Страница:
Софи тяжело сглотнула.
— Нет.
— Я слышал, вы уехали с бала вместе с ним. Я понимаю, у вас не было выбора. Ведь это так, Софи?
— Да. Эдвард потребовал, чтобы я немедленно показала ему Эдану.
Губы Генри сжались в твердую линию. Помолчав, он спросил:
— И он еще потребовал, чтобы вы перебрались в его номер в «Савое»?
Софи побледнела.
— Я вижу, новости распространяются очень быстро.
— Да.
Софи глубоко вздохнула.
— Да, он настоял, чтобы я заняла его номер, потому что других подходящих комнат не было. — Она чуть ссутулилась и посмотрела в глаза Мартена. — Я все-таки согласилась выйти за него замуж, Генри.
— О Боже! Я так и знал! — воскликнул он с болью в голосе. Софи коснулась его руки.
— Ох, прошу вас… мне так жаль!
Генри грустно посмотрел на нее, и Софи поняла, что он с огромным трудом удерживается от слез.
— Вы любите его, Софи, правда? И всегда его любили. С того самого момента, как он начал вас преследовать в Ньюпорте, прошлым летом.
— Да…
Генри опустил голову. — Думаю, он вас тоже очень любит.
Софи вздрогнула. Уж она-то знала, что это не так… И все же в ней внезапно вспыхнула надежда. О Боже, если бы это оказалось правдой!
За день до открытия выставки Софи почувствовала себя совсем больной. Она и прежде волновалась при мысли о встрече с критиками и публикой, но когда до выставки остались уже считанные часы, Софи была просто вне себя от ужаса. Да еще к этому добавлялись страхи из-за того, что на другой день после открытия они с Эдвардом должны будут предстать перед судьей, который свяжет их узами брака. Софи чувствовала себя настолько плохо, что не могла за завтраком проглотить ни кусочка, ее желудок судорожно сжимался, отвергая даже мысль о пище.
Их отношения с Эдвардом ничуть не стали лучше. Генри ошибся. Эдвард не любил ее, никогда не любил, это была абсурдная мысль.
Эдвард постоянно пользовался собственным ключом и по нескольку раз в день приходил повидать Эдану. Он держался с Софи безупречно вежливо, словно они были совершенно чужими друг другу. Но в Эдварде таилось страшное напряжение, и Софи чувствовала его, как он ни старался это скрыть. И именно это внутреннее напряжение, эту готовность к взрыву Софи уловила в своей новой работе. Ведь стоило Эдварду войти в номер, как атмосфера вокруг сразу менялась. Воздух, казалось, становился тяжелым и плотным, он сгущался, как горячий туман, готовый вот-вот выбросить бешеные языки пламени.
Софи изо всех сил старалась делать вид, что ей безразлично присутствие Эдварда и что она совершенно не замечает, как он смотрит на нее, ну, словно она была неким лакомством, конфеткой, до которой он жаждал добраться. Однако стоило Эдварду повернуться к ней спиной, как она смотрела на него таким же взглядом, и сама прекрасно понимала это. Но она никогда прежде не стыдилась своей страсти, не стыдно ей было и теперь. И все же она должна была любой ценой скрывать свои чувства.
Софи отправилась на Пятую авеню, чтобы вместе с Жаком Дюран-Ру осмотреть выставку до того, как она откроется для широкой публики. Софи жалела, что назначила такую нелепую дату свадьбы. Ведь персональная выставка должна стать важнейшим событием в ее жизни. А радость Софи омрачалась тем, что послезавтра она должна вступить в брак с человеком, который не любит ее, который просто выполняет свой долг по отношению к дочери, считая себя обязанным дать ей свое имя. Но Софи знала, что ей нельзя и заикнуться об отсрочке.
Жак уже поджидал ее и увидел сразу, как только она переступила порог.
— Софи, дорогая! — воскликнул он, спеша к ней. Он обнял ее, расцеловал в обе щеки. — Ma cherie[22], вы что-то бледноваты. Подозреваю, что вы немножко боитесь.
— Ужасно боюсь, — честно ответила Софи.
Жак обнял ее за плечи и повел в выставочный зал.
— Не нужно ничего бояться. Как правило, в Америке критики куда более благожелательны к молодым, чем в Париже. К тому же мы подчеркиваем тот факт, что вы долго жили за границей, а это нравится всем американцам — и критикам, и покупателям. У меня есть предчувствие, Софи: успех выставки превзойдет все наши ожидания.
— Надеюсь, что вы правы, — сказала Софи, когда они входили в огромное помещение, где были развешаны ее работы.
Окинув все взглядом, Софи решила, что экспозиция выглядит неплохо. Здесь было более тридцати работ Софи: двенадцать картин маслом, рисунки углем или чернилами (эскизы к большим работам), полдюжины пастелей и три акварели. Кроме трех натюрмортов, все остальные работы являлись портретными композициями, и на восьми холстах был изображен Эдвард. Когда Софи увидела его смотрящим на нее со всех стен, такого мужественного и прекрасного, у нее перехватило дыхание. И, как всегда, возникло странное чувство радости и боли одновременно.
И вдруг Софи похолодела. В дальнем конце зала, где на стене оставалось свободное пространство, двое рабочих поднимали большую картину, чтобы повесить ее там. Но это был обнаженный Эдвард… та работа, которую она написала еще на Монмартре.
Жак увидел, куда она смотрит, и улыбнулся:
— La piece de resistance![23]
— Нет! — воскликнула Софи, охваченная ужасом.
— Ma cherie?
Софи бросилась вперед, к картине, теперь уже висевшей на стене и сразу ставшей центром экспозиции. Работа эта была большая, четыре фута на пять. Эдвард серьезно смотрел с холста на Софи и Жака. Одним плечом он прислонился к обшарпанной стене, позади Эдварда было окно, сквозь которое виднелись ветряные мельницы Монмартра. Эдвард согнул одну ногу в колене, так что композиция выглядела настолько скромной и сдержанной, насколько это вообще возможно при обнаженной натуре. Шокирующие детали мужской анатомии скрывала поза.
Нижний правый угол холста занимал край смятой постели. Комнату пронизывал солнечный свет, но Софи использовала множество оттенков синего цвета и сделала задний план воздушным и размытым. А сам Эдвард был написан насыщенными теплыми тонами, живыми и яркими, в классической манере, с тщательной проработкой деталей, и еще бросался в глаза угол кровати с малиновым одеялом.
Глаза Эдварда на портрете сияли, и было слишком ясно, о чем он думает. А Софи и забыла уже, как хороша эта ее работа…
Жак неторопливо подошел к Софи.
— Это лучшая из ваших работ. Ошеломительная, сильная. Она сделает вам имя, Софи.
Она резко повернулась к Жаку.
— Ее нельзя выставлять.
— Но мы должны!
Сердце Софи забилось тяжело, быстро.
— Жак, месье Деланца не давал разрешения писать его вот так, а уж тем более выставлять такой портрет.
Глаза Жака расширились.
— Так он вам не позировал?
— Нет. Он позировал только для первой работы, той, которую вы купили давным-давно. И еще для «Дельмонико».
— Да, я помню «Джентльмена в Ньюпорте». А «Дельмонико» нам предоставила для выставки мадемуазель Кассатт, что весьма любезно с ее стороны.
— Вот и прекрасно, — сказала Софи. — Но, Жак, мы действительно не можем выставлять эту работу.
— Софи, но почему бы вам просто не спросить вашего жениха, имеет ли он что-либо против показа его портрета?
Софи не могла объяснить Жаку, что они с Эдвардом сейчас почти не разговаривают — ну разве что о погоде… Софи не сомневалась, что всему Нью-Йорку уже известно, где она живет со своим ребенком, и, конечно, во многих гостиных смакуют этот скандал, и все уже знают, что они с Эдвардом обручились. Ведь к ней приходил Ральстон — с поздравлениями и пожеланиями счастья. Поскольку о Лизе до сих пор не было никаких известий, Бенджамин выглядел измученным, усталым, он очень похудел. Сюзанна тоже пыталась повидать Софи, но та отказалась принять ее. В тот день, когда Сюзанна попыталась разлучить ее с Эданой, она перестала быть для Софи матерью.
— Разве вы не можете его спросить? — улыбаясь, повторил Жак. — Cherie, это ведь так романтично, представьте: свободная художница и месье Деланца, алмазный король!
Критики в восторге от вашей истории, и они будут в восторге от этой картины! Спросите месье, не возражает ли он, чтобы его увидели обнаженным. Да с чего бы, собственно, ему возражать? Он ведь уже позировал вам для других работ. И он разбирается в бизнесе. Месье Деланца умен. Он поймет, какой успех может принести вам эта работа.
Софи плохо представляла, как бы она вдруг обратилась к Эдварду с просьбой разрешить выставить его портрет в обнаженном виде… ну, во всяком случае, при теперешних обстоятельствах. Софи вообще не хотела, чтобы Эдвард появлялся на выставке, но если он узнает, что она написала его обнаженным, то обязательно придет. Софи не хотела, чтобы Эдвард знал, как часто она обращалась к нему как к источнику вдохновения. Ведь тогда он сразу поймет, как она любит его.
— Я не могу его спросить, — сказала наконец Софи. — И пожалуйста, не пытайтесь выяснить причину этого.
— Но вы должны выставить эту работу, — продолжал настаивать Жак. — Она прославит вас, cherie! Конечно, обнаженная натура до сих пор является спорным вопросом, но эта, эта!.. Ведь он ваш возлюбленный — а вы женщина… О-ля-ля! Что может быть прекраснее? Нет, вам просто необходимо, чтобы ее увидели!
Софи прекрасно знала, что не может выставлять этот портрет без разрешения Эдварда, независимо от того, насколько это важно для ее будущего, для ее карьеры.
— Нет. Мне очень жаль. Прошу вас, Жак, прикажите снять это.
Жак смущенно и растерянно уставился на Софи.
Да Софи и сама не могла скрыть огорчения. Она еще раз посмотрела на обнаженного Эдварда. Действительно, портрет изумителен, он насыщен чувством, силой, он тревожаще интимен — словно зритель заглядывал в спальню Эдварда. Без сомнения, это лучшая работа Софи. Эдвард выглядел неотразимым, он являл собой образец мужчины. Софи знала, что все ее парижские друзья стали бы уговаривать ее показать эту работу публике — Жорж Фрагар, Поль Веро, но она не могла этого сделать.
— Увидимся завтра, — сказала она. Вздохнув, Жак спросил:
— Но я могу показывать ее частным образом?
— Да, — согласилась Софи. — Но только серьезным покупателям, Жак.
Дюран-Ру улыбнулся:
— Что ж, это лучше, чем ничего. И вот еще что, дорогая. Вы не подписали эту работу. Как она называется?
Софи не раздумывала ни секунды: — «Прощай, невинность».
Глава 29
— Нет.
— Я слышал, вы уехали с бала вместе с ним. Я понимаю, у вас не было выбора. Ведь это так, Софи?
— Да. Эдвард потребовал, чтобы я немедленно показала ему Эдану.
Губы Генри сжались в твердую линию. Помолчав, он спросил:
— И он еще потребовал, чтобы вы перебрались в его номер в «Савое»?
Софи побледнела.
— Я вижу, новости распространяются очень быстро.
— Да.
Софи глубоко вздохнула.
— Да, он настоял, чтобы я заняла его номер, потому что других подходящих комнат не было. — Она чуть ссутулилась и посмотрела в глаза Мартена. — Я все-таки согласилась выйти за него замуж, Генри.
— О Боже! Я так и знал! — воскликнул он с болью в голосе. Софи коснулась его руки.
— Ох, прошу вас… мне так жаль!
Генри грустно посмотрел на нее, и Софи поняла, что он с огромным трудом удерживается от слез.
— Вы любите его, Софи, правда? И всегда его любили. С того самого момента, как он начал вас преследовать в Ньюпорте, прошлым летом.
— Да…
Генри опустил голову. — Думаю, он вас тоже очень любит.
Софи вздрогнула. Уж она-то знала, что это не так… И все же в ней внезапно вспыхнула надежда. О Боже, если бы это оказалось правдой!
За день до открытия выставки Софи почувствовала себя совсем больной. Она и прежде волновалась при мысли о встрече с критиками и публикой, но когда до выставки остались уже считанные часы, Софи была просто вне себя от ужаса. Да еще к этому добавлялись страхи из-за того, что на другой день после открытия они с Эдвардом должны будут предстать перед судьей, который свяжет их узами брака. Софи чувствовала себя настолько плохо, что не могла за завтраком проглотить ни кусочка, ее желудок судорожно сжимался, отвергая даже мысль о пище.
Их отношения с Эдвардом ничуть не стали лучше. Генри ошибся. Эдвард не любил ее, никогда не любил, это была абсурдная мысль.
Эдвард постоянно пользовался собственным ключом и по нескольку раз в день приходил повидать Эдану. Он держался с Софи безупречно вежливо, словно они были совершенно чужими друг другу. Но в Эдварде таилось страшное напряжение, и Софи чувствовала его, как он ни старался это скрыть. И именно это внутреннее напряжение, эту готовность к взрыву Софи уловила в своей новой работе. Ведь стоило Эдварду войти в номер, как атмосфера вокруг сразу менялась. Воздух, казалось, становился тяжелым и плотным, он сгущался, как горячий туман, готовый вот-вот выбросить бешеные языки пламени.
Софи изо всех сил старалась делать вид, что ей безразлично присутствие Эдварда и что она совершенно не замечает, как он смотрит на нее, ну, словно она была неким лакомством, конфеткой, до которой он жаждал добраться. Однако стоило Эдварду повернуться к ней спиной, как она смотрела на него таким же взглядом, и сама прекрасно понимала это. Но она никогда прежде не стыдилась своей страсти, не стыдно ей было и теперь. И все же она должна была любой ценой скрывать свои чувства.
Софи отправилась на Пятую авеню, чтобы вместе с Жаком Дюран-Ру осмотреть выставку до того, как она откроется для широкой публики. Софи жалела, что назначила такую нелепую дату свадьбы. Ведь персональная выставка должна стать важнейшим событием в ее жизни. А радость Софи омрачалась тем, что послезавтра она должна вступить в брак с человеком, который не любит ее, который просто выполняет свой долг по отношению к дочери, считая себя обязанным дать ей свое имя. Но Софи знала, что ей нельзя и заикнуться об отсрочке.
Жак уже поджидал ее и увидел сразу, как только она переступила порог.
— Софи, дорогая! — воскликнул он, спеша к ней. Он обнял ее, расцеловал в обе щеки. — Ma cherie[22], вы что-то бледноваты. Подозреваю, что вы немножко боитесь.
— Ужасно боюсь, — честно ответила Софи.
Жак обнял ее за плечи и повел в выставочный зал.
— Не нужно ничего бояться. Как правило, в Америке критики куда более благожелательны к молодым, чем в Париже. К тому же мы подчеркиваем тот факт, что вы долго жили за границей, а это нравится всем американцам — и критикам, и покупателям. У меня есть предчувствие, Софи: успех выставки превзойдет все наши ожидания.
— Надеюсь, что вы правы, — сказала Софи, когда они входили в огромное помещение, где были развешаны ее работы.
Окинув все взглядом, Софи решила, что экспозиция выглядит неплохо. Здесь было более тридцати работ Софи: двенадцать картин маслом, рисунки углем или чернилами (эскизы к большим работам), полдюжины пастелей и три акварели. Кроме трех натюрмортов, все остальные работы являлись портретными композициями, и на восьми холстах был изображен Эдвард. Когда Софи увидела его смотрящим на нее со всех стен, такого мужественного и прекрасного, у нее перехватило дыхание. И, как всегда, возникло странное чувство радости и боли одновременно.
И вдруг Софи похолодела. В дальнем конце зала, где на стене оставалось свободное пространство, двое рабочих поднимали большую картину, чтобы повесить ее там. Но это был обнаженный Эдвард… та работа, которую она написала еще на Монмартре.
Жак увидел, куда она смотрит, и улыбнулся:
— La piece de resistance![23]
— Нет! — воскликнула Софи, охваченная ужасом.
— Ma cherie?
Софи бросилась вперед, к картине, теперь уже висевшей на стене и сразу ставшей центром экспозиции. Работа эта была большая, четыре фута на пять. Эдвард серьезно смотрел с холста на Софи и Жака. Одним плечом он прислонился к обшарпанной стене, позади Эдварда было окно, сквозь которое виднелись ветряные мельницы Монмартра. Эдвард согнул одну ногу в колене, так что композиция выглядела настолько скромной и сдержанной, насколько это вообще возможно при обнаженной натуре. Шокирующие детали мужской анатомии скрывала поза.
Нижний правый угол холста занимал край смятой постели. Комнату пронизывал солнечный свет, но Софи использовала множество оттенков синего цвета и сделала задний план воздушным и размытым. А сам Эдвард был написан насыщенными теплыми тонами, живыми и яркими, в классической манере, с тщательной проработкой деталей, и еще бросался в глаза угол кровати с малиновым одеялом.
Глаза Эдварда на портрете сияли, и было слишком ясно, о чем он думает. А Софи и забыла уже, как хороша эта ее работа…
Жак неторопливо подошел к Софи.
— Это лучшая из ваших работ. Ошеломительная, сильная. Она сделает вам имя, Софи.
Она резко повернулась к Жаку.
— Ее нельзя выставлять.
— Но мы должны!
Сердце Софи забилось тяжело, быстро.
— Жак, месье Деланца не давал разрешения писать его вот так, а уж тем более выставлять такой портрет.
Глаза Жака расширились.
— Так он вам не позировал?
— Нет. Он позировал только для первой работы, той, которую вы купили давным-давно. И еще для «Дельмонико».
— Да, я помню «Джентльмена в Ньюпорте». А «Дельмонико» нам предоставила для выставки мадемуазель Кассатт, что весьма любезно с ее стороны.
— Вот и прекрасно, — сказала Софи. — Но, Жак, мы действительно не можем выставлять эту работу.
— Софи, но почему бы вам просто не спросить вашего жениха, имеет ли он что-либо против показа его портрета?
Софи не могла объяснить Жаку, что они с Эдвардом сейчас почти не разговаривают — ну разве что о погоде… Софи не сомневалась, что всему Нью-Йорку уже известно, где она живет со своим ребенком, и, конечно, во многих гостиных смакуют этот скандал, и все уже знают, что они с Эдвардом обручились. Ведь к ней приходил Ральстон — с поздравлениями и пожеланиями счастья. Поскольку о Лизе до сих пор не было никаких известий, Бенджамин выглядел измученным, усталым, он очень похудел. Сюзанна тоже пыталась повидать Софи, но та отказалась принять ее. В тот день, когда Сюзанна попыталась разлучить ее с Эданой, она перестала быть для Софи матерью.
— Разве вы не можете его спросить? — улыбаясь, повторил Жак. — Cherie, это ведь так романтично, представьте: свободная художница и месье Деланца, алмазный король!
Критики в восторге от вашей истории, и они будут в восторге от этой картины! Спросите месье, не возражает ли он, чтобы его увидели обнаженным. Да с чего бы, собственно, ему возражать? Он ведь уже позировал вам для других работ. И он разбирается в бизнесе. Месье Деланца умен. Он поймет, какой успех может принести вам эта работа.
Софи плохо представляла, как бы она вдруг обратилась к Эдварду с просьбой разрешить выставить его портрет в обнаженном виде… ну, во всяком случае, при теперешних обстоятельствах. Софи вообще не хотела, чтобы Эдвард появлялся на выставке, но если он узнает, что она написала его обнаженным, то обязательно придет. Софи не хотела, чтобы Эдвард знал, как часто она обращалась к нему как к источнику вдохновения. Ведь тогда он сразу поймет, как она любит его.
— Я не могу его спросить, — сказала наконец Софи. — И пожалуйста, не пытайтесь выяснить причину этого.
— Но вы должны выставить эту работу, — продолжал настаивать Жак. — Она прославит вас, cherie! Конечно, обнаженная натура до сих пор является спорным вопросом, но эта, эта!.. Ведь он ваш возлюбленный — а вы женщина… О-ля-ля! Что может быть прекраснее? Нет, вам просто необходимо, чтобы ее увидели!
Софи прекрасно знала, что не может выставлять этот портрет без разрешения Эдварда, независимо от того, насколько это важно для ее будущего, для ее карьеры.
— Нет. Мне очень жаль. Прошу вас, Жак, прикажите снять это.
Жак смущенно и растерянно уставился на Софи.
Да Софи и сама не могла скрыть огорчения. Она еще раз посмотрела на обнаженного Эдварда. Действительно, портрет изумителен, он насыщен чувством, силой, он тревожаще интимен — словно зритель заглядывал в спальню Эдварда. Без сомнения, это лучшая работа Софи. Эдвард выглядел неотразимым, он являл собой образец мужчины. Софи знала, что все ее парижские друзья стали бы уговаривать ее показать эту работу публике — Жорж Фрагар, Поль Веро, но она не могла этого сделать.
— Увидимся завтра, — сказала она. Вздохнув, Жак спросил:
— Но я могу показывать ее частным образом?
— Да, — согласилась Софи. — Но только серьезным покупателям, Жак.
Дюран-Ру улыбнулся:
— Что ж, это лучше, чем ничего. И вот еще что, дорогая. Вы не подписали эту работу. Как она называется?
Софи не раздумывала ни секунды: — «Прощай, невинность».
Глава 29
Эдвард был сильно взволнован. Он нервно вел свой «даймлер» по Пятой авеню, злясь на Софи. На этот раз его рассердило то, что она отправилась на выставку без него. Ведь он намеревался сопровождать ее. Он ведь ее жених и просто обязан находиться рядом с ней в такой важный для нее день. Более того, он хотел быть рядом, хотел поддержать Софи и разделить с ней ее триумф.
Ведь если вспомнить прошлое, то сегодняшняя выставка в наиболее известной галерее города — невероятное событие. Казалось, все это было так недавно: Эдвард впервые увидел Софи, маленькую, напуганную девушку, спрятавшуюся от мира за своей хромотой и своей живописью… Прошло около двух лет — и Софи превратилась в удивительную женщину. Это походило на то, как из серенького кокона появляется поражающая красотой бабочка. И эта бабочка, эта необыкновенная женщина вскоре должна стать его женой.
И она крайне несчастна из-за этого.
Каждый раз, входя в ее номер, Эдвард видел и ее страдания, и ее боль.
Но он все твердо решил. Твердо решил жениться на Софи и дать Эдане свое имя. И однажды, черт побери, Софи порадуется своему согласию. Он поклялся в этом им обеим, пусть Софи и не знает об этом. Завтра они отправятся в муниципалитет, и судья Хеллер свяжет их узами брака. А потом Эдвард начнет доказывать Софи, что быть его женой не так уж плохо, что в этом найдутся свои прелести.
Эдвард отбросил мысли о завтрашнем дне и остановил машину перед галереей. Над входом развевался трехцветный французский флаг, а рядом — звездно-полосатый флаг Америки. Пятая авеню по обе стороны галереи Дюран-Ру была забита колясками, каретами и автомобилями, кучера в бриджах и шоферы в кожаных кепи столпились на тротуаре. Эдварду пришлось проехать еще целый квартал, чтобы найти место для своей машины. И это порадовало его до глубины души. На первую выставку работ Софи в Нью-Йорке собралось огромное количество публики.
Когда Эдвард выходил из «даймлера», он чувствовал, что его сердце бьется слишком сильно, а в горле что-то застряло, мешая дышать. Так живо, словно это происходило вчера, Эдвард вспомнил, как была перепугана Софи, когда в уединение ее мастерской явился Дюран-Ру посмотреть ее работы. А сегодня, должно быть, она вообще на грани истерики.
Когда Эдвард уже приблизился ко входу в галерею, ему навстречу вышла хорошо одетая пара; женщина что-то говорила, быстро и негромко, а мужчина кивал в ответ. До Эдварда донеслось: «Ужасно! Ужасно! Так открыто писать этого человека… Нет, я никогда больше не захочу смотреть на работы Софи О'Нил!..»
Эдварду показалось, что его сердце остановилось. И он порадовался тому, что пришел сюда. Он нужен Софи. Но Эдвард все же надеялся, что реакция этой пары нетипична, что далеко не у всех посетителей работы Софи вызывают ужас.
Он вошел в широкую дверь и направился к большому залу, где толпилось множество людей, он оглядывался по сторонам, ища Софи, но не видел ее. Несмотря на большое собрание народа, в галерее было не слишком шумно, люди разговаривали вполголоса. Эдварда снова охватило сильное волнение.
Он задержался у самого входа в выставочный зал, потому что путь ему преградила видная леди в сером полосатом платье и джентльмен в костюме-тройке. Они слишком углубились в разговор и не замечали, что мешают кому-то пройти. Эдвард вдруг услышал, как женщина возбужденно воскликнула:
— Гарри, но мы просто должны это купить! Слава Богу, Жак показал нам эту вещь! Мы должны ее купить, даже если придется держать ее в хранилище. Мы не можем допустить, чтобы такая изумительная работа покинула страну, просто не можем, и ты понимаешь это не хуже меня!
— Луизина, — покачал головой джентльмен, — но у нас в хранилище уже висит не менее потрясающий и такой же шокирующий Курбе!
— Прошу тебя, — умоляющим тоном произнесла леди, сжимая руку мужа. — Мы должны заполучить эту вещь, даже если и не осмелимся повесить ее открыто!
— Я подумаю.
И они вошли в выставочный зал.
Эдвард изумленно смотрел им вслед, гадая, о чем это они говорили, и радуясь, что дама так страстно хочет купить какую-то из работ Софи. Женщины имеют привычку добиваться своего, так что нетрудно было догадаться: по крайней мере одна картина будет продана в этот день.
Наконец Эдвард, миновав группу мужчин, вошел в большой выставочный зал. И сразу ему в глаза бросилась картина, на которой был изображен он сам.
Сердце Эдварда остановилось.
Он узнал ресторан «Дельмонико» еще до того, как подошел ближе и рассмотрел маленькую бронзовую табличку на стене, рядом со своим ярким, живым портретом. Пульс Эдварда участился. Несколько мгновений он смотрел на себя — такого, каким увидела его Софи… Она снова приукрасила его, сделав куда более привлекательным и элегантным, чем он был на самом деле. Хотя на этом портрете Софи наделила его еще и ленивой беззаботностью.
Ошеломленный, Эдвард обвел глазами стены зала. Здесь было больше тридцати работ, и на восьми холстах изображен он, Эдвард. Но лишь «Дельмонико» соответствовал реальности. На остальных картинах Софи поместила Эдварда в такие места, где он вообще не бывал — в основном это были какие-то парижские кафе или людные улочки. На одних портретах на заднем плане просматривались человеческие фигуры, на других — нет. И каждая работа, казалось, схватывала момент живой, текучей жизни. Но ведь таких моментов никогда не было. Софи придумала их. Или, может быть, она помнила выражение его лица при разных обстоятельствах — и лишь обстановка оказывалась вымышленной?
В следующее мгновение Эдвард, изумленно глядевший на собственные портреты, окружающие его с четырех сторон, все понял. Эти картины Софи написала в последние два года, после того как, отказав ему, уехала в Париж учиться живописи. Все то время, что Эдвард провел в Южной Африке, трудясь как раб на своем алмазном руднике и думая о Софи день и ночь, она вовсе не веселилась с друзьями и любовниками в барах и кабаре. На выставке слишком много картин, значит, Софи работала как одержимая. А ведь она к тому же была беременна и готовилась к рождению их дочери. Похоже, она уделяла живописи каждое свободное мгновение, трудилась не покладая рук, иначе она просто не смогла бы сделать так много. Эдвард никогда в жизни не был так изумлен и так переполнен чувствами, и никто не сумел бы удивить его так, как эта женщина, которая должна вот-вот стать его женой.
И еще одно стало предельно ясным Эдварду. Все то время, пока они были далеко друг от друга, Софи любила его так же страстно, как и он ее. До безумия страстно.
Софи пришла в галерею одна. В какой-то момент ей захотелось попросить Эдварда пойти вместе с ней. Она вдруг испугалась, что ее отвергнут критики и публика, и ей захотелось ощутить рядом с собой силу Эдварда, его поддержку, захотелось, чтобы он был рядом с ней. Но надо быть сильной. Она должна постоянно помнить: она ведь сама не хотела, чтобы Эдвард увидел ее работы.
Софи явилась к Дюран-Ру за полчаса до официального открытия выставки, и сердце ее тяжело ворочалось в груди, словно каменная глыба. Ей не удалось поговорить с Жаком, тот был слишком занят последними приготовлениями, он зачем-то решил поменять местами кое-какие из работ. Минуты тянулись для Софи, как часы. И вдруг распахнулись двери, и в зал вошли первые посетители…
Галерея быстро до отказа наполнилась людьми. И тут Софи заметила свою мать и Ральстона. Она замерла от испуга — она вообще не ожидала увидеть их здесь. Ей нечего было сказать Сюзанне, но Бенджамина она должна поблагодарить за то, что он пришел сегодня поддержать ее, и за то, что прислал ей чек на огромную сумму — в качестве свадебного подарка. Софи шагнула к ним и слишком поздно заметила, что позади Ральстонов стоит маркиз Коннут.
— Софи, дорогая! — воскликнула Сюзанна.
Софи холодно кивнула ей, потом, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Бенджамина в щеку. Он выглядел ужасно. Слезы затуманили глаза Софи. Ей так хотелось сказать, что с Лизой все в порядке, ведь Бенджамин страдал, мучился. Но тут она почувствовала на себе холодный взгляд маркиза — он ждал, что Софи выдаст себя и признается, где прячется Лиза. Софи сжала руки Бенджамина.
— Спасибо, что пришел… и спасибо за щедрый подарок.
Он с трудом улыбнулся.
— Я так рад, что ты наконец выходишь замуж, Софи! И… — он обвел взглядом выставочный зал, — и теперь я понимаю, что Деланца — именно тот человек, который тебе нужен. Я желаю тебе счастья, дорогая.
Софи хотелось заплакать. Но она лишь благодарно кивнула Бенджамину. Если он, лишь взглянув на картины, сразу понял, как она любит Эдварда, то, наверное, это поняли и все остальные посетители выставки? Но завтра они поженятся. Наверное, это будет выглядеть совершенно естественно. Наверное, все подумают, что они женятся по любви, и скандал из-за того, что она родила от него ребенка до свадьбы, понемногу затихнет. Вот только никто не будет знать настоящей правды — что бедная Софи О'Нил безответно влюблена в негодяя и распутника.
Сюзанна снова попыталась привлечь внимание дочери:
— Дорогая, прошу тебя…
Софи мельком глянула на бледное лицо матери, на ее полные боли глаза и отвернулась. Она думала об Эдане и не могла простить Сюзанну, при этом пытаясь забыть, что это слишком жестоко — отказываться от собственной матери; она постоянно напоминала себе, что Сюзанна хотела совершить нечто ужасное, хотела отдать свою внучку чужим людям.
Софи постаралась взять себя в руки. Ну почему она раньше не сообразила, что Сюзанна явится на открытие выставки? Интересно, по-прежнему ли Сюзанне неприятно и непонятно ее искусство. Впрочем, теперь мнение матери ничего не значило для Софи.
— Софи, cherie, я думаю, выставка будет иметь грандиозный успех! — воскликнул подошедший Жак.
Софи обернулась к нему и слабо улыбнулась:
— Не знаю… Мне кажется, все эти дамы ужасно возмущены тем, что я собой представляю, тем, как я живу, и тем, что я написала так много портретов Эдварда — он ведь отец моего ребенка, им всем это прекрасно известно. Боюсь, они пришли просто поглазеть и поискать новых поводов для сплетен.
— Ах, возможно, возможно, это и так, но ведь и пресса, и критики в восторге от вашей романтической истории! Ведь это la grande passion, великая страсть, не так ли?
Софи огляделась по сторонам. Великая страсть? Вряд ли это действительно так. Софи охватила печаль, боль горького разочарования.
Потом она вдруг ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Софи вздрогнула, когда увидела, что это тот же самый мужчина с золотистыми глазами, которого она заметила на балу в честь обручения Лизы. Она вцепилась в рукав Жака. Что-то встревожило ее, сильно встревожило…
— Жак, кто это? Вы знаете вон того человека?
Дюран-Ру проследил за ее взглядом. Заметив, что стал объектом внимания, незнакомец повернулся и затерялся в толпе.
— А, этот… Он анонимно купил две ваши работы, вскоре после того, как вы в прошлом году уехали в Париж.
— Но кто он такой? Я должна знать!
— Дорогая, вам же известно, если покупатель не желает открывать своего имени, я не могу…
— Я должна знать! — выкрикнула Софи.
— Его зовут Джейк Райан.
— Джейк!
Он замер, потом очень медленно повернулся.
Сюзанна схватила его за рукав. Ее глаза сверкали яростью. Они стояли неподалеку от входа в галерею, вокруг толпилось множество людей.
— Да как ты посмел сюда явиться! — возмущенно воскликнула Сюзанна.
Они не виделись с того дня, когда занимались любовью в гостиной его необъятного дворца, — прошло почти две недели. Но Джейк отлично знал, что Сюзанна не однажды пыталась добиться встречи. Однако он сказал ей все, что мог сказать, и распорядился, чтобы ее больше не впускали в его дом, поэтому каждый раз, когда Сюзанна являлась, слуга говорил ей, что мистера Райана нет. А сейчас она показалась ему полубезумной. У той женщины, к которой когда-то его так влекло, не было этих диких глаз. И он больше не испытывал к ней никаких чувств. Джейк просто не мог понять, почему в тот день его охватило вдруг неодолимое желание, конечно, можно свалить вину за происшедшее на выпитое виски, но он не стал этого делать.
— Я должен был прийти. Я не мог пропустить величайший день в жизни Софи.
— А завтра, по-твоему, тоже будет великий день, когда она выйдет замуж за этого ублюдка, который совратил ее и сделал ей ребенка? — злобно выпалила Сюзанна.
— Думаю, завтрашний день будет еще лучше, — спокойно ответил Джейк. — Деланца влюблен в нее по уши. Он сделает ее счастливой.
Сюзанна побледнела.
— Только не говори, что и он тоже твой друг!
Джейк кивнул.
— Да ты ненормальный! — На глазах Сюзанны показались слезы. — Ты приказал этому твоему придурку лакею не пускать меня в дом, ведь так?
— Сюзанна, к чему ты клонишь?
— Ты не можешь избавиться от меня вот так, не можешь! Джейк… Боже… я постоянно думаю о тебе… о нас!
Он медленно, с уверенностью произнес:
— Нет никаких «нас», Сюзанна. Все кончено. Кончено.
— Нет!
Он повернулся к ней спиной и хотел уйти.
Сюзанна бросилась следом и так вцепилась в Джейка, что он покачнулся. Ее силы в это мгновение словно удесятерились. Он устало повернулся.
— Ну что еще, Сюзанна?
— А ты знаешь, что иной раз я ненавижу тебя куда сильнее, чем люблю?!
Он молча смотрел на нее.
— Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне, Джейк.
— Нет.
На ее побледневшем лице отразились одновременно и хитрость, и злоба.
— Я сделала это однажды — и я это сделаю снова!
Джейк почувствовал, как волосы зашевелились на его голове. По всему его крупному телу пробежала дрожь.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Она торжествующе засмеялась.
— Не понимаешь, да? А ты никогда не понимал! И никогда не знал!
— Никогда не знал чего?
— Что не было тогда никакого британского вельможи!
Джейк непонимающе смотрел на нее. Потом вдруг его осенила чудовищная догадка… Он ужаснулся:
— Что?
— Пятнадцать лет назад. Не было никакого британца!
В его мозгу закрутился бешеный водоворот воспоминаний. Пятнадцать лет назад. Зима 1887 года. Сплошные бураны и метели, одна из наихудших зим за многие годы. Восемьсот восемьдесят седьмой. В ту зиму Джейка узнал на балу некий заезжий британский сановник. Лорд Каррингтон. Дурацкая случайность. Безумный рок. Узнал и вынудил бежать из страны… От жены… от ребенка. Джейк в ужасе уставился на Сюзанну.
Она захохотала:
— Это я! Это я все подстроила! Я заставила тебя бежать! Я тебя выдала!
Джейк почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Ему трудно было дышать и еще труднее поверить словам Сюзанны.
— Но почему? Боже, почему?!
Глаза ее заблестели от слез.
— Я ненавидела тебя за ту танцовщицу!
Джейк смотрел на нее, почти не понимая смысла ее ответа. Танцовщица? Разве у него была какая-то женщина? Он не мог вспомнить. Он был столько лет верен Сюзанне, несмотря на ее постоянные измены, но потом в памяти всплыло: он и вправду однажды искал утешения в объятиях другой женщины. Боже, Боже! Джейк закрыл глаза, боль пронизала его до самой глубины души.
Ведь если вспомнить прошлое, то сегодняшняя выставка в наиболее известной галерее города — невероятное событие. Казалось, все это было так недавно: Эдвард впервые увидел Софи, маленькую, напуганную девушку, спрятавшуюся от мира за своей хромотой и своей живописью… Прошло около двух лет — и Софи превратилась в удивительную женщину. Это походило на то, как из серенького кокона появляется поражающая красотой бабочка. И эта бабочка, эта необыкновенная женщина вскоре должна стать его женой.
И она крайне несчастна из-за этого.
Каждый раз, входя в ее номер, Эдвард видел и ее страдания, и ее боль.
Но он все твердо решил. Твердо решил жениться на Софи и дать Эдане свое имя. И однажды, черт побери, Софи порадуется своему согласию. Он поклялся в этом им обеим, пусть Софи и не знает об этом. Завтра они отправятся в муниципалитет, и судья Хеллер свяжет их узами брака. А потом Эдвард начнет доказывать Софи, что быть его женой не так уж плохо, что в этом найдутся свои прелести.
Эдвард отбросил мысли о завтрашнем дне и остановил машину перед галереей. Над входом развевался трехцветный французский флаг, а рядом — звездно-полосатый флаг Америки. Пятая авеню по обе стороны галереи Дюран-Ру была забита колясками, каретами и автомобилями, кучера в бриджах и шоферы в кожаных кепи столпились на тротуаре. Эдварду пришлось проехать еще целый квартал, чтобы найти место для своей машины. И это порадовало его до глубины души. На первую выставку работ Софи в Нью-Йорке собралось огромное количество публики.
Когда Эдвард выходил из «даймлера», он чувствовал, что его сердце бьется слишком сильно, а в горле что-то застряло, мешая дышать. Так живо, словно это происходило вчера, Эдвард вспомнил, как была перепугана Софи, когда в уединение ее мастерской явился Дюран-Ру посмотреть ее работы. А сегодня, должно быть, она вообще на грани истерики.
Когда Эдвард уже приблизился ко входу в галерею, ему навстречу вышла хорошо одетая пара; женщина что-то говорила, быстро и негромко, а мужчина кивал в ответ. До Эдварда донеслось: «Ужасно! Ужасно! Так открыто писать этого человека… Нет, я никогда больше не захочу смотреть на работы Софи О'Нил!..»
Эдварду показалось, что его сердце остановилось. И он порадовался тому, что пришел сюда. Он нужен Софи. Но Эдвард все же надеялся, что реакция этой пары нетипична, что далеко не у всех посетителей работы Софи вызывают ужас.
Он вошел в широкую дверь и направился к большому залу, где толпилось множество людей, он оглядывался по сторонам, ища Софи, но не видел ее. Несмотря на большое собрание народа, в галерее было не слишком шумно, люди разговаривали вполголоса. Эдварда снова охватило сильное волнение.
Он задержался у самого входа в выставочный зал, потому что путь ему преградила видная леди в сером полосатом платье и джентльмен в костюме-тройке. Они слишком углубились в разговор и не замечали, что мешают кому-то пройти. Эдвард вдруг услышал, как женщина возбужденно воскликнула:
— Гарри, но мы просто должны это купить! Слава Богу, Жак показал нам эту вещь! Мы должны ее купить, даже если придется держать ее в хранилище. Мы не можем допустить, чтобы такая изумительная работа покинула страну, просто не можем, и ты понимаешь это не хуже меня!
— Луизина, — покачал головой джентльмен, — но у нас в хранилище уже висит не менее потрясающий и такой же шокирующий Курбе!
— Прошу тебя, — умоляющим тоном произнесла леди, сжимая руку мужа. — Мы должны заполучить эту вещь, даже если и не осмелимся повесить ее открыто!
— Я подумаю.
И они вошли в выставочный зал.
Эдвард изумленно смотрел им вслед, гадая, о чем это они говорили, и радуясь, что дама так страстно хочет купить какую-то из работ Софи. Женщины имеют привычку добиваться своего, так что нетрудно было догадаться: по крайней мере одна картина будет продана в этот день.
Наконец Эдвард, миновав группу мужчин, вошел в большой выставочный зал. И сразу ему в глаза бросилась картина, на которой был изображен он сам.
Сердце Эдварда остановилось.
Он узнал ресторан «Дельмонико» еще до того, как подошел ближе и рассмотрел маленькую бронзовую табличку на стене, рядом со своим ярким, живым портретом. Пульс Эдварда участился. Несколько мгновений он смотрел на себя — такого, каким увидела его Софи… Она снова приукрасила его, сделав куда более привлекательным и элегантным, чем он был на самом деле. Хотя на этом портрете Софи наделила его еще и ленивой беззаботностью.
Ошеломленный, Эдвард обвел глазами стены зала. Здесь было больше тридцати работ, и на восьми холстах изображен он, Эдвард. Но лишь «Дельмонико» соответствовал реальности. На остальных картинах Софи поместила Эдварда в такие места, где он вообще не бывал — в основном это были какие-то парижские кафе или людные улочки. На одних портретах на заднем плане просматривались человеческие фигуры, на других — нет. И каждая работа, казалось, схватывала момент живой, текучей жизни. Но ведь таких моментов никогда не было. Софи придумала их. Или, может быть, она помнила выражение его лица при разных обстоятельствах — и лишь обстановка оказывалась вымышленной?
В следующее мгновение Эдвард, изумленно глядевший на собственные портреты, окружающие его с четырех сторон, все понял. Эти картины Софи написала в последние два года, после того как, отказав ему, уехала в Париж учиться живописи. Все то время, что Эдвард провел в Южной Африке, трудясь как раб на своем алмазном руднике и думая о Софи день и ночь, она вовсе не веселилась с друзьями и любовниками в барах и кабаре. На выставке слишком много картин, значит, Софи работала как одержимая. А ведь она к тому же была беременна и готовилась к рождению их дочери. Похоже, она уделяла живописи каждое свободное мгновение, трудилась не покладая рук, иначе она просто не смогла бы сделать так много. Эдвард никогда в жизни не был так изумлен и так переполнен чувствами, и никто не сумел бы удивить его так, как эта женщина, которая должна вот-вот стать его женой.
И еще одно стало предельно ясным Эдварду. Все то время, пока они были далеко друг от друга, Софи любила его так же страстно, как и он ее. До безумия страстно.
Софи пришла в галерею одна. В какой-то момент ей захотелось попросить Эдварда пойти вместе с ней. Она вдруг испугалась, что ее отвергнут критики и публика, и ей захотелось ощутить рядом с собой силу Эдварда, его поддержку, захотелось, чтобы он был рядом с ней. Но надо быть сильной. Она должна постоянно помнить: она ведь сама не хотела, чтобы Эдвард увидел ее работы.
Софи явилась к Дюран-Ру за полчаса до официального открытия выставки, и сердце ее тяжело ворочалось в груди, словно каменная глыба. Ей не удалось поговорить с Жаком, тот был слишком занят последними приготовлениями, он зачем-то решил поменять местами кое-какие из работ. Минуты тянулись для Софи, как часы. И вдруг распахнулись двери, и в зал вошли первые посетители…
Галерея быстро до отказа наполнилась людьми. И тут Софи заметила свою мать и Ральстона. Она замерла от испуга — она вообще не ожидала увидеть их здесь. Ей нечего было сказать Сюзанне, но Бенджамина она должна поблагодарить за то, что он пришел сегодня поддержать ее, и за то, что прислал ей чек на огромную сумму — в качестве свадебного подарка. Софи шагнула к ним и слишком поздно заметила, что позади Ральстонов стоит маркиз Коннут.
— Софи, дорогая! — воскликнула Сюзанна.
Софи холодно кивнула ей, потом, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Бенджамина в щеку. Он выглядел ужасно. Слезы затуманили глаза Софи. Ей так хотелось сказать, что с Лизой все в порядке, ведь Бенджамин страдал, мучился. Но тут она почувствовала на себе холодный взгляд маркиза — он ждал, что Софи выдаст себя и признается, где прячется Лиза. Софи сжала руки Бенджамина.
— Спасибо, что пришел… и спасибо за щедрый подарок.
Он с трудом улыбнулся.
— Я так рад, что ты наконец выходишь замуж, Софи! И… — он обвел взглядом выставочный зал, — и теперь я понимаю, что Деланца — именно тот человек, который тебе нужен. Я желаю тебе счастья, дорогая.
Софи хотелось заплакать. Но она лишь благодарно кивнула Бенджамину. Если он, лишь взглянув на картины, сразу понял, как она любит Эдварда, то, наверное, это поняли и все остальные посетители выставки? Но завтра они поженятся. Наверное, это будет выглядеть совершенно естественно. Наверное, все подумают, что они женятся по любви, и скандал из-за того, что она родила от него ребенка до свадьбы, понемногу затихнет. Вот только никто не будет знать настоящей правды — что бедная Софи О'Нил безответно влюблена в негодяя и распутника.
Сюзанна снова попыталась привлечь внимание дочери:
— Дорогая, прошу тебя…
Софи мельком глянула на бледное лицо матери, на ее полные боли глаза и отвернулась. Она думала об Эдане и не могла простить Сюзанну, при этом пытаясь забыть, что это слишком жестоко — отказываться от собственной матери; она постоянно напоминала себе, что Сюзанна хотела совершить нечто ужасное, хотела отдать свою внучку чужим людям.
Софи постаралась взять себя в руки. Ну почему она раньше не сообразила, что Сюзанна явится на открытие выставки? Интересно, по-прежнему ли Сюзанне неприятно и непонятно ее искусство. Впрочем, теперь мнение матери ничего не значило для Софи.
— Софи, cherie, я думаю, выставка будет иметь грандиозный успех! — воскликнул подошедший Жак.
Софи обернулась к нему и слабо улыбнулась:
— Не знаю… Мне кажется, все эти дамы ужасно возмущены тем, что я собой представляю, тем, как я живу, и тем, что я написала так много портретов Эдварда — он ведь отец моего ребенка, им всем это прекрасно известно. Боюсь, они пришли просто поглазеть и поискать новых поводов для сплетен.
— Ах, возможно, возможно, это и так, но ведь и пресса, и критики в восторге от вашей романтической истории! Ведь это la grande passion, великая страсть, не так ли?
Софи огляделась по сторонам. Великая страсть? Вряд ли это действительно так. Софи охватила печаль, боль горького разочарования.
Потом она вдруг ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Софи вздрогнула, когда увидела, что это тот же самый мужчина с золотистыми глазами, которого она заметила на балу в честь обручения Лизы. Она вцепилась в рукав Жака. Что-то встревожило ее, сильно встревожило…
— Жак, кто это? Вы знаете вон того человека?
Дюран-Ру проследил за ее взглядом. Заметив, что стал объектом внимания, незнакомец повернулся и затерялся в толпе.
— А, этот… Он анонимно купил две ваши работы, вскоре после того, как вы в прошлом году уехали в Париж.
— Но кто он такой? Я должна знать!
— Дорогая, вам же известно, если покупатель не желает открывать своего имени, я не могу…
— Я должна знать! — выкрикнула Софи.
— Его зовут Джейк Райан.
— Джейк!
Он замер, потом очень медленно повернулся.
Сюзанна схватила его за рукав. Ее глаза сверкали яростью. Они стояли неподалеку от входа в галерею, вокруг толпилось множество людей.
— Да как ты посмел сюда явиться! — возмущенно воскликнула Сюзанна.
Они не виделись с того дня, когда занимались любовью в гостиной его необъятного дворца, — прошло почти две недели. Но Джейк отлично знал, что Сюзанна не однажды пыталась добиться встречи. Однако он сказал ей все, что мог сказать, и распорядился, чтобы ее больше не впускали в его дом, поэтому каждый раз, когда Сюзанна являлась, слуга говорил ей, что мистера Райана нет. А сейчас она показалась ему полубезумной. У той женщины, к которой когда-то его так влекло, не было этих диких глаз. И он больше не испытывал к ней никаких чувств. Джейк просто не мог понять, почему в тот день его охватило вдруг неодолимое желание, конечно, можно свалить вину за происшедшее на выпитое виски, но он не стал этого делать.
— Я должен был прийти. Я не мог пропустить величайший день в жизни Софи.
— А завтра, по-твоему, тоже будет великий день, когда она выйдет замуж за этого ублюдка, который совратил ее и сделал ей ребенка? — злобно выпалила Сюзанна.
— Думаю, завтрашний день будет еще лучше, — спокойно ответил Джейк. — Деланца влюблен в нее по уши. Он сделает ее счастливой.
Сюзанна побледнела.
— Только не говори, что и он тоже твой друг!
Джейк кивнул.
— Да ты ненормальный! — На глазах Сюзанны показались слезы. — Ты приказал этому твоему придурку лакею не пускать меня в дом, ведь так?
— Сюзанна, к чему ты клонишь?
— Ты не можешь избавиться от меня вот так, не можешь! Джейк… Боже… я постоянно думаю о тебе… о нас!
Он медленно, с уверенностью произнес:
— Нет никаких «нас», Сюзанна. Все кончено. Кончено.
— Нет!
Он повернулся к ней спиной и хотел уйти.
Сюзанна бросилась следом и так вцепилась в Джейка, что он покачнулся. Ее силы в это мгновение словно удесятерились. Он устало повернулся.
— Ну что еще, Сюзанна?
— А ты знаешь, что иной раз я ненавижу тебя куда сильнее, чем люблю?!
Он молча смотрел на нее.
— Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне, Джейк.
— Нет.
На ее побледневшем лице отразились одновременно и хитрость, и злоба.
— Я сделала это однажды — и я это сделаю снова!
Джейк почувствовал, как волосы зашевелились на его голове. По всему его крупному телу пробежала дрожь.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Она торжествующе засмеялась.
— Не понимаешь, да? А ты никогда не понимал! И никогда не знал!
— Никогда не знал чего?
— Что не было тогда никакого британского вельможи!
Джейк непонимающе смотрел на нее. Потом вдруг его осенила чудовищная догадка… Он ужаснулся:
— Что?
— Пятнадцать лет назад. Не было никакого британца!
В его мозгу закрутился бешеный водоворот воспоминаний. Пятнадцать лет назад. Зима 1887 года. Сплошные бураны и метели, одна из наихудших зим за многие годы. Восемьсот восемьдесят седьмой. В ту зиму Джейка узнал на балу некий заезжий британский сановник. Лорд Каррингтон. Дурацкая случайность. Безумный рок. Узнал и вынудил бежать из страны… От жены… от ребенка. Джейк в ужасе уставился на Сюзанну.
Она захохотала:
— Это я! Это я все подстроила! Я заставила тебя бежать! Я тебя выдала!
Джейк почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Ему трудно было дышать и еще труднее поверить словам Сюзанны.
— Но почему? Боже, почему?!
Глаза ее заблестели от слез.
— Я ненавидела тебя за ту танцовщицу!
Джейк смотрел на нее, почти не понимая смысла ее ответа. Танцовщица? Разве у него была какая-то женщина? Он не мог вспомнить. Он был столько лет верен Сюзанне, несмотря на ее постоянные измены, но потом в памяти всплыло: он и вправду однажды искал утешения в объятиях другой женщины. Боже, Боже! Джейк закрыл глаза, боль пронизала его до самой глубины души.