Страница:
— Где Джеффри? — резко спросил Иэн. Оуэн кивнул в дальний конец поляны.
— Его тошнит, — лаконично произнес он, и сам конвульсивно сглотнул.
Иэн пожал плечами.
— Скажи ему, пусть заканчивает и идет сюда. — Взгляд его упал на «утреннюю звезду, висевшую на руке Оуэна. Лицо слегка нахмурилось. — Посмотри, нельзя ли это немного почистить. А то моя лошадь взбесится.
По непонятной Иэну причине Оуэн снова с трудом сглотнул.
— Да, господин, — сказал он с чувством.
— Где конь? — тут же спросил Иэн с некоторым беспокойством, вдруг осознав, что все почему-то спешились.
— Четыре человека сражаются с ним в лесу, — произнесла Элинор. — Большая часть из этого, — она указала рукой на кучу трупов, — твоя работа, но нескольких убил конь. Каждого, кто вставал и, пытаясь ускользнуть, по ошибке бежал в его сторону, он лягал и растаптывал, превращая в мокрое место. На нем безопасно ездить, Иэн?
— Разумеется, — ответил он, несколько удивленный. — Это дело тренировки. Он не трогает меня. Он теперь знает мой запах и успокоится, как только я окажусь в седле.
— Тогда, может быть, лучше оседлай его, — предложила Элинор, — пока у меня не стало четырьмя воинами меньше.
— Пусть Джеффри прикажет им привести коня, — согласился Иэн, чуть улыбаясь.
Элинор покачала головой и взяла Иэна за руку. Увидев мольбу в ее глазах, он жестом велел Оуэну подождать и наклонился к Элинор, чтобы она могла говорить тихо.
— Тебе стоит поговорить с мальчиком, Иэн. Его не просто тошнит, ему действительно плохо. Он видел то, для чего еще слишком молод, а твой конь доконал его.
— Это его первый бой, Элинор. То, что его тошнит, — нормальное явление. Каждому мальчику нужно пережить первую кровь. Он должен привыкнуть.
— Боже сохрани! — воскликнула Элинор.
— Боже сохрани? — удивленно отозвался Иэн. — Джеффри должен был узнать, что в битвах убивают людей. Тринадцать лет — не слишком юный возраст, чтобы видеть смерть.
— Он слишком молод, чтобы видеть своего хозяина, охваченного безумием.
— Безумием? Меня? — Глаза Иэна уперлись в покрытую кровью и плотью «утреннюю звезду», а потом опустились на собственное тело.
— Боже милостивый, — тихо произнес он, — неудивительно, что ты сказала, что мне не следует позволять себе слишком расстраиваться. — Он повернулся к своему оруженосцу. — Оуэн, я действовал как-нибудь необычно?
— Господин, я никогда не видел ничего подобного. Из одиннадцати бандитов вы уложили восьмерых. А лошадь помогала вам, растаптывая всех, кто поднимался.
— Не тогда, — нетерпеливо произнес Иэн, — до боя. Может быть, я не отдавал всех приказов, которые были необходимы?
— О нет, милорд.
Иэн удовлетворенно кивнул.
— Мне тоже кажется, что я вел себя, как обычно. Остальное не важно. Приведи Джеффри ко мне. Прикажи также, чтобы тела были привязаны к худшим лошадям. Когда доберемся до ближайшей фермы, сложим их в телегу.
— Иэн, — тихо сказала Элинор, когда оруженосец ушел. — Это все не так уж важно. Но ты отбросил свой щит. Теперь-то ничего, но в настоящем бою…
— Я никогда не теряю рассудок в обычном бою, — сухо ответил он. — С чего бы? Я не испытываю к своему противнику в бою ни ненависти, ни страха. — Он протянул руку, но, увидев кровь на ней, не посмел прикоснуться к Элинор. Внезапно чувства вернулись к нему, и ему пришлось напрячь тело, чтобы не задрожать, как лист, чтобы удержаться от желания прижать к себе Элинор и зарыдать над ней. — Разве ты не понимаешь? Это все потому…
— Господин?
Дрожащий шепот предотвратил слова, готовые сорваться с губ Иэна. Приступ ярости сменился облегчением. Элинор опять была собой — теплой, заботливой с ним, дружелюбной. Он чуть снова не оттолкнул ее от себя, заговорив о любви. Какой же он идиот, неужели он никогда не поумнеет? Он повернулся к Джеффри. Мальчик не съежился от страха, но глаза его тревожно расширились. Иэн улыбнулся ему.
— Ты знаешь, Джеффри, я был очень доволен, когда ты решил остаться с отрядом, потому что считал, что пора тебя приучать к крови. Правда, я не ожидал, что будет… гм… столько крови.
Тревога во взгляде Джеффри заметно рассеялась, когда он проникся спокойным голосом и взвешенными словами Иэна. Стоявшее перед его глазами видение безумца, молотящего уже мертвые тела в красное месиво, потускнело. Джеффри увидел, как его хозяин поморщился с отвращением, глядя на свою окровавленную ладонь. Крови было так много, что она просочилась через кожаную рукавицу.
— Ты не должен огорчаться, что почувствовал себя плохо, — продолжал Иэн. — Я не хочу говорить тебе, сколько раз у меня самого выворачивало кишки после боя, и Оуэн точно так же чувствует себя. Это обычное дело. Никто не упрекнет тебя за это, не станет хуже к тебе относиться.
Элинор незаметно отошла. Мальчик не нуждался в ней, и ему легче будет разговаривать с Иэном наедине. Иэн был, конечно, прекрасным господином для своих оруженосцев. Жаль, что Адам не мог остаться с ним. Это было совершенно невозможно, подумала Элинор. Даже если бы она не собиралась стать женой Иэна, он не мог стать господином ее сына. Он слишком любил Адама, слишком привык считать его «малышом», чтобы быть его наставником в пору возмужания. Иэн либо слишком оберегал бы своего «милого ребенка», либо, пытаясь избежать этой западни, бросился бы в другую крайность, подвергая Адама слишком большой опасности.
—Он мог по справедливости судить, что нужно делать Джеффри или Оуэну, потому что они не были его «детьми». Ему никогда не приходилось брать их на руки, или получать их влажные детские поцелуи, или направлять их первые шаткие шаги. Иэн знал Джеффри и Оуэна только как юных мужчин, приближающихся к зрелому возрасту. Элинор чуть отвернулась, делая вид, что внимание ее отвлечено чем-то другим, но слух был направлен на тех, кого она только что оставила.
— Я испугался, господин, — едва слышно произнес Джеффри.
«Хороший мальчик», — подумала Элинор. Слова выходили из него с трудом, словно он вытягивал их клещами, но он все же признавался в том, что считал, вероятно, самым страшным грехом и позором.
— Но ты же не убежал, — с ударением произнес Иэн. — Когда ты будешь более уверенно владеть оружием, это чувство уменьшится. И даже если это не так, когда ты исполняешь свой долг, не имеет значения, что у тебя внутри. Например, мой долг инструктировать моих людей и расставлять их по местам, чтобы они выполняли задачу с наименьшими потерями. Обычно благодаря долгой практике это для меня легко. Сегодня я был так зол на эту мразь, которая осмелилась… — Его голос сорвался. — Я хочу сказать, Джеффри, что мне не очень-то хотелось объяснять тебе, куда ехать, или приказывать Джейми приглядывать за тобой, или приказывать солдатам окружать поляну, прежде чем атаковать. Единственное, чего я хотел — это схватиться с теми, кто бросил мне вызов. Однако если бы я не исполнил свой долг, если бы я поступил так, как мне хотелось в душе, многие мерзавцы ускользнули бы.
Мальчик сдержанно кивнул, все еще не способный переварить то, что ему пришлось видеть. Иэн снова улыбнулся.
— Обычно, конечно, такая проблема не возникает. Если я призван на войну королем или даже если я защищаю свои собственные земли, у меня нет причин злиться на тех, кто сражается против меня. Или по крайней мере, — губы Иэна скривились, — злиться до такой степени. — Он указал рукой на бойню, устроенную на поляне.
В глазах Джеффри появился интерес, и щеки его порозовели. Иэн решил, что шок, поразивший мальчика, большей частью преодолен и что время и следующая битва, которая, без сомнения, уже не будет столь кровавой, завершат процесс приучения его к насильственной смерти.
Громкий треск в кустах, к которому Иэн прислушивался вполуха, пока утешал Джеффри, материализовался в серого жеребца, которого провели через лес кругом и вывели на поляну сзади, так как никто не решался провести его мимо мертвых тел. Иэн взглянул на лошадь и едва сам не задрожал.
Кровь засохла на ногах боевого коня до коленных сухожилий, кровью были забрызганы его живот, грудь и даже морда. Двое воинов тянули его за поводья, поближе к удилам, а двое других — за упряжь. Несмотря на всю массу, державшую его, конь сопротивлялся, пытаясь встать на дыбы и укусить. Рубцы на лопатках и шее свидетельствовали о том, что его кто-то бил палкой или плашмя мечом.
Иэн открыл было рот, чтобы спросить, кто позволил себе такую жестокость, но промолчал. Без сомнения, другого способа укротить лошадь не было. Жестокость совершил прежде всего он сам, оставив бедное бессловесное создание на произвол судьбы. Приученная реагировать на запах крови с яростью вместо обычного в такой ситуации страха, лошадь взбесилась, когда ею перестали управлять.
Иэн взял в руку поводья и вскочил в седло. Как только его ноги попали в стремена, воины отпустили голову лошади и отбежали на безопасное расстояние. Но в этом, как и предсказывал Иэн, необходимости не было. Теперь, когда вместе с солидным весом на спине и ровным натяжением удил лошадь почувствовала силу хозяина, она совершенно успокоилась. У Иэна вырвалось раздраженное восклицание. В своих заботах о лошади он совсем забыл про Элинор. Повернувшись, чтобы извиниться за то, что не помог ей взобраться на коня, он увидел, что она уже сидит в седле.
Как мило с ее стороны, сказал себе Иэн, что она избавила его от неловкого положения, но где-то в глубине души возникло неприятное подозрение, что Элинор сама не хотела привлекать его внимания к себе. И в некоторой степени это было действительно так. Теперь, когда жар битвы остался позади, Элинор знала, что он непременно начнет размышлять, каким образом она оказалась в столь уязвимой для похищения ситуации, защищенная лишь немногочисленным и плохо вооруженным отрядом.
Элинор требовалось некоторое время, чтобы решить, что говорить ему, поскольку она вовсе не собиралась раскрывать Иэну свои истинные цели. Иэн, как и Саймон, окажись он на его месте, не одобрил бы, конечно, идею задержать, а возможно, и убить посланца короля. Поэтому ей нужно не только придумать причину своего отъезда из замка в столь поздний час и почти без охраны, но и объяснить, чем вокруг занимается такое количество егерей, если охота не планируется.
Последнее оправдать оказалось нетрудно, как только изворотливый ум Элинор сконцентрировался. Охотники просто выслеживали дичь для предстоящей во время свадебных торжеств охоты. Животных заманивают поближе, оставляя для них корм. Чем она сама занималась, покинув стены замка, объяснить было сложнее. Мозг Элинор продолжал перерабатывать все возможные варианты оправданий, пока воины собирали тела убитых и по дороге к замку.
У Элинор оказалось больше времени подумать, чем она ожидала, потому что Иэну самому нужно было привеси свои мысли в порядок. Безусловно, теперь уже было слишком поздно надеяться схватить грабителей этой ночью.
Когда у Иэна наконец появилось время обратить внимание на Элинор, она отвлекла его от пугавшей ее темы, упомянув о раненном похитителями воине. Иэн послал двоих на поиски. Затем Элинор ловко ввернула, какая, дескать, удача, что вокруг много ее охотников. Это, в свою очередь, привело беседу к свадебным торжествам и самой свадьбе.
Элинор нравилось, с какой охотой Иэн включился в обсуждение этой темы. Ей только хотелось бы, чтобы его интерес был более личным и менее практическим — он говорил главным образом о гостях, которых следовало пригласить, — но напомнила себе, что было бы неблагодарностью смотреть дареному коню в зубы.
Иэн задал вопрос, которого она боялась, только когда был уже готов влезть в ванну, чтобы отмыться от крови. Сначала он сказал что-то насчет паразитов, которыми заразился, а когда Элинор повернулась, чтобы велеть служанке принести бальзам от вшей, он тихо произнес:
— Останься, Элинор.
Элинор отдала распоряжение служанке и вернулась, радуясь, что красноватый свет факелов скрывал румянец, выступивший на ее щеках. Последнее, что Иэн сказал перед упоминанием о вшах, было то, что нужно до последних деталей прояснить условия брачного договора. Она надеялась, что его мысли вернулись к договору — и, может быть, он скажет что-нибудь другое, не совсем деловое. Неужели гнев и ярость, превратившие его в настоящего безумца, когда ее жизнь оказалась под угрозой, могли быть связаны только с его долгом по отношению к «жене Саймона»? Возможно ли, чтобы чувство долга порождало такую ярость? Наверняка в нем был и страх — хотя бы немножко! — за Элинор.
— Мне только пришло в голову, — резко произнес Иэн, — что мой единственный, возможно, шанс захватить грабителей врасплох был погублен этой небольшой экскурсией в лес, которую ты предприняла. Что ты делала вне дома вечером? В сопровождении всего пятерых воинов?
Разочарование, которое испытала Элинор, было как пощечина. Элинор уже почти забыла, что Иэн должен задать этот вопрос. Влекомая собственным желанием, она подсознательно готовилась услышать слова любви. Обнаженный Иэн, тускло освещенная спальня, поздний час, благополучное завершение кровавого испытания — все это наводило на нежные слова, даже объятия, тем более после разговора о свадьбе. И Элинор, не успев подумать, выплеснула всю свою обиду.
— Мои интересы могут показаться тебе пустяком, — ледяным тоном произнесла она. — Прости, если я расстроила твои планы. Прости меня также за мою беспечность, но раньше преступники никогда не появлялись в такой близости от замка или от берега. Я полагала, что буду в безопасности. Тебе не нужно больше об этом думать. В другой раз я не попадусь.
— Что ты говоришь? Я только что убил четырнадцать человек. И ты не позволишь мне узнать, почему? — распалился Иэн.
— Ты сам сказал, что убил их потому, что они угрожали мне. — Брови Элинор презрительно приподнялись. — Я не поняла, что это была лишь вежливая отговорка и что тебе нужна более достойная причина. Прости меня, если так. Я не могу предложить тебе ничего лучшего. Хотя я просила помиловать ту троицу.
— Элинор, — взмолился Иэн, — что ты делала вне стен замка с охраной из пяти человек, когда уже надвигалась ночь?!!
— Я занималась своими делами, воспользовавшись половиной из тех воинов, что ты оставил мне, и собиралась вернуться засветло, — ответила она, смягчив тон вслед за ним.
— Когда я задаю вопрос, — вспыхнул Иэн, шагнув к ней, — я ожидаю, что на него ответят.
Элинор выхватила нож. Она держала его близко к телу, опасно приподняв острие, как опытный охотник, а не размахивая им в вытянутой руке, как свойственно истеричным женщинам.
— А когда я не могу решиться отвечать на вопрос, который задает мне мой муж, он может быть уверен, что ответ не затрагивает его чести или интересов. Это было мое личное дело, и я хочу, чтобы оно оставалось таковым.
Иэн изумленно разглядывал нож в руке Элинор.
— Убери это, — сказал он почти шепотом. — Убери его сейчас же и больше никогда не направляй на меня или тебе придется убить меня, чтобы удержать от того, чтобы я проучил тебя.
— Я не одна из твоих беспомощных любовниц, Иэн! — парировала Элинор. — Я не позволю вымещать на себе плохое настроение!
— Я не прикоснусь к тебе, клянусь честью, если ты положишь нож. Если же нет…
— Не угрожай мне — взвизгнула Элинор. — Я не игрушка, чтобы обращаться со мной в зависимости от настроения. Я Элинор, леди Роузлинд!
Иэн сделал еще один шаг к ней, поднимая сжатую в кулак правую руку, в то время как левая, открытая, была готова выхватить нож. Когда глаза его перебегали с лица Элинор на оружие, которое она держала, в поле его зрения оказались собственные окровавленные руки. Он вдруг со стоном вздохнул, опустил руки и поспешно отступил.
— Убирайся! — выдохнул он. — Уйди от меня, пока я не обидел тебя против воли и против чести.
Слова его звучали угрожающе, но выражение лица и тон говорили обратное. Элинор сразу ощутила интонацию страха и мольбы, хотя и не поняла причину. Она живо припомнила того безумца — и была уверена, что Иэн думает о том же. Как ни была разгневана Элинор, рассудок был при ней, и она решила больше не испытывать нервы Иэна этой ночью. Утром, когда он остынет от жара прошедшей битвы, они спокойно обсудят все. Элинор вложила нож в ножны и вышла из комнаты.
Иэн долго стоял, прикованный к месту, не сводя глаз с того места, где стояла Элинор.
— Мегера, — бормотал он. — Что я такого сказал, что она кинулась на меня? Что я сказал? — Затем он грубо выругался и опустил глаза, на себя, словно нуждаясь в подтверждении чувства, которое охватило его. Страсть, которую Элинор в своей ослепительной ярости пробудила в нем, была столь сильна, что Иэн огляделся в поисках служанки, в которую он мог бы излить свою похоть.
Комната была пуста. Спрятались не только девушки, но и оруженосец Иэна. Он мог позвать Джеффри, но даже в своем нынешнем состоянии Иэн понимал, что нехорошо посылать целомудренного мальчика за женщиной для хозяина. Вступать в связь со служанкой в доме нареченной жены выглядело бы дурным тоном и послужило бы плохим примером. Отвратительно матерясь, Иэн влез в ванну и начал мыться.
Служанки незаметно от воюющих сторон выскочили из комнаты при первых же признаках враждебности, задолго до того, как Элинор вытащила нож. Наученные долгим опытом, они утащили за собой и испуганного оруженосца. Они были привычны к семейным ссорам. Элинор и Саймон крепко любили друг друга, но брак их протекал далеко не безоблачно. До того как Саймон заболел, стычки случались часто, и большей частью основанные на очень похожей почве. Хозяйка покидала замок в одиночку — хозяин требовал объяснений — хозяйка отказывалась — начинался обмен любезностями, а иногда, хотя редко, даже ударами. Затем неминуемо восстанавливался мир, чаще всего в постели. В любом случае прислуге было ясно, что ни ссоры, ни примирения не требуют их участия.
Оказавшись в своей спальне, Элинор сорвала с себя одежду и не глядя швырнула ее в сторону стула, нимало не заботясь, что промахнулась. Она была все еще в таком гневе, что не замечала отсутствия служанок. Бросившись на кровать, она не переставала бормотать:
— Он собирается жениться по расчету, не так ли? Возможно, женившись на мне, он не сочтет свой брак таким уж выгодным!
Она собиралась полежать без сна и обдумать требования, с которыми Иэну придется согласиться, прежде чем она сделает еще хоть шаг к их браку. Он должен понять, что она намерена сохранять независимость. Одно дело — сдаться мужчине по любви. Мужская гордость — вещь деликатная, и любящая женщина не должна уязвлять ее. Деловые же отношения — нечто совершенно иное. Деловым партнерам нечего беспокоиться о гордости друг друга, достаточно быть вежливыми и честными.
Сегодня был самый долгий день за многие месяцы, с избытком наполненный физической активностью и сильными эмоциями, и, хотя последняя мысль пробудила в мозгу Элинор огонек сомнения, глаза ее закрылись. Погружаясь в сон, она подумала, что не была ни слишком вежливой, ни слишком честной. Возможно, виноват не один Иэн.
Это был ее первый глубокий сон после смерти Саймона, свободный от гложущей боли, которую вызывало отсутствие в постели его большого, сильного, теплого тела. Чуть позже она пошевелилась и протянула руку, но глаза, снившиеся ей, не были голубыми и нежными — они были жаркими, словно уголья, и черными, как и шелковистые кудри, обрамлявшие лицо их обладателя.
Теплая вода успокаивала. Пока Иэн мылся, бешеный ураган в его мозгу затих. Вспышка гнева Элинор не могла быть вызвана тем, что он сказал, скорее — как он говорил. В его тоне звучал упрек, он обвинил Элинор во всем, что произошло. Какая-то вина лежит и на ней, конечно, но, по сути дела, очень небольшая. Он сам уверял ее, что бандиты не появлялись вблизи замка, а засели за пределами ее земель. Чего же ей опасаться в такой близости от своего убежища? Местные жители очень любили ее, и, разумеется, встреча с ними не требовала охраны. Иэн уже жалел, что, не разбираясь, приказал убить тех последних троих. Следовало их хотя бы для начала допросить. Может быть, они были частью какой-то большой банды? Не собирались ли они как раз и присоединиться к остальным? Было ли похищение Элинор их изначальной целью?
Когда в его мысли вернулось ее имя, внутренняя дрожь охватила Иэна. «Боже, Боже, что же мне делать?!» Он был так уверен, что, убедившись в ее расположенности стать его женой, освободится от сомнений и желаний, мучивших его. А они вместо того лишь усилились. Все, что было связано с Элинор, выталкивало его за пределы рассудка. За всю минувшую жизнь ничто прежде не приводило его в такое кровожадное безумие, хотя он участвовал во многих страшных битвах. Как он мог так потерять голову и не сообразить, что просто необходимо было допросить тех людей? Возможно, они как раз и привели бы его в искомый разбойничий лагерь.
Но даже теперь, когда мозг упрекал его за упущенную возможность, кровь опять начала закипать. Даже если бы эти люди ожили, он знал, что убил бы их снова. Они обращались с Элинор, словно она была простолюдинкой. Кто-то даже предлагал «попользоваться» ею. Егерь, поджидавший в кустах, чтобы узнать, в какую сторону они направятся, слышал это и доложил ему. Иэн посмотрел на свои руки. Он раздавил кусок мыла, которое держал, в мягкую массу. Плохо, конечно, что он вспылил, на он просто не мог больше сдерживать себя в присутствии Элинор. Создавалось впечатление, что он вообще не мог уже разговаривать с ней без того, чтобы не упрекать ее или не ссориться. Еще одна такая сцена, и она отвергнет его.
Иэн вылез из ванны и позвал Джеффри.
— Вытри мне спину, — сказал он прибежавшему мальчику. — Только аккуратно — там еще раны не зажили. А потом найдешь мне какую-нибудь одежду. Доспехи я надену свои. Они здесь, на сундуке. Хватит! Хватит! Возьми этот горшочек с мазью и намажь спину. Осторожно! Теперь вот эту повязку вокруг. Остальное я сделаю сам. Подай мне одежду и иди одевайся сам. Потом буди людей и прикажи седлать коней — мне второго серого жеребца. Поторопись!
Спотыкаясь от усталости, Джеффри нашел в одном из сундуков рубашку и одеваемую поверх доспехов робу, в другом — штаны. Слезы подступили к его глазам, когда он никак не смог отыскать подвязки, но наконец его шарящие руки запутались в них. Уже полуодетый, Иэн вырвал из рук мальчика подвязки и толкнул его к двери. Джеффри подхватил свой плащ, благодаря Господа, что ожидал чего-то подобного и не разделся полностью на ночь. Он сможет вернуться за своими доспехами, пока будут седлать лошадей. Если Богородица будет милостива, его хозяин к тому времени покинет комнату.
Оуэн мог бы попытаться урезонить Иэна. Джейми Скотт мог бы назвать безумием то, что он собирается без причины поднимать и посреди ночи вести куда-то уставших людей. Валлийцы могли бы потребовать надбавки за утроенные проблемы, порождаемые его поспешными и необдуманными решениями. Но никто из находившихся в распоряжении Иэна в данный момент не решился ни на что, кроме безоговорочного подчинения. Кровавое месиво, которое хозяин учинил несколько часов назад, было слишком свежо в их памяти. Даже сторожа опускной решетки и подъемного моста уже слышали о том побоище. Старики и покрытые шрамами ветераны, они подняли решетку и опустили мост без всяких возражений.
Хотя все началось ужасно, день оказался не таким плохим, как боялась Гертруда. Первоначальная реакция хозяйки была достаточно грозной, но когда Элинор допросила всех, кто наблюдал отъезд нового господина, и осмотрела его комнату, гнев ее поутих. Она ненадолго уселась за вышивание — как сидела неделями после смерти старого лорда, — не работая, а лишь глядя в пространство. На сей раз, однако, это долго не продолжалось. Немного посидев, она взяла иголку и принялась работать с большой ловкостью. Наконец она все-таки поднялась и пошла искать отца Френсиса. С этого момента в доме воцарился мир. Леди Элинор заперлась в комнате наедине со священником.
После того как Иэн свернулся на грязном тюфяке в крестьянской хижине, Оуэн потянул Джеффри за рукав, и мальчики вышли за дверь. Сначала Джеффри пытался сопротивляться, боясь, что господин захочет чего-нибудь, а его не окажется на месте. Он был так изможден и напуган, что далеко не сразу сообразил, что Иэн уснул почти сразу, как лег. Это казалось таким же невероятным, как и все остальное в этот совершенно невероятный день.
— Его тошнит, — лаконично произнес он, и сам конвульсивно сглотнул.
Иэн пожал плечами.
— Скажи ему, пусть заканчивает и идет сюда. — Взгляд его упал на «утреннюю звезду, висевшую на руке Оуэна. Лицо слегка нахмурилось. — Посмотри, нельзя ли это немного почистить. А то моя лошадь взбесится.
По непонятной Иэну причине Оуэн снова с трудом сглотнул.
— Да, господин, — сказал он с чувством.
— Где конь? — тут же спросил Иэн с некоторым беспокойством, вдруг осознав, что все почему-то спешились.
— Четыре человека сражаются с ним в лесу, — произнесла Элинор. — Большая часть из этого, — она указала рукой на кучу трупов, — твоя работа, но нескольких убил конь. Каждого, кто вставал и, пытаясь ускользнуть, по ошибке бежал в его сторону, он лягал и растаптывал, превращая в мокрое место. На нем безопасно ездить, Иэн?
— Разумеется, — ответил он, несколько удивленный. — Это дело тренировки. Он не трогает меня. Он теперь знает мой запах и успокоится, как только я окажусь в седле.
— Тогда, может быть, лучше оседлай его, — предложила Элинор, — пока у меня не стало четырьмя воинами меньше.
— Пусть Джеффри прикажет им привести коня, — согласился Иэн, чуть улыбаясь.
Элинор покачала головой и взяла Иэна за руку. Увидев мольбу в ее глазах, он жестом велел Оуэну подождать и наклонился к Элинор, чтобы она могла говорить тихо.
— Тебе стоит поговорить с мальчиком, Иэн. Его не просто тошнит, ему действительно плохо. Он видел то, для чего еще слишком молод, а твой конь доконал его.
— Это его первый бой, Элинор. То, что его тошнит, — нормальное явление. Каждому мальчику нужно пережить первую кровь. Он должен привыкнуть.
— Боже сохрани! — воскликнула Элинор.
— Боже сохрани? — удивленно отозвался Иэн. — Джеффри должен был узнать, что в битвах убивают людей. Тринадцать лет — не слишком юный возраст, чтобы видеть смерть.
— Он слишком молод, чтобы видеть своего хозяина, охваченного безумием.
— Безумием? Меня? — Глаза Иэна уперлись в покрытую кровью и плотью «утреннюю звезду», а потом опустились на собственное тело.
* * *
Он был полностью залит кровью, руки вымазаны ею выше локтей, плащ от засохшей крови затвердел, как не выдубленная кожа.— Боже милостивый, — тихо произнес он, — неудивительно, что ты сказала, что мне не следует позволять себе слишком расстраиваться. — Он повернулся к своему оруженосцу. — Оуэн, я действовал как-нибудь необычно?
— Господин, я никогда не видел ничего подобного. Из одиннадцати бандитов вы уложили восьмерых. А лошадь помогала вам, растаптывая всех, кто поднимался.
— Не тогда, — нетерпеливо произнес Иэн, — до боя. Может быть, я не отдавал всех приказов, которые были необходимы?
— О нет, милорд.
Иэн удовлетворенно кивнул.
— Мне тоже кажется, что я вел себя, как обычно. Остальное не важно. Приведи Джеффри ко мне. Прикажи также, чтобы тела были привязаны к худшим лошадям. Когда доберемся до ближайшей фермы, сложим их в телегу.
— Иэн, — тихо сказала Элинор, когда оруженосец ушел. — Это все не так уж важно. Но ты отбросил свой щит. Теперь-то ничего, но в настоящем бою…
— Я никогда не теряю рассудок в обычном бою, — сухо ответил он. — С чего бы? Я не испытываю к своему противнику в бою ни ненависти, ни страха. — Он протянул руку, но, увидев кровь на ней, не посмел прикоснуться к Элинор. Внезапно чувства вернулись к нему, и ему пришлось напрячь тело, чтобы не задрожать, как лист, чтобы удержаться от желания прижать к себе Элинор и зарыдать над ней. — Разве ты не понимаешь? Это все потому…
— Господин?
Дрожащий шепот предотвратил слова, готовые сорваться с губ Иэна. Приступ ярости сменился облегчением. Элинор опять была собой — теплой, заботливой с ним, дружелюбной. Он чуть снова не оттолкнул ее от себя, заговорив о любви. Какой же он идиот, неужели он никогда не поумнеет? Он повернулся к Джеффри. Мальчик не съежился от страха, но глаза его тревожно расширились. Иэн улыбнулся ему.
— Ты знаешь, Джеффри, я был очень доволен, когда ты решил остаться с отрядом, потому что считал, что пора тебя приучать к крови. Правда, я не ожидал, что будет… гм… столько крови.
Тревога во взгляде Джеффри заметно рассеялась, когда он проникся спокойным голосом и взвешенными словами Иэна. Стоявшее перед его глазами видение безумца, молотящего уже мертвые тела в красное месиво, потускнело. Джеффри увидел, как его хозяин поморщился с отвращением, глядя на свою окровавленную ладонь. Крови было так много, что она просочилась через кожаную рукавицу.
— Ты не должен огорчаться, что почувствовал себя плохо, — продолжал Иэн. — Я не хочу говорить тебе, сколько раз у меня самого выворачивало кишки после боя, и Оуэн точно так же чувствует себя. Это обычное дело. Никто не упрекнет тебя за это, не станет хуже к тебе относиться.
Элинор незаметно отошла. Мальчик не нуждался в ней, и ему легче будет разговаривать с Иэном наедине. Иэн был, конечно, прекрасным господином для своих оруженосцев. Жаль, что Адам не мог остаться с ним. Это было совершенно невозможно, подумала Элинор. Даже если бы она не собиралась стать женой Иэна, он не мог стать господином ее сына. Он слишком любил Адама, слишком привык считать его «малышом», чтобы быть его наставником в пору возмужания. Иэн либо слишком оберегал бы своего «милого ребенка», либо, пытаясь избежать этой западни, бросился бы в другую крайность, подвергая Адама слишком большой опасности.
—Он мог по справедливости судить, что нужно делать Джеффри или Оуэну, потому что они не были его «детьми». Ему никогда не приходилось брать их на руки, или получать их влажные детские поцелуи, или направлять их первые шаткие шаги. Иэн знал Джеффри и Оуэна только как юных мужчин, приближающихся к зрелому возрасту. Элинор чуть отвернулась, делая вид, что внимание ее отвлечено чем-то другим, но слух был направлен на тех, кого она только что оставила.
— Я испугался, господин, — едва слышно произнес Джеффри.
«Хороший мальчик», — подумала Элинор. Слова выходили из него с трудом, словно он вытягивал их клещами, но он все же признавался в том, что считал, вероятно, самым страшным грехом и позором.
— Но ты же не убежал, — с ударением произнес Иэн. — Когда ты будешь более уверенно владеть оружием, это чувство уменьшится. И даже если это не так, когда ты исполняешь свой долг, не имеет значения, что у тебя внутри. Например, мой долг инструктировать моих людей и расставлять их по местам, чтобы они выполняли задачу с наименьшими потерями. Обычно благодаря долгой практике это для меня легко. Сегодня я был так зол на эту мразь, которая осмелилась… — Его голос сорвался. — Я хочу сказать, Джеффри, что мне не очень-то хотелось объяснять тебе, куда ехать, или приказывать Джейми приглядывать за тобой, или приказывать солдатам окружать поляну, прежде чем атаковать. Единственное, чего я хотел — это схватиться с теми, кто бросил мне вызов. Однако если бы я не исполнил свой долг, если бы я поступил так, как мне хотелось в душе, многие мерзавцы ускользнули бы.
Мальчик сдержанно кивнул, все еще не способный переварить то, что ему пришлось видеть. Иэн снова улыбнулся.
— Обычно, конечно, такая проблема не возникает. Если я призван на войну королем или даже если я защищаю свои собственные земли, у меня нет причин злиться на тех, кто сражается против меня. Или по крайней мере, — губы Иэна скривились, — злиться до такой степени. — Он указал рукой на бойню, устроенную на поляне.
В глазах Джеффри появился интерес, и щеки его порозовели. Иэн решил, что шок, поразивший мальчика, большей частью преодолен и что время и следующая битва, которая, без сомнения, уже не будет столь кровавой, завершат процесс приучения его к насильственной смерти.
Громкий треск в кустах, к которому Иэн прислушивался вполуха, пока утешал Джеффри, материализовался в серого жеребца, которого провели через лес кругом и вывели на поляну сзади, так как никто не решался провести его мимо мертвых тел. Иэн взглянул на лошадь и едва сам не задрожал.
Кровь засохла на ногах боевого коня до коленных сухожилий, кровью были забрызганы его живот, грудь и даже морда. Двое воинов тянули его за поводья, поближе к удилам, а двое других — за упряжь. Несмотря на всю массу, державшую его, конь сопротивлялся, пытаясь встать на дыбы и укусить. Рубцы на лопатках и шее свидетельствовали о том, что его кто-то бил палкой или плашмя мечом.
Иэн открыл было рот, чтобы спросить, кто позволил себе такую жестокость, но промолчал. Без сомнения, другого способа укротить лошадь не было. Жестокость совершил прежде всего он сам, оставив бедное бессловесное создание на произвол судьбы. Приученная реагировать на запах крови с яростью вместо обычного в такой ситуации страха, лошадь взбесилась, когда ею перестали управлять.
Иэн взял в руку поводья и вскочил в седло. Как только его ноги попали в стремена, воины отпустили голову лошади и отбежали на безопасное расстояние. Но в этом, как и предсказывал Иэн, необходимости не было. Теперь, когда вместе с солидным весом на спине и ровным натяжением удил лошадь почувствовала силу хозяина, она совершенно успокоилась. У Иэна вырвалось раздраженное восклицание. В своих заботах о лошади он совсем забыл про Элинор. Повернувшись, чтобы извиниться за то, что не помог ей взобраться на коня, он увидел, что она уже сидит в седле.
Как мило с ее стороны, сказал себе Иэн, что она избавила его от неловкого положения, но где-то в глубине души возникло неприятное подозрение, что Элинор сама не хотела привлекать его внимания к себе. И в некоторой степени это было действительно так. Теперь, когда жар битвы остался позади, Элинор знала, что он непременно начнет размышлять, каким образом она оказалась в столь уязвимой для похищения ситуации, защищенная лишь немногочисленным и плохо вооруженным отрядом.
Элинор требовалось некоторое время, чтобы решить, что говорить ему, поскольку она вовсе не собиралась раскрывать Иэну свои истинные цели. Иэн, как и Саймон, окажись он на его месте, не одобрил бы, конечно, идею задержать, а возможно, и убить посланца короля. Поэтому ей нужно не только придумать причину своего отъезда из замка в столь поздний час и почти без охраны, но и объяснить, чем вокруг занимается такое количество егерей, если охота не планируется.
Последнее оправдать оказалось нетрудно, как только изворотливый ум Элинор сконцентрировался. Охотники просто выслеживали дичь для предстоящей во время свадебных торжеств охоты. Животных заманивают поближе, оставляя для них корм. Чем она сама занималась, покинув стены замка, объяснить было сложнее. Мозг Элинор продолжал перерабатывать все возможные варианты оправданий, пока воины собирали тела убитых и по дороге к замку.
У Элинор оказалось больше времени подумать, чем она ожидала, потому что Иэну самому нужно было привеси свои мысли в порядок. Безусловно, теперь уже было слишком поздно надеяться схватить грабителей этой ночью.
Когда у Иэна наконец появилось время обратить внимание на Элинор, она отвлекла его от пугавшей ее темы, упомянув о раненном похитителями воине. Иэн послал двоих на поиски. Затем Элинор ловко ввернула, какая, дескать, удача, что вокруг много ее охотников. Это, в свою очередь, привело беседу к свадебным торжествам и самой свадьбе.
Элинор нравилось, с какой охотой Иэн включился в обсуждение этой темы. Ей только хотелось бы, чтобы его интерес был более личным и менее практическим — он говорил главным образом о гостях, которых следовало пригласить, — но напомнила себе, что было бы неблагодарностью смотреть дареному коню в зубы.
Иэн задал вопрос, которого она боялась, только когда был уже готов влезть в ванну, чтобы отмыться от крови. Сначала он сказал что-то насчет паразитов, которыми заразился, а когда Элинор повернулась, чтобы велеть служанке принести бальзам от вшей, он тихо произнес:
— Останься, Элинор.
Элинор отдала распоряжение служанке и вернулась, радуясь, что красноватый свет факелов скрывал румянец, выступивший на ее щеках. Последнее, что Иэн сказал перед упоминанием о вшах, было то, что нужно до последних деталей прояснить условия брачного договора. Она надеялась, что его мысли вернулись к договору — и, может быть, он скажет что-нибудь другое, не совсем деловое. Неужели гнев и ярость, превратившие его в настоящего безумца, когда ее жизнь оказалась под угрозой, могли быть связаны только с его долгом по отношению к «жене Саймона»? Возможно ли, чтобы чувство долга порождало такую ярость? Наверняка в нем был и страх — хотя бы немножко! — за Элинор.
— Мне только пришло в голову, — резко произнес Иэн, — что мой единственный, возможно, шанс захватить грабителей врасплох был погублен этой небольшой экскурсией в лес, которую ты предприняла. Что ты делала вне дома вечером? В сопровождении всего пятерых воинов?
Разочарование, которое испытала Элинор, было как пощечина. Элинор уже почти забыла, что Иэн должен задать этот вопрос. Влекомая собственным желанием, она подсознательно готовилась услышать слова любви. Обнаженный Иэн, тускло освещенная спальня, поздний час, благополучное завершение кровавого испытания — все это наводило на нежные слова, даже объятия, тем более после разговора о свадьбе. И Элинор, не успев подумать, выплеснула всю свою обиду.
— Мои интересы могут показаться тебе пустяком, — ледяным тоном произнесла она. — Прости, если я расстроила твои планы. Прости меня также за мою беспечность, но раньше преступники никогда не появлялись в такой близости от замка или от берега. Я полагала, что буду в безопасности. Тебе не нужно больше об этом думать. В другой раз я не попадусь.
— Что ты говоришь? Я только что убил четырнадцать человек. И ты не позволишь мне узнать, почему? — распалился Иэн.
— Ты сам сказал, что убил их потому, что они угрожали мне. — Брови Элинор презрительно приподнялись. — Я не поняла, что это была лишь вежливая отговорка и что тебе нужна более достойная причина. Прости меня, если так. Я не могу предложить тебе ничего лучшего. Хотя я просила помиловать ту троицу.
— Элинор, — взмолился Иэн, — что ты делала вне стен замка с охраной из пяти человек, когда уже надвигалась ночь?!!
— Я занималась своими делами, воспользовавшись половиной из тех воинов, что ты оставил мне, и собиралась вернуться засветло, — ответила она, смягчив тон вслед за ним.
— Когда я задаю вопрос, — вспыхнул Иэн, шагнув к ней, — я ожидаю, что на него ответят.
Элинор выхватила нож. Она держала его близко к телу, опасно приподняв острие, как опытный охотник, а не размахивая им в вытянутой руке, как свойственно истеричным женщинам.
— А когда я не могу решиться отвечать на вопрос, который задает мне мой муж, он может быть уверен, что ответ не затрагивает его чести или интересов. Это было мое личное дело, и я хочу, чтобы оно оставалось таковым.
Иэн изумленно разглядывал нож в руке Элинор.
— Убери это, — сказал он почти шепотом. — Убери его сейчас же и больше никогда не направляй на меня или тебе придется убить меня, чтобы удержать от того, чтобы я проучил тебя.
— Я не одна из твоих беспомощных любовниц, Иэн! — парировала Элинор. — Я не позволю вымещать на себе плохое настроение!
— Я не прикоснусь к тебе, клянусь честью, если ты положишь нож. Если же нет…
— Не угрожай мне — взвизгнула Элинор. — Я не игрушка, чтобы обращаться со мной в зависимости от настроения. Я Элинор, леди Роузлинд!
Иэн сделал еще один шаг к ней, поднимая сжатую в кулак правую руку, в то время как левая, открытая, была готова выхватить нож. Когда глаза его перебегали с лица Элинор на оружие, которое она держала, в поле его зрения оказались собственные окровавленные руки. Он вдруг со стоном вздохнул, опустил руки и поспешно отступил.
— Убирайся! — выдохнул он. — Уйди от меня, пока я не обидел тебя против воли и против чести.
Слова его звучали угрожающе, но выражение лица и тон говорили обратное. Элинор сразу ощутила интонацию страха и мольбы, хотя и не поняла причину. Она живо припомнила того безумца — и была уверена, что Иэн думает о том же. Как ни была разгневана Элинор, рассудок был при ней, и она решила больше не испытывать нервы Иэна этой ночью. Утром, когда он остынет от жара прошедшей битвы, они спокойно обсудят все. Элинор вложила нож в ножны и вышла из комнаты.
Иэн долго стоял, прикованный к месту, не сводя глаз с того места, где стояла Элинор.
— Мегера, — бормотал он. — Что я такого сказал, что она кинулась на меня? Что я сказал? — Затем он грубо выругался и опустил глаза, на себя, словно нуждаясь в подтверждении чувства, которое охватило его. Страсть, которую Элинор в своей ослепительной ярости пробудила в нем, была столь сильна, что Иэн огляделся в поисках служанки, в которую он мог бы излить свою похоть.
Комната была пуста. Спрятались не только девушки, но и оруженосец Иэна. Он мог позвать Джеффри, но даже в своем нынешнем состоянии Иэн понимал, что нехорошо посылать целомудренного мальчика за женщиной для хозяина. Вступать в связь со служанкой в доме нареченной жены выглядело бы дурным тоном и послужило бы плохим примером. Отвратительно матерясь, Иэн влез в ванну и начал мыться.
Служанки незаметно от воюющих сторон выскочили из комнаты при первых же признаках враждебности, задолго до того, как Элинор вытащила нож. Наученные долгим опытом, они утащили за собой и испуганного оруженосца. Они были привычны к семейным ссорам. Элинор и Саймон крепко любили друг друга, но брак их протекал далеко не безоблачно. До того как Саймон заболел, стычки случались часто, и большей частью основанные на очень похожей почве. Хозяйка покидала замок в одиночку — хозяин требовал объяснений — хозяйка отказывалась — начинался обмен любезностями, а иногда, хотя редко, даже ударами. Затем неминуемо восстанавливался мир, чаще всего в постели. В любом случае прислуге было ясно, что ни ссоры, ни примирения не требуют их участия.
Оказавшись в своей спальне, Элинор сорвала с себя одежду и не глядя швырнула ее в сторону стула, нимало не заботясь, что промахнулась. Она была все еще в таком гневе, что не замечала отсутствия служанок. Бросившись на кровать, она не переставала бормотать:
— Он собирается жениться по расчету, не так ли? Возможно, женившись на мне, он не сочтет свой брак таким уж выгодным!
Она собиралась полежать без сна и обдумать требования, с которыми Иэну придется согласиться, прежде чем она сделает еще хоть шаг к их браку. Он должен понять, что она намерена сохранять независимость. Одно дело — сдаться мужчине по любви. Мужская гордость — вещь деликатная, и любящая женщина не должна уязвлять ее. Деловые же отношения — нечто совершенно иное. Деловым партнерам нечего беспокоиться о гордости друг друга, достаточно быть вежливыми и честными.
Сегодня был самый долгий день за многие месяцы, с избытком наполненный физической активностью и сильными эмоциями, и, хотя последняя мысль пробудила в мозгу Элинор огонек сомнения, глаза ее закрылись. Погружаясь в сон, она подумала, что не была ни слишком вежливой, ни слишком честной. Возможно, виноват не один Иэн.
Это был ее первый глубокий сон после смерти Саймона, свободный от гложущей боли, которую вызывало отсутствие в постели его большого, сильного, теплого тела. Чуть позже она пошевелилась и протянула руку, но глаза, снившиеся ей, не были голубыми и нежными — они были жаркими, словно уголья, и черными, как и шелковистые кудри, обрамлявшие лицо их обладателя.
Теплая вода успокаивала. Пока Иэн мылся, бешеный ураган в его мозгу затих. Вспышка гнева Элинор не могла быть вызвана тем, что он сказал, скорее — как он говорил. В его тоне звучал упрек, он обвинил Элинор во всем, что произошло. Какая-то вина лежит и на ней, конечно, но, по сути дела, очень небольшая. Он сам уверял ее, что бандиты не появлялись вблизи замка, а засели за пределами ее земель. Чего же ей опасаться в такой близости от своего убежища? Местные жители очень любили ее, и, разумеется, встреча с ними не требовала охраны. Иэн уже жалел, что, не разбираясь, приказал убить тех последних троих. Следовало их хотя бы для начала допросить. Может быть, они были частью какой-то большой банды? Не собирались ли они как раз и присоединиться к остальным? Было ли похищение Элинор их изначальной целью?
Когда в его мысли вернулось ее имя, внутренняя дрожь охватила Иэна. «Боже, Боже, что же мне делать?!» Он был так уверен, что, убедившись в ее расположенности стать его женой, освободится от сомнений и желаний, мучивших его. А они вместо того лишь усилились. Все, что было связано с Элинор, выталкивало его за пределы рассудка. За всю минувшую жизнь ничто прежде не приводило его в такое кровожадное безумие, хотя он участвовал во многих страшных битвах. Как он мог так потерять голову и не сообразить, что просто необходимо было допросить тех людей? Возможно, они как раз и привели бы его в искомый разбойничий лагерь.
Но даже теперь, когда мозг упрекал его за упущенную возможность, кровь опять начала закипать. Даже если бы эти люди ожили, он знал, что убил бы их снова. Они обращались с Элинор, словно она была простолюдинкой. Кто-то даже предлагал «попользоваться» ею. Егерь, поджидавший в кустах, чтобы узнать, в какую сторону они направятся, слышал это и доложил ему. Иэн посмотрел на свои руки. Он раздавил кусок мыла, которое держал, в мягкую массу. Плохо, конечно, что он вспылил, на он просто не мог больше сдерживать себя в присутствии Элинор. Создавалось впечатление, что он вообще не мог уже разговаривать с ней без того, чтобы не упрекать ее или не ссориться. Еще одна такая сцена, и она отвергнет его.
Иэн вылез из ванны и позвал Джеффри.
— Вытри мне спину, — сказал он прибежавшему мальчику. — Только аккуратно — там еще раны не зажили. А потом найдешь мне какую-нибудь одежду. Доспехи я надену свои. Они здесь, на сундуке. Хватит! Хватит! Возьми этот горшочек с мазью и намажь спину. Осторожно! Теперь вот эту повязку вокруг. Остальное я сделаю сам. Подай мне одежду и иди одевайся сам. Потом буди людей и прикажи седлать коней — мне второго серого жеребца. Поторопись!
Спотыкаясь от усталости, Джеффри нашел в одном из сундуков рубашку и одеваемую поверх доспехов робу, в другом — штаны. Слезы подступили к его глазам, когда он никак не смог отыскать подвязки, но наконец его шарящие руки запутались в них. Уже полуодетый, Иэн вырвал из рук мальчика подвязки и толкнул его к двери. Джеффри подхватил свой плащ, благодаря Господа, что ожидал чего-то подобного и не разделся полностью на ночь. Он сможет вернуться за своими доспехами, пока будут седлать лошадей. Если Богородица будет милостива, его хозяин к тому времени покинет комнату.
Оуэн мог бы попытаться урезонить Иэна. Джейми Скотт мог бы назвать безумием то, что он собирается без причины поднимать и посреди ночи вести куда-то уставших людей. Валлийцы могли бы потребовать надбавки за утроенные проблемы, порождаемые его поспешными и необдуманными решениями. Но никто из находившихся в распоряжении Иэна в данный момент не решился ни на что, кроме безоговорочного подчинения. Кровавое месиво, которое хозяин учинил несколько часов назад, было слишком свежо в их памяти. Даже сторожа опускной решетки и подъемного моста уже слышали о том побоище. Старики и покрытые шрамами ветераны, они подняли решетку и опустили мост без всяких возражений.
* * *
Утром Элинор провалялась в постели несколько дольше обычного. Мысли ее переключались от сна, где ей привиделся Иэн, на ссору с ним и обратно. Им нужно помириться, но как? Она лежала не шевелясь, подавляя в себе желание просто побежать к нему в комнату и попросить у него прощения, как она поступила бы с Саймоном. Вне ее поля зрения в ожидании, когда хозяйка проснется, стояла служанка Гертруда, в отчаянии ломая руки. Ей следует сообщить Элинор, что Иэн уехал. Не сказать — навлечь немедленное и болезненное возмездие, но это будет ужасный день для них всех. Если хозяйке не удастся выместить свою горечь на ком следовало, она не преминет отыграться на каждом, кто окажется под рукой.Хотя все началось ужасно, день оказался не таким плохим, как боялась Гертруда. Первоначальная реакция хозяйки была достаточно грозной, но когда Элинор допросила всех, кто наблюдал отъезд нового господина, и осмотрела его комнату, гнев ее поутих. Она ненадолго уселась за вышивание — как сидела неделями после смерти старого лорда, — не работая, а лишь глядя в пространство. На сей раз, однако, это долго не продолжалось. Немного посидев, она взяла иголку и принялась работать с большой ловкостью. Наконец она все-таки поднялась и пошла искать отца Френсиса. С этого момента в доме воцарился мир. Леди Элинор заперлась в комнате наедине со священником.
После того как Иэн свернулся на грязном тюфяке в крестьянской хижине, Оуэн потянул Джеффри за рукав, и мальчики вышли за дверь. Сначала Джеффри пытался сопротивляться, боясь, что господин захочет чего-нибудь, а его не окажется на месте. Он был так изможден и напуган, что далеко не сразу сообразил, что Иэн уснул почти сразу, как лег. Это казалось таким же невероятным, как и все остальное в этот совершенно невероятный день.