Дюма Александр. Королева Марго

   – А чтобы мы продолжали чувствовать себя счастливыми, поговори с ней о чем-нибудь хорошем, Анрио, – не надо ей вмешиваться в политику, а главное, не надо ей знакомиться с моей матерью.
   – Да, королева Екатерина так горячо любит ваше величество, что может приревновать вас к другой любви, – ответил Генрих, найдя ловкую увертку и, таким образом, ускользнув от опасной откровенности короля.
   – Мари, – сказал король, – рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека, какого я когда-либо знал. При дворе – а этим много сказано – он обвел вокруг пальца всех; один я, быть может, ясно вижу – не скажу, то, что у него на душе, но то, что у него на уме.
   – Государь, – ответил Генрих, – меня огорчает, что вы сильно преувеличиваете одно и подозрительно относитесь к другому.
   – Я ничего не преувеличиваю, Анрио, – сказал король. – Впрочем, когда-нибудь тебя поймут. Король обратился к Мари:
   – Он восхитительно составляет анаграммы. Попроси его составить анаграмму из твоего имени, – ручаюсь, что он ее сделает.
   – Что же можно найти в имени такой простой девушки, как я? Какую приятную мысль можно извлечь из сочетания букв, которыми случай написал: Мари Туше?
   – Государь, сделать анаграмму из этого имени легко, в том, чтобы ее составить, большой заслуги нет, – сказал Генрих.
   – Ага! Уже готово! – сказал Карл. – Видишь, Мари? Генрих вынул из кармана записные таблички, вырвал один листок и под именем:
 

   Marie Touche^[50] t написал:
   Je charme tout.^[51]

 
   Затем он протянул листок молодой женщине.
   – Я глазам своим не верю! – воскликнула Мари.
   – Что же он написал? – спросил Карл.
   – Государь, я не решаюсь произнести это вслух.
   – Государь, – заговорил Генрих, – если в имени Marie Touchet заменить букву «i» буквой «j», как это часто делают, то получится буква в букву: Je charme tout.
   – Верно, буква в букву! – воскликнул Карл. – Слушай, Мари, я хочу, чтобы это стало твоим девизом! Никогда ни один девиз не был так заслужен. Спасибо, Анрио! Мари, я подарю тебе этот девиз, составленный из бриллиантов.
   Ужин кончился; на соборе Богоматери пробило два часа.
   – А теперь, Мари, – сказал Карл, – в награду за его комплимент ты дать ему кресло, чтобы он мог спать в нем до утра; только уложи его подальше от нас, а то он так храпит, что даже страшно становится. Затем, если проснешься раньше меня, то разбуди меня, – в шесть утра мы должны быть у Бастилии. Спокойной ночи, Анрио! Устраивайся поудобнее. Только вот что, – добавил он, подойдя к королю Наваррскому и положив руку ему на плечо, – заклинаю тебя твоей жизнью, – слышишь, Генрих? Твоей жизнью! – не выходи отсюда без меня, а главное, не возвращайся в Лувр!
   Генрих если и не все понимал, то слишком многое подозревал, вот почему он не пренебрег этим советом.
   Карл IX ушел к себе в комнату, а Генрих, суровый горец, удовольствовался креслом и очень скоро доказал, насколько прав был в своих предостережениях шурин, который просил поместить его подальше от себя.
   На рассвете Карл разбудил Генриха. Так как Генрих спал одетым, туалет его занял не много времени. Король был счастлив и улыбчив – таким его никогда не видели в Лувре. Часы, которые он проводил в домике на улице Бар, были в его жизни часами солнечного света.
   Они вдвоем прошли через спальню. Молодая женщина спала на своей кровати, ребенок – в своей колыбели. Во сне оба улыбались.
   Карл с глубокой нежностью поглядел на них, затем обернулся к королю Наваррскому.
   – Анрио, – сказал он, – если тебе когда-нибудь случится узнать, какую услугу я оказал тебе сегодня ночью, а со мной произойдет несчастье, вспомни об этом ребенке, который спит в своей колыбели.
   Не дав Генриху времени задать ему вопрос, Карл поцеловал в лоб мать и ребенка.
   – До свидания, ангелы мои! – прошептал Карл и вышел.
   Генрих в раздумье последовал за ним.
   Дворяне, которым Карл приказал встретить его, ждали у Бастилии, держа под уздцы двух лошадей. Карл сделал Генриху знак сесть на одну из них, сам тоже вскочил в седло, выехал через Арбалетный сад и направился по внешним бульварам.
   – Куда мы едем? – спросил Генрих.
   – Мы едем, – ответил Карл, – посмотреть, вернулся ли герцог Анжуйский только ради принцессы Конде, или в сердце у него честолюбия не меньше, чем любви, а я сильно подозреваю, что так оно и есть.
   Генрих ничего не понял и молча последовал за Карлом. Когда они доехали до Маре, где из-за палисада открывалось все, что называлось в ту пору Сен-Лоранским предместьем, Карл показал Генриху в сероватой дымке утра людей в длинных плащах и в меховых шапках – они ехали верхом за тяжело нагруженным фургоном. По мере того как эти люди приближались, их фигуры принимали все более четкие очертания, так что уже можно было различить ехавшего тоже верхом и беседовавшего с ними человека в длинном коричневом плаще и в широкополой французской шляпе, надвинутой на лоб.
   – Ага, – с улыбкой сказал Карл. – Так я и думал.
   – Государь, если я не ошибаюсь, вон тот всадник в коричневом плаще – герцог Анжуйский, – сказал Генрих.
   – Он самый, – подтвердил Карл. – Осади немного, Анрио, – я не хочу, чтобы нас увидели.
   – Кто же эти люди в сероватых плащах и в меховых шапках? И что вон в той повозке? – спросил Генрих.
   – Эти люди – польские послы, – ответил Карл, – в повозке – корона. А теперь, – сказал он, пуская лошадь в галоп по дороге к воротам Тампля, – едем, Анрио! Я видел все, что хотел видеть!

Глава 8
Возвращение в Лувр

   Когда Екатерина решила, что в комнате короля Наваррского все сделано – трупы стражников убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, – она отпустила своих придворных дам, так как дело шло к полуночи, и попыталась заснуть. Но удар оказался слишком жестоким, а разочарование – слишком сильным. Ненавистный Генрих, постоянно ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был храним какой-то непобедимой силой, которую Екатерина упорно называла случаем, хотя какой-то голос в глубине ее души говорил ей, что настоящее имя этой силы – судьба Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру и выйдя за его пределы, придаст Генриху и всем гугенотам еще большую уверенность в их будущем, приводила ее в бешенство, и, если бы этот самый случай, против которого она боролась столь несчастливо, свел ее сейчас с ее врагом, она с помощью висевшего у нее на поясе флорентийского кинжальчика несомненно победила бы судьбу, столь благосклонную к королю Наваррскому.
   Часы ночи, так медленно тянущиеся для тех, кто ждет или не спит, били одни вслед за другими, а Екатерина все не смыкала глаз Целый мир новых замыслов развернулся в ее уме, полном видений. Наконец на рассвете она встала с постели, сама оделась и направилась в покои Карла IX.
   Стража, привыкшая к ее приходам в любое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю она прошла в Оружейную палату. Но там она застала только бодрствующую кормилицу.
   – Где мой сын? – спросила королева.
   – Ваше величество! К нему запрещено входить до восьми часов.
   – Запрещение не касается меня, кормилица!
   – Оно касается всех. Екатерина усмехнулась.
   – Да, я знаю, – продолжала кормилица, – я хорошо знаю, что здесь ничто не может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой женщины и не ходить дальше.
   – Кормилица, мне надо поговорить с сыном.
   – Я отопру только по приказу вашего величества.
   – Откройте, кормилица, я требую! – сказала Екатерина.
   Услышав этот голос, вызывавший большее уважение, а главное, больший страх, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ, но Екатерине он был не нужен. Она вынула из кармана свой ключ, быстро отперла дверь в покои сына, и под ее нажимом дверь распахнулась.
   Спальня была пуста, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и принялась лизать ее руки цвета слоновой кости.
   – Вот как! Он ушел из дому, – нахмурив брови, сказала королева – Что ж, я подожду.
   В мрачной решимости она задумчиво села у окна, которое выходило на Лувровский двор и из которого был виден главный вход.
   В течение двух часов она не сходила с места, неподвижная и белая, как мраморная статуя, и наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе; она их узнала.
   И тут она поняла все. Вместо того чтобы препираться с ней из-за ареста своего зятя. Карл увел его и этим спас.
   – Слепец! Слепец! Слепец! – прошептала она и снова принялась ждать.
   Минуту спустя в комнате послышались шаги со стороны Оружейной палаты.
   – Государь, хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил Генрих, – скажите мне, почему вы меня увели и какую услугу вы мне оказали?
   – Нет, нет, Анрио! – со смехом ответил Карл. – Когда-нибудь ты, быть может, узнаешь все, но пока что это тайна. Знай только одно: по всей вероятности, сейчас у меня будет из-за тебя страшная ссора с матерью.
   Карл поднял портьеру и очутился лицом к лицу с Екатериной.
   Из-за его плеча выглянуло бледное и взволнованное лицо Беарнца.
   – А-а! Вы здесь, сударыня! – нахмурив брови, сказал Карл.
   – Да, сын мой. Мне надо с вами поговорить, – отвечала Екатерина.
   – Со мной?
   – С вами наедине.
   – Что делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж никак невозможно избежать этого, то чем скорее, тем лучше.
   – Я оставляю вас, государь, – сказал Генрих.
   – Да, да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за меня, а я останусь слушать проповедь.
   Генрих поклонился и вышел.
   Карл сам предупредил вопросы матери.
   – Итак, – сказал он, пытаясь обратить дело в шутку – вы ждали меня, чтобы побранить, так ведь? Черт побери! Я непочтительно разрушил ваш замысел. Но – смерть дьяволу! – не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, который только что спас мне жизнь! Но и ссориться с вами мне тоже не хотелось: я хороший сын. К тому же, – добавил он шепотом, – Господь Бог карает детей, которые бранятся с матерью; пример – мой брат Франциск Второй.^[52] Простите меня великодушно и признайтесь, что шутка недурна.
   – Ваше величество, вы ошибаетесь, – возразила Екатерина, – дело это совсем не шуточное.
   – Так я и знал! Знал, что так вы и посмотрите на это, черт меня возьми!
   – Государь, ваш промах разрушил тщательно продуманный план, который должен был открыть нам весьма многое.
   – Ба! План!.. Неужели какой-то провалившийся план может вас смутить – вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и я обещаю, что помогу вам.
   – Даже если бы вы и помогли мне, теперь слишком поздно: он предупрежден и будет начеку.
   – Слушайте, – сказал король, – давайте поговорим откровенно. Что вы имеете против Анрио?
   – То, что он заговорщик.
   – Да, я понимаю, в этом вы постоянно его обвиняете! Но кто же в той или иной степени не занимается заговорами в этом прелестном королевском жилище, именуемом Лувр?
   – Но он – больше, чем кто-либо, и он тем опаснее, что об этом никто и не подозревает.
   – Скажите, какой Лоренцино!^[53] – сказал Карл.
   – Послушайте, – сказала Екатерина, помрачневшая при упоминании этого имени, вызывавшем у нее в памяти одну из самых кровавых драм флорентийской истории, – вы можете доказать мне, что я не права.
   – Каким образом, матушка?
   – Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.
   – В его спальне… сегодня ночью?
   – Да. И если он вам скажет…
   – То что тогда?
   – Тогда я готова буду признать, что ошибалась.
   – Но если это была женщина, не можем же мы требовать…
   – Женщина?
   – Да.
   – Женщина, которая убила двух ваших стражников и ранила де Морвеля – быть может, смертельно?
   – Ого! Это уже серьезно, – сказал король. – Значит, дело было кровавое?
   – Трое легли на месте.
   – А тот, кто их уложил?
   – Убежал цел и невредим.
   – Клянусь Гогом и Магогом! – сказал Карл. – Он молодец, и вы правы, матушка: я должен знать, кто это такой.
   – А я заранее говорю вам, что не узнаете, – во всяком случае, не узнаете от Генриха.
   – А от вас, матушка? Не мог же этот человек удрать, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь в его одежде?
   – Заметили только, что на нем был очень элегантный вишневый плащ.
   – Так, так! Вишневый плащ! – сказал Карл. – При дворе я знаю только один, столь заметный, что бросается в глаза.
   – Совершенно верно, – сказала Екатерина.
   – И что же? – спросил Карл.
   – Подождите меня здесь, сын мой, – сказала Екатерина, – я проверю, как исполнены мои приказания.
   Екатерина вышла, а Карл, оставшись один, начал рассеянно ходить взад и вперед по комнате, насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за камзол и опустив другую, которую лизала борзая, всякий раз как он останавливался.
   А Генрих ушел от шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти, как обычно, по коридору, пошел по маленькой потайной лесенке, которая уж неоднократно упоминалась и которая вела на третий этаж. Но, поднявшись всего на четыре ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Он остановился и взялся за рукоять кинжала. И тут же узнал женщину; она схватила его за руку, и прелестный, хорошо ему знакомый голос произнес:
   – Слава Богу, государь, вы целы и невредимы! Я так за вас боялась! Но, верно, Бог услышал мои молитвы.
   – Да что случилось? – спросил Генрих.
   – Вы все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я приютила его у себя.
   Молодая женщина быстро спустилась, как будто столкнулась с Генрихом, встретив его на лестнице случайно.
   – Странно! – сказал себе Генрих. – Что же произошло? Что с Ортоном?
   К сожалению г-жа де Сов уже не могла слышать его вопросов: г-жа де Сов была уже далеко.
   Внезапно наверху лестницы появилась другая тень: на сей раз это была тень мужчины.
   – Tсc! – произнес этот человек.
   – А, это вы, Франсуа?
   – Не называйте меня по имени.
   – Что случилось?
   – Пройдите к себе, и вы все узнаете, а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь, не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне – дверь будет только притворена.
   И он исчез, подобно призраку в театре, который проваливается в люк.
   – Вот тебе раз! – прошептал Беарнец. – Загадка остается загадкой. Но раз отгадка находится у меня, пойдем ко мне и там хорошенько все разглядим.
   Однако Генрих продолжал свой путь не без волнения; он обладал восприимчивостью, этим суеверием юности. В его душе все отражалось ясно, как на гладкой поверхности, а все, что он сейчас слышал, предвещало ему беду.
   Он подошел к двери в свои покои и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Кроме того, раз Шарлотта сказала, чтобы он шел к себе, значит, было ясно, что бояться нечего. Он быстро заглянул в переднюю; она была пуста, ничто не указывало ему на какое-то происшествие.
   – А Ортона-то в самом деле нет, – сказал он и прошел в следующую комнату.
   Здесь все объяснилось.
   Хотя на пол были вылиты реки воды, всюду виднелись большие красноватые пятна; одно кресло было сломано; полог был изрезан ударами шпаги; венецианское зеркало было пробито пулей, чья-то окровавленная рука, приложившись к стене, оставила на ней страшный отпечаток, свидетельствовавший о том, что эта безмолвная комната была свидетельницей борьбы не на жизнь, а на смерть.
   Генрих блуждающим взглядом пробежал по этим разнородным следам драки и провел рукой по влажному от пота лбу.
   – Да-а! – прошептал он. – Теперь я понимаю, что за услугу оказал мне король; какие-то люди приходили убить меня… А де Муи? Что они сделали с де Муи? Мерзавцы! Они его убили!
   Как герцогу Алансонскому не терпелось поскорее рассказать Генриху о происшествии, так и самому Генриху не терпелось узнать, что произошло. Бросив на окружающие предметы последний мрачный взгляд, он выбежал из комнаты, выскочил в коридор, убедился, что никого нет, толкнул приоткрытую дверь, тщательно запер ее за собой и устремился к герцогу Алансонскому.
   Герцог ждал его в первой комнате. Он схватил Генриха за руку и, приложив палец к губам, увлек его в кабинетик, помещавшийся в башенке, совершенно уединенный и благодаря этому недоступный для шпионства.
   – Ах, брат мой, какая ужасная ночь! – сказал герцог.
   – Да что случилось? – спросил Генрих.
   – Вас хотели арестовать.
   – Меня?
   – Да, вас.
   – За что?
   – Не знаю. Где вы были?
   – Вчера вечером король увел меня с собой в город.
   – Значит, ему было известно все, – сказал герцог Алансонский. – Но если вас не было дома, кто же был у вас?
   – А разве кто-нибудь у меня был? – спросил Генрих таким тоном, словно ничего не знал.
   – Да, у вас был какой-то мужчина. Услыхав шум, я побежал к вам на помощь, но было слишком поздно.
   – А этого мужчину арестовали? – с тревогой спросил Генрих.
   – Нет, он опасно ранил Морвеля, убил двух стражников и убежал.
   – Молодец де Муи! – воскликнул Генрих.
   – Так это был де Муи? – быстро спросил герцог Алансонский.
   Генрих понял, что допустил промах.
   – По крайней мере, я так думаю, – ответил он, – потому что назначал ему свидание с целью сговориться о вашем бегстве и сказать ему, что все мои права на наваррский престол я уступаю вам.
   – Если это станет известно, мы погибли, – побледнев, сказал герцог Алансонский.
   – Да, Морвель, конечно, все расскажет.
   – Морвель получил удар шпагой в горло; хирург, который делал ему перевязку, сказал мне, что недели полторы Морвель не сможет произнести ни одного слова.
   – Неделя! Для де Муи этого больше чем достаточно, чтобы оказаться в полной безопасности.
   – В конце концов это мог быть и не де Муи, – сказал герцог Алансонский.
   – Вы так думаете? – спросил Генрих.
   – Да. Ведь этот человек скрылся так быстро, что заметили только его вишневый плащ.
   – В самом деле, – сказал Генрих, – этот вишневый плащ скорее подходит какому-нибудь дамскому угоднику, чем солдату. Никому и в голову не придет заподозрить, что под вишневым плащом скрывается де Муи.
   – Да, – согласился герцог, – если кого и заподозрят, так скорее уж… Герцог запнулся.
   –..так уж скорее Ла Моля, – подхватил Генрих.
   – Разумеется! Я и сам, глядя на бегущего, подумал было, что это Ла Моль.
   – Ах, и вы так подумали? Тогда вполне возможно, что это и впрямь был Ла Моль.
   – А он ничего не знает? – спросил герцог Алансонский.
   – Ровно ничего, во всяком случае, ничего важного, – ответил Генрих.
   – Брат мой, – сказал герцог, – теперь я уверен, что это был он.
   – Черт возьми! – сказал Генрих. – Если так, то это очень огорчит королеву: она принимает в нем большое участие.
   – Вы говорите, участие? – переспросил озадаченный герцог.
   – Конечно. Разве вы забыли, Франсуа, что вам рекомендовала его ваша сестра?
   – Верно, – глухим голосом ответил герцог. – Потому мне и хотелось быть ему полезным, а доказательством служит то, что я, опасаясь, как бы его вишневый плащ не навлек на него подозрений, поднялся к чему и унес плащ к себе.
   – Что ж, это очень умно, – заявил Генрих. – Теперь я мог бы не только побиться об заклад, но даже поклясться, что это был Ла Моль.
   – Даже на суде? – спросил Франсуа.
   – Ну конечно, – ответил Генрих. – Наверное, он приходил ко мне с каким-нибудь поручением от Маргариты.
   – Если бы я был уверен, что могу опереться на ваше свидетельство, я даже выступил бы против него как обвинитель, – сказал герцог Алансонский.
   – Если вы, брат мой, выступите с обвинением, то вы понимаете, что я не стану вас опровергать.
   – А королева? – спросил герцог Алансонский.
   – Ах да! Королева!
   – Надо узнать, как поведет себя она.
   – Это я беру на себя.
   – А знаете, ей, пожалуй, выгодно будет поддержать нас. Ведь этот молодой человек приобретет теперь громкую славу храбреца, и слава эта обойдется ему очень дешево, – он купит ее в кредит. Правда, возможно и то, что она будет стоить ему вместе с процентами и всего капитала.
   – Ничего не поделаешь, черт побери! – заметил Генрих. – Ничто не дается даром в этом мире.
   С улыбкой помахав герцогу Алансонскому рукой, он осторожно высунул голову в коридор; убедившись, что никто их не подслушивал, он быстро проскользнул на потайную лесенку, которая вела в покои Маргариты.
   Королева Наваррская была взволнована не меньше мужа. Ночная вылазка против нее и герцогини Неверской, затеянная королем, герцогом Анжуйским, герцогом де Гизом и Генрихом, которого она тоже узнала, сильно ее встревожила. Несомненно, у них не было никаких улик против нее; привратник, которого отвязали от решетки Ла Моль и Коконнас, уверял, что не промолвил ни слова. Но четыре высоких особы, которым два простых дворянина – Ла Моль и Коконнас – оказали сопротивление, свернули со своей дороги не случайно, прекрасно зная, зачем они свернули. Остаток ночи Маргарита провела у герцогини Неверской и вернулась в Лувр на рассвете. Она легла в постель, но не заснула: она вздрагивала при малейшем шуме.
   В мучительной тревоге Маргарита вдруг услышала стук в потайную дверь и, узнав от Жийоны, пришел, велела впустить посетителя.
   Генрих остановился на пороге; он нисколько не походил на оскорбленного мужа – на его тонких губах играла его обычная улыбка и ни один мускул на лице не выдавал того страшного волнения, которое он пережил несколько минут назад.
   Глазами он как бы спрашивал Маргариту, не позволит ли она ему остаться с ней наедине. Маргарита поняла взгляд мужа и сделала Жийоне знак уйти.
   – Я знаю, как вы привязаны к вашим друзьям, я боюсь, что принес вам неприятное известие, – заговорил Генрих.
   – Какое, сударь? – спросила Маргарита.
   – Один из самых милых наших людей сильно скомпрометирован.
   – Кто же это?
   – Милейший граф де Ла Моль.
   – Граф де Ла Моль скомпрометирован! Чем же?
   – Как участник событий минувшей ночи. Несмотря на умение владеть собой, Маргарита покраснела, но в конце концов пересилила себя.
   – Каких событий? – спросила она.
   – Как? Неужели вы не слыхали страшного шума, какой поднялся в Лувре ночью? – спросил Генрих.
   – Нет.
   – С чем вас и поздравляю, – с очаровательным простодушием сказал Генрих, – это говорит о том, как крепко вы спите.
   – А что же здесь произошло?
   – А то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шести стражникам арестовать меня.
   – Вас? Вас?!
   – Да, меня.
   – Но на каком же основании?
   – Кто может знать основания, которыми руководствуется столь глубокий ум, как ум вашей матушки? Я их уважаю, но не знаю.
   – Так вы не ночевали дома?
   – Нет, но, по правде говоря, случайно. Вы угадали, я не был дома. Вечером король пригласил меня пойти с ним в город, но пока меня не было дома, там был Другой человек.
   – Кто же этот человек?
   – По-видимому, граф де Ла Моль.
   – Граф де Ла Моль? – с изумлением переспросила Маргарита.
   – Черт возьми! Экий молодец этот малыш-провансалец! – продолжал Генрих. – Представьте себе, он ранил Морвеля и убил двух стражников!
   – Ранил Морвеля и убил двух стражников? Быть не может!
   – Как? Вы сомневаетесь в его храбрости?
   – Нет, я только говорю, что де Ла Моль не мог быть у вас.
   – Почему же он не мог быть у меня?
   – Да потому, что… потому что… он был в другом месте, – смущенно ответила Маргарита.
   – А-а! Если он может доказать свое алиби – тогда дело другое, – сказал Генрих. – Он просто скажет, где он был, и вопрос будет исчерпан.
   – Где он был? – в смятении повторила Маргарита.
   – Ну да!.. Сегодня его арестуют и допросят. К сожалению, против него есть улики…
   – Улики! Какие же?
   – Человек, оказавший такое отчаянное сопротивление, был в вишневом плаще.
   – Да, такого плаща нет ни у кого, кроме Ла Моля… хотя я знаю и другого человека…
   – Конечно, знаете, я тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, значит, это был другой человек в таком же вишневом плаще. А ведь вы знаете, кто это?
   – Боже мой!
   – Вот где наш подводный камень! Вы его видите так же хорошо, как я, – доказательством тому ваше волнение. А потому потолкуем теперь так, как говорят люди о самой желанной в мире вещи – о престоле… и… о самом драгоценном благе – о своей жизни… Если арестуют де Муи – мы погибли!
   – Я понимаю.
   – А де Ла Моль никого не скомпрометирует, если только вы не считаете его способным сочинить какую-нибудь сказку. Ну, положим, он скажет, что был где-то с дамами… почем я знаю?
   – Если вы опасаетесь только этого, – отвечала Маргарита, – то можете быть спокойны… он ничего не скажет.
   – Вот как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему придется заплатить за молчание смертью?