Дюма Александр. Королева Марго

   – Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», но не говори: «Коконнас, беги один».
   – Дорогой мой, – возразил Ла Моль. – Веревка – это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.
   – Я начинаю думать, что не зря совершил один предусмотрительный поступок, – со вздохом сказал Коконнас.
   – Какой?
   – Подружился с палачом.
   – Ты становишься зловещим, дорогой Коконнас.
   – Так что же нам делать? – с раздражением крикнул тот.
   – Найдем королеву.
   – Где?
   – Не знаю… Найдем короля!
   – Где?
   – Не знаю… Но мы найдем их и вдвоем сделаем то, чего не смогли или не посмели сделать пятьдесят человек.
   – Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой признак!
   – Тогда – на коней, и бежим.
   – Так-то лучше.
   Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, раздался чей-то повелительный голос, – Стойте! Сдавайтесь! – крикнул голос. Одновременно из-за деревьев показалась одна мужская фигура, потом другая, потом – тридцать; то были легкие конники, которые превратились в пехотинцев и, ползком пробираясь сквозь вереск, обыскивали лес.
   – Что я тебе говорил? – прошептал Коконнас. Ла Моль ответил каким-то сдавленным рычанием. Легкие конники были еще шагах в тридцати от двух друзей.
   – Эй, господа! В чем дело? – продолжал пьемонтец, громко обращаясь к лейтенанту легких конников и совсем тихо к Ла Молю.
   Лейтенант скомандовал взять двух друзей на прицел.
   Коконнас продолжал совсем тихо:
   – На коней, Ла Моль! Еще есть время. Прыгай на коня, как делал сотни раз при мне, и скачем.
   С этими словами он повернулся к конникам.
   – Какого черта, господа? Не стреляйте, вы можете убить своих друзей! – крикнул он и шепнул Ла Молю:
   – Сквозь деревья стрельба плохая; они выстрелят и промахнутся.
   – Нет, так нельзя! – возразил Ла Моль. – Мы не можем увести с собой лошадь Маргариты и двух мулов, – эта лошадь и два мула ее скомпрометируют, а на допросе я отведу от нее всякое подозрение. Скачи один, друг мой, скачи!
   – Господа, мы сдаемся! – крикнул Коконнас, вынимая шпагу и поднимая ее.
   Легкие конники подняли мушкетоны.
   – Но прежде всего: почему мы должны сдаваться?
   – Об этом вы спросите короля Наваррского.
   – Какое преступление мы совершили?
   – Об этом вам скажет его высочество герцог Алансонский.
   Коконнас и Ла Моль переглянулись: имя их врага в такую минуту не могло подействовать на них успокоительно.
   Однако ни тот, ни другой не оказал сопротивления. Коконнасу предложили слезть с лошади, что он и сделал, воздержавшись от каких-либо замечаний. Затем обоих поместили в центр легких конников и повели по дороге к павильону Франциска I.
   – Ты хотел увидеть павильон Франциска Первого? – сказал Коконнас, заметив сквозь деревья стены очаровательной готической постройки. – Так вот, мне сдается, что ты его увидишь.
   Ла Моль ничего не ответил, – он только пожал Коконнасу руку.
   Рядом с прелестным павильоном, который был построен во времена Людовика XII, но который называли павильоном Франциска I, потому что он всегда выбирал его как место сбора охотников, стояло нечто вроде хижины для доезжачих, которая теперь была почти не видна за сверкавшими мушкетонами, алебардами и шпагами, как взрытый кротом бугорок за золотистыми колосьями.
   В этот домик и отвели пленников.
   Теперь бросим свет на очень туманное, особенно для двух друзей, положение дел и расскажем о том, что произошло.
   Как было уговорено, дворяне-протестанты собрались в павильоне Франциска I, ключ от которого, как мы уже знаем, удалось раздобыть де Муи.
   Будучи или по крайней мере вообразив себя хозяевами леса, они выставили тут и там дозорных, но легкие конники сменили белые перевязи на красные и благодаря этой хитроумной выдумке усердного де Нансе неожиданным налетом сняли всех дозорных без боя.
   Легкие конники продолжали облаву, окружая павильон, но де Муи, ждавший короля в конце Дороги Фиалок, увидел, что красные перевязи крадутся по-волчьи, и тут красные перевязи вызвали у него подозрения. Он отъехал в сторону, чтобы его не увидали, и заметил, что широкий круг сужается – очевидно, чтобы прочесать лес и оцепить место сбора.
   Одновременно в конце центральной дороги он различил маячившие вдалеке белые эгретки и сверкавшие аркебузы королевской охраны.
   Наконец он увидел самого короля, а в противоположной стороне – короля Наваррского.
   Тогда он сделал в воздухе крест своей шляпой – это был условленный сигнал, означавший: «Все пропало!».
   Поняв его сигнал, король Наваррский повернул назад и скрылся.
   Де Муи тотчас вонзил широкие колесики шпор в бока лошади и пустился в бегство, а убегая, прокричал Коконнасу и Ла Молю слова, которые мы привели.
   Король, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты, появился здесь в сопровождении герцога Алансонского, желая видеть, как Генрих и Маргарита выйдут из домика доезжачих, куда он приказал запереть не только тех, кто находился в павильоне, но и тех, кто встретится в лесу.
   Герцог Алансонский, совершенно уверенный в успехе, скакал подле короля, раздражение которого усиливали острые боли. Раза два или три он едва не упал с лошади в обморок, и однажды его рвало кровью.
   – Ну! Ну! Быстрее! – подъехав, сказал король. – Я хочу поскорее вернуться в Лувр. Тащите из норы этих нечестивцев: сегодня день святого Блеза, а он в родстве со святым Варфоломеем.
   При этих словах короля муравейник пик и аркебуз зашевелился, и всех гугенотов, схваченных кого в лесу, кого в павильоне, вывели из хижины.
   Но среди них ни было ни короля Наваррского, ни Маргариты, ни де Муи.
   – Ну, а где же Генрих? Где Марго? – спросил король. – Вы обещали мне, что они здесь, Алансон, и – смерть дьяволу! – пусть мне их приведут!
   – Государь! Короля и королевы Наваррских мы и не видели, – сказал де Нансе.
   – Да вон они! – сказала герцогиня Неверская.
   Действительно, в конце тропинки, выходившей на берег реки, появились Генрих и Маргарита – оба спокойные, как ни в чем не бывало: держа соколов на кулаке, они любовно прижались друг к другу, да так искусно, что их лошади на скаку слились так же, как и они, и, казалось, ласкаясь, прижались друг к другу головами.
   Вот когда взбешенный герцог Алансонский приказал обыскать окрестности, и таким образом нашлись и Ла Моль и Коконнас в их обвитой плющом аркаде.
   Их тоже ввели в круг, который образовали королевские телохранители, братски обняв друг друга. Но Ла Моль и Коконнас, не будучи королями, не сумели принять такой же бодрый вид, как Генрих и Маргарита: Ла Моль был слишком бледен, а Коконнас слишком красен.

Глава 2
Расследование

   Зрелище, поразившее молодых людей, когда их вводили в этот круг, принадлежало к числу зрелищ поистине незабываемых, даже если оно представилось глазам раз в жизни и на одно мгновение.
   Как мы уже сказали. Карл IX смотрел на всех проходивших перед ним дворян, которые были заперты в хижине доезжачих и которых теперь его стража выводила наружу одного за другим.
   Король и герцог Алансонский жадно ловили глазами каждое движение, ожидая, что вот-вот выйдет и король Наваррский.
   Ожидание обмануло их.
   Но этого было мало: оставалось неизвестным, что же произошло с Генрихом и Маргаритой.
   И вот когда присутствующие заметили, что в конце дорожки появились молодые супруги, герцог Алансонский побледнел, а Карл почувствовал, что у него отлегло от сердца, ибо он безотчетно хотел, чтобы все, что заставил его сделать брат, обернулось против него.
   – Опять ускользнул! – побледнев, прошептал Франсуа.
   В эту минуту у короля начался приступ такой страшной боли, что он выпустил поводья, обеими руками схватился за бока и закричал, как кричат люди в бреду.
   Генрих поспешил к нему. Но пока он проскакал двести шагов, отделявших его от брата, Карл пришел в себя.
   – Откуда вы приехали? – спросил король так сурово, что Маргарита взволновалась.
   – Но… С охоты, брат мой! – ответила она.
   – Охота была на берегу реки, а не в лесу.
   – Мой сокол унесся за фазаном, когда мы отстали, чтобы посмотреть на цаплю, государь, – сказал Генрих.
   – И где же этот фазан?
   – Вот он! Красивый петух, не правда ли? И тут Генрих с самым невинным видом протянул Карлу птицу, отливавшую пурпуром, золотом и синевой.
   – Так, так! Ну, а почему же, заполевав фазана, вы не присоединились ко мне? – продолжал Карл.
   – Потому, что фазан полетел к парку, государь. А когда мы спустились на берег, то увидели, что вы опередили нас на целых полмили, когда вы снова поднимались к лесу. Тогда мы поскакали по вашим следам, так как, участвуя в охоте вашего величества, мы не хотели от нее отбиться.
   – А все эти дворяне тоже были приглашены на охоту? – спросил Карл.
   – Какие дворяне? – с недоумением озираясь вокруг, переспросил Генрих.
   – Да ваши гугеноты, черт возьми! – ответил Карл. – Во всяком случае, если кто-то и приглашал их, то не я.
   – Нет, государь, но, быть может, это герцог Алансонский, – заметил Генрих.
   – Господин д'Алансон! Зачем вы это сделали?
   – Я? – воскликнул герцог.
   – Ну да, вы, брат мой, – продолжал Карл. – Разве вы не объявили мне вчера, что вы – король Наваррский? Значит, гугеноты, прочившие вас в короли, явились поблагодарить вас за то, что вы приняли корону, а короля – за то, что он ее отдал. Не так ли, господа?
   – Да! Да! – крикнули двадцать голосов. – Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует король Карл!
   – Я не король гугенотов, – побледнев от злобы, сказал Франсуа и, бросив косой взгляд на Карла, добавил:
   – И твердо надеюсь никогда им не быть.
   – Глупости! – сказал Карл. – А вам, Генрих, да будет известно, что я считаю все это весьма странным.
   – Государь! – твердо ответил король Наваррский. – Да простит меня Бог, но можно подумать, что меня подвергают допросу.
   – А если я вам скажу, что допрашиваю вас, – что вы на это ответите?
   – Что я такой же король, как вы, государь! – гордо ответил Генрих. – Что королевский титул дает не корона, а рождение, и что отвечать я буду только моему брату и другу, но никогда не стану отвечать судье.
   – Очень хотел бы я знать, однако, чего мне держаться, хоть раз в жизни! – тихо сказал Карл.
   – Пусть сюда приведут господина де Муи, – сказал герцог Алансонский, – и вы все узнаете. Господин де Муи, наверное, арестован.
   – Есть среди арестованных господин де Муи? – спросил король.
   Генрих вздрогнул от волнения и обменялся взглядами с Маргаритой, но это продолжалось одно мгновение.
   Никто не отзывался.
   – Господина де Муи нет среди арестованных, – объявил де Нансе. – Кое-кому из моих людей показалось, что они его видели, но они в этом не уверены.
   Герцог Алансонский пробормотал какое-то богохульство.
   – Ах, государь, да вот двое дворян герцога Алансонского, – вмешалась Маргарита, показывая королю Ла Моля н Коконнаса, которые слышали весь этот разговор и на сообразительность которых она считала возможным рассчитывать. – Допросите их – они вам ответят.
   Герцог почувствовал нанесенный ему удар.
   – Я сам приказал задержать их именно для того, чтобы доказать, что они у меня не служат, – возразил он.
   Король взглянул на двух друзей и вздрогнул, увидав Ла Моля.
   – Ага, опять этот провансалец! – сказал он. Коконнас грациозно поклонился.
   – Что вы делали, когда вас арестовали? – спросил король.
   – Государь! Мы беседовали на темы военные и любовные.
   – Верхом? Вооруженные до зубов? Готовясь бежать?
   – Отнюдь нет, государь; вы плохо осведомлены. Мы лежали в тени, под буком… Sub tegmine fagi.
   – Ах, вы лежали в тени под буком?
   – И даже могли бы убежать, если бы думали, что чем-то навлекли на себя гаев вашего величества. Послушай те, господа, – обратился Коконнас к легким конникам, – полагаюсь на ваше солдатское слово: как вы думаете, могли бы мы удрать от вас, если бы захотели?
   – Эти господа и шагу не сделали, чтобы убежать, – ответил лейтенант.
   – Потому что их лошади стояли далеко, – вмешайся герцог Алансонский.
   – Покорнейше прошу извинить меня, ваше высочество, – ответил Коконнас, – но Я уже сидел на лошади, а мой друг, граф Лерак де Ла Моль, держал свою под уздцы.
   – Это правда, господа? – спросил король.
   – Правда, государь, – ответил лейтенант, – господин Коконнас даже соскочил с лошади при виде нас.
   Коконнас криво улыбнулся, что означало: «Вот видите, государь!».
   – Ну, а эти две запасные лошади, два мула, сундуки, которыми они были нагружены? – спросил Франсуа.
   – Да разве мы конюхи? Велите отыскать конюха, который стерег их, и спросите его!
   – Его там не было! – сказал взбешенный герцог.
   – Значит, он испугался и удрал, – отозвался Коконнас. – Нельзя требовать от мужика такого же хладнокровия, как от дворянина!
   – Все время одни и те же увертки, – скрежеща зубами, рявкнул герцог Алансонский. – К счастью, государь, я предупредил вас, что эти господа уже несколько дней у меня не служат.
   – Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас? – воскликнул Коконнас.
   – Э, черт возьми! Кому это знать, как не вам, сударь? Ведь вы сами подали в отставку в довольно наглом письме, которое я, слава Богу, сохранил и которое, к счастью, при мне.
   – Ах! – воскликнул Коконнас. – Я думал, что вы, ваше высочество, простите мне письмо, написанное по первому побуждению, под горячую руку. Это было, когда я узнал, что вы, ваше высочество, собирались задушить моего друга Ла Моля в одном из луврских коридоров.
   – Что вы говорите? – перебил его король.
   – Я тогда думал, что ваше высочество были одни, – с невинным видом продолжал Коконнас. – Но потом я узнал, что трое других…
   – Молчать! – крикнул Карл. – Теперь я осведомлен достаточно хорошо! Генрих, – обратился он к королю Наваррскому, – даете слово не бежать?
   – Даю, ваше величество.
   – Возвращайтесь в Париж вместе с господином де Нансе и оставайтесь под арестом у себя в комнате. А вы, господа, – продолжал он, обращаясь к двум дворянам, – отдайте ваши шпаги.
   Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему из командиров.
   Коконнас последовал его примеру.
   – А господин де Муи отыскался? – спросил король.
   – Нет, государь, – ответил де Нансе, – или его не было в лесу, или он бежал.
   – Еще чего не хватало! – сказал король. – Едем домой! Мне холодно, я ослеп!
   – Государь! Это, верно, от раздражения, – заметил Франсуа.
   – Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О, Господи, сжалься надо мной! Я горю! Помогите! Помогите!
   Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся навзничь; при этом втором приступе испуганные придворные подхватили его на руки.
   Франсуа стоял в стороне и вытирал со лба пот; он один знал причину мучительного недуга своего брата.
   Король Наваррский, стоявший с другой стороны, уже под стражей де Нансе, с возрастающим удивлением смотрел на эту сцену.
   – Эх, – прошептал он; в нем говорил уму непостижимый инстинкт, который временами превращал его в, так сказать, ясновидящего. – Пожалуй, для меня было бы лучше, если бы меня схватили, когда я бежал!
   Он взглянул на Маргариту, которая своими большими, широко раскрытыми от изумления глазами смотрела то на него, то на короля, то на короля, то на него.
   Король потерял сознание. Подали носилки и положили его на них. Его накрыли плащом, который один из всадников снял со своих плеч, и вся процессия медленно направилась по дороге в Париж, который утром видел отъезд веселых заговорщиков и радостного короля, а теперь видел возвращение умирающего короля в окружении арестованных мятежников.
   Маргарита, несмотря ни на что не утратившая способности владеть собой морально и физически, в последний раз обменялась многозначительным взглядом со своим мужем, а затем проехала так близко от Ла Моля, что он мог слышать два греческих слова, которые она обронила:
   – Me deide. Это означает:
   – Ничего не бойся.
   – Что она тебе сказала? – спросил Коконнас.
   – Она сказала, что бояться нечего, – ответил Ла Моль.
   – Тем хуже, – тихо сказал пьемонтец, – тем хуже! Это значит, что добра нам ждать нечего. Каждый раз, как мне говорили в виде ободрения эту фразу, я в ту же секунду получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски, по-гречески, по-латыни, по-французски «Ничего не бойся» всегда означало для меня: «Берегись!».
   – По коням, господа! – сказал лейтенант легких конников.
   – Не сочтите за нескромность, сударь: куда вы нас ведете? – спросил Коконнас.
   – Думаю, что в Венсенн, – ответил лейтенант.
   – Я предпочел бы отправиться в другое место, – сказал Коконнас, – но ведь не всегда идешь туда, куда хочешь. По дороге король очнулся и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом, но его отговорили.
   – Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, – сказал Карл, приехав в Лувр.
   Он сошел с носилок, поднялся по лестнице, опираясь на руку Таванна, и, добравшись до своих покоев, приказал никого к себе не пускать.
   Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. Дорогой он пребывал в глубокой задумчивости, ни с кем не разговаривал и не интересовался больше ни заговором, ни заговорщиками. Было очевидно, что все его мысли занимает болезнь.
   Болезнь была внезапная, острая и странная, с теми же симптомами, какие обнаружились и у его брата – Франциска II незадолго до его смерти.
   Вот почему приказ короля – не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, – никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера государя.
   Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.
   Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.
   – Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, – приказал Карл.
   Стражник поклонился и отправился исполнять приказание.
   Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.
   Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.
   Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.
   Тогда он сделал несколько шагов вперед.
   – Государь! Вы звали меня? Я пришел, – сказал он. Король вздрогнул при звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.
   – Государь! – стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. – Вы, ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.
   – Ах да, верно, – ответил Карл, – спасибо, что напомнили. Но я не забыл кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне отвечать чистосердечно.
   – Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.
   – Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!
   – Только половина: герцог Алансонский должен был бежать, а я – только сопровождать его.
   – Зачем вам было его сопровождать? – спросил Карл. – Вы что же, недовольны мной, Генрих?
   – Нет, государь, напротив: я мог бы только похвалиться отношением вашего величества ко мне; Бог, читающий в сердцах людей, видит в моем сердце, какую глубокую привязанность я питаю к моему брату и моему королю.
   – Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых мы любим и которые любят нас, – заметил Карл.
   – Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня ненавидит, – возразил Генрих. – Ваше величество! Вы позволите мне говорить с открытой душой?
   – Говорите.
   – Государь! Меня ненавидят герцог Алансонский и королева-мать.
   – Что касается Алансона, я не отрицаю, – ответил Карл, – но королева-мать к вам очень внимательна.
   – Вот поэтому-то я и остерегаюсь ее, государь. И благо мне, что я ее остерегался!
   – Ее?
   – Ее или ее окружающих. Ведь вам известно, государь, что иногда несчастьем королей является не то, что им служат из рук вон плохо, а то, что им служат чересчур усердно.
   – Объяснитесь: вы добровольно обязались сказать мне все.
   – Как видите, ваше величество, я так и поступаю.
   – Продолжайте.
   – Ваше величество! Вы сказали, что любите меня.
   – То есть я любил вас до вашей измены, Анрио.
   – Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.
   – Пусть так!
   – А если вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, не так ли?
   – Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.
   – Так вот, ваше величество, вы уже дважды могли прийти в отчаяние.
   – Как так?
   – Да, государь, уже дважды только Провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз Провидение приняло облик вашего величества.
   – А в первый раз чей облик оно приняло?
   – Облик человека, который был крайне изумлен тем, что его приняли за Провидение, – облик Рене. Да, государь, вы спасли меня от стали…
   Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.
   – А Рене? – спросил он.
   – А Рене спас меня от яда.
   – Черт возьми! И везет же тебе, Анрио! – сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога искривила его губы. – Это не его профессия.
   – Так вот, государь, два чуда спасли меня. Одно чудо – это раскаяние флорентийца. Другое – доброта вашего величества. Я скажу вашему величеству откровенно: я испугался, как бы Бог не устал творить чудеса, и решил бежать, руководствуясь аксиомой: на Бога надейся, а сам не плошай.
   – Почему же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?
   – Если бы я сказал вам эти самые слова даже вчера, я был бы доносчиком.
   – А когда ты говоришь их сегодня?
   – Сегодня – Другое дело: меня обвиняют – я защищаюсь.
   – А ты уверен в первом покушении, Анрио?
   – Так же уверен, как во втором.
   – Тебя пытались отравить?
   – Пытались.
   – Чем?
   – Опиатом.
   – А как отравляют опиатом?
   – Почем я знаю, государь? Спросите Рене: ведь отравляют и перчатками…
   Карл сдвинул брови, но мало-помалу лицо его разгладилось…
   – Да, да, – сказал он, словно разговаривая с самим собой, – в самой природе живых существ заложено стремление бежать от смерти. Так почему же это существо не сделает сознательно того, что делает инстинктивно?
   – Итак, государь, – спросил Генрих, – довольны ли вы моей откровенностью и верите ли, что я сказал вам все?
   – Да, да, Анрио, ты славный малый. И ты думаешь, что те, кто желает тебе зла, еще не угомонились и будут и впредь покушаться на твою жизнь?
   – Государь! Каждый вечер я удивляюсь, что я еще жив.
   – Видишь ли, Анрио, они знают, как я люблю тебя, и потому-то и хотят убить. Но будь спокоен – они понесут наказание за свое злоумышление. А теперь ты свободен.
   – Свободен покинуть Париж, государь? – спросил Генрих.
   – Нет, нет, ты прекрасно знаешь, что я не могу обойтись без тебя. Тысяча чертей! Надо же, чтобы у меня был хоть один человек, который меня любит!
   – В таком случае, государь, если вы хотите оставить меня при себе, соблаговолите оказать мне одну милость…
   – Какую?
   – Оставьте меня здесь не под видом друга, а под видом узника.
   – Как – узника?
   – Да так. Разве вы, ваше величество, не видите, что ваше дружеское ко мне расположение меня губит?
   – И ты предпочитаешь, чтобы я тебя возненавидел?
   – Чисто внешней ненавистью, государь. Такая ненависть спасет меня: до тех пор, пока они будут думать, что я в немилости, они не станут торопиться умертвить меня.
   – Я не знаю, чего ты хочешь, Анрио, – сказал Карл, – не знаю, какая у тебя цель, но если твои желания не осуществятся, если ты не достигнешь своей цели – я буду очень удивлен.
   – Значит, я могу рассчитывать на то, что король будет относиться ко мне сурово?
   – Да.
   – Тогда я буду спокойнее… А что прикажете сейчас, ваше величество?
   – Иди к себе, Анрио. Я очень страдаю. Пойду посмотрю своих собак и лягу в постель.
   – Государь! – сказал Генрих. – Вашему величеству надо бы позвать врача: ваше сегодняшнее нездоровье, быть может, опаснее, чем вы думаете.
   – Я послал за мэтром Амбруазом Паре.
   – Тогда я ухожу, чувствуя себя спокойнее.
   – Клянусь Душой, – сказал король, – из всей моей семьи ты один действительно любишь меня.
   – Это ваше искреннее убеждение, государь?
   – Слово дворянина!
   – Хорошо! В таком случае поручите господину де Нансе стеречь меня, как человека, которому ваш гнев не позволит прожить и месяца: это единственное средство, чтобы я мог любить вас долго.
   – Господин де Нансе! – крикнул Карл. Вошел командир охраны.
   – Я отдаю вам на руки, – сказал король, – величайшего преступника в королевстве. Вы отвечаете мне за него головой!
   Генрих с удрученным видом вышел вслед за де Нансе.

Глава 3
Актеон

   Оставшись один, Карл очень удивился, что к нему не пришел ни один из его верных друзей, а двумя его верными друзьями были кормилица Мадлен и борзая Актеон.