Страница:
– Не скажет.
– Вы уверены?
– Ручаюсь.
– Значит, все складывается к лучшему, – вставая, сказал Генрих.
– Вы уходите? – с волнением спросила Маргарита.
– Ну конечно! Я сказал все, что хотел.
– А вы идете…
– Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
– Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
– Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, – уходя, сказал Генрих.
Глава 9
Глава 10
– Вы уверены?
– Ручаюсь.
– Значит, все складывается к лучшему, – вставая, сказал Генрих.
– Вы уходите? – с волнением спросила Маргарита.
– Ну конечно! Я сказал все, что хотел.
– А вы идете…
– Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
– Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
– Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, – уходя, сказал Генрих.
Глава 9
Поясок королевы-матери
Карл вернулся домой в прекрасном расположении духа, но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свою бледность и свой гнев она передала сыну, а его веселость взяла себе.
– Ла Моль, Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
– Что ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их – это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь долгое и надежное испытание, рас тянутое на несколько дней. Если вы, сын мой, дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану я ждать! Вы не понимаете, что значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невиновен – тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью, когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на звук отпираемой двери, потом – ругательства, потом – выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с матерью переглянулись.
– В вишневом плаще? – переспросил король.
– В вишневом плаще, – повторил герцог Алансонский.
– А этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
– Должен признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ одного из моих дворян, – ответил он.
– А как зовут этого дворянина?
– Де Ла Моль.
– А почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
– Я отпустил его, – ответил герцог.
– Хорошо! Идите! – сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в которую вошел.
– Нет, не сюда, – сказал Карл, – а вон туда. И он указал на дверь в комнату кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно, чтобы зять и шурин согласовали свои действия…
Когда герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл начал его допрашивать.
– Ваше величество, – заговорил он, – вы хорошо сделали, что послали за мной, я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл нахмурил брови.
– Да, о правосудии, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.
– Пусть – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером. Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
– Сын мой, – вступила в разговор Екатерина, – у вас бывают подозрительные люди.
– Допустим, – сказал Генрих. – И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так ли, ваше величество?
– Да, Генрих.
– Назовите же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
– Верно! – заметил Карл. – Анрио имеет право требовать объяснений.
– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь им воспользоваться. – Этого я и требую у моего доброго брата Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что вы в заговоре.
– Против кого?
– Против меня.
– Государь, если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка!
– Но все-таки кто же был у вас ночью?
– В такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
– Это правда, – отвечала Екатерина, – но правда и то, что кто-то из ваших людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
– Кто-то из моих людей? – переспросил Генрих. – Кто же это? Назовите его!..
– Все обвиняют де Ла Моля.
– Де ла Моль вовсе не мой человек – он состоит на службе у герцога Алансонского, которому рекомендовала его ваша дочь.
– Но, может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? – спросил Карл.
– Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.
– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.
– Да.
– А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем…
–..тоже был вишневый плащ? – перебил короля Генрих.
– Совершенно верно, – подтвердил Карл.
– Ничего не могу сказать, – ответил Беарнец. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, – продолжал Генрих, – я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
– На какое?
– Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно – он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
– Однако… – пробормотала Екатерина.
– Приказ требовал арестовать именно меня? – спросил Генрих.
– Да, – ответила Екатерина, – и государь подписал его собственноручно.
– А значилось ли в приказе – в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
– Нет, – ответила Екатерина.
– В таком случае, – продолжал Генрих, – до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
– Государь, я никуда не выйду из Лувра, – обратился к нему Генрих. – Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!
И тут Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу и удалился.
– Браво, Анрио! – сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
– Браво? За то, что он вас высек? – заметила Екатерина.
– А почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно отнеситесь к этому молодцу.
– Сын мой, – ответила Екатерина, – я не пренебрежительно отношусь к нему, я его боюсь.
– И это напрасно, матушка! Анрио мне друг, и, как он справедливо заметил, если бы он составлял против меня заговор, он дал бы кабану сделать свое дело.
– Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал французским королем? – спросила Екатерина.
– Матушка, не все ли равно, по какой причине Анрио спас мне жизнь? Он спас меня – вот что самое важное! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами Карл IX предлагал матери удалиться. Она вышла, пытаясь придать определенную форму своим смутным подозрениям.
Ла Моль, из-за своей незначительности, был непригоден для ее целей.
У себя Екатерина застала Маргариту – та ждала ее.
– А-а! Это вы, дочь моя! – сказала она. – Я посылала за вами вчера вечером.
– Я знаю, но меня не было дома.
– А утром?
– Утром я пришла сказать вашему величеству, что вы собираетесь совершить величайшую несправедливость.
– Какую?
– Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моля?
– Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не арестовываю – приказы об аресте отдает король, а не я.
– Не будем играть словами, когда речь идет о таком серьезном деле! Ла Моля арестуют, ведь так?
– Весьма вероятно.
– По обвинению в том, что сегодня ночью он находился в спальне короля Наваррского, убил двух стражников и ранил Морвеля?
– Да, его обвиняют в этом преступлении.
– Его обвиняют в этом несправедливо, – сказала Маргарита, – де Ла Моль невиновен.
– Де Ла Моль невиновен? – воскликнула Екатерина, подскочив от радости и поняв, что разговор с Маргаритой прольет свет на эти события.
– Да, невиновен! – повторила Маргарита. – И не может быть виновен, потому что он был не у короля.
– А где же он был?
– У меня, ваше величество.
– У вас?!
– Да, у меня.
За такое признание принцессы крови Екатерина должна была бы испепелить ее грозным взглядом, но она только скрестила руки на поясе.
– И если… – после минутного молчания сказала Екатерина, – если де Ла Моля арестуют и допросят…
–..он скажет, где и с кем он был, – ответила Маргарита, хотя была твердо уверена в противном.
– Если так, вы правы, дочь моя: де Ла Моля арестовать нельзя.
Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким ее мать произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл, но ей нечего было сказать, ибо просьба ее была удовлетворена.
– Но если у короля был не де Ла Моль, – сказала Екатерина, – значит, там был кто-то другой? Маргарита промолчала.
– Вы не знаете, кто этот другой, дочь моя? – спросила Екатерина.
– Нет, матушка, – не очень уверенно ответила Маргарита.
– Ну, не будьте же откровенны только наполовину!
– Повторяю, ваше величество, я его не знаю, – невольно бледнея, стояла на своем Маргарита.
– Хорошо, хорошо, – с равнодушным видом сказала Екатерина, – мы это узнаем. Идите, дочь моя, и будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита вышла.
«Ага! Они заключили союз! – говорила себе Екатерина. – Генрих и Маргарита сговорились: муж ослеп, чтобы жена онемела. Вы очень ловки, дети мои, и воображаете, что очень сильны, но ваша сила в единении, а я разобью вас поодиночке. Кроме того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать, когда он назовет имя или начертит шесть букв, – и тогда мы все узнаем. Да, но до тех пор виновный будет в безопасности!.. Самое лучшее – это разъединить эту пару теперь же».
И во исполнение этого намерения Екатерина направилась к покоям сына, где и застала его за разговором с герцогом Алансонским.
– А-а! Это вы, матушка! – нахмурив брови, сказал Карл IX.
– Почему вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме, Карл!
– То, что у меня на уме, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам от меня надо? Говорите скорее!
– Вы были правы, сын мой, – сказала Екатерина Карлу. – А вы, Франсуа, ошиблись.
– В чем? – спросили обе августейшие особы.
– У короля Наваррского был не Ла Моль.
– А-а! – бледнея, произнес Франсуа.
– А кто же у него был? – спросил Карл.
– Пока неизвестно, но станет известно, как только заговорит Морвель. Итак, отложим это дело, которое не замедлит выясниться, и вернемся к Ла Молю.
– Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, если не он был у короля Наваррского?
– Да, он не был у короля Наваррского, – отвечала Екатерина, – но он был у… королевы Наваррской.
– У королевы! – воскликнул Карл и разразился нервическим хохотом.
– У королевы! – побледнев, как мертвец, пробормотал герцог Алансонский.
– Да нет же! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты!
– Так оно и было, – ответила Екатерина – где-то в городе у нее есть дом.
– На улице Клош-Персе! – воскликнул Карл.
– О-о! Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. – И его рекомендовала она мне!
– Ага! Теперь я понял! – внезапно останавливаясь, сказал король. – Значит, это он защищался от нас ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин! Негодяй!
– Да, да! Негодяй! – повторил Франсуа.
– Вы правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что ей понятно, какое чувство побуждает каждого из сыновей произнести этот приговор. – Вы правы: малейшая нескромность этого дворянина может вызвать страшный скандал и погубить честь принцессы крови! А для этого ему достаточно выпить.
– Или расхвастаться, – сказал Франсуа.
– Верно, верно, – подхватил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.
– Сын мой, – сказала Екатерина, кладя руку Карлу на плечо и выразительно сжимая его, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, – выслушайте хорошенько то, что я хочу вам сказать. Это преступление может повлечь за собой скандал. Но не судьи и не палачи наказывают за такого рода оскорбление величества. Будь вы простые дворяне, мне было бы нечему учить вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вы не можете скрестить ваши шпаги со шпагой какого-то дворянинишки! Обдумайте способ мести, приемлемый для принцев крови.
– Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь соображу.
– Я помогу вам, брат мой! – вскричал герцог Алансонский.
– А я, – сказала Екатерина, развязывая черный шелковый поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю вот это. И она бросила свой поясок к ногам принцев.
– А-а! Понимаю, – воскликнул Карл.
– Так этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.
–..и наказание и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Но не мешало бы впутать в это дело и Генриха, – прибавила она и вышла.
– Черт возьми! Нет ничего легче! – сказал герцог Алансонский. – Как только мы скажем Генриху, что жена ему изменяет… – Обратившись к королю, он спросил:
– Итак, вы согласны с мнением матушки?
– Вполне! – ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.
Он позвал офицера своей стражи и приказал сообщить Генриху, что король просит его к себе, но тотчас передумал:
– Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.
Выйдя из своих покоев, он пошел но маленькой винтовой лестнице, по которой поднимались на третий этаж и которая вела к покоям Генриха.
– Ла Моль, Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
– Что ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их – это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь долгое и надежное испытание, рас тянутое на несколько дней. Если вы, сын мой, дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану я ждать! Вы не понимаете, что значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невиновен – тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью, когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на звук отпираемой двери, потом – ругательства, потом – выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с матерью переглянулись.
– В вишневом плаще? – переспросил король.
– В вишневом плаще, – повторил герцог Алансонский.
– А этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
– Должен признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ одного из моих дворян, – ответил он.
– А как зовут этого дворянина?
– Де Ла Моль.
– А почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
– Я отпустил его, – ответил герцог.
– Хорошо! Идите! – сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в которую вошел.
– Нет, не сюда, – сказал Карл, – а вон туда. И он указал на дверь в комнату кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно, чтобы зять и шурин согласовали свои действия…
Когда герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл начал его допрашивать.
– Ваше величество, – заговорил он, – вы хорошо сделали, что послали за мной, я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл нахмурил брови.
– Да, о правосудии, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.
– Пусть – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером. Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
– Сын мой, – вступила в разговор Екатерина, – у вас бывают подозрительные люди.
– Допустим, – сказал Генрих. – И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так ли, ваше величество?
– Да, Генрих.
– Назовите же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
– Верно! – заметил Карл. – Анрио имеет право требовать объяснений.
– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь им воспользоваться. – Этого я и требую у моего доброго брата Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что вы в заговоре.
– Против кого?
– Против меня.
– Государь, если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка!
– Но все-таки кто же был у вас ночью?
– В такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
– Это правда, – отвечала Екатерина, – но правда и то, что кто-то из ваших людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
– Кто-то из моих людей? – переспросил Генрих. – Кто же это? Назовите его!..
– Все обвиняют де Ла Моля.
– Де ла Моль вовсе не мой человек – он состоит на службе у герцога Алансонского, которому рекомендовала его ваша дочь.
– Но, может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? – спросил Карл.
– Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.
– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.
– Да.
– А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем…
–..тоже был вишневый плащ? – перебил короля Генрих.
– Совершенно верно, – подтвердил Карл.
– Ничего не могу сказать, – ответил Беарнец. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, – продолжал Генрих, – я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
– На какое?
– Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно – он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
– Однако… – пробормотала Екатерина.
– Приказ требовал арестовать именно меня? – спросил Генрих.
– Да, – ответила Екатерина, – и государь подписал его собственноручно.
– А значилось ли в приказе – в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
– Нет, – ответила Екатерина.
– В таком случае, – продолжал Генрих, – до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
– Государь, я никуда не выйду из Лувра, – обратился к нему Генрих. – Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!
И тут Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу и удалился.
– Браво, Анрио! – сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
– Браво? За то, что он вас высек? – заметила Екатерина.
– А почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно отнеситесь к этому молодцу.
– Сын мой, – ответила Екатерина, – я не пренебрежительно отношусь к нему, я его боюсь.
– И это напрасно, матушка! Анрио мне друг, и, как он справедливо заметил, если бы он составлял против меня заговор, он дал бы кабану сделать свое дело.
– Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал французским королем? – спросила Екатерина.
– Матушка, не все ли равно, по какой причине Анрио спас мне жизнь? Он спас меня – вот что самое важное! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами Карл IX предлагал матери удалиться. Она вышла, пытаясь придать определенную форму своим смутным подозрениям.
Ла Моль, из-за своей незначительности, был непригоден для ее целей.
У себя Екатерина застала Маргариту – та ждала ее.
– А-а! Это вы, дочь моя! – сказала она. – Я посылала за вами вчера вечером.
– Я знаю, но меня не было дома.
– А утром?
– Утром я пришла сказать вашему величеству, что вы собираетесь совершить величайшую несправедливость.
– Какую?
– Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моля?
– Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не арестовываю – приказы об аресте отдает король, а не я.
– Не будем играть словами, когда речь идет о таком серьезном деле! Ла Моля арестуют, ведь так?
– Весьма вероятно.
– По обвинению в том, что сегодня ночью он находился в спальне короля Наваррского, убил двух стражников и ранил Морвеля?
– Да, его обвиняют в этом преступлении.
– Его обвиняют в этом несправедливо, – сказала Маргарита, – де Ла Моль невиновен.
– Де Ла Моль невиновен? – воскликнула Екатерина, подскочив от радости и поняв, что разговор с Маргаритой прольет свет на эти события.
– Да, невиновен! – повторила Маргарита. – И не может быть виновен, потому что он был не у короля.
– А где же он был?
– У меня, ваше величество.
– У вас?!
– Да, у меня.
За такое признание принцессы крови Екатерина должна была бы испепелить ее грозным взглядом, но она только скрестила руки на поясе.
– И если… – после минутного молчания сказала Екатерина, – если де Ла Моля арестуют и допросят…
–..он скажет, где и с кем он был, – ответила Маргарита, хотя была твердо уверена в противном.
– Если так, вы правы, дочь моя: де Ла Моля арестовать нельзя.
Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким ее мать произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл, но ей нечего было сказать, ибо просьба ее была удовлетворена.
– Но если у короля был не де Ла Моль, – сказала Екатерина, – значит, там был кто-то другой? Маргарита промолчала.
– Вы не знаете, кто этот другой, дочь моя? – спросила Екатерина.
– Нет, матушка, – не очень уверенно ответила Маргарита.
– Ну, не будьте же откровенны только наполовину!
– Повторяю, ваше величество, я его не знаю, – невольно бледнея, стояла на своем Маргарита.
– Хорошо, хорошо, – с равнодушным видом сказала Екатерина, – мы это узнаем. Идите, дочь моя, и будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита вышла.
«Ага! Они заключили союз! – говорила себе Екатерина. – Генрих и Маргарита сговорились: муж ослеп, чтобы жена онемела. Вы очень ловки, дети мои, и воображаете, что очень сильны, но ваша сила в единении, а я разобью вас поодиночке. Кроме того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать, когда он назовет имя или начертит шесть букв, – и тогда мы все узнаем. Да, но до тех пор виновный будет в безопасности!.. Самое лучшее – это разъединить эту пару теперь же».
И во исполнение этого намерения Екатерина направилась к покоям сына, где и застала его за разговором с герцогом Алансонским.
– А-а! Это вы, матушка! – нахмурив брови, сказал Карл IX.
– Почему вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме, Карл!
– То, что у меня на уме, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам от меня надо? Говорите скорее!
– Вы были правы, сын мой, – сказала Екатерина Карлу. – А вы, Франсуа, ошиблись.
– В чем? – спросили обе августейшие особы.
– У короля Наваррского был не Ла Моль.
– А-а! – бледнея, произнес Франсуа.
– А кто же у него был? – спросил Карл.
– Пока неизвестно, но станет известно, как только заговорит Морвель. Итак, отложим это дело, которое не замедлит выясниться, и вернемся к Ла Молю.
– Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, если не он был у короля Наваррского?
– Да, он не был у короля Наваррского, – отвечала Екатерина, – но он был у… королевы Наваррской.
– У королевы! – воскликнул Карл и разразился нервическим хохотом.
– У королевы! – побледнев, как мертвец, пробормотал герцог Алансонский.
– Да нет же! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты!
– Так оно и было, – ответила Екатерина – где-то в городе у нее есть дом.
– На улице Клош-Персе! – воскликнул Карл.
– О-о! Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. – И его рекомендовала она мне!
– Ага! Теперь я понял! – внезапно останавливаясь, сказал король. – Значит, это он защищался от нас ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин! Негодяй!
– Да, да! Негодяй! – повторил Франсуа.
– Вы правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что ей понятно, какое чувство побуждает каждого из сыновей произнести этот приговор. – Вы правы: малейшая нескромность этого дворянина может вызвать страшный скандал и погубить честь принцессы крови! А для этого ему достаточно выпить.
– Или расхвастаться, – сказал Франсуа.
– Верно, верно, – подхватил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.
– Сын мой, – сказала Екатерина, кладя руку Карлу на плечо и выразительно сжимая его, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, – выслушайте хорошенько то, что я хочу вам сказать. Это преступление может повлечь за собой скандал. Но не судьи и не палачи наказывают за такого рода оскорбление величества. Будь вы простые дворяне, мне было бы нечему учить вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вы не можете скрестить ваши шпаги со шпагой какого-то дворянинишки! Обдумайте способ мести, приемлемый для принцев крови.
– Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь соображу.
– Я помогу вам, брат мой! – вскричал герцог Алансонский.
– А я, – сказала Екатерина, развязывая черный шелковый поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю вот это. И она бросила свой поясок к ногам принцев.
– А-а! Понимаю, – воскликнул Карл.
– Так этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.
–..и наказание и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Но не мешало бы впутать в это дело и Генриха, – прибавила она и вышла.
– Черт возьми! Нет ничего легче! – сказал герцог Алансонский. – Как только мы скажем Генриху, что жена ему изменяет… – Обратившись к королю, он спросил:
– Итак, вы согласны с мнением матушки?
– Вполне! – ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.
Он позвал офицера своей стражи и приказал сообщить Генриху, что король просит его к себе, но тотчас передумал:
– Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.
Выйдя из своих покоев, он пошел но маленькой винтовой лестнице, по которой поднимались на третий этаж и которая вела к покоям Генриха.
Глава 10
Мстительные замыслы
Генрих, воспользовавшись короткой передышкой, которую он получил благодаря своей выдержке на допросе, забежал к г-же де Сов. Здесь он застал Ортона, уже совсем оправившегося от своего обморока. Ортон мог рассказать только то, что какие-то люди ворвались к нему и что их командир оглушил его, ударив эфесом шпаги. Участь Ортона никого тогда не беспокоила. Екатерина, увидав его распростертым на полу, подумала, что он убит.
Но Ортон пришел в себя как раз в промежуток времени между уходом королевы-матери и появлением командира ее охраны, которому было приказано очистить комнату, и нашел убежище у г-жи де Сов.
Генрих попросил Шарлотту приютить у себя юношу до получения вестей от де Муи, который не мог не написать ему из тех мест, где он скрывался. Тогда он отправит с Ортоном свой ответ де Муи и, таким образом, сможет рассчитывать не на одного, а на двух преданных ему людей.
Этот план был принят, и Генрих вернулся к себе; рассуждая сам с собой, он принялся ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь отворилась и вошел король.
– Ваше величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.
– Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты отличный малый, я начинаю любить тебя все больше и больше.
– Ваше величество, вы слишком добры ко мне, – ответил Генрих.
– У тебя только один недостаток, Анрио.
– Какой? – спросил Генрих. – Может быть, вы, ваше величество, имеете в виду, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими? В этом вы не раз меня упрекали.
– Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом недостатке, а о другом.
– Если вы, ваше величество, объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, – отвечал Генрих, увидав по улыбке Карла, что он в хорошем расположении духа.
– Дело в том, что глаза у тебя хорошие, а видишь ты ими плохо.
– Может быть, государь, я, сам того не замечая, стал близорук?
– Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп.
– Ах, вот оно что! – сказал Беарнец. – Но, быть может, это несчастье случается со мной, когда я закрываю глаза?
– Вот, вот! Именно так с тобой и случается, – сказал Карл. – Как бы то ни было, я их тебе открою.
– «И сказал Бог: да будет свет, и был свет». Вы, ваше величество, являетесь представителем Бога на земле, – следовательно, вы можете сотворить на земле то, что Бог творит на небе. Я слушаю.
– Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену с каким-то дамским угодником, ты не хотел верить!
– Государь, – отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна поступить столь опрометчиво?
– Когда же он сказал тебе, что твоя жена отправилась на улицу Клош-Персе, ты опять не поверил!
– Но как же я мог предполагать, что принцесса крови рискнет своим добрым именем?
– Когда мы осаждали дом на улице Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсиновым компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, неужели ты не видел там двух женщин и двух мужчин?
– Государь, я ничего не видел. Вы, ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника.
– Да, но зато я, черт возьми, видел!
– А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, тогда, конечно, дело другое!
– Да, я видел двух мужчин и двух женщин. И уж теперь я не сомневаюсь, что одной из этих женщин была Марго, а одним из мужчин – Ла Моль.
– Однако если Ла Моль был на улице Клош-Персе, значит, его не было здесь, – возразил Генрих.
– Нет, нет, здесь его не было, – согласился Карл. – Но сейчас дело не в том, кто был здесь, – это мы узнаем, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Дело в том, что Марго тебя обманывает.
– Пустяки! Не верьте злым языкам, государь, – сказал Генрих.
– Говорят тебе, что ты не близорук, а просто слеп! Тысяча чертей! Поверь мне хоть раз в жизни, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и сегодня вечером мы задушим предмет ее любви!
Генрих подскочил от неожиданности и с изумлением посмотрел на шурина.
– Признайся, Генрих, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но, честное слово, тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы ты страдал. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, – тут я закрываю глаза: Конде – мой враг, а ты – мой брат, больше того – мой друг.
– Но, государь…
– Я не желаю, чтобы тебя унижали, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, которые приезжают сюда из провинции, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться за нашими женами. Пусть только посмеют явиться сюда или, вернее, появиться снова, черт бы их всех побрал! Тебе изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты получишь сногсшибательное удовлетворение, и завтра люди скажут: «Тысяча чертей! Должно быть, король Карл очень любит своего брата Анрио, если ночью заставил Ла Моля вытянуть язык!».
– Государь! Значит, это и впрямь дело решенное? – спросил Генрих.
– Это продумано, решено и подписано. Этому щеголю не придется жаловаться на судьбу! В поход отправимся я, Анжу, Алансон и Гиз: король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя.
– Как – не считая меня?
– Ну да, ты-то ведь будешь с нами!
– Я?!
– Да. Мы будем душить этого молодчика, а ты пырни его кинжалом, да хорошенько пырни, по-королевски!
– Государь, я смущен вашей добротой, – отвечал Генрих, – но откуда вы все это знаете?
– А-а? Ни дна ему, ни покрышки! Наверное, этот бездельник сам похвалялся! Он бегает к ней то в Лувре, то на улицу Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи, – хотел бы я почитать стихи этого франтика: верно, какие-нибудь пасторали; они болтают о Бионе и Мосхе, толкуют то о Дафнисе, то о Коридоне.[54] Так вот, возьми-ка у меня кинжал получше.
– Государь, поразмыслив… – начал Генрих.
– Что еще?
–..вы, ваше величество, поймете, почему я не могу принять участие в этом походе. Мне кажется, что мое участие будет неприличным. Я – лицо слишком заинтересованное в этом деле, и мое вмешательство люди истолкуют как чрезмерную жестокость. Вы, ваше величество, мстите за честь сестры фату, оклеветавшему женщину своим хвастовством, – это понятно всякому, и Маргарита, невинность которой для меня, государь, несомненна, не будет обесчещена. Но если вмешаюсь я, дело примет совсем другой оборот; мое участие превратит акт правосудия в акт мести. Это будет уже не казнь, а убийство, и моя жена окажется женщиной не оклеветанной, но виновной.
– Черт возьми! Генрих, ты златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол.
Карл одобрительно посмотрел на зятя, который ответил на этот комплимент поклоном.
– Как бы то ни было, ты доволен, что тебя избавят от этого франтика? – продолжал Карл. – Что ни сделает ваше величество – все благо, – ответил король Наваррский.
– Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя, и, будь покоен, оно будет сделано не хуже.
– Полагаюсь на вас, государь, – ответил Генрих.
– Да! А в котором часу он обычно бывает у твоей жены?
– Часов в девять вечера.
– А уходит от нее?
– Раньше, чем прихожу к ней я, судя по тому, что я ни разу его не застал.
– Приблизительно?..
– Часов в одиннадцать.
– Хорошо! Сегодня ступай к ней в полночь; все уже будет кончено.
Сердечно пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая любимую охотничью песенку.
– Господи Иисусе Христе, – сказал Беарнец, провожая Карла глазами. – Или я глубоко заблуждаюсь, или весь этот дьявольский замысел исходит от королевы-матери. В самом деле, она только и думает о том, как бы поссорить нас с женой, а ведь мы такая прелестная пара!
И Генрих рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал.
Часов в семь вечера, после того как произошли все эти события, красивый молодой человек принял ванну, выщипал волоски между бровями и, напевая песенку, стал весело прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра.
Но Ортон пришел в себя как раз в промежуток времени между уходом королевы-матери и появлением командира ее охраны, которому было приказано очистить комнату, и нашел убежище у г-жи де Сов.
Генрих попросил Шарлотту приютить у себя юношу до получения вестей от де Муи, который не мог не написать ему из тех мест, где он скрывался. Тогда он отправит с Ортоном свой ответ де Муи и, таким образом, сможет рассчитывать не на одного, а на двух преданных ему людей.
Этот план был принят, и Генрих вернулся к себе; рассуждая сам с собой, он принялся ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь отворилась и вошел король.
– Ваше величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.
– Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты отличный малый, я начинаю любить тебя все больше и больше.
– Ваше величество, вы слишком добры ко мне, – ответил Генрих.
– У тебя только один недостаток, Анрио.
– Какой? – спросил Генрих. – Может быть, вы, ваше величество, имеете в виду, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими? В этом вы не раз меня упрекали.
– Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом недостатке, а о другом.
– Если вы, ваше величество, объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, – отвечал Генрих, увидав по улыбке Карла, что он в хорошем расположении духа.
– Дело в том, что глаза у тебя хорошие, а видишь ты ими плохо.
– Может быть, государь, я, сам того не замечая, стал близорук?
– Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп.
– Ах, вот оно что! – сказал Беарнец. – Но, быть может, это несчастье случается со мной, когда я закрываю глаза?
– Вот, вот! Именно так с тобой и случается, – сказал Карл. – Как бы то ни было, я их тебе открою.
– «И сказал Бог: да будет свет, и был свет». Вы, ваше величество, являетесь представителем Бога на земле, – следовательно, вы можете сотворить на земле то, что Бог творит на небе. Я слушаю.
– Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену с каким-то дамским угодником, ты не хотел верить!
– Государь, – отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна поступить столь опрометчиво?
– Когда же он сказал тебе, что твоя жена отправилась на улицу Клош-Персе, ты опять не поверил!
– Но как же я мог предполагать, что принцесса крови рискнет своим добрым именем?
– Когда мы осаждали дом на улице Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсиновым компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, неужели ты не видел там двух женщин и двух мужчин?
– Государь, я ничего не видел. Вы, ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника.
– Да, но зато я, черт возьми, видел!
– А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, тогда, конечно, дело другое!
– Да, я видел двух мужчин и двух женщин. И уж теперь я не сомневаюсь, что одной из этих женщин была Марго, а одним из мужчин – Ла Моль.
– Однако если Ла Моль был на улице Клош-Персе, значит, его не было здесь, – возразил Генрих.
– Нет, нет, здесь его не было, – согласился Карл. – Но сейчас дело не в том, кто был здесь, – это мы узнаем, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Дело в том, что Марго тебя обманывает.
– Пустяки! Не верьте злым языкам, государь, – сказал Генрих.
– Говорят тебе, что ты не близорук, а просто слеп! Тысяча чертей! Поверь мне хоть раз в жизни, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и сегодня вечером мы задушим предмет ее любви!
Генрих подскочил от неожиданности и с изумлением посмотрел на шурина.
– Признайся, Генрих, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но, честное слово, тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы ты страдал. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, – тут я закрываю глаза: Конде – мой враг, а ты – мой брат, больше того – мой друг.
– Но, государь…
– Я не желаю, чтобы тебя унижали, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, которые приезжают сюда из провинции, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться за нашими женами. Пусть только посмеют явиться сюда или, вернее, появиться снова, черт бы их всех побрал! Тебе изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты получишь сногсшибательное удовлетворение, и завтра люди скажут: «Тысяча чертей! Должно быть, король Карл очень любит своего брата Анрио, если ночью заставил Ла Моля вытянуть язык!».
– Государь! Значит, это и впрямь дело решенное? – спросил Генрих.
– Это продумано, решено и подписано. Этому щеголю не придется жаловаться на судьбу! В поход отправимся я, Анжу, Алансон и Гиз: король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя.
– Как – не считая меня?
– Ну да, ты-то ведь будешь с нами!
– Я?!
– Да. Мы будем душить этого молодчика, а ты пырни его кинжалом, да хорошенько пырни, по-королевски!
– Государь, я смущен вашей добротой, – отвечал Генрих, – но откуда вы все это знаете?
– А-а? Ни дна ему, ни покрышки! Наверное, этот бездельник сам похвалялся! Он бегает к ней то в Лувре, то на улицу Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи, – хотел бы я почитать стихи этого франтика: верно, какие-нибудь пасторали; они болтают о Бионе и Мосхе, толкуют то о Дафнисе, то о Коридоне.[54] Так вот, возьми-ка у меня кинжал получше.
– Государь, поразмыслив… – начал Генрих.
– Что еще?
–..вы, ваше величество, поймете, почему я не могу принять участие в этом походе. Мне кажется, что мое участие будет неприличным. Я – лицо слишком заинтересованное в этом деле, и мое вмешательство люди истолкуют как чрезмерную жестокость. Вы, ваше величество, мстите за честь сестры фату, оклеветавшему женщину своим хвастовством, – это понятно всякому, и Маргарита, невинность которой для меня, государь, несомненна, не будет обесчещена. Но если вмешаюсь я, дело примет совсем другой оборот; мое участие превратит акт правосудия в акт мести. Это будет уже не казнь, а убийство, и моя жена окажется женщиной не оклеветанной, но виновной.
– Черт возьми! Генрих, ты златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол.
Карл одобрительно посмотрел на зятя, который ответил на этот комплимент поклоном.
– Как бы то ни было, ты доволен, что тебя избавят от этого франтика? – продолжал Карл. – Что ни сделает ваше величество – все благо, – ответил король Наваррский.
– Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя, и, будь покоен, оно будет сделано не хуже.
– Полагаюсь на вас, государь, – ответил Генрих.
– Да! А в котором часу он обычно бывает у твоей жены?
– Часов в девять вечера.
– А уходит от нее?
– Раньше, чем прихожу к ней я, судя по тому, что я ни разу его не застал.
– Приблизительно?..
– Часов в одиннадцать.
– Хорошо! Сегодня ступай к ней в полночь; все уже будет кончено.
Сердечно пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая любимую охотничью песенку.
– Господи Иисусе Христе, – сказал Беарнец, провожая Карла глазами. – Или я глубоко заблуждаюсь, или весь этот дьявольский замысел исходит от королевы-матери. В самом деле, она только и думает о том, как бы поссорить нас с женой, а ведь мы такая прелестная пара!
И Генрих рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал.
Часов в семь вечера, после того как произошли все эти события, красивый молодой человек принял ванну, выщипал волоски между бровями и, напевая песенку, стал весело прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра.