Страница:
Верный привычке побеждать, Иуда не стал ждать Никанора. Он вышел ему навстречу и, ударив на него близ Хафарсаламы, разбил и уничтожил пять тысяч его войска.
После поражения Никанор собрал воедино оставшихся в живых, все еще в три раза более многочисленных, чем победившие его, и, ожидая подкрепления из Сирии, встал лагерем под тем самым Вефороном, где потерпел поражение Лисий.
Тогда Иуда пошел на Вефорон.
В тринадцатый день месяца а дар а противники сошлись; воины Никанора были отброшены, а сам военачальник убит.
Люди Деметрия, увидев, что их предводитель погиб, бросили оружие и обратились в бегство.
Но воины Иуды погнали их от Адаса до Газиры и трубили вослед им в вестовые трубы, возвещая городам и селениям Израиля о поражении врага. При этих звуках все, кто был способен носить оружие — от малых детей до стариков, — выходили из домов с именем Господа на устах и помогали громить некогда великолепное войско.
Все солдаты Деметрия полегли в землю Израиля. Никто не остался в живых. Иудеи отрубили голову Никанора и правую руку его, что он простирал надменно, и прибили к столбу у ворот иерусалимских. А тринадцатое число месяца адара постановили ежегодно праздновать как день великой победы.
Однако храбрые защитники политической и религиозной свободы от победы к победе истощали свои силы и число. Каждое новое сражение стоило им чистейшей крови из жил, каждая победа сокращала число бьющихся сердец.
И тут Иуда прослышал о храбром народе, возросшем и возмужавшем в боях. Это племя, говорили ему, на востоке покорило галатов и сделало их своими данниками, на западе захватило страну Испанскую, овладев ее серебряными, золотыми и свинцовыми рудниками. Они подчинили себе отдаленных властителей, отразили все нашествия ипоплеменников со всех сторон света, победили Филиппа и Персея, царя Киттимского, в прах разгромили Антиоха Великого, повелителя Азии, вышедшего против них на войну со ста двадцатью слонами, с конницей и колесницами. Его самого они взяли живым и отпустили лишь в обмен на многих заложников и большую дань — от него и потомков его. Они захватили земли персов, мидян и лидийцев и подарили эти владения одному из своих союзников — царю Эвмену. А еще Иуде сказали, что греки, единоплеменники великого Александра, полтора века назад прошедшего мимо Иерусалима в силе и славе побед, — греки вознамерились было покорить этот народ, но одного военачальника и единственной из многих армий оказалось достаточно, чтобы рассеять их, сжечь города и сровнять с землей крепости, а женщин и детей увести в рабство. И еще уверяли его, что народ этот рассеял, покорил или привлек к себе все царства и города, противившиеся ему.
При всем том, как заверили Иуду, правители этого народа свято блюли слово, оставались верными клятвенным союзам, и сильная рука их так же неколебимо поддерживала друзей, как повергала в прах врагов.
Звали этих людей римлянами.
Услышав о них столько хорошего, Иуда Маккавей отрядил двух своих племянников, Евполема, сына Иоаннова, и Иасона, сына Елеазарова, и послал их заключить с римлянами союз.
Что же в действительности представлял собою народ, которому суждено стать поддержкой, союзником, а потом и властителем Иудеи?
О нем придется сказать несколько слов, поскольку во времена Давида с ним еще никто не считался.
Спустя четыреста тридцать два года после падения Трои, двести пятьдесят лет после смерти Соломона, ко времени рождения пророка Исайи, в седьмую олимпиаду, в первый год десятилетнего правления архонта афинского Харопса, альбанский царь Нумитор выделил землю во владение двум внукам, незаконнорожденным сыновьям своей дочери Реи Сильвии… Младенцами этих близнецов оставили на берегу реки, и их выкормила волчица. Позже в безлюдном лесу их нашел пастух, отправившийся туда на поиски зарезанной волчицей овцы. Вот эти-то земли, повторяем, и даровал царь двум своим внукам, отослав их из Альба Лонги вместе с подчинявшейся их воле кучкой разбойников…
Братья спустились с Альбанских гор и добрались до самого высокого холма из семи, стоявших рядом: именно здесь их некогда выкормила волчица, обитательница рощи на склоне холма.
У его подножия, по опушке рощи, протекал ручеек, называемый источником Ютурны, а еще ниже меж двух безымянных холмов виднелась река Тибр.
Поднявшись на вершину этого холма, возвышавшегося над другими, близнецы заспорили о расположении будущего города. Не обращая внимания на замечания брата, Ромул начертил на земле контуры будущих укреплений.
— Прекрасная крепость, и вполне неприступная! — засмеялся Рем, перепрыгнув через черту, изображавшую стену, и был убит братом. (Довольно дорогая плата за шутку!)
Несколько сторонников Рема вернулись в Альба Лонгу, чтобы сообщить Нумитору о случившемся, остальные — а их набралось около трех тысяч — остались с Ромулом, ничуть не беспокоясь о том, что делят свою судьбу с братоубийцей.
Впрочем, боги также не обеспокоились этим, поскольку все предзнаменования были благоприятны.
Ромул запряг в плуг быка и корову, провел борозду вокруг холма. По пути железный лемех выворотил из земли человеческую голову.
— Да будет так, — объявил он. — Крепость я назову Капитолием, а город — Римом.
Капитолий происходит от caput, что значит «голова», а Рим — от гита: «сосец».
Оба названия, как видим, символичны: город станет главой всего мира и сосцом, из которого все народы напитаются млеком веры.
Поскольку ничто уже не противилось его замыслу, Ромул назначил день жертвоприношения, дабы умилостивить богов. Когда подошел срок, он принес жертвы и всем своим приспешникам велел сделать то же — по возможностям каждого, а затем, разведя большой костер, он первым прыгнул через пламя, чтобы очиститься, и остальные последовали его примеру.
В эту минуту двенадцать ястребов пролетело над головой Ромула с востока на запад.
— Обещаю городу моему двенадцать веков царствования! — воскликнул Ромул.
Так и произошло: от Ромула до Ромула Августула протекло двенадцать столетий.
А в эпоху, когда Иуда Маккавей посылал к нему гонцов, Рим уже прошел половину предначертанного пути.
Пока же продолжим рассказ о том, как шло завоевание мира и обретение власти над вселенной.
Ромул произвел смотр своим людям, насчитав три тысячи пеших и три сотни конных воинов.
Они-то и стали ядром римского народа.
Он поделил людей на три общины, названные трибами и возглавлявшиеся трибунами. Эти общины он поделил еще на тридцать, названных куриями, с курионами во главе, а каждую курию разбил еще на десять декурий, поставив над каждой декуриона.
Таким образом, Римом управляли три трибуна, тридцать курионов и триста декурионов.
Поделив людей, принялись за землю, отведя прежде всего наделы для нужд богослужения и общественных надобностей, а остальные в равных долях раздали по тридцати куриям.
Распределив людей и землю, Ромул занялся распределением обязанностей и почестей.
Наиболее храбрые и сведущие подданные были названы патрициями, остальные — плебеями.
А сам Ромул стал их царем.
Патрициям вменялось заботиться о жертвах богам, вершить суд и помогать царю управлять государством.
Плебеям позволялось заниматься более скромными делами: возделывать землю, пасти стада и преуспевать в ремеслах.
Патрициев созывали на сход вестники, плебеев собирал на площади звук трубы.
Сам царь становился верховным исполнителем жертвоприношений, следил за соблюдением закона и обычаев в стране, строгим следованием естественному и гражданскому праву, заключал соглашения, договоры, судил за самые опасные преступления, имел право созывать народ и сенат, первым высказывать свое мнение при обсуждении общественных дел, исполнять принятые решения и, наконец, командовать войсками, объявлять войну и заключать мир. Он объединял таким образом в своих руках власть религиозную и военную, законодательную и исполнительную.
Как видим, выкормыш волчицы выкроил себе долю льва.
Такова была основа управления Римом.
Когда полномочия и функции были распределены, когда каждый знал свои права и обязанности, Ромул занялся расширением границ царства и умножении числа подданных.
Для этого он издал три закона.
Первый запрещал родителям убивать своих детей до достижения ими трехлетнего возраста. Исключение делалось лишь для калек и уродов с рождения; в этом случае младенца показывали пяти соседям и, сообразно их решению, умерщвляли или оставляли жить.
Второй закон давал право пристанища иным племенам и людям, недовольным своими правителями. Рощу у подножия Капитолия, где некогда волчица выкормила близнецов, Ромул объявил священной и построил в ней храм, служивший убежищем для всякого свободнорожденного.
Третий же закон запрещал истреблять молодых жителей завоеванных городов, а также продавать их в рабство, равно как оставлять пустующими ранее возделывавшиеся земли. Более того, вновь приобретенные области объявлялись римскими колониями. Как таковые они наделялись некоторыми правами, а их обитатели — преимуществами римских граждан.
Подобный образ правления оставался неизменным до того дня, как Брут изгнал царей, то есть до 243 года от основания Рима.
Брут был современником пророка Иезекииля.
Новый порядок назвали республикой, но, кроме маловажных изменений в формах власти, ее основание не было поколеблено. Теперь вместо одного пожизненного царя Римом правили два ежегодно избираемых магистрата, называемых консулами, что значит «советниками»; само это слово, введенное в политический язык Рима, предупреждало, что вожди ничего не предпримут без совета с гражданами.
Если не считать этой обязанности (которую они без труда научились обходить), консулы унаследовали не только Царскую власть, но и все привилегии единоначального правления, даже цепочку из двенадцати ликторов, всюду выступавших впереди них с пучком голых березовых прутьев в руках (а когда магистрат выезжал из города, в середину связки вкладывали топор).
Первыми консулами стали Брут и Коллатин.
Сначала они принялись искоренять влияние этрусков, обосновавшихся в Риме с приходом Тарквиниев. Затем пришло время сварам между патрициями и плебеями, чем воспользовались эквы и вольски и повели с Римом борьбу не на жизнь, а на смерть. И наконец, несмотря на старания трибунов захватить всю власть, на преступления децемвиров, на появление военных трибунов, завоевание мира началось, хотя и с остановками, топтанием на месте и временными отступлениями. Подобно ребенку, мучительно пережившему болезни младенческого возраста и затем, как бы в отместку, быстро идущему в рост, превращаясь в крепкого здорового юношу, — Рим, одолев внутреннюю смуту, начинает, как мы говорили, свои завоевания.
За короткий срок римляне, объединившись с латинами и герниками, подчинили себе вольсков, захватили Вейи, руками Манлия повергли галлов к подножию Капитолия, а потом мечом Камилла изгнали их из Рима и тем же мечом, завещанным Папирию Курсору, начали войну с самнитами, охватившую пожаром всю Италию от мыса Регия до Этрурии. Наконец пал Тарент, вопреки Пирру и его эпирцам; пала и Этрурия, вопреки Овию Пакцию и его самнитам, Бренну и его галлам. Ко времени, когда в Вавилоне скончался Александр Великий, Рим был — или вскоре должен был стать — владыкой во всей Италии.
После этого начинаются войны и победы за пределами полуострова, с таким трудом объединенного под римскими орлами. Дуилий присоединяет Сардинию, Корсику и Сицилию; Сципион — Испанию, Эмилий Павел — Македонию, Секстий — Трансальпийскую Галлию… Здесь римлянам пришлось остановиться, поскольку из-за Альп появился враг, имя которого узнали, получив от него три почти смертельные раны. Звали его Ганнибал, а изранил он тело Рима в трех местах: у Требии, Тразименского озера и Канн. Но судьба Рима была в крепкой руке Провидения. Карфагенский герой терпит поражение не на поле боя, а у себя на родине, где властители от него отвернулись. Однако это не мешает ему еще десять лет сражаться с римским войском и римским народом; он покинет Италию только тогда, когда Сципион ударит по Карфагену и война перекинется за море. Здесь Ганнибал даст сражение у Замы и проиграет его, укроется у Прусия и примет яд, чтобы не попасть живым в руки римлян — и все это в то самое время, когда Маттафия, отец Маккавеев, опрокинет жертвенники неверных и подвигнет иудеев к освобождению.
А Рим, избавившись от опасного недруга, продолжит завоевания, хотя и помедлив в нерешительности: двинуться ли ему на запад, пока еще нищий, воинственный, варварский, но обращенный в будущее, преисполненный молодых соков, или на восток, блистающий искусством и ученостью, но ослабленный, испорченный и разлагающийся на глазах. А потому на пробу посылаются две армии с консулами во главе каждой; они идут против неизвестных, непонятных и почти что неуловимых племен: бойев и инсубров. Упершись спиной в Апеннины, Рим напрягает руки, чтобы оттеснить галлов на несколько льё. Меж тем двух легионов и одного военачальника оказывается достаточно, чтобы разбить Антиоха: Рим лишь тронул пальцем глиняного колосса, и тот обрушился.
Восточный мир, или, если угодно, владения Александра, и в самом деле заслужили свою погибель: клятвопреступление и разбой — вот те боги, которым там молились. В Наксосе существовали даже алтари Безбожию и Неправедности. Кровосмешение вошло в повседневный обиход: египетские повелители, как Осирис, женились на собственных сестрах и, подобно Осирису же, в таких брачных союзах теряли остатки мужественности. Тридцать три тысячи городов колонизованного греками Египта в действительности были иссохшим телом, члены которого — захудалые поселения — тянулись вдоль порогов и плотин к огромной чудовищной голове: Александрии. Империя Селевкидов, перенаселенная царями, именовавшими себя Великими, Блистающими, Победителями героев, собственными руками раздирала себя на части. Антиохия и Селевкия, две сестры-гречанки, сражались между собой столь же ожесточенно, как и те греческие братья, что звались Этеоклом и Полиником. Все эти жалкие царьки, потомки Лага и Селевка, поддерживали свое владычество лишь с помощью северян, выписываемых из Греции, но тех доводили до изнеможения азиатское солнце и зной Сирии и Египта. Однажды Рим запретил ввозить туда это живое, мускулистое мясо войны, и без притока молодой воинственной крови в жилах сирийской и ассирийской монархий перестала теплиться жизнь.
Филипп V Македонский держался дольше; он укрылся за неприступными горами, в его передовых дозорах служили те, кого тогда считали лучшими воинами в мире: пешие ратники из Эпира и всадники из Фессалии. Он вдобавок обладал тем, что Антипатр называл «ловчими сетями Греции» — укреплениями Элатеи, Халкиды, Коринфа и Орхомена. Вся Эллада служила ему складом оружия, припасов и сокровищ… Но горе ему! Он оказался союзником Ганнибала, а потому врагом — и был обречен.
Рим послал против него Фламинина. Этот лис в львиной шкуре явился в Грецию, пожимая руки пришедшим на встречу с ним и лобызая отправленных к нему послов; он так расточал ласки и посулы, что заполучил проводников, указавших ему путь через ущелье Антигона, служившее воротами в Македонию. Когда же он оказался за горной стеной, то обнажил меч и разбил Филиппа в беспощадном сражении при Киноскефалах.
Филипп V подписал мирный договор, не оставлявший ему надежд править всей Грецией.
Именно об этих фантастических победах прослышал Иуда Маккавей, когда решился отправить к римскому народу Евполема и Иасона, наделив их званием и полномочиями послов.
Добравшись до Рима и представ перед сенатом, они с поклоном приветствовали собрание и обратились к нему с такими словами:
— Иуда Маккавей, братья его и весь народ иудейский послали нас к вам, чтобы заключить с вами союз и чтобы вы вписали нас в число ваших друзей.
Речь была короткой, что в Риме очень ценилось. Предложение приняли, и сенат издал эдикт; его текст, выгравированный на медных досках, посланники привезли назад в Иерусалим, чтобы повесить его в напоминание о мире и союзе Рима и Иудеи.
«Благо да будет римлянам и народу иудейскому на море и на суше навеки, и меч и враг да будут далеко от них! Если же настанет война прежде у римлян или у всех союзников их во всем владении их, то народ иудейский должен оказать им всем сердцем помощь в войне, как потребует того время. Точно так же римляне от души будут помогать им в войне».
На таких условиях заключили римляне союз с народом иудейским. А о том зле, какое приносит иудеям царь Деметрий, они написали ему так:
«Для чего ты наложил тяжкое твое иго на друзей наших и союзников — иудеев? Если они еще обратятся к вам с жалобой на тебя, то мы окажем им справедливость и будем воевать против тебя на море и на суше».
Однако, когда Евполем с товарищем вернулись домой, они узнали, что Иуда убит, а Иерусалим захвачен!
Деметрий послал второе войско, состоящее из двадцати тысяч пеших и двух тысяч конных ратников, и те остановились в Верее.
Иуда с тремя тысячами сподвижников двинулся на них и остановился при Елеасе.
Но на следующее утро, когда оба войска выступили друг против друга, большинство людей Маккавея обуял великий страх, и они покинули своего вождя.
Осталось у него лишь восемь сотен воинов, но зато самых сильных и храбрых.
Они-то первыми и бросились на врага.
Они ударили по правому крылу македонского легиона и смяли его. Остаток греческого войска пришел в смятение; сначала никто не решился помочь терпящим беду: все приняли нападавших за передовой отряд и опасались прихода остальных.
Но затем, обнаружив, что никто более не явится на битву, греки сомкнулись вокруг Иуды и восьми сотен его храбрецов.
Все они погибли.
Отзвук падения нового союзника долетел и до Рима, но там и не заподозрили, что смерть нашла второго Ахилла, что погиб новый Леонид, — Рим продолжал двигаться своей дорогой.
Сципион Эмилиан как раз завоевал для него все побережье Африки, Помпеи — Сирию и Понт, Марий — Нумидию, Юлий Цезарь — Галлию и Британию. Наконец, Рим получил в наследство от Никомеда Вифинию, от Аттала — Пергам и от Аппиона — Ливию. Тогда-то он стал полным, безраздельным повелителем того большого озера, что зовется Средиземным морем — чудесного, единственного провиденциального водного зеркала, созданного природой для блага цивилизаций всех эпох и всех стран. В его глади отражались попеременно Каноп, Тир, Сидон, Карфаген, Александрия, Афины, Тарент, Сибарис, Регий, Сиракузы, Селинунт, Массилия, а в них в свою очередь отразилось оно, могучее, великолепное и непобедимое. Вокруг этого озера в нескольких днях пути друг от друга лежат буквально под рукой все три тогда известные части света: Европа, Африка и Азия. Благодаря ему все пути открыты Риму: по Роне — в сердце Галлии, по Эридану — в глубь Италии, по Тахо — далеко в Испанию, по Кадисскому проливу — к Большому морю и Касситеридам, наконец, через пролив у Сеста — в Понт Эвксинский и дальше — в Татарию, по Красному морю — в Индию, Тибет и к Тихому океану, то есть — в безбрежность, по Нилу — к Мемфису, Элефантине, Эфиопии, к пустыням — иначе, в неизведанное.
И здесь Империя замедлила шаг, ужаснувшись самое себя, и застыла в ожидании.
Чего она ждет?
Рождения освободителя, приход которого предчувствуют народы; ведь земля, наша общая матерь, уже содрогается во чреве своем, ее горизонт светлеет и золотится, как на восходе солнца, а люди ищут взглядом то место, где чудотворец явится всем.
Рим, как и остальное человечество, ожидал Спасителя, предсказанного Даниилом и возвещенного Вергилием, — того божества, кому заранее воздвигались алтари под именем Неведомого бога — Deo ignoto.
Но каков он явится? От кого родится?
Старинные предания гласят, что род человеческий, впав в ничтожество по вине женщины, обретет искупителя, рожденного непорочной девой.
В Тибете, Японии бог Фо, пекущийся о процветании народов, изберет для появления на свет лоно белокожей девственницы.
В Китае дева, понеся от цветка, родит сына, который станет царем вселенной.
В лесных чащах Германии и Британии, там, где укрылись вымирающие племена, их друиды ожидают избавителя, рожденного от девственницы.
И наконец, Писание возвещает о приходе Мессии, зачатом в лоне девы, чистой, как утренняя роса.
Ведь все эти народы считали, что надобно девственное лоно, чтобы дать грядущему (богу обиталище, достойное его.
Но где родится этот бог?
Народы, обернитесь в сторону Иерусалима!
Часть первая
I. ЧЕЛОВЕК С КУВШИНОМ ВОДЫ
После поражения Никанор собрал воедино оставшихся в живых, все еще в три раза более многочисленных, чем победившие его, и, ожидая подкрепления из Сирии, встал лагерем под тем самым Вефороном, где потерпел поражение Лисий.
Тогда Иуда пошел на Вефорон.
В тринадцатый день месяца а дар а противники сошлись; воины Никанора были отброшены, а сам военачальник убит.
Люди Деметрия, увидев, что их предводитель погиб, бросили оружие и обратились в бегство.
Но воины Иуды погнали их от Адаса до Газиры и трубили вослед им в вестовые трубы, возвещая городам и селениям Израиля о поражении врага. При этих звуках все, кто был способен носить оружие — от малых детей до стариков, — выходили из домов с именем Господа на устах и помогали громить некогда великолепное войско.
Все солдаты Деметрия полегли в землю Израиля. Никто не остался в живых. Иудеи отрубили голову Никанора и правую руку его, что он простирал надменно, и прибили к столбу у ворот иерусалимских. А тринадцатое число месяца адара постановили ежегодно праздновать как день великой победы.
Однако храбрые защитники политической и религиозной свободы от победы к победе истощали свои силы и число. Каждое новое сражение стоило им чистейшей крови из жил, каждая победа сокращала число бьющихся сердец.
И тут Иуда прослышал о храбром народе, возросшем и возмужавшем в боях. Это племя, говорили ему, на востоке покорило галатов и сделало их своими данниками, на западе захватило страну Испанскую, овладев ее серебряными, золотыми и свинцовыми рудниками. Они подчинили себе отдаленных властителей, отразили все нашествия ипоплеменников со всех сторон света, победили Филиппа и Персея, царя Киттимского, в прах разгромили Антиоха Великого, повелителя Азии, вышедшего против них на войну со ста двадцатью слонами, с конницей и колесницами. Его самого они взяли живым и отпустили лишь в обмен на многих заложников и большую дань — от него и потомков его. Они захватили земли персов, мидян и лидийцев и подарили эти владения одному из своих союзников — царю Эвмену. А еще Иуде сказали, что греки, единоплеменники великого Александра, полтора века назад прошедшего мимо Иерусалима в силе и славе побед, — греки вознамерились было покорить этот народ, но одного военачальника и единственной из многих армий оказалось достаточно, чтобы рассеять их, сжечь города и сровнять с землей крепости, а женщин и детей увести в рабство. И еще уверяли его, что народ этот рассеял, покорил или привлек к себе все царства и города, противившиеся ему.
При всем том, как заверили Иуду, правители этого народа свято блюли слово, оставались верными клятвенным союзам, и сильная рука их так же неколебимо поддерживала друзей, как повергала в прах врагов.
Звали этих людей римлянами.
Услышав о них столько хорошего, Иуда Маккавей отрядил двух своих племянников, Евполема, сына Иоаннова, и Иасона, сына Елеазарова, и послал их заключить с римлянами союз.
Что же в действительности представлял собою народ, которому суждено стать поддержкой, союзником, а потом и властителем Иудеи?
О нем придется сказать несколько слов, поскольку во времена Давида с ним еще никто не считался.
Спустя четыреста тридцать два года после падения Трои, двести пятьдесят лет после смерти Соломона, ко времени рождения пророка Исайи, в седьмую олимпиаду, в первый год десятилетнего правления архонта афинского Харопса, альбанский царь Нумитор выделил землю во владение двум внукам, незаконнорожденным сыновьям своей дочери Реи Сильвии… Младенцами этих близнецов оставили на берегу реки, и их выкормила волчица. Позже в безлюдном лесу их нашел пастух, отправившийся туда на поиски зарезанной волчицей овцы. Вот эти-то земли, повторяем, и даровал царь двум своим внукам, отослав их из Альба Лонги вместе с подчинявшейся их воле кучкой разбойников…
Братья спустились с Альбанских гор и добрались до самого высокого холма из семи, стоявших рядом: именно здесь их некогда выкормила волчица, обитательница рощи на склоне холма.
У его подножия, по опушке рощи, протекал ручеек, называемый источником Ютурны, а еще ниже меж двух безымянных холмов виднелась река Тибр.
Поднявшись на вершину этого холма, возвышавшегося над другими, близнецы заспорили о расположении будущего города. Не обращая внимания на замечания брата, Ромул начертил на земле контуры будущих укреплений.
— Прекрасная крепость, и вполне неприступная! — засмеялся Рем, перепрыгнув через черту, изображавшую стену, и был убит братом. (Довольно дорогая плата за шутку!)
Несколько сторонников Рема вернулись в Альба Лонгу, чтобы сообщить Нумитору о случившемся, остальные — а их набралось около трех тысяч — остались с Ромулом, ничуть не беспокоясь о том, что делят свою судьбу с братоубийцей.
Впрочем, боги также не обеспокоились этим, поскольку все предзнаменования были благоприятны.
Ромул запряг в плуг быка и корову, провел борозду вокруг холма. По пути железный лемех выворотил из земли человеческую голову.
— Да будет так, — объявил он. — Крепость я назову Капитолием, а город — Римом.
Капитолий происходит от caput, что значит «голова», а Рим — от гита: «сосец».
Оба названия, как видим, символичны: город станет главой всего мира и сосцом, из которого все народы напитаются млеком веры.
Поскольку ничто уже не противилось его замыслу, Ромул назначил день жертвоприношения, дабы умилостивить богов. Когда подошел срок, он принес жертвы и всем своим приспешникам велел сделать то же — по возможностям каждого, а затем, разведя большой костер, он первым прыгнул через пламя, чтобы очиститься, и остальные последовали его примеру.
В эту минуту двенадцать ястребов пролетело над головой Ромула с востока на запад.
— Обещаю городу моему двенадцать веков царствования! — воскликнул Ромул.
Так и произошло: от Ромула до Ромула Августула протекло двенадцать столетий.
А в эпоху, когда Иуда Маккавей посылал к нему гонцов, Рим уже прошел половину предначертанного пути.
Пока же продолжим рассказ о том, как шло завоевание мира и обретение власти над вселенной.
Ромул произвел смотр своим людям, насчитав три тысячи пеших и три сотни конных воинов.
Они-то и стали ядром римского народа.
Он поделил людей на три общины, названные трибами и возглавлявшиеся трибунами. Эти общины он поделил еще на тридцать, названных куриями, с курионами во главе, а каждую курию разбил еще на десять декурий, поставив над каждой декуриона.
Таким образом, Римом управляли три трибуна, тридцать курионов и триста декурионов.
Поделив людей, принялись за землю, отведя прежде всего наделы для нужд богослужения и общественных надобностей, а остальные в равных долях раздали по тридцати куриям.
Распределив людей и землю, Ромул занялся распределением обязанностей и почестей.
Наиболее храбрые и сведущие подданные были названы патрициями, остальные — плебеями.
А сам Ромул стал их царем.
Патрициям вменялось заботиться о жертвах богам, вершить суд и помогать царю управлять государством.
Плебеям позволялось заниматься более скромными делами: возделывать землю, пасти стада и преуспевать в ремеслах.
Патрициев созывали на сход вестники, плебеев собирал на площади звук трубы.
Сам царь становился верховным исполнителем жертвоприношений, следил за соблюдением закона и обычаев в стране, строгим следованием естественному и гражданскому праву, заключал соглашения, договоры, судил за самые опасные преступления, имел право созывать народ и сенат, первым высказывать свое мнение при обсуждении общественных дел, исполнять принятые решения и, наконец, командовать войсками, объявлять войну и заключать мир. Он объединял таким образом в своих руках власть религиозную и военную, законодательную и исполнительную.
Как видим, выкормыш волчицы выкроил себе долю льва.
Такова была основа управления Римом.
Когда полномочия и функции были распределены, когда каждый знал свои права и обязанности, Ромул занялся расширением границ царства и умножении числа подданных.
Для этого он издал три закона.
Первый запрещал родителям убивать своих детей до достижения ими трехлетнего возраста. Исключение делалось лишь для калек и уродов с рождения; в этом случае младенца показывали пяти соседям и, сообразно их решению, умерщвляли или оставляли жить.
Второй закон давал право пристанища иным племенам и людям, недовольным своими правителями. Рощу у подножия Капитолия, где некогда волчица выкормила близнецов, Ромул объявил священной и построил в ней храм, служивший убежищем для всякого свободнорожденного.
Третий же закон запрещал истреблять молодых жителей завоеванных городов, а также продавать их в рабство, равно как оставлять пустующими ранее возделывавшиеся земли. Более того, вновь приобретенные области объявлялись римскими колониями. Как таковые они наделялись некоторыми правами, а их обитатели — преимуществами римских граждан.
Подобный образ правления оставался неизменным до того дня, как Брут изгнал царей, то есть до 243 года от основания Рима.
Брут был современником пророка Иезекииля.
Новый порядок назвали республикой, но, кроме маловажных изменений в формах власти, ее основание не было поколеблено. Теперь вместо одного пожизненного царя Римом правили два ежегодно избираемых магистрата, называемых консулами, что значит «советниками»; само это слово, введенное в политический язык Рима, предупреждало, что вожди ничего не предпримут без совета с гражданами.
Если не считать этой обязанности (которую они без труда научились обходить), консулы унаследовали не только Царскую власть, но и все привилегии единоначального правления, даже цепочку из двенадцати ликторов, всюду выступавших впереди них с пучком голых березовых прутьев в руках (а когда магистрат выезжал из города, в середину связки вкладывали топор).
Первыми консулами стали Брут и Коллатин.
Сначала они принялись искоренять влияние этрусков, обосновавшихся в Риме с приходом Тарквиниев. Затем пришло время сварам между патрициями и плебеями, чем воспользовались эквы и вольски и повели с Римом борьбу не на жизнь, а на смерть. И наконец, несмотря на старания трибунов захватить всю власть, на преступления децемвиров, на появление военных трибунов, завоевание мира началось, хотя и с остановками, топтанием на месте и временными отступлениями. Подобно ребенку, мучительно пережившему болезни младенческого возраста и затем, как бы в отместку, быстро идущему в рост, превращаясь в крепкого здорового юношу, — Рим, одолев внутреннюю смуту, начинает, как мы говорили, свои завоевания.
За короткий срок римляне, объединившись с латинами и герниками, подчинили себе вольсков, захватили Вейи, руками Манлия повергли галлов к подножию Капитолия, а потом мечом Камилла изгнали их из Рима и тем же мечом, завещанным Папирию Курсору, начали войну с самнитами, охватившую пожаром всю Италию от мыса Регия до Этрурии. Наконец пал Тарент, вопреки Пирру и его эпирцам; пала и Этрурия, вопреки Овию Пакцию и его самнитам, Бренну и его галлам. Ко времени, когда в Вавилоне скончался Александр Великий, Рим был — или вскоре должен был стать — владыкой во всей Италии.
После этого начинаются войны и победы за пределами полуострова, с таким трудом объединенного под римскими орлами. Дуилий присоединяет Сардинию, Корсику и Сицилию; Сципион — Испанию, Эмилий Павел — Македонию, Секстий — Трансальпийскую Галлию… Здесь римлянам пришлось остановиться, поскольку из-за Альп появился враг, имя которого узнали, получив от него три почти смертельные раны. Звали его Ганнибал, а изранил он тело Рима в трех местах: у Требии, Тразименского озера и Канн. Но судьба Рима была в крепкой руке Провидения. Карфагенский герой терпит поражение не на поле боя, а у себя на родине, где властители от него отвернулись. Однако это не мешает ему еще десять лет сражаться с римским войском и римским народом; он покинет Италию только тогда, когда Сципион ударит по Карфагену и война перекинется за море. Здесь Ганнибал даст сражение у Замы и проиграет его, укроется у Прусия и примет яд, чтобы не попасть живым в руки римлян — и все это в то самое время, когда Маттафия, отец Маккавеев, опрокинет жертвенники неверных и подвигнет иудеев к освобождению.
А Рим, избавившись от опасного недруга, продолжит завоевания, хотя и помедлив в нерешительности: двинуться ли ему на запад, пока еще нищий, воинственный, варварский, но обращенный в будущее, преисполненный молодых соков, или на восток, блистающий искусством и ученостью, но ослабленный, испорченный и разлагающийся на глазах. А потому на пробу посылаются две армии с консулами во главе каждой; они идут против неизвестных, непонятных и почти что неуловимых племен: бойев и инсубров. Упершись спиной в Апеннины, Рим напрягает руки, чтобы оттеснить галлов на несколько льё. Меж тем двух легионов и одного военачальника оказывается достаточно, чтобы разбить Антиоха: Рим лишь тронул пальцем глиняного колосса, и тот обрушился.
Восточный мир, или, если угодно, владения Александра, и в самом деле заслужили свою погибель: клятвопреступление и разбой — вот те боги, которым там молились. В Наксосе существовали даже алтари Безбожию и Неправедности. Кровосмешение вошло в повседневный обиход: египетские повелители, как Осирис, женились на собственных сестрах и, подобно Осирису же, в таких брачных союзах теряли остатки мужественности. Тридцать три тысячи городов колонизованного греками Египта в действительности были иссохшим телом, члены которого — захудалые поселения — тянулись вдоль порогов и плотин к огромной чудовищной голове: Александрии. Империя Селевкидов, перенаселенная царями, именовавшими себя Великими, Блистающими, Победителями героев, собственными руками раздирала себя на части. Антиохия и Селевкия, две сестры-гречанки, сражались между собой столь же ожесточенно, как и те греческие братья, что звались Этеоклом и Полиником. Все эти жалкие царьки, потомки Лага и Селевка, поддерживали свое владычество лишь с помощью северян, выписываемых из Греции, но тех доводили до изнеможения азиатское солнце и зной Сирии и Египта. Однажды Рим запретил ввозить туда это живое, мускулистое мясо войны, и без притока молодой воинственной крови в жилах сирийской и ассирийской монархий перестала теплиться жизнь.
Филипп V Македонский держался дольше; он укрылся за неприступными горами, в его передовых дозорах служили те, кого тогда считали лучшими воинами в мире: пешие ратники из Эпира и всадники из Фессалии. Он вдобавок обладал тем, что Антипатр называл «ловчими сетями Греции» — укреплениями Элатеи, Халкиды, Коринфа и Орхомена. Вся Эллада служила ему складом оружия, припасов и сокровищ… Но горе ему! Он оказался союзником Ганнибала, а потому врагом — и был обречен.
Рим послал против него Фламинина. Этот лис в львиной шкуре явился в Грецию, пожимая руки пришедшим на встречу с ним и лобызая отправленных к нему послов; он так расточал ласки и посулы, что заполучил проводников, указавших ему путь через ущелье Антигона, служившее воротами в Македонию. Когда же он оказался за горной стеной, то обнажил меч и разбил Филиппа в беспощадном сражении при Киноскефалах.
Филипп V подписал мирный договор, не оставлявший ему надежд править всей Грецией.
Именно об этих фантастических победах прослышал Иуда Маккавей, когда решился отправить к римскому народу Евполема и Иасона, наделив их званием и полномочиями послов.
Добравшись до Рима и представ перед сенатом, они с поклоном приветствовали собрание и обратились к нему с такими словами:
— Иуда Маккавей, братья его и весь народ иудейский послали нас к вам, чтобы заключить с вами союз и чтобы вы вписали нас в число ваших друзей.
Речь была короткой, что в Риме очень ценилось. Предложение приняли, и сенат издал эдикт; его текст, выгравированный на медных досках, посланники привезли назад в Иерусалим, чтобы повесить его в напоминание о мире и союзе Рима и Иудеи.
«Благо да будет римлянам и народу иудейскому на море и на суше навеки, и меч и враг да будут далеко от них! Если же настанет война прежде у римлян или у всех союзников их во всем владении их, то народ иудейский должен оказать им всем сердцем помощь в войне, как потребует того время. Точно так же римляне от души будут помогать им в войне».
На таких условиях заключили римляне союз с народом иудейским. А о том зле, какое приносит иудеям царь Деметрий, они написали ему так:
«Для чего ты наложил тяжкое твое иго на друзей наших и союзников — иудеев? Если они еще обратятся к вам с жалобой на тебя, то мы окажем им справедливость и будем воевать против тебя на море и на суше».
Однако, когда Евполем с товарищем вернулись домой, они узнали, что Иуда убит, а Иерусалим захвачен!
Деметрий послал второе войско, состоящее из двадцати тысяч пеших и двух тысяч конных ратников, и те остановились в Верее.
Иуда с тремя тысячами сподвижников двинулся на них и остановился при Елеасе.
Но на следующее утро, когда оба войска выступили друг против друга, большинство людей Маккавея обуял великий страх, и они покинули своего вождя.
Осталось у него лишь восемь сотен воинов, но зато самых сильных и храбрых.
Они-то первыми и бросились на врага.
Они ударили по правому крылу македонского легиона и смяли его. Остаток греческого войска пришел в смятение; сначала никто не решился помочь терпящим беду: все приняли нападавших за передовой отряд и опасались прихода остальных.
Но затем, обнаружив, что никто более не явится на битву, греки сомкнулись вокруг Иуды и восьми сотен его храбрецов.
Все они погибли.
Отзвук падения нового союзника долетел и до Рима, но там и не заподозрили, что смерть нашла второго Ахилла, что погиб новый Леонид, — Рим продолжал двигаться своей дорогой.
Сципион Эмилиан как раз завоевал для него все побережье Африки, Помпеи — Сирию и Понт, Марий — Нумидию, Юлий Цезарь — Галлию и Британию. Наконец, Рим получил в наследство от Никомеда Вифинию, от Аттала — Пергам и от Аппиона — Ливию. Тогда-то он стал полным, безраздельным повелителем того большого озера, что зовется Средиземным морем — чудесного, единственного провиденциального водного зеркала, созданного природой для блага цивилизаций всех эпох и всех стран. В его глади отражались попеременно Каноп, Тир, Сидон, Карфаген, Александрия, Афины, Тарент, Сибарис, Регий, Сиракузы, Селинунт, Массилия, а в них в свою очередь отразилось оно, могучее, великолепное и непобедимое. Вокруг этого озера в нескольких днях пути друг от друга лежат буквально под рукой все три тогда известные части света: Европа, Африка и Азия. Благодаря ему все пути открыты Риму: по Роне — в сердце Галлии, по Эридану — в глубь Италии, по Тахо — далеко в Испанию, по Кадисскому проливу — к Большому морю и Касситеридам, наконец, через пролив у Сеста — в Понт Эвксинский и дальше — в Татарию, по Красному морю — в Индию, Тибет и к Тихому океану, то есть — в безбрежность, по Нилу — к Мемфису, Элефантине, Эфиопии, к пустыням — иначе, в неизведанное.
И здесь Империя замедлила шаг, ужаснувшись самое себя, и застыла в ожидании.
Чего она ждет?
Рождения освободителя, приход которого предчувствуют народы; ведь земля, наша общая матерь, уже содрогается во чреве своем, ее горизонт светлеет и золотится, как на восходе солнца, а люди ищут взглядом то место, где чудотворец явится всем.
Рим, как и остальное человечество, ожидал Спасителя, предсказанного Даниилом и возвещенного Вергилием, — того божества, кому заранее воздвигались алтари под именем Неведомого бога — Deo ignoto.
Но каков он явится? От кого родится?
Старинные предания гласят, что род человеческий, впав в ничтожество по вине женщины, обретет искупителя, рожденного непорочной девой.
В Тибете, Японии бог Фо, пекущийся о процветании народов, изберет для появления на свет лоно белокожей девственницы.
В Китае дева, понеся от цветка, родит сына, который станет царем вселенной.
В лесных чащах Германии и Британии, там, где укрылись вымирающие племена, их друиды ожидают избавителя, рожденного от девственницы.
И наконец, Писание возвещает о приходе Мессии, зачатом в лоне девы, чистой, как утренняя роса.
Ведь все эти народы считали, что надобно девственное лоно, чтобы дать грядущему (богу обиталище, достойное его.
Но где родится этот бог?
Народы, обернитесь в сторону Иерусалима!
Часть первая
I. ЧЕЛОВЕК С КУВШИНОМ ВОДЫ
Для того чтобы читатель восемнадцать столетий спустя смог мысленно отправиться по закоулкам незнакомого города, следя за повестью о великих событиях, которые мы смиренно собираемся изложить, да позволит он нам кратко поведать, каким был Иерусалим (о превратностях судьбы которого мы только что вели речь) на восемнадцатом году правления Тиберия, под властью Понтия Пилата, шестого прокуратора Иудеи, навязанного евреям римским владычеством, а также Ирода Антипы, тетрарха Галилеи, и Каиафы, поставленного на тот год первосвященником.
Стена, некогда возведенная Неемией, все еще опоясывала город, имея в окружности тридцать три стадии, что соответствует одному льё по современным меркам. Над ней возвышалось тринадцать башен, и ее прорезывали двенадцать ворот, смотрящих на все стороны света.
Четверо из них выходили на восток, где стена шла вдоль долины Иосафата и Масличной горы, от которой ее отделяло течение Кедрона.
Они назывались Навозными воротами, воротами Долины, Золотыми воротами и воротами Источника.
Первые выходили на Драконов ключ, названный так в честь бронзового дракона, из пасти которого вырывалась струя воды.
Вторые высились напротив селения Гефсимании, где было много масличных давилен, давших ему имя.
Третьи и четвертые вели к мосту через Кедрон, за которым дорога раздваивалась. Свернув направо, можно было добраться до Мертвого моря и Ен-Гадди, налево — к Иордану и Иерихону.
Двое ворот выходили на южную сторону, над источником Гион: ворота Царских садов, служившие выходом из крепости, и ворота Первосвященника, служившие выходом из дворца Каифы. Первые вели к верхней купальне и горе Ен-Рогел; через вторые можно было попасть на дорогу к Вифлеему и Хеврону.
В западной стене, возвышавшейся над Долиной мертвых, находились Рыбные, Древние и Генафские ворота.
В полусотне шагов от Рыбных ворот начинались четыре дороги. Левая, огибающая стену, была той самой дорогой к Вифлеему и Хеврону, на которую, как мы уже упоминали, можно было попасть через ворота Первосвященника. Вторая, тоже отклонявшаяся влево, вела в Газу и к Египту. Третья — к Эммаусу — шла прямо, и, наконец, по правой можно было прибыть в Иоппию и к Средиземному морю.
От Древних ворот пролегал путь в Силоам и Гаваон: сначала он шел на северо-запад, оставляя справа могилу первосвященника Анании, а слева — холм Голгофу.
Генафские ворота вели из дворца Ирода и отворялись только для владельцев и служителей самого дворца, но, поскольку их прикрывала лишь решетка, снаружи можно было полюбоваться великолепными садами тетрарха, аллеями фруктовых деревьев, куртинами редких растений и благоуханных цветов, тенистыми купами сосен, пальм и сикомор, водой, струящейся или бьющей из многих фонтанов, лебедями на глади водоемов и стайками газелей, резвящихся среди деревьев и цветов.
И наконец, еще трое ворот выходили на север: ворота Женских башен, Эфраимовы и Угловые, или Вениаминовы ворота.
Первые вели к садам, огородам и рощам фруктовых деревьев, вторые — на дорогу к Самарии и Галилее и последние — на дорогу по мосту через Кедрон, уходящую на северо-восток к Анафофу и Вефилю мимо Змеиного пруда слева и горы Соблазна — справа.
Тринадцать башен иерусалимских назывались: Печная, Угловая, Хананаэл, Высокая, Меа, Большая, Силоамская, Давидова, Псефина и четыре Женские — по углам ворот, получивших от них свое название.
Эти стены с двенадцатью воротами и тринадцатью башнями заключали в своих пределах четыре разных города, отделенных друг от друга стенами, вытянувшимися с востока на запад и поделившими весь Иерусалим; в них тоже были свои ворота для прохода из одной части в другую. Мы опишем их в хронологическом порядке, начиная с той, что была выстроена первой.
Верхний город, или град Давидов, заключал в себе дома Анана и его зятя Каиафы, дворец царей Иудейских, представлявший собой цитадель на вершине горы Сион, и гробницу Давида.
Нижний город, или град Сиона, почти на четверть был занят храмом, а помимо него здесь стоял дворец Пилата, примыкавший к башне Антония, с которой был соединен своего рода мостом, называемым Ксистом: с него римские управители обращались к народу. Недалеко отсюда располагался театр, выстроенный Иродом Великим; его стены почти сплошь покрывали изречения, восхвалявшие Августа, а на шпиле блестел золоченый орел. Кроме того, там находились дворец Маккавеев, ипподром, амфитеатр и, наконец, гора Акра с построенной на ней цитаделью Антиоха.
В Предместье находился дворец Ирода с великолепными садами, о которых уже шла речь; здесь располагались также дома многих знатных горожан.
Наконец, Везефу, или Новый город, не являвший собой ничего примечательного, населяли медники, торговцы шерстью, старым платьем и скобяным товаром.
Стена, некогда возведенная Неемией, все еще опоясывала город, имея в окружности тридцать три стадии, что соответствует одному льё по современным меркам. Над ней возвышалось тринадцать башен, и ее прорезывали двенадцать ворот, смотрящих на все стороны света.
Четверо из них выходили на восток, где стена шла вдоль долины Иосафата и Масличной горы, от которой ее отделяло течение Кедрона.
Они назывались Навозными воротами, воротами Долины, Золотыми воротами и воротами Источника.
Первые выходили на Драконов ключ, названный так в честь бронзового дракона, из пасти которого вырывалась струя воды.
Вторые высились напротив селения Гефсимании, где было много масличных давилен, давших ему имя.
Третьи и четвертые вели к мосту через Кедрон, за которым дорога раздваивалась. Свернув направо, можно было добраться до Мертвого моря и Ен-Гадди, налево — к Иордану и Иерихону.
Двое ворот выходили на южную сторону, над источником Гион: ворота Царских садов, служившие выходом из крепости, и ворота Первосвященника, служившие выходом из дворца Каифы. Первые вели к верхней купальне и горе Ен-Рогел; через вторые можно было попасть на дорогу к Вифлеему и Хеврону.
В западной стене, возвышавшейся над Долиной мертвых, находились Рыбные, Древние и Генафские ворота.
В полусотне шагов от Рыбных ворот начинались четыре дороги. Левая, огибающая стену, была той самой дорогой к Вифлеему и Хеврону, на которую, как мы уже упоминали, можно было попасть через ворота Первосвященника. Вторая, тоже отклонявшаяся влево, вела в Газу и к Египту. Третья — к Эммаусу — шла прямо, и, наконец, по правой можно было прибыть в Иоппию и к Средиземному морю.
От Древних ворот пролегал путь в Силоам и Гаваон: сначала он шел на северо-запад, оставляя справа могилу первосвященника Анании, а слева — холм Голгофу.
Генафские ворота вели из дворца Ирода и отворялись только для владельцев и служителей самого дворца, но, поскольку их прикрывала лишь решетка, снаружи можно было полюбоваться великолепными садами тетрарха, аллеями фруктовых деревьев, куртинами редких растений и благоуханных цветов, тенистыми купами сосен, пальм и сикомор, водой, струящейся или бьющей из многих фонтанов, лебедями на глади водоемов и стайками газелей, резвящихся среди деревьев и цветов.
И наконец, еще трое ворот выходили на север: ворота Женских башен, Эфраимовы и Угловые, или Вениаминовы ворота.
Первые вели к садам, огородам и рощам фруктовых деревьев, вторые — на дорогу к Самарии и Галилее и последние — на дорогу по мосту через Кедрон, уходящую на северо-восток к Анафофу и Вефилю мимо Змеиного пруда слева и горы Соблазна — справа.
Тринадцать башен иерусалимских назывались: Печная, Угловая, Хананаэл, Высокая, Меа, Большая, Силоамская, Давидова, Псефина и четыре Женские — по углам ворот, получивших от них свое название.
Эти стены с двенадцатью воротами и тринадцатью башнями заключали в своих пределах четыре разных города, отделенных друг от друга стенами, вытянувшимися с востока на запад и поделившими весь Иерусалим; в них тоже были свои ворота для прохода из одной части в другую. Мы опишем их в хронологическом порядке, начиная с той, что была выстроена первой.
Верхний город, или град Давидов, заключал в себе дома Анана и его зятя Каиафы, дворец царей Иудейских, представлявший собой цитадель на вершине горы Сион, и гробницу Давида.
Нижний город, или град Сиона, почти на четверть был занят храмом, а помимо него здесь стоял дворец Пилата, примыкавший к башне Антония, с которой был соединен своего рода мостом, называемым Ксистом: с него римские управители обращались к народу. Недалеко отсюда располагался театр, выстроенный Иродом Великим; его стены почти сплошь покрывали изречения, восхвалявшие Августа, а на шпиле блестел золоченый орел. Кроме того, там находились дворец Маккавеев, ипподром, амфитеатр и, наконец, гора Акра с построенной на ней цитаделью Антиоха.
В Предместье находился дворец Ирода с великолепными садами, о которых уже шла речь; здесь располагались также дома многих знатных горожан.
Наконец, Везефу, или Новый город, не являвший собой ничего примечательного, населяли медники, торговцы шерстью, старым платьем и скобяным товаром.