Дубровин Евгений Пантелеевич. Глупая сказка

   – Рекордсмен, – поправил я. – А еще почти с высшим образованием.
   Мама заплакала еще пуще.
   – Ты варвар, – сказала она, рыдая. – Ты дикий варвар!
   – А разве бывают варвары не дикие? – удивился я.
   – Один! Один бывает! Лучше бы я вышла замуж за другого! – простонала Мама.
   – За кого же? – поинтересовался я.
   – За Жука, – сказала Мама.
   Жук когда-то был моим другом Вместе с ним мы ухаживали за Мамой и ее подругой. Кажется, подругу звали Галочкой.
   – Лучше бы я женился на Галочке, – сказал я.
   Мама сразу перестала плакать.
   – На какой Галочке? – спросила она.
   – Ну, на той самой… что с тобой ходила, – я почувствовал, что попался в собственную ловушку. – У меня не было никакой Галочки, – запоздало дал я задний ход.
   Мама задумалась, и ее вдруг осенило:
   – Ага… вон оно что… Теперь я знаю, кто тебе звонит.
   Мама безудержно зарыдала, и я понял, что проиграл, потому что Мама первой воспользовалась нашим общим козырем во время конфликтов – загадочными телефонными звонками.
   Звонок раздавался раза два в месяц в самое неожиданное время, но преимущественно вечером, когда мы уже ложились спать. В то время мы занимали комнату в общежитии.
   – Смирновых к телефону! – стучал в дверь какой-нибудь студент. В общежитии был лишь один телефон – у вахтерши, а мы жили на четвертом этаже, и поэтому, как человек спортивный, к аппарату бежал я.
   – Алло! Алло! – кричал я в трубку. – Смирнов у телефона!
   Трубка молчала, лишь слышалось чье-то дыхание.
   – Нажмите кнопку, если вы из автомата, – советовал я, хотя ясно было, что звонят не из автомата.
   – Ты кто? – спрашивал я.
   В трубке продолжали загадочно дышать. Со временем я стал подозревать, что это звонит какой-нибудь Мамин тайный вздыхатель.
   – Иди поговори со своим, – говорил я Маме.
   – Почему ты думаешь, что это мне? – Маме очень хотелось спать, но любопытство брало верх, и Мама бежала к телефону.
   Но и в ответ на Мамино «Алло! Алло!» трубка упорно молчала.
   Мама возвращалась очень раздраженной.
   – Это тебе, – говорила Мама.
   – А мне кажется, это тебе, – отвечал я.
   Мы консультировались с вахтершей.
   – Какой был голос? – спрашивали мы. – Женский или мужской?
   – Не поймешь, – отвечала вахтерша. – Придушенный какой-то.
   После такого телефонного звонка с Мамой обычно делалась небольшая истерика, а я из спокойного и рассудительного человека превращался на некоторое время в психа.
   От беготни, плача и ругани просыпался Рис и поднимал дикий рев. В потолок, пол и стенки начинали стучать. Кто-нибудь бежал за комендантом. Приходил заспанный угрюмый комендант и в сотый раз обещал написать докладную ректору на предмет выселения нас из общежития. Или в крайнем случае своей властью отрезать нам электричество. Однажды он все-таки сдержал свое слово, электрик обрезал провода, ведущие к нашей квартире, и два вечера мы сидели в потемках.
   В общем, даже если бы и не приближались соревнования и защита диплома, так дальше жить была нельзя, и после зрелого размышления я пришел к мысли обратиться за помощью к Бабушке.
   В то время Бабушка была большим начальником. Она занимала пост директора «Водоканалтреста». У нее был громадный, завешенный знаменами кабинет, три телефона и секретарь-машинист, почти впавший в детство старичок, который никого не узнавал, в том числе и меня.
   – Вы по какому вопросу? – неизменно спрашивал старичок, когда я приходил к Бабушке.
   – По личному, – говорил я.
   – Прием по личным вопросам по вторникам и четвергам, – буркал старичок и кивал на табличку «Часы приема», приколоченную на Бабушкину дверь.
   – Я сын, – сообщал я.
   – Чей сын? – удивлялся старичок.
   – Ее, – кивал я на дверь.
   – Ах, ее, – морщил лоб старичок.
   Очередь в приемной, конечно, во время этой сцены пожирала меня глазами, словно никогда не видела живого сына. Стараясь ни на кого не смотреть, я шел к обитой кожей двери и стоял около как дурак, пока из двери не выходил очередной посетитель. Все это время меня продолжали пожирать глазами. Иногда эта пытка тянулась по полчаса.
   Посещения Бабушки всегда повышали у меня кровяное давление, и я старался делать их как можно реже. Правда, можно было приехать к Бабушке домой, но застать там Бабушку у меня было мало шансов.
   В тот знаменательный день у Бабушки был такой задерганный вид, что я сразу перешел к делу.
   – У меня на той неделе ответственные соревнования, – сказал я.
   – Будь осторожней, – заметила Бабушка, подписывая бумаги. – Не сломай себе чего-нибудь.
   – Думаю заработать первый разряд, – сказал я.
   – Не рискуй зря, – посоветовала Бабушка. Она хотела дать еще какой-то совет, но тут зазвонили сразу два телефона. – Я разговариваю по другому телефону, – сказала Бабушка в одну трубку. – У меня на линии междугородная, – добавила она в другую. – Переходи к сути, – сказала Бабушка мне.
   – У Веры… – начал я торопливо, косясь на третий телефон, – на носу…
   И тут, конечно же, зазвонил третий телефон.
   – Я занята. У меня совещание, – сказала Бабушка третьему телефону.
   – Надеюсь, ничего страшного, – сказала Бабушка мне. – Надо делать примочки.
   – У Веры на носу защита диплома, – выпалил я единым духом, так как в любой момент мог снова заработать какой-нибудь из телефонов.
   Бабушка сразу перестала подписывать бумаги. Взгляд ее сделался проницательным.
   – Рис? – быстро спросила Бабушка.
   – Да, – быстро ответил я.
   – На неделю?
   – Больше…
   – Две?
   – После соревнований у нас сборы в Батуми.
   – Неужели ты рассчитываешь сплавить его на месяц?
   – Два, – выдохнул я шепотом.
   Бабушка уставилась на меня.
   – Кукушки, – оскорбила она.
   – Такова участь всех бабушек, – попробовал пофилософствовать я.
   – Ничего не выйдет! У меня конец квартала, потом актив и республиканское совещание. До свидания! – Бабушка решительно подписала какую-то бумагу, но, очевидно, ее не следовало подписывать, потому что Бабушка тут же скомкала бумагу и выбросила в корзину.
   Я покосился на телефоны. Они молчали.
   – Ты много работаешь, – начал я издалека.
   – Хочешь спровадить меня на пенсию? – спросила Бабушка.
   Я просто онемел от Бабушкиной проницательности. Все-таки, видно, не зря ее сделали большим начальником.
   В этот момент зазвонили сразу три телефона. От двух Бабушка отделалась сразу, третий ей оказался не по зубам. Бабушка слушала его внимательно, лишь вставляла:
   – Слушаю, Иван Петрович. Будет сделано, Иван Петрович.
   Из трубки доносился невнятный гул. Постепенно гул нарастал. Бабушка отвела трубку от уха на некоторое расстояние, и до меня стали долетать отдельные слова: «Срок… план… объект… лишу прогрессивки…»
   – Поставщики подводят, Иван Петрович, – отвечала Бабушка. – А потом лимиты…
   Гул перешел в рокот. Взгляд у Бабушки стал отсутствующим.
   – Я зайду попозже, – сказал я, поднимаясь со стула.
   Бабушка машинально протянула мне руку, и я ощутил вялое пожатие. Глаза Бабушки смотрели мимо меня, на портрет Менделеева (очевидно, вешая его на стенку, Бабушка считала, что Менделеев имеет какое-то отношение к канализации).
   Я ушел, но этот визит имел последствия. Оскорбив нас с Мамой кукушками, Бабушка оказала тем самым себе плохую услугу. Хотя я не считал себя кукушкой, но это обидное слово глубоко запало мне в память и, конечно, в роковую минуту всплыло.
   Роковая минута после разговора с Бабушкой наступила довольно скоро. Меня неожиданно включили в сборную города, и через день я должен был уже находиться на пути в Ростов, где предполагалось провести две товарищеские встречи.
   Маму же, как назло, вызвали к декану и предложили в наикратчайший срок представить черновик дипломного проекта. Вопрос о Рисе встал со всей остротой.
   Два дня мы с Мамой ругались, мирились, был даже момент, когда мы твердо решили разойтись. И тогда я вспомнил произнесенное Бабушкой слово «кукушки». Ах, кукушки…
   Конечно, нам с Мамой было несравненно труднее, чем кукушке. Кукушка действует, руководствуясь инстинктом, не составляя никакого плана. Увидела гнездо, кинула яйцо и полетела себе дальше. Нам же с Мамой надо было рассчитать план с математической точностью. Самое главное – предстояло установить момент, когда Бабушка находится на полпути между трестом канализации и домом.
   Такой момент я установил путем многочисленных наблюдений.
   За две минуты до Бабушкиного приезда Рис в коляске был вознесен на третий этаж. Я едва успел забежать за угол, как появилась Бабушкина машина. Бабушка кивнула шоферу и бодрой походкой вошла в подъезд Вскоре Бабушка появилась снова. Но теперь у Бабушки не было бодрой походки У нее вообще ничего не осталось от начальственного вида. Бабушка стала растерянно озираться, как самая обыкновенная бабушка. Она явно жаждала увидеть меня. Не обнаружив меня, Бабушка неуверенно потопталась, зачем-то оглядела верхние этажи здания напротив и неожиданно проворно побежала в расположенный рядом магазин «Молоко».
   В коляске я оставил письмо, в котором объяснял, почему мы последовали кукушкиному примеру, и просил у Бабушки прощения.
   В этот же день я уехал на сборы, а Мама отправилась в деревню к своей двоюродной сестре, чтобы как следует поработать над дипломным проектом. Когда я вернулся со сборов, а Мама приехала из деревни, то дело уже было сделано. Бабушка ушла на пенсию, а Рис твердо считал, что его родила Бабушка, и слышать не хотел о возвращении домой. На словах Бабушка вроде бы его не поддерживала, но всегда находила массу причин, чтобы затянуть переезд Риса домой. Дедушка ходил в личине дипломата и лишь покашливал, но у меня были основания предполагать, что половину причин изобрел он.
   В общем, Риса удалось отбить лишь после того, как мы с Мамой получили квартиру, хотя можно считать, что эту квартиру получили не мы с Мамой, а Дедушка с Бабушкой, потому что Дедушка с Бабушкой находились в нашей квартире больше нас самих. Бабушка отлучалась лишь ненадолго, а вернувшись, находила много упущений в воспитании Риса и особенно в уходе за ним.
   – Ты не голодный, внучек? – первым делом спрашивала Бабушка, войдя в нашу, а вернее – в собственную квартиру.
   – Смотря что, – осторожно отвечал Рис.
   Бабушка ставила на стол огромную коробку с тортом.
   – Вообще, – говорила Бабушка. – Ты сколько часов уже не ел?
   Рис тащил из другой комнаты Мамины маникюрные ножницы.
   – Он с цветами или с зайцами?
   – С цветами.
   – С зайцами вкуснее, – капризничал Рис, но тем не менее деловито начинал пилить шпагат на коробке.
   – Бедный ребенок, – говорила Бабушка. – Сразу видно, что он голодный. Наверно, часа два ничего не ел.
   – Три, – уточнял Рис. – Сначала в двенадцать ничего не ел, потом в одиннадцать, потом в десять.
   – Три часа голодный! – ужасалась Бабушка. – Что же это за родители! Это изверги, а не родители!
   И пошло, и поехало.
   Бабушка вообще любила «давать чертей», как она выражалась. Бабушка по натуре своей была воином, вот почему она, наверно, дослужилась до начальника такого сложного и «богом и людьми проклятого» (Бабушкино выражение) треста. Когда Бабушка начинала «давать чертей», то не стеснялась в выражениях, будто находилась на производственном собрании водопроводчиков. Во время конфликтов я так ей и говорил:
   – Мама, выбирай выражения, ты не на собрании водопроводчиков.
   На что Бабушка отвечала:
   – У самого распоследнего водопроводчика в душе больше нежности и чуткости, чем у вас.
   Вообще же Бабушка была добрым и справедливым человеком. Если, конечно, дело не касалось Риса.
   Иногда я размышлял, почему Рис имеет такую власть над Бабушкой. Неужели это врожденный инстинкт всех бабушек – до самоотречения любить своих внуков? Но ведь далеко не все бабушки любят внуков, а даже если и любят, то не так неистово, как наша Бабушка. Временами мне кажется, что Рис сознательно разжигает Бабушкину любовь, как искусный истопник огонь в печке. Топливом служат Бабушкины слабости: властолюбие и сознание собственной значимости.
   – Бабушка у нас самая главная, – говорит Рис очень часто. – Бабушка захочет, позовет своих слесарей, и они отключат в вашей квартире и воду, и газ, и свет, и обои сдерут, и потолок сломают.
   – За такие вещи полагается тюрьма, – объясняю я Рису.
   – Ну и что? – отвечает Рис. – Она и в тюрьму слесарей позовет. Они там тоже все поотключают.
   Рис ехидно смотрит на меня.
   – И унитаз отключат. Что тогда, а? Сразу выпустят.
   Я смущенно замолкаю. Действительно, если Бабушке удастся устроить в тюрьме такой переполох, то ее не будут там держать ни часа.
   Надо отдать Бабушке должное – она протестует против своего культа.
   – Так нехорошо, внучек, говорить, – замечает Бабушка. – Я не самая главная. Главные у нас в доме для тебя мама и папа, и их надо слушаться. А бабушка она и есть бабушка.
   Голос у Бабушки неискренний.
   – Нет, ты самая главная, – настаивает Рис. – Ты родила Папу, а Папа нашел Маму и дал ей нашу фамилию.
   Молчавшая до сих пор Мама настораживается.
   – Это я нашла Папу, – заявляет она решительно.
   – Но позволь… – протестую я.
   – Да! Если бы я тебя тогда не пригласила на дамский…
   – Подумаешь… Меня пригласил бы кто-нибудь другой.
   – Тебя никто бы не пригласил.
   – Это почему же?
   – Танец уже почти кончился, а ты стоял как пень.
   – Если хочешь знать, я уже отказал двум мартышкам.
   – Может, и я мартышка? – спрашивает Мама с женской логичностью.
   – Я же говорил о тех, которым я отказал, – отвечаю я.
   – Значит, если бы ты мне отказал, то я тоже была бы мартышкой?
   – Но я же не отказал тебе.
   – Ах, не отказал!
   – Что же здесь плохого? Ты радоваться должна.
   Мама не отвечает. На ее глазах появляются маленькие круглые бусинки, и Мама, оставив на моей рубашке горячий утюг, убегает в другую комнату.
   – Это все из-за тебя, – говорю я Рису. – Когда ты перестанешь умничать?
   – Никогда, – отвечает Рис.
   Моя рука тянется к Рисовому уху. Бабушка сбивает ее на лету, как сбивает современная ракета-перехватчик самолет: точно, быстро и беспощадно.
   – Ребенок тут ни при чем, – говорит Бабушка голосом трибуна. – Совсем затуркали бедного ребенка. Сами ссорятся, а ребенок виноват. Вы только посмотрите на них! – Мне казалось, бабушка в этом месте поднимет руку и добавит слово «люди» в качестве обращения к невидимым зрителям, но она не добавила. – Один упражняется в юморе, а другая устраивает сцены! И это называются родители!
   – Я же тебя столько раз просил – не вмешивайся в наши внутренние вопросы, – говорю я.
   – Вмешивайся, бабулька! Вмешивайся сильней! – говорит Рис.
   – Уши оборву! – угрожающе говорю я.
   – Новые вырастут, – беспечно отвечает Рис.
   – А ну-ка иди сюда! – говорю я.
   – Ым! – отвечает Рис и наставляет на меня локоть.
   – Кому сказал!
   Рис прячется за Бабушкину спину.
   – Зайцы косят трын-траву! – говорит Рис, казалось бы, безо всякого смысла.
   У меня по спине пробегают мурашки.
   – Что ты сказал? Повтори!
   – Что ты привязался к бедному ребенку? – спрашивает Бабушка. – Что он такого сказал? Придираешься к каждой фразе. Шел бы лучше тренироваться.
   – Нет, пусть он повторит!
   – Зайцы косят трын-траву, – повторяет Рис и смотрит на меня невинными глазами из-за Бабушкиной спины.
   Я делаю хватательное движение. Бабушка сразу увеличивается в размерах, как наседка.
   – Успокойся, сынок. Что здесь такого? Ребенок сказал: «Зайцы косят трын-траву». Если ты будешь волноваться из-за каждого слова.
   – В самом деле, – говорит Дедушка, – не стоит расстраиваться из-за чепухи. Подумаешь: зайцы косят трын-траву…
   Рис начинает хныкать:
   – Я просто сказал: «Зайцы косят трын-траву», а он сразу драться.
   Я хватаю свою рубашку. На ее спине от утюга желтое пятно.
   – Боже мой! Сожгла рубашку! – кричит Бабушка. – Совсем новую рубашку! Конечно, так жить – никаких миллионов не хватит! Забыла утюг! Какая же это хозяйка забывает на белье утюг?
   – Да! Забыла! Сожгла! – кричит Мама в приоткрытую дверь. – Захочу – и все сожгу!
   – И сожгет! Она такая! – говорит Рис.
   – Замолчи, сопляк! – кричит Мама. – Совсем волю взял!
   – Еще хотят, чтобы ребенок был воспитанным, – говорит Бабушка. – С кого брать пример?
   – Разве я не воспитанный? – удивляется Рис.
   – Конечно, воспитанный… но еще надо немного подвоспитаться… – дает Бабушка задний ход. – Чуть-чуть.
   – Чуть-чуть? – уточняет Рис угрожающе.
   – Самую малость. Капельку, – в голосе Бабушки тревога.
   – Ах, вот ты какая оказалась, – тянет Рис.
   – Какая? – замирает Бабушка.
   – Предатель. Белогвардеец. Вот ты кто такая!
   – На Бабушку? – ахает Бабушка. – И тебе не стыдно? Ах ты, дурачок! – Бабушка пытается привлечь Риса к себе, но Рис отталкивает ее и прыгает на колени к Дедушке.
   – Нельзя так говорить на Бабушку, внучек, – говорит Дедушка якобы строго, но его рот так и растягивается до ушей.
   – Ты, Дедулька, самый главный, – говорит Рис, обхватывая Дедушку за шею. – Ты их своим МАЗом всех можешь передавить.
   – О, господи! – говорю я. – С ума сойти можно!
   – Тебе давно пора на тренировку, – говорит Бабушка, – а ты сидишь и зря треплешь себе нервы.
   – В самом деле, – непонятно говорит Дедушка.
   Ох, уж этот Дедушка! Никогда нельзя догадаться, на чьей он стороне. Вроде бы и за Бабушку, и за меня, и против Риса. Вроде бы даже строго осуждает Риса, а сам так его и жмет, и тискает, и шепчет что-то на ухо. А вслух говорит:
   – Рисок, надо слушаться взрослых. Зачем ты Бабушку, которая так тебя любит, называешь белогвардейцем? Разве Бабушка белогвардеец? Ну посмотри, похожа наша Бабушка на белогвардейца?
   – Вообще-то нет, – говорит Рис. – Она похожа на бабу-ягу.
   – Это все ты! – кричит Бабушка Дедушке. – Ты настраиваешь против меня ребенка! Ты что ему шепчешь на ухо?
   – Ничего не шепчу. Так просто…
   – Ты ему что-то внушаешь. Я давно заметила твои штучки! Ты все делаешь, хитрец, чтобы он тебя любил больше, чем меня! Ты старый интриган! Вот ты кто!
   – Я интриган? – удивляется Дедушка.
   Ну Дедушка! Но до чего же хитрец! До чего притвора! Конечно, он старый опытный интриган! Конечно же, он делает все, чтобы затмить всех нас.
   Тут, пожалуй, место сказать о Дедушке несколько слов.

Несколько слов о нашем Дедушке

   Конечно, интриган. И говорить нечего. Взял да пригнал в наш двор свой огромный МАЗ-самосвал. Стоило Рису заикнуться.
   Дело в том, что Рису понадобилось запугать мальчишек из нашего двора. У него вышел какой-то там конфликт, кто-то пригрозил моему сыну расправой, и тогда тот решил показать силу. «Деда, – наверно, приказал Рис в одно из своих шептаний с Дедушкой, – деда, подави их своим МАЗом».
   И вот в нашем маленьком, обсаженном молодыми березками дворе стоит огромный МАЗ-самосвал, ревет и пускает сизые клубы аж до самого третьего этажа. Рядом с МАЗом топчется Дедушка. На его лице отражается борение двух чувств: удовлетворения, что угодил внуку, и неловкости перед нами – вот, дескать, старый дуралей, делать ему больше нечего, как угонять с работы машину.
   Вихор на макушке Риса достает лишь до половины колеса МАЗа. Фигура моего сына выражает торжество. Рис тычет пальцем в дряхлое деревянное строение на другом конце двора, в котором живет его враг, и говорит:
   – Деда, а ну двинь! Вон его окно! С кактусом.
   Из-за кактуса выглядывает бледная конопатая физиономия с оттопыренными ушами. Она испуганно моргает и делает Рису знаки, которые должны означать вечный мир и дружбу.
   Но Рис неумолим.
   – Деда, я кому сказал! Двинь!
   Дедушка мнется.
   – Может, не стоит, внучек?.. Мы и подъехать к дому не успеем, как он рассыплется.
   – Очень хорошо, что рассыплется, – кровожадно говорит Рис.
   – Разве тебе не жалко этого мальчика? Он больше не будет.
   Рис начинает сердиться:
   – Деда, я тебе приказываю! Полный вперед!
   Приказ есть приказ. Приказы не обсуждают. Дедушка залезает в кабину, включает передачу и движется прямо на домишко. Конопатое лицо за кактусом мечется в панике. Домишко вибрирует и раскачивается. Дедушка то смотрит на Риса, то измеряет глазами оставшееся до дома расстояние.
   Колеса МАЗа уже нависают над хлипким вражеским крыльцом, когда Рис наконец великодушно машет рукой:
   – Ладно уж! Пусть живет!
   Дедушкин МАЗ сделал Риса владыкой нашего двора.
   – Вот прикажу Деду пригнать МАЗ, – угрожал Рис в критических ситуациях. – Он все ваши дома поваляет, и беседку снесет, и всех вас передавит, как божьих коровок.
   После таких слов даже самые отчаянные сорви-головы спешили завязать с Рисом приятельские отношения. А о том, чтобы называть моего сына Рис-Барбарис Объелся Дохлых Крыс, и говорить было нечего.
   Дедушка вообще работал по-крупному. Если Бабушка старалась завоевать расположение внука в основном при помощи бисквитного торта, Мама главным образом – игрушками, а я больше действовал угрозами («Не переменишь отношения к родителям – берегись. Когда-нибудь попадешь ко мне в лапы один на один в глухом лесу!»), то Дедушка ворочал делами в масштабах Вселенной.
   Ну до чего же хитер этот Дедушка! До чего коварен! Надо же додуматься – сорвать с неба луну и подарить ее Рису!
   Об истории с луной стоит рассказать подробнее, ибо она как нельзя лучше раскрывает всю глубину коварства Дедушки. После истории с МАЗом Рис обнаглел окончательно. Он сыпал угрозами направо и налево. Особенно доставалось бедной Маме. Дело в том, что Риса уже не устраивали игрушки. Он требовал теперь велосипед «Орленок».
   По вопросу покупки «Орленка» в нашей семье развернулись жаркие дискуссии. Я, например, когда услышал из уст своего мальца наглое требование купить «Орленок», не мог произнести ни слова, а просто-напросто трепанул Риса за ухо, чтобы спустить его с велосипедных высот на землю.
   – Ты что делаешь! – закричала не своим голосом Бабушка. – Из-за каких-то пятидесяти рублей рвешь сыну уши! Купи «Орленка», раз ребенок просит!
   – Чтобы ходить под него пешком? – спросил я.
   – Пусть крутит педали руками, – сказала Бабушка.
   – Педали мне не нужны, – сказал Рис. – Мне нужно выпускать из шин воздух.
   – Выпускай из трехколесного, – посоветовал я.
   – У трехколесного шины сплошные, – возразил Рис.
   Как видно, он уже давно изучил вопрос.
   – Да чтобы я купила эту металлическую дрянь! – Маме на кухне отлично был слышен весь наш разговор, и он возмутил ее до глубины души. – Чтобы этому хаму выпускать воздух, я должна работать чуть ли не полмесяца! У меня до сих пор нет дубленки! А мне уже скоро тридцать два!
   – Тридцать лет – бабий век, – вякнул Рис и тут же схлопотал от меня вторую оплеуху, которую, впрочем, перенес довольно спокойно, ибо, по всей видимости, на меньшее и не рассчитывал.
   – Да! Нет дубленки! – опять выкрикнула Мама.
   – Деда! – закричал Рис. – Ты меня слышишь? Из-за какой-то дурацкой шубы они не хотят купить мне «Орленок»!
   – «Орленок»… ага… «Орленок»… – забормотал Дедушка и заходил, задвигался по комнате. По его виду сразу можно было определить, что голова Дедушки усиленно заработала. Мама первой догадалась, в каком направлении заработала Дедушкина голова.
   – Только через мой труп! – воскликнула Мама. – Тут же выброшу эту гадость в окно! Это дело принципа! Вы портите ребенка!
   Когда стало ясно, что мы с Мамой категорически против «Орленка» как источника сжатого воздуха, Рис воспылал жаждой мести и решил покарать нас. Мне он сказал:
   – Когда вырасту большой и стану работать, попросишь добавить на «Жигули»…
   – Неужели не дашь? – удивился я.
   – Ни копейки! – с наслаждением ответил Рис.
   Более суровая и более близкая кара ждала Маму.
   – Попрошу Деду, чтобы он отвинтил луну с неба, тогда ты сломаешь себе ногу. Пригонит пожарку и отвинтит луну. Поняла?
   Угроза была реальной. Возвращаться с работы Маме приходилось по темным улицам, и она каждый раз, входя в квартиру, говорила:
   – Ну и улица, черт ее побери! Ни одного фонаря. Чуть ногу себе не сломала. Хорошо, хоть луна выручает нашу горэлектросеть!
   Рис запомнил последнюю фразу, и со временем она ему пригодилась.
   Сначала Дедушка отвинчивать луну с неба наотрез отказался. Я подозревал, что не по гуманным соображениям, а просто не знал, как провернуть это мероприятие. Но когда Рис прибегнул к явному нажиму и даже шантажу, Дедушка сдался. Несколько вечеров они с Рисом шептались, прижавшись лбами к оконному стеклу, за которым висела бедная, ничего не подозревающая луна. Читая неподалеку «Советский спорт», я слышал шепот:
   – Пожарка не достанет…
   – Может, ее ракетой сбить? – морщил лоб Рис. – Попросить у солдат ракету…
   – Еще разобьется…
   – А на вертолете? Накинуть цепь и приволочь?
   – Высоковато для вертолета…
   – Ты, Деда, уж придумай что-нибудь…
   – Придумаю, внучек, придумаю…
   Я ломал себе голову, как Дедушка выйдет из трудного положения. Кажется, торжествовал я, этот хитрец наконец-то сам себя загнал в угол.
   Но вот однажды, придя с тренировки, я увидел у Риса страшно хитрую физиономию. Мой сын то и дело поглядывал то в окно, то на часы, и я сразу понял, в чем дело.