Дуэн Джеймс. Восхождение

   – Мне говорили, что в вечер перед вылетом она всегда последнюю проверку всех «спидов» проводит, – сказал Редер. – А кто ее видел?
   – Это несущественно, – жеманно ответил Бут.
   – Напротив. Для меня это очень существенно. И я настаиваю, чтобы вы мне сказали. Ведь вы задержали моих людей, и фиаско случилось в мою вахту. Мне совершенно необходимо знать все про этот инцидент и про предыдущий, чтобы я смог помочь вам до сути дела добраться. – «Потому что я вижу, – мысленно добавил он, – что ты даже собственный поход в сортир расследовать не сумеешь».
   Шеф контрразведки неловко заерзал на стуле.
   – Я не вправе, – пробормотал он. – Идет расследование.
   – Вы хотите сказать, я под подозрением? – недоверчиво спросил Редер. – Даже несмотря на то, что данный персонал начал работать задолго до того, как я сюда прибыл, и на то, что я едва его знаю?
   – Нет-нет, коммандер, конечно же нет.
   – Тогда скажите мне то, что мне необходимо знать, чтобы вам помочь. – Редер уже едва сдерживался. «Могу себе представить, как сейчас Роббинс бесится, – подумал он. – По сути дела, у нас на гауптвахте сейчас не иначе как сверхновая зреет».
   – Квартирмейстер был на главной палубе. Как он сказал, он вас там искал.
   – Меня? – удивленно переспросил Редер. – И во сколько это было?
   – В двадцать четыре ноль-ноль, – несколько раздраженно ответил Бут.
   – Поздновато, не правда ли? – заметил Редер. «И что ему от меня понадобилось? – подумал он. – За завтраком он даже об этом не упомянул».
   – Для лейтенанта тоже, – огрызнулся Бут.
   – Как я уже сказал, она исключительно своей работе предана. – Теперь Редеру нужны были от шефа только две вещи. Во-первых, чтобы он оставил его в покое, а во-вторых, чтобы он вернул ему всех его подчиненных.
   – Вот что, мистер Бут, – сказал он, вставая. – Боюсь, мне придется настаивать, чтобы вы либо предъявили моим людям обвинение, либо всех их отпустили. Мы можем приказать им ничего ни с кем не обсуждать, но если вы всю ночь их продержите, это будет выглядеть так, как будто вы считаете их виновными. Учитывая нынешний моральный дух на главной палубе, я бы их такому подозрению подвергать не стал. Прежде всего, это несправедливо. А кроме того, я более чем уверен, что это незаконно, даже учитывая те разделы устава Космического Отряда, которые посвящены военному времени. И последнее, но не самое маловажное, это окажет в высшей степени вредное влияние на нашу работу. Как вам известно, этот корабль предполагается срочно довести до состояния боевой готовности.
   Тут Бут, который уже готов был запротестовать, с громким хлопком закрыл рот.
   – Пожалуй, вы правы, – мрачно пробурчал он.
   – И капитану это вряд ли понравится.
   – Вряд ли, – еще более мрачно согласился Бут.
   – Так когда мне их ожидать? – спросил Редер, обходя вокруг стола.
   Шеф контрразведки с тяжелым вздохом поднялся.
   – Немедленно, полагаю. Если я не могу их задержать, я вполне могу прямо сейчас их отпустить. Однако, – тут он поднял палец и погрозил им Редеру, – не позволяйте им обсуждать это с кем-то, кроме меня.
   – И меня, разумеется, – с улыбкой добавил Редер.
   – Да, – угрюмо согласился Бут. – И вас.
   – И лейтенанта Роббинс, – продолжил Редер. «Хотя гауптвахта для нее сейчас, пожалуй, самое безопасное место», – тут же подумал он.
   Но Бут помотал головой.
   – Нет, – твердо возразил он и развернулся к двери, – сэр, – добавил он, уже уходя.
   «Интересно, на этом корабле все такие эксцентричные? – задумался Питер. – Нормальные люди тут вообще есть?»
   Внезапно дверь каюты распахнул лейтенант Гивенс, за которым виднелся командир эскадрильи. В глазах у обоих горел праведный гнев.
   «Ага, – подумал Редер, – а вот и нормальные, пожаловали».
 
   Прекрасные карие глаза Синтии Роббинс буквально метали искры, пока она, выпрямив спину и аккуратно сложив руки на столе, сидела и в очередной раз отвечала на вопросы шефа контрразведки.
   – Как я уже сказала, я провожу последнюю проверку каждого «спида», который подготовлен к полету. Я всегда так делаю. – Закрыв рот, она упрямо воззрилась на Уильяма Бута.
   – И что вы…
   – Я краткую диагностику прогоняю, – ответила Синтия, предвосхищая вопрос Бута. – Смотрю, все ли инструменты на месте, убеждаюсь в том, что все герметично – ну и все в таком роде. Возможно, мистер Бут, если бы вы это записали или еще как-то зарегистрировали, вам бы не стоило таких трудов это запоминать.
   – Не считая «спида» лейтенанта Гивенса, – подчеркнул Бут, игнорируя ее саркастическое замечание и одаривая девушку предельно подозрительным взором. – С ним вы долго провозились.
   – Так точно, сэр, провозилась. У нас с этим «спидом» была масса мелких неполадок, и мне казалось, что ему требуется особое внимание.
   – Стало быть, именно так вам случилось обнаружить тот незначительный сбой в диагностике? – осклабился Бут.
   – Обнаружить его, зарегистрировать и порекомендовать, чтобы «спид» лейтенанта Гивенса был отстранен от учений, – с обманчивым спокойствием произнесла Синтия. – Однако мое решение было отменено.
   – Но разве вы этого не ожидали, лейтенант? – поддразнил ее Бут. – Разве вы именно это не запланировали?
   – Что? – Роббинс подалась вперед, словно желая лучше слышать, и на лице у нее появилось озадаченное выражение.
   – Всякий раз, как этот «спид» задерживали и разбирали, там ничего не находили. Все те ложные тревоги к сегодняшнему дню регулярно накапливались. – Теперь Бут уже явно набирал обороты, обвинения из него так и сыпались. – Кричи про волка почаще, и никто тебе не поверит. Не так ли, лейтенант? Ведь лейтенант Гивенс вам не по вкусу?
   – Не в большей степени, чем я ему, мистер Бут. Возможно, он сам свой «спид» искалечил, только чтобы меня в плохом свете выставить. Об этом вы не подумали? – «Ты вообще когда-нибудь думаешь?» – мысленно спросила она.
   – Лейтенант Гивенс сегодня чуть не погиб. Он, черт побери, оказался заперт в сбрендившем «спиде» и едва оттуда выбрался! – Бут аж весь раскраснелся от раздражения. Ему не очень нравилось, если его кормили новыми идеями, когда он уже свое мнение составил.
   – Это он так говорит. А нам всего лишь приходится ему на слово верить. А все доказательства теперь до размера дрейфующих атомов уменьшены. – Роббинс взглянула шефу контрразведки прямо в глаза, требуя, чтобы он к ней прислушался.
   – Так вы предполагаете, он умышленно убил старшего пилота Лонго? – Когда до Бута дошел весь смысл, глаза его стали большими. – Но зачем ему это понадобилось?
   – Я понятия не имею, какие у него со старшим пилотом были отношения, – сдержанно произнесла Роббинс. «И ты, могу спорить, тоже», – мысленно усмехнулась она. – Я только знаю, что мой категорический протест по поводу использования того «спида» был запротоколирован. Как было запротоколировано и категорическое требование лейтенанта Гивенса и командира эскадрильи не принимать мой протест во внимание.
   – Вы теперь и командира эскадрильи готовы обвинить?
   Бут сознавал, что теряет контроль над допросом, но ему уже было все равно. Новые идеи выглядели так заманчиво. Черт побери, он был совсем не прочь завалить зверя покрупнее. Несколько секунд он наслаждался глянцем, который это придаст его репутации. С другой стороны, Роббинс была нелюбима и одинока, тогда как командир эскадрильи и лейтенант Гивенс были харизматичны и очень любимы.
   – Я, мистер Бут, никого не обвиняю. Я просто указываю на то, что есть и другие люди, кого вы могли бы обвинить. – «И обвинил бы, – подумала Синтия, – не будь ты таким олухом царя небесного».
   – Да, но из всех членов команды «Непобедимого» именно у вас имелись и специальные познания, и широко известная нелюбовь к лейтенанту Гивенсу. Кроме того, вчера ночью вас видели таящейся на главной палубе. И эти три вещи делают вас идеальной подозреваемой, лейтенант. Именно поэтому я вас арестую. – От побуждения крикнуть «Взять ее!» у Бута аж губы задергались.
   Подаваясь вперед, Роббинс процедила:
   – Единственное, в чем я виновна, это в преданности своей работе! И я нигде не таилась, – сквозь зубы добавила она.
   Бут встал и медленно прошел к двери.
   – У меня на сей счет иное мнение, – мрачно сказал он. Прежде чем Синтия успела что-то ответить, он уже вышел из комнаты.
 
   Мокак пристроил стальной прут на полу и, молитвенно сложив перед собой руки, опустился на него коленями.
   – Помилуй меня, о Всемогущий, за мою неудачу. Сегодня я думал привести на Твой суд этого хвастливого прелюбодея. Прости мне мою гордыню, о Всемогущий, и позволь мне и дальше представлять себя твоим орудием для приведения грешников к правосудию. Будь это так, та мерзкая свинья сегодня валялась бы пред твоим троном, моля о милосердии, готовая к вечному пламени погибели. Помилуй меня, о Всемогущий, за мой своекорыстный гнев, который ослепил меня к моим обязанностям. Вместо того чтобы руководствоваться их невниманием и пренебрежением к Тебе, о Всемогущий, я гневался на их безразличие и презрение ко мне. Помилуй меня, о Всемогущий, а чтобы загладить мое эгоистичное небрежение обязанностями, я предлагаю Тебе мою боль. Сегодня я заново посвящаю всего себя служению Тебе, о Всемогущий. На коленях я прошу Тебя услышать мою мольбу и принять мое недостойное приношение. Аминь.
   Мокакскому лазутчику предстояло четыре часа оставаться в этой болезненной позе. Для Толкователей Праведного Пути – время совершенно недостаточное. Однако безусловным императивом здесь было то, чтобы агент не пострадал. Таким образом, это же самое наказание требовалось повторять еще четыре ночи подряд.
   – Я слабый и ничтожный сосуд, – прошептал мокак, чувствуя, как руки его уже начинают дрожать от усталости, – и все же я добьюсь своего, ибо цель моя справедлива, а Всемогущий направит меня и защитит.
   Агент попытался утешиться тем фактом, что диверсия достигла определенных успехов. Один из безбожных пилотов погиб, два «спида» были полностью уничтожены, и больше они никогда Конгрегацию не потревожат, а множество других «спидов» получили тяжелые повреждения. Вдобавок жалкие существа, чьи умы не укреплялись мыслями о Праведном Пути, претерпели серьезный моральный урон.
   Агент стыдливо выложил эти успехи на алтарь искупления, надеясь сделать приношение более весомым.
   – Пусть сердца их разорвутся, – нараспев произнес мокак, – пусть умрут они от отчаяния, пусть утонут в горечи. – Ненависть мощным потоком прорвалась сквозь оболочку стыда, точно кипящая лава сквозь треснувшую корку планеты. И мокак узнал помилование, понял, что приношение боли принято.
   – Благодарю Тебя, о Всемогущий, – забормотал агент, когда его слезы, ничуть не холоднее горящего у него внутри гнева, закапали на пол. – Благодарю!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Неделей позже «Непобедимый» вернулся на базу «Онтарио» для дозаправки и неизбежного заседания следственной комиссии. Питер Редер стоял и смотрел, как могучая конструкция растет в головиде офицерской кают-компании, мрачно примечая роящиеся точки света, что ее окружали, сигнальные флажки роста и нового строительства. Новые корабли и новые команды. Содружество нешуточно снаряжалось к войне… а «Непобедимый» по-прежнему не являлся достойной частью этих усилий.
   Прием у стыковочных платформ тоже поднятию настроения не способствовал. Вообще-то всякий раз, как Редер сходил с корабля, все это замечали и наблюдали за тем, как он проходит. Сейчас вышло то же самое. Но дело было вовсе не в нем. Вся команда уже нервничала от той трепетной тишины, которая воцарялась везде, куда бы они ни направились. А офицеры вскоре обнаружили, что им трудно найти себе хорошую компанию, поскольку братья-офицеры с других кораблей или со станции держали их на расстоянии или, хуже того, донимали оскорбительными вопросами.
   Мозг Питера лихорадочно работал, и то же самое происходило с его пульсом по мере приближения того часа, когда должно было состояться заседание следственной комиссии. Он не очень жаждал давать показания. Мысль о том, чтобы сидеть там перед братьями-офицерами, а также членами комиссии и прилюдно рассказывать им о том, как позорно он напортачил, сжимала ему сердце.
   К тому же масса работы была на «Непобедимом», и оставалось еще немало мест, где Питеру следовало побывать. В тот же самый день у него была назначена встреча с квартирмейстером Базового склада, которого ему требовалось убедить в том, что потребности «Непобедимого» заслуживают приоритетного статуса.
   Редер знал, что у него есть отличные доводы. Он также знал, что они имеют очень мало общего с тем, получит ли он в конечном итоге необходимые запчасти и запрошенные им «спиды». «Традиция», – с горечью подумал Питер. А если заседание комиссии затянется, встречу придется отменить. Тогда уже ни Дева Мария и святые угодники, ни даже сам Господь Бог не помогут ему вытрясти из загребущих рук складского квартирмейстера что-то больше минимально положенной нормы. Так, по крайней мере, Питеру инстинкт подсказывал.
   Чуть позже в тот же день должны были состояться похороны старшего пилота Лонго. Которых он так страшился. Питеру не слишком улыбалось приносить соболезнования ее мужу и десятилетней дочурке. Видеть их боль заранее казалось ему невыносимой тяжестью, и он бы лучше чем угодно другим занялся. «Особенно потому, что они будут меня в ее смерти винить, – подумал он. – И с немалыми на то основаниями».
   Питер никак не мог выбросить из головы взгляд капитана, с которым он выслушивал его объяснения на предмет того, каким образом неисправный «спид» был допущен к учениям. Принимая тогда рапорт Редера, Каверс сделал только одно-единственное замечание: «Разумеется, будет следственная комиссия, коммандер Редер. Будьте готовы давать показания». Питер мысленно поежился от воспоминаний. Было очевидно, что ожиданий Каверса он не оправдал – и как следователь, и как бортинженер.
   Кроме того, Питера, как и всю команду, крайне угнетала безвременная и ненужная смерть Лонго, однако его положение не позволяло ему это показывать. А для человека с такой эмоциональной кельтской кровью, как у Редера, сокрытие своих чувств означало предельное снижение функциональных способностей.
   Но кто мог такое предположить… Тут Питер резко остановил поток тягостных мыслей. Из печального опыта он знал, что они лишь могут ходить по кругу. И самобичевание ничего не решит. Так же как и не разрешил он до сих пор ни одной из загадок, что окружали два убийства на «Непобедимом». Но с Божьей помощью он непременно их разрешит. А сейчас было время подумать о текущих делах.
   Питер уселся и оглядел залу суда, с легким удивлением думая: «Она именно такая, как я ожидал».
   Стены были покрыты панелями или очень хорошей виртуальной панельной обшивкой – возможно, гологенерированным изображением роскошного красного дерева, резного, со множеством прожилок. Во главе залы стоял длинный дубовый стол, а за ним – шесть обтянутых зеленой кожей стульев.
   На стене у него за спиной висела величественная картина, где изображалась битва при Чун-Кво, состоявшаяся после того, как группа излишне амбициозных горнорудных консорциумов призвала к себе на службу наемников и взбунтовалась против Содружества. Космический Отряд наголову их разбил, а также вызволил шахтеров и их семьи из фактического рабства, в которое их обратили консорциумы, обеспечивая наемникам и их хозяевам массу самых разных поводов для горького сожаления.
   Усеянный звездами флаг Содружества висел справа от картины, сине-черный флаг Космического Отряда – слева. Перед столом комиссии располагался меньший стол с единственным стулом для свидетелей. Небольшая зала имела изящный и официальный вид. И пахло там восковой полировкой; наверно, это все-таки было настоящее красное дерево.
   «Очень редко бывает, чтобы вещи оправдывали ожидания, – подумал Питер. – Почему же такой вещью должна была оказаться зала суда?» Он взглянул на свои сложенные на коленях руки, чувствуя угнетение и неловкость. «Все, – сказал он себе, – хорош. Хватит уже этой ерунды с бедным маленьким Редером».
   И Питер выпрямил спину. «Подумай о Синтии, – сказал он себе. – Бедная девочка единственная из всех хотела этот „спид“ в ангаре удержать. И теперь за это в тюрьме сидит. Кроме того, я просто не вижу, как она кого-то убивает. Зато я прекрасно вижу, как ее убивают за то, что она до смерти всех достала. На самом деле люди для нее не настолько важны. Что они говорят, что делают… все это для нее просто несущественно».
   В самом первом ряду в одиноком великолепии сидели капитан Каверс и старпом Ван Чунь-мэй, мерцая медалями и регалиями. Редер сидел в следующем за ними ряду. Рядом с Питером расположился ар-Рашид, а через два свободных сиденья от него – Джон Ларкин. Вид у квартирмейстера «Непобедимого» был необычно торжественный. За ними сидели командир эскадрильи Шелдон, лейтенант Гивенс и вся остальная эскадрилья. Редер чувствовал на себе их обвиняющие взоры, но сопротивлялся искушению оглянуться.
   В задней части залы послышалось какое-то шевеление, как будто вперед продвигалось немалое число народа. Оглянувшись, Редер увидел Уильяма Бута, лейтенанта Роббинс в наручниках, а также двух охранников.
   – Прошу нас извинить, – хрипло сказал Бут, показывая, что Редеру со старшиной неплохо бы подвинуться, так чтобы они с пленницей могли занять два крайних сиденья.
   Капитан обернулся, оглядел компанию шефа контрразведки и жестом подозвал Бута к себе. Когда тот к нему нагнулся, капитан что-то тихо шепнул ему на ухо. Редер наблюдал, как шея Бута медленно розовеет, затем багровеет, а затем становится такой красной, какой он еще никогда в жизни ни одну шею не видел.
   – Есть, сэр, – вымолвил Бут. Когда он выпрямился, лицо его было мокрым от пота. Шеф контрразведки отдал честь, и после краткой паузы капитан ему ответил.
   – Продолжайте работу, – прорычал Каверс. Повернувшись к Роббинс, Бут завозился с ее наручниками.
   Наконец ему удалось нужным образом приложить туда большой палец, и наручники открылись. Тогда он отдал их своим подручным и угрюмо их отпустил.
   Ар-Рашид сдвинулся на одно сиденье, и Редер затянул Синтию на свободное место рядом с собой. Бут сверкнул на него глазами, после чего перебрался через неподвижного ар-Рашида на сиденье между старшиной и Ларкином.
   Тут из двери в передней части залы вышел судебный пристав.
   – Встать, суд идет! – рявкнул он.
   Все присутствующие как один встали по стойке «смирно». «Славное наследие Академии», – подумал Питер. Шестеро мужчин и женщин тихо вошли и заняли места за дубовым столом. Трое членов следственной комиссии были бортинженерами, как Редер и Роббинс, один был командиром эскадрильи, один числился в администрации и еще один был квартирмейстером. Председателю полагалось быть старшим по рангу офицером.
   – Дамы и господа, прошу садиться, – предложила всем привлекательная женщина с волнистыми седоватыми волосами и легким датским акцентом. – Я вице-адмирал Пола Андерсон, глава этой комиссии. Мы сегодня собрались здесь установить, имеются ли доказательства преступного небрежения обязанностями или диверсии со стороны коммандера Питера Редера и второго лейтенанта Синтии Роббинс, достаточные для того, чтобы отдать их под трибунал. – Она оглядела залу суда, и ее ледяные серые глаза задержались на Каверсе, Редере и Роббинс. – Выдвинутые обвинения весьма серьезны, и я заверяю вас, что данная комиссия изучит этот инцидент со всей тщательностью и оперативностью. – Тут вице-адмирал стукнула по столу молотком и сказала: – Заседание можно считать открытым.
   – Лейтенант Адольф Гивенс, займите свидетельское место, – скомандовал судебный пристав.
   – Адольф? – с недоверием пробормотала Синтия.
   Редер скосил на нее глаза. «Пожалуй, лейтенант, я на твой счет заблуждался», – подумал он, наслаждаясь ее сочувственной реакцией.
   Гивенс так неуклюже подобрался к свидетельскому столу, словно вдруг до подросткового возраста омолодился. Там он долго валандался со стулом, и в конце концов вице-адмиралу лишь с легким намеком на суровость пришлось сказать:
   – Будьте любезны сесть, лейтенант Гивенс.
   – Есть, сэр, – выдавил из себя Гивенс и плюхнулся на стул как мешок с картошкой.
   – Первоначально, лейтенант, в день инцидента ваш «спид» был исключен из списка. Будьте добры нам об этом рассказать.
   Гивенс рассказал, а потом продолжил полным описанием самого инцидента: как его «спид» сбрендил, как произошло невероятное убийство старшего пилота Лонго, как он в итоге спасся. Поведал он и про то облегчение, которое он испытал по возвращении на «Непобедимый», узнав о том, что лейтенант Роббинс взята под стражу.
   – Но согласно вашим же показаниям, лейтенант, она единственная твердо настаивала на том, чтобы этот «спид» на учения не брали, – заметил один из бортинженеров, пожилой мужчина с гладкими темными волосами и тяжелым подбородком.
   Гивенс немного растерялся.
   – Но не кажется ли вам это подозрительным, сэр? Два других квалифицированных эксперта ничего серьезного в этом маленьком сбое не находят, и все же лейтенант Роббинс настаивает на том, чтобы ее сомнения были запротоколированы. – Он нервно махнул рукой. – Для меня все это просто попахивает попыткой обеспечить себе прикрытие. – Он пожал плечами. – Это подозрительно, только и всего. По моему мнению.
   – Спасибо, лейтенант, но нас больше интересуют ваши непосредственные наблюдения, нежели ваше мнение. Следующий свидетель.
   – Как и лейтенант Гивенс, – заявил командир эскадрильи Шелдон, усевшись за стол, – я нахожу предусмотрительность лейтенанта Роббинс слишком странным совпадением, чтобы в него можно было поверить. – Он с сомнением покачал головой. – Нет, слишком уж это кстати. Кто знает, но если бы Гивенс улетел на том «спиде» в один из предыдущих разов, когда она решала его придержать, машина могла бы еще раньше выйти из строя. А если бы над плечом у Роббинс старший офицер не стоял, мы бы могли также и Гивенса потерять.
   – Но зачем ей это понадобилось, сэр? – спросил входящий в состав комиссии квартирмейстер. – Чего она этим могла добиться?
   Шелдон издал краткий смешок.
   – Что до этого, сэр, то я понятия не имею. Человеческая психика – не мой конек. Однако тут много о чем задуматься можно. – Он развел руками. – Наши «спиды» для лейтенанта вроде суррогатных детей; возможно, чтобы добиться внимания и симпатии, она их «болеть» заставляет. Хотя персонаж она все равно не особенно симпатичный.
   – Черт побери! – пробурчала Роббинс, обращаясь к Редеру. – Слава Богу, что он не фрейдист. А то он бы сейчас рассуждал о том, что «спид» очень на пенис похож и что я отождествила «спид» Гивенса с неверным любовником, у которого роман с лейтенантом. Тогда я в припадке ревности решила их обоих угрохать. Тьфу! – Уголком глаза глянув на Редера, она затем посмотрела еще раз, изучая его предельное изумление.
   «Вот спасибо, Синди, – подумал Питер. – С такими мыслями в голове мне будет куда легче показания давать».
   – Есть выбор, – вслух заметил он. – Медея или Клитемнестра.
   Роббинс как-то странно на него глянула, и то же самое вице-адмирал Андерсон, так что Питер заткнулся, сел прямее и обратился лицом к комиссии.
   – Что вы можете сказать в ответ на обвинения, выдвинутые против вас лейтенантом Гивенсом и командиром эскадрильи? – спросила вице-адмирал у Синтии, прежде чем спрашивать что-то еще у Шелдона.
   Роббинс задумчиво опустила взгляд и заговорила, не поднимая его, словно читала по написанному.
   – Полагаю, они теперь сожалеют о силе своих аргументов, которая имела результатом отмену моего решения о том, чтобы отстранить «спид» лейтенанта Гивенса от учений. И они хотят, чтобы это стало чьей-то еще виной, чьей-то еще ошибкой, а не их собственной.
   Редер услышал свистящее шипение, когда вся эскадрилья разом втянула в себя воздух, то ли от ярости, то ли от изумления – он толком не смог разобрать. «А по-моему, – подумал он, – ответ чертовски толковый».
   Когда настала очередь Редера, он сел за стол и постарался как можно четче и полнее отвечать на вопросы комиссии, при этом постоянно отбиваясь от чувства вины, которое не оставляло его со времени инцидента.
   – Почему вы не поддержали своего заместителя? – спросила его Андерсон.
   – Потому что, сэр, мы прогнали всю диагностику, какую только было возможно, и не получили никакого негативного отклика. Бортовой компьютер легко справлялся со всем, что мы ему подбрасывали. Там совершенно определенно не было никаких признаков серьезной поломки.
   – Так там совсем никакого предупреждения не было? – спросил один из бортинженеров.
   Глядя прямо перед собой, Редер покачал головой.
   – Лишь легкая аномалия на одном из диагностических экранов и сверхъестественно острое чутье лейтенанта Роббинс, сэр.
   Вице-адмирал Андерсон удивленно приподняла брови.
   – Сейчас вы превозносите чутье лейтенанта, коммандер Редер, и тем не менее в тот день вы отменили ее решение.
   – И сейчас я мучительно сознаю, как я тогда ошибался, – сказал Редер. – Я читал в личном деле лейтенанта Роббинс, какой сверхъестественно чуткой она может быть в ликвидировании подобных проблем. Но боюсь, тогда мне это показалось преувеличением.
   Не было нужды спрашивать, раздражала ли его эта ошибка; всем присутствующим было очевидно, что раздражала.