри, ежик… Только резко не шевелись. Спугнешь.
   Рис осторожно повернулся. Ежик быстро глянул на него, сморщил нос, фыркнул, потом опять уставился на меня. Очевидно, по его соображениям, я был главной опасностью. Хотя, конечно, это было не так.
   Ежик насквозь промок. С его носа капали светлые капли. На спине у него были наколоты два дубовых листа и маленькое сморщенное яблоко. Наверно, ежик спешил к себе домой, но не успел до дождя, спрятался под какое-то дерево, дерево быстро промокло, и ему пришлось искать более надежное убежище. Маленький водопад, лившийся с еловой лапы, отделял ежика от сухого пространства. Здесь можно отряхнуть лапы от грязи, просушить иголки, отдохнуть. Но два человека успели занять сухое место. Маленький человек еще ничего, не очень страшный, и голова его похожа на ежиную спину: слипшиеся после купания волосы торчали в разные стороны, как иглы, и нос курносый. Но вот большой человек… Сидит, раскинул ноги на половину сухого пространства, волосы гладкие, голос грубый, похож на медведя. Как двинет лапой – мокрое место останется.
   Ежик сидел в двух метрах от нас, дрожал, морщил нос и фыркал. Наверно, он подхватил насморк. Дождь барабанил по траве, по листьям молодых березовых побегов, стекал прямо на ежиную спину. Ежик шевелил иголками, но это не помогало. Не защищали от дождя и два листа с яблоком. Ежик поджал правую лапку и умоляюще посмотрел на меня.
   – Иди сюда, дурачок, – сказал я.
   – Кис, кис, кис, – позвал Рис и поманил пальцем.
   Ежик вздрогнул всеми иголками, прижал их и быстро-быстро засеменил лапками в сторону корня, под которым виднелось темное отверстие, набитое желтыми сухими иголками.
   Когда ежик пробегал мимо меня, я демонстративно отвернулся. Ежик, наверно, облегченно вздохнул.
   Большой человек, похоже, порядочный растяпа. Ну, а маленького нечего опасаться.
   Как раз маленького-то и надо было опасаться. Лишь только ежик поравнялся с Рисом, как тот изо всей силы цапнул его за спину. Спина была гладкая, как морской камень, обкатанный волнами. Но Рисова рука не успела еще дотронуться до спины ежика, как тот мгновенно превратился в моток колючей проволоки. Рис взвыл от боли.
   – Ах ты гад! – закричал Рис. – Колоться! Черт?
   Разъяренный сын вскочил на ноги и стал оглядываться в поисках палки или еще какого-нибудь тяжелого предмета. Ежик, свернувшись в клубок, запугивающе шипел у его ног. Не найдя подходящего предмета, Рис поддал ногой ежа, как футбольный мяч, и зашвырнул его в березовые кусты.
   – На! Получай!
   Рис сел на прежнее место и стал рассматривать руку, которой он цапнул ежа. На указательном пальце виднелась бусинка крови.
   – До крови гад укусил!
   – Не он тебя, а ты его.
   – Он! Я хотел только погладить его по спине.
   – Диких животных не гладят по спине.
   – Это почему же?
   – Дикие животные никому не верят. В том числе и человеку.
   – Теперь будет верить, – мстительно сказал Рис.
   – Наоборот. Раньше он, наверно, немножко верил людям, иначе бы не вылез из травы. А теперь верить не будет. Раньше он думал, что его враги волк и лиса, а сейчас к ним прибавился человек.
   – Пусть прибавился, – буркнул Рис. – Не будет следующий раз колоть невинного человека.
   – Он просто испугался и свернулся в клубок. А ты его саданул ногой. Наверно, весь бок отбил. У него и так насморк был. Слышал, как чихал?
   – Пусть насморк… У меня тоже насморк, – Рис неестественно чихнул.
   – Я не знал, что ты такой злодей. Не любишь животных.
   – Люблю. Я всегда по телику «В мире животных» смотрю.
   – Эх, ты…
   – Ладно, ладно. Может, еще кто прибежит. Везде мокро, а здесь сухо. Может, лиса прибежит.
   Рису было неловко за свой поступок. Он сел, обхватив колени, и несколько минут молчал. Я тоже смотрел, как с еловых лап бесшумно льется светлая вода. Мне было жаль несправедливо обиженного ежа.
   – Хочешь, я тебе про Маму что-то расскажу? – спросил Рис. Он, видно, хотел загладить свою вину.
   – Хватит. Ты и так мне много нагородил. И вообще ябедничать нехорошо.
   – Это не ябеда. Важное сообщение. Мы с тобой подружились, поэтому я и рассказываю. А то бы никому не проболтался. Наша Мама не обедает. Скоро у нее будет язва, – брякнул Рис. – Она уже три года, как не обедает. Только пьет газированную воду. У них там в литейном цехе вода газированная соленая есть. Бесплатная. Пей сколько влезет. Мама по три стакана выпивает, чтобы в животе не бурчало.
   – Почему же она не обедает? – задал я вопрос и сам почувствовал, как нелепо он звучит в моих устах, устах мужа и отца.
   – Она не обедает потому, – тут же ответил Рис, – что экономит деньги. Ты сколько берешь на обед?
   – Рубль тридцать, – ответил я. – А что?
   – Это потому, что ты спортсмен. Мама берет восемьдесят копеек.
   – Куда же она их девает, если не обедает?
   – Это и есть самый главный секрет. Не выдашь?
   – Нет, – ответил я, заинтригованный.
   Да, как недооценивали мы собственного сына. Оказывается, он все видит и слышит. Прямо справочное бюро. Хранитель семейных тайн.
   – У них на работе есть игра. Дарить на день рождения что кто захочет. Только за свои деньги. У них есть такая касса, общая. Туда кладут все поровну. Каждый накопит на что хочет – и получай подарок на день рождения. Правда, здорово? У Мамы уже почти семьсот рублей накопилось.
   – Вот как… Откуда же ты это узнал?
   – Подслушал. Мама кому-то по телефону рассказывала.
   – Подслушивать нехорошо, – сделал я машинально замечание. Я был очень удивлен. Не подозревал, что Мама такая скрытная.
   – Я нечаянно. В шкафу сидел… Как только Мама накопит тысячу, так ей купят шубу. Маме еще полтора года надо копить.
   – Почему же она не берет из дома бутерброды? – вырвалось у меня: из головы не шли слова Риса, что Мама не обедает. – Вот дурочка!
   – Конечно, – охотно подхватил Рис. – Я бы дома налопался вот так! Или карманы конфетами набил. Один раз ты меня без ужина оставил, так я ночью в холодильник залез и весь торт смолотил. И колбасу. Торт с колбасой – знаешь, как вкусно. Только потом понос напал… Вообще-то она берет иногда бутерброды. Когда тебя дома нет. А когда ты дома, она боится.
   – Почему же она меня боится? – спросил я.
   – Если ты узнаешь, что она копит на шубу, ты ей запретишь. Ведь запретишь?
   – Конечно.
   – Ну вот видишь. А ей очень хочется шубу. Из кошки какой-то.
   – Может быть, котика?
   – Да… Ты, пап, не делай зарядку на кухне. Подожди, когда она уйдет. Тогда она будет успевать делать бутерброды. А то ты крутишься все время на кухне. Ты сначала в ванну иди, а потом зарядку делай. Ладно?
   – Ладно… – пробормотал я.
   Я в самом деле каждое утро делаю зарядку на кухне, чтобы не мешать Маме и Рису собираться. Кухня у нас просторная, и я успеваю и сделать зарядку, и приготовить завтрак, и накрыть на стол. До сих пор в душе я очень гордился собой, что я такой хороший семьянин, а оказалось, что я мешаю Маме делать бутерброды и порчу ей желудок.
   – Чего ж ты не сказал мне раньше? – спросил я Риса.
   – Драться не будешь?
   – Нет.
   – Честно?
   – Конечно.
   – Раньше я на тебя сильно злился. Ты был моим первым врагом. Да. Я тебе все время сильно вредил.
   – Вредил? Чем же?
   Рис колебался. Говорить или нет?
   – Драться точно не будешь?
   – Точно.
   – Я погубил все твои цветы.
   – Цветы…
   – Да, – прошептал Рис.
   Мои кулаки невольно сжались. Правая рука сама собой дернулась, чтобы дать Рису увесистую затрещину, но я сдержался.