Страница:
А его делом, как вы понимаете, была война любой ценой: необходимо было задержаться в Анжу на все то время, пока в Анжу будет оставаться граф де Монсоро, надо было наблюдать за мужем и навещать жену.
Эта чрезвычайно простая политика тем не менее весьма усложняла политику Франции: большие следствия вытекают из малых причин.
Бюсси с помощью энергичных подмигиваний, яростных гримас, шутовских жестов, свирепого насупливання бровей, наконец, понуждал своего господина к стойкости.
Герцог, боявшийся Бюсси, подчинялся ему и, как мы видели, действительно держался чрезвычайно стойко.
Екатерина потерпела поражение на всех направлениях и мечтала уже только о достойном отступлении, когда небольшое происшествие, почти такое же неожиданное, как упорство герцога Анжуйского, выручило ее.
Внезапно, в самый разгар беседы матери с сыном, в момент наиболее ожесточенного сопротивления герцога Анжуйского, Бюсси почувствовал, что кто-то дергает его за край плаща.
Желая не упустить ни слова из разговора, он не обернулся, а протянул руку назад и обнаружил чьи-то пальцы. Передвигаясь по пальцам, он обнаружил руку, за рукой – плечо, а за плечом – человека.
Тогда, сообразив, что дело стоит того, он обернулся.
Этим человеком был Реми.
Бюсси хотел заговорить, но Реми приложил палец к губам, после чего тихонько увлек своего господина в соседнюю комнату.
– Что случилось, Реми? – спросил граф в сильном нетерпении. – Почему ты меня беспокоишь в такую минуту?
– Письмо, – шепнул Реми.
– Черт бы тебя побрал! Из-за какого-то письма ты отрываешь меня от важнейшего разговора, который я вел с монсеньером герцогом Анжуйским.
Эта вспышка гнева, по всей видимости, отнюдь не обескуражила Реми.
– Есть письма – и письма, – сказал он. «Он прав», – подумал Бюсси.
– Откуда это письмо?
– Из Меридора.
– О! – живо воскликнул Бюсси. – Из Меридора! Благодарю, мой милый Реми, благодарю!
– Значит, вы больше не считаете, что я допустил ошибку?
– Разве ты когда-нибудь можешь ошибиться? Где письмо?
– Оно потому и показалось мне особо важным, что посланец желает передать его вам в собственные руки, – И правильно. Он здесь?
– Да.
– Приведи его.
Реми отворил одну из дверей и сделал знак человеку, по виду конюху, войти.
– Вот господин де Бюсси, – сказал он, указывая на графа.
– Давай письмо. Я тот, кого ты искал, – сказал Бюсси.
И вручил посланцу полупистоль.
– О! Я вас хорошо знаю, – ответил конюх, протягивая ему письмо.
– Это она его тебе дала?
– Не она, он.
– Кто он? – с живостью спросил Бюсси, разглядывая почерк.
– Господин де Сен-Люк.
– А!
Бюсси слегка побледнел, потому что при слове «он» решил, что речь идет не о жене, а о муже, а господин де Монсоро имел это свойство – заставлять бледнеть Бюсси всякий раз, как Бюсси о нем вспоминал.
Молодой человек отвернулся, чтобы прочесть письмо и скрыть при чтении то волнение, которое боится выдать каждый, кто получает важное послание, если он не Цезарь Борджа, не Макиавелли, не Екатерина Медичи и не дьявол.
И бедняга Бюсси поступил правильно, потому что, едва он пробежал глазами известное нам письмо, как кровь прихлынула к его мозгу, прилила к глазам, словно разбушевавшееся море. Из бледного он сделался пурпурно-красным, постоял мгновение как оглушенный и, чувствуя, что вот-вот упадет, был вынужден опуститься в кресло возле окна.
– Ступай, – сказал Реми конюху, удивленному действием, которое оказало принесенное им письмо. И подтолкнул его в спину. Конюх поспешно скрылся. Он решил, что принес плохую весть, и испугался, как бы у него не отобрали назад полупистоль.
Реми подошел к графу и потряс его за руку.
– Смерть Христова! – воскликнул он. – Отвечайте мне немедленно, иначе, клянусь святым Эскулапом, я пущу вам кровь из всех четырех конечностей.
Бюсси встал. Он больше не был ни красным, ни оглушенным, он был мрачным.
– Погляди, – сказал он, – что сделал ради меня Сен-Люк.
И протянул Реми письмо. Реми жадно прочел его.
– Что ж, – заметил он, – мне кажется, все прекрасно и господин де Сен-Люк галантный человек. Да здравствуют умные люди, умеющие отправить душу в чистилище! Оттуда ей уже нет возврата!
– Невероятно! – пробормотал Бюсси.
– Конечно, невероятно, но это ничего не меняет. Наши дела теперь обстоят так: через девять месяцев у меня будет пациенткой некая графиня де Бюсси. Смерть Христова! Не беспокойтесь, я принимаю роды, как Амбруаз Паре.
– Да, – сказал Бюсси. – Она будет моей женой.
– Мне кажется, – отвечал Реми, – что для этого не так уж много придется сделать, ибо она уже была больше вашей женой, чем женой своего мужа.
– Монсоро мертв!
– Мертв! – повторил Одуэн. – Это написано пером.
– О! Мне кажется, что я сплю, Реми. Как! Я не увижу больше этого подобия привидения, всегда готового встать между мною и счастьем? Реми, мы заблуждаемся.
– Нет, мы ни чуточки не заблуждаемся. Перечтите письмо, смерть Христова! Упал на маки, видите, да так неловко, что тут же и умер. Я уже замечал, что падать на маки очень опасно, но до сих пор думал, что это опасно только для женщин.
– Но в таком случае, – сказал Бюсси, не слушая шуток Реми и следя лишь за одной мыслью, которая вертелась у него в мозгу, – Диане не следует оставаться в Меридоре. Я этого не хочу. Надо, чтобы она отправилась куда-нибудь в другое место, где она сможет все забыть.
– Я думаю, что для этого вполне подходит Париж, – сказал Одуэн. – В Париже забывают довольно быстро.
– Ты прав. Она снова поселится в своем домике на улице Турнель, и десять месяцев ее вдовьего траура мы проживем в тени, если только счастье может оставаться в тени, и брак будет для пас всего лишь завтрашним днем сегодняшних радостей.
– Это верно, – сказал Реми, – но, чтобы отправиться в Париж…
– Ну?
– Нам кое-что нужно.
– Что же?
– Нам нужен мир в Анжу.
– Верно, – сказал Бюсси, – верно. О! Бог мой! Сколько времени потеряно, и потеряно впустую!
– Это значит, что вы сядете на коня и помчитесь в Меридор.
– Нет, не я, ни в коем случае не я, а ты. Я обязательно должен остаться здесь, и к тому же мое присутствие там в подобную минуту было бы почти непристойным.
– А как я с ней увижусь? Войду в замок?
– Нет. Иди сначала к старой лесосеке, возможно, она будет гулять там: ждать меня. – А если там не увидишь, иди в замок.
– Что ей сказать?
– Что я почти обезумел.
И, пожав руку молодому лекарю, на которого опыт приучил его полагаться, как на самого себя, Бюсси поспешил вернуться на свое место за драпировками у потайного входа в альков принца.
В отсутствие Бюсси Екатерина попыталась отвоевать обратно ту территорию, которую потеряла благодаря его присутствию.
– Сын мой, – сказала она, – я считала, что никогда не бывает так, чтобы мать не сумела договориться со своим ребенком.
– Тем не менее, матушка, вы видите, что иногда это может случиться.
– Никогда, если она действительно хочет договориться.
– Вы желаете сказать, государыня, если они хотят договориться, – поправил герцог и, довольный этими гордыми словами, поискал глазами Бюсси, чтобы получить в награду одобряющий взгляд.
– Но я этого хочу, – воскликнула Екатерина, – вы слышите, Франсуа? Я этого хочу.
Тон ее голоса не соответствовал словам, ибо слова были повелительными, а топ почти умоляющим.
– Вы этого хотите? – переспросил герцог Анжуйский с улыбкой.
– Да, – сказала Екатерина, – я этого хочу и пойду на любые жертвы, чтобы достигнуть своей цели.
– А! – воскликнул Франсуа. – Черт возьми!
– Да, да, мое дорогое дитя, скажите, что вы требуете, чего вы желаете? Говорите! Приказывайте!
– О! Матушка! – произнес Франсуа, почти смущенный столь полной победой, которая лишала его возможности быть суровым победителем.
– Послушайте, сын мой, – сказала Екатерина своим самым нежным голосом, – ведь вы не хотите утопить королевство в крови? Этого не может быть. Вы хороший француз и хороший брат.
– Мой брат оскорбил меня, государыня, и я ему больше ничем не обязан ни как моему брату, ни как моему королю.
– Но я, Франсуа, я! Разве вам не жаль меня?
– Нет, государыня, потому что вы, вы меня покинули! – возразил герцог, думая, что Бюсси все еще на своем месте, как прежде, и может его слышать.
– А! Вы хотите моей смерти? – горестно сказала Екатерина. – Что ж, пусть будет так, я умру, как и подобает женщине, дети которой убивают друг друга у нее на глазах.
Само собой разумеется, Екатерина не испытывала ни малейшей охоты умереть.
– О! Не говорите так, государыня, вы разрываете мне сердце! – воскликнул Франсуа, сердце которого вовсе не разрывалось.
Екатерина залилась слезами.
Герцог взял ее за руки и попытался успокоить, по-прежнему бросая тревожные взгляды в глубину алькова.
– Но чего вы хотите? – сказала Екатерина. – Скажите, по крайней мере, ваши требования, чтобы мы знали, на чем нам порешить.
– Постойте, матушка, а чего вы сами хотите? – сказал Франсуа. – Говорите, я вас слушаю.
– Я хочу, чтобы вы возвратились с Париж, мое дорогое дитя, я хочу, чтобы вы возвратились ко двору короля, вашего брата, который ждет вас с распростертыми объятиями.
– Э! Смерть Христова, государыня! Я отлично понимаю: не брат мой ждет меня с распростертыми объятиями, а Бастилия – с распахнутыми воротами.
– Пет, возвращайтесь, возвращайтесь, и клянусь честью, клянусь моей материнской любовью, клянусь кровью нашего спасителя Иисуса Христа (Екатерина перекрестилась), король вас примет так, словно это вы король, а он – герцог Анжуйский.
Герцог упорно смотрел на драпировки алькова.
– Соглашайтесь, – продолжала Екатерина, – соглашайтесь, сын мой. Скажите, может быть, вам дать новые уделы, может быть, вы хотите иметь свою гвардию?
– Э! Государыня, ваш сын мне ее уже дал однажды, и даже почетную, ведь он выбрал для этого своих четырех миньонов.
– Не надо, не говорите так. Он даст вам гвардию из людей, которых вы отберете сами. Если вы захотите, у вашей гвардии будет капитан, если вы пожелаете, капитаном станет господин де Бюсси.
Это последнее предложение обеспокоило герцога. Он подумал, что оно может задеть Бюсси, и снова бросил взгляд в глубину алькова, боясь увидеть в полумраке горящие гневом глаза и злобно стиснутые белые зубы.
Но, о чудо! Вопреки ожиданиям, он увидел радостного, улыбающегося Бюсси, который усиленно кивал ему, одобряя предложение королевы-матери.
«Что это означает? – подумал Франсуа. – Неужто Бюсси хотел войны только для того, чтобы стать капитаном моей гвардии?»
– Стало быть, – сказал он уже громко и словно спрашивая самого себя, – я должен согласиться?
«Да, да, да!» – подтвердил Бюсси руками, плечами и головой.
– Значит, надо, – продолжал герцог, – оставить Анжу и вернуться в Париж?
– Да, да, да! – убеждал Бюсси со все возрастающим пылом.
– Конечно, дорогое дитя, – сказала Екатерина, – но разве это так трудно, вернуться в Париж?
«По чести, – сказал себе Франсуа, – я больше ничего не понимаю. Мы условились, что я буду от всего отказываться, а теперь он мне советует мир и лобызания».
– Ну так как, – спросила с беспокойством Екатерина, – что вы ответите?
– Матушка, я подумаю, – медленно произнес герцог, который хотел выяснить с Бюсси это противоречие, – и завтра…
«Он сдается, – решила Екатерина. – Я выиграла битву».
«В самом деле, – сказал себе герцог, – Бюсси, возможно, и прав».
И они расстались, предварительно обменявшись поцелуями.
Глава 29.
Глава 30.
Эта чрезвычайно простая политика тем не менее весьма усложняла политику Франции: большие следствия вытекают из малых причин.
Бюсси с помощью энергичных подмигиваний, яростных гримас, шутовских жестов, свирепого насупливання бровей, наконец, понуждал своего господина к стойкости.
Герцог, боявшийся Бюсси, подчинялся ему и, как мы видели, действительно держался чрезвычайно стойко.
Екатерина потерпела поражение на всех направлениях и мечтала уже только о достойном отступлении, когда небольшое происшествие, почти такое же неожиданное, как упорство герцога Анжуйского, выручило ее.
Внезапно, в самый разгар беседы матери с сыном, в момент наиболее ожесточенного сопротивления герцога Анжуйского, Бюсси почувствовал, что кто-то дергает его за край плаща.
Желая не упустить ни слова из разговора, он не обернулся, а протянул руку назад и обнаружил чьи-то пальцы. Передвигаясь по пальцам, он обнаружил руку, за рукой – плечо, а за плечом – человека.
Тогда, сообразив, что дело стоит того, он обернулся.
Этим человеком был Реми.
Бюсси хотел заговорить, но Реми приложил палец к губам, после чего тихонько увлек своего господина в соседнюю комнату.
– Что случилось, Реми? – спросил граф в сильном нетерпении. – Почему ты меня беспокоишь в такую минуту?
– Письмо, – шепнул Реми.
– Черт бы тебя побрал! Из-за какого-то письма ты отрываешь меня от важнейшего разговора, который я вел с монсеньером герцогом Анжуйским.
Эта вспышка гнева, по всей видимости, отнюдь не обескуражила Реми.
– Есть письма – и письма, – сказал он. «Он прав», – подумал Бюсси.
– Откуда это письмо?
– Из Меридора.
– О! – живо воскликнул Бюсси. – Из Меридора! Благодарю, мой милый Реми, благодарю!
– Значит, вы больше не считаете, что я допустил ошибку?
– Разве ты когда-нибудь можешь ошибиться? Где письмо?
– Оно потому и показалось мне особо важным, что посланец желает передать его вам в собственные руки, – И правильно. Он здесь?
– Да.
– Приведи его.
Реми отворил одну из дверей и сделал знак человеку, по виду конюху, войти.
– Вот господин де Бюсси, – сказал он, указывая на графа.
– Давай письмо. Я тот, кого ты искал, – сказал Бюсси.
И вручил посланцу полупистоль.
– О! Я вас хорошо знаю, – ответил конюх, протягивая ему письмо.
– Это она его тебе дала?
– Не она, он.
– Кто он? – с живостью спросил Бюсси, разглядывая почерк.
– Господин де Сен-Люк.
– А!
Бюсси слегка побледнел, потому что при слове «он» решил, что речь идет не о жене, а о муже, а господин де Монсоро имел это свойство – заставлять бледнеть Бюсси всякий раз, как Бюсси о нем вспоминал.
Молодой человек отвернулся, чтобы прочесть письмо и скрыть при чтении то волнение, которое боится выдать каждый, кто получает важное послание, если он не Цезарь Борджа, не Макиавелли, не Екатерина Медичи и не дьявол.
И бедняга Бюсси поступил правильно, потому что, едва он пробежал глазами известное нам письмо, как кровь прихлынула к его мозгу, прилила к глазам, словно разбушевавшееся море. Из бледного он сделался пурпурно-красным, постоял мгновение как оглушенный и, чувствуя, что вот-вот упадет, был вынужден опуститься в кресло возле окна.
– Ступай, – сказал Реми конюху, удивленному действием, которое оказало принесенное им письмо. И подтолкнул его в спину. Конюх поспешно скрылся. Он решил, что принес плохую весть, и испугался, как бы у него не отобрали назад полупистоль.
Реми подошел к графу и потряс его за руку.
– Смерть Христова! – воскликнул он. – Отвечайте мне немедленно, иначе, клянусь святым Эскулапом, я пущу вам кровь из всех четырех конечностей.
Бюсси встал. Он больше не был ни красным, ни оглушенным, он был мрачным.
– Погляди, – сказал он, – что сделал ради меня Сен-Люк.
И протянул Реми письмо. Реми жадно прочел его.
– Что ж, – заметил он, – мне кажется, все прекрасно и господин де Сен-Люк галантный человек. Да здравствуют умные люди, умеющие отправить душу в чистилище! Оттуда ей уже нет возврата!
– Невероятно! – пробормотал Бюсси.
– Конечно, невероятно, но это ничего не меняет. Наши дела теперь обстоят так: через девять месяцев у меня будет пациенткой некая графиня де Бюсси. Смерть Христова! Не беспокойтесь, я принимаю роды, как Амбруаз Паре.
– Да, – сказал Бюсси. – Она будет моей женой.
– Мне кажется, – отвечал Реми, – что для этого не так уж много придется сделать, ибо она уже была больше вашей женой, чем женой своего мужа.
– Монсоро мертв!
– Мертв! – повторил Одуэн. – Это написано пером.
– О! Мне кажется, что я сплю, Реми. Как! Я не увижу больше этого подобия привидения, всегда готового встать между мною и счастьем? Реми, мы заблуждаемся.
– Нет, мы ни чуточки не заблуждаемся. Перечтите письмо, смерть Христова! Упал на маки, видите, да так неловко, что тут же и умер. Я уже замечал, что падать на маки очень опасно, но до сих пор думал, что это опасно только для женщин.
– Но в таком случае, – сказал Бюсси, не слушая шуток Реми и следя лишь за одной мыслью, которая вертелась у него в мозгу, – Диане не следует оставаться в Меридоре. Я этого не хочу. Надо, чтобы она отправилась куда-нибудь в другое место, где она сможет все забыть.
– Я думаю, что для этого вполне подходит Париж, – сказал Одуэн. – В Париже забывают довольно быстро.
– Ты прав. Она снова поселится в своем домике на улице Турнель, и десять месяцев ее вдовьего траура мы проживем в тени, если только счастье может оставаться в тени, и брак будет для пас всего лишь завтрашним днем сегодняшних радостей.
– Это верно, – сказал Реми, – но, чтобы отправиться в Париж…
– Ну?
– Нам кое-что нужно.
– Что же?
– Нам нужен мир в Анжу.
– Верно, – сказал Бюсси, – верно. О! Бог мой! Сколько времени потеряно, и потеряно впустую!
– Это значит, что вы сядете на коня и помчитесь в Меридор.
– Нет, не я, ни в коем случае не я, а ты. Я обязательно должен остаться здесь, и к тому же мое присутствие там в подобную минуту было бы почти непристойным.
– А как я с ней увижусь? Войду в замок?
– Нет. Иди сначала к старой лесосеке, возможно, она будет гулять там: ждать меня. – А если там не увидишь, иди в замок.
– Что ей сказать?
– Что я почти обезумел.
И, пожав руку молодому лекарю, на которого опыт приучил его полагаться, как на самого себя, Бюсси поспешил вернуться на свое место за драпировками у потайного входа в альков принца.
В отсутствие Бюсси Екатерина попыталась отвоевать обратно ту территорию, которую потеряла благодаря его присутствию.
– Сын мой, – сказала она, – я считала, что никогда не бывает так, чтобы мать не сумела договориться со своим ребенком.
– Тем не менее, матушка, вы видите, что иногда это может случиться.
– Никогда, если она действительно хочет договориться.
– Вы желаете сказать, государыня, если они хотят договориться, – поправил герцог и, довольный этими гордыми словами, поискал глазами Бюсси, чтобы получить в награду одобряющий взгляд.
– Но я этого хочу, – воскликнула Екатерина, – вы слышите, Франсуа? Я этого хочу.
Тон ее голоса не соответствовал словам, ибо слова были повелительными, а топ почти умоляющим.
– Вы этого хотите? – переспросил герцог Анжуйский с улыбкой.
– Да, – сказала Екатерина, – я этого хочу и пойду на любые жертвы, чтобы достигнуть своей цели.
– А! – воскликнул Франсуа. – Черт возьми!
– Да, да, мое дорогое дитя, скажите, что вы требуете, чего вы желаете? Говорите! Приказывайте!
– О! Матушка! – произнес Франсуа, почти смущенный столь полной победой, которая лишала его возможности быть суровым победителем.
– Послушайте, сын мой, – сказала Екатерина своим самым нежным голосом, – ведь вы не хотите утопить королевство в крови? Этого не может быть. Вы хороший француз и хороший брат.
– Мой брат оскорбил меня, государыня, и я ему больше ничем не обязан ни как моему брату, ни как моему королю.
– Но я, Франсуа, я! Разве вам не жаль меня?
– Нет, государыня, потому что вы, вы меня покинули! – возразил герцог, думая, что Бюсси все еще на своем месте, как прежде, и может его слышать.
– А! Вы хотите моей смерти? – горестно сказала Екатерина. – Что ж, пусть будет так, я умру, как и подобает женщине, дети которой убивают друг друга у нее на глазах.
Само собой разумеется, Екатерина не испытывала ни малейшей охоты умереть.
– О! Не говорите так, государыня, вы разрываете мне сердце! – воскликнул Франсуа, сердце которого вовсе не разрывалось.
Екатерина залилась слезами.
Герцог взял ее за руки и попытался успокоить, по-прежнему бросая тревожные взгляды в глубину алькова.
– Но чего вы хотите? – сказала Екатерина. – Скажите, по крайней мере, ваши требования, чтобы мы знали, на чем нам порешить.
– Постойте, матушка, а чего вы сами хотите? – сказал Франсуа. – Говорите, я вас слушаю.
– Я хочу, чтобы вы возвратились с Париж, мое дорогое дитя, я хочу, чтобы вы возвратились ко двору короля, вашего брата, который ждет вас с распростертыми объятиями.
– Э! Смерть Христова, государыня! Я отлично понимаю: не брат мой ждет меня с распростертыми объятиями, а Бастилия – с распахнутыми воротами.
– Пет, возвращайтесь, возвращайтесь, и клянусь честью, клянусь моей материнской любовью, клянусь кровью нашего спасителя Иисуса Христа (Екатерина перекрестилась), король вас примет так, словно это вы король, а он – герцог Анжуйский.
Герцог упорно смотрел на драпировки алькова.
– Соглашайтесь, – продолжала Екатерина, – соглашайтесь, сын мой. Скажите, может быть, вам дать новые уделы, может быть, вы хотите иметь свою гвардию?
– Э! Государыня, ваш сын мне ее уже дал однажды, и даже почетную, ведь он выбрал для этого своих четырех миньонов.
– Не надо, не говорите так. Он даст вам гвардию из людей, которых вы отберете сами. Если вы захотите, у вашей гвардии будет капитан, если вы пожелаете, капитаном станет господин де Бюсси.
Это последнее предложение обеспокоило герцога. Он подумал, что оно может задеть Бюсси, и снова бросил взгляд в глубину алькова, боясь увидеть в полумраке горящие гневом глаза и злобно стиснутые белые зубы.
Но, о чудо! Вопреки ожиданиям, он увидел радостного, улыбающегося Бюсси, который усиленно кивал ему, одобряя предложение королевы-матери.
«Что это означает? – подумал Франсуа. – Неужто Бюсси хотел войны только для того, чтобы стать капитаном моей гвардии?»
– Стало быть, – сказал он уже громко и словно спрашивая самого себя, – я должен согласиться?
«Да, да, да!» – подтвердил Бюсси руками, плечами и головой.
– Значит, надо, – продолжал герцог, – оставить Анжу и вернуться в Париж?
– Да, да, да! – убеждал Бюсси со все возрастающим пылом.
– Конечно, дорогое дитя, – сказала Екатерина, – но разве это так трудно, вернуться в Париж?
«По чести, – сказал себе Франсуа, – я больше ничего не понимаю. Мы условились, что я буду от всего отказываться, а теперь он мне советует мир и лобызания».
– Ну так как, – спросила с беспокойством Екатерина, – что вы ответите?
– Матушка, я подумаю, – медленно произнес герцог, который хотел выяснить с Бюсси это противоречие, – и завтра…
«Он сдается, – решила Екатерина. – Я выиграла битву».
«В самом деле, – сказал себе герцог, – Бюсси, возможно, и прав».
И они расстались, предварительно обменявшись поцелуями.
Глава 29.
О ТОМ, КАК ГРАФ МОНСОРО ОТКРЫЛ, ЗАКРЫЛ И СНОВА ОТКРЫЛ ГЛАЗА, И КАК ЭТО ЯВИЛОСЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ТОГО, ЧТО ОН ЕЩЕ НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО МЕРТВ
Какое счастье иметь хорошего друга, и особенно потому, что хорошие друзья встречаются редко.
Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей конюшен принца.
Он бы охотно взял Роланда, но граф Монсоро его опередил, и Реми пришлось взять другого коня.
– Я очень люблю господина де Бюсси, – говорил себе Одуэн, – а господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже крепко любит, так, во всяком случае, думаю я. Вот почему я сегодня такой веселый: я счастлив за двоих.
Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
– В самом деле, мне кажется, сердце у меня до краев переполнено. – Ну-ка, – продолжал он, экзаменуя себя, – ну-ка, как я стану раскланиваться с госпожой Дианой?
Если вид у нее будет печальный – церемонный, сдержанный, безмолвный поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется – сверхпочтительный реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло.
Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь: «Виват», и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены…
– Ага! Я приближаюсь.
И действительно, после того, как лошадь свернула налево, потом направо, после того, как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала лесосеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.
– О! Какие прекрасные маки! – сказал Реми. – Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих. Реми подъезжал к стене все ближе и ближе. Внезапно лошадь резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата.
Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда. Частые упражнения в верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником; он вонзил шпоры в живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.
Удивленный Реми опустил глаза к земле в поисках препятствия, остановившего его коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
– Ага! – воскликнул он. – Уж не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
Реми поднял глаза и огляделся.
В десяти шагах, под грубой каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело.
Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
– Вот те раз! Монсоро! – воскликнул Реми. – Hie obiit Nemrod12. Ну и ну, коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
– Странно! – сказал он. – Он лежит тут, мертвый, совершенно мертвый, а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее, этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие, прислонил его к стене, чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно и есть, он мертв, клянусь честью! Глаза открыты, лицо неподвижно – мертвым-мертвешенек. Вот так: раз, два.
Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
Но тут же он попятился назад, ошеломленный, с разинутым ртом: глаза, которые Реми только что видел открытыми, закрылись, лицо покойника, с самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
Реми стал почти таким же бледным, как граф Монсоро, но, будучи медиком, то есть в достаточной степени материалистом, пробормотал, почесывая кончик носа;
«Credere portentis mediocre13. Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв».
И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных, и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, соскользнул на землю к подножию того дерева, у которого перед тем искал опоры, и оказался лицом к лицу с трупом.
– Не могу припомнить, где точно, – сказал он себе, – по где-то я читал, что после смерти наблюдались определенные двигательные, феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron14, как говорит Гальен; color albus15, как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут, если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.
И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уже за шпагу, когда глаза Монсоро снова раскрылись.
Это событие оказало на Реми иное действие, чем первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
– Он не мертв, – прошептал Реми, – он не мертв. В хорошенькую же историю мы попали.
Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.
– Он жив, – сказал Реми, – это верно, но если я убью его, он станет вполне мертвым.
Реми глядел на Монсоро; граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает в душе этого прохожего его намерения.
– Фу! – воскликнул вдруг Реми. – Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он стоял на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, – без сил, на три четверти мертвый, – это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.
– Помогите, – прошептал Монсоро, – помогите, я умираю.
– Смерть Христова! – сказал себе Реми. – Положение весьма затруднительное. Я – врач, и, следовательно, мой долг облегчить страдания подобного мне существа. Правда, Монсоро этот так уродлив, что я почти вправе сказать: не подобного мне, а принадлежащего к тому же роду. Genus homo16. Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.
– Помогите, – повторил раненый.
– Я здесь, – сказал Реми.
– Ступайте за священником, за врачом.
– Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
– Одуэн! – воскликнул граф де Монсоро, узнав Реми. – Какими судьбами?
Как видите, граф остался верен себе: даже в предсмертной агонии он подозревал и допрашивал.
Реми понял, что кроется за его вопросом.
Этот лес не был посещаемым местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.
– Почему вы здесь? – повторил Монсоро, которому подозрения придали немного сил.
– Черт побери! – ответил Одуэн. – Да потому, что на расстоянии лье отсюда я встретил господина де Сен-Люка.
– А! Моего убийцу, – пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от гнева сразу.
– И он велел мне: «Реми, скачите в лес, и в том месте, которое называется Старая лесосека, вы найдете мертвого мужчину».
– Мертвого! – повторил Монсоро.
– Проклятие! Он так думал, – сказал Реми, – не надо на него за это сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.
– А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите мне, смертельно ли я ранен?
– А! Черт! – воскликнул Реми. – Вы слишком многого от меня хотите. Однако я попытаюсь. Поглядим.
Мы уже говорили, что совесть врача одержала верх над преданностью друга.
Итак, Реми подошел к Монсоро и со всеми подобающими предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.
Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.
– Гм, – хмыкнул Реми, – очень болит?
– Не грудь, спина.
– Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?
– Под лопаткой.
– Клинок наткнулся на кость, – сказал Реми, – потому и болит.
И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной боли.
– Нет, – сказал Реми, – нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся, он прошел насквозь. Чума побери! Славный удар, господин граф, отлично! Лечить раненных господином де Сен-Люком – одно удовольствие. У вас сквозная рана, милостивый государь.
Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.
– А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как полагается. (Он пощупал руки и ноги – кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди: дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по ней: звук глухой). Черт, черт, вдовство госпожи Дианы, возможно, придется перенести на более поздний срок.
В это мгновение легкая, красноватая, блестящая пена увлажнила губы раненого.
Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет; затем он оторвал полосу от рубахи Монсоро и перетянул ему руку в предплечье.
– Посмотрим, – сказал он. – Если кровь потечет, тогда, даю слово, госпоже Диане не суждено стать вдовой. Но если не потечет!.. Ах! Течет, ей-богу, течет! Прошу прощения, дорогой господин де Бюсси, прошу прощения, по, ничего не поделаешь, врач – прежде всего врач.
И в самом деле, кровь, сначала словно бы поколебавшись одно мгновение, хлынула из вены. Почти в ту же секунду раненый вздохнул и открыл глаза.
– Ах! – пробормотал он. – Я уж думал, что все кончено.
– Еще нет, милостивый государь, еще нет. И, возможно даже…
– Я выберусь?
– О! Бог мой! Несомненно. Но прежде давайте закроем рану. Погодите, не двигайтесь. Видите ли, природа в эту самую минуту лечит вас изнутри, так же как я лечу вас снаружи. Я накладываю вам повязку, а она изготовляет сгусток. Я пускаю вам кровь, она ее останавливает. А! Природа – великий хирург, милостивый государь. Постойте, я вытру вам губы.
И Реми провел носовым платком по губам графа.
– Сначала, – сказал раненый, – я только и делал, что харкал кровью.
– Что ж, теперь, видите, кровотечение уже остановилось. Все идет хорошо. Тем лучше! То есть тем хуже.
– Как! Тем хуже?
– Тем лучше для вас, разумеется, но тем хуже!.. Я знаю, что хочу сказать. Любезный мой господин де Монсоро, боюсь, что буду иметь честь вылечить вас.
– Как! Вы боитесь?
– Да, я-то себя понимаю.
– Так, значит, вы считаете, что я поправлюсь?!
– Увы!
– Вы странный врач, господин Реми.
– Что вам в том? Раз я вас спасаю!.. А теперь… Реми прекратил кровопускание и поднялся.
– Вы меня бросаете? – спросил граф.
– А! Вы слишком много говорите, милостивый государь. Лишняя болтовня вредна. Ах, да разве в этом дело? Мне скорее следовало бы посоветовать ему кричать.
– Я не понимаю вас.
– К счастью. Ну, вот вы и перевязаны.
– А теперь?
– А теперь я отправляюсь за помощью.
– А я, что мне пока делать?
– Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, дышите очень осторожно, старайтесь не кашлять. Не будем тревожить этот драгоценный сгусток. Какое жилье тут ближе всего?
– Меридорский замок.
– Как туда пройти? – спросил Реми, изображая полное неведение.
– Переберитесь через стену, и вы попадете в парк пли же следуйте вдоль стены до ворот.
– Хорошо, я поскачу туда.
– Благодарю вас, добрый человек! – воскликнул Монсоро, – Кабы ты знал, каким добряком я на самом деле оказался, – пробормотал Реми, – ты бы меня еще не так благодарил!
И, вскочив на коня, лекарь галопом помчался в указанном направлении.
Через пять минут он прибыл в замок, все обитатели которого суетились и хлопотали, словно муравьи разрытого муравейника, обыскивая заросли и закутки парка и прилежащий к нему лес в бесплодных попытках обнаружить то место, где лежит тело их господина, ибо Сен-Люк, чтобы выиграть время, дал им неверные указания.
Реми влетел, как метеор, в эту толпу и увлек ее за собой.
Он с таким жаром отдавал распоряжения, что графиня де Монсоро не смогла удержаться от удивленного взгляда.
Тайная, смутная мысль промелькнула в ее уме и на секунду затуманила ангельскую чистоту этой души.
– А я-то думала, что он друг господина де Бюсси, – прошептала она, глядя, как удаляется Реми, увозя с собою носилки, корпию, чистую воду, в общем – все необходимое для лечения.
Сам Эскулап со своими крыльями божества не успел бы сделать больше.
Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей конюшен принца.
Он бы охотно взял Роланда, но граф Монсоро его опередил, и Реми пришлось взять другого коня.
– Я очень люблю господина де Бюсси, – говорил себе Одуэн, – а господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже крепко любит, так, во всяком случае, думаю я. Вот почему я сегодня такой веселый: я счастлив за двоих.
Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
– В самом деле, мне кажется, сердце у меня до краев переполнено. – Ну-ка, – продолжал он, экзаменуя себя, – ну-ка, как я стану раскланиваться с госпожой Дианой?
Если вид у нее будет печальный – церемонный, сдержанный, безмолвный поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется – сверхпочтительный реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло.
Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь: «Виват», и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены…
– Ага! Я приближаюсь.
И действительно, после того, как лошадь свернула налево, потом направо, после того, как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала лесосеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.
– О! Какие прекрасные маки! – сказал Реми. – Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих. Реми подъезжал к стене все ближе и ближе. Внезапно лошадь резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата.
Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда. Частые упражнения в верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником; он вонзил шпоры в живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.
Удивленный Реми опустил глаза к земле в поисках препятствия, остановившего его коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
– Ага! – воскликнул он. – Уж не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
Реми поднял глаза и огляделся.
В десяти шагах, под грубой каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело.
Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
– Вот те раз! Монсоро! – воскликнул Реми. – Hie obiit Nemrod12. Ну и ну, коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
– Странно! – сказал он. – Он лежит тут, мертвый, совершенно мертвый, а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее, этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие, прислонил его к стене, чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно и есть, он мертв, клянусь честью! Глаза открыты, лицо неподвижно – мертвым-мертвешенек. Вот так: раз, два.
Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
Но тут же он попятился назад, ошеломленный, с разинутым ртом: глаза, которые Реми только что видел открытыми, закрылись, лицо покойника, с самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
Реми стал почти таким же бледным, как граф Монсоро, но, будучи медиком, то есть в достаточной степени материалистом, пробормотал, почесывая кончик носа;
«Credere portentis mediocre13. Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв».
И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных, и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, соскользнул на землю к подножию того дерева, у которого перед тем искал опоры, и оказался лицом к лицу с трупом.
– Не могу припомнить, где точно, – сказал он себе, – по где-то я читал, что после смерти наблюдались определенные двигательные, феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron14, как говорит Гальен; color albus15, как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут, если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.
И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уже за шпагу, когда глаза Монсоро снова раскрылись.
Это событие оказало на Реми иное действие, чем первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
– Он не мертв, – прошептал Реми, – он не мертв. В хорошенькую же историю мы попали.
Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.
– Он жив, – сказал Реми, – это верно, но если я убью его, он станет вполне мертвым.
Реми глядел на Монсоро; граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает в душе этого прохожего его намерения.
– Фу! – воскликнул вдруг Реми. – Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он стоял на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, – без сил, на три четверти мертвый, – это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.
– Помогите, – прошептал Монсоро, – помогите, я умираю.
– Смерть Христова! – сказал себе Реми. – Положение весьма затруднительное. Я – врач, и, следовательно, мой долг облегчить страдания подобного мне существа. Правда, Монсоро этот так уродлив, что я почти вправе сказать: не подобного мне, а принадлежащего к тому же роду. Genus homo16. Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.
– Помогите, – повторил раненый.
– Я здесь, – сказал Реми.
– Ступайте за священником, за врачом.
– Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
– Одуэн! – воскликнул граф де Монсоро, узнав Реми. – Какими судьбами?
Как видите, граф остался верен себе: даже в предсмертной агонии он подозревал и допрашивал.
Реми понял, что кроется за его вопросом.
Этот лес не был посещаемым местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.
– Почему вы здесь? – повторил Монсоро, которому подозрения придали немного сил.
– Черт побери! – ответил Одуэн. – Да потому, что на расстоянии лье отсюда я встретил господина де Сен-Люка.
– А! Моего убийцу, – пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от гнева сразу.
– И он велел мне: «Реми, скачите в лес, и в том месте, которое называется Старая лесосека, вы найдете мертвого мужчину».
– Мертвого! – повторил Монсоро.
– Проклятие! Он так думал, – сказал Реми, – не надо на него за это сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.
– А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите мне, смертельно ли я ранен?
– А! Черт! – воскликнул Реми. – Вы слишком многого от меня хотите. Однако я попытаюсь. Поглядим.
Мы уже говорили, что совесть врача одержала верх над преданностью друга.
Итак, Реми подошел к Монсоро и со всеми подобающими предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.
Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.
– Гм, – хмыкнул Реми, – очень болит?
– Не грудь, спина.
– Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?
– Под лопаткой.
– Клинок наткнулся на кость, – сказал Реми, – потому и болит.
И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной боли.
– Нет, – сказал Реми, – нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся, он прошел насквозь. Чума побери! Славный удар, господин граф, отлично! Лечить раненных господином де Сен-Люком – одно удовольствие. У вас сквозная рана, милостивый государь.
Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.
– А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как полагается. (Он пощупал руки и ноги – кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди: дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по ней: звук глухой). Черт, черт, вдовство госпожи Дианы, возможно, придется перенести на более поздний срок.
В это мгновение легкая, красноватая, блестящая пена увлажнила губы раненого.
Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет; затем он оторвал полосу от рубахи Монсоро и перетянул ему руку в предплечье.
– Посмотрим, – сказал он. – Если кровь потечет, тогда, даю слово, госпоже Диане не суждено стать вдовой. Но если не потечет!.. Ах! Течет, ей-богу, течет! Прошу прощения, дорогой господин де Бюсси, прошу прощения, по, ничего не поделаешь, врач – прежде всего врач.
И в самом деле, кровь, сначала словно бы поколебавшись одно мгновение, хлынула из вены. Почти в ту же секунду раненый вздохнул и открыл глаза.
– Ах! – пробормотал он. – Я уж думал, что все кончено.
– Еще нет, милостивый государь, еще нет. И, возможно даже…
– Я выберусь?
– О! Бог мой! Несомненно. Но прежде давайте закроем рану. Погодите, не двигайтесь. Видите ли, природа в эту самую минуту лечит вас изнутри, так же как я лечу вас снаружи. Я накладываю вам повязку, а она изготовляет сгусток. Я пускаю вам кровь, она ее останавливает. А! Природа – великий хирург, милостивый государь. Постойте, я вытру вам губы.
И Реми провел носовым платком по губам графа.
– Сначала, – сказал раненый, – я только и делал, что харкал кровью.
– Что ж, теперь, видите, кровотечение уже остановилось. Все идет хорошо. Тем лучше! То есть тем хуже.
– Как! Тем хуже?
– Тем лучше для вас, разумеется, но тем хуже!.. Я знаю, что хочу сказать. Любезный мой господин де Монсоро, боюсь, что буду иметь честь вылечить вас.
– Как! Вы боитесь?
– Да, я-то себя понимаю.
– Так, значит, вы считаете, что я поправлюсь?!
– Увы!
– Вы странный врач, господин Реми.
– Что вам в том? Раз я вас спасаю!.. А теперь… Реми прекратил кровопускание и поднялся.
– Вы меня бросаете? – спросил граф.
– А! Вы слишком много говорите, милостивый государь. Лишняя болтовня вредна. Ах, да разве в этом дело? Мне скорее следовало бы посоветовать ему кричать.
– Я не понимаю вас.
– К счастью. Ну, вот вы и перевязаны.
– А теперь?
– А теперь я отправляюсь за помощью.
– А я, что мне пока делать?
– Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, дышите очень осторожно, старайтесь не кашлять. Не будем тревожить этот драгоценный сгусток. Какое жилье тут ближе всего?
– Меридорский замок.
– Как туда пройти? – спросил Реми, изображая полное неведение.
– Переберитесь через стену, и вы попадете в парк пли же следуйте вдоль стены до ворот.
– Хорошо, я поскачу туда.
– Благодарю вас, добрый человек! – воскликнул Монсоро, – Кабы ты знал, каким добряком я на самом деле оказался, – пробормотал Реми, – ты бы меня еще не так благодарил!
И, вскочив на коня, лекарь галопом помчался в указанном направлении.
Через пять минут он прибыл в замок, все обитатели которого суетились и хлопотали, словно муравьи разрытого муравейника, обыскивая заросли и закутки парка и прилежащий к нему лес в бесплодных попытках обнаружить то место, где лежит тело их господина, ибо Сен-Люк, чтобы выиграть время, дал им неверные указания.
Реми влетел, как метеор, в эту толпу и увлек ее за собой.
Он с таким жаром отдавал распоряжения, что графиня де Монсоро не смогла удержаться от удивленного взгляда.
Тайная, смутная мысль промелькнула в ее уме и на секунду затуманила ангельскую чистоту этой души.
– А я-то думала, что он друг господина де Бюсси, – прошептала она, глядя, как удаляется Реми, увозя с собою носилки, корпию, чистую воду, в общем – все необходимое для лечения.
Сам Эскулап со своими крыльями божества не успел бы сделать больше.
Глава 30.
О ТОМ, КАК ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ ОТПРАВИЛСЯ В МЕРИДОРСКИЙ ЗАМОК, ДАБЫ ВЫРАЗИТЬ ГРАФИНЕ ДЕ МОНСОРО СВОИ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ ПО ПОВОДУ КОНЧИНЫ ЕЕ СУПРУГА, И О ТОМ, КАК ЭТОТ ПОСЛЕДНИЙ ВЫШЕЛ ЕМУ НАВСТРЕЧУ
Едва лишь переговоры герцога Анжуйского с его матерью были прерваны, герцог поспешил отправиться на поиски Бюсси, дабы узнать причину столь невероятной перемены в его настроении.
Бюсси, вернувшись в свою хижину, перечитывал в пятый раз письмо Сен-Люка, и в каждой его строчке открывал все более и более радостный для себя смысл.
Что же касается Екатерины, то она, возвратившись к себе, вызвала своих людей и распорядилась готовить все к отъезду, который, по ее предположению, мог быть назначен на завтра или, самое позднее, на послезавтра.
Бюсси встретил принца любезнейшей улыбкой.
– Монсеньер, – воскликнул он, – ваше высочество удостаиваете мой дом посещением?!
Бюсси, вернувшись в свою хижину, перечитывал в пятый раз письмо Сен-Люка, и в каждой его строчке открывал все более и более радостный для себя смысл.
Что же касается Екатерины, то она, возвратившись к себе, вызвала своих людей и распорядилась готовить все к отъезду, который, по ее предположению, мог быть назначен на завтра или, самое позднее, на послезавтра.
Бюсси встретил принца любезнейшей улыбкой.
– Монсеньер, – воскликнул он, – ваше высочество удостаиваете мой дом посещением?!