Снэульв расхохотался – он тоже видел ход мысли бывшего противника и оценил, что кулаками сумел-таки прибавить ему ума.
– Развяжи. – Он протянул Загляде руку.
Удивленно двинув бровями, она опять послушалась и развязала ему тесемку на рукаве.
Благодарно кивнув, Снэульв поднял рукав рубахи до самого плеча, согнул руку. Потом он разжал кулак и показал Спеху ладонь. Тот следил за всем этим с таким явным недоумением на лице, что Загляда тихо смеялась. Она уже поняла, что Снэульв хотел сказать. Снэульв посмотрел на нее.
– Ты будешь переводить мои слова или сама объяснишь этому… славному любимцу Всплеск и Волны, так его называл Тормод?
– Сама объясню, – сказала Загляда и обратилась к Спеху. – А это все к тому, брате мой милый, что весло на морской ладье под три-четыре сажени, не чета нашим веслам на стругах. Ты и по реке-то плавать маешься, а погляди на те весла, что Тормод приготовил, да подумай, как будешь ими ворочать по полдня. Уразумел?
Спех озабоченно скривил рот и кивнул. Ему не требовалось и даже совсем не хотелось сейчас поднимать собственный рукав.
– А теперь скажи ему вот что, – добавил Снэульв. – Сейчас его возьмут на корабль только гребцом, и то для него это будет честь. Но ему будет очень тяжело. Так тяжело, что не раз потянет броситься в объятия Ран. А вот если он будет умным и женится на сестре Маленького Тролля, то уже на другой год сможет поплыть за море на своей собственной ладье. Она будет нагружена его собственными мехами, но на веслах будут сидеть другие. А он будет смотреть по сторонам и считать серебро. Если он умеет считать хотя бы до трех.
Последнее Загляда не стала переводить. Спех с вниманием слушал эту речь, и на его лице постепенно проступало глубокомыслие. Ему не хотелось признавать правоты своего давнего обидчика, но от правоты этой было некуда деться. Тяжесть кошеля с серебром гораздо приятнее тяжести весла. Не надо быть мудрецом, чтобы это понять. И Загляда подумала, что Мансикке, пожалуй, недолго осталось ждать своего жениха.
А Снэульв снова протянул к ней руку. Он ничего не сказал, но Загляда и сама догадалась. И пока Спех обдумывал советы, она старательно завязала тесемку на рукаве Снэульва.
В начале месяца зарева[214], в самый Велесов день[215], посольство князя Вышеслава отправилось в далекий путь. Провожать их собралось множество народу из Ладоги, из поселений волховского пути, даже из Новгорода: слишком много людских судеб зависело от успеха посольства. Караван из пяти ладей отошел от Олеговой крепости и направился вниз по Волхову, впервые со времен набега тревожа Ящерово ложе. Столб густого дыма поднимался им вслед со двора святилища в Велеше, благословляя в дорогу.
Так началась осень 997 года, несчастливого и для южных, и для северных русских земель. Но, как скажут на Руси позже: «Зла бегаючи, добра не постигнута; горести дымные не терпев, тепла не видати. Злато бо искушается огнем, а человек напастми; человек, беды подъемля, смыслен и умен обретается. Аще кто не бывал во многих бедах, несть в нем вежества»[216].
Глава 8
Проводив посольство, князь Вышеслав не торопился уезжать из Ладоги. Княщина, как видно, пришлась ему по душе. Не чванясь родом и званием, он не сторонился простых людей и, к удивлению боярыни Ильмеры, целыми днями сидел среди дружины в гриднице, как привык с самого детства. И нередко рядом с ним сидел Тормод. Молодому князю полюбились его рассказы и предания, он с удовольствием слушал, часто посмеивался, но не пропускал мимо ушей мудрости старого норвежца. Он даже старался запоминать слова северного языка и однажды позвал Тормода с собой в Новгород.
– У меня тоже есть нужда в добрых кораблях! – сказал ему Вышеслав. – И я хочу наконец научиться понимать язык моей матери. Не возьмешься ли ты меня обучать? Видно, от вашего племени никуда здесь не деться, – со вздохом добавил молодой князь, и Тормод с лукавым сочувствием закивал.
– Это сказано мудро! – одобрил норвежец. – Но добрые корабли для тебя я лучше буду строить здесь, поближе к морю. Ехать в Новгород мне… э, Бьерк-Силвер, как лучше сказать?
– Помилуй, княже, не лишай меня отца названого! – ответила вместо него Загляда. – Эйрик и то смиловался.
– А мы и тебя возьмем! – весело предложил Вышеслав. – Как же такую красавицу оставить!
Загляда смутилась, а Тормод подумал, что теперь все наоборот. Эйрику ярлу нужен был корабельный мастер, и поэтому он хотел взять с собой девушку; конунгу Висислейву нужна девушка, и поэтому он хочет взять с собой старого Белого Медведя.
– Послушай, что я тебе расскажу! – Тормод тронул Вышеслава за локоть. – Эта старая повесть, но в ней много пользы для конунгов. В ней говорится о Харальде конунге. Он жил пять или шесть поколений назад и был славнейшим из всех конунгов в северных странах. Харальд конунг послал своих людей привезти к нему одну девушку – ее звали Гюда, она была очень красивая и очень гордая. Но Гюда ответила, что для нее мало чести ехать к конунгу, у которого земли всего ничего.
«Вот если бы нашелся конунг, который подчинил бы всю Норэйг, к такому я пошла бы с радостью, – сказала она. – Если Харальд конунг сумеет это сделать, тогда я стану его женой».
Гонцам ее ответ показался дерзким, но их было мало, и они не могли увезти ее силой. Пришлось им вернуться к конунгу ни с чем и передать ему ее ответ.
«Эта дева дерзка и неразумна, – сказали они конунгу. – Ты должен послать за ней большое войско и привезти ее к себе с позором».
Но Харальд конунг ответил:
«Мне не за что мстить ей. Скорее я должен быть ей благодарен. Удивительно, что мне самому не пришло это в голову. Я подчиню себе всю Норэйг и буду править в ней один, как конунги свеев и данов!»
И он дал обет не стричь и не чесать волос, пока не подчинит себе всю Норэйг, и за это его прозвали Харальд Косматый…
Слушая Тормода, Вышеслав смотрел на Загляду и думал, что если бы она потребовала от него какого-нибудь подвига в награду за свою любовь, он бы тоже многое сделал. Вот только объединять всю Русь ему не придется – она и так вся в руках его отца, киевского князя Владимира. Нет на свете другой такой огромной державы, как Русь, раскинувшаяся от Варяжского до Греческого моря!
А Загляда думала, какие странные девушки в северных странах. Если эта Гюда любила конунга, то зачем ей вся Норэйг? А если нет – то разве земля и подати сделают его лучше? Конечно, в любви богатого конунга больше чести. Но сама Загляда, думая о Вышеславе и Снэульве, о чести и любви, не колебалась в своем выборе.
Поймав взгляд Вышеслава, она поспешно отвернулась. Она замечала, конечно, что нравится ему, и старалась поменьше попадаться ему на глаза. В Вышеславе не было ничего плохого – просто Загляда уже нашла свою судьбу, а чужой ей было не нужно. Она была лишена глупого тщеславия, ей ничуть не льстило, что ее любит князь, а было неловко, словно она кого-то обманула.
В гридницу шагнул один из новгородских гридей, разыскал взглядом Вышеслава и махнул кому-то шапкой, обернувшись:
– Здесь князь!
– Вот снова гости! – сказала Ильмера, входя из сеней. – Ни в кои веки прежние к нам столько гостей не хаживало. Тебя благодарим, княже!
– Да, должно быть сии люди ищут конунга, – сказал Тормод. – Ни один конунг не может отдыхать от своих забот так долго. Смотри – люди скажут, что вместо дел ты любишь сидеть среди женщин!
– Пусть попробуют! – с небрежностью уверенного в себе человека ответил Вышеслав.
Через порог шагнул новый посадник, Креплей, из старой черниговской знати, присланный князем Владимиром на место Дубыни. Это был еще молодой человек, лет двадцати восьми, плотного сложения, с густой темно-русой бородой и упрямым выпуклым лбом.
– День тебе добрый, княже! – Креплей снял шапку и поклонился. – Здоров ли ты? Дозволишь войти?
– Здоров, благодарю! – ответил князь. – А войти – не я здесь хозяин. У Ильмеры Столпосветовны спрашивай. Что за дело?
– Пришли ко мне на двор чудины, – ответил тот, потряхивая в руке шапку, чтобы стряхнуть с нее капли дождя. – Жалуются на воеводу, – добавил он, значительно поглядев на Ильмеру. Взгляд его говорил: «Хоть твой муж и божьим судом оправдался, а все же веры ему – на полушку[217]!»
Ильмера поняла его взгляд и обиженно поджала губы. Но затевать заново старый спор ей не хотелось: теперь уже ее мысли были заняты ребенком, которому предстояло появиться на свет через несколько месяцев.
А князь Вышеслав скривился от слов посадника, словно набил полон рот кислющей клюквы. После новгородской истории со смертью Сури всякие жалобы чудинов наводили на него тоску.
– Чего же хотят? – отрывисто спросил он, мучась желанием приказать гнать жалобщиков взашей.
– Говорят, что не свое взял, обидел целый род, – ответил Креплей. – Я так помыслил, что коли здесь по счастью князь, то пусть он и рассудит. Изволишь, княже, чудинов выслушать или нам велишь сие дело рассказать?
– Сами пусть и расскажут, коли в такую даль из лесов в распутицу волочились! – сказал Вышеслав. На его красивое лицо легла легкая тень: он уже научился не доверять словам бояр.
Оправив пояс, он выпрямился и чуть подался вперед, готовясь слушать. В этот миг им можно было залюбоваться: он был статен и величав, его лицо приняло выражение княжеской строгости и внимания – это был настоящий князь, светлый и грозный, несмотря на юные годы, – сын Владимира, внук Святослава, потомок Дажьбога!
Позвали жалобщиков. Едва увидев их, Загляда ахнула и закрыла рот рукой: у порога кланялись Тармо, Кауко и Тойво. Невольно Загляда подалась к Тормоду и вцепилась в его плечо. На миг у нее мелькнула мысль, что чудской старейшина явился за ней, но Загляда прогнала ее как заведомо нелепую: род Тармо не имел на нее ровно никаких прав и жаловаться князю на ее побег не мог.
Чудины кланялись князю. Видно, участь Сури не совсем отбила у них охоту искать княжьего суда.
– Мы пришли искать правды у тебя, княже, – заговорил Тармо, когда Вышеслав узнал, кто он такой, и спросил о цели его прихода. – Видят боги, наш род терпел немало обид от руотсов. Летом купец Гуннар Хирви пытался украсть моего сына – Тойво.
Обернувшись, он указал на сына. Тойво шагнул вперед и поклонился. Князь глянул на него и перевел взгляд на Тармо, ожидая продолжения. Тармо заговорил дальше, а Тойво стоял позади и недобро поглядывал исподлобья на новгородского князя: лицо его и волосы, говорившие о родстве с племенем свеев, будили в душе чудина прочно укоренившуюся неприязнь.
– Добрые люди спасли моего сына, – говорил тем временем Тармо. – Но Оддлейв ярл украл моего племянника – сына моего брата Кауко. Его имя – Ило, ему только пятнадцать лет. Руотсы давно приманивали его своим колдовством, и вот он исчез из нашего поселка. Мы искали его, мы оплакивали его – мы думали, что он пропал в болоте или попал в зубы зверям. А недавно торговые люди сказали нам, что видели нашего Ило в дружине Оддлейва ярла. Пусть воевода отдаст его назад.
– Вот какая повесть! – сказал Вышеслав, выслушав его. – В разных винах ярла винили, а чтоб людей красть – не было еще!
– И быть не могло! – гневно воскликнула Ильмера. – Пусть отсохнет язык, который смеет обвинить в таком моего мужа! Я знаю, княже, о ком они говорят. Оддлейв ярл принял в свою дружину отрока по имени Ило, чудина родом, но он пришел по доброй воле и на службу просился сам! Он сам поклялся, что ушел из рода! Есть у них хоть один видок, будто отрока силой привезли и против воли держат?
Вышеслав посмотрел на Тармо:
– Что скажешь? Есть у тебя видоки?
– Сила, которой увели моего племянника, – не простая сила! – ответил тот, готовый к такому вопросу. – Нашего отрока давно околдовали – он уже много лет ходит с руотсами.
– Много лет? – Вышеслав приподнял одну бровь. Этому он научился у отца – увидев такой знак княжеского недоверия, просители робели. – Чужие люди вашего отрока годами приваживают, а вы и не чешетесь! Давно бы созвали своих кудесников да чужое колдовство прогнали. А вы вон когда спохватились – когда поздно было.
– Мы прежде могли прогонять чужую ворожбу – мать его сама знает тайные слова. Но здесь был Ерик – а он есть сильный чародей, сильнее всех других. От его глаз наш Ило забыл свой род и дом.
– Так он и в набег здесь был? Как же Ерик его в полон не взял?
– Взял! – воскликнула вдруг молчавшая до того Загляда.
Все обернулись к ней, на лицах чудинов отразилось изумление, Тойво не сдержал возгласа. Но Загляда уже не боялась: у нее больше не было сил слушать, как Тармо порочит Оддлейва ярла.
– Прости меня, княже, что я на твоем суде говорю, – взволнованно продолжала Загляда, поднявшись с места.
Веретено она уронила, и оно выкатилось почти на середину палаты, словно укор женщине, которая вмешивается не в свое дело. – Мне не по чину здесь речи держать, да и за глаза напраслину возводить Перун не велел!
– Говори, что знаешь! – с улыбкой позволил Вышеслав.
Ему было очень приятно глядеть на Загляду и слышать ее голос, и неважно, где и когда это происходит. Гриди подтолкнули друг друга локтями, бояре переглянулись, а посадник нахмурился.
– Я, княже, все про Ило знаю. Он уже давно своему роду неподвластен. Ериковы люди его в полон взяли. И не видать бы его больше родичам, если бы его не выкупили. Выкуп за него другие люди платили, а не родичи, и род над ним больше не властен!
– Кто же за него заплатил? – спросил посадник.
– Я! – смело ответила Загляда. Она не хотела бы рассказывать о своем участии в этом деле, но как довод это годилось. – Вернули они мне четыре гривны? Не вернули. Так о чем жалуются?
– Сколько лет, говорите, отроку вашему? – спросил Вышеслав у чудинов. – Пятнадцать? Немало – уже жениться можно. Кабы дитя неразумное у вас увели – иной был бы разговор. В пятнадцать годов вольный человек сам за себя отвечает. А коли про выкуп правда – так и вовсе никакого разговора. Не уберегли вы своего родича, выкуп за него не вернули – хозяева ему теперь не вы. А коли отрок хочет моему отцу служить – уж не я ему мешать стану.
Князь откинулся назад, прислонился к бревенчатой стене, показывая, что все сказал. Его гриди подтолкнули чудинов к выходу Кланяясь без благодарности, со злобой на лицах, те попятились из палаты. А бояре снова переглянулись.
– Тяжела княжья шапка! – весело вздохнул Вышеслав, когда дверь за жалобщиками затворилась. – И здесь не дадут покоя. Что, матушко, сильно сии чудины с варягами раздорились?
– Ой сильно, княже! – Ильмера покачала головой, все еще хмурясь и сердясь на Тармо за наветы на Оддлейва. – Из-за мехов с купцом бранились, потом сына у старейшины украли, да Милута на Гостином Поле вызволил его.
– Вот как? – И взгляд Вышеслава снова охотно обратился к Загляде.
– А после сватались они к девице, – Ильмера кивнула на Загляду, – да отворот получили. Саму ее у себя в веси против воли держали, а отрок тот, Ило, ее вызволил да к отцу привел, да и сам к родичам не вернулся – вот они и злятся.
– Сватались к тебе? – удивленно-негодующе воскликнул Вышеслав. – Против воли держали? Да как они смеют еще на глаза мне являться? Знал бы… да я их в поруб!
– Не горячись, княже! – вмешался Приспей. – Чем с чудинами браниться, ты бы о деле подумал. Здешняя-то чудь еще смирна. А вот…
Вышеслав махнул рукой, прерывая кормильца. Он и сам не раз уже вспоминал о злосчастном, дважды прерванном походе на Заволочье. Давно пора было довести дело до конца. Вышеслав помнил об этом, но ему слишком не хотелось оставлять Ладогу и Загляду. Куда она денется, чудь заволочская? Уже больше полувека новгородские сборщики дани потихоньку проникали туда, опутывали Заволочье погостами[218]. Заволочье будет в данниках русского князя так же, как Приладожье. А этой осенью или через год – что за важность?
– Медлить-то, княже, не годится! – продолжал Приспей. – Что с Ладогой сталось – всяк день видим, глазам тошно. Строить ее надобно заново, городище ставить новое, крепкое, не чета старому. Людей надобно селить, кормить погорельцев. А на какие полушки? Без дани заволочской никак нельзя. Самое важное дело это ныне. Вот и решай.
Кормилец замолчал. А Вышеслав подавил вздох и оправил пояс. Возразить ему было нечего, и приходилось принимать решение. Единственно возможное сейчас.
– Коли так, то пора в стремя вступать! – сказал он, помедлив и собравшись с духом. И отдых, и девичьи глаза, видно, не для князей.
– У меня есть просьба к тебе, княже! – сказал Оддлейв ярл. – Покажи, что ты не на словах веришь мне. Возьми с собой часть моей дружины. У меня немало умелых воинов. Твой поход будет трудным, а в битве никогда не кажется, что у тебя слишком много войска.
Посадник Креплей снова нахмурился. Вышеслав нерешительно посмотрел на Приспея. Ему не хотелось так скоро после божьего суда отказывать Оддлейву в доверии. Но в глубине души жило сомнение: а если и в походе возникнут трудности, не покажется ли Оддлейвовым варягам, что «они ничего не могут сделать»?
Кормилец пришел ему на помощь.
– Погоди, воевода! – сказал он Оддлейву. – У тебя у самого воев – не как звезд на небе, чтоб в чужие походы раздавать! Понадобятся еще самому – полюдье[219] не за горами!
Оддлейв не ответил. Он понимал, что эта речь вызвана не заботой о нем.
– Поедем на лов со мной! – позвал его Вышеслав, чтобы немного загладить обиду. – У вас тут ловы хороши, а мне в поход припаса нужно много!
– Благодарю тебя, княже! – Оддлейв поклонился. – Это большая честь для меня!
Лицо его было непроницаемо, но в голосе слышалась легкая насмешка.
По дороге до Чудского конца Тармо был молчалив и хмур. Он и не надеялся особенно на помощь князя, затаив вражду еще со смерти Сури. Тойво молча шел рядом с ним, закусив губу и что-то напряженно обдумывая. На дворе, когда Кауко вошел в дом, он задержал отца.
– Видно, князь не больше друг нам, чем руотсы, – тихо сказал он. Тармо обернулся, по голосу сына поняв, что тот говорит не ради облегчения сердца. – Не годится нам, отец, оставить такую обиду.
– Что ты задумал?
– Тебе понравится то, что я задумал. Князь Вышеслав узнает, как опасно предавать тех, кто был верен ему.
Княжеская ближняя дружина собралась на лов с самого утра. Для похода, хотя бы на первое время, требовалось много вяленого мяса, и Вышеслав повел с собой несколько сот человек. Всем ближним чудским родам было велено идти в загонщики. Еще до рассвета Ладога наполнилась топотом множества копыт, лаем собак, выкриками, звуками рогов.
Оддлейва ярла Вышеслав позвал ехать вместе с собой. Молодому князю было немного неловко оттого, что он не доверяет Оддлейву и не умеет этого скрыть. Прямодушному и правдивому Вышеславу очень тяжела была княжеская обязанность хитрить и скрывать свои чувства. Иной раз он даже жалел, что родился сыном князя, а не простого воина, и жизнь его порой так сложна и запутана, требует читать чужие мысли, угадывать побуждения и принимать решения, которыми кто-то наверняка останется недоволен. Ему больше нравилось, когда все вокруг дружны и согласны, но бывает ли так?
В лесу Вышеслав скоро забыл обо всем. Шум леса, лай собак, звуки охотничьих рогов, предвкушение схватки со зверем прогнали из его мыслей все неприятное. Его большая дружина разделилась на много маленьких отрядов и рассыпалась по огромным лесным просторам в поисках добычи. Князь Вышеслав с десятком гридей расположился возле выхода из дубравы, где отлеживалось после ночной кормежки кабанье стадо.
Поблизости был и Оддлейв ярл со своими людьми. Он взял с собой немного воев, с десяток, словно хотел молча укорить Приспея за его подозрения. Оддлейв держался с князем спокойно и дружелюбно, но Вышеславу мерещились признаки обиды в его серых глазах и в негромком голосе.
С рогатиной наготове Вышеслав ждал, когда на опушке дубравы покажется секач, вожак стада, а за ним свиньи с поросятами. Где-то далеко, за деревьями, кричали и колотили по стволам палками загонщики-кличане из чудинов. Они были далеко, но кабаны, поднятые шумом, должны были вот-вот выбежать из дубравы.
Не сводя глаз с опушки, Вышеслав забыл обо всем на свете и ничего вокруг себя не видел. И вдруг вокруг него свистнуло разом несколько стрел. Поймав ухом знакомый звук, Вышеслав не сразу понял, что это такое. Несколько человек вокруг него попадало на землю, кто с криком, а кто молча, пораженный насмерть. В двух шагах от Вышеслава лежал на земле боярский сын Мирослав со стрелой в шее.
Вышеслав не успел опомниться, как тут же рядом треснули ветки, прошуршала листва, кто-то невидимый прыгнул на него из-за дерева с занесенным ножом. Вышеслав не успел ничего сообразить, но его тело, закаленное многолетними уроками, сообразило быстрее головы. Отпрыгнув, Вышеслав выставил вперед рогатину, приготовленную на кабана. Откуда ни возьмись, на него набросилось несколько чудинов; у двух были мечи, у одного – секира. Вышеслав оттолкнул одного острием рогатины, успев заметить, как на плече нападавшего показалась кровь. Но тут же другой секирой срубил наконечник рогатины. Оставшись безоружным, Вышеслав сильно толкнул одного из чудинов ратовищем в живот, бросил его, отскочил и мгновенно выхватил меч.
Вокруг него раздавался звон оружия, треск щитов, крики ярости и боли. Неведомо откуда взявшийся большой отряд напал на малую дружину Вышеслава, так что на каждого пришлось по несколько противников. Краем глаза Вышеслав успел заметить, как в десятке шагов от него бьется Оддлейв ярл. Не имея щита, варяг держал меч обеими руками и рубил направо и налево. Как говорят, никто не ждал ран там, где он находился, – его меч поражал насмерть. И лицо его было так же невозмутимо, как всегда, только губы сжаты плотнее.
Рядом с Вышеславом послышалось движение, короткий вскрик, железо ударилось о железо над самой его головой. Вышеслав обернулся: кто-то из варягов вовремя прикрыл его от удара. Молодой высокий свей с длинными светлыми волосами подхватил с земли маленький чудской щит, оброненный кем-то из раненых, и теперь он пришелся кстати. Меч чудина застрял в щите, а свей резким движением вырвал оружие из рук противника и отбросил его в сторону. Быстро обернувшись к Вышеславу, он крикнул что-то на северном языке. Глаза его блестели одушевлением и радостью битвы. Вышеслав понял только одно слово: «бродир» – «брат». Кто-то из чудинов кинулся на него с копьем, свей мгновенным ударом снес копью наконечник и прыгнул, оказавшись за спиной у Вышеслава.
А чудины с криками сбегались к ним. В простой одежде князя было нелегко отличить от его гридей, но теперь, когда он повернулся лицом, его узнали. Сразу два противника выскочили из-за стволов перед князем: у одного было копье, у другого секира. Вышеслав бросился на них сам, слыша, как за его спиной рубится длинный свей. И он не боялся за свою спину, веря, что варяг прикроет его.
Из-за густоты леса трудно было увидеть, что делается вокруг, много ли противников, как отбиваются свои? Каждый, казалось, был один со своими врагами, и только шум, доносившийся со всех сторон, позволял кое-как определить размах битвы. И по долетавшим крикам Вышеслав слышал, что новгородская дружина начинает теснить нападавших. Кто-то сумел протрубить в рог, и почти тут же ему ответил из-за деревьев другой рог: ближайший отряд, бросив дичь, шел на помощь. Один за другим чудины, роняя оружие и зажимая ладонями раны, отскакивали от опушки и пропадали за деревьями.
– Все! Они бежали! Они бежали, гнусные лесные хорьки! – вопил Ило, прыгая на месте.
Его волосы стояли дыбом, глаза горели, на лице было бурное ликование, которое мало кто видел у хитрого Маленького Тролля. На клинке его меча блестела свежая кровь.
Прыгая и кривляясь, он осыпал бежавших руганью и насмешками на всех трех языках, которые знал. Новгородцы и варяги, утирая лица и зажимая раны, уже смеялись, глядя на него.
И вдруг тихо свистнула стрела, и звука ее почти не было слышно за шумом ветра в листве. Никто его не услышал – но все вдруг увидели, что Маленький Тролль вдруг замер, вытянувшись, на лице его издевательская радость вдруг сменилась удивлением. Какое-то мгновение он будто бы завис в воздухе с поднятыми руками, а потом разом опрокинулся назад и упал на мох, присыпанный первыми желтыми листьями. В груди его торчала стрела.
Быстрее молнии к нему кинулся Кетиль, тронул стрелу, перевернул тело подростка – железный наконечник с зазубринами был виден в середине спины. Положив его к себе на колено, Кетиль быстро обломал оперение стрелы и за наконечник вытянул ее из тела. Новгородцы столпились вокруг. Все здесь были опытные воины, но это неожиданное завершение внезапной битвы потрясло всех.
За деревьями послышался шорох листвы и коры. Несколько человек кинулось туда.
– Чудин! Лиходей! На дереве! – закричали оттуда. – Вон он, собака!
На высоком дереве сидел, притаившись среди густой листвы, человек. Снизу была смутно видна его фигура в кожаной одежде, блеск ножен на поясе и лук.
– Это он! Он стрелу пустил, гад! А ну слазь! – негодующе кричали новгородцы.
Кто-то схватился за лук, но Оддлейв крикнул:
– Не стрелять! Снимите его живым!