Дюма Александр. Графиня де Монсоро. Том 2

   Затем шел король, босой, как мы уже сказали, в сопровождении своих четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.
   За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме, а за герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими сановниками короля, которые шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.
   И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.
   Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни.
   Крийон и французская гвардия хотели было последовать за королем, но он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.
   Было около шести часов вечера, когда, после остановки у нескольких переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства с его кружевной резьбой и монахов святой Женевьевы во главе с их приором, выстроившихся на трех ступенях порога для встречи его величества.
   Во время перехода к аббатству, от места последней остановки в монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с утра находившийся на ногах, почувствовал себя дурно от усталости и спросил разрешения у короля удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.
   После чего дворяне герцога отделились от процессии и ушли вместе с ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога, а не короля.
   Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались на следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.
   У порога аббатства король, под тем предлогом, что Келюс, Можирон, Шомберг и д'Эпернон нуждаются в отдыхе не меньше Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.
   Архиепископ с утра совершал богослужение и так же, как и другие священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел этих святых мучеников и, дойдя, как мы уже говорили, до входа в аббатство, отослал их всех.
   Потом, обернувшись к приору Жозефу Фулону, он сказал гнусавым голосом:
   – Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя в вашем уединении.
   Приор поклонился.
   Затем, обращаясь к тем, кто выдержал этот тяжелый путь и вместе с ним дошел до аббатства, король сказал:
   – Благодарю вас, господа, ступайте с миром.
   Каждый отвесил ему низкий поклон, и царственный кающийся, бия себя в грудь, медленно взошел по ступеням в аббатство.
   Как только Генрих переступил через порог аббатства, двери за ним закрылись.
   Король был столь глубоко погружен в свои размышления, что, казалось, не заметил этого обстоятельства, в котором к тому же ничего странного и не было: ведь свою свиту он отпустил.
   – Сначала, – сказал приор королю, – мы проводим ваше величество в склеп. Мы украсили его, как могли лучше во славу короля небесного и земного.
   Генрих молча склонил голову в знак согласия и последовал за аббатом.
   Но как только король прошел под мрачной аркадой, между двумя неподвижными рядами монахов, как только монахи увидели, что он свернул за угол двора, ведущего к часовне, двадцать капюшонов взлетели вверх, и в полутьме засверкали глаза, горящие радостью и гордым торжеством.
   Открывшиеся лица не были ленивыми и робкими физиономиями монахов: густые усы, загорелая кожа свидетельствовали о силе и энергии.
   Многие из этих лиц были иссечены шрамами, и рядом с самым гордым лицом, отмеченным самым знаменитым, самым прославленным шрамом, виднелось радостное и возбужденное лицо женщины, облаченной в рясу.
   Женщина эта воскликнула, помахивая золотыми ножницами, которые были подвешены на цепочке к ее поясу:
   – Ах, братья, наконец-то Валуа у нас в руках!
   – По чести, сестра, я думаю так же, как вы, – ответил Меченый.
   – Еще нет, еще нет, – прошептал кардинал.
   – Почему же?
   – Достанет ли у нас городского ополчения, чтобы выдернуть натиск Крийона и его гвардии?
   – У нас есть кое-что получше ополчения, – возразил герцог Майеннский, – и поверьте моему слову: ни один мушкет не выстрелит ни с той, ни с другой стороны.
   – Погодите, – сказала герцогиня де Монпансье, – что вы хотите этим сказать? По-моему, небольшая потасовка была бы не лишней.
   – Ничего не поделаешь, сестра, к сожалению, вы будете лишены этого развлечения. Когда короля схватят, он закричит, но на крики никто не отзовется. А потом мы заставим его, убеждением ли, силой ли, но не открывая ему, кто мы, подписать отречение. Город будет тут же извещен об этом отречении, и оно настроит в пашу пользу горожан и солдат.
   – План хорош, теперь он уже не может сорваться, – заметила герцогиня.
   – Он немного жесток, – сказал кардинал де Гиз, склоняя голову.
   – Король откажется подписать отречение, – добавил Меченый. – Он храбр и предпочтет умереть.
   – Тогда пусть умрет! – воскликнули герцог Майеннский и герцогиня.
   – Никоим образом, – твердо возразил Меченый, – никоим образом! Я хочу наследовать монарху, который отрекся и которого презирают, но я вовсе не хочу сесть на трон человека, которого убили и поэтому будут жалеть. Кроме того, вы в ваших планах позабыли о монсеньере герцоге Анжуйском: если король будет убит, он потребует корону себе.
   – Пусть требует, клянусь смертью Христовой! Пусть требует! – сказал герцог Майеннский. – Наш брат кардинал предусмотрел этот случай. Монсеньер герцог Анжуйский будет замешан в деле низложения своего брата. Монсеньер герцог Анжуйский имел сношения с гугенотами, он недостоин царствовать.
   – С гугенотами? Вы в этом уверены?
   – Клянусь господом! Ведь ему помог бежать король Наваррский.
   – Прекрасно.
   – Кроме статьи о потере права на престол, есть еще одна статья в пользу нашего дома, она сделает вас наместником королевства, а от наместничества до королевского трона – один шаг.
   – Да, да, – сказал кардинал, – я все это предусмотрел. Но, может случиться, французская гвардия вломится в аббатство, чтобы удостовериться, что отречение действительно произошло и в особенности что оно было добровольным. С Крийоном шутки плохи, он из тех, кто может сказать королю: «Государь, ваша жизнь, конечно, под угрозой, но прежде всего спасем честь».
   – Это дело нашего главнокомандующего, – ответил герцог Майеннский, – и он уже принял меры предосторожности. Нас здесь двадцать четыре дворянина, на случай осады. Да я еще приказал раздать оружие сотне монахов. Мы продержимся месяц против целой армии. Не считая того, что, если наших сил будет недостаточно, у нас есть подземный ход, через который мы можем скрыться вместе с нашей добычей.
   – А что сейчас делает герцог Анжуйский?
   – В минуту опасности он, как обычно, пал духом. Герцог вернулся к себе и ждет там известий от нас, в компании Бюсси и Монсоро.
   – Господи боже мой! Ему следовало быть здесь, а не у себя.
   – Я думаю, вы ошибаетесь, брат, – сказал кардинал, – народ и дворянство усмотрели бы в этом соединении двух братьев ловушку для всей семьи. Как мы только что говорили, нам надо прежде всего избежать роли узурпаторов. Мы наследуем, вот и все. Оставив герцога Анжуйского на свободе, сохранив независимость королеве-матери, мы добьемся всеобщего благословения и восхищения наших приверженцев, и никто нам слова худого не скажет. В противном же случае нам придется иметь дело с Бюсси и сотней других весьма опасных шпаг.
   – Ба! Бюсси завтра дерется с миньонами.
   – Клянусь господом! Он их убьет. Достойное дело! А потом он примкнет к нам, – сказал герцог де Гиз. – Что до меня, то я сделаю его командующим армии в Италии, где, без всякого сомнения, разразился война. Этот сеньор де Бюсси человек выдающийся, я к нему отношусь с большим уважением.
   – А я, в доказательство того, что уважаю его не меньше вашего, брат, я, как только овдовею, выйду за него замуж, – сказала герцогиня де Монпансье.
   – Замуж за него? Сестра! – воскликнул Майенн.
   – Почему бы нет? – ответила герцогиня. – Дамы поважнее меня пошли на большее ради него, хотя он и не был командующим армии.
   – Ну, ладно, ладно, – сказал Майенн, – об этом потом, а сейчас – за дело!
   – Кто возле короля? – спросил герцог де Гиз.
   – Приор и брат Горанфло, должно быть, – сказал кардинал. – Надо, чтобы он видел только знакомые лица, иначе мы его вспугнем до времени.
   – Да, – сказал герцог Майеннский, – мы будем вкушать плоды заговора, а срывают их пускай другие.
   – А что, он уже в келье? – спросила госпожа де Монпансье. Ей не терпелось украсить короля третьей короной, которую она уже так давно ему обещала.
   – О! Нет еще. Сначала он посмотрит большой алтарь склепа и поклонится святым мощам.
   – А потом?
   – Потом приор обратится к нему с прочувствованным словом о бренности мирских благ, после чего брат Горанфло, знаете, тот, который произнес такую пылкую речь во время собрания представителей Лиги?..
   – Да. И что же дальше?
   – Брат Горанфло попытается добиться от него убеждением того, что нам противно вырывать силой.
   – В самом деле, такой путь был бы во сто крат лучше, – произнес задумчиво Меченый.
   – Да что там! Генрих суеверен и изнежен, – сказал герцог Майеннский, – я ручаюсь: под угрозой ада он сдастся.
   – Я не так убежден в этом, как вы, – сказал герцог де Гиз, – но наши корабли сожжены, назад пути нет. А теперь вот что: после попытки приора, после речей Горанфло, если и тот и другой потерпят неудачу, мы испробуем последнее средство, то есть – запугивание.
   – И уж тогда-то я постригу голубчика Валуа, – воскликнула герцогиня, возвращаясь снова и снова к своей излюбленной мысли, В эту минуту под сводами монастыря, омраченными первыми тенями ночи, раздался звонок.
   – Король спускается в склеп, – сказал герцог де Гиз. – Давайте-ка, Майенн, зовите ваших друзей, и превратимся снова в монахов.
   В одно мгновение гордые лбы, горящие глаза и красноречивые шрамы скрылись под капюшонами. Затем около тридцати или сорока монахов, возглавляемых тремя братьями, направились ко входу в склеп.

Глава 49.
ШИКО ПЕРВЫЙ

   Король был погружен в глубокую задумчивость, которая обещала планам господ Гизов легкий успех.
   Он посетил склеп вместе со всей братией, приложился к раке и, в завершение церемонии, стал усиленно бить себя кулаками в грудь, бормоча самые мрачные псалмы.
   Приор приступил к своим увещаниям, которые король выслушал все с тем же глубоко покаянным видом.
   Наконец, по сигналу герцога де Гиза, Жозеф Фулон склонился перед королем и сказал ему:
   – Государь, а теперь не угодно ли будет вам сложить вашу земную корону к ногам вечного владыки?
   – Пойдемте, – просто ответил король.
   И тотчас же все монахи, стоявшие шпалерами по пути короля, двинулись к кельям, в видневшийся слепа главный коридор.
   Генрих выглядел очень смягченным. Он по-прежнему бил себя кулаками в грудь, крупные четки, которые он торопливо перебирал, со стуком ударялись о черепа из слоновой кости, подвешенные к его поясу.
   Наконец подошли к келье; на пороге ее возвышался Горанфло, раскрасневшийся, с глазами, сверкающими, подобно карбункулам.
   – Здесь? – спросил король.
   – Здесь, – откликнулся толстый монах.
   Королю было от чего заколебаться, потому что в конце коридора виднелась довольно таинственного вида дверь или, вернее, решетка, выходящая на крутой скат, за которой глазу представала лишь кромешная тьма.
   .Генрих вошел в келью.
   – Hie porlus salutis?²²– прошептал он взволнованным голосом.
   – Да, – ответил Фулон, – спасительная гавань здесь!
   – Оставьте нас, – сказал Горанфло с величественным жестом.
   Дверь тотчас же затворилась. Шаги монахов смолкли вдали.
   Король, заметив скамеечку в глубине кельи, сел и сложил руки на коленях.
   – А, вот и ты, Ирод, вот и ты, язычник, вот и ты, Навуходоносор! – сказал, без всякого перехода, Горанфло, упершись в бока своими толстыми руками.
   Король, казалось, был удивлен.
   – Это вы ко мне обращаетесь, брат мой? – спросил он.
   – Ну да, к тебе, а к кому же еще? Сыщется ли такое бранное слово, которое бы не сгодилось для тебя?
   – Брат мой! – пробормотал король.
   – Ба! Да у тебя тут нет братьев. Давно уже я размышляю над одной проповедью.., ты ее услышишь… Как всякий хороший проповедник, я делю ее на три части. Во-первых, ты – тиран, во-вторых – сатир, и, наконец, ты – низложенный монарх. Вот об этом-то я и буду говорить.
   – Низложенный монарх! Брат мой… – возмутился почти скрытый темнотой король.
   – Вот именно. Тут тебе не Польша, удрать тебе не удастся…
   – Это западня!
   – Э! Валуа, знай, что король всего лишь человек, пока он еще человек.
   – Это насилие, брат мой!
   – Клянусь Спасителем, уж не думаешь ли ты, что мы заперли тебя, чтобы с тобой нянчиться?
   – Вы злоупотребляете религией, брат мой.
   – А разве религия существует? – воскликнул Горанфло.
   – О! – произнес король. – Чтобы святой говорил такие слова!
   – Черт побери, я это сказал.
   – Вы погубите свою душу.
   – А разве можно погубить душу?
   – Вы говорите, как безбожник, брат мой.
   – Ладно, без глупостей! Ты готов, Валуа?
   – Готов к чему?
   – К тому, чтобы отречься от короны. Мне поручили предложить тебе это: я предлагаю.
   – Но вы совершаете смертный грех.
   – Э, – произнес Горанфло с циничной улыбкой, – я имею право отпускать грехи и заранее даю себе отпущение. Ну ладно, отрекайся, брат Валуа.
   – От чего?
   – От французского трона.
   – Лучше смерть.
   – Ну, что ж, тогда ты умрешь… Ага! Вот и приор. Он возвращается.., решайся.
   – У меня есть гвардия, друзья. Я буду защищаться.
   – Возможно, но сначала тебя убьют.
   – Дай мне, по крайней мере, подумать минуту.
   – Ни минуты, ни секунды.
   – Вы слишком усердствуете, брат мой, – сказал приор. И он сделал королю знак рукой, который говорил:
   «Государь, ваша просьба удовлетворена». После чего приор снова вышел за дверь. Генрих глубоко задумался.
   – Что ж, – сказал он, – принесем эту жертву. Размышления Генриха длились десять минут. В окошечко в дверях кельи постучали.
   – Готово, – сказал Горанфло, – он согласен. Из коридора до короля донесся шепот, выражавший радость и удивление.
   – Прочтите ему акт, – сказал голос. Звук его заставил короля вздрогнуть и даже бросить взгляд на решетку, которой было заделано дверное окошечко.
   Рука какого-то монаха протянула Горанфло через прутья свернутый трубкой пергамент.
   Горанфло с большим трудом прочитал этот акт королю; страдания того были так велики, что он закрыл лицо руками.
   – А если я откажусь подписать? – воскликнул король плаксивым тоном.
   – В таком случае вы себя погубите дважды, – откликнулся голос герцога де Гиза, приглушенный капюшоном. – Считайте, что вы уже мертвы для мира, и не вынуждайте подданных проливать кровь человека, который был их королем.
   – Вам не заставить меня, – сказал Генрих.
   – Я предвидел это, – шепнул герцог сестре, лоб ее был нахмурен, а в глазах читался страшный замысел.
   – Ступайте, брат, – добавил он, обращаясь к Майенну, – пусть все вооружатся и будут готовы?
   – К чему? – спросил жалобно король.
   – Ко всему, – ответил Жозеф Фулон. Отчаяние короля удвоилось.
   – Проклятие! – воскликнул Горанфло. – Я ненавидел тебя, Валуа, но теперь я тебя презираю. Давай подписывай, иначе я убью тебя своими собственными руками.
   – Погодите, – сказал король, – погодите, пока я вверю себя воле всевышнего и он ниспошлет мне смирение.
   – Он опять собирается думать! – возмутился Горанфло.
   – Оставьте его в, покое до полуночи, – сказал кардинал.
   – Благодарю, милосердный христианин, – воскликнул исполненный отчаяния король. – Бог воздаст тебе!
   – А у него действительно расслабление мозга, – сказал герцог де Гиз. – Мы оказываем Франции услугу, свергая его с трона.
   – Все равно, – заметила герцогиня, – какой бы он ни был слабоумный, я буду иметь удовольствие его постричь.
   Во время этого диалога Горанфло, скрестив на груди руки, осыпал Генриха самыми грубыми ругательствами и перечислял все его прегрешения.
   Внезапно снаружи монастыря раздался глухой шум.
   – Тише! – крикнул голос герцога де Гиза. Воцарилась глубочайшая тишина. Вскоре они поняли, что это гудят двери аббатства под чьими-то сильными и равномерными ударами.
   Прибежал обратно Майенн со всей быстротой, какую допускала его толщина.
   – Братья, – сказал он, – у главного входа отряд вооруженных людей.
   – Это за ним, – сказала герцогиня.
   – Тем более ему надо поторопиться с подписью, – заметил кардинал.
   – Подписывай, Валуа, подписывай! – закричал громовым голосом Горанфло.
   – Вы дали мне срок до полуночи, – умоляюще сказал король.
   – А ты уже и обрадовался, рассчитываешь на помощь.
   – Конечно, у меня еще есть возможность…
   – Умереть, если вы сию же минуту не подпишете, – прозвучал повелительный и резкий голос герцогини.
   Горанфло схватил короля за руку и протянул ему перо.
   Шум снаружи усилился.
   – Еще один отряд, – сказал прибежавший монах. – Они окружают паперть и обходят слева.
   – Скорей, – нетерпеливо вскричали Майенн и герцогиня.
   Король обмакнул перо в чернила.
   – Швейцарцы! – явился с сообщением Жозеф Фулон. – Они занимают кладбище справа. Аббатство полностью окружено.
   – Ну что ж, мы будем обороняться, – ответил решительно герцог Майеннский. – Ни одна крепость не сдастся на милость победителя, имея такого заложника.
   – Подписал! – взвыл Горанфло, вырывая лист из рук Генриха, который, сраженный всем этим, закрыл лицо капюшоном, а поверх него – руками.
   – Значит, мы – король, – сказал кардинал герцогу. – Унеси поскорей этот драгоценный пергамент.
   Король, в порыве горя, опрокинул маленькую ч единственную лампу, освещавшую эту сцену, но пергамент был уже в руках у герцога де Гиза.
   – Что делать? Что делать? – спросил прибежавший со всех ног монах, под рясой которого угадывался самый настоящий дворянин в самом полном вооружении. – Явился Крийон с французской гвардией и вот-вот высадит двери. Прислушайтесь!..
   – Именем короля! – донесся мощный голос Крийона.
   – Чего там! Нет больше короля, – ответил Горанфло через окно кельи.
   – Какой разбойник это сказал? – откликнулся Крийон.
   – Я! Я! Я! – выкрикнул из темноты Горанфло с самой вызывающей надменностью.
   – Попытайтесь разглядеть этого дурня и всадите ему парочку пуль в брюхо, – приказал Крийон.
   А Горанфло, видя, что гвардейцы взяли мушкеты наизготовку, немедленно нырнул обратно в келью и плюхнулся на свой мощный зад посреди нее.
   – Ломайте двери, господин Крийон, – приказал среди всеобщей тишины голос, от которого встали дыбом волосы у всех настоящих и мнимых монахов, находившихся в коридоре.
   Тот, кому принадлежал этот голос, отделившись от остальных, подошел к ступеням аббатства.
   – Повинуюсь, государь, – ответил Крийон и со всего размаха ударил по главной двери топором. От этого удара содрогнулись стены.
   – Что вам надо? – спросил дрожащий приор, выглядывая в окно.
   – А! Это вы, мессир Фулон, – произнес все тот же высокомерный и спокойный голос. – Верните-ка мне моего шута, он решил заночевать тут у вас в одной из келий. Мне нужен мой Шико. Я скучаю без него в Лувре.
   – Зато я очень весело провожу время, сын мой, – ответил Шико, сбрасывая капюшон и расталкивая толпу монахов, отшатнувшихся от него с воплями ужаса.
   В это мгновение герцог Гиз, по приказу которого был принесен светильник, прочел с таким трудом добытую и еще не просохшую подпись внизу акта об отречении:
   «Шико первый»
   – Шико Первый, – воскликнул он, – тысяча проклятий!
   – Мы погибли, – сказал кардинал, – бежим!
   – Вот тебе, – приговаривал Шико, стегая веревкой, заменявшей ему пояс, полубесчувственного Горанфло. – Вот тебе!

Глава 50.
ПРОЦЕНТЫ И КАПИТАЛ

   По мере того, как король говорил, и по мере того, как заговорщики узнавали его, изумление их сменялось страхом. Подпись «Шико I» под отречением превратила страх в ярость.
   Шико сбросил рясу с плеч, скрестил руки на груди, в, пока Горанфло улепетывал со всех ног, он, неподвижный и улыбающийся, встретил первый натиск.
   Положение его было ужасным.
   Разъяренные дворяне надвигались на гасконца, твердо решив отомстить ему за жестокий обман, жертвой которого они стали.
   Но вид этого безоружного человека с грудью, прикрытой лишь двумя скрещенными руками, вид этого смеющегося лица, словно подзадоривающего столь грозную силу обрушиться на столь полную слабость, остановил их, быть может, еще более, чем увещания кардинала, который убеждал, что смерть Шико ничего не даст, а, напротив, навлечет на них страшную месть короля, принявшего вместе со своим шутом участие в этой зловещей буффонаде.
   В результате кинжалы и рапиры опустились перед Шико, который, может, в порыве самоотречения, – а Шико на это был способен, – может, потому, что он разгадал мысли своих врагов, продолжал смеяться им в лицо.
   Тем временем угрозы короля становились все страшнее, а удары крийоновского топора все чаще.
   Было очевидно, что дверь не выдержит долго подобного натиска, которому никто даже и не пытался дать отпор.
   Поэтому, после короткого совещания, герцог де Гиз отдал приказ об отступлении.
   Услышав этот приказ, Шико усмехнулся.
   Во время своих ночных затворничеств с Горанфло он изучил подземный ход, узнал, куда он выходит, и указал это место королю. Король поставил там Токено, лейтенанта швейцарской гвардии.
   Было совершенно ясно, что лигисты один за другим попадут прямо в пасть к волку.
   Кардинал, вместе с двумя десятками дворян, скрылся первым.
   Затем Шико увидел, как в подземном ходе исчез герцог де Гиз, примерно с таким же числом монахов, а потом – Майенн: благодаря своей толщине и огромному животу он был лишен возможности бегать, и на его долю выпало прикрывать отступление.
   Когда этот последний, то есть герцог Майеннский, на глазах у Шико волочил свое грузное туловище мимо кельи Горанфло, гасконец уже не улыбался – он покатывался со смеху.
   В течение десяти минут Шико тщетно напрягал слух, ожидая услышать, что лигисты бегут по подземному ходу обратно. Но, к его величайшему удивлению, шум их шагов, вместо того чтобы приближаться к нему, все более и более удалялся.
   Внезапно Шико осенила мысль, от которой он перестал смеяться и заскрежетал зубами.
   Время идет, лигисты не возвращаются. Не заметили ли они, что выход из подземного хода охраняется, и не ушли ли через какой-нибудь другой выход?
   Шико уже бросился было вон из кельи, но тут дорогу ему преградила какая-то бесформенная масса. Она ползала в йогах у Шико и рвала на себе волосы.
   – Ах, я несчастный! – вопил Горанфло. – О! Мой добрый сеньор Шико, простите меня! Простите меня!
   Почему Горанфло возвратился, возвратился один из всех, ведь он убежал первым и должен был бы находиться уже далеко отсюда?
   Вот вопрос, который, вполне естественно, пришел в голову Шико.
   – О! Мой добрый господин Шико, дорогой мой сеньор! – продолжал стенать Горанфло. – Простите вашего недостойного друга, он сожалеет о случившемся и приносит публичное покаяние у ваших ног.
   – Однако, – спросил Шико, – почему ты не удрал с остальными, болван?
   – Потому, что я не мог пройти там, где проходят остальные, мой добрый сеньор: господь бог во гневе своем покарал меня тучностью. О, несчастный живот! О, презренное брюхо! – кричал монах, хлопая кулаками по той части тела, к которой он взывал. – Ах, почему я не худой, как вы, господин Шико?! Как это прекрасно – быть худым! Какие они счастливцы, худые люди!
   Шико ничего решительно не понимал в сетованиях монаха.
   – Но, значит, другие где-то проходят? – вскричал он громовым голосом. – Значит, другие убегают?
   – Клянусь господом! – ответил монах. – А что же им еще остается делать, петли дожидаться, что ли? О, проклятое брюхо!
   – Тише! – крикнул Шико. – Отвечайте мне. Горанфло поднялся на ноги.
   – Спрашивайте, господин Шико, – сказал он, – вы имеете на это полное право.
   – Как убегают остальные?
   – Во всю прыть.
   – Понимаю, но каким путем?
   – Через отдушину.
   – Смерть Христова! Через какую еще отдушину?
   – Через отдушину кладбищенского склепа.
   – Это тот путь, который ты называешь подземным ходом? Отвечай, скорее!
   – Нет, дорогой господин Шико. Выход из подземного хода охраняется снаружи. Когда великий кардинал де Гиз открыл дверь, он услышал, как какой-то швейцарец сказал: «Mich durstet», что значит, как мне кажется:
   «Я хочу пить».
   – Клянусь святым чревом! – воскликнул Шико. – Я и сам знаю, что это значит. Итак, беглецы отправились другой дорогой?
   – Да, дорогой господин Шико, они спасаются через кладбищенский склеп.
   – Который выходит?
   – С одной стороны в подземный склеп часовни, с другой – под ворота Сен-Жак.
   – Ты лжешь.
   – Я, дорогой сеньор?
   – Если бы они спасались через склеп, ведущий в подземелье часовни, они бы снова прошли перед твоей кельей, и я бы их увидел.
   – То-то и оно, дорогой господин Шико, что у них не было времени делать такой большой крюк, и они пролезли через отдушину.