Дюма Александр. Графиня де Монсоро. Том 2

   Было около четырех часов пополудни; чтобы прибыть в четыре часа, граф Монсоро сделал в этот день восемнадцать лье.
   Поэтому шпоры его были красными от крови, а полумертвый конь – белым от пены.
   Давно уже прошло то время, когда приезжавшим в город чинились препятствия у ворот: теперь анжерцы стали такими гордыми и самоуверенными, что без всяких пререканий впустили бы в город батальон швейцарцев, даже если бы во главе этих швейцарцев стоял храбрый Крийон собственной персоной.
   Граф Монсоро не был Крийоном, а потому въехал и вовсе свободно, сказав:
   – Во дворец его высочества герцога Анжуйского.
   Он не стал слушать ответа стражников, что-то кричавших ему вслед.
   Казалось, что конь его держится на ногах только в силу чуда равновесия, создаваемого скоростью, с которой он мчится; бедное животное двигалось уже совершенно бессознательно, и можно было биться об заклад, что стоит ему остановиться, и оно тут же рухнет наземь. Конь остановился у дворца. Граф Монсоро был прекрасным наездником, конь – чистокровным скакуном: ни конь, ни всадник не упали.
   – К господину герцогу! – крикнул главный ловчий.
   – Монсеньер отправился на рекогносцировку, – ответил часовой.
   – Куда? – спросил граф Монсоро.
   – Туда, – произнес тот, вытянув руку в направлении одной из сторон света.
   – А, черт! – воскликнул Монсоро. – Однако у меня срочное сообщение для герцога, что же делать?
   – Прежде всего поштавить фашего коня в конюшню, – ответил часовой, который был рейтаром из Эльзаса, – потому што, ешли фы его не пришлоните к штене, он у фас упадет.
   – Совет хорош, хотя и дан на скверном французском языке, – сказал Монсоро. – Где тут конюшни, милейший?
   – Фот там!
   В это мгновение к графу подошел человек и представился ему.
   Это был мажордом.
   Граф Монсоро в свой черед перечислил все свои имела, фамилии и титулы.
   Мажордом отвесил ему почтительный поклон; имя графа было с давних пор известно в провинции.
   – Сударь, – сказал мажордом, – соблаговолите войти и отдохнуть немного. Монсеньер уехал всего десять минут тому назад. Его высочество вернется не раньше восьми часов вечера.
   – Восьми часов вечера! – повторил Монсоро, кусая свой ус. – Слишком много времени будет потеряно. Я привез важное известие, и чем раньше оно дойдет до его высочества, тем лучше. Не можете ли вы дать мне коня и сопровождающего?
   – Коня! Хоть десяток, сударь, – сказал мажордом. – Что же касается проводника, с этим хуже, потому что монсеньер не сказал, куда он едет, и вы сможете узнать об этом, расспрашивая по пути, как всякий другой; к тому же – я не хотел бы ослаблять гарнизон замка. Его высочество строжайше запретил делать это.
   – Вот как? – воскликнул главный ловчий. – Так, значит, здесь не безопасно?
   – О, сударь, здесь всегда безопасно, когда тут есть такие люди, как господа де Бюсси, де Ливаро, де Рибейрак, д'Антрагэ, не говоря уж о нашем непобедимом принце, монсеньере герцоге Анжуйском, но вы сами понимаете…
   – Натурально, я понимаю, что, когда их здесь нет, безопасность уменьшается.
   – Именно так, сударь.
   – Что ж, я возьму в конюшне свежую лошадь и попытаюсь найти его высочество, расспрашивая встречных.
   – Готов биться об заклад, сударь, что этим способом вы разыщете монсеньера.
   – Надеюсь, он не галопом уехал?
   – Шагом, сударь, шагом.
   – Прекрасно! Значит, решено: покажите мне коня, которого я могу взять.
   – Пройдите в конюшню, сударь, и выберите сами; все они в вашем распоряжении.
   – Прекрасно!
   Монсоро вошел в конюшню.
   Около дюжины самых отборных и свежих коней поглощали обильный корм из яслей, набитых зерном я самым сочным в Анжу сеном.
   – Вот, – сказал мажордом, – выбирайте.
   Монсоро обвел строй четвероногих взглядом знатока.
   – Я беру этого гнедого, – сказал он. – Прикажите оседлать его мне.
   – Роланда?
   – – Его зовут Роланд?
   – Да, это любимый конь его высочества. Он на нем каждый день ездит. Роланда подарил герцогу господин де Бюсси, и вы бы, конечно, не увидели его здесь в конюшне, если бы его высочество не решил испытать новых коней, присланных ему из Тура.
   – Недурно! Значит, у меня меткий глаз. Подошел конюх.
   – Оседлайте Роланда, – распорядился мажордом. Что касается лошади графа, то она сама вошла в конюшню и улеглась на подстилку, не дожидаясь даже, пока с нее снимут седло и сбрую.
   Через несколько секунд Роланд был уже оседлан. Граф Монсоро легко вскочил в седло и снова спросил, в какую сторону отправилась кавалькада.
   – Они выехали в эти ворота и поскакали по той дороге, – сказал мажордом, указывая главному ловчему в ту же сторону, куда ему уже показывал часовой.
   – Клянусь честью, – воскликнул Монсоро, когда, опустив поводья, он увидел, что лошадь направляется как раз по этой дороге, – я бы сказал, что Роланд идет по следу, ей-богу.
   – О, не беспокойтесь, – заметил мажордом, – я слышал от господина де Бюсси и от его лекаря господина Реми, что это самое умное из всех когда-либо существовавших животных. Как только он почует своих сотоварищей, он их догонит. Поглядите, какие у него великолепные ноги, таким и олень позавидовал бы.
   Монсоро свесился набок.
   – Замечательные, – подтвердил он.
   И в самом деле, лошадь двинулась, не дожидаясь понуканий, и уверенно выбралась из города; перед этим она даже сама повернула в нужную сторону, чтобы сократить путь к воротам, который разветвлялся: на обходной – слева и прямой – справа.
   Дав такое доказательство своего ума, лошадь тряхнула головой, будто пытаясь освободиться от узды, которая давила ей на губы. Она словно хотела сказать всаднику, что всякое направляющее воздействие с его стороны излишне, и, по мере того как они приближались к воротам, все ускоряла свой бег.
   – Я и вправду вижу, – прошептал Монсоро, – что мне тебя не перехвалили. Что ж, раз ты так хорошо знаешь дорогу, иди, Роланд, иди.
   И он бросил поводья на шею Роланда Оказавшись на внешнем бульваре, конь остановился в нерешительности – повернуть ему направо ила налево.
   Он повернул налево.
   В это время мимо прошел крестьянин.
   – Не видели ли вы группу всадников, приятель? – спросил Монсоро.
   – Да, сударь, – ответил селянин, – я встретил их вот там, впереди.
   Роланд скакал как раз в том направлении, где крестьянин встретил отряд.
   – Иди, Роланд, иди, – сказал главный ловчий, опуская поводья. Конь перешел на крупную рысь, при которой обычно делают три или четыре лье в час. Еще некоторое время он бежал по бульвару, потом вдруг свернул направо, на заросшую цветами тропинку, которая шла через равнину.
   Монсоро на мгновение заколебался – не остановить ли ему Роланда, но Роланд, казалось, был так уверен в своих действиях, что граф предоставил ему свободу.
   По мере того как лошадь продвигалась вперед, она все более воодушевлялась. Перешла с рыси на галоп, и менее чем через четверть часа город уже исчез из глаз всадника.
   А всадник, по мере продвижения вперед, словно бы также начинал узнавать местность.
   – Похоже, что мы направляемся к Меридору, – сказал он, когда они въехали в лес. – Не поехал ли часом его высочество в сторону замка?
   При этой мысли, которая уже не раз приходила в голову главного ловчего, чело его омрачилось.
   – О! – прошептал он. – Я хотел повидаться сначала с принцем, отложив на завтра встречу с женой. Не выпадет ли мне счастье увидеть их обоих одновременно? Страшная улыбка скользнула по его губам. Лошадь по-прежнему продолжала бежать направо, с упорством, которое свидетельствовало о ее глубочайшей решимости и уверенности, «Клянусь спасением души, – подумал Монсоро, – сейчас я должен быть где-нибудь поблизости от Меридора!»
   В это мгновение лошадь заржала. И тотчас же из зеленой чащи ей откликнулась другая.
   – А! – сказал главный ловчий. – Кажется, Роланд нашел своих сотоварищей.
   Роланд рванулся вперед и, как молния, промчался под могучими старыми деревьями.
   Внезапно Монсоро увидел перед собой стену и привязанного возле нее коня.
   Тот заржал, и главный ловчий понял, что и в первый раз ржал этот самый конь.
   – Здесь кто-то есть! – сказал он, бледнея.

Глава 21.
ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ СООБЩИТЬ ПРИНЦУ ГРАФ ДЕ МОНСОРО

   Неожиданности подстерегали графа де Монсоро на каждом шагу: стена меридорского парка, у которой он оказался, словно по волшебству, чья-то лошадь, ласкающаяся к его коню, как к самому близкому знакомцу, – все это заставило бы призадуматься и менее подозрительного человека.
   Приблизившись к стене – можно догадаться, с какой поспешностью Монсоро это сделал, – приблизившись к стене, граф заметил, что в этом месте она повреждена: в ней образовалась самая настоящая лестница, грозящая превратиться в пролом. Словно чьи-то ноги выбили в камнях эти ступеньки, над которыми свисали сломанные совсем недавно ветви ежевики.
   Граф охватил одним взглядом картину в целом и перешел к деталям.
   Чужая лошадь заслуживала внимания прежде всего, с нее он и начал.
   На не умеющем хранить тайну животном было седло и расшитая серебром попона.
   В одном углу попоны стояло двойное ФФ, переплетенное с двойным АА.
   Вне всякого сомнения, конь был из конюшен принца, ибо шифр обозначал: «Франсуа Анжуйский».
   При виде шифра подозрения графа переросли в настоящую уверенность, Значит, герцог ездил сюда, и ездил часто, потому что не только одна, привязанная, лошадь, но и другая знала сюда дорогу.
   Монсоро решил: раз случай навел его на след, надо пойти по следу до конца.
   К тому же таков был его обычай как главного ловчего и как ревнивого мужа.
   По было очевидно, что, оставаясь по эту сторону стены, он ничего не увидит.
   Поэтому граф привязал Роланда рядом со второй лошадью и храбро начал взбираться на стену.
   Взбираться было нетрудно: одна нога вела за собой другую, рука встречала готовое для опоры место, на камнях гребня стены был виден отпечаток локтя, и кто-то заботливо обрубил здесь охотничьим ножом ветки дуба, которые мешали смотреть и стесняли движение.
   Усилия графа увенчались полным успехом.
   Не успел он устроиться на своей наблюдательной вышке, как тотчас заметил брошенные у подножия одного из деревьев голубую мантилью и плащ из черного бархата.
   Мантилья, бесспорно, принадлежала женщине, а плащ – мужчине; к тому же не надо было искать далеко: эти мужчина и женщина прогуливались под руку шагах в пятидесяти от дерева. Из-за густых кустарников, росших вокруг, видны были только их спины, да и то плохо.
   На беду графа де Монсоро, стена не была приспособлена для проявлений его неистовства: с ее гребня сорвался камень и, ломая ветви, полетел на землю, о которую и ударился с громким стуком.
   При этом шуме гуляющая пара, которую граф Монсоро плохо различал за листвой, по всей вероятности, обернулась и заметила его, ибо раздался пронзительный, испуганный женский крик, после чего шорох листьев дал знать графу, что мужчина и женщина убегают, словно вспугнутые косули.
   Услышав крик, Монсоро почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Он узнал голос Дианы. Не в силах больше сопротивляться охватившей его ярости, он спрыгнул со стены и бросился в погоню, срубая шпагой кусты и ветки на своем пути.
   Но беглецы исчезли. Ничто не нарушало больше тишины парка. Ни одной тени в глубине аллей, ни одного следа на дорожках, ни звука в зеленых чащах, кроме пения соловьев и малиновок, которые, привыкнув видеть двух влюбленных, не боялись их.
   Что делать посреди этого безлюдья? Какое принять решение? Куда бежать? Парк велик, и, если искать в нем тех, кто тебе нужен, можно встретить тех, кого ты вовсе не искал.
   Граф де Монсоро подумал, что сделанного им открытия пока достаточно, к тому же он сознавал, что слишком возбужден и не может действовать с осторожностью, которая необходима с таким опасным соперником, как Франсуа, ибо главный ловчий не сомневался – соперником его является принц.
   Ну, а если вдруг это не принц? Ведь у него есть известие, которое он обязан срочно доставить принцу. Во всех случаях: оказавшись перед герцогом Анжуйским, он сможет судить, виновен тот или нет.
   Затем графа осенила блестящая мысль. Она заключалась в том, чтобы перелезть через стену в том же самом месте обратно и увести с собою коня, принадлежавшего незнакомцу, которого он застал в парке.
   Этот план мщения придал ему сил. Он бросился назад и вскоре, задыхающийся, весь в поту, очутился возле стены.
   Цепляясь за ветки, Монсоро взобрался на нее и спрыгнул по другую сторону. Но лошади там уже не было, вернее говоря – не было лошадей.
   Мысль, осенившая графа, была так хороша, что, прежде чем прийти к нему, пришла к его противнику, и тот воспользовался ею.
   Расстроенный Монсоро издал яростное рычание и погрозил кулаком этому коварному дьяволу, который, конечно же, смеялся над ним под покровом уже сгустившейся в лесу темноты. Но так как волю графа сломить было нелегко, он восстал против рокового стечения обстоятельств, словно задавшихся целью доконать его, собрал все свои силы и, несмотря на быстро наступающую тьму, тотчас же нашел короткую дорогу в Анжер, известную ему еще со времен детства, и возвратился по вей в город.
   Через два с половиной часа он снова оказался у городских ворот, полумертвый от жажды, жары и усталости. Но возбуждение, в котором находился его дух, прядало силы телу, и он был все тем же волевым и одновременно не обузданным в своих страстях человеком, Кроме того, его поддерживала одна мысль: он расспросит часового, вернее, часовых, обойдет все ворота; он узнает, через какие ворота проехал человек с двумя конями; он опорожнит свой кошелек, пообещает золотые горы и получит приметы этого человека.
   И кто бы это ни был, раньше или позже, он с ним рассчитается.
   Монсоро опросил часового, но часовой только что заступил на пост и ничего не знал. Тогда граф вошел в кордегардию и навел справки там.
   Ополченец, который сменился с поста, видел примерно около двух часов тому назад, как в город вошла лошадь без всадника и направилась в сторону дворца.
   Он даже подумал тогда, что с всадником, должно быть, что-то случилось и умный конь сам вернулся домой.
   Монсоро безнадежно махнул рукой: нет, решительно, ему не суждено ничего узнать.
   Потом он, в свою очередь, зашагал к герцогскому дворцу.
   Дворец был полон жизни, шума, веселья. Окна сияли, как солнца, кухни пламенели, словно пылающие печи, распространяя из своих форточек ароматы дичины и гвоздики, способные заставить желудок забыть о своем соседе – сердце.
   Но чтобы попасть во дворец, надо было открыть ворота, закрытые на все запоры.
   Монсоро кликнул привратника и назвал себя, однако пригфатник не узнал его.
   – Тот был прямой, а вы сгорбленный, – сказал он.
   – Это от усталости.
   – Тот был бледный, а вы красный.
   – Это от жары.
   – Тот был верхом, а вы пеший.
   – Это потому, что моя лошадь испугалась, рванулась в сторону, сбросила меня с седла и вернулась без всадника. Разве вы не видели моей лошади?
   – А! Правильно, – сказал привратник.
   – Как бы то ни было, пошлите за мажордомом. Привратник, обрадовавшись этой возможности снять с себя ответственность, послал за упомянутым должностным лицом.
   Мажордом пришел и сразу узнал Монсоро.
   – Боже мой! Откуда вы явились в таком виде? – спросил он.
   Монсоро повторил ту же басню, которую рассказал привратнику.
   – Знаете, – сообщил мажордом, – мы были очень обеспокоены, когда увидели лошадь без всадника, особенно монсеньер, которого я имел честь предупредить о вашем прибытии.
   – А! Монсеньер выглядел обеспокоенным? – воскликнул Монсоро.
   – И весьма.
   – Что же он сказал?
   – Чтобы вас привели к нему, как только вы появитесь.
   – Хорошо. Я загляну сначала в конюшню, узнаю, все ли в порядке с лошадью его высочества.
   Монсоро вошел в конюшню и увидел, что умное животное стоит на том самом месте, откуда он его взял, и прилежно, как и подобает лошади, которая чувствует необходимость восстановить свои силы, жует овес.
   Потом, не позаботившись даже переменить одежду, – Монсоро счел, что важность известия, которое он привез, ставит его выше требований этикета, – даже не переодевшись, повторяем мы, главный ловчий направился в столовую. Все придворные принца и сам его высочество, собравшись вокруг великолепно сервированного и ярко освещенного стола, атаковали паштеты из фазана, свежезажаренное мясо дикого кабана и сдобренные пряностями закуски, которые они запивали славным, бархатистым красным вином из Кагора или тем коварным, игристым и нежным анжуйским, которое ударяет в голову еще прежде, чем в стакане полопаются все топазовые пузырьки.
   – Двор весь собрался, – говорил Антрагэ, раскрасневшийся, словно молодая девица, и уже пьяный, как старый рейтар, – весь представлен, как и погреб вашего высочества.
   – Не совсем, не совсем, – сказал Рибейрак, – недостает главного ловчего. Стыдно, в самом деле, что мы поедаем дичь его высочества, а не добываем ее себе сами.
   – Я голосую за главного ловчего, за любого, – сказал Ливаро, – не важно, кто это будет, пусть даже господин де Монсоро.
   Герцог улыбнулся, он один знал о приезде графа. Не успел Ливаро произнести свои слова, а принц улыбнуться, как открылась дверь и вошел граф де Монсоро, Увидев его, герцог издал громкое восклицание, громкое тем более, что оно прозвучало среди общей тишины.
   – Вот и он, – воскликнул герцог, – как видите, господа, небо к нам благосклонно: не успеешь высказать желание, оно тут же исполняется.
   Монсоро, приведенный в замешательство самоуверенностью принца, не свойственной в подобных случаях его высочеству, смущенно поклонился и отвел взгляд в сторону, ослепленный, как филин, которого внезапно перенесли из темноты на яркий солнечный свет.
   – Садитесь и ужинайте, – сказал герцог, указывая графу де Монсоро место напротив себя.
   – Монсеньер, – ответил Монсоро, – я очень хочу пить, очень голоден и очень устал, но я не сделаю ни глотка, не съем ни кусочка и не присяду, прежде чем не передам вашему высочеству чрезвычайно важного известия.
   – Вы прибыли из Парижа, не так ли?
   – И по очень спешному делу, монсеньер.
   – Что ж, слушаю, – сказал герцог. Монсоро приблизился к Франсуа и, с улыбкой на губах и ненавистью в сердце, шепнул ему:
   – Монсеньер, ее величество королева-мать едет повидаться с вашим высочеством и почти не делает остановок по пути Лицо герцога, на которое были устремлены все глаза, озарилось внезапной радостью.
   – Прекрасно, – сказал он. – Благодарю вас, господин де Монсоро, вы, как всегда, верно служите мне. Продолжим наш ужин, господа.
   И он придвинул свое кресло к столу, от которого до этого отодвинулся, чтобы выслушать графа де Монсоро.
   Пиршество возобновилось. Но стоило главному ловчему, помещенному между Ливаро и Рибейраком, опуститься на удобный стул, стоило увидеть перед собою обильную еду, как он вдруг тут же потерял аппетит.
   Дух его снова одержал верх над материей.
   Увлекаемая печальными мыслями, душа Монсоро устремилась в меридорский парк. Вновь совершая путь, который только что проделало его разбитое усталостью тело, она шла, как ко всему присматривающийся паломник, по той заросшей цветами тропинке, которая привела графа к стене.
   Он снова увидел чужого коня, поврежденную стену, бегущие прочь тени двух любовников, снова услышал крик Дианы; крик проникший в самую глубину его сердца.
   И тогда, безразличный к шуму, свету, даже к еде, забыв, рядом с кем и перед кем сидит, он погрузился в собственные мысли и не уследил, как на чело его набежали тучи, а из груди внезапно вырвался глухой стон, который привлек внимание удивленных сотрапезников.
   – Вы падаете от усталости, господин главный ловчий, – сказал принц, – пожалуй, вам лучше бы отправиться спать.
   – По чести так, – сказал Ливаро, – совет хорош, и если вы ему не последуете, вы рискуете заснуть прямо на вашей тарелке.
   – Простите, монсеньер, – сказал Монсоро, вскидывая голову, – я умираю от усталости.
   – Напейтесь, граф, – посоветовал Антрагэ, – ничто так не бодрит, как вино.
   – И еще, – прошептал Монсоро, – напившись, забываешь.
   – Ба! – сказал Ливаро. – Это никуда не годится. Поглядите, господа, его бокал все еще полон.
   – За ваше здоровье, граф, – сказал Рибейрак, поднимая бокал.
   Монсоро был вынужден ответить на тост и залпом опорожнил свой.
   – Пьет он, однако, отлично, посмотрите, монсеньер, – сказал Антрагэ.
   – Да, – ответил принц, который пытался угадать, что делается в душе графа, – да, чудесно.
   – Вам следовало бы устроить для нас хорошую охоту, граф, – сказал Рибейрак, – вы знаете эти края.
   – У вас тут и охотничьи команды, и леса, – сказал Ливаро.
   – И даже жена, – прибавил Антрагэ.
   – Да, – машинально повторил граф, – да, охотничья команды, леса и госпожа де Монсоро, да, господа, да.
   – Устройте нам охоту на кабана, граф, – сказал принц.
   – Я попытаюсь, монсеньер.
   – Черт возьми! – воскликнул один из анжуйских дворян. – Вы попытаетесь, вот так ответ! Да лес ими кишит, кабанами. На старой лесосеке я бы вам за пять минут их целый десяток поднял, Монсоро невольно побледнел: старой лесосекой называлась как раз та часть леса, куда его только что возил Роланд.
   – Да, да, устройте охоту завтра, завтра же! – хором закричали дворяне.
   – Вы не возражаете против завтрашнего дня, Монсоро? – спросил герцог.
   – Я всегда в распоряжении вашего высочества, – ответил Монсоро, – но, однако, как монсеньер соизволил только что заметить, я слишком утомлен, чтобы вести охоту завтра. Кроме того, я должен поездить по окрестностям и выяснить, что делается в наших лесах.
   – И наконец, дайте ему возможность повидаться с женой, черт побери! – сказал герцог с добродушном, которое окончательно убедило бедного мужа, что герцог – его соперник.
   – Согласны! Согласны! – весело закричали молодые люди. – Дадим графу де Монсоро двадцать четыре часа, чтобы он сделал в своих лесах все, что должно.
   – Да, господа, дайте их мне, эти двадцать четыре часа, – сказал граф, – и я вам обещаю употребить их с пользой.
   – А теперь, наш главный ловчий, – сказал герцог, – я разрешаю вам отправиться в постель. Проводите господина де Монсоро в его комнату.
   Граф де Монсоро поклонился и вышел, освободившись от тяжелого бремени – необходимости держать себя в руках.
   Те, кто страдает, жаждут одиночества еще больше, чем счастливые любовники.

Глава 22.
О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III УЗНАЛ О БЕГСТВЕ СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО

   После того как главный ловчий покинул столовую, пир продолжался еще более весело, радостно и непринужденно.
   Угрюмая физиономия Монсоро не очень-то благоприятствовала веселию молодых дворян, ибо за ссылками на усталость и даже за действительной усталостью они угадали ту постоянную одержимость мрачными мыслями, которая отметила чело графа печатью глубокой скорби, ставшей характерной особенностью его лица.
   Стоило Монсоро уйти, как принц, которого его присутствие всегда стесняло, снова обрел спокойный вид и сказал:
   – Итак, Ливаро, когда вошел главный ловчий, ты начал рассказывать нам о вашем бегстве из Парижа. Продолжай.
   И Ливаро продолжал рассказ.
   Но, поскольку наше звание историка дает нам право знать лучше самого Ливаро все, что произошло, мы заменим рассказ молодого человека нашим собственным. Возможно, он от этого потеряет в красочности, но зато выиграет в охвате событий, ибо нам известно то, что не могло быть известно Ливаро, а именно – то, что случилось в Лувре.
   К полуночи Генрих III был разбужен необычным шумом, поднявшимся во дворце, где, однако, после того как король отошел ко сну, должна была соблюдаться глубочайшая тишина.
   Слышались ругательства, стуканье алебард о стены, торопливая беготня по галереям, проклятия, от которых могла бы разверзнуться земля, и, посреди всего этого шума, стука, богохульств, – на сто ладов повторяемые слова:
   – Что скажет король?! Что скажет король?!
   Генрих сел на кровати и посмотрел на Шико, который, после ужина с его величеством, заснул в большом кресле, обвив ногами свою рапиру.
   Шум усилился.
   Генрих, весь лоснящийся от помады, соскочил с постели, крича:
   – Шико! Шико!
   Шико открыл один глаз – этот благоразумный человек очень ценил сон и никогда не просыпался с одного разу.
   – Ах, напрасно ты разбудил меня, Генрих, – сказал он. – Мне снилось, что у тебя родился сын.
   – Слушай! – сказал Генрих. – Слушай!
   – Что я должен слушать? Уж кажется, ты днем достаточно глупостей мне говоришь, чтобы и ночи еще у меня отнимать.
   – Разве ты не слышишь? – сказал король, протягивая руку в ту сторону, откуда доносился шум, – Ого! – воскликнул Шико. – И в самом деле, я слышу крики.
   – – «Что скажет король?! Что скажет король?!» – повторил Генрих. – Слышишь?
   – Тут должно быть одно из двух: либо заболела твоя борзая Нарцисс, либо гугеноты сводят счеты с католиками и устроили им Варфоломеевскую ночь.
   – Помоги мне одеться, Шико.
   – С удовольствием, но сначала ты помоги мне подняться, Генрих.