– Я тебе говорю – мы зашли не туда! – остановившись посреди улицы, Лейв огляделся. Он никак не мог связать вид этих полупустых улочек с тем, что видел здесь в первый день набега. – Нам надо было от того двора с рыжей лошадью повернуть направо. Придется идти назад.
– А я тебе говорю – мы правильно идем! – уверенно и с некоторым раздражением отозвался Хельги. – Я помню, как мы тогда шли от берега. Просто они тут все понастроили заново, и ты не узнаешь дороги.
– Ну, смотри! – Лейв пожал плечами. – Я бы на месте здешних людей поставил святилище заново. Кристус не очень-то хорошо их берег. Тогда мы сразу бы его нашли.
– Ты придумаешь! – Хельги усмехнулся. – Тогда наше золото нашел бы кто-нибудь другой. И мы остались бы на всю жизнь такими же голодранцами, как сам Сенный Гуннар.
Проходящая мимо женщина оглянулась на двух рослых варягов. Ладожане поуспокоились за прошедшие месяцы и перестали бить всех варягов без разбору, но косились на них с недовольством. Женщина была молода и недурна собой, и Лейв проводил ее глазами, даже улыбнулся. Она была отчасти похожа на Загляду.
Хельги дернул побратима за край плаща:
– Пойдем, хватит тебе пялить глаза на девок. Попомни мои слова – тебя это до добра не доведет.
– Удивительно, что она уцелела… – пробормотал Лейв, вспомнив набитые пленницами корабельные сараи.
Два побратима шли по узкой кривой улице Околоградья. Здесь основательно прошелся пожар. Много виднелось новых изб, ровных тынов, где бревна еще не успели потемнеть от времени. Но кое-где, как черные провалы выбитых зубов, зияли угольные пустыри. Соседние, более удачливые дворы понемногу прихватывали их землю, так что в иных местах недостающий двор уже и не сумел бы втиснуться на старое место.
– Вон туда повернем, и там будет это святилище, – сказал Хельги. – Сенный Гуннар, конечно, был сильно пьян, но я – гораздо меньше.
– Если он не придумал все это… – проворчал Лейв. Они свернули на другую улочку. Какой-то мужик вдруг остановился прямо посреди дороги и вытаращил глаза на Хельги. Лицо мужика было морщинистым, в неряшливых волосах и бороде белела седина, и весь он был как-то скрючен на правый бок, стоял, опираясь на кривую клюку. Побратимы хотели его обойти – то ли пьяный, то ли полоумный. А мужик вдруг крикнул:
– Эй! – и ткнул в Хельги пальцем, как будто хотел проткнуть насквозь.
Его морщинистое лицо налилось кровью, глаза из удивленных сделались бешено-страшными. Лейв и Хельги разом вспомнили, как опасно им появляться в Ладоге меньше чем через год после набега. Почему же они вспомнили об этом только теперь?
– Он, лиходей! – орал мужик, кашляя от натуги и волнения. – Я тебя на дне морском узнаю, гад! Держи его! Держи!
Не понимая слов, побратимы поняли, что дело плохо. А народ сбегался со всех сторон, ни вперед, ни назад они пройти уже не смогли бы. Мужик из толпы кинулся на них с занесенным колом; отскочив и встав под тыном спина к спине, побратимы выхватили мечи.
Не зря оба викинга провели в походах и битвах почти половину своей жизни, которая у них обоих еще не насчитала тридцати лет. Мечи в их руках были разящими молниями, и мужики, вопя, бранясь и размахивая всевозможным оружием, не могли подойти к ним близко. Кто-то приволок рогатину, но Хельги сильным ударом отрубил ей наконечник и перебил пополам ратовище, когда его попытались достать им. В руках рыжеволосого парня появился лук, стрела свистнула мимо плеча Лейва. Следующую он успел отбить мечом, третья задела ему бедро, пока он отбивался от кузнеца с секирой. Мужики валили толпой, один за другим, не видно было никакого просвета.
«Эйт син скаль верр дейя» – один раз должен умереть каждый. Лейв и Хельги готовы были принять смерть здесь, раз уж так распорядилась их общая судьба. Не зная языка словен, они не понимали, что кричат люди вокруг них.
– Живыми берите, живыми! – требовал высокий худой старик. – Порешить успеем! Пусть скажет сперва, куда моих детей увезли!
– Пусть выкуп платит! – кричал кто-то еще.
А число раненых подходило к двум десяткам. К бранным выкрикам примешались удивленные: варяги были живыми людьми, о чем свидетельствовала красная живая кровь из их ран, но силы их, казалось, не имели предела. Светлые волосы их взмокли и прилипли к высоким лбам, они дышали тяжелее и чаще, но удары их мечей были так же быстры и сильны.
– Колдовство! – то здесь, то там вспыхивали крики. – Смотри, ровно железные! Так их не взять!
Еще один отрубленный наконечник копья отлетел в сторону и ударил кого-то по голове. Лейв и Хельги рубили и рубили без конца, бородатые лица противников сливались в их глазах в одно сплошное пятно, в море, которому не будет конца, и только взмокшая спина побратима казалась последним островком.
И вдруг тяжелая пространная рыбачья сеть из пеньки слетела откуда-то сверху. Грузила из глиняных черепков осыпали, как каменный град, один ударил Лейва по голове с такой силой, что чуть не лишил сознания. Руки, мечи, голова, даже ноги – все вмиг опуталось и ослабело. Толпа торжествующе заревела. Побратимы бешено дергались, рыча от бессильной ярости и отчаяния, а десятки рук торопились запутать их в сеть, не потрудившись даже отнять мечи. Но оружие стало бесполезным: нельзя было шевельнуть даже пальцем, и привычная рукоять меча была судорожно сжата в кулаке, как у мертвого.
Милута сидел у боярыни Ильмеры, рассказывая ей об увиденном в дальних краях, Загляда рядом возилась с маленьким сыном боярыни, которому уже исполнилось три месяца.
Вдруг в сенях послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и в гридницу вбежал Лейв. При виде его Загляда ахнула: он выглядел возбужденным и потрепанным, как после битвы, повязка с его лба исчезла, рубаха взмокла от пота, на бедре виднелось темно-красное пятно свежей крови.
– Лейв! Что с тобой? С кем ты дрался? – разом закричали Загляда, Тормод, Снэульв, даже Арнора.
– Твой дядька! – крикнул Лейв Снэульву, задыхаясь и сглатывая, словно бежал от самой Велеши. – Хельги! Его схватили здешние люди!
Загляда вскрикнула – сбылось то, чему она желала не сбыться. Ильмера смотрела на Лейва в изумлении, гриди с челядь бросили дела и сбежались послушать. Снэульв вскочил с места и подошел к Лейву:
– Говори толком, что случилось!
– Мы были на торгу. Потом пошли… У нас было дело в разоренных концах…
– О боги! – в досаде и ярости воскликнул Снэульв. – Мой дядька под старость лишился рассудка!
– А на улице нас вдруг окружила целая толпа. У них были топоры и копья. Мы отбивались, но нас накрыли сетью! Из этой сети не выпутался бы даже берсерк! Нас оттащили в погреб…
– Но как же ты здесь?
– Они узнали только Хельги, а не меня. Один старик там знал несколько слов по-нашему. Он сказал, что Хельги убил кого-то и должен дать выкуп. Или они убьют его. Меня отпустили за деньгами. Белый Медведь! – умоляюще воскликнул Лейв. – Пойди к ним, узнай, чего и сколько они хотят! Я же не понял почти ничего! Но Хельги… Он же мой побратим, у нас одна судьба на двоих! Я не могу его бросить, можешь ты это понять!
– Не горячись, а то тебе впору кусать свой щит! А это до добра не доводит! – успокаивал его Тормод, но и сам он был взволнован. Здесь никому не приходилось объяснять, как серьезно и плохо дело.
Снэульв в досаде кусал губы. Между ним и Хельги не было большой любви, но нельзя оставить родича в беде! А дядя по матери – самый близкий родич, какой только может быть. Матери Снэульва давно не было в живых, но ради ее памяти он готов был сделать для дядьки все, что в его силах. Но хватит ли этих сил? А если Хельги погибнет? Тогда он снова будет обязан кому-то мстить. И рухнет его шаткое примирение с этим городом, по которому он до сих пор из осторожности не ходил один. Дружба с Вышеславом и лестное прозвище Побратим Конунга не спасало его от косых взглядов в толпе, где сразу выделялось его скандинавское лицо, волосы, выговор.
А ведь дядька когда-то упрекал его в неблагоразумии – за драку с берсерком Глумом. Что сказал бы он сейчас? Что за дело повлекло их в Околоградье? Что бы это ни было – пусть пожрет его Мировая Змея[228]!
– Где это? – спросил Снэульв у Лейва.
– Ты думаешь, я знаю, как называется это место? – огрызнулся Лейв.
Он никак не мог отдышаться, руки у него дрожали. Смерти побратима он боялся больше, чем своей.
– Но ты можешь показать?
– Конечно, могу! Но кто пойдет?
– Батюшка, может, ты? – с надеждой воскликнула Загляда. После того как ее отец вернулся от конунга нурманов, она считала его способным справиться с любым трудным делом.
– Ох, Велесе-боже! – с неудовольствием воскликнул Милута в ответ. – Или мало я трудов принял? Мало мне было забот, только я до дому добрался, думал отдохнуть – так нет, сызнова беги, варяга какого-то выручай! Кто он мне – сват, брат? Что тебе до него за дело, душе моя?
– Он… он брат его матери! – запинаясь, пояснила Загляда, указывая на Снэульва. Она все еще не решалась рассказать отцу о своем давнем обручении, но надеялась на долг благодарности. – Батюшка, он же меня из чудского леса вызволил! Помоги ему, ведь родич пропадает!
На глазах ее показались слезы. Видно, рано она понадеялась, что прежние беды их миновали!
Милута досадливо сморщился, видя слезы дочери. Ему очень не хотелось влезать в кровную вражду чужих ему людей, но он уже знал, что уступит. Слезы дочери, которую он после смерти жены ценил как последнюю и главную радость своей жизни, не могли его не тронуть.
– Вот беда! – горько сказала Ильмера и знаком попросила Загляду передать ей ребенка. – Только было замирились – а тут новая напасть. Когда же это кончится?
– Никогда теперь не кончится! – пробормотал один из гридей-славян. – Раз огонь разожгли, а угли по се поры жгутся.
– Чего хотят ваши вороги? – спросил Милута у Лейва. Купец объяснялся на северном языке хуже своей дочери, но достаточно внятно.
– Я не понял. Тот старик говорил по-нашему слишком плохо.
– Пойдем что ли, потолкуем. Только выкуп за дядьку твоего я платить не буду! Хоть я тебе и многим обязан, но уж…
Милута слегка поклонился Снэульву и развел руками.
Но Загляда и тому была рада. Ей очень хотелось пойти с отцом и Снэульвом, но она понимала, что при таком разговоре ей не место. Проводив мужчин, она осталась возле Ильмеры ждать и терзаться. Она вовсе не любила Хельги, но все беды Снэульва были ее бедами. Не самое спокойное родство уготовала ей Матушка Макошь!
Милута, Снэульв и Кетиль пошли с Лейвом. Уже был близок вечер, и Лейв торопился отыскать нужное место, пока не стемнело. Следуя за ним, Милута свернул на знакомую улицу.
– Корабельный конец! – воскликнул он. – Место сие мне ведомо.
Оглядывая покосившиеся тыны и землянки на месте прежних домиков, Лейв уверенно шел вперед.
– Вот здесь! – сказал он, указывая на один из тынов. – Здесь мы бились. И уволокли потом туда.
Он показал на соседний двор, и Милута охнул:
– Велесе-боже! Да это ж двор Середы!
– Разве ты не помнишь? – Снэульв махнул рукой в сторону двора. – Ведь здесь ты наткнулся на Тормода и Березу Серебра!
– В самом деле? – Лейв удивился и заново оглядел тын и ворота. – Я не запомнил – нам все дворы казались одинаковы. Так Саглейд была здесь?
– Почему же эти люди узнали только Хельги, а тебя нет?
– Я и сам хотел бы это знать… – Лейв провел ладонью по щеке. – Может, моя борода так меня изменила? У меня тогда был шелом с наглазьями, а у Хельги без… Если это было здесь… то я могу кое-что вспомнить…
Они приблизились ко двору. Возле ворот сидело несколько мужчин с рогатинами и топорами. Завидев близко людей, они повскакали на ноги и наставили было копья, но узнали Милуту и опустили оружие.
– Ты ли это, Милута? – заговорили они. – Вот уж кого не ждали! Ты же теперь большой человек, у князей да посадников всякий день пируешь…
– Не тот большой человек, кто с князьями пирует, а тот, кто большое дело делает. Расскажите, люди добрые, что у вас за дела творятся! – сказал Милута, проходя во двор. – Говорят, вы варяга в полон взяли?
– Взяли, в погребе сидит. А этот – гляди, воротился! – Мужики кивали друг другу на Лейва, который стоял поблизости и напряженно вслушивался в непонятную речь. – Воротился! А мы думали, сбежит.
Гостей впустили во двор, они вошли в большую избу. Маленькие окошки почти не пропускали тусклого сумеречного света, и в клети было полутемно, хотя в светце горела лучина. В отсветах пламени было видно множество бородатых лиц, отблески двигались, и трудно было определить, сколько людей здесь сидит на лавках вдоль стен – казалось, что много, словно в избе собрались все уцелевшие мужчины с ближних улиц. На столе стоял один небольшой жбан из-под пива, но разговор был горячим и оживленным, как после бочонка меда. Завидев входящего Милуту, все замолчали, а Середа поднялся ему навстречу:
– День тебе добрый, друже! Каким ветром тебя занесло? Нашел и для нас часок середь княжьих дел?
Тут он увидел позади купца Лейва и двух других северян и нахмурился:
– Или ты теперь ко мне послом от сего лиходейного племени?
– Да уж, друже, хотел бы я по иному делу к тебе прийти, да судьба не велит! Стало быть, взяли вы в полон варяга?
– Взяли. Садись, коли пришел, говорить будем.
Гости уселись. Лица людей вокруг них были полны злобного торжества: ладожане столько вытерпели горя от варягов, а теперь хотя бы один из них был в их власти.
– Боги мне помогли – попал нам в руки тот самый, что меня осиротил! – говорил Середа, и Милута не узнавал в этот миг своего добродушного и приветливого когда-то знакомца. – Я его, вражину, по смерть не забуду. Он моего брата старшого убил, он и меня зарубить хотел, да боги не дали. Во сне его видел – так перед глазами и стоял. Как ныне его увидел, так и обрадовался – боги мне дали отомстить. Хотел я его сразу порешить, да люди отговорили. Надоумили выкуп с него взять. Кровь его только бы душу мою порадовала, а стариков я чем буду кормить? Я теперь не работник – на всю жизнь, вишь, кривобоким остался, и сила уже не та, а одни поскребышки. Он меня осиротил, мой род погубил – пусть теперь долги ворочает.
Люди в избе одобрительно гудели. Каждый из них мечтал получить в руки разорителей своего двора, и они завидовали Середе, которому боги дали возможность отомстить за свою семью.
– Справедливо молвишь! – согласился Милута, вполне понимавший их чувства. – Так сколько же хочешь выкупа?
– Как обычай велит. За убитого родича сорок гривен причитается, так, люди?
– Так! Верно! – заговорили соседи, удивляясь в душе, что где-то есть такие огромные деньги, на которые можно купить полсотни хороших коней.
– Сорок за голову хочешь? Сколько же выйдет?
– А вот считай – ты купец, ты обучен. Починок – раз, Неждан – два, жена моя бедная – три, сыны Починковы да дочери – еще четыре, Догада моя да Горе – еще два. Сколько вышло?
Середа загибал пальцы, перечисляя пропавших родичей, и теперь в недоумении смотрел на свои руки.
– Девять, – подсказал Милута, стараясь не показать своего огорчения. Девять раз по сорок гривен даже для богатого купца были невозможно огромной суммой. Не со всякого племени князь берет в год такую огромную дань!
– Да тебе за увечья! – подсказал кто-то.
– Да за двор разоренный!
– Да за скотину!
Кетиль тихо пересказывал Лейву содержание беседы. Лицо Лейва застывало в отчаянии, а Снэульв с трудом сдерживал желание запустить пальцы в волосы и дергать изо всех сил. Ни Оддлейв, ни даже конунг Висислейв не помогут ему собрать такую огромную сумму.
– Ну, что скажешь? – спросил Середа у Милуты. – Растолковали варягам? Заплатят? А нет – я гаду моему голову срублю да на тын повешу, чтоб другие глядели да боле к нам не ходили!
Соседи одобрительно шумели – сейчас они очень хотели увидеть голову Хельги на колу.
Милута обернулся к Лейву и Снэульву. Их лица выражали такое отчаяние, что это делало вопросы лишними.
А Лейв вдруг издал негромкий возглас, глаза его блеснули, как сталь в отсветах пламени.
– Я знаю! – воскликнул он. – Я помню! Скорее скажи ему! – Лейв показывал Кетилю на Середу, жалея, что сам не может объясниться с ним. – Спроси его – не согласится ли он вместо серебра взять одного из детей – ту девочку, которая повредила ногу!
– Ты можешь ее вернуть? – удивился Кетиль. За все те годы, что он разбирал тяжбы, ему не приходилось сталкиваться с таким случаем.
– Да, я знаю, где она. Теперь я точно помню – она была с этого двора, я ее видел там же, где была Саглейд. Скорее скажи ему – я знаю, где девочка!
От прежней невозмутимости Лейва не оставалось и следа: несколько мгновений назад его лицо было полно отчаянием, а теперь в нем пылала лихорадочная надежда. Он готов был отдать свою жизнь, но ее будет мало; так может, для уплаты пригодится жизнь маленькой девочки, о которой он иначе и не вспомнил бы никогда? Образ Загляды, как факел, осветил закоулки его памяти, она послушно показывала Лейву улицы и дворы, которые он напрасно пытался вспомнить всего лишь сегодня утром. События годовой давности стояли перед ним так ясно, словно все это было вчера.
– Что, берется платить? – спросил Середа. Он видел горячее возбуждение собеседника и понимал, что дело сдвинулось с места. Уж не про клад ли какой вражина вспомнил?
Но Лейв не помнил про клад в святилище. Видно, боги поражают бедой всякого, кто хотя бы в мыслях протянет к нему руки.
– Послушай, – Кетиль обернулся к Середе, – он говорит, что знает, где сейчас девочка с твоего двора – девочка, которая повредила ногу. Может быть, ты согласишься взять ее назад вместо серебра за всех?
– Девочка? – не сразу отозвался Середа, изменившись в лице.
Вся его злость пропала, ее сменили растерянность и неверие.
– Я не знаю, кто она ему, но она небольшая – вот такая! – Лейв показал рукой над полом. – А в волосах у нее был красный лоскут.
Середа не понял его слов, но бессмысленным взором проследил за его рукой.
– Ты можешь ее воротить? – пробормотал он и посмотрел в лицо Лейву Тот сразу понял его и кивнул.
– Скажи ему, что мне это рассказал Хельги, – обратился Лейв к Кетилю. – Что с этого двора среди других забрали девочку. Она повредила ногу еще здесь, еще до того, как пришли викинги. А на корабле она сильно расхворалась. Викинги ночевали на берегу и оставили ее у тамошних людей. Все равно как рабыня она немного стоила – ведь она хромала… Нет, Кетиль, этого не надо ему говорить. Скажи только, что я знаю, где ее найти. Если она жива… Но это в воле богов. И если я привезу ее, они должны отпустить Хельги. Все равно мне негде взять таких денег, даже если бы я очень хотел. А девочку я могу вернуть. Могу поискать…
Кетиль пересказал Середе речь Лейва. Середа слушал его, остановившимся взором глядя куда-то в темный угол. Кетиль кончил, а Середа все молчал. Скандинавы напряженно ждали: другого спасения для Хельги не было. И вдруг Середа опустил голову и спрятал лицо в загрубелых ладонях. И северяне незаметно перевели дыхание – он согласится. Несколько минут продолжалось молчание, а потом Середа поднял голову.
– Сколько тебе сроку надо? – хрипло спросил он, не глядя на Лейва и не думая, поймет ли он.
– Десять дней.
– Смотри – не привезешь, я того гада на куски разрежу и по земле размечу, – так же прохрипел Середа.
Он не решился назвать дочь по имени, словно боялся спугнуть робкую, драгоценную надежду вернуть хоть что-то из того, что казалось утраченным безвозвратно.
Лейв выехал из ворот Княщины на самой заре. Оддлейв ярл одолжил ему хорошего коня, а хозяйка велела дать ему побольше еды на дорогу Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Лейв оставил в Княщине свои сапоги и красный плащ воина и отправился в путь в обыкновенном коричневом плаще, который прикрывал от чужих глаз его дорогое оружие.
Он был один. Загляда уговаривала его взять с собой хотя бы Ило, который легче найдет дорогу и сможет сговориться с местными жителями. Сам Маленький Тролль поехал бы с превеликим удовольствием, но Лейв отказался.
– Боги отблагодарят тебя за доброту, Саглейд, – сказал он ей. – Но я поеду один. Я – несчастливый человек, а поездка моя может быть опасна. Я не хочу, чтобы вместе со мной опасность грозила и другому.
Загляда научила его нескольким самым нужным русским словам, а дорогу Лейв примерно помнил – ведь он трижды проделывал этот путь по воде. Теперь ему предстояло ехать берегом – сначала вдоль Волхова до Нево-озера, потом вокруг озера до того места, где из него вытекает река Нева. Около ее истока викинги ночевали во второй раз после отплытия из разоренной Ладоги и там оставили захворавшую Догаду.
Если бы вчера Снэульв не напомнил Лейву, что именно в этом дворе он впервые увидел Загляду, то он мог бы и не вспомнить, что девочка с красным лоскутом в русой косичке тоже была отсюда. А дальше Лейв все помнил хорошо: ее братья и сестры кричали и плакали, а она молчала, но на лице ее было недетское отчаяние. Она молчала и потом, сначала в клети Милутиного двора, потом на корабле. Но горе и боль, которые у нее не нашли выхода в слезах и криках, превратились в болезнь – уже на корабле, когда курганы Ладоги остались позади, у девочки началась лихорадка. Викинги заметили это только вечером, когда пристали к берегу на ночлег и оделяли пленников луковицами и горбушками жесткого хлеба. Обнаружив, что девочка лежит в жару и ничего не видит приоткрытыми глазами, викинги решили от нее избавиться. Ее болезнь могла оказаться заразной, а распухшая вывихнутая стопа, которую другие пленники пытались вправить, но не сумели, сильно понизила бы ее цену на невольничьем рынке. Такая цена не оправдала бы даже ее еды за время пути – и ее решили не везти дальше.
Викинги могли бы просто сбросить ее в воду, но Лейв не позволил. За то время, которое он провел в Ладоге, что-то изменилось в нем, хотя даже Хельги он не пытался рассказать об этом. Глаза Саглейд стояли перед его мысленным взором, она неслышно подсказывала ему мысли и решения, которых он не знал до встречи с ней. Возле места их ночлега было маленькое чудское поселение, и Лейв на руках отнес девочку на берег, в избушку рыбака. Хозяева позволили ему положить девочку на лавку в их тесной темной избушке, женщина коснулась пальцами ее горячего лба и покачала головой. Лейв сунул в руку хозяина серебряный денарий конунга англов и ушел, надеясь, что за эту монету чудины позаботятся о девочке, пока она не выздоровеет и не расскажет, кто она и откуда.
И вот теперь, глядя на серые воды Волхова и стену дремучего леса, мимо которого конь нес его по Подолу к берегу Нево-озера, Лейв думал о прихотливости воли богов и человеческих судеб. Мог ли он думать в тот давний вечер, когда оставил девочку в избушке рыбака и дал хозяевам денарий, что этим спасает жизнь не только ей, но и своему названому брату Хельги? Если она выжила, конечно, а выжить ей было нелегко: вывихнутая нога, лихорадка, потрясение от гибели родичей могли бы убить и более крепкое существо. И вот теперь жизнь Хельги должна быть оплачена возвращением девочки. Если же она умерла, то голова Хельги покинет его плечи и окажется на колу в тыне Середы. Другого способа спасти его не было: пойманный разбойник должен отвечать за свои дела, как велят закон и обычай. Вину Хельги подтвердит слишком много свидетелей, и даже Гудмунд и Оддлейв ярл ничего не смогут сделать. «О великие боги, сделайте так, чтобы она была жива!» – думал Лейв по дороге. Умом он понимал, что едва ли боги оживят девочку, если она умерла год назад, но душа его не могла принять мысль о такой потере. Одно дело, если бы Хельги погиб в бою и ушел бы в небесную дружину Одина, где вместе с другими павшими воинами-эйнхериями проводил бы время в пирах и битвах. Но совсем другое – умереть под топором словенского простолюдина, словно жертвенный баран, и опуститься в подземное царство Хель, где палаты зовутся Мокрая Морось[229], а еда – Голод. Задолго до полудня Лейв миновал Подол и выехал к Нево-озеру. Дальних его берегов не было видно, и этим оно было похоже на море. Сердитые серые волны катились по его поверхности, как будто его подводный хозяин гневался. А если он гневается, значит, требует жертвы. Лейв повернул коня и поскакал вдоль берега на запад.
Теперь до самого Варяжского моря, которое скандинавы звали Зеленым морем, не было больше городов или заметных поселений. Только изредка можно было наткнуться на две-три чудские избушки, возле которых сушились на кольях рыболовные сети. Жители их питались рыбой и дичью и жили так бедно, что викинги по пути в Ладогу не останавливались – здесь было нечего взять. Но чудинов напугали эти корабли с красными щитами на бортах, полные воинов, и еще больше напугали на обратном пути, когда с них доносился плач и причитания пленников. Завидев издалека две или даже одну избушку на берегу, Лейв на всякий случай старался объехать ее лесом и никому не показываться на глаза. Сейчас его жизнь означала жизнь Хельги, и он ни на миг не забывал об этом.
Близился вечер. Лейв ехал вдоль берега в сторону Варяжского моря и думал, много ли времени у него уйдет на всю эту поездку. Он запросил у Середы десять дней, чтобы иметь запас на всякие непредвиденные случаи. Если же все будет спокойно, то туда и обратно можно будет успеть вдвое быстрей. И Лейву хотелось обернуться быстрее: если Гудмунд успеет снарядить ладьи для путешествия по русским рекам, то дожидаться их двоих он не станет.