Дункан Дэйв. Разбойничья дорога

   Ториан завыл и ударил лицом об пол.
   — Господин мой?
   Джаксиан обернулся на этот шепот и просветлел, но даже так лицо его было холодно, как зимнее солнце.
   — Любовь моя? Говори!
   Шалиаль смотрела на Ториана с сожалением — ведь это он предлагал ей стать ее героем.
   — Неужели нет искупления, о Боже? Неужели нет способа ему восстановить свою честь?
   Джаксиан нахмурился, и лицо его напомнило мне ночные кошмары или ужасы, что таит морская пучина. Мне хотелось бежать от этого лица, хотя оно хмурилось не на меня, но на всхлипывающего ослушника.
   — Есть один. Бывают дороги столь тяжелые, что изменяют всех, кто идет по ним. Тот, кто ступил на такую, никогда не доходит до конца, а тот, кто дошел, никогда не начинал пути. Если этот трус сможет найти такую дорогу и пройти по ней достаточно далеко, он может снова найти свое подлинное имя. Но человек, который будет носить его тогда, будет уже не тем, что лежит здесь.
   — Ты подскажешь ему, где искать такую дорогу, Боже? — осторожно спросила Шалиаль.
   — Он знает, что от него требуется. Он скорее найдет на этом пути смерть, чем честь, а еще вероятнее — позор, ибо он не всегда распознает честь. А теперь ступай, Беглый Раб. Возьми наши меч и шлем и приготовь их. Жди, пока мы не призовем тебя.
   Ториан попятился, так и не вставая с колен, пока не скрылся в люке, захватив с собой закопченный шлем и огромный меч Балора.
   Я уже говорил, что то, как Джаксиан отобрал у Ториана меч, ничего не доказывало, но то, как он отобрал у Ториана его имя, потрясло меня. Как мог купец Джаксиан Тарпит знать о Львиногриве и его образцах? Не было ни волшебства, ни угрозы, ни награды, которые заставили бы Ториана пресмыкаться так перед смертным.
   Джаксиан снова смотрел на меня, чуть забавляясь, словно знал, в каком смятении я пребываю.
   — Ты видел, Меняла Историй?
   Я видел, и слышал, и надеялся, что воина подвергли таким мукам не для того, чтобы предостеречь меня. Шалиаль называла брата «Боже»…
   Кивнув, я рухнул на колени. Я редко не знаю, что сказать. Шум в голове достиг оглушительной громкости. В полумраке обнаженная пара время от времени, казалось, менялась, то приобретая фактуру выцветшей старой картины, то превращаясь в мозаичное изображение, как на руинах Поллидия. Я уже не был так уверен в том, что это действительно Джаксиан.
   Да и Шалиаль тоже. Она чуть отпрянула, когда он обнял ее, и со страхом заглянула ему в лицо.
   — Кто ты?
   — Мы — Балор. И мы явились во плоти на твой зов, на зов Майаны.
   — Но ты мой брат!
   И тут он вдруг хихикнул и улыбнулся совершенно земной улыбкой. Мозаика превратилась в жизнь. И голос его снова сделался голосом Джаксиана.
   — Да, я твой брат. Сводный брат. Но Балор с Майаной — близнецы, разве не так? — Он хитро улыбнулся. — И разве не они первые из детей Земли открыли радости любви — там, в тамарисковой роще? Жрица не может отвергнуть бога, любовь моя. Разве ты не видишь — вот то решение, что мы искали?
   Шалиаль сильно побледнела.
   — То, что дозволено богам в Золотой век, не дозволено смертным в наши дни.
   — Но дозволено нам. — В голосе его снова появилась сила.
   — Ты наденешь доспехи и выйдешь к народу? Ты сыграешь роль Балора?
   — МЫ — БАЛОР! — Голос его снова гремел как гром.
   Шалиаль зажмурилась на мгновение. Потом повернулась и пошла от нас, остановившись перед возвышавшейся в полумраке фигурой Майаны. И поскольку отлитая из металла богиня отсвечивала серебром в свете факелов, а ее жрица еще не просохла от дождя, они казались двумя одинаковыми изображениями — одно больше, другое поменьше.
   Она опустилась на пол и низко поклонилась, но я не слышал, чтобы она молилась. Я не знаю, благодарила ли она богиню, или молча просила простить ее или дать совет. Впрочем, ее общение с богиней было недолгим, ибо я помню, что затаил дыхание на все это время. Когда она встала, она улыбалась. Она медленно подошла к ложу из тамариска. Я с благоговением следил за движениями ее бедер и длинных ног. Она казалась чудом грациозности и чувственной женственности. Мужчины были бы счастливы умереть за одно только чудо, как эта грудь, или за улыбку на таких губах.
   Я подумал, что, будь я Джаксианом Тарпитом, я тоже нашел бы способ.
   Она села, она подняла свои длинные ноги на ложе, она легла. Ее брат одобрительно смотрел на это.
   Я попятился к люку, но эти ужасные темные глаза уставились на меня.
   — Ты останешься!
   Женщина призывно протягивала к нему руки, но, услышав это, опустила их.
   — Господин мой?
   Он улыбнулся ей:
   — Ты еще не узнала его, Любовь моя? Помнишь тот день, когда мы впервые пошли в храм вдвоем? Через два дня после приезда Джаксиана? Мне кажется, именно в тот день он понял, что влюбился. И в тот день ты поняла, что влюблена. Мы молились тогда семи богам и богиням, благодаря их за счастливое возвращение Джаксиана.
   Шалиаль посмотрела на меня, чуть нахмурившись. Я был слишком напуган, чтобы стесняться наготы. Нагота беспокоит смертных, а в Обители Богини творилось этой ночью такое, что и не снилось миру смертных. Я даже камня под коленями не чувствовал. Человек, стоявший надо мной, представлялся мне то Балором, то Джаксианом, то снова Балором. Хор в моей голове сделался еще громче, зал плясал вокруг меня.
   — Рош? — прошептала она.
   — Бог памяти, — кивнул Балор. — Наш брат. Оставайся, Младший Братец. Ибо вот оно, явление Балора, и в этом нет сомнений. Пусть никто не скажет, что Джаксиан Тарпит был фальшивым богом или что Балор уклонялся от своих прав и обязанностей. Пусть это будет запечатлено.
   Его страшный взор приковал меня к полу, и я мог только кивнуть.
   И он бросился в ее объятия, а я остался на месте и был наблюдателем, как и велели мне боги.
   Я видел сам, как Балор явился в Обитель Богини и возлег с верховной жрицей на ложе из тамариска. Он бросился к ней со страстью, и она приняла его с радостью. Велика была их любовь, и громко кричали они от наслаждения, что испытывали друг от друга.

29. ПРИШЕСТВИЕ БАЛОРА

   Сгорбившись при свете единственной свечи, Ториан все точил меч Балора на оружейном столе. Должно быть, он занимался этим давно и, как мне вскоре предстояло увидеть, проделал отличную работу.
   Я заметил, что он обрезал волосы и укоротил бороду почти до подбородка. Он ссутулился, как старик. Единственное лекарство от позора — страдание, и мне вовсе не хотелось быть тем, кто страдает, так что я не предлагал ему ни сочувствия, ни ободрения. Я только передал, что его ждут наверху. Ториан пошел к лестнице, не посмотрев на меня и не проронив ни слова. Я собрал облачение верховной жрицы и пошел следом.
   Звезды за дверью начинали гаснуть. До рассвета оставалось совсем немного.
   Шалиаль сияла — все еще слегка раскрасневшаяся и взъерошенная, но счастливая, как любая девственница в день свадьбы. Она очаровательно поблагодарила меня за то, что я принес ее наряд. Я хотел было предложить свою помощь, но подошел Балор с факелом, а я подозревал, что бог войны должен обладать не только очень острым слухом, но и обостренным чувством ревности.
   Ториан уже вернулся из дальнего конца зала, согнувшись под тяжестью Фотия. Тело было пугающе бесформенным, но уже начинало коченеть. Ториан бесцеремонно сбросил его в люк, в который сам упал во время поединка, а потом полез следом по лестнице. Балор начал спускаться за ним, а я — за Балором, оставив Шалиаль саму разбираться со своими одеждами.
   Когда мы дошли до люка на нижний уровень, Балор сам поднял и убрал с дороги статую и сундуки. При этом казалось, что он ни капельки не напрягался. Я нагнулся, чтобы открыть дверцу, пытаясь придумать, что лучше сказать, если я увижу на лестнице верховного жреца Нагьяка. Впрочем, его там не оказалось.
   Ториан не стал спрашивать, свободен ли путь до самого подвала. Возможно, он спросил раньше, а я не слышал. Возможно, ему было все равно. Возможно, он доверял сверхъестественному знанию Джаксиана Тарпита. Впрочем, возможно, он просто был приучен не задавать вопросов, получив приказ.
   Как бы то ни было, Ториан и его страшная ноша скрылись на лестнице, ведущей вниз. Я закрыл люк, и Балор с той же легкостью вернул груз на место. Какую силу должен продемонстрировать человек, чтобы ты признал его кем-то большим, чем простой смертный? Силач из труппы Пав Им'пы мог поднять коня — с помощью специальных каната и лебедки, но я видел однажды, как дряхлая, страдающая артритом старушка сорвала с петель дверь конюшни, чтобы спасти внука из огня. Сама по себе сила мало что доказывает.
   — Ты поможешь мне с доспехами, Младший Братец? — Он говорил шутливым тоном, но я счел это приказом, не вопросом.
   — Конечно, Боже.
   Правда, когда мы подошли к скамье, я вдруг понял, что мой спутник снова стал настоящим Джаксианом Тарпитом. Окинув взглядом снаряжение, он почесал в затылке и застонал. Потом ухмыльнулся мне:
   — Видишь, боги тоже потеют!
   Я неуверенно улыбнулся в ответ, и он рассмеялся.
   — Да не бойся ты так! Балор любит тебя, это точно, и я очень, очень тебе благодарен. Мне жаль твоего друга — но тот, кто служит суровому господину, должен ожидать суровой же дисциплины, не так ли? Нет, ты только посмотри на весь этот антиквариат! Как по-твоему, с чего положено начинать?
   Как обнаружилось, Джаксиан мог быть поразительно симпатичным человеком. Любовь к нему Шалиаль сразу стала казаться вполне понятной. Пока я одевал его в нижнее платье, он сыпал шуточками, поддразнивал меня, называя мою роль свидетеля вуайеризмом, — в общем, старался отвлечь меня, чтобы я расслабился немного. Скоро я успокоился настолько, что позволил себе задать вопрос:
   — А что с лестницей, Боже?
   Он удивленно огляделся по сторонам.
   — Какой лестницей? Ах да, стремянкой! Нет никакой стремянки. Хотя по пути сюда мы видели несколько штук. Разве ты не заметил? — Он махнул рукой куда-то в сторону восточной галереи.
   — Значит, иногда ими все же пользуются?
   — Похоже на то. Иначе с чего бы им здесь быть. Но у меня не было никакой стремянки. Само собой, вчера я чувствовал себя ужасно. Давай-ка сюда наголенники. Я все думал об этом Грамиане Фотии. Я пытался поверить в то, что отец настоял на гарантиях и что заговор не пойдет так далеко, как вы боялись. Где-то за полдень до меня дошло, что задумал твой друг Ториан, и мне стало еще хуже. Потом мне пришлось провожать Шалиаль в Обитель. И глядя на то, как ее усаживали на тамариск, я подумал, что она очень напоминает приманку — приманку для героя.
   Тут ему пришлось прервать свой рассказ, потому что настал черед нагрудной пластины панциря. Я с трудом поднимал ее, но он надел ее с легкостью. Он больше не заикался.
   — Хуже всего, я ведь всегда был уверен, что единственная женщина, которую я любил, недосягаема для меня, а теперь я видел способ соединиться с нею, если бы только мне хватило отваги. Но не хватало! Я пошел домой, и мне даже напиться не хотелось, в таком жалком состоянии я пребывал. Теперь налокотники, пожалуйста. Эта застежка на месте? Потом началась гроза. Я взял меч и пошел в храм, терзаемый муками совести, ибо представлял себе, как вы с Торианом сражаетесь со стремянкой на таком ветру. Подтяни-ка этот ремешок. Когда я дошел до Площади Тысячи Богов, дождь лил уже как из ведра, и ступеней практически не было видно. Почти не думая, я бросился к ним и начал подниматься. Никто не увидел меня в грозу. Я появился как раз вовремя, чтобы увидеть, чем закончилась попытка Ториана… — Он вздохнул.
   — Если бы он победил, мне кажется, я пошел бы обратно.
   В конце концов я передал Джаксиану шлем, и он водрузил его себе на голову. Теперь он казался еще больше, чем обычно. Точь-в-точь Балор — да он и был Балором! Страшные, горящие глаза светились всезнающим весельем — лирическое отступление закончилось. Мне передали недостающую часть истории и предупредили, чтобы я не совал нос дальше. Я понимающе поклонился.
   — Идем, — сказал он, поднимая меч, и шагнул к лестнице.
   Наверху, в Обители Богини, ждала нас в своем серебряном великолепии Шалиаль. Рогатый головной убор скрывал ее спутанные волосы, жемчуга сияли у нее на пальцах и на шее. Я еще раз подивился красоте, которая может носить что-то или вообще ничего, но с каждом разом выглядит все великолепнее. Когда бог приблизился, она опустилась на колени. Он одобрительно усмехнулся и поднял ее. Она улыбнулась… нет, она просияла, глядя на него с восхищением. Небо за дверью посветлело, и край его окрасился розовым в преддверии рассвета.
   — Закрой люк! — приказал мне Балор.
   Гадая, зачем он снова брал меня с собой наверх, я согнулся и полез обратно на лестницу.
   — С этой стороны!
   — Но… — Я-то думал, что закрою дверь за ними и буду ждать внизу до тех пор, пока меня не выпустят позже днем или даже следующей ночью. — Но, Боже, как я смогу задвинуть засовы? И если я останусь здесь…
   С богами не спорят. Словно ошпаренный его взглядом, я поспешно вскочил и налег плечом на крышку. Она медленно опустилась и захлопнулась. Люк был закрыт. До тех пор, пока на него никто не наступит, конечно.
   Балор задумчиво оглядел меня.
   — Подойди-ка сюда, Младший Братец.
   Я неуверенно подошел к нему. Он все еще держал в руках свой огромный меч. Взявши меня за подбородок, он наклонил мне голову набок.
   То, что случилось потом, возможно, было самым странным из всех событий этой ночи. Пока я испуганно смотрел на него, великан выбрил меня мечом бога войны. Мало кто смог бы удержать этот меч и обеими руками. Он двигал им легко, как перышком. Моя борода осталась на полу. Балор оставил мне небольшие усики и узкую полоску волос на подбородке, как у статуи на площади.
   Потом он убрал меч в ножны и хитро подмигнул мне — я уже начал привыкать к этому хитрому взгляду.
   — История, несомненно, должна выступать неприкрашенной. Но возможно, той части тебя, что остается Омаром, будет спокойнее в набедренной повязке?
   Нет, это решительно невозможно! Я склонил голову.
   — Будь так, как ты повелишь, Боже.
   Право же, не зря бога войны зовут Непостоянным.
   — Значит, останешься нагим. Жди здесь. Выйдешь, когда я спрячу меч в ножны. — Он повернулся, чтобы взять Шалиаль за руку.
   Вот так я и стал богом.

 
   Воздух был свеж и прохладен после дождя, а мир — чисто умыт.
   Стоя в тени, смотрели мы, как процессия — яркие муравьишки далеко внизу под нами — поднимается по ступеням. Площадь Тысячи Богов как песчинками была усеяна бесчисленными лицами, и я мог представить себе, какое напряжение царит сейчас в этой толпе. Половина Большого Проспекта тоже была заполнена народом.
   Вот показался задыхающийся от подъема жирный Нагьяк. Где-то в двойной цепочке людей за ним были Тарпит и Арксис — двое, которым предстояло удивиться по-настоящему.
   Шалиаль в переливающемся платье выступила из тени и подошла к верхней ступени. Жрецы застыли. Увидев ее во всем великолепии, увенчанную рогатым полумесяцем, толпа разом вздохнула, и даже отсюда я услышал этот вздох, словно ветер пробежал по кукурузному полю.
   Она шагнула в сторону, поправила подол и опустилась на колени. Балор вышел вперед и стал рядом с ней.
   Вот это был шум!
   Весь город содрогнулся от людского рева. Эхо отдавалось от, всех стен. Птицы тучей срывались с крыш.
   БАЛОР! БАЛОР! БАЛОР!
   Занадон славил своего спасителя.
   Бог выхватил меч и высоко поднял его, и солнечный луч вспыхнул на клинке. БАЛОР! Он сиял в первых лучах — шлем, и доспехи, и могучие члены, и черная борода до бронзовой груди.
   БАЛОР! БАЛОР! БАЛОР! БАЛОР!
   Он убрал меч в ножны. Он поднял Шалиаль и поставил рядом с собой. Потом повернулся и протянул руку мне.
   И Рош, бог приливов, бог истории и памяти, вышел из дверей и стал рядом с Балором.
   Рев толпы оборвался так же резко, как возник. В свинцовой тишине я продолжал слышать дикое пение у меня в голове. Город лежал предо мною, а за ним — равнина, и все это представлялось мне живописным полотном, полным причудливых форм и странных цветов. Но небо было синим, а росистое утро пахло тамариском.
   И ветер был холодным.

 
   Балор спускался по центру лестницы, сопровождаемый Майаной с одной стороны и Рошем — с другой. Нагьяк отскочил и пал ниц — но я успел увидеть его выпученные глаза и пепельно-серое лицо. Должен признать, мало какое зрелище доставило мне столько удовольствия.
   Толпа взревела снова:
   БАЛОР! БАЛОР!!!
   При нашем приближении зрители расступались и падали ниц. Первыми, само собой, были жрецы, и вскоре я услышал шепот, пробегающий по цепочке: «РОШ!» Имя опередило нас, ибо толпа начала кричать еще и «РОШ! РОШ! РОШ!». Те, что сообразительнее и образованнее, должно быть, уже начали истолковывать значение того, что Балор привел с собой бога-брата. Он показывает, что помнит свой народ? Или что ему надо напомнить про его народ? Или то, что здесь будет вершиться история? Что форканские орды будут обращены в бегство? Да, то-то раздолья будет богословам — споров на много лет вперед.
   Следом за жрецами шла знать, и первыми выступали, конечно же, военачальник Арксис и Бедиан Тарпит. Оба побелели как мел, но Тарпит смотрел больше на меня, и не только из-за того, что стоял с моей стороны лестницы. Бедиан Тарпит отдал меня в рабство. Если раб сбежал еще раз и выдает себя за бога, об этом надо объявить, встав и крикнув во всеуслышание, что все представление полностью лживо, что неминуемо вызовет бурю. С другой стороны, если он продал в рабство настоящего бога, серьезные неприятности грозят ему не только при жизни, но и после смерти. Я загадочно улыбнулся ему, и он уткнулся лицом в ступени.
   Балор остановился.
   — Военачальник!
   Арксис, шатаясь, опустился на колени, но не смог выдавить ни звука. Даже если он и знал Джаксиана Тарпита в лицо, он вряд ли мог узнать его в шлеме, под которым нельзя было разглядеть ничего, кроме глаз и бороды. В Занадоне наверняка тысяча таких же бород, но нет ни одной другой пары таких глаз. Арксис не мог не понять, что перед ним не его внук.
   — Снаряди повозки! — приказал Балор. — Все колеса, что есть в городе. Нагрузи их провиантом, оружием и доспехами да призови всех лекарей, каких сможешь найти. Отошли их нашим союзникам. Когда повозки вернутся, нагрузи их и пошли снова.
   Арксис несколько раз пошевелил губами и сделался еще бледнее.
   — Боже!
   Бедиан Тарпит поднял голову и, не веря своим глазам, смотрел на этого нежданного Балора. Он один во всем городе должен был знать, кто стоит в этих доспехах.
   — А кто заплатит? — взвизгнул он.
   — Ты заплатишь! — От божественного гнева, казалось, содрогнулся весь храм. — Завтра мы разгромим форканцев. Ступай и отвори двери своих амбаров, Бедиан Тарпит! Ступай и установи цену на хлеб такой, какой была она в это же время год назад. Ну!
   Тарпит поднялся на ноги. На мгновение мне показалось, что он начнет спорить, ибо он попытался расправить плечи. Но то ли он разглядел бога под обличьем сына, то ли понял, что сопротивление в таких обстоятельствах подобно смерти, ибо жрецы растерзают его на части… Он послушно поклонился и побрел вниз по лестнице, ссутулившись, как древний старик.
   Балор снова обратил взор на мертвенно-бледного военачальника.
   — Окажи нашим союзникам всю потребную им помощь, ибо они понадобятся нам. Все, что они попросят, дай им и не проси ничего взамен. Сегодня битвы не будет. Собери их вождей, ибо мы хотим говорить с ними.
   Арксис, шатаясь, побрел по бесконечной лестнице следом за Тарпитом.
   Это была весьма впечатляющая демонстрация божественной мудрости. Разумеется, ни о какой битве сегодня не могло быть и речи — кто будет сражаться по колено в грязи? Даже мелкий бог вроде Роша мог догадаться об этом.

 
   Ну и каково это — быть богом?
   В первую очередь это очень утомительно. Приходится все время улыбаться одной и той же загадочной улыбкой. Порой становится не по себе — при мысли, что ты абсолютно наг, особенно когда в толпе окружающих тебя смертных много красивых девушек. Приходится почти все время молчать, что мне показалось особенно невыносимым. Приходится все время бояться того, что все отчаянно хотят от тебя чего-то. Приходится стоять рядом с Балором и смотреть.
   Конечно, ведь История всегда следует за Войной.
   Никто не спорил с ним, и — насколько я могу судить — он не сделал ни одной ошибки. Если вам хочется верить, что Джаксиан Тарпит просто исключительно сильный человек с неплохими актерскими данными, мне мало что есть привести в доказательство обратного.
   Был, конечно, инцидент с Львиногривом, который и убедил меня. Он знал вещи, которых никак не мог знать. И раз или два за этот долгий день я стал свидетелем других неожиданных проблесков — особенно когда вожди беженцев пришли поклониться своему новому командующему.
   Пожилого царя Форбина он решительно отверг даже раньше, чем объявили о его приходе.
   — Уберите этого! — прорычал он, ткнув в дверь пальцем в металлической перчатке. — Что толку нам от дрожащего труса, доспехи которого насквозь проржавели от мочи? Уберите его и приведите нам крепкого сына его — того, что косоглазый!
   Коренастый парень с косящим левым глазом протолкался через толпу и преклонил колена перед богом войны.
   — Вот ваш предводитель, — объявил Балор, и парень расплылся в улыбке гордости и восхищения, а с ним и все остальные представители Форбина.
   И посланники Полрейна…
   — Царевич Обелиск? — скептически хмыкнул Штах. — С каких это пор в роду Пуэльтинов завелись царевичи?
   Сильно покраснев, коленопреклоненный воин пробормотал что-то насчет царской семьи, полностью перебитой при Гизате.
   — Смотри, чтобы твой придворный чин не рос быстрее, чем слава воина, — посоветовал бог, и все присутствующие ухмыльнулись.
   Когда полрейнцы собрались уже уходить, Штах поманил к себе того самого Пуэльтина Обелиска. Воин с опаской приблизился. Это был рослый, грозного вида человек; не будь рядом бога, он казался бы здесь главным. Только я расслышал то, что случилось за этим.
   — Сегодня в твой отряд запишется человек по имени Ториан.
   — Ториан, Боже? — Мужественное лицо воина просветлело от радости. — Львиногрив? Значит, это правда, что он спасся?
   — Львиногрив погиб. Это самый обыкновенный Ториан. Ты направишь его в самое опасное место.
   Обелиск покорно кивнул, больше ничего не спрашивая.
   Но остальная часть дня прошла скучно.

 
   Этой ночью я как гостящий бог спал со всеми удобствами в храме. Верховная жрица послала прислуживать мне очень хорошеньких послушниц. По древнему закону, да и по естественному влечению жрица не может отвергать бога. Однако оставалась еще проблема обязательств перед будущим ребенком — дара, которым бог должен наделить своего смертного отпрыска. Неохотно решил я, что выбирать любимчиков будет несправедливо. Весьма неохотно!
   Уже тогда я понимал, что не смогу долго выдержать эти божественные штучки.
   Еще я обнаружил, что богам не снятся сны.
   В самом деле, что может сниться богу?

 
   На самом верху надвратной башни расположена смотровая площадка с низким парапетом. Там, в холодных лучах рассвета, стояли, глядя на то, как Балор выступает со своим войском из Занадона, верховная жрица Саньяла и бог истории. Цокали копыта, лязгала бронза. Трубы и барабаны сотрясали воздух. Распевая свои боевые песни, юные смельчаки маршировали, высоко подняв головы. Они нисколько не сомневались в предстоящей победе, ибо кто может победить их, если их ведет на бой сам бог войны? И возможно, они помнили еще и то, что бог истории смотрит на них.
   Должны бы помнить — такое не забывается. Стоя на такой высоте, я чувствовал себя очень и очень неуютно. Когда войско вышло наконец за городские стены, все вернулось в норму — они удалялись спиной ко мне, но все время, пока они маршировали по Большому Проспекту, я старался сам держаться спиной к ним. Жаль, что парапет был недостаточно высоким, чтобы… в общем, жаль, что он не был выше.
   И кроме того, мне свело скулы от непрерывной загадочной улыбки.
   Все городские стены, насколько хватало глаз, были усеяны женщинами и детьми. Я горько сожалел, что не настоял в свое время на набедренной повязке, как бы это ни противоречило традиции. Я мог бы догадаться о последствиях, когда Старший Братец Кразат принимал решение.
   Но это был мой единственный шанс поговорить наедине с Саньялой, то есть с Шалиаль Тарпит.
   — Вы больше не сомневаетесь? — спросил я.
   Она искоса посмотрела на меня из-под длинных ресниц.
   — В чем, Боже? В победе? Ни капельки!
   — Я думаю, в победе мы все можем не сомневаться, — согласился я. — Форканцы шали перед собой саранчу, так что должны уже голодать. И отступать они могут только на запад, а даже это означает победу Занадона. Нет, я имел в виду совсем другое.
   — Тогда что же, Боже?
   — Пожалуйста, не зовите меня так! Вы знаете, что Балор на самом деле ваш брат, а я всего только меняла историй.
   — Я знаю, что ты меняла историй, Боже, но мне кажется, ты больше, чем просто меняла историй.
   — Я — это я, и всегда только я, — сердито фыркнул я. — Джаксиан… ну, Джаксиан кажется двумя разными людьми.
   — Он всегда был двумя разными людьми.
   То павлином, то каплуном, подумал я, но вслух не сказал. Она тоже молчала.
   — Конечно, — предположил я, — можно ожидать некоторой нервозности от человека, влюбившегося в собственную сестру.
   — Это не я! — резко сказала она. — Это все отец. Джакс был совсем мальчиком, когда уехал отсюда. И всю его взрослую жизнь отец был для него чем-то вроде далекого бога, посылающего приказы… И когда он вернулся, он снова оказался мальчиком. Нет, Боже, в этом нет моей вины! Ты, должно быть, заметил, как он заикается? Это отец со своими придирками и упреками тому причиной.