Страница:
Иэн потянул ее к себе. Элинор напряглась, и он сразу же отпустил ее. Она отняла губы от его рта. Он смотрел на нее с напряженным лицом и настороженными глазами. Элинор улыбнулась и стащила с себя сорочку. Он пылко протянул руки, но она покачала головой и сбросила легкое одеяло, которым он был накрыт.
— Я уже сказала тебе, что ты сегодня достаточно поработал. Лежи спокойно и дай поработать мне.
27.
— Я уже сказала тебе, что ты сегодня достаточно поработал. Лежи спокойно и дай поработать мне.
27.
— Ну очень сомневаюсь, — вздохнул Иэн, когда Элинор наконец лежала рядом, спокойная и умиротворенная, — что я так меньше устал, чем если бы сам забрался на тебя. — Он нежно рассмеялся. — Скорее, наоборот. Ты так умеешь возбуждать лихорадку, Элинор… Бог свидетель, я даже за день битвы так не вспотел, как сейчас в постели.
— Может, и так, — расслабленно улыбнулась Элинор. — Но по крайней мере у тебя не разошлись раны, как это случилось бы, если бы ты играл свою обычную роль. А от усталости сон — быстрое и надежное лекарство.
Иэн посмотрел на нее, но увидел только пряди черных волос. Ему не нравилось то, что она так настойчиво уговаривала его поспать. Может, опять, чтобы беззвучно плакать всю ночь? Ее голос звучал приглушенно и чуть хрипло. Неужели она вновь борется со слезами?
— Но я сейчас очень проголодался, — жалобно произнес Иэн. — Раньше ты мне предлагала поесть, но теперь мне это кажется совершенно необходимым.
Элинор снова усмехнулась и скатилась с кровати. Иэн приподнялся, глядя на нее, но ничто в выражении ее лица не насторожило его. Однако, когда она протянула ему деревянную тарелку с хлебом и мясом, лоб ее нахмурился.
— Почему ты так смотришь на меня?
— Разве у меня нет достаточной причины? Твой вид радует глаз, когда ты не одета ни во что, кроме своих волос.
— Лжец! — воскликнула Элинор, улыбаясь, и села на кровать рядом с ним.
Иэн откусил мяса и принялся задумчиво жевать. Элинор удивительно проницательна: он не мог решиться на вопрос, который очень хотел задать.
— Назвать меня лжецом — это, наверное, слишком, — сказал он, проглотив очередной кусок. — Но у меня действительно другое было в голове, когда я смотрел на тебя с таким удовольствием. Я размышлял, как ты пришла к мысли, что мы с сэром Питером вступили в сговор вопреки твоей воле?
Глаза Элинор тут же вспыхнули огненными искрами.
— А что я должна была подумать, когда ты покинул замок? А один из раненых, которых ты бросил, сказал мне, что ты уехал с сэром Питером. Что я еще должна была подумать, кроме того, что все это было договорено между вами?!
Эта тирада заставила Иэна усмехнуться. Элинор, очевидно, понимала теперь, что он не был в сговоре с сэром Питером. Ее злило, что он оставил замок без защиты.
— Я даю тебе слово солдата, что это было лучшим средством обезопасить всех — и замок тоже. Иногда стоит пойти на риск и действовать быстро, нежели пытаться держать все в тисках. А ты все-таки жадина! — добавил он с любовью.
Это было совершенно невинное замечание, просто дружеское поддразнивание, но оно попало точно в больное место, зияющее раной в сердце Элинор.
— Я жадина?! — прошипела она. — Пусть так. Но я не настолько жадная, чтобы одаривать своего любовника твоими драгоценностями, как ты взял мои и отдал своей «благородной даме».
— Что? — произнес Иэн, отодвигая от себя тарелку. — Когда это я брал твои вещи? Даже те драгоценности, которые ты навязала мне, когда мы женились, я сложил обратно в сундук. Я никогда…
— Как легко ты забываешь — или лжешь? Я не думаю, что ты способен лгать, но в таком сокровенном деле… — Голос Элинор был пропитан ядом. Семь долгих месяцев копился этот яд в Элинор.
— Я не лгу ни в каких делах ни по какой причине, — вспыхнул Иэн. — Кто тебе наговорил такого про меня?
— Кто наговорил мне? Неужели я поверила бы в такое, если бы мне кто-то сказал? Ты сделал это у меня на глазах! Утром перед рукопашной, когда я покрывалась холодным потом от страха за тебя… А ты даже не удостоил меня прощанием! Ты взял мое сапфировое ожерелье, чтобы отдать какой-то женщине, которая о тебе ни капельки и не беспокоилась…
— Утром перед рукопашной!? — Иэн побелел. — Это правда, теперь я помню. Я взял твое ожерелье. Господи, так именно это так точит твое сердце все эти месяцы — цена ожерелья? Назови ее! Назови цену! Я выплачу тебе золотом — или, если это не удовлетворяет тебя, я выкуплю его у той шлюхи, которой я отдал его, даже если мне придется переплатить вдвойне! Я полагал, мою жизнь оценить нельзя — но, видно, для тебя она стоит меньше сапфирового ожерелья.
Элинор смотрела на него круглыми от испуга глазами.
— Кому ты отдал его? — прошептала она.
— Какая разница? Я же сказал тебе…
— Иэн, ответь мне! Это для меня самое главное. Ответь мне!
Даже та ужасная скорбь, которую испытывал Иэн, видя крушение своего идеала, своей богини, отступила перед настойчивостью Элинор.
— Я отдал его в обмен на информацию одной высокородной шлюхе — леди Мэри Гайон, если тебе нужно ее имя, — потому что знал, что она спала с де Квинси, а он известен тем, что распускает язык, немного выпив. — Злоба овладела им. — Сказать тебе, где она живет, чтобы ты сама могла выкупить свое барахло подешевле? Ты боишься, что я заплачу слишком много? Уверяю тебя, я буду платить своим собственным золотом, так что…
— Иэн! О, Иэн! — закричала Элинор и сцепила руки вокруг его шеи.
Он грубо оттолкнул ее, едва не плача, и она упала с кровати на пол.
— О Боже! Я назвал тебя жадной в шутку, но видеть, как ты беснуешься из-за какого-то ожерелья!.. Это просто невыносимо!
— Боже! Да кого волнует это ожерелье? — вдруг рассмеялась Элинор, поднимаясь на ноги и вытирая слезы. — Можешь раздать шлюхам все, что у меня есть. Ты, правда, не любишь никого, кроме меня? Правда, Иэн? Ты любишь меня? Скажи! Ты никогда не говорил мне этого — ни разу. Любишь?
— Люблю ли я тебя? Сумасшедшая дура! Я любил тебя всю свою жизнь, с тех пор, как мои глаза впервые увидели тебя на дороге, когда ты, стоя на коленях, приветствовала королеву Элинор. Но как это связано с тем проклятым ожерельем или с той, кому я его отдал?
— Почему ты никогда не говорил, что любишь меня?
— Почему я никогда не говорил жене своего лучшего друга, что я люблю ее? — недоверчиво переспросил Иэн.
— Не тогда, дурачок. Когда ты предложил мне стать твоей женой. Почему ты говорил так, словно…
— А как я мог с тобой говорить? После смерти Саймона тогда не прошло еще и четырех месяцев. Я знал, что было между вами. Разве это было притворством? Разве ты была готова к речам о любви?
Элинор попыталась вспомнить.
— Это не было притворством. О нет! Но именно потому, что было так хорошо, так по-настоящему, я чувствовала себя особенно осиротевшей, особенно готовой… Я не знаю. Может, ты и прав. Может быть, тогда говорить о любви было еще слишком рано. Но потом…
— Я пытался, и не один раз. Ты не хотела слушать меня. Ты отворачивалась, или превращалась в лед, или начинала говорить о посторонних вещах. А ты сама? Винишь меня, а сама ты сказала мне хоть одно слово любви?
— Я чувствовала то же самое — что ты не хочешь слышать от меня любовных признаний.
— Почему? — спросил Иэн, действительно удивленный. — Что я такого делал или говорил, что могло навести тебя на такую мысль?
— Во-первых, ты не возвращался ко мне несколько недель перед свадьбой, — с обидой в голосе произнесла Элинор.
Это полностью сняло еще существовавшее между ними напряжение. Иэн зашелся от смеха.
— И ты, такая умница, не понимаешь причины этого? Разве не ясно, что в то время я уже вполне созрел для изнасилования?
— Я прекрасно это понимала, но… но это же не любовь, Иэн.
— Ты совершенно права — и именно поэтому я спал все эти недели на холодной земле, заживо поедаемый паразитами и уставший до смерти. Но я все еще не понимаю, почему, если ты так рассердилась из-за ожерелья, ты ничего не говорила об этом. Я взял его в спешке, потому что не было времени купить что-нибудь, и к тому же я знал, что у нас в доме тогда не было достаточно серебра и золота, чтобы удовлетворить аппетиты леди Мэри. Если бы ты напомнила мне раньше, я отдал бы тебе его стоимость, или выкупил бы его, или купил бы новое.
— Ты же знаешь, что это меня не волнует. Оно не было даже подарком Саймона. Мне оно не нужно. Если ты купил за него сведения, которые уберегли тебя хотя бы от одного лишнего синяка, его стоимость уже тысячу тысяч раз возместилась, любимый.
— Тогда почему? — выпалил Иэн, не желавший спрашивать, но вынужденный. — Почему я стал таким чужим тебе? Почему ты застывала, когда я прикасался к тебе, словно я насильник? Почему ты рыдала потом, словно я обесчестил тебя?
Вместо того, чтобы ответить гневом, высокомерием или холодным взглядом, Элинор залилась румянцем и повесила голову. Иэн наблюдал за ней, очарованный, — такой он никогда раньше ее не видел.
— Я ревновала, — прошептала она.
— Ревновала? — мягко спросил Иэн. — Как? К кому? Я же всегда был перед твоими глазами — по крайней мере ты всегда знала, где я и что делаю. И, говоря правду, Элинор, ты мне не оставляла никаких сил, чтобы забавляться еще где-то на стороне.
— Я не ревновала твое тело. Я знала, что ты вполне удовлетворен тем, что я давала тебе, а когда меня не было рядом — это меня не особо беспокоило. Мужчине нужно есть и пить, испражняться, совокупляться — такова его природа. Я даже не ревновала твое сердце. Я была уверена, что ты любишь меня, как любят мужчины земных женщин… Ты будешь смеяться надо мной!..
— Клянусь, что нет.
— Я думала, что где-то в глубине души, там, куда я не могла дотянуться, ты хранил какую-то любовную мечту о женщине, более изысканной, более совершенной, чем я, — и такую нетрудно найти. Я не сердилась, Иэн. Мне было стыдно, что я могла позволить какой-то мечте обойти меня. И я старалась стать лучшей женой, какой мужчине и пожелать нельзя, не такой сварливой и упрямой…
— Боже правый! Ты, только ты всегда была моей мечтой, Элинор. Всегда ты, и только ты — и ты остаешься ею.
Элинор вытянула руку, и Иэн взял ее в свои. Он нежно потянул ее к себе, но она другой рукой уперлась ему в плечо.
— Я должна тебе еще кое-что сказать, что еще труднее выразить словами, передать истинный смысл. Иэн, я любила Саймона, как женщина может любить мужчину. Я не хочу, чтобы ты думал, что я забыла его. Но между мной и Саймо-ном было тридцать лет разницы. Мы с ним в такой же мере были отцом и дочерью, как и мужем и женой. Тогда я этого не понимала, а теперь осознала благодаря тому, что возникло между тобой и мной, — это что-то совершенно иное. Я люблю тебя, Иэн, как девушка любит юношу, — и для меня это первая любовь.
Иэн ничего не ответил на это. Он не мог говорить, да и нечего было говорить. Он сжал ее лицо ладонями, нежно и бережно, как нежно и бережно держат хрупкий стеклянный предмет, редкий и драгоценный, поцеловал ее и уложил рядом. Они оба лежали без сна. Их счастье было слишком велико, чтобы возникала еще потребность подсластить его снами. Но в конце концов плоть не выдержала, и пришел сон.
Утром Элинор спросонок услышала какую-то беспокойную суету в передней. Она повернулась на бок и попыталась зарыться лицом в плечо Иэна, чтобы заглушить голос совести. Это, однако, не помогло. Ее дыхание защекотало рану на плече Иэна и разбудило его.
— Да. Что случилось?
— Иэн, пришел Солсбери. Мне не хотелось будить тебя, но я должна тебе об этом сказать.
— Джеффри!.. — закричал Иэн, вскочил с кровати и бегом бросился в соседнюю комнату.
Элинор бросилась вслед за ним, поспешно завернувшись в одеяло.
— Что случилось с ним? — спросила она. — Он не просыпается?! Он ослеп?! У него головокружение?!
— С Джеффри все в порядке, — успокоил их Солсбери, переводя взгляд с одного обеспокоенного лица на другое. — Бог смилостивился надо мной, отдав его в такие любящие руки.
В прошлом время от времени Солсбери пытался отвести гнев своего брата от того или иного человека. Если ему это не удавалось, он просто пожимал плечами и выбрасывал это дело из головы. Джон был дороже ему любого другого человека. Если он и не понимал во всей полноте истинный характер своего брата, он по крайней мере знал достаточно, чтобы считать, что если его нельзя изменить, нужно принять таким, как есть, — или потерять совсем. Сейчас впервые с тех пор, как они были маленькими детьми, Солсбери всерьез раздумывал над тем, чтобы оказать активное давление на Джона. Он многим был обязан Иэну, любил этого человека и к тому же, вновь увидев Джеффри после многомесячной разлуки, окончательно решил, что его сын войдет во взрослую жизнь под покровительством Иэна, и только его. Джеффри становился таким, каким видеть своего сына мечтал любой отец, — и такие мечты редко воплощались.
Письмо, которое Солсбери прочитал, прояснило для него одну вещь. Джон хотел, чтобы Иэн умер, — и его особенно не беспокоило, если вместе с ним умрет и Джеффри. Гораздо более страшную идею, скрывавшуюся между строк письма, Солсбери не увидел. Отчасти это было связано с тем, что он все еще не мог позволить себе поверить в истинные намерения Джона. А в придачу такого рода ревность, которая двигала королем, была столь чужда натуре Солсбери, что он не мог придумать ни малейшего мотива, который бы заставлял Джона желать смерти его сыну. Перед ним теперь открывались два пути: либо забрать Джеффри из-под опеки Иэна и предоставить Иэна своей судьбе, либо защитить Иэна от Джона.
— Я пришел говорить не о Джеффри, а… о короле. Элинор хотела что-то сказать, но сдержала слова, готовые сорваться с ее языка. Солсбери лично прибыл сюда, чтобы спасти Иэна, и к тому же, если бы он не привел ее людей, исход битвы вполне мог оказаться другим. Она даже этого не могла ожидать от него.
И все-таки он был братом Джона. Элинор вернулась в спальню и вынесла оттуда Иэну халат. Затем она вышла за дверь и разыскала слугу, которому поручила принести ее багаж. Урывками она слышала, как они обсуждали письмо, которое Солсбери принес с собой показать Иэну. Покончив наконец со всеми хозяйственными делами, она подошла к Иэну и протянула руку за письмом.
Иэн рассеянно отдал ей письмо, не задумываясь над тем, что делает. К счастью, мужчины были так увлечены проработкой возможных последствий пленения Ллевелином Гвен-винвина, что не обратили на нее внимания. Для Элинор намерения короля были ясны до омерзения. Джон явно надеялся, что Гвенвинвину хватит глупости уничтожить всех троих — Иэна и обоих мальчиков — и затем полагаться на милость Джона в борьбе за верховную власть в Уэльсе. Ей, столь недавно избавившейся от своих припадков разрушительной ревности, был достаточно ясен двойной мотив Джона.
Элинор не приходило в голову отказаться от Джеффри, поскольку это не спасло бы Иэна. Она ни в коем случае не поддержит эту идею. Джеффри был частью Иэна, а Иэн был ее! Ее внимание привлек нарастающий гул голоса Солсбери:
— Я сделаю это в любом случае, Иэн. Вы можете только помешать или помочь мне — вот и все.
— Но, Вильям, я же не могу отказаться от своих жизненных обязанностей, осаду Кемпа нужно довести до какого-то конца…
— Я думаю, что вы обнаружите это дело уже законченным, — с горечью прервал его Солсбери. — Думаю, замок уже в руках ваших людей. Откуда, вы думаете, взялись эти четыре сотни наемников, которые были обещаны Гвенвинвину?
Наступила неловкая пауза. Иэн и без того догадывался, что именно люди короля удерживали Кемп. Он предполагал, что кастелян отказался бы от сопротивления, если бы в замке не оказалось наемников. Первый кастелян положился на обещание короля прислать людей, которые должны были атаковать Иэна сзади. Почему Джон не выполнил этого обещания, Иэн не знал. Может быть, люди были заняты где-то в другом месте; может быть, король впал в очередную спячку, когда даже простое письмо становилось слишком большой проблемой для него.
Причина этого была несущественна. Второй кастелян, наученный опытом взятия первого замка, сразу сдался. Он был изгнан, конечно, но никакого другого наказания не понес. Очевидно, третий потребовал от Джона каких-то больших гарантий, нежели просто обещание. Иэн надеялся, что наемники сообщили кастеляну, что уходят, и дали ему шанс сдаться. Он надеялся, что они не набросились предательски на гарнизон и не перерезали его.
— Я не считал, что вам угрожала какая-то реальная опасность, — произнес Солсбери, глядя в сторону. — Я бы, конечно, дал вам знать, если бы сомневался…
— Вы поступили совершенно правильно, Вильям, — торопливо ответил Иэн.
— Чего же вы ждете от нас, лорд Солсбери? — спросила Элинор.
— Я хотел бы, чтобы Иэн отправился туда., куда власть короля не распространяется или где она не слишком дает о себе знать. Ненадолго, леди Элинор. У меня есть некоторое влияние на моего брата, но мне нужно время. Мне очень жаль говорить об этом, но Джон… Ему не понравится спасение Иэна и легкая победа Ллевелина над Гвенвинвином. Я уверен — и Иэн согласен со мной, — что Джон надеялся на большую войну в Уэльсе, которая ослабила бы как Ллевелина, так и Гвенвинвина, так что он…
— Да, я понимаю это. И я понимаю также, что он обвинит Иэна в крушении этого плана.
— Элинор! — строго оборвал ее Иэн. Она покачала головой.
— Я не виню короля за это. Вполне разумно желать видеть ослабленными тех, кто может стать для тебя опасным. И это только гуманно возвести вину на того, кто и так уже в немилости. Он ведь не может обвинить вас, милорд, — сказала она Солсбери, — потому что любит вас. Ллевелин — муж его дочери и необходим ему, хотя он предпочел бы, чтобы у Ллевелина было поменьше силы и он был более послушным.
Она резко оборвала себя, когда в комнату вошел слуга с корзиной, в которой была ее одежда, и жестом приказала ему отнести все это в спальню. Солсбери взглянул на нее с признательностью. Он не ожидал от нее такой тактичности, но она не улыбнулась. Она пристально посмотрела ему в глаза, а затем решительно перевела взгляд на дверь.
Таким образом, граф не слишком удивился, когда вместо того, чтобы продолжать дискуссию, Элинор предложила, что они с Иэном оденутся и затем все вместе отправятся послушать мессу и позавтракать. Солсбери тут же без лишних слов вышел. Он понял взгляд Элинор. Он был уверен, что она хотела остаться наедине с Иэном, чтобы уговорить его действительно на время уехать в безопасное место.
Иэн не стал возражать против неожиданного прекращения разговора. У него было гораздо меньше, чем у Солсбери, причин ожидать подобного сладкоречивого благоразумия в отношении короля Джона от своей жены. Таким образом, желание Элинор остаться одной тоже показалось ему совершенно ясным. Он прошел за ней в спальню, заметив, что она все еще сжимала в руке письмо короля.
— Мы едем в Ирландию, — отрывисто заявила Элинор. — Ты давно планировал отправиться туда — так что это всем известно.
— Таким образом я сохраню лицо, и никто не будет знать, что я, как трус, сбежал от неправедного гнева, — пылко продолжил Иэн. — Я буду знать. Почему я должен бежать? Я не сделал ничего дурного.
— Я думаю вовсе не о тебе, Иэн. Я уже получала достаточно взбучек за то, что пыталась защитить тебя, так что теперь я не буду принуждать тебя искать убежище, — фальшиво произнесла Элинор. — Ты говорил также, что в случае опасности знаешь, как защитить себя. Но Джеффри еще не взрослый человек. Именно за него я боюсь. Иэн, прочти еще раз это письмо. Присмотрись, что скрывается за этими словами. Подумай, на что этот… этот ядовитый червь надеялся, нет, подстрекал лорда Гвенвинвина? Вспомни также, что предложил Гвенвинвин сэру Питеру, — да, я говорила с ним уже, и он во всем признался. Сейчас это уже не имеет значения. Я не думаю, что сэр Питер лгал, чтобы спасти себя.
Иэну не нужно было перечитывать письмо, и он не забыл о том, что говорил сэр Питер. Гвенвинвин прекрасно понял короля. Для него было бы лучше оставить Оуэна и Джеффри в живых, и он пытался устроить это, но намерения Джона тем не менее были ясны. Иэн достаточно легко проследил течение мысли Элинор — единственное, чего он не понимал, это то, что она использует Джеффри в качестве рычага, чтобы сдвинуть его с места. Даже если бы он понял это, ничего бы не изменилось. Где бы они ни находились, ненависть Джона будет преследовать Иэна, и Джеффри умрет вместе с ним.
— Но почему? — с болью прошептал он. Элинор поняла вопрос.
— Потому что Солсбери любит мальчика, и любовь его растет. А Джон такой человек, что не может вынести, чтобы Солсбери любил кого-то еще. — Лицо ее залила краска. — Да, милорд, он такой же ревнивый, как и я.
Иэн отмахнулся от этого. Элинор могла быть ревнивой, но не была дурой. Она изводила себя, но не собиралась причинить вреда ему и не пыталась найти ту «женщину», чтобы навредить ей.
— Действительно ли Джеффри пойдет на пользу, если мы скроемся с ним? — задумчиво произнес Иэн, столько же обращаясь к себе, сколько к Элинор.
— Да, — ответила она. — На это есть две причины. Первую ты знаешь — Джеффри будет вне досягаемости. Вторая заключается в том, что Солсбери не будет каждую минуту нашептывать его имя.
— Чепуха! — воскликнул Иэн почти со смехом. — Это так матери обращаются с младенцами. У Солсбери есть другие интересы и другие дети.
— Они слишком малы. Попомни мои слова: он вернется к королю, намереваясь заступиться за тебя, а сам начнет восхищаться достижениями Джеффри — какие у него сильные руки, какой он высокий, словно ты подтягивал его за волосы…
— Если он поступит так, Джон будет вынужден убить нас обоих, хотя бы только ради того, чтобы спастись от смертельной скуки, — и я не смогу осудить его.
Хоть Иэн произнес эти слова со смехом, он сам вспомнил утомительные беседы с Солсбери, в центре которых всегда был Джеффри. Конечно, эта тема была интересной и Иэну, и большая часть их бесед имела практический смысл — сколько Солсбери готов заплатить за одежду, оружие, лошадей и так далее. Однако здесь также был намек и на то, что Элинор права: Солсбери всегда хотел дать гораздо больше, чем следовало, и гораздо больше, чем было полезно для мальчика.
Порой от отца приходили подарки: вторая лютня, расписная, хотя Джеффри признавался, что очень доволен той, что Элинор подарила ему в Двенадцатую ночь; чудесная лошадь; кошелек с золотом, «чтобы покупать вещицы, о которых другие не могли бы и мечтать». Тогда Иэн отобрал кошелек у Джеффри и написал Солсбери резкую отповедь, запрещая посылать золото мальчику, который мужал на поле битвы, где он мог потратить его только на шлюх и прочую мерзость.
Иэн вспомнил, как он умолял Солсбери быть более рассудительным и не баловать Джеффри, чтобы мальчик знал цену вещам, и вспомнил, какой получил ответ: Джеффри не придется беспокоиться о таких мелочах, поместья его деда уже обеспечены за ним по специальному указу короля — не только доля дочери, но все поместья — и значительная часть собственности Солсбери, поскольку его законным детям более чем хватит гигантских имений Элы.
Это была еще одна причина, почему Джон мог желать избавиться от Джеффри. Поскольку Джеффри незаконнорожденный, Солсбери не имел права считать своего сына наследником. Если Джеффри умрет, его собственность перейдет короне.
— Шутки в сторону, — сказал Иэн, когда его мысли сделали полный круг. — Я начинаю соглашаться с тобой, но расстояние ничего не изменит, если Солсбери не изменится сам.
— В этом можешь положиться на меня, — сказала Элинор. — Не бойся. Я ничего не буду говорить о короле. — Она помолчала, внимательно изучая лицо Иэна. — Господин мой, любовь моя, что тревожит тебя? — спросила она через несколько секунд.
— Будь проклята эта жизнь и тот, кто делает невозможным вкусить мгновения радости без того, чтобы потом лить слезы, — горько произнес Иан. — Я нашел тебя только для того, чтобы вновь потерять.
— Как потерять? — спросила Элинор.
— Ну, может быть, потерять — слишком сильно сказано, — поправился Иэн, — но я устал от сладких писем взамен сладкой женщины в постели.
— Но я же еду с тобой! — воскликнула Элинор. — И не начинай опять спорить насчет того, что нельзя брать женщину в объятую войной страну. Изабель тоже едет к Вильяму. Я смогу остановиться у нее. Мы даже можем поехать все вместе. Если ты не возьмешь меня, Иэн, я поеду сама — а это будет гораздо опаснее. В этом я тебя не послушаюсь.
— Но ты же боялась Ирландии.
— Я и боюсь, но не за себя. Я уже говорила тебе об этом раньше. Иэн, клянусь, что я не ведьма и не обладаю даром предвидения, но, когда я представляю, что ты один направляешься в Ирландию, меня охватывает такой черный ужас, что невозможно и описать. Однако когда я думаю, что мы поедем вместе, все выглядит по-другому.
— Может, и так, — расслабленно улыбнулась Элинор. — Но по крайней мере у тебя не разошлись раны, как это случилось бы, если бы ты играл свою обычную роль. А от усталости сон — быстрое и надежное лекарство.
Иэн посмотрел на нее, но увидел только пряди черных волос. Ему не нравилось то, что она так настойчиво уговаривала его поспать. Может, опять, чтобы беззвучно плакать всю ночь? Ее голос звучал приглушенно и чуть хрипло. Неужели она вновь борется со слезами?
— Но я сейчас очень проголодался, — жалобно произнес Иэн. — Раньше ты мне предлагала поесть, но теперь мне это кажется совершенно необходимым.
Элинор снова усмехнулась и скатилась с кровати. Иэн приподнялся, глядя на нее, но ничто в выражении ее лица не насторожило его. Однако, когда она протянула ему деревянную тарелку с хлебом и мясом, лоб ее нахмурился.
— Почему ты так смотришь на меня?
— Разве у меня нет достаточной причины? Твой вид радует глаз, когда ты не одета ни во что, кроме своих волос.
— Лжец! — воскликнула Элинор, улыбаясь, и села на кровать рядом с ним.
Иэн откусил мяса и принялся задумчиво жевать. Элинор удивительно проницательна: он не мог решиться на вопрос, который очень хотел задать.
— Назвать меня лжецом — это, наверное, слишком, — сказал он, проглотив очередной кусок. — Но у меня действительно другое было в голове, когда я смотрел на тебя с таким удовольствием. Я размышлял, как ты пришла к мысли, что мы с сэром Питером вступили в сговор вопреки твоей воле?
Глаза Элинор тут же вспыхнули огненными искрами.
— А что я должна была подумать, когда ты покинул замок? А один из раненых, которых ты бросил, сказал мне, что ты уехал с сэром Питером. Что я еще должна была подумать, кроме того, что все это было договорено между вами?!
Эта тирада заставила Иэна усмехнуться. Элинор, очевидно, понимала теперь, что он не был в сговоре с сэром Питером. Ее злило, что он оставил замок без защиты.
— Я даю тебе слово солдата, что это было лучшим средством обезопасить всех — и замок тоже. Иногда стоит пойти на риск и действовать быстро, нежели пытаться держать все в тисках. А ты все-таки жадина! — добавил он с любовью.
Это было совершенно невинное замечание, просто дружеское поддразнивание, но оно попало точно в больное место, зияющее раной в сердце Элинор.
— Я жадина?! — прошипела она. — Пусть так. Но я не настолько жадная, чтобы одаривать своего любовника твоими драгоценностями, как ты взял мои и отдал своей «благородной даме».
— Что? — произнес Иэн, отодвигая от себя тарелку. — Когда это я брал твои вещи? Даже те драгоценности, которые ты навязала мне, когда мы женились, я сложил обратно в сундук. Я никогда…
— Как легко ты забываешь — или лжешь? Я не думаю, что ты способен лгать, но в таком сокровенном деле… — Голос Элинор был пропитан ядом. Семь долгих месяцев копился этот яд в Элинор.
— Я не лгу ни в каких делах ни по какой причине, — вспыхнул Иэн. — Кто тебе наговорил такого про меня?
— Кто наговорил мне? Неужели я поверила бы в такое, если бы мне кто-то сказал? Ты сделал это у меня на глазах! Утром перед рукопашной, когда я покрывалась холодным потом от страха за тебя… А ты даже не удостоил меня прощанием! Ты взял мое сапфировое ожерелье, чтобы отдать какой-то женщине, которая о тебе ни капельки и не беспокоилась…
— Утром перед рукопашной!? — Иэн побелел. — Это правда, теперь я помню. Я взял твое ожерелье. Господи, так именно это так точит твое сердце все эти месяцы — цена ожерелья? Назови ее! Назови цену! Я выплачу тебе золотом — или, если это не удовлетворяет тебя, я выкуплю его у той шлюхи, которой я отдал его, даже если мне придется переплатить вдвойне! Я полагал, мою жизнь оценить нельзя — но, видно, для тебя она стоит меньше сапфирового ожерелья.
Элинор смотрела на него круглыми от испуга глазами.
— Кому ты отдал его? — прошептала она.
— Какая разница? Я же сказал тебе…
— Иэн, ответь мне! Это для меня самое главное. Ответь мне!
Даже та ужасная скорбь, которую испытывал Иэн, видя крушение своего идеала, своей богини, отступила перед настойчивостью Элинор.
— Я отдал его в обмен на информацию одной высокородной шлюхе — леди Мэри Гайон, если тебе нужно ее имя, — потому что знал, что она спала с де Квинси, а он известен тем, что распускает язык, немного выпив. — Злоба овладела им. — Сказать тебе, где она живет, чтобы ты сама могла выкупить свое барахло подешевле? Ты боишься, что я заплачу слишком много? Уверяю тебя, я буду платить своим собственным золотом, так что…
— Иэн! О, Иэн! — закричала Элинор и сцепила руки вокруг его шеи.
Он грубо оттолкнул ее, едва не плача, и она упала с кровати на пол.
— О Боже! Я назвал тебя жадной в шутку, но видеть, как ты беснуешься из-за какого-то ожерелья!.. Это просто невыносимо!
— Боже! Да кого волнует это ожерелье? — вдруг рассмеялась Элинор, поднимаясь на ноги и вытирая слезы. — Можешь раздать шлюхам все, что у меня есть. Ты, правда, не любишь никого, кроме меня? Правда, Иэн? Ты любишь меня? Скажи! Ты никогда не говорил мне этого — ни разу. Любишь?
— Люблю ли я тебя? Сумасшедшая дура! Я любил тебя всю свою жизнь, с тех пор, как мои глаза впервые увидели тебя на дороге, когда ты, стоя на коленях, приветствовала королеву Элинор. Но как это связано с тем проклятым ожерельем или с той, кому я его отдал?
— Почему ты никогда не говорил, что любишь меня?
— Почему я никогда не говорил жене своего лучшего друга, что я люблю ее? — недоверчиво переспросил Иэн.
— Не тогда, дурачок. Когда ты предложил мне стать твоей женой. Почему ты говорил так, словно…
— А как я мог с тобой говорить? После смерти Саймона тогда не прошло еще и четырех месяцев. Я знал, что было между вами. Разве это было притворством? Разве ты была готова к речам о любви?
Элинор попыталась вспомнить.
— Это не было притворством. О нет! Но именно потому, что было так хорошо, так по-настоящему, я чувствовала себя особенно осиротевшей, особенно готовой… Я не знаю. Может, ты и прав. Может быть, тогда говорить о любви было еще слишком рано. Но потом…
— Я пытался, и не один раз. Ты не хотела слушать меня. Ты отворачивалась, или превращалась в лед, или начинала говорить о посторонних вещах. А ты сама? Винишь меня, а сама ты сказала мне хоть одно слово любви?
— Я чувствовала то же самое — что ты не хочешь слышать от меня любовных признаний.
— Почему? — спросил Иэн, действительно удивленный. — Что я такого делал или говорил, что могло навести тебя на такую мысль?
— Во-первых, ты не возвращался ко мне несколько недель перед свадьбой, — с обидой в голосе произнесла Элинор.
Это полностью сняло еще существовавшее между ними напряжение. Иэн зашелся от смеха.
— И ты, такая умница, не понимаешь причины этого? Разве не ясно, что в то время я уже вполне созрел для изнасилования?
— Я прекрасно это понимала, но… но это же не любовь, Иэн.
— Ты совершенно права — и именно поэтому я спал все эти недели на холодной земле, заживо поедаемый паразитами и уставший до смерти. Но я все еще не понимаю, почему, если ты так рассердилась из-за ожерелья, ты ничего не говорила об этом. Я взял его в спешке, потому что не было времени купить что-нибудь, и к тому же я знал, что у нас в доме тогда не было достаточно серебра и золота, чтобы удовлетворить аппетиты леди Мэри. Если бы ты напомнила мне раньше, я отдал бы тебе его стоимость, или выкупил бы его, или купил бы новое.
— Ты же знаешь, что это меня не волнует. Оно не было даже подарком Саймона. Мне оно не нужно. Если ты купил за него сведения, которые уберегли тебя хотя бы от одного лишнего синяка, его стоимость уже тысячу тысяч раз возместилась, любимый.
— Тогда почему? — выпалил Иэн, не желавший спрашивать, но вынужденный. — Почему я стал таким чужим тебе? Почему ты застывала, когда я прикасался к тебе, словно я насильник? Почему ты рыдала потом, словно я обесчестил тебя?
Вместо того, чтобы ответить гневом, высокомерием или холодным взглядом, Элинор залилась румянцем и повесила голову. Иэн наблюдал за ней, очарованный, — такой он никогда раньше ее не видел.
— Я ревновала, — прошептала она.
— Ревновала? — мягко спросил Иэн. — Как? К кому? Я же всегда был перед твоими глазами — по крайней мере ты всегда знала, где я и что делаю. И, говоря правду, Элинор, ты мне не оставляла никаких сил, чтобы забавляться еще где-то на стороне.
— Я не ревновала твое тело. Я знала, что ты вполне удовлетворен тем, что я давала тебе, а когда меня не было рядом — это меня не особо беспокоило. Мужчине нужно есть и пить, испражняться, совокупляться — такова его природа. Я даже не ревновала твое сердце. Я была уверена, что ты любишь меня, как любят мужчины земных женщин… Ты будешь смеяться надо мной!..
— Клянусь, что нет.
— Я думала, что где-то в глубине души, там, куда я не могла дотянуться, ты хранил какую-то любовную мечту о женщине, более изысканной, более совершенной, чем я, — и такую нетрудно найти. Я не сердилась, Иэн. Мне было стыдно, что я могла позволить какой-то мечте обойти меня. И я старалась стать лучшей женой, какой мужчине и пожелать нельзя, не такой сварливой и упрямой…
— Боже правый! Ты, только ты всегда была моей мечтой, Элинор. Всегда ты, и только ты — и ты остаешься ею.
Элинор вытянула руку, и Иэн взял ее в свои. Он нежно потянул ее к себе, но она другой рукой уперлась ему в плечо.
— Я должна тебе еще кое-что сказать, что еще труднее выразить словами, передать истинный смысл. Иэн, я любила Саймона, как женщина может любить мужчину. Я не хочу, чтобы ты думал, что я забыла его. Но между мной и Саймо-ном было тридцать лет разницы. Мы с ним в такой же мере были отцом и дочерью, как и мужем и женой. Тогда я этого не понимала, а теперь осознала благодаря тому, что возникло между тобой и мной, — это что-то совершенно иное. Я люблю тебя, Иэн, как девушка любит юношу, — и для меня это первая любовь.
Иэн ничего не ответил на это. Он не мог говорить, да и нечего было говорить. Он сжал ее лицо ладонями, нежно и бережно, как нежно и бережно держат хрупкий стеклянный предмет, редкий и драгоценный, поцеловал ее и уложил рядом. Они оба лежали без сна. Их счастье было слишком велико, чтобы возникала еще потребность подсластить его снами. Но в конце концов плоть не выдержала, и пришел сон.
Утром Элинор спросонок услышала какую-то беспокойную суету в передней. Она повернулась на бок и попыталась зарыться лицом в плечо Иэна, чтобы заглушить голос совести. Это, однако, не помогло. Ее дыхание защекотало рану на плече Иэна и разбудило его.
— Да. Что случилось?
— Иэн, пришел Солсбери. Мне не хотелось будить тебя, но я должна тебе об этом сказать.
— Джеффри!.. — закричал Иэн, вскочил с кровати и бегом бросился в соседнюю комнату.
Элинор бросилась вслед за ним, поспешно завернувшись в одеяло.
— Что случилось с ним? — спросила она. — Он не просыпается?! Он ослеп?! У него головокружение?!
— С Джеффри все в порядке, — успокоил их Солсбери, переводя взгляд с одного обеспокоенного лица на другое. — Бог смилостивился надо мной, отдав его в такие любящие руки.
В прошлом время от времени Солсбери пытался отвести гнев своего брата от того или иного человека. Если ему это не удавалось, он просто пожимал плечами и выбрасывал это дело из головы. Джон был дороже ему любого другого человека. Если он и не понимал во всей полноте истинный характер своего брата, он по крайней мере знал достаточно, чтобы считать, что если его нельзя изменить, нужно принять таким, как есть, — или потерять совсем. Сейчас впервые с тех пор, как они были маленькими детьми, Солсбери всерьез раздумывал над тем, чтобы оказать активное давление на Джона. Он многим был обязан Иэну, любил этого человека и к тому же, вновь увидев Джеффри после многомесячной разлуки, окончательно решил, что его сын войдет во взрослую жизнь под покровительством Иэна, и только его. Джеффри становился таким, каким видеть своего сына мечтал любой отец, — и такие мечты редко воплощались.
Письмо, которое Солсбери прочитал, прояснило для него одну вещь. Джон хотел, чтобы Иэн умер, — и его особенно не беспокоило, если вместе с ним умрет и Джеффри. Гораздо более страшную идею, скрывавшуюся между строк письма, Солсбери не увидел. Отчасти это было связано с тем, что он все еще не мог позволить себе поверить в истинные намерения Джона. А в придачу такого рода ревность, которая двигала королем, была столь чужда натуре Солсбери, что он не мог придумать ни малейшего мотива, который бы заставлял Джона желать смерти его сыну. Перед ним теперь открывались два пути: либо забрать Джеффри из-под опеки Иэна и предоставить Иэна своей судьбе, либо защитить Иэна от Джона.
— Я пришел говорить не о Джеффри, а… о короле. Элинор хотела что-то сказать, но сдержала слова, готовые сорваться с ее языка. Солсбери лично прибыл сюда, чтобы спасти Иэна, и к тому же, если бы он не привел ее людей, исход битвы вполне мог оказаться другим. Она даже этого не могла ожидать от него.
И все-таки он был братом Джона. Элинор вернулась в спальню и вынесла оттуда Иэну халат. Затем она вышла за дверь и разыскала слугу, которому поручила принести ее багаж. Урывками она слышала, как они обсуждали письмо, которое Солсбери принес с собой показать Иэну. Покончив наконец со всеми хозяйственными делами, она подошла к Иэну и протянула руку за письмом.
Иэн рассеянно отдал ей письмо, не задумываясь над тем, что делает. К счастью, мужчины были так увлечены проработкой возможных последствий пленения Ллевелином Гвен-винвина, что не обратили на нее внимания. Для Элинор намерения короля были ясны до омерзения. Джон явно надеялся, что Гвенвинвину хватит глупости уничтожить всех троих — Иэна и обоих мальчиков — и затем полагаться на милость Джона в борьбе за верховную власть в Уэльсе. Ей, столь недавно избавившейся от своих припадков разрушительной ревности, был достаточно ясен двойной мотив Джона.
Элинор не приходило в голову отказаться от Джеффри, поскольку это не спасло бы Иэна. Она ни в коем случае не поддержит эту идею. Джеффри был частью Иэна, а Иэн был ее! Ее внимание привлек нарастающий гул голоса Солсбери:
— Я сделаю это в любом случае, Иэн. Вы можете только помешать или помочь мне — вот и все.
— Но, Вильям, я же не могу отказаться от своих жизненных обязанностей, осаду Кемпа нужно довести до какого-то конца…
— Я думаю, что вы обнаружите это дело уже законченным, — с горечью прервал его Солсбери. — Думаю, замок уже в руках ваших людей. Откуда, вы думаете, взялись эти четыре сотни наемников, которые были обещаны Гвенвинвину?
Наступила неловкая пауза. Иэн и без того догадывался, что именно люди короля удерживали Кемп. Он предполагал, что кастелян отказался бы от сопротивления, если бы в замке не оказалось наемников. Первый кастелян положился на обещание короля прислать людей, которые должны были атаковать Иэна сзади. Почему Джон не выполнил этого обещания, Иэн не знал. Может быть, люди были заняты где-то в другом месте; может быть, король впал в очередную спячку, когда даже простое письмо становилось слишком большой проблемой для него.
Причина этого была несущественна. Второй кастелян, наученный опытом взятия первого замка, сразу сдался. Он был изгнан, конечно, но никакого другого наказания не понес. Очевидно, третий потребовал от Джона каких-то больших гарантий, нежели просто обещание. Иэн надеялся, что наемники сообщили кастеляну, что уходят, и дали ему шанс сдаться. Он надеялся, что они не набросились предательски на гарнизон и не перерезали его.
— Я не считал, что вам угрожала какая-то реальная опасность, — произнес Солсбери, глядя в сторону. — Я бы, конечно, дал вам знать, если бы сомневался…
— Вы поступили совершенно правильно, Вильям, — торопливо ответил Иэн.
— Чего же вы ждете от нас, лорд Солсбери? — спросила Элинор.
— Я хотел бы, чтобы Иэн отправился туда., куда власть короля не распространяется или где она не слишком дает о себе знать. Ненадолго, леди Элинор. У меня есть некоторое влияние на моего брата, но мне нужно время. Мне очень жаль говорить об этом, но Джон… Ему не понравится спасение Иэна и легкая победа Ллевелина над Гвенвинвином. Я уверен — и Иэн согласен со мной, — что Джон надеялся на большую войну в Уэльсе, которая ослабила бы как Ллевелина, так и Гвенвинвина, так что он…
— Да, я понимаю это. И я понимаю также, что он обвинит Иэна в крушении этого плана.
— Элинор! — строго оборвал ее Иэн. Она покачала головой.
— Я не виню короля за это. Вполне разумно желать видеть ослабленными тех, кто может стать для тебя опасным. И это только гуманно возвести вину на того, кто и так уже в немилости. Он ведь не может обвинить вас, милорд, — сказала она Солсбери, — потому что любит вас. Ллевелин — муж его дочери и необходим ему, хотя он предпочел бы, чтобы у Ллевелина было поменьше силы и он был более послушным.
Она резко оборвала себя, когда в комнату вошел слуга с корзиной, в которой была ее одежда, и жестом приказала ему отнести все это в спальню. Солсбери взглянул на нее с признательностью. Он не ожидал от нее такой тактичности, но она не улыбнулась. Она пристально посмотрела ему в глаза, а затем решительно перевела взгляд на дверь.
Таким образом, граф не слишком удивился, когда вместо того, чтобы продолжать дискуссию, Элинор предложила, что они с Иэном оденутся и затем все вместе отправятся послушать мессу и позавтракать. Солсбери тут же без лишних слов вышел. Он понял взгляд Элинор. Он был уверен, что она хотела остаться наедине с Иэном, чтобы уговорить его действительно на время уехать в безопасное место.
Иэн не стал возражать против неожиданного прекращения разговора. У него было гораздо меньше, чем у Солсбери, причин ожидать подобного сладкоречивого благоразумия в отношении короля Джона от своей жены. Таким образом, желание Элинор остаться одной тоже показалось ему совершенно ясным. Он прошел за ней в спальню, заметив, что она все еще сжимала в руке письмо короля.
— Мы едем в Ирландию, — отрывисто заявила Элинор. — Ты давно планировал отправиться туда — так что это всем известно.
— Таким образом я сохраню лицо, и никто не будет знать, что я, как трус, сбежал от неправедного гнева, — пылко продолжил Иэн. — Я буду знать. Почему я должен бежать? Я не сделал ничего дурного.
— Я думаю вовсе не о тебе, Иэн. Я уже получала достаточно взбучек за то, что пыталась защитить тебя, так что теперь я не буду принуждать тебя искать убежище, — фальшиво произнесла Элинор. — Ты говорил также, что в случае опасности знаешь, как защитить себя. Но Джеффри еще не взрослый человек. Именно за него я боюсь. Иэн, прочти еще раз это письмо. Присмотрись, что скрывается за этими словами. Подумай, на что этот… этот ядовитый червь надеялся, нет, подстрекал лорда Гвенвинвина? Вспомни также, что предложил Гвенвинвин сэру Питеру, — да, я говорила с ним уже, и он во всем признался. Сейчас это уже не имеет значения. Я не думаю, что сэр Питер лгал, чтобы спасти себя.
Иэну не нужно было перечитывать письмо, и он не забыл о том, что говорил сэр Питер. Гвенвинвин прекрасно понял короля. Для него было бы лучше оставить Оуэна и Джеффри в живых, и он пытался устроить это, но намерения Джона тем не менее были ясны. Иэн достаточно легко проследил течение мысли Элинор — единственное, чего он не понимал, это то, что она использует Джеффри в качестве рычага, чтобы сдвинуть его с места. Даже если бы он понял это, ничего бы не изменилось. Где бы они ни находились, ненависть Джона будет преследовать Иэна, и Джеффри умрет вместе с ним.
— Но почему? — с болью прошептал он. Элинор поняла вопрос.
— Потому что Солсбери любит мальчика, и любовь его растет. А Джон такой человек, что не может вынести, чтобы Солсбери любил кого-то еще. — Лицо ее залила краска. — Да, милорд, он такой же ревнивый, как и я.
Иэн отмахнулся от этого. Элинор могла быть ревнивой, но не была дурой. Она изводила себя, но не собиралась причинить вреда ему и не пыталась найти ту «женщину», чтобы навредить ей.
— Действительно ли Джеффри пойдет на пользу, если мы скроемся с ним? — задумчиво произнес Иэн, столько же обращаясь к себе, сколько к Элинор.
— Да, — ответила она. — На это есть две причины. Первую ты знаешь — Джеффри будет вне досягаемости. Вторая заключается в том, что Солсбери не будет каждую минуту нашептывать его имя.
— Чепуха! — воскликнул Иэн почти со смехом. — Это так матери обращаются с младенцами. У Солсбери есть другие интересы и другие дети.
— Они слишком малы. Попомни мои слова: он вернется к королю, намереваясь заступиться за тебя, а сам начнет восхищаться достижениями Джеффри — какие у него сильные руки, какой он высокий, словно ты подтягивал его за волосы…
— Если он поступит так, Джон будет вынужден убить нас обоих, хотя бы только ради того, чтобы спастись от смертельной скуки, — и я не смогу осудить его.
Хоть Иэн произнес эти слова со смехом, он сам вспомнил утомительные беседы с Солсбери, в центре которых всегда был Джеффри. Конечно, эта тема была интересной и Иэну, и большая часть их бесед имела практический смысл — сколько Солсбери готов заплатить за одежду, оружие, лошадей и так далее. Однако здесь также был намек и на то, что Элинор права: Солсбери всегда хотел дать гораздо больше, чем следовало, и гораздо больше, чем было полезно для мальчика.
Порой от отца приходили подарки: вторая лютня, расписная, хотя Джеффри признавался, что очень доволен той, что Элинор подарила ему в Двенадцатую ночь; чудесная лошадь; кошелек с золотом, «чтобы покупать вещицы, о которых другие не могли бы и мечтать». Тогда Иэн отобрал кошелек у Джеффри и написал Солсбери резкую отповедь, запрещая посылать золото мальчику, который мужал на поле битвы, где он мог потратить его только на шлюх и прочую мерзость.
Иэн вспомнил, как он умолял Солсбери быть более рассудительным и не баловать Джеффри, чтобы мальчик знал цену вещам, и вспомнил, какой получил ответ: Джеффри не придется беспокоиться о таких мелочах, поместья его деда уже обеспечены за ним по специальному указу короля — не только доля дочери, но все поместья — и значительная часть собственности Солсбери, поскольку его законным детям более чем хватит гигантских имений Элы.
Это была еще одна причина, почему Джон мог желать избавиться от Джеффри. Поскольку Джеффри незаконнорожденный, Солсбери не имел права считать своего сына наследником. Если Джеффри умрет, его собственность перейдет короне.
— Шутки в сторону, — сказал Иэн, когда его мысли сделали полный круг. — Я начинаю соглашаться с тобой, но расстояние ничего не изменит, если Солсбери не изменится сам.
— В этом можешь положиться на меня, — сказала Элинор. — Не бойся. Я ничего не буду говорить о короле. — Она помолчала, внимательно изучая лицо Иэна. — Господин мой, любовь моя, что тревожит тебя? — спросила она через несколько секунд.
— Будь проклята эта жизнь и тот, кто делает невозможным вкусить мгновения радости без того, чтобы потом лить слезы, — горько произнес Иан. — Я нашел тебя только для того, чтобы вновь потерять.
— Как потерять? — спросила Элинор.
— Ну, может быть, потерять — слишком сильно сказано, — поправился Иэн, — но я устал от сладких писем взамен сладкой женщины в постели.
— Но я же еду с тобой! — воскликнула Элинор. — И не начинай опять спорить насчет того, что нельзя брать женщину в объятую войной страну. Изабель тоже едет к Вильяму. Я смогу остановиться у нее. Мы даже можем поехать все вместе. Если ты не возьмешь меня, Иэн, я поеду сама — а это будет гораздо опаснее. В этом я тебя не послушаюсь.
— Но ты же боялась Ирландии.
— Я и боюсь, но не за себя. Я уже говорила тебе об этом раньше. Иэн, клянусь, что я не ведьма и не обладаю даром предвидения, но, когда я представляю, что ты один направляешься в Ирландию, меня охватывает такой черный ужас, что невозможно и описать. Однако когда я думаю, что мы поедем вместе, все выглядит по-другому.