Дюма Александр. Королева Марго

   Несчастный король закрыл исхудавшими руками свое мертвенно-бледное лицо.
   Помолчав с минуту, он тряхнул головой, желая отогнать от себя мрачные мысли, и оросил все вокруг себя кровавым дождем.
   – Надо спасать государство, – тихо продолжал он, наклоняясь к Генриху, – нельзя допустить, чтобы оно попало в руки фанатиков или женщин.
   Как мы сказали, Карл произнес эти слова тихо, но Генриху показалось, будто он услышал за нишей в изголовье кровати что-то похожее на подавленный крик ярости. Быть может, какое-то отверстие, проделанное в стене без ведома Карла, позволило Екатерине подслушивать эти предсмертные слова.
   – Женщин? – чтобы вызвать Карла на объяснение, – переспросил король Наваррский.
   – Да, Генрих, – ответил Карл. – Моя мать хочет быть регентшей, пока не вернется из Польши мой брат. Но слушай, что я тебе скажу; он не вернется.
   – Как! Не вернется? – воскликнул Генрих, и сердце его глухо забилось от радости.
   – Нет, не вернется, – подтвердил Карл, – его не выпустят подданные.
   – Но неужели вы думаете, брат мой, – спросил Генрих, – что королева-мать не написала ему заранее?
   – Конечно, написала, но Нансе перехватил гонца в Шато-Тьери и привез письмо мне. В этом письме она писала, что я при смерти. Но я тоже написал письмо в Варшаву, – а мое-то письмо дойдет, я в этом уверен, – и за моим братом будут наблюдать. Таким образом, по всей вероятности, Генрих, престол окажется свободным.
   За альковом снова послышался какой-то звук, еще более явственный, нежели первый.
   «Она несомненно там, – подумал Генрих, – она подслушивает, она ждет!».
   Карл ничего не услышал.
   – Я умираю, а наследника-сына у меня нет, – продолжал он.
   Карл остановился; казалось, милая сердцу мысль озарила его лицо, и он положил руку на плечо короля Наваррского.
   – Увы! – продолжал он. – Помнишь, Анрио, того бледного маленького ребенка, которого однажды вечером я показал тебе, когда он спал в шелковой колыбели, хранимый ангелом? Увы! Анрио, они его убьют!..
   Глаза Генриха наполнились слезами.
   – Государь! – воскликнул он. – Богом клянусь вам., что его жизнь я буду охранять день и ночь! Приказывайте, мой король!
   – Спасибо! Спасибо, Анрио! – произнес король, изливая душу, что было совершенно не в его характере, но что вызывалось обстоятельствами. – Я принимаю твое обещание. Не делай из него короля… к счастью, он рожден не для трона, он рожден счастливым человеком. Я оставляю ему независимое состояние, а от матери пусть он получит ее благородство – благородство души. Может быть, для него будет лучше, если посвятить его служению церкви; тогда он внушит меньше опасений. Ах! Мне кажется, что я бы умер если не счастливым, то хоть по крайней мере спокойным, если бы сейчас меня утешали ласки этого ребенка и милое лицо его матери.
   – Государь, но разве вы не можете послать за ними?
   – Эх, чудак! Да им не уйти отсюда живыми! Вот каково положение королей, Анрио: они не могут ни жить, ни умереть, как хочется. Но после того, как ты дал мне слово, я чувствую себя спокойнее.
   Генрих задумался.
   – Да, мой король, я, конечно, дал вам слово, но смогу ли я сдержать его?
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Разве я сам не в опале, разве я сам не в опасности так же, как он?.. Больше, чем он: ведь он ребенок, а я мужчина.
   – Ты ошибаешься, – ответил Карл, – С моей смертью ты будешь силен и могуществен, а силу и могущество даст тебе вот это.
   С этими словами умирающий вынул из-под подушки грамоту.
   – Возьми, – сказал он.
   Генрих пробежал глазами бумагу, скрепленную королевской печатью.
   – Государь! Вы назначаете меня регентом? – побледнев от радости, – сказал Генрих.
   – Да, я назначаю тебя регентом до возвращения герцога Анжуйского, а так как, по всей вероятности, герцог Анжуйский никогда не вернется, то этот лист дает тебе не регентство, а трон.
   – Трон! Мне? – прошептал Генрих.
   – Да, тебе, – ответил Карл, – тебе, единственно достойному, а главное – единственно способному справиться с этими распущенными придворными и с этими развратными девками, которые живут чужими слезами и чужой кровью. Мой брат герцог Алансонский – предатель, он будет предавать всех; оставь его в крепости, куда я засадил его. Моя мать захочет умертвить тебя – отправь ее в изгнание. Через три-четыре месяца, а может быть, и через год мой брат герцог Анжуйский покинет Варшаву и явится оспаривать у тебя власть – ответь Генриху папским бреве.^[81] Я вел переговоры об этом через моего посланника, герцога Неверского, и ты немедленно получишь это бреве.
   – О мой король!
   – Берегись только одного, Генрих, – гражданской войны. Но, оставаясь католиком, ты ее избежишь, потому что гугенотская партия может быть сплоченной только при условии, если ты станешь во главе ее, а принц Конде не в силах бороться с тобой. Франция – страна равнинная, Генрих, следовательно, страна католическая. Французский король должен быть королем католиков, а не королем гугенотов, ибо французский король должен быть королем большинства. Говорят, что меня мучит совесть за Варфоломеевскую ночь. Сомнения – да! А совесть – нет. Говорят, что у меня из всех пор выходит кровь гугенотов. Я знаю, что из меня выходит: мышьяк, а не кровь!
   – Государь, что вы говорите?
   – Ничего. Если моя смерть требует отмщения, Анрио, пусть воздаст это отмщение Бог. Давай говорить только о том, что будет после моей смерти. Я оставляю тебе в наследство хороший парламент, испытанное войско. Опирайся на парламент и на войско в борьбе с единственными твоими врагами: с моей матерью и с герцогом Алансонским. В эту минуту раздались в вестибюле глухое бряцание оружия и военные команды.
   – Это моя смерть, – прошептал Генрих.
   – Ты боишься, ты колеблешься? – с тревогой спросил Карл.
   – Я? Нет, государь, – ответил Генрих, – я не боюсь и не колеблюсь. Я согласен.
   Карл пожал ему руку. В это время к нему подошла кормилица с питьем, которое она готовила в соседней комнате, не обращая внимания на то, что в трех шагах от нее решалась судьба Франции.
   – Добрая кормилица! – сказал Карл. – Позови мою мать и скажи, чтобы привели сюда герцога Алансонского.

Глава 15
Король умер – да здравствует король!

   Спустя несколько минут вошли Екатерина и герцог Алансонский, дрожавшие от страха и бледные от ярости. Генрих угадал: Екатерина знала все и в нескольких словах рассказала Франсуа. Они сделали несколько шагов и остановились в ожидании.
   Генрих стоял в изголовье постели Карла.
   Король объявил им свою волю.
   – Ваше величество! – обратился он к матери. – Если бы у меня был сын, регентшей стали бы вы; если бы не было вас, регентом стал бы король Польский; если бы, наконец, не было короля Польского, регентом стал бы мой брат Франсуа Но сына у меня нет, и после меня трон принадлежит моему брату, герцогу Анжуйскому, но он отсутствует. Рано или поздно он явится и потребует этот трон, но я не хочу, чтобы он нашел на своем месте человека, который, опираясь на почти равные права, станет защищать эти права и тем самым развяжет в королевстве войну между претендентами. Вот почему я не назначаю регентшей вас – ибо вам пришлось бы выбирать между двумя сыновьями, а это было бы тягостно для материнского сердца. Вот почему я не остановил своего выбора и на моем брате Франсуа – мой брат Франсуа мог бы сказать старшему брату: «У вас есть свой престол, зачем же вы его бросили?» Нет! Я выбирал такого регента, который может принять корону только на хранение и который будет держать ее под своей рукой, а не надевать на голову. Этот регент – король Наваррский. Приветствуйте его, ваше величество! Приветствуйте его, брат мой!
   Подтверждая свою последнюю волю. Карл сделал Генриху приветственный знак рукой.
   Екатерина и герцог Алансонский сделали движение – это было нечто среднее между нервной дрожью и поклоном.
   – Ваше высочество регент! Возьмите, – сказал Карл королю Наваррскому. – Вот грамота, которая, до возвращения короля Польского, предоставляет вам командование всеми войсками, ключи от государственной казны, королевские права и власть.
   Екатерина пожирала Генриха взглядом, Франсуа шатался, едва держась на ногах, но и слабость одного, и твердость другой не только не успокаивали Генриха, но указывали ему на непосредственную, нависшую над ним, уже грозившую ему опасность.
   Сильным напряжением воли Генрих превозмог свою боязнь и взял свиток из рук короля. Затем, выпрямившись во весь рост, он устремил на Екатерину и Франсуа пристальный взгляд, который говорил:
   «Берегитесь! Я ваш господин!».
   Екатерина поняла этот взгляд.
   – Нет, нет, никогда! – сказала она. – Никогда мой род не склонит головы перед чужим родом! Никогда во Франции не будет царствовать Бурбон, пока будет жив хоть один Валуа.
   – Матушка, матушка! – закричал Карл, поднимаясь на постели, на красных простынях, страшный, как никогда. – Берегитесь, я еще король! Да, да, не надолго, я это прекрасно знаю, но ведь недолго отдать приказ, карающий убийц и отравителей!
   – Хорошо! Отдавайте приказ, если посмеете. А я пойду отдавать свои приказы. Идемте, Франсуа, идемте!
   И она быстро вышла, увлекая за собой герцога Алансонского.
   – Нансе! – крикнул Карл. – Нансе, сюда, сюда! Я приказываю, я требую, Нансе: арестуйте мою мать, арестуйте моего брата, арестуйте…
   Хлынувшая горлом кровь прервала слова Карла в то, самое мгновение, когда командир охраны открыл дверь; король, задыхаясь, хрипел на своей постели.
   Нансе услышал только свое имя, но приказания, произнесенные уже не так отчетливо, потерялись в пространстве.
   – Охраняйте дверь, – сказал ему Генрих, – и не впускайте никого.
   Нансе поклонился и вышел. Генрих снова перевел взгляд на лежавшее перед ним безжизненное тело, которое могло бы показаться трупом, если бы слабое дыхание не шевелило бахрому кровавой пены, окаймлявшей его губы.
   Генрих долго смотрел на Карла, потом сказал себе:
   – Вот решительная минута: царствование или жизнь? В это мгновение стенной ковер за альковом чуть приподнялся, из-за него показалось бледное лицо, и в мертвой тишине, царившей в королевской спальне, прозвучал чей-то голос.
   – Жизнь! – сказал этот голос.
   – Рене! – воскликнул Генрих.
   – Да, государь.
   – Значит, твое предсказание – ложь. Я не буду королем? – воскликнул Генрих.
   – Будете, государь, но ваше время еще не пришло.
   – Почем ты знаешь? Говори, я хочу знать, могу ли я тебе верить!
   – Слушайте.
   – Слушаю.
   – Нагнитесь.
   Король Наваррский наклонился над телом Карла. Рене тоже согнулся. Их разделяла только ширина кровати, но и это расстояние теперь уменьшилось благодаря их движению. Между ними лежало по-прежнему безгласное и недвижимое тело умиравшего короля.
   – Слушайте! – сказал Рене. – Меня здесь поставила королева-мать, чтобы я погубил вас, но я предпочитаю служить вам, ибо верю вашему гороскопу. Оказав вам услугу тем, что я сейчас для вас сделаю, я спасу одновременно и свое тело, и свою душу.
   – А может быть, та же королева-мать и велела тебе сказать мне все это? – преисполненный ужаса и сомнений, спросил Генрих.
   – Нет, – ответил Рене. – Выслушайте одну тайну. Он наклонился еще ниже. Генрих последовал его примеру, так что головы их теперь почти соприкасались.
   В этом разговоре двух мужчин, склонившихся над телом умиравшего короля, было что-то до такой степени жуткое, что у суеверного флорентийца волосы на голове встали дыбом, а на лице Генриха выступили крупные капли пота.
   – Выслушайте, – продолжал Рене, – выслушайте тайну, которая известна мне одному и которую я вам открою, если вы поклянетесь над этим умирающим простить мне смерть вашей матери.
   – Я уже обещал простить тебя, – ответил Генрих, его лицо омрачилось.
   – Обещали, но не клялись, – отклонившись, сказал Рене.
   – Клянусь, – протягивая правую руку над головой короля, – произнес Генрих.
   – Так вот, государь, – поспешно проговорил Рене, – польский король уже едет!
   – Нет, – сказал Генрих, – король Карл задержал гонца.
   – Король Карл задержал только одного, по дороге в Шато-Тьери, но королева-мать, со свойственной ей предусмотрительностью, послала трех по трем дорогам.
   – Горе мне! – сказал Генрих.
   – Гонец из Варшавы прибыл сегодня утром. Король Польский выехал вслед за ним, никто и не подумал задержать его, потому что в Варшаве еще не знали о болезни короля. Гонец опередил Генриха Анжуйского всего на несколько часов.
   – О, если бы в моем распоряжении было только семь дней! – воскликнул Генрих.
   – Да, но в вашем распоряжении нет и семи часов. Разве вы не слышали, как готовили оружие, как оно звенело?
   – Слышал.
   – Это оружие готовили против вас. Они придут и убьют вас здесь, в спальне короля!
   – Но король еще не умер.
   Рене пристально посмотрел на Карла.
   – Он умрет через десять минут. Следовательно, вам остается жить всего десять минут, а может быть, и того меньше.
   – Что же делать?
   – Бежать, не теряя ни минуты, ни одной секунды.
   – Но каким путем? Если они ждут меня в передней, они убьют меня, как только я выйду.
   – Слушайте! Ради вас я рискую всем, не забывайте этого никогда.
   – Будь покоен.
   – Вы пойдете за мной потайным ходом; я доведу вас до потайной калитки. Затем, чтобы дать вам время, я пойду к вашей теще и скажу, что вы сейчас спуститесь; подумают, что вы сами обнаружили этот потайной ход и воспользовались им, чтобы убежать. Идемте же, идемте!
   Генрих наклонился к Карлу и поцеловал его в лоб.
   – Прощай, брат, – сказал он. – Я никогда не забуду, что последним твоим желанием было видеть меня своим преемником. Я не забуду, что последним твоим желанием было сделать меня королем. Почий в мире! От имени моих собратьев я прощаю тебе кровь, которую ты пролил.
   – Берегитесь! Берегитесь! – сказал Рене. – Он приходит в себя! Бегите, пока он не раскрыл глаз, бегите!
   – Кормилица! – пробормотал Карл. – Кормилица!
   Генрих выхватил шпагу Карла, висевшую у него в головах и теперь ненужную умиравшему королю, сунул за пазуху грамоту, назначавшую его регентом, в последний раз поцеловал Карла в лоб, обежал кровать и выбежал через дверь; дверь тотчас же за ним закрылась.
   – Кормилица! – громче крикнул Карл. – Кормилица! Добрая женщина подбежала к нему.
   – Ну что тебе, мой Шарло? – спросила она.
   – Кормилица! – заговорил король, подняв веки и раскрыв глаза, расширенные страшной предсмертной недвижимостью. – Должно быть, что-то произошло, пока я спал: я вижу яркий свет, я вижу Господа нашего; я вижу пресветлого Иисуса Христа и присноблаженную Деву Марию. Они просят. Они молят за меня Бога. Всемогущий Господь меня прощает… зовет меня к Себе… Господи! Господи! Прими меня в милосердии Твоем… Господи! Забудь, что я был королем, – ведь я иду к Тебе без скипетра и без короны!., Господи! Забудь преступления короля и помни только страдания человека… Господи! Вот я!
   Произнося эти слова. Карл приподнимался все больше и больше, как будто желая идти на голос Того, Кто звал его к Себе, затем испустил дух и упал, мертв и недвижим, на руки кормилицы.
   А в это время, когда солдаты по приказу Екатерины занимали коридор, по которому Генрих неминуемо должен был проследовать, сам Генрих, ведомый Рене, прошел по потайному ходу к потайной калитке, вскочил на коня и поскакал туда, где, как ему было известно, он должен был найти де Муи.
   Часовые обернулись на топот лошади, скакавшей по гулкой мостовой, и крикнули:
   – Бежит! Бежит!
   – Кто? – подходя к окну, крикнула королева-мать.
   – Король Наваррский! Король Наваррский! – орали часовые.
   – Стреляй! Стреляй по нему! – крикнула Екатерина. Часовые прицелились, но Генрих был уже далеко.
   – Бежит – значит, побежден! – воскликнула королева-мать.
   – Бежит – значит, король я! – прошептал герцог Алансонский.
   Но в эту самую минуту – Франсуа и его мать еще стояли у окна – подъемный мост загромыхал под копытами коней, и, предшествуемый бряцанием оружия и шумом множества голосов, молодой человек со шляпой в руке галопом влетел в Луврский двор с криком: «Франция!»; за ним следовало четверо дворян, покрытых, как и он, потом, пылью и пеной взмыленных коней.
   – Сын! – крикнула Екатерина, протягивая руки в окно.
   – Матушка! – ответил молодой человек, спрыгивая с коня.
   – Брат! Герцог Анжуйский! – с ужасом воскликнул Франсуа, отступая назад.
   – Слишком поздно? – спросил мать Генрих Анжуйский.
   – Нет, напротив, как раз вовремя; сама десница Божия не привела бы тебя более кстати. Смотри и слушай!
   В самом деле, из королевской опочивальни вышел на балкон командир охраны де Нансе.
   Все взоры обратились к нему.
   Он разломил надвое деревянный жезл и, держа в вытянутых руках половинки, три раза крикнул:
   – Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! И выпустил обе половинки из рук.
   – Да здравствует король Генрих Третий! – крикнула Екатерина и в порыве благочестивой благодарности перекрестилась. – Да здравствует король Генрих Третий!
   Все уста повторили этот возглас, кроме уст герцога Франсуа.
   – А-а! Она обвела меня вокруг пальца, – прошептал он, раздирая ногтями грудь.
   – Я восторжествовала! – воскликнула Екатерина. – Этот проклятый Беарнец не будет царствовать!

Глава 16
Эпилог

   Прошел год после смерти короля Карла IX и восшествия на престол его преемника.
   Король Генрих III, благополучно царствовавший милостью Божией и своей матери Екатерины, принял участие в пышной процессии к Клерийской Божьей Матери.
   Он шел пешком вместе с королевой – своей женой и со своим двором.
   Генрих III мог разрешить себе это приятное времяпрепровождение: серьезные заботы не беспокоили его в ту пору. Король Наваррский жил в Наварре, куда он так долго стремился, и, по слухам, был сильно увлечен красивой девушкой из рода Монморанси, которую звал Могильщицей. Маргарита была с ним, печальная и мрачная, и только среди красивых гор, она хотя и не развлеклась, но все же почувствовала, что самые тяжкие страдания в нашей жизни, причиняемые разлукой с близкими или же их кончиной, терзают ее не с прежней силой.
   Париж был спокоен. Королева-мать, истинная регентша с тех пор, как ее дорогой сын Генрих стал королем, жила то в Лувре, то во дворце Суасон, который стоял тогда на том самом месте, где теперь находится Хлебный рынок – от него уцелела изящная колонна, ее можно видеть и сегодня.
   Однажды вечером она усиленно занималась изучением созвездий вместе с Рене, о предательских проделках которого она не знала и который снова вошел к ней в милость за ложные показания, которые он так кстати дал в деле Коконнаса и Ла Моля. В это самое время ей сказали, что какой-то мужчина, желающий сообщить ей крайне важное известие, ждет ее в молельне.
   Екатерина поспешно спустилась к себе в молельню и увидела там Морвеля.
   – Он здесь! – воскликнул отставной командир петардщиков, вопреки правилам придворного этикета не дав Екатерине времени обратиться к нему первой.
   – Кто – «он»? – осведомилась Екатерина.
   – Кто же еще, ваше величество, как не король Наваррский?
   – Здесь? – сказала Екатерина. – Здесь… он… Генрих… зачем этот безумец здесь?
   – Якобы он приехал повидаться с госпожой де Сов, только и всего. Но по всей вероятности, он приехал, чтобы составить заговор против короля.
   – А почем вы знаете, что он здесь?
   – Вчера я видел, как он входил в один дом, а минуту спустя туда же вошла госпожа де Сов.
   – Вы уверены, что это он?
   – Я ждал, пока он выйдет, и на это ушла часть ночи. В три часа утра влюбленные вышли оттуда. Король проводил госпожу де Сов до самой пропускной калитки Лувра. Благодаря – привратнику, несомненно подкупленному, она вернулась домой без всяких затруднений, а король, напевая песенку, пошел обратно, да так свободно, словно он был у себя в горах.
   – Куда же он пошел?
   – На улицу Арбр-сек, в гостиницу «Путеводная звезда», к тому самому трактирщику, у которого жили два колдуна, казненные в прошлом году по приказанию вашего величества.
   – Почему же вы не пришли сказать об этом мне сейчас же?
   – Потому, что я не был вполне в этом уверен.
   – А теперь?
   – Теперь уверен.
   – Ты видел его?
   – Как нельзя лучше. Я сел в засаду напротив, у одного виноторговца. Сперва я увидал его, когда он входил в тот же дом, что и накануне, а потом, так как госпожа де Сов запоздала, он имел неосторожность прижаться лицом к оконному стеклу во втором этаже, и на этот раз у меня не осталось никаких сомнений. Кроме того, минуту спустя к нему снова пришла госпожа де Сов, – Так ты думаешь, они, как и прошлой ночью, пробудут там до трех часов утра?
   – Вполне возможно.
   – А где этот дом?
   – Близ Круа-де-Пти-Шан, недалеко от улицы Сент-Оноре.
   – Хорошо, – сказала Екатерина. – Господин де Сов знает ваш почерк?
   – Нет.
   – Садитесь и пишите. Морвель сел и взял перо.
   – Я готов, ваше величество, – сказал он.
   Екатерина продиктовала:
   «Пока барон де Сов находится на службе в Лувре, баронесса с одним франтом из числа его друзей пребывает в доме близ Круа-де-Пти-Шан, недалеко от улицы Сент-Оноре; барон де Сов узнает этот дом по красному кресту, который будет начерчен на его стене».
   – И что же? – спросил Морвель.
   – Снимите копию с этого письма, – ответила Екатерина.
   Морвель беспрекословно повиновался.
   – А теперь, – сказала Екатерина, – отдайте эти письма какому-нибудь сообразительному человеку: пусть одно из них он отдаст барону де Сов, а другое обронит в Луврских коридорах.
   – Не понимаю, – сказал Морвель. -Екатерина пожала плечами.
   – Вы не понимаете, что, получив такое письмо, муж рассердится?
   – По-моему, ваше величество, во времена короля Наваррского он не сердился!
   – То, что сходит с рук королю, может не сойти с рук простому кавалеру. А кроме того, если не рассердится он, то за него рассердитесь вы.
   – Я?
   – Конечно! Вы возьмете с собой четверых, если надо – шестерых человек, наденете маски, вышибете дверь, как будто вас послал барон, захватите влюбленных в разгар свидания и нанесете удар именем короля. А наутро записка, затерянная в одном из Луврских коридоров, и найденное какой-нибудь доброй душой письмо засвидетельствуют, что это была месть мужа. Только по воле случая поклонником оказался король Наваррский. Но кто же мог это предвидеть, если все думали, что он в По?
   Морвель с восхищением посмотрел на Екатерину, поклонился и вышел.
   В то время как Морвель выходил из дворца Суасон, г-жа де Сов входила в домик у Круа-де-Пти-Шан.
   Генрих ждал ее у приоткрытой двери. Увидев ее на лестнице, он спросил:
   – За вами не следили?
   – Нет, нет, – отвечала Шарлотта. – Разве что случайно…
   – А за мной, по-моему, следили, – сказал Генрих, – и не только прошлой ночью, но и сегодня вечером.
   – О Господи! – сказала Шарлотта. – Вы пугаете меня, государь. Если то, что вы вспомнили о вашей прежней подруге, принесет вам несчастье, я буду безутешна.
   – Не беспокойтесь, душенька, – возразил Беарнец, – в темноте нас охраняют три шпаги.
   – Три? Этого слишком мало, государь.
   – Вполне достаточно, если эти шпаги зовутся де Муи, Сокур и Бартельми.
   – Так де Муи приехал в Париж вместе с вами?
   – Разумеется.
   – Неужели он осмелился вернуться в столицу? Значит, и у него есть несчастная женщина, которая от него без ума?
   – Нет, но у него есть враг, которого, он поклялся убить. Только ненависть, дорогая, заставляет нас делать столько же глупостей, сколько любовь.
   – Спасибо, государь.
   – Я говорю не о тех глупостях, которые я делаю сейчас, я говорю о глупостях былых и будущих, – сказал Генрих. – Но не будем спорить: мы не можем терять время.
   – Вы все-таки решили уехать?
   – Сегодня ночью.
   – Вы, значит, покончили с делами, ради которых вы приехали в Париж?
   – Я приезжал только ради вас.
   – Гасконский обманщик!
   – Я говорю правду, моя бесценная! Но оставим воспоминания о прошлом: мне остается два-три часа счастья, а затем – вечная разлука.
   – Ах, государь! Нет ничего вечного, кроме моей любви!
   Генрих, который только что сказал, что у него нет времени на споры, спорить не стал, а поверил ей или же, будучи скептиком, сделал вид, что верит.
   А тем временем, как сказал король Наваррский, де Муи и два его товарища прятались по соседству с этим домиком.
   Было условленно, что Генрих выйдет из домика не в три часа, а в полночь, что они, как вчера, проводят госпожу де Сов до Лувра и что оттуда они отправятся на улицу Серизе, где живет Морвель.
   Де Муи только сегодня днем получил точные сведения о доме, где жил его враг.
   Все трое были на своем посту уже около часа и вдруг заметили человека, за ним на расстоянии в несколько шагов шли пятеро. Подойдя к дверям домика, он начал подбирать ключ.
   Де Муи, прятавшийся в нише соседнего дома, одним прыжком подскочил из своего укрытия к этому человеку и схватил его за руку.
   – Одну минуту, – сказал он, – вход воспрещен! Человек отскочил, и от скачка с него свалилась шляпа.