Язык Феликса явно двигался слишком быстро, и воображение слушателей за ним не поспевало; от потоков его красноречия, как от раскачивающейся в водах глубокого спокойного озера лодки, расходились круги молчания. Но и тогда, когда сам Феликс тоже замолкал и сидел в ожидании ответа, устремляя глаза то на отца, то на дочь, он все равно как бы продолжал говорить, убеждать и своей сияющей нетерпением улыбкой, и взлетом бровей, и выразительным ртом.
– Нет, дело не в том, что у вас нет средств, – сказал, прерывая долгое суровое безмолвие, мистер Уэнтуорт.
– Как чудесно это слышать от вас! Но ведь и не в том, что у меня нет характера – потому что характер у меня есть: не скала, конечно, а какой-то осколочек, но на него вполне можно положиться.
– Папа, мне кажется, надо сказать Феликсу, что все дело в мистере Брэнде, – проговорила с бесконечной мягкостью в голосе Шарлотта.
– Нет, не только в мистере Брэнде, – заявил мистер Уэнтуорт внушительно. Он долго, глядя на свое колено, молчал. – Мне трудно это объяснить. – Очевидно, ему очень хотелось быть справедливым. – Все дело, как говорит мистер Брэнд, в нравственных основаниях, в том, хорошо ли это для Гертруды.
– Что может быть лучше? Что может быть лучше, дорогой дядя? – убеждал Феликс и как бы для большей убедительности встал и подошел к мистеру Уэнтуорту. Дядя его, который сидел, глядя все так же на свое колено, когда Феликс поднялся с места, перевел взгляд на ручку находившейся напротив него двери. – Что может быть лучше для девушки, чем выйти замуж за человека, которого она любит! – воскликнул Феликс.
Мистер Уэнтуорт увидел, что ручка двери повернулась и дверь приотворилась; она так и оставалась приотворенной, пока Феликс не изрек до конца сию отрадную истину. Однако, как только он договорил, дверь распахнулась, на пороге стояла Гертруда. Она казалась очень взволнованной, что-то сверкало во взоре ее милых, без блеска глаз. Она медленно, но с решительным видом вошла в комнату и, мягко прикрыв за собой дверь, обвела их всех взглядом. Феликс устремился к ней и предложил ей с нежной учтивостью руку; Шарлотта потеснилась, предоставляя ей место на диване. Но Гертруда заложила руки за спину и в сторону дивана даже не поглядела.
– Мы говорим о вас! – сказал Феликс.
– Я знаю, – ответила она. – Потому я и пришла. – И она обратила глаза на отца, который, в свою очередь, смотрел на нее очень пристально. Во взгляде его холодных голубых глаз светилось подобие просьбы, призыва образумиться.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал он. – Мы как раз решаем твою судьбу.
– Зачем вам этим заниматься, – сказала Гертруда, – предоставьте это мне!
– Иными словами – мне! – воскликнул Феликс.
– Я предоставляю конечное решение воле более мудрой, чем наша, – проговорил старый джентльмен.
Феликс провел рукой по лбу:
– Но, en attendant[70] решения мудрой воли, должен сказать, что у вашего отца нет доверия.
– Ты не доверяешь Феликсу? – нахмурилась Гертруда.
Отец и сестра впервые видели ее такой. Шарлотта, встав с дивана, подошла к ней, как бы желая ее обнять, но, устрашившись, так и не рискнула.
Мистер Уэнтуорт был, однако, неустрашим.
– У меня больше доверия к Феликсу, чем к тебе.
– Ты никогда мне не доверял, никогда! Не знаю почему.
– Сестра, сестра! – прошептала Шарлотта.
– Ты всегда нуждалась в руководстве, – заявил мистер Уэнтуорт. – У тебя трудный характер.
– Почему вы называете его трудным? Он мог бы быть легким, если бы вы этому не препятствовали. Вы не давали мне быть самой собой. Не понимаю, чего вы от меня хотели. И хуже всех был мистер Брэнд.
Шарлотта рискнула наконец прикоснуться к сестре. Она положила ей обе руки на плечо.
– Он так тебя любит, – сказала она почти шепотом.
Гертруда несколько секунд внимательно на нее смотрела, потом поцеловала.
– Нет, – сказала она. – Он меня не любит.
– Я никогда не видел тебя такой разгоряченной, – заметил мистер Уэнтуорт, чье негодование, если бы не его высокие принципы, было бы очень велико.
– Раз, по-твоему, я виновата, прости, мне жаль, – сказала Гертруда.
– Ты виновата, но не думаю, что тебе в самом деле жаль.
– Ей правда жаль, папа, – сказала Шарлотта.
– Я пошел бы даже еще дальше, дорогой дядя, – сказал Феликс, – позволил бы себе усомниться в том, что она виновата. Чем она перед вами виновата?
Мистер Уэнтуорт ответил не сразу. Несколько секунд помолчав, он сказал:
– Она не оправдала наших надежд.
– Не оправдала надежд? Ah voilà![71] – воскликнул Феликс.
Гертруда побледнела; она стояла, опустив глаза.
– Я сказала Феликсу, что уеду с ним, – сказала она.
– А! Вы иногда говорите бесподобные вещи! – воскликнул молодой человек.
– Уедешь, сестра? – спросила Шарлотта.
– Да, да, уеду; в одну далекую страну.
– Она просто пугает вас, – сказал, улыбаясь Шарлотте, Феликс.
– Уеду в… как… как она называется?.. – спросила, повернувшись на секунду к Феликсу, Гертруда. – В Богемию.
– Ты решила обойтись без всех предварительных действий? – спросил, поднимаясь с места, мистер Уэнтуорт.
– Vous plaisantez[72], дорогой дядя! – воскликнул Феликс. – Что же все это, как не предварительные действия?
Гертруда повернулась к отцу.
– Я оправдала ваши надежды, – сказала она. – Вы хотели, чтобы у меня был твердый характер. Что ж, он у меня достаточно для моего возраста твердый. Я знаю, чего я хочу; мой выбор сделан. Я решила выйти замуж за этого джентльмена.
– Вам лучше согласиться, сэр, – сказал очень мягко Феликс.
– Да, сэр, вам лучше согласиться, – произнес вдруг совсем другой голос. Шарлотта вздрогнула, все остальные повернули головы в ту сторону, откуда он раздался. Голос принадлежал мистеру Брэнду, который вошел с веранды через распахнутое французское окно и стоял, отирая платком лоб. Он очень раскраснелся и выглядел весьма необычно. – Да, сэр, вам лучше согласиться, – повторил он, выходя на середину комнаты. – Я знаю, что подразумевает мисс Гертруда.
– Мой добрый друг, – пробормотал Феликс, ласково коснувшись рукой его локтя.
Мистер Брэнд посмотрел на него, на мистера Уэнтуорта и, наконец, на Гертруду. На Шарлотту он не смотрел, а между тем ее серьезные глаза были прикованы к его лицу, они спрашивали его о самом для нее насущном. Ответ на этот вопрос не мог быть получен сразу, но кое-что о нем уже говорило, в том числе и пылающее лицо мистера Брэнда, и его высоко вскинутая голова, и возбужденный блеск глаз, и вообще весь его смущенно-дерзновенный вид – такой вид бывает у человека, когда он принял важное решение и, хотя не сомневается, что внутренних сил его осуществить у него достанет, мучим сомнениями относительно того, как он с этим справится внешне. Шарлотте казалось, что он держится необыкновенно величественно; и мистер Брэнд, бесспорно, был исполнен величия. По существу, это была самая величественная минута его жизни, и естественно, что для крупного, плотного, застенчивого молодого человека это был весьма благоприятный случай допустить ряд неловкостей.
– Входите, сэр, – сказал мистер Уэнтуорт, сопровождая свои слова каким-то скованным жестом. – Вам надлежит здесь присутствовать.
– Я знаю, о чем вы толкуете, – ответил мистер Брэнд. – Я слышал, что сказал ваш племянник.
– А он слышал, что сказали вы! – воскликнул Феликс, снова поглаживая его локоть.
– Я не уверен, что понимаю, – сказал мистер Уэнтуорт тоном таким же скованным, как и его жест.
Гертруда смотрела во все глаза на своего бывшего поклонника, она была не менее озадачена, чем ее сестра, но она отличалась более живым воображением.
– Мистер Брэнд просит, чтобы ты разрешил Феликсу увезти меня, – сказала она отцу.
Молодой человек посмотрел на нее отчужденным взглядом.
– Но не потому, что я не желаю вас больше видеть, – проговорил он так, словно хотел довести это до всеобщего сведения.
– Вы вправе не желать меня больше видеть, – сказала негромко Гертруда.
Мистер Уэнтуорт не мог прийти в себя от изумления.
– Вам не кажется, что вы изменили вашему решению, сэр? – спросил он.
– Да, сэр. – Мистер Брэнд посмотрел на всех – на всех, кроме Шарлотты. – Да, сэр, – повторил он, прикладывая к губам платок.
– Каковы же ваши нравственные основания? – спросил мистер Уэнтуорт, считавший всегда, что его младшей дочери при ее своеобразном характере нужен как раз такой муж, как мистер Брэнд.
– Знаете, иногда изменять решение очень нравственно, – подсказал Феликс.
Шарлотта тихо отошла от сестры; она все ближе придвигалась к отцу. Наконец рука ее незаметно скользнула ему под руку. Мистер Уэнтуорт сворачивал бостонские «Известия» до тех пор, пока не превратил их в на удивление маленький комок, который он и уместил в одной ладони, крепко придавив его другой. Мистер Брэнд смотрел на мистера Уэнтуорта, и хотя Шарлотта стояла тут же рядом, он так с ней глазами и не встретился. Гертруда наблюдала за сестрой.
– Не стоит говорить о том, что изменилось, – сказал мистер Брэнд. – В каком-то смысле ничего не изменилось. Я чего-то желал, о чем-то вас просил; я по-прежнему чего-то желаю, о чем-то вас прошу. – Он помолчал.
Вид у мистера Уэнтуорта был недоумевающий.
– Я хотел бы, как священник, сочетать браком эту пару.
Наблюдавшая за сестрой Гертруда увидела, что та вспыхнула до корней волос, а мистер Уэнтуорт ощутил, что она прижала к себе его руку.
– Силы небесные! – пробормотал мистер Уэнтуорт, впервые в жизни чуть ли не побожившись.
– Как это чудесно, как благородно! – воскликнул Феликс.
– Ничего не понимаю, – сказал мистер Уэнтуорт, хотя ясно было, что все остальные уже все поняли.
– Это прекрасно, мистер Брэнд, – сказала, вторя Феликсу, Гертруда.
– Я хотел бы вас обвенчать. Мне это доставило бы большое удовольствие.
– Как говорит Гертруда, прекрасная мысль! – сказал, улыбаясь, Феликс; мистер Брэнд, в отличие от него, не пытался улыбаться. Он относился к своему предложению чрезвычайно серьезно.
– Я все обдумал, да, я хотел бы вас обвенчать, – подтвердил он.
Шарлотта все шире открывала глаза. Воображение ее – я не раз уже вам говорил – было не таким живым, как у сестры, но сейчас оно как бы несколько раз подпрыгнуло.
– Папа, – прошептала она, – соглашайся!
Мистер Брэнд это слышал; он отвел взгляд, но мистер Уэнтуорт, тот, очевидно, совершенно был лишен воображения.
– Я всегда считал, – начал он медленно, – что Гертруда при ее характере нуждается в том, чтобы ее особым образом направляли.
– Папа, – повторила Шарлотта, – соглашайся.
И тут наконец мистер Брэнд посмотрел на нее. Отец почувствовал, как она всей тяжестью оперлась на его руку. И поскольку раньше этого никогда не случалось и сопровождалось это каким-то милым замиранием голоса, мистер Уэнтуорт невольно спросил себя: что с ней? Он посмотрел на Шарлотту как раз в тот момент, когда она встретилась взглядом с молодым богословом, но даже это ничего мистеру Уэнтуорту не сказало. Продолжая все так же недоумевать, он тем не менее наконец произнес:
– Я согласен – поскольку это рекомендует мистер Брэнд.
– Мне хотелось бы совершить обряд как можно скорее, – сказал с торжественной простотой мистер Брэнд.
– Чудесно, чудесно! – воскликнул, радуясь без зазрения совести, Феликс.
– Очень возможно, но при условии, если вы способны здесь что-нибудь понять, – заметил рассудительно и не без некоторой язвительности мистер Уэнтуорт, снова опускаясь на стул.
Гертруда, подойдя к сестре, увела ее с собой. Феликс, взяв под руку мистера Брэнда, вышел вместе с ним через французское окно из комнаты, а мистер Уэнтуорт так и остался сидеть в беспросветном недоумении.
Феликс в этот день не брался за кисть. После обеда они сели с Гертрудой в одну из лодок и медленно – Феликс почти не прикасался к веслам – скользили в ней по озеру. Они говорили о мистере Брэнде… и не только о нем.
– Это был благородный жест, – сказал Феликс, – даже героический.
Гертруда смотрела задумчиво на озерную рябь:
– Он этого и хотел: он хотел совершить подвиг.
– Теперь он не успокоится, пока нас не обвенчает, – сказал Феликс. – Что ж, тем лучше.
– Он хотел проявить великодушие, испытать высокое нравственное удовлетворение. Я хорошо его изучила, – продолжала Гертруда. Феликс не сводил с нее глаз; она говорила неторопливо, погрузив взгляд в прозрачную воду. – Он не переставая об этом думал днем и ночью. Думал о том, как это прекрасно. И наконец решил, что это его долг; его долг ни много ни мало как обвенчать нас. Он исполнился восторга, сознания собственного величия. Он очень это любит. Для него ничего не может быть лучше – это даже лучше для него, чем если бы я дала согласие.
– Для меня это, во всяком случае, лучше, – улыбнулся Феликс. – Кстати, раз уж речь зашла о его самопожертвовании, не кажется ли вам, что, когда он принимал решение, он уже не так горячо восхищался вами, как, скажем, за несколько недель до того?
– Он никогда мной не восхищался. Он восхищался всегда Шарлоттой; меня он жалел. Я хорошо его изучила.
– Стало быть, он уже не так горячо вас жалел.
Подняв глаза, Гертруда смотрела несколько секунд, улыбаясь, на Феликса.
– Вам не пристало, – сказала она, – преуменьшать величие его подвига. А восхищался он всегда Шарлоттой, – повторила она.
– Великолепно! – воскликнул, рассмеявшись, Феликс, погружая весла в воду.
Я не могу вам сказать с уверенностью, что́ именно во фразе Гертруды привело его в восторг; он снова погрузил весла в воду, и лодка продолжала медленно скользить по озеру.
Ни Феликс, ни его сестра не присутствовали на вечерней трапезе в доме Уэнтуортов. Обитатели шале обедали вдвоем, и молодой человек сообщил своей собеседнице, что брак его теперь уже дело решенное. Евгения поздравила Феликса, добавив, что если он окажется таким же рассудительным мужем, как и братом, то у жены его не будет повода жаловаться.
Феликс посмотрел на нее, улыбаясь.
– Надеюсь, – сказал он, – мне не придется опираться на мой рассудок, до этого дело не дойдет.
– Ты прав, – сказала Евгения. – Опираться на рассудок не слишком приятно, это нечто убийственно плоское. Кровать без матраца.
Позже вечером брат с сестрой все же отправились в дом напротив: баронесса желала поздравить свою будущую невестку. Они застали все общество, за исключением Лиззи и Клиффорда, на веранде, и так как все, по своему обыкновению, встали, чтобы приветствовать баронессу, то она приносила поздравления в присутствии восторженных зрителей.
Роберт Эктон, который стоял с краю, прислонившись к одной из белых колонн веранды, очутился возле Евгении, когда она произносила свою недлинную, но очень складную поздравительную речь.
– Мне так приятно будет узнать вас поближе, – сказала она Гертруде. – Я видела вас менее часто, чем мне хотелось бы. Это вполне естественно – теперь я понимаю почему. Вы постараетесь полюбить меня, не правда ли? Льщу себя надеждой, что при близком знакомстве я выигрываю.
И, сопроводив заключительную фразу нежнейшим понижением голоса, баронесса запечатлела на лбу у невесты величественный парадный поцелуй.
Возросшая близость не развеяла в воображении Гертруды таинственного ореола Евгении, и по окончании этой маленькой церемонии Гертруда чувствовала себя польщенной, осчастливленной. Роберт Эктон тоже был восхищен; он всегда восхищался изящными проявлениями ума мадам Мюнстер. Они странным образом мгновенно повергали его в волнение; вот и теперь он отошел вдруг прочь, засунув руки в карманы, потом вернулся назад и снова прислонился к колонне. Евгения тем временем поздравляла дядю с помолвкой дочери, и мистер Уэнтуорт слушал ее со свойственной ему сдержанной, но изысканной вежливостью. Следует надеяться, что к этому времени он уже более ясно представлял себе взаимоотношения окружавших его молодых существ; но настроен он был по-прежнему чрезвычайно серьезно, в нем не чувствовалось ни малейшего оживления.
– Феликс будет ей хорошим мужем, – сказала Евгения. – Он прекрасный спутник; у него есть великий дар: его неизменная жизнерадостность.
– Вы находите, что это великий дар? – спросил старый джентльмен.
Евгения, глядя ему в глаза, задумалась.
– А вы находите, что от нее можно устать?
– Я не убежден, что хотел сказать именно это, – ответил мистер Уэнтуорт.
– Давайте тогда скажем так: хотя другие могут от этого уставать, быть жизнерадостным – счастье. А поскольку принято, как вы знаете, считать, что муж женщины – это ее второе «я», то жизнерадостность будет у Гертруды и Феликса их общим достоянием.
– Гертруда всегда была очень жизнерадостна, – сказал мистер Уэнтуорт, пытаясь попасть в тон своей племяннице.
Вынув из карманов руки, Роберт Эктон придвинулся на шаг к баронессе:
– Вы сказали, что при близком знакомстве выигрываете, а я утверждаю, что от знакомства с вами выигрываешь – и немало.
– Что же выиграли вы? – спросила Евгения.
– Стал в сто раз умнее.
– Сомнительное благо, когда человек и без того так умен.
Эктон покачал головой:
– Не скажите, я был страшно глуп до того, как с вами познакомился.
– Настолько, что имели глупость со мной познакомиться? Как это лестно!
– Я хотел бы, с вашего разрешения, это знакомство продолжить, – сказал, смеясь, Эктон. – Надеюсь, предстоящая свадьба вашего брата задержит вас здесь нам на радость.
– Почему меня должна задержать свадьба брата, если меня не задержала бы и моя собственная? – спросила баронесса.
– Почему бы вам во всех случаях не задержаться здесь, когда, по вашим словам, вы расторгли теперь формальные узы, которые связывали вас с Европой?
Баронесса на него посмотрела.
– По моим словам? Вы позволяете себе в этом усомниться?
– А! – сказал, встретившись с ней глазами и не дрогнув, Эктон. – Это остатки моего былого безумия. Между прочим, у нас есть приятный сюрприз, – добавил он. – Нам предстоит еще одна свадьба.
Но баронесса как будто его и не слышала; она все так же на него смотрела.
– Мои слова никто никогда не брал под сомнение, – сказала она.
– Нам предстоит еще одна свадьба, – повторил, улыбаясь, Эктон.
– Еще одна свадьба? – наконец-то баронесса, по-видимому, поняла и огляделась по сторонам: Феликс болтал с Гертрудой, Шарлотта наблюдала за ними издали, а в противоположном углу комнаты, повернувшись ко всем спиной, заложив руки под фалды, склонив набок голову, стоял мистер Брэнд и смотрел на тонкий, нежный серп молодой луны.
– Наверное, это Шарлотта и мистер Брэнд, хотя, глядя на них, этого не скажешь.
– В этом случае, – возразил Эктон, – не следует верить своим глазам. Хотя, глядя на Шарлотту и мистера Брэнда, этого и не скажешь, здесь много чего кроется. Я не сомневаюсь, что со временем они соединятся. Но я говорил не о них.
– Мне не всегда удается разгадать моих собственных поклонников, – сказала баронесса, – где уж мне разгадать чужих.
Эктон громко рассмеялся и собрался было что-то ответить, но в этот момент к племяннице снова подошел мистер Уэнтуорт.
– Вероятно, вам интересно будет услышать, – сказал в порыве низошедшей на него вдруг шутливости старый джентльмен, – о еще одной паре смельчаков, отваживающихся вступить в брак.
– Я как раз начал об этом баронессе рассказывать, – заметил Роберт Эктон.
– Очевидно, мистер Эктон хотел объявить о своей собственной помолвке, – сказала Евгения.
Шутливость мистера Уэнтуорта возросла.
– Вы почти угадали; речь идет о его семье. Клиффорд, услыхав нынче утром, что мистер Брэнд выразил готовность связать узами брака его сестру, возымел вдруг желание, чтобы наш добрый друг проделал бы заодно то же самое с ним и Лиззи Эктон.
Откинув назад голову, баронесса улыбнулась дяде; потом с еще более ослепительной улыбкой она повернулась к Роберту Эктону.
– Как глупо с моей стороны, что я сразу об этом не подумала, – сказала она. Опустив глаза, Эктон разглядывал носки ботинок, словно понимая, что в своих экспериментах дошел до предела дозволенного; Евгения какое-то время молчала. По правде говоря, это был сильный удар, от него надо было оправиться. Однако ей это быстро удалось. – Где же молодая пара? – спросила она.
– Они решили провести нынешний вечер с моей матушкой.
– Как будто это несколько неожиданно?
Эктон поднял глаза:
– Совершенно неожиданно. Все знали, что это рано или поздно произойдет; но в последние дни по какой-то таинственной причине Клиффорд решил вдруг ускорить события.
– Причина эта, – сказала баронесса, – очарование вашей прелестной сестры.
– Очарование моей сестры для него не новость: они с детства неразлучны, – опять начал экспериментировать Эктон. Однако ясно было, что баронесса на сей раз не намерена ему помогать.
– А! Здесь никогда ничего не знаешь. Клиффорд очень молод. Но он славный мальчик.
– Он на редкость приятный мальчик и со временем будет очень богат. – Это был последний эксперимент Эктона; мадам Мюнстер отвернулась.
Визит ее был недолгим, вскоре она вместе с Феликсом отправилась домой. В маленькой гостиной она сразу же подошла к висевшему над камином зеркалу и, подняв над головой свечу, стояла, глядя на собственное отражение.
– Я не останусь на твою свадьбу, – сказала она. – Я велю Августине завтра же сложить вещи.
– Дорогая сестра! – воскликнул Феликс. – Свадьба вот-вот. Мистеру Брэнду не терпится нас обвенчать.
Евгения, все так же держа над головой свечу, обернулась и молча окинула взглядом маленькую гостиную со всей ее мишурой, портьерами и подушечками.
– Я велю Августине завтра же сложить вещи, – повторила она. – Bonté divine[73], какое убожество! Я чувствую себя совсем как бродячая актриса. А это мой «реквизит».
– Представление окончено, Евгения? – спросил Феликс.
Она пристально на него посмотрела:
– Я доиграла свою роль, произнесла последнюю реплику.
– Под гром аплодисментов, – сказал ее брат.
– Ах, аплодисменты… аплодисменты, – прошептала она и, кружа по комнате, подхватила на ходу кое-что из разбросанных повсюду украшений. Глядя на великолепную парчу, она сказала: – Не понимаю, как я могла все это вытерпеть!
– Потерпи еще немного. Останься на мою свадьбу.
– Благодарю; это твое дело. Мне здесь делать нечего.
– Куда ты едешь?
– В Германию – первым же пароходом.
– Ты решила не выходить замуж за Эктона?
– Я ему отказала.
Брат молча на нее смотрел.
– Мне жаль, – сказал он наконец. – Но я, как ты и просила, вел себя очень осторожно. Хранил молчание.
– Пожалуйста, и впредь не упоминай об этом ни словом.
Феликс в знак повиновения склонил голову.
– Ваше желание для меня закон. Но каково твое положение в Германии? – продолжал он.
– Пожалуйста, избавь меня от разговоров на эту тему.
– Я только хотел сказать, что, по-видимому, оно изменилось.
– Ты ошибаешься.
– Но я думал, ты подписала…
– Я ничего не подписала! – сказала баронесса.
Феликс перестал докучать ей вопросами, и они решили, что он немедленно займется ее отъездом.
Мистеру Брэнду в самом деле не терпелось довершить свое самопожертвование, благородно увенчав его обрядом бракосочетания; но Евгении еще больше не терпелось покинуть страну, в которой она, приехав искать счастья, его не нашла. Правда, нельзя сказать, что Евгения приложила много усилий, и тем не менее она считала себя вправе обобщать, делать окончательные выводы, что обстановка на этом провинциальном континенте не благоприятствует процветанию блестящих в полном смысле этого слова женщин. Старый Свет – вот истинные их подмостки. То, как она прямо и открыто стала, исходя из этих разумных выводов, действовать, казалось изображенному в повести маленькому кружку зрителей не чем иным, как высшим проявлением характера, которому жизненный опыт придал несравненную гибкость. Это, безусловно, произвело очень сильное впечатление на Роберта Эктона, и два дня, остававшиеся до ее отъезда, он все время был не в духе, не находил себе места. Последний вечер баронесса провела в доме дяди, где еще раз всех очаровала; прощаясь с невестой Клиффорда Уэнтуорта, она сняла с собственной руки изящное старинное кольцо и преподнесла его ей, сопроводив это любезными словами и поцелуем. Гертруда, которая в качестве невесты тоже удостоилась ее милостей, пришла от этой маленькой сценки в восторг. Роберт Эктон подумал было, уж не вправе ли он, как опекун и старший брат Лиззи, в свою очередь, сделать баронессе щедрый подарок. Он был бы бесконечно счастлив, если бы мог сделать баронессе щедрый подарок; но он воздержался от подобного проявления чувств и потому так и был до последней минуты, до конца безутешен. Он простился с ней чуть ли не в последнюю минуту – поздно ночью накануне ее отъезда в Бостон.
– Нет, дело не в том, что у вас нет средств, – сказал, прерывая долгое суровое безмолвие, мистер Уэнтуорт.
– Как чудесно это слышать от вас! Но ведь и не в том, что у меня нет характера – потому что характер у меня есть: не скала, конечно, а какой-то осколочек, но на него вполне можно положиться.
– Папа, мне кажется, надо сказать Феликсу, что все дело в мистере Брэнде, – проговорила с бесконечной мягкостью в голосе Шарлотта.
– Нет, не только в мистере Брэнде, – заявил мистер Уэнтуорт внушительно. Он долго, глядя на свое колено, молчал. – Мне трудно это объяснить. – Очевидно, ему очень хотелось быть справедливым. – Все дело, как говорит мистер Брэнд, в нравственных основаниях, в том, хорошо ли это для Гертруды.
– Что может быть лучше? Что может быть лучше, дорогой дядя? – убеждал Феликс и как бы для большей убедительности встал и подошел к мистеру Уэнтуорту. Дядя его, который сидел, глядя все так же на свое колено, когда Феликс поднялся с места, перевел взгляд на ручку находившейся напротив него двери. – Что может быть лучше для девушки, чем выйти замуж за человека, которого она любит! – воскликнул Феликс.
Мистер Уэнтуорт увидел, что ручка двери повернулась и дверь приотворилась; она так и оставалась приотворенной, пока Феликс не изрек до конца сию отрадную истину. Однако, как только он договорил, дверь распахнулась, на пороге стояла Гертруда. Она казалась очень взволнованной, что-то сверкало во взоре ее милых, без блеска глаз. Она медленно, но с решительным видом вошла в комнату и, мягко прикрыв за собой дверь, обвела их всех взглядом. Феликс устремился к ней и предложил ей с нежной учтивостью руку; Шарлотта потеснилась, предоставляя ей место на диване. Но Гертруда заложила руки за спину и в сторону дивана даже не поглядела.
– Мы говорим о вас! – сказал Феликс.
– Я знаю, – ответила она. – Потому я и пришла. – И она обратила глаза на отца, который, в свою очередь, смотрел на нее очень пристально. Во взгляде его холодных голубых глаз светилось подобие просьбы, призыва образумиться.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал он. – Мы как раз решаем твою судьбу.
– Зачем вам этим заниматься, – сказала Гертруда, – предоставьте это мне!
– Иными словами – мне! – воскликнул Феликс.
– Я предоставляю конечное решение воле более мудрой, чем наша, – проговорил старый джентльмен.
Феликс провел рукой по лбу:
– Но, en attendant[70] решения мудрой воли, должен сказать, что у вашего отца нет доверия.
– Ты не доверяешь Феликсу? – нахмурилась Гертруда.
Отец и сестра впервые видели ее такой. Шарлотта, встав с дивана, подошла к ней, как бы желая ее обнять, но, устрашившись, так и не рискнула.
Мистер Уэнтуорт был, однако, неустрашим.
– У меня больше доверия к Феликсу, чем к тебе.
– Ты никогда мне не доверял, никогда! Не знаю почему.
– Сестра, сестра! – прошептала Шарлотта.
– Ты всегда нуждалась в руководстве, – заявил мистер Уэнтуорт. – У тебя трудный характер.
– Почему вы называете его трудным? Он мог бы быть легким, если бы вы этому не препятствовали. Вы не давали мне быть самой собой. Не понимаю, чего вы от меня хотели. И хуже всех был мистер Брэнд.
Шарлотта рискнула наконец прикоснуться к сестре. Она положила ей обе руки на плечо.
– Он так тебя любит, – сказала она почти шепотом.
Гертруда несколько секунд внимательно на нее смотрела, потом поцеловала.
– Нет, – сказала она. – Он меня не любит.
– Я никогда не видел тебя такой разгоряченной, – заметил мистер Уэнтуорт, чье негодование, если бы не его высокие принципы, было бы очень велико.
– Раз, по-твоему, я виновата, прости, мне жаль, – сказала Гертруда.
– Ты виновата, но не думаю, что тебе в самом деле жаль.
– Ей правда жаль, папа, – сказала Шарлотта.
– Я пошел бы даже еще дальше, дорогой дядя, – сказал Феликс, – позволил бы себе усомниться в том, что она виновата. Чем она перед вами виновата?
Мистер Уэнтуорт ответил не сразу. Несколько секунд помолчав, он сказал:
– Она не оправдала наших надежд.
– Не оправдала надежд? Ah voilà![71] – воскликнул Феликс.
Гертруда побледнела; она стояла, опустив глаза.
– Я сказала Феликсу, что уеду с ним, – сказала она.
– А! Вы иногда говорите бесподобные вещи! – воскликнул молодой человек.
– Уедешь, сестра? – спросила Шарлотта.
– Да, да, уеду; в одну далекую страну.
– Она просто пугает вас, – сказал, улыбаясь Шарлотте, Феликс.
– Уеду в… как… как она называется?.. – спросила, повернувшись на секунду к Феликсу, Гертруда. – В Богемию.
– Ты решила обойтись без всех предварительных действий? – спросил, поднимаясь с места, мистер Уэнтуорт.
– Vous plaisantez[72], дорогой дядя! – воскликнул Феликс. – Что же все это, как не предварительные действия?
Гертруда повернулась к отцу.
– Я оправдала ваши надежды, – сказала она. – Вы хотели, чтобы у меня был твердый характер. Что ж, он у меня достаточно для моего возраста твердый. Я знаю, чего я хочу; мой выбор сделан. Я решила выйти замуж за этого джентльмена.
– Вам лучше согласиться, сэр, – сказал очень мягко Феликс.
– Да, сэр, вам лучше согласиться, – произнес вдруг совсем другой голос. Шарлотта вздрогнула, все остальные повернули головы в ту сторону, откуда он раздался. Голос принадлежал мистеру Брэнду, который вошел с веранды через распахнутое французское окно и стоял, отирая платком лоб. Он очень раскраснелся и выглядел весьма необычно. – Да, сэр, вам лучше согласиться, – повторил он, выходя на середину комнаты. – Я знаю, что подразумевает мисс Гертруда.
– Мой добрый друг, – пробормотал Феликс, ласково коснувшись рукой его локтя.
Мистер Брэнд посмотрел на него, на мистера Уэнтуорта и, наконец, на Гертруду. На Шарлотту он не смотрел, а между тем ее серьезные глаза были прикованы к его лицу, они спрашивали его о самом для нее насущном. Ответ на этот вопрос не мог быть получен сразу, но кое-что о нем уже говорило, в том числе и пылающее лицо мистера Брэнда, и его высоко вскинутая голова, и возбужденный блеск глаз, и вообще весь его смущенно-дерзновенный вид – такой вид бывает у человека, когда он принял важное решение и, хотя не сомневается, что внутренних сил его осуществить у него достанет, мучим сомнениями относительно того, как он с этим справится внешне. Шарлотте казалось, что он держится необыкновенно величественно; и мистер Брэнд, бесспорно, был исполнен величия. По существу, это была самая величественная минута его жизни, и естественно, что для крупного, плотного, застенчивого молодого человека это был весьма благоприятный случай допустить ряд неловкостей.
– Входите, сэр, – сказал мистер Уэнтуорт, сопровождая свои слова каким-то скованным жестом. – Вам надлежит здесь присутствовать.
– Я знаю, о чем вы толкуете, – ответил мистер Брэнд. – Я слышал, что сказал ваш племянник.
– А он слышал, что сказали вы! – воскликнул Феликс, снова поглаживая его локоть.
– Я не уверен, что понимаю, – сказал мистер Уэнтуорт тоном таким же скованным, как и его жест.
Гертруда смотрела во все глаза на своего бывшего поклонника, она была не менее озадачена, чем ее сестра, но она отличалась более живым воображением.
– Мистер Брэнд просит, чтобы ты разрешил Феликсу увезти меня, – сказала она отцу.
Молодой человек посмотрел на нее отчужденным взглядом.
– Но не потому, что я не желаю вас больше видеть, – проговорил он так, словно хотел довести это до всеобщего сведения.
– Вы вправе не желать меня больше видеть, – сказала негромко Гертруда.
Мистер Уэнтуорт не мог прийти в себя от изумления.
– Вам не кажется, что вы изменили вашему решению, сэр? – спросил он.
– Да, сэр. – Мистер Брэнд посмотрел на всех – на всех, кроме Шарлотты. – Да, сэр, – повторил он, прикладывая к губам платок.
– Каковы же ваши нравственные основания? – спросил мистер Уэнтуорт, считавший всегда, что его младшей дочери при ее своеобразном характере нужен как раз такой муж, как мистер Брэнд.
– Знаете, иногда изменять решение очень нравственно, – подсказал Феликс.
Шарлотта тихо отошла от сестры; она все ближе придвигалась к отцу. Наконец рука ее незаметно скользнула ему под руку. Мистер Уэнтуорт сворачивал бостонские «Известия» до тех пор, пока не превратил их в на удивление маленький комок, который он и уместил в одной ладони, крепко придавив его другой. Мистер Брэнд смотрел на мистера Уэнтуорта, и хотя Шарлотта стояла тут же рядом, он так с ней глазами и не встретился. Гертруда наблюдала за сестрой.
– Не стоит говорить о том, что изменилось, – сказал мистер Брэнд. – В каком-то смысле ничего не изменилось. Я чего-то желал, о чем-то вас просил; я по-прежнему чего-то желаю, о чем-то вас прошу. – Он помолчал.
Вид у мистера Уэнтуорта был недоумевающий.
– Я хотел бы, как священник, сочетать браком эту пару.
Наблюдавшая за сестрой Гертруда увидела, что та вспыхнула до корней волос, а мистер Уэнтуорт ощутил, что она прижала к себе его руку.
– Силы небесные! – пробормотал мистер Уэнтуорт, впервые в жизни чуть ли не побожившись.
– Как это чудесно, как благородно! – воскликнул Феликс.
– Ничего не понимаю, – сказал мистер Уэнтуорт, хотя ясно было, что все остальные уже все поняли.
– Это прекрасно, мистер Брэнд, – сказала, вторя Феликсу, Гертруда.
– Я хотел бы вас обвенчать. Мне это доставило бы большое удовольствие.
– Как говорит Гертруда, прекрасная мысль! – сказал, улыбаясь, Феликс; мистер Брэнд, в отличие от него, не пытался улыбаться. Он относился к своему предложению чрезвычайно серьезно.
– Я все обдумал, да, я хотел бы вас обвенчать, – подтвердил он.
Шарлотта все шире открывала глаза. Воображение ее – я не раз уже вам говорил – было не таким живым, как у сестры, но сейчас оно как бы несколько раз подпрыгнуло.
– Папа, – прошептала она, – соглашайся!
Мистер Брэнд это слышал; он отвел взгляд, но мистер Уэнтуорт, тот, очевидно, совершенно был лишен воображения.
– Я всегда считал, – начал он медленно, – что Гертруда при ее характере нуждается в том, чтобы ее особым образом направляли.
– Папа, – повторила Шарлотта, – соглашайся.
И тут наконец мистер Брэнд посмотрел на нее. Отец почувствовал, как она всей тяжестью оперлась на его руку. И поскольку раньше этого никогда не случалось и сопровождалось это каким-то милым замиранием голоса, мистер Уэнтуорт невольно спросил себя: что с ней? Он посмотрел на Шарлотту как раз в тот момент, когда она встретилась взглядом с молодым богословом, но даже это ничего мистеру Уэнтуорту не сказало. Продолжая все так же недоумевать, он тем не менее наконец произнес:
– Я согласен – поскольку это рекомендует мистер Брэнд.
– Мне хотелось бы совершить обряд как можно скорее, – сказал с торжественной простотой мистер Брэнд.
– Чудесно, чудесно! – воскликнул, радуясь без зазрения совести, Феликс.
– Очень возможно, но при условии, если вы способны здесь что-нибудь понять, – заметил рассудительно и не без некоторой язвительности мистер Уэнтуорт, снова опускаясь на стул.
Гертруда, подойдя к сестре, увела ее с собой. Феликс, взяв под руку мистера Брэнда, вышел вместе с ним через французское окно из комнаты, а мистер Уэнтуорт так и остался сидеть в беспросветном недоумении.
Феликс в этот день не брался за кисть. После обеда они сели с Гертрудой в одну из лодок и медленно – Феликс почти не прикасался к веслам – скользили в ней по озеру. Они говорили о мистере Брэнде… и не только о нем.
– Это был благородный жест, – сказал Феликс, – даже героический.
Гертруда смотрела задумчиво на озерную рябь:
– Он этого и хотел: он хотел совершить подвиг.
– Теперь он не успокоится, пока нас не обвенчает, – сказал Феликс. – Что ж, тем лучше.
– Он хотел проявить великодушие, испытать высокое нравственное удовлетворение. Я хорошо его изучила, – продолжала Гертруда. Феликс не сводил с нее глаз; она говорила неторопливо, погрузив взгляд в прозрачную воду. – Он не переставая об этом думал днем и ночью. Думал о том, как это прекрасно. И наконец решил, что это его долг; его долг ни много ни мало как обвенчать нас. Он исполнился восторга, сознания собственного величия. Он очень это любит. Для него ничего не может быть лучше – это даже лучше для него, чем если бы я дала согласие.
– Для меня это, во всяком случае, лучше, – улыбнулся Феликс. – Кстати, раз уж речь зашла о его самопожертвовании, не кажется ли вам, что, когда он принимал решение, он уже не так горячо восхищался вами, как, скажем, за несколько недель до того?
– Он никогда мной не восхищался. Он восхищался всегда Шарлоттой; меня он жалел. Я хорошо его изучила.
– Стало быть, он уже не так горячо вас жалел.
Подняв глаза, Гертруда смотрела несколько секунд, улыбаясь, на Феликса.
– Вам не пристало, – сказала она, – преуменьшать величие его подвига. А восхищался он всегда Шарлоттой, – повторила она.
– Великолепно! – воскликнул, рассмеявшись, Феликс, погружая весла в воду.
Я не могу вам сказать с уверенностью, что́ именно во фразе Гертруды привело его в восторг; он снова погрузил весла в воду, и лодка продолжала медленно скользить по озеру.
Ни Феликс, ни его сестра не присутствовали на вечерней трапезе в доме Уэнтуортов. Обитатели шале обедали вдвоем, и молодой человек сообщил своей собеседнице, что брак его теперь уже дело решенное. Евгения поздравила Феликса, добавив, что если он окажется таким же рассудительным мужем, как и братом, то у жены его не будет повода жаловаться.
Феликс посмотрел на нее, улыбаясь.
– Надеюсь, – сказал он, – мне не придется опираться на мой рассудок, до этого дело не дойдет.
– Ты прав, – сказала Евгения. – Опираться на рассудок не слишком приятно, это нечто убийственно плоское. Кровать без матраца.
Позже вечером брат с сестрой все же отправились в дом напротив: баронесса желала поздравить свою будущую невестку. Они застали все общество, за исключением Лиззи и Клиффорда, на веранде, и так как все, по своему обыкновению, встали, чтобы приветствовать баронессу, то она приносила поздравления в присутствии восторженных зрителей.
Роберт Эктон, который стоял с краю, прислонившись к одной из белых колонн веранды, очутился возле Евгении, когда она произносила свою недлинную, но очень складную поздравительную речь.
– Мне так приятно будет узнать вас поближе, – сказала она Гертруде. – Я видела вас менее часто, чем мне хотелось бы. Это вполне естественно – теперь я понимаю почему. Вы постараетесь полюбить меня, не правда ли? Льщу себя надеждой, что при близком знакомстве я выигрываю.
И, сопроводив заключительную фразу нежнейшим понижением голоса, баронесса запечатлела на лбу у невесты величественный парадный поцелуй.
Возросшая близость не развеяла в воображении Гертруды таинственного ореола Евгении, и по окончании этой маленькой церемонии Гертруда чувствовала себя польщенной, осчастливленной. Роберт Эктон тоже был восхищен; он всегда восхищался изящными проявлениями ума мадам Мюнстер. Они странным образом мгновенно повергали его в волнение; вот и теперь он отошел вдруг прочь, засунув руки в карманы, потом вернулся назад и снова прислонился к колонне. Евгения тем временем поздравляла дядю с помолвкой дочери, и мистер Уэнтуорт слушал ее со свойственной ему сдержанной, но изысканной вежливостью. Следует надеяться, что к этому времени он уже более ясно представлял себе взаимоотношения окружавших его молодых существ; но настроен он был по-прежнему чрезвычайно серьезно, в нем не чувствовалось ни малейшего оживления.
– Феликс будет ей хорошим мужем, – сказала Евгения. – Он прекрасный спутник; у него есть великий дар: его неизменная жизнерадостность.
– Вы находите, что это великий дар? – спросил старый джентльмен.
Евгения, глядя ему в глаза, задумалась.
– А вы находите, что от нее можно устать?
– Я не убежден, что хотел сказать именно это, – ответил мистер Уэнтуорт.
– Давайте тогда скажем так: хотя другие могут от этого уставать, быть жизнерадостным – счастье. А поскольку принято, как вы знаете, считать, что муж женщины – это ее второе «я», то жизнерадостность будет у Гертруды и Феликса их общим достоянием.
– Гертруда всегда была очень жизнерадостна, – сказал мистер Уэнтуорт, пытаясь попасть в тон своей племяннице.
Вынув из карманов руки, Роберт Эктон придвинулся на шаг к баронессе:
– Вы сказали, что при близком знакомстве выигрываете, а я утверждаю, что от знакомства с вами выигрываешь – и немало.
– Что же выиграли вы? – спросила Евгения.
– Стал в сто раз умнее.
– Сомнительное благо, когда человек и без того так умен.
Эктон покачал головой:
– Не скажите, я был страшно глуп до того, как с вами познакомился.
– Настолько, что имели глупость со мной познакомиться? Как это лестно!
– Я хотел бы, с вашего разрешения, это знакомство продолжить, – сказал, смеясь, Эктон. – Надеюсь, предстоящая свадьба вашего брата задержит вас здесь нам на радость.
– Почему меня должна задержать свадьба брата, если меня не задержала бы и моя собственная? – спросила баронесса.
– Почему бы вам во всех случаях не задержаться здесь, когда, по вашим словам, вы расторгли теперь формальные узы, которые связывали вас с Европой?
Баронесса на него посмотрела.
– По моим словам? Вы позволяете себе в этом усомниться?
– А! – сказал, встретившись с ней глазами и не дрогнув, Эктон. – Это остатки моего былого безумия. Между прочим, у нас есть приятный сюрприз, – добавил он. – Нам предстоит еще одна свадьба.
Но баронесса как будто его и не слышала; она все так же на него смотрела.
– Мои слова никто никогда не брал под сомнение, – сказала она.
– Нам предстоит еще одна свадьба, – повторил, улыбаясь, Эктон.
– Еще одна свадьба? – наконец-то баронесса, по-видимому, поняла и огляделась по сторонам: Феликс болтал с Гертрудой, Шарлотта наблюдала за ними издали, а в противоположном углу комнаты, повернувшись ко всем спиной, заложив руки под фалды, склонив набок голову, стоял мистер Брэнд и смотрел на тонкий, нежный серп молодой луны.
– Наверное, это Шарлотта и мистер Брэнд, хотя, глядя на них, этого не скажешь.
– В этом случае, – возразил Эктон, – не следует верить своим глазам. Хотя, глядя на Шарлотту и мистера Брэнда, этого и не скажешь, здесь много чего кроется. Я не сомневаюсь, что со временем они соединятся. Но я говорил не о них.
– Мне не всегда удается разгадать моих собственных поклонников, – сказала баронесса, – где уж мне разгадать чужих.
Эктон громко рассмеялся и собрался было что-то ответить, но в этот момент к племяннице снова подошел мистер Уэнтуорт.
– Вероятно, вам интересно будет услышать, – сказал в порыве низошедшей на него вдруг шутливости старый джентльмен, – о еще одной паре смельчаков, отваживающихся вступить в брак.
– Я как раз начал об этом баронессе рассказывать, – заметил Роберт Эктон.
– Очевидно, мистер Эктон хотел объявить о своей собственной помолвке, – сказала Евгения.
Шутливость мистера Уэнтуорта возросла.
– Вы почти угадали; речь идет о его семье. Клиффорд, услыхав нынче утром, что мистер Брэнд выразил готовность связать узами брака его сестру, возымел вдруг желание, чтобы наш добрый друг проделал бы заодно то же самое с ним и Лиззи Эктон.
Откинув назад голову, баронесса улыбнулась дяде; потом с еще более ослепительной улыбкой она повернулась к Роберту Эктону.
– Как глупо с моей стороны, что я сразу об этом не подумала, – сказала она. Опустив глаза, Эктон разглядывал носки ботинок, словно понимая, что в своих экспериментах дошел до предела дозволенного; Евгения какое-то время молчала. По правде говоря, это был сильный удар, от него надо было оправиться. Однако ей это быстро удалось. – Где же молодая пара? – спросила она.
– Они решили провести нынешний вечер с моей матушкой.
– Как будто это несколько неожиданно?
Эктон поднял глаза:
– Совершенно неожиданно. Все знали, что это рано или поздно произойдет; но в последние дни по какой-то таинственной причине Клиффорд решил вдруг ускорить события.
– Причина эта, – сказала баронесса, – очарование вашей прелестной сестры.
– Очарование моей сестры для него не новость: они с детства неразлучны, – опять начал экспериментировать Эктон. Однако ясно было, что баронесса на сей раз не намерена ему помогать.
– А! Здесь никогда ничего не знаешь. Клиффорд очень молод. Но он славный мальчик.
– Он на редкость приятный мальчик и со временем будет очень богат. – Это был последний эксперимент Эктона; мадам Мюнстер отвернулась.
Визит ее был недолгим, вскоре она вместе с Феликсом отправилась домой. В маленькой гостиной она сразу же подошла к висевшему над камином зеркалу и, подняв над головой свечу, стояла, глядя на собственное отражение.
– Я не останусь на твою свадьбу, – сказала она. – Я велю Августине завтра же сложить вещи.
– Дорогая сестра! – воскликнул Феликс. – Свадьба вот-вот. Мистеру Брэнду не терпится нас обвенчать.
Евгения, все так же держа над головой свечу, обернулась и молча окинула взглядом маленькую гостиную со всей ее мишурой, портьерами и подушечками.
– Я велю Августине завтра же сложить вещи, – повторила она. – Bonté divine[73], какое убожество! Я чувствую себя совсем как бродячая актриса. А это мой «реквизит».
– Представление окончено, Евгения? – спросил Феликс.
Она пристально на него посмотрела:
– Я доиграла свою роль, произнесла последнюю реплику.
– Под гром аплодисментов, – сказал ее брат.
– Ах, аплодисменты… аплодисменты, – прошептала она и, кружа по комнате, подхватила на ходу кое-что из разбросанных повсюду украшений. Глядя на великолепную парчу, она сказала: – Не понимаю, как я могла все это вытерпеть!
– Потерпи еще немного. Останься на мою свадьбу.
– Благодарю; это твое дело. Мне здесь делать нечего.
– Куда ты едешь?
– В Германию – первым же пароходом.
– Ты решила не выходить замуж за Эктона?
– Я ему отказала.
Брат молча на нее смотрел.
– Мне жаль, – сказал он наконец. – Но я, как ты и просила, вел себя очень осторожно. Хранил молчание.
– Пожалуйста, и впредь не упоминай об этом ни словом.
Феликс в знак повиновения склонил голову.
– Ваше желание для меня закон. Но каково твое положение в Германии? – продолжал он.
– Пожалуйста, избавь меня от разговоров на эту тему.
– Я только хотел сказать, что, по-видимому, оно изменилось.
– Ты ошибаешься.
– Но я думал, ты подписала…
– Я ничего не подписала! – сказала баронесса.
Феликс перестал докучать ей вопросами, и они решили, что он немедленно займется ее отъездом.
Мистеру Брэнду в самом деле не терпелось довершить свое самопожертвование, благородно увенчав его обрядом бракосочетания; но Евгении еще больше не терпелось покинуть страну, в которой она, приехав искать счастья, его не нашла. Правда, нельзя сказать, что Евгения приложила много усилий, и тем не менее она считала себя вправе обобщать, делать окончательные выводы, что обстановка на этом провинциальном континенте не благоприятствует процветанию блестящих в полном смысле этого слова женщин. Старый Свет – вот истинные их подмостки. То, как она прямо и открыто стала, исходя из этих разумных выводов, действовать, казалось изображенному в повести маленькому кружку зрителей не чем иным, как высшим проявлением характера, которому жизненный опыт придал несравненную гибкость. Это, безусловно, произвело очень сильное впечатление на Роберта Эктона, и два дня, остававшиеся до ее отъезда, он все время был не в духе, не находил себе места. Последний вечер баронесса провела в доме дяди, где еще раз всех очаровала; прощаясь с невестой Клиффорда Уэнтуорта, она сняла с собственной руки изящное старинное кольцо и преподнесла его ей, сопроводив это любезными словами и поцелуем. Гертруда, которая в качестве невесты тоже удостоилась ее милостей, пришла от этой маленькой сценки в восторг. Роберт Эктон подумал было, уж не вправе ли он, как опекун и старший брат Лиззи, в свою очередь, сделать баронессе щедрый подарок. Он был бы бесконечно счастлив, если бы мог сделать баронессе щедрый подарок; но он воздержался от подобного проявления чувств и потому так и был до последней минуты, до конца безутешен. Он простился с ней чуть ли не в последнюю минуту – поздно ночью накануне ее отъезда в Бостон.