Страница:
Глава двадцать вторая
— Привет, Джемм, — чирикнула Стелла.
— Доброе утро, Стелла.
— Новый жакетик?
— Ему сто лет в обед. — Похоже, запас комплиментов Стеллы истощился.
— Все равно прелесть. Очень тебе идет. Как прошел уик-энд? А твой бедный друг? Как он себя чувствует?
— Гораздо лучше, синяки прошли, рука почти зажила; врачи говорят, последствий не будет.
— Замечательно! Отличные новости! Моя тетя Кейт как-то тоже сломала руку, и ей не повезло — запястье плохо срослось, так до конца жизни и болело. Впрочем, ей тогда было восемьдесят два, а старые кости, говорят, очень хрупкие. Вот и у мамы бедро — сломала, три года ждала, чтобы ей сделали эту ужасную операцию, заменили кость, а потом треснуло колено, и она опять два года ждала операции, но все равно хромала — шлеп, шлеп, шлеп, и…
В тех редких случаях, когда Стелла начинала рассказывать о своих родственниках, мысли Джемм обычно пускались вплавь по течению. Сейчас они потекли к минувшим выходным, таким странным выходным. Ночь в Сохо словно сказка. А тот момент в китайском ресторане, когда они чуть не… о боже. Они слишком близко подобрались к двери, которую Джемм открывать не хотела. Никогда.
Джемм сама не заметила, как принялась выстраивать таблицу «за» и «против» Смита и Ральфа.
Смит: милый, порядочный, красивый, пионы, нравится ее друзьям, его друзья нравятся ей, хорошая работа, деньги, квартира, надежный, нежный, легкий в общении. Парень из ее сна?
Ральф: милый, порядочный, красивый, сексуальный, общие вкусы, потрясающее чувство юмора, никогда не злится, творческая натура, страстный, ранимый, не прочь жить в духе Пита. Парень из ее сна?
Смит: немного скован, впадает в меланхолию, не слишком изобретателен в постели, предсказуем, как смена дня и ночи, убежден, что девушкам положено любить белое вино, без творческой жилки, углублен в себя, давно остепенившийся, никакой надежды на жизнь в духе Пита.
Ральф: сомнительная карьера (но не безнадежная, он уже сделал шаг вперед), нравятся не те женщины (но он ведь порвал с Клаудией), гиперсексуален (нет, этот пункт она тут же мысленно зачеркнула). Что же еще?.. Дурацкие бриджи (хотя он их с тех пор не носит)…
Джемм мотнула головой, пытаясь вытрясти дурные мысли. К счастью, Стелла успела исчерпать беды своей родни, да к тому же в кабинет с охапкой бумаг влетел Джарвис.
— Джемми, прелесть моя, умоляю, умоляю, можно я это на тебя… — Он плюхнул перед Джемм толстую папку. — Я в отчаянии! А все эта шотландская стерва… сущая ведьма, а не баба. Требует, чтобы я выжал для нее из Карлтона еще пять процентов на ее жуткую телевикторину. Ха! Радовалась бы, что ее вообще взяли. Уродина! Рожа-задница бегемотихи. Сделаешь, Джемм, дорогушечка? Я с такого перепоя… башка трещит, будто кто на ней чечетку отбивает… вот спасибо. — Босс чмокнул воздух у щеки Джемм, скрылся в своем кабинете, упал на диван и тотчас захрапел.
Джемм и Стелла обменялись взглядами. Джемм со вздохом открыла папку. Хорошенькое начало рабочей недели. Она терпеть не могла решать проблемы со ставками, особенно когда дело касалось всяческих телевикторин, бюджет которых систематически урезали. Телефонный звонок на время спас ее от неприятной задачи.
— «Смолхэд менеджмент». Доброе утро, — пропела она в трубку слащаво-любезным голоском, от которого ее саму тошнило.
— Доброе утро, «Смолхэд менеджмент», — отозвался на другом конце гнусавый голос. — У меня проблема: очень маленькая голова, а сейчас еще и слегка тронутая. Не поможете? А вы только головы исправляете или большие уши тоже?
Джемм отвернулась от Стеллы. — Ха, ха, ха, мистер Маклири. Очень смешно, очень, очень смешно.
— Сдаюсь, мисс Кейтрик, ваша взяла. Как поживаете?
Нервничаешь, мальчик. Голос напористый, но явно дрожит.
— Неплохо, очень даже неплохо. А вы как? И чем обязана? — Сердце колотится как бешеное. Ради всего святого, это всего лишь Ральф, старина Ральф. Почему же у нее так… так… кружится голова?
— Я? Убит, в тоске, в отчаянии без тебя. — Фальшивый хохоток выдал промашку: не стоило этого говорить, это признание для возлюбленной, а не для соседки по квартире.
Джемм сделала вид, что не слышала.
— В студию не собираешься?
— Ну как же. Я, собственно, уже здесь, с девяти часов. Пальцы настроены на работу. Не потрудятся, так хоть разомнутся.
— Настрой неплох.
Неловкое молчание прервал Ральф: — Кстати… хотел тебя поблагодарить… за выходные. Здорово было.
— Ага, здорово… Мне тоже понравилось.
— Вот я и подумал, может быть…
— Да?..
— Э-э… В Бэйсуотере есть один ресторанчик… а Смит, я знаю, сегодня работает допоздна… там классно готовят… Может быть… Хотя ты, наверное, уже с кем-нибудь договорилась или хочешь побыть дома?.. А может быть, все-таки не против… Мы могли бы встретиться и…
— М-м-м…
— Я только предложил… Ничего из ряда вон… по порции карри и…
— Идет.
— А?
— Идет. Когда?
— Сразу после работы? В полседьмого? Я могу встретить тебя у станции «Бэйсуотер».
— Хорошо.
— Отлично. Ладно… Тогда… удачи и э-э… до встречи.
— До встречи. Давай, трудись.
— Непременно. И ты. Пока.
— Пока.
Джемм положила трубку. Ей понадобилось несколько глубоких вдохов, чтобы вернуть сердцебиение в норму. Что за черт. Если она не ошибается, Ральф только что пригласил ее на свидание… и она приняла предложение. Так. Вот оно, начало конца.
Игнорируя жадные взгляды Стеллы, Джемм уткнулась в папку с бумагами.
Что она наделала? И откуда эта чертова радость?
— Доброе утро, Стелла.
— Новый жакетик?
— Ему сто лет в обед. — Похоже, запас комплиментов Стеллы истощился.
— Все равно прелесть. Очень тебе идет. Как прошел уик-энд? А твой бедный друг? Как он себя чувствует?
— Гораздо лучше, синяки прошли, рука почти зажила; врачи говорят, последствий не будет.
— Замечательно! Отличные новости! Моя тетя Кейт как-то тоже сломала руку, и ей не повезло — запястье плохо срослось, так до конца жизни и болело. Впрочем, ей тогда было восемьдесят два, а старые кости, говорят, очень хрупкие. Вот и у мамы бедро — сломала, три года ждала, чтобы ей сделали эту ужасную операцию, заменили кость, а потом треснуло колено, и она опять два года ждала операции, но все равно хромала — шлеп, шлеп, шлеп, и…
В тех редких случаях, когда Стелла начинала рассказывать о своих родственниках, мысли Джемм обычно пускались вплавь по течению. Сейчас они потекли к минувшим выходным, таким странным выходным. Ночь в Сохо словно сказка. А тот момент в китайском ресторане, когда они чуть не… о боже. Они слишком близко подобрались к двери, которую Джемм открывать не хотела. Никогда.
Джемм сама не заметила, как принялась выстраивать таблицу «за» и «против» Смита и Ральфа.
Смит: милый, порядочный, красивый, пионы, нравится ее друзьям, его друзья нравятся ей, хорошая работа, деньги, квартира, надежный, нежный, легкий в общении. Парень из ее сна?
Ральф: милый, порядочный, красивый, сексуальный, общие вкусы, потрясающее чувство юмора, никогда не злится, творческая натура, страстный, ранимый, не прочь жить в духе Пита. Парень из ее сна?
Смит: немного скован, впадает в меланхолию, не слишком изобретателен в постели, предсказуем, как смена дня и ночи, убежден, что девушкам положено любить белое вино, без творческой жилки, углублен в себя, давно остепенившийся, никакой надежды на жизнь в духе Пита.
Ральф: сомнительная карьера (но не безнадежная, он уже сделал шаг вперед), нравятся не те женщины (но он ведь порвал с Клаудией), гиперсексуален (нет, этот пункт она тут же мысленно зачеркнула). Что же еще?.. Дурацкие бриджи (хотя он их с тех пор не носит)…
Джемм мотнула головой, пытаясь вытрясти дурные мысли. К счастью, Стелла успела исчерпать беды своей родни, да к тому же в кабинет с охапкой бумаг влетел Джарвис.
— Джемми, прелесть моя, умоляю, умоляю, можно я это на тебя… — Он плюхнул перед Джемм толстую папку. — Я в отчаянии! А все эта шотландская стерва… сущая ведьма, а не баба. Требует, чтобы я выжал для нее из Карлтона еще пять процентов на ее жуткую телевикторину. Ха! Радовалась бы, что ее вообще взяли. Уродина! Рожа-задница бегемотихи. Сделаешь, Джемм, дорогушечка? Я с такого перепоя… башка трещит, будто кто на ней чечетку отбивает… вот спасибо. — Босс чмокнул воздух у щеки Джемм, скрылся в своем кабинете, упал на диван и тотчас захрапел.
Джемм и Стелла обменялись взглядами. Джемм со вздохом открыла папку. Хорошенькое начало рабочей недели. Она терпеть не могла решать проблемы со ставками, особенно когда дело касалось всяческих телевикторин, бюджет которых систематически урезали. Телефонный звонок на время спас ее от неприятной задачи.
— «Смолхэд менеджмент». Доброе утро, — пропела она в трубку слащаво-любезным голоском, от которого ее саму тошнило.
— Доброе утро, «Смолхэд менеджмент», — отозвался на другом конце гнусавый голос. — У меня проблема: очень маленькая голова, а сейчас еще и слегка тронутая. Не поможете? А вы только головы исправляете или большие уши тоже?
Джемм отвернулась от Стеллы. — Ха, ха, ха, мистер Маклири. Очень смешно, очень, очень смешно.
— Сдаюсь, мисс Кейтрик, ваша взяла. Как поживаете?
Нервничаешь, мальчик. Голос напористый, но явно дрожит.
— Неплохо, очень даже неплохо. А вы как? И чем обязана? — Сердце колотится как бешеное. Ради всего святого, это всего лишь Ральф, старина Ральф. Почему же у нее так… так… кружится голова?
— Я? Убит, в тоске, в отчаянии без тебя. — Фальшивый хохоток выдал промашку: не стоило этого говорить, это признание для возлюбленной, а не для соседки по квартире.
Джемм сделала вид, что не слышала.
— В студию не собираешься?
— Ну как же. Я, собственно, уже здесь, с девяти часов. Пальцы настроены на работу. Не потрудятся, так хоть разомнутся.
— Настрой неплох.
Неловкое молчание прервал Ральф: — Кстати… хотел тебя поблагодарить… за выходные. Здорово было.
— Ага, здорово… Мне тоже понравилось.
— Вот я и подумал, может быть…
— Да?..
— Э-э… В Бэйсуотере есть один ресторанчик… а Смит, я знаю, сегодня работает допоздна… там классно готовят… Может быть… Хотя ты, наверное, уже с кем-нибудь договорилась или хочешь побыть дома?.. А может быть, все-таки не против… Мы могли бы встретиться и…
— М-м-м…
— Я только предложил… Ничего из ряда вон… по порции карри и…
— Идет.
— А?
— Идет. Когда?
— Сразу после работы? В полседьмого? Я могу встретить тебя у станции «Бэйсуотер».
— Хорошо.
— Отлично. Ладно… Тогда… удачи и э-э… до встречи.
— До встречи. Давай, трудись.
— Непременно. И ты. Пока.
— Пока.
Джемм положила трубку. Ей понадобилось несколько глубоких вдохов, чтобы вернуть сердцебиение в норму. Что за черт. Если она не ошибается, Ральф только что пригласил ее на свидание… и она приняла предложение. Так. Вот оно, начало конца.
Игнорируя жадные взгляды Стеллы, Джемм уткнулась в папку с бумагами.
Что она наделала? И откуда эта чертова радость?
Глава двадцать третья
В магнитофоне зашипело, заскрежетало, щелкнуло. Комната погрузилась в тишину. Шиобан вздрогнула. Рука тяжело, будто налитая свинцом, поднялась и заправила прядь волос за ухо. Шиобан уронила голову на руки. Встала. Прошлась из угла в угол. Стиснула виски и уставилась на дверь. Снаружи донесся звук мотора: к дому подъехала машина. Она подошла к окну и дернула шторы в стороны. Не он. Посмотрела в зеркало, пригладила волосы и стерла разводы туши под глазами. Откуда они? А-а-а… от слез. Сначала она плакала. До того как разозлилась. И задолго до того, как начала его ненавидеть.
Шиобан присела, чтобы среди груд мусора на полу найти расческу; разгребла обломки пластмассы, подняла диванные подушки и вернула на место, заглянула под перевернутую елку, отшвырнула разбитые рамки от фотографий. Расческа нашлась в коридоре, куда она вывалила поднос с мелочевкой, — ковер блестел от разноцветных иностранных монеток, шпилек, ключей. Стащив с волос бархатную резинку, принялась яростно расчесывать, пока они не затрещали и не легли ровными прядями. Снова стянула волосы в хвост, пригладила обеими ладонями. Почти успокоилась.
Еще одна машина. Опять не он. Шиобан снова прошлась по комнате. Подонок. Наглое ирландское дерьмо. Дрянь. Дрянь дрянь дрянь дрянь. Она готова к встрече.
Шиобан заняла пост у окна. Высокий шатен и маленькая кудрявая девушка, счастливые, смеющиеся, вышли из нижней квартиры. Пятница.
Ну же, подонок, возвращайся. Вернись домой, негодяй.
Она барабанила пальцами по подоконнику. Вернись домой.
Наконец. Знакомое тарахтенье развалюхи «эм-басси». На глазах у Шиобан он затормозил, выискивая свободное место для парковки, не нашел — отлично! — сдал назад, закинув одну руку на спинку пассажирского сиденья и вывернув шею, плавно вписался между машинами, выстроившимися вдоль обочины, — водил он всегда прекрасно, — выдернул с заднего сиденья кейс, полиэтиленовый пакет — наверняка выпивка, — закрыл машину и зашагал по Альманак-роуд. Вы только поглядите на него, думала Шиобан, вы только поглядите. Кого он из себя строит? Член ходячий. Ага, скрылся. Сейчас скачет вверх по ступенькам. Дрянь.
Не отходя от окна, она ждала скрипа ключа в замке.
— Привет! Подонок.
Секундная тишина и голос из коридора:
— Черт побери. Что случилось? Шабби, ты где? Ты в порядке? Что тут творится? Почему мусор кругом? Шабби! Шаб-би! Вот черт. — На пороге гостиной под его ботинком хрустнула розовая стеклянная бусина. Он попятился и в ужасе покрутил головой: — Господи! Шабби, что случилось? — Осторожно ступая, двинулся к ней. — С тобой все в порядке? — Потянулся вперед, дотронулся…
Шиобан с ненавистью отшвырнула его руку:
— Убери от меня свои грязные лапы! Не смей ко мне прикасаться!
Он попятился.
— Господи, да что случилось?! Кто это сделал? Тебя кто-то обидел?
Шиобан горько хохотнула:
— Обидел? Можно и так сказать.
— Кто? Шабби, кто?!
— Ты, дерьма кусок. Ты!
— Я? — ошарашенно переспросил Карл. — Как это?
— Да, ты! А тебе бы больше понравилось, чтоб это был кто-то другой, верно? Тогда ты дал бы волю ярости, вызвал полицию, орал и матерился. Но винить некого. Дом разгромила я, а виноват в этом ты, подонок. — Шиобан отпихнула его с дороги и скрылась в спальне.
— О чем ты?.. Шабби, прошу тебя, объясни, в чем дело. — Карл последовал за ней. — В чем я виноват?
Она обернулась. Лицо пылало от гнева. Она медленно подняла глаза к потолку и ткнула пальцем вверх.
— Что?! — Карл начал выходить из себя.
Что происходит, в конце концов? Безумие какое-то. Целый день он только и мечтал о том, как вернется домой. Как назло, денек выдался хуже некуда, сплошная суматоха, проблема на проблеме. Но он видел свет в конце тоннеля; в конце тоннеля были Шиобан с Розанной и два дня блаженного отдыха, и уют, и телевизор, и кружка пива в пабе. Только не это.
— Что?! — прошипела Шиобан. — То! Интересуешься, в чем ты виноват? Вот в чем! Где ты трахался со своей грязной шлюшкой? В кабинете своего клуба?
Карл вздрогнул. Нет. Не может быть. Все что угодно, только не это. Мозги заработали как компьютер, просчитывая миллионы возможных ответов. Что делать?! Заплакать? Все отрицать? Признаться? Откуда она узнала, черт возьми? Оставил какую-нибудь улику дома? Исключено. Эта сука ей сказала, точно! Но зачем? Почему сейчас, когда прошло столько времени?
— Ну? Скажешь что-нибудь или так и будешь торчать столбом? Понял, о чем речь, верно? Надеюсь, отрицать не собираешься? Только попробуй — и я возненавижу тебя еще сильнее. — Шиобан скрестила руки на груди.
У Карла стянуло желудок и тошнота подступила к горлу. Тяжело опустившись на кровать, он хватал ртом воздух. Нужно выяснить, как она узнала…
— Шабби, господи, я… э-э… Кто тебе рассказал? — в отчаянии выдохнул он.
— Ты! Ты сам мне все рассказал. Ты, беспечное ничтожество. Подожди.
В гостиной захрустело стекло под ногами Шиобан. И он впервые понял значение затасканного штампа: мир рухнул. Понял, с тоскливой определенностью понял, что хуже с ним ничего случиться не могло.
Шиобан вернулась через несколько секунд с чем-то маленьким и серебристым. Диктофон Рика? Карл судорожно отматывал назад и прокручивал в памяти пленку, пока не нашел нужное место: безумная ночь в Гленкое, Рик и Шиобан пошли прогуляться, а он остался в бывшей часовне с Там-син. В ушах зазвучали слова Рика: «Отличная машина: пишет шесть часов подряд, и качество звука фантастическое». Шиобан нажала клавишу пуска. Голос Тамсин… звенящий от горькой обиды и алкоголя: «Думал, с Шери у тебя все шито-крыто, никто не заметил? За дураков нас держишь? Шери сама мне рассказала, со всеми гнусными подробностями. И про аборт не забыла — как от тебя залетела и избавилась от твоего ребенка…»
Карл до боли стиснул веки. Боже, как глупо. Как по-идиотски глупо.
— Все ясно? — Шиобан помахала у него перед носом диктофоном и швырнула на кровать. — Подонок. Убирайся вон. Сейчас же. Бери что тебе надо и выметайся. Завтра я уеду к маме, тогда и вернешься, я не стану жить под одной крышей с этой шлюхой. Я больше не хочу об этом говорить, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Никогда!
Всхлипнув, она выскочила из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.
Карл с минуту сидел неподвижно. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Желудок по-прежнему сводило, глаза готовы были лопнуть от слез, которым он не давал волю. И все же это происходит. С ним. Сейчас. Это не сон. Это кошмар, но кошмар реальный. Остановить. Любыми силами остановить!
Он бросился в гостиную. Шиобан сидела на диване — их новом диване, — устремив пустой взгляд перед собой и машинально обнимая Розанну. Карл опустился на колени, чтобы собрать осколки стекла и пластмассы.
— Оставь!
— Это опасно, — пробормотал он, — Розанна может пораниться.
— Я сама, — рявкнула Шиобан. — Я сама все уберу, как только ты уйдешь… Ты еще здесь? Уходи. — Она упорно смотрела мимо него.
— Шиобан… давай поговорим…
— Поговорим?! О чем нам с тобой говорить? Что мне прикажешь слушать? Мерзкие подробности? Лживые извинения? Боже, до чего ты жалок. Убирайся! Что бы ты ни сказал, ничего не изменишь.
— Нет, Шиобан! Нет! Прошу тебя, не делай этого. Я люблю тебя, я не могу без тебя. Я…
— Заткнись! Заткнись, ты мне противен. Я не шучу, Карл. Я не хочу с тобой говорить. Уходи.
Карл скривился; по щекам потекли слезы.
— Нет, Шабби, нет!!! — Он на коленях пополз к ней, обхватил ноги, всем телом вздрагивая от беззвучных рыданий. — Нет… нет! Я не уйду… это глупо… это была ошибка… она для меня ничто… Я дурак, Шабби… это слабость… безобразная ошибка. Прости меня, прости…
Зрелище распростертого у ее ног Карла пробило броню Шиобан, взорвало стену ледяной ненависти, которую она возвела вокруг себя.
— Я тебе верила! — Шиобан в голос зарыдала. — Верила, как… как… И спрашивала о ней-помнишь, в Шотландии? А ты? Сделал из меня дуру. Как ты мог?! Я все тебе рассказала о Рике. Все, до последней мелочи. Я была честна с тобой, почему ты не ответил мне тем же? Твое вранье — вот что хуже всего. Грязное, мерзкое вранье. Ты сделал ошибку, я сделала ошибку. Почему ты не признал свою? И почему… почему, Карл… почему ты так поступил? Да потому что я жирная, вот почему! «Ах, нет, Шиобан, ты прекрасна, я люблю тебя всякой!» Дерьмо! Ты мне врал. Ненавижу. Боже, как я тебя ненавижу. — Она задыхалась от рыданий.
Карл как безумный цеплялся за ее ноги.
— Прости. Прости. Прости. Господи, что я наделал.
— Разрушил все, вот что ты наделал, ублюдок. — Непривычное слово ядом обожгло губы. — Абсолютно все.
Оба на мгновение замерли — слившийся с ее ногами Карл и красная, с потемневшими от горя глазами Шиобан. Тревожный взгляд Розанны метался от одного к другому. Жалобно заскулив, собака ткнулась носом в макушку Карла. Он оторвал голову от коленей Шиобан, посмотрел на Розанну, поцеловал ее шелковистую морду и поймал взгляд Шиобан — в первый раз за этот страшный вечер. И понял, что надо делать.
Карл взял Шиобан за руку.
— Мы можем все исправить, Шабби. Нам хватит сил, уверен. Нам удастся выстоять. Кому-то не удается, но мы другие. Я на все готов ради этого, Шабби. Обещаю. Если хочешь, даже уеду на какое-то время, только не навсегда, прошу тебя, Шабби. Давай бороться. Нельзя позволить, чтобы все рухнуло из-за… из-за… такой глупости. Если сдадимся — не простим себе до конца дней. Пожалуйста, Шабби! — В его глазах стояла мольба. — Мы должны быть вместе, Шабби. Ты только представь: мы с тобой… и не вместе. Я где-то один… Ты где-то одна. Врозь. Это невозможно, Шабби… Ты можешь такое представить?
Нет. Она не могла. Мысль о том, что рядом не будет Карла, несла страх и боль. Но представить их снова вместе было еще труднее. Как ему верить? Он трахал соседку, сделал ей ребенка — неважно, что та не захотела рожать. Он лгал. Все время лгал. А она еще сравнивала его с Джорджем Вашингтоном, с человеком, не способным на ложь. А он обычный лжец. Сколько небылиц она наслушалась за эти годы? Остаться с ним? Превратиться в моральную калеку, не находить себе места, когда его нет дома? Раньше она жалела несчастных женщин, не доверяющих своим мужьям, — а теперь сама будет тайком выворачивать карманы, выпытывать, чем он занимался целый день, по минутам, принюхиваться к его одежде, распечатывать над паром подозрительные письма, висеть на параллельном телефоне и ежеминутно, ежесекундно искать подтверждений его любви? Нет. Уж лучше остаться одной. Шиобан отвернулась от напряженного взгляда Карла, выдернула руку и покачала головой:
— Нет. Все кончено. Карл взвыл.
— Нет! Нет! Прошу тебя, Шабби, не говори так. Ничего не кончено, ничего и никогда. Мы с тобой одно целое. Мы должны быть вместе, Шиобан, только вместе!
Мягко отстранив его руки, Шиобан поднялась с дивана.
— Я тебе больше не верю, Карл. Нельзя жить с тем, кому не веришь. А теперь… пожалуйста, очень прошу… собирайся и уходи. Если я тебе действительно дорога — уходи. Пожалуйста!
Очень медленно и тяжело Карл встал.
— Завтра, — сказал он. — Можно, я уйду завтра?
Шиобан непреклонно покачала головой. Поникший, сгорбленный, Карл поплелся в спальню, а она осталась в гостиной ждать и слушать, как открываются и закрываются дверцы шкафов, выезжают ящики комода, скрипит молния на чемодане. Звуки тоскливее трудно представить. Немые слезы струились по ее щекам.
Карл остановился в дверях, сгибаясь под тяжестью чемодана и горя. Шиобан хотелось спросить, куда он пойдет, но она себе запретила. Слишком нежно это прозвучало бы, слишком лично и… обыденно. На миг перед ее мысленным взором возник прежний Карл — тот, который легко взбегал по ступенькам каких-нибудь полчаса назад. В другой жизни они поужинали бы и сейчас смотрели кино, пили вино, обнявшись на диване. Обсудили бы его сегодняшнюю программу, а потом Шиобан рассказала, как движется ее работа со свадебными платьями. Кто-нибудь из них выгулял бы Розанну, и они заснули бы, согрев друг друга объятиями.
Так все и было бы, но в другой жизни. А в этой она, соскучившись без Карла, решила вспомнить, как они развлекались в Гленкое, нашла диктофон Рика и хохотала до слез, слушая шутки и бредовые идеи, что тогда рождались одна за другой. Голоса смолкли, но она не остановила пленку, потому что как раз готовила ужин и выпачкала руки. А потом… зазвучал бред. Она подумала, что это шутка Карла и Тамсин, — и перемотала пленку. Ей стало плохо, физически плохо, и она едва успела добежать до туалета, где ее вывернуло наизнанку. Она остужала лицо водой и долго боролась с яростью, но та в конце концов победила, и Шиобан на добрый час обезумела, круша все, что попадалось под руку. Вот она, ее нынешняя жизнь. Вот она, реальность, — Карл в дверях, с чемоданом, готовый покинуть их общий дом.
— Я тебе позвоню, — прошептал он.
— Нет, — возразила она. — Нет. Звонить не надо.
— Я тебе позвоню, — повторил Карл. Розанна вдруг спрыгнула с дивана и прошлепала к нему.
Карл присел на корточки, обнял ее, шепча что-то на прощанье, всхлипывая, содрогаясь от слез. Потом выпрямился, еще раз взглянул на Шиобан и вышел. Звук хлопнувшей двери эхом прокатился по разгромленной квартире.
Шиобан медленно повернулась, медленно прошла к окну. Она смотрела, как он открывает багажник старенького «эмбасси», кладет чемодан и обходит машину…
У дома он притормозил и поднял голову. Взгляды их встретились на один-единственный миг, и в глазах обоих стояла вселенская боль. Взвизгнув тормозами, «эмбасси» завернул за угол и покинул Альманак-роуд.
Шиобан присела, чтобы среди груд мусора на полу найти расческу; разгребла обломки пластмассы, подняла диванные подушки и вернула на место, заглянула под перевернутую елку, отшвырнула разбитые рамки от фотографий. Расческа нашлась в коридоре, куда она вывалила поднос с мелочевкой, — ковер блестел от разноцветных иностранных монеток, шпилек, ключей. Стащив с волос бархатную резинку, принялась яростно расчесывать, пока они не затрещали и не легли ровными прядями. Снова стянула волосы в хвост, пригладила обеими ладонями. Почти успокоилась.
Еще одна машина. Опять не он. Шиобан снова прошлась по комнате. Подонок. Наглое ирландское дерьмо. Дрянь. Дрянь дрянь дрянь дрянь. Она готова к встрече.
Шиобан заняла пост у окна. Высокий шатен и маленькая кудрявая девушка, счастливые, смеющиеся, вышли из нижней квартиры. Пятница.
Ну же, подонок, возвращайся. Вернись домой, негодяй.
Она барабанила пальцами по подоконнику. Вернись домой.
Наконец. Знакомое тарахтенье развалюхи «эм-басси». На глазах у Шиобан он затормозил, выискивая свободное место для парковки, не нашел — отлично! — сдал назад, закинув одну руку на спинку пассажирского сиденья и вывернув шею, плавно вписался между машинами, выстроившимися вдоль обочины, — водил он всегда прекрасно, — выдернул с заднего сиденья кейс, полиэтиленовый пакет — наверняка выпивка, — закрыл машину и зашагал по Альманак-роуд. Вы только поглядите на него, думала Шиобан, вы только поглядите. Кого он из себя строит? Член ходячий. Ага, скрылся. Сейчас скачет вверх по ступенькам. Дрянь.
Не отходя от окна, она ждала скрипа ключа в замке.
— Привет! Подонок.
Секундная тишина и голос из коридора:
— Черт побери. Что случилось? Шабби, ты где? Ты в порядке? Что тут творится? Почему мусор кругом? Шабби! Шаб-би! Вот черт. — На пороге гостиной под его ботинком хрустнула розовая стеклянная бусина. Он попятился и в ужасе покрутил головой: — Господи! Шабби, что случилось? — Осторожно ступая, двинулся к ней. — С тобой все в порядке? — Потянулся вперед, дотронулся…
Шиобан с ненавистью отшвырнула его руку:
— Убери от меня свои грязные лапы! Не смей ко мне прикасаться!
Он попятился.
— Господи, да что случилось?! Кто это сделал? Тебя кто-то обидел?
Шиобан горько хохотнула:
— Обидел? Можно и так сказать.
— Кто? Шабби, кто?!
— Ты, дерьма кусок. Ты!
— Я? — ошарашенно переспросил Карл. — Как это?
— Да, ты! А тебе бы больше понравилось, чтоб это был кто-то другой, верно? Тогда ты дал бы волю ярости, вызвал полицию, орал и матерился. Но винить некого. Дом разгромила я, а виноват в этом ты, подонок. — Шиобан отпихнула его с дороги и скрылась в спальне.
— О чем ты?.. Шабби, прошу тебя, объясни, в чем дело. — Карл последовал за ней. — В чем я виноват?
Она обернулась. Лицо пылало от гнева. Она медленно подняла глаза к потолку и ткнула пальцем вверх.
— Что?! — Карл начал выходить из себя.
Что происходит, в конце концов? Безумие какое-то. Целый день он только и мечтал о том, как вернется домой. Как назло, денек выдался хуже некуда, сплошная суматоха, проблема на проблеме. Но он видел свет в конце тоннеля; в конце тоннеля были Шиобан с Розанной и два дня блаженного отдыха, и уют, и телевизор, и кружка пива в пабе. Только не это.
— Что?! — прошипела Шиобан. — То! Интересуешься, в чем ты виноват? Вот в чем! Где ты трахался со своей грязной шлюшкой? В кабинете своего клуба?
Карл вздрогнул. Нет. Не может быть. Все что угодно, только не это. Мозги заработали как компьютер, просчитывая миллионы возможных ответов. Что делать?! Заплакать? Все отрицать? Признаться? Откуда она узнала, черт возьми? Оставил какую-нибудь улику дома? Исключено. Эта сука ей сказала, точно! Но зачем? Почему сейчас, когда прошло столько времени?
— Ну? Скажешь что-нибудь или так и будешь торчать столбом? Понял, о чем речь, верно? Надеюсь, отрицать не собираешься? Только попробуй — и я возненавижу тебя еще сильнее. — Шиобан скрестила руки на груди.
У Карла стянуло желудок и тошнота подступила к горлу. Тяжело опустившись на кровать, он хватал ртом воздух. Нужно выяснить, как она узнала…
— Шабби, господи, я… э-э… Кто тебе рассказал? — в отчаянии выдохнул он.
— Ты! Ты сам мне все рассказал. Ты, беспечное ничтожество. Подожди.
В гостиной захрустело стекло под ногами Шиобан. И он впервые понял значение затасканного штампа: мир рухнул. Понял, с тоскливой определенностью понял, что хуже с ним ничего случиться не могло.
Шиобан вернулась через несколько секунд с чем-то маленьким и серебристым. Диктофон Рика? Карл судорожно отматывал назад и прокручивал в памяти пленку, пока не нашел нужное место: безумная ночь в Гленкое, Рик и Шиобан пошли прогуляться, а он остался в бывшей часовне с Там-син. В ушах зазвучали слова Рика: «Отличная машина: пишет шесть часов подряд, и качество звука фантастическое». Шиобан нажала клавишу пуска. Голос Тамсин… звенящий от горькой обиды и алкоголя: «Думал, с Шери у тебя все шито-крыто, никто не заметил? За дураков нас держишь? Шери сама мне рассказала, со всеми гнусными подробностями. И про аборт не забыла — как от тебя залетела и избавилась от твоего ребенка…»
Карл до боли стиснул веки. Боже, как глупо. Как по-идиотски глупо.
— Все ясно? — Шиобан помахала у него перед носом диктофоном и швырнула на кровать. — Подонок. Убирайся вон. Сейчас же. Бери что тебе надо и выметайся. Завтра я уеду к маме, тогда и вернешься, я не стану жить под одной крышей с этой шлюхой. Я больше не хочу об этом говорить, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Никогда!
Всхлипнув, она выскочила из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.
Карл с минуту сидел неподвижно. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Желудок по-прежнему сводило, глаза готовы были лопнуть от слез, которым он не давал волю. И все же это происходит. С ним. Сейчас. Это не сон. Это кошмар, но кошмар реальный. Остановить. Любыми силами остановить!
Он бросился в гостиную. Шиобан сидела на диване — их новом диване, — устремив пустой взгляд перед собой и машинально обнимая Розанну. Карл опустился на колени, чтобы собрать осколки стекла и пластмассы.
— Оставь!
— Это опасно, — пробормотал он, — Розанна может пораниться.
— Я сама, — рявкнула Шиобан. — Я сама все уберу, как только ты уйдешь… Ты еще здесь? Уходи. — Она упорно смотрела мимо него.
— Шиобан… давай поговорим…
— Поговорим?! О чем нам с тобой говорить? Что мне прикажешь слушать? Мерзкие подробности? Лживые извинения? Боже, до чего ты жалок. Убирайся! Что бы ты ни сказал, ничего не изменишь.
— Нет, Шиобан! Нет! Прошу тебя, не делай этого. Я люблю тебя, я не могу без тебя. Я…
— Заткнись! Заткнись, ты мне противен. Я не шучу, Карл. Я не хочу с тобой говорить. Уходи.
Карл скривился; по щекам потекли слезы.
— Нет, Шабби, нет!!! — Он на коленях пополз к ней, обхватил ноги, всем телом вздрагивая от беззвучных рыданий. — Нет… нет! Я не уйду… это глупо… это была ошибка… она для меня ничто… Я дурак, Шабби… это слабость… безобразная ошибка. Прости меня, прости…
Зрелище распростертого у ее ног Карла пробило броню Шиобан, взорвало стену ледяной ненависти, которую она возвела вокруг себя.
— Я тебе верила! — Шиобан в голос зарыдала. — Верила, как… как… И спрашивала о ней-помнишь, в Шотландии? А ты? Сделал из меня дуру. Как ты мог?! Я все тебе рассказала о Рике. Все, до последней мелочи. Я была честна с тобой, почему ты не ответил мне тем же? Твое вранье — вот что хуже всего. Грязное, мерзкое вранье. Ты сделал ошибку, я сделала ошибку. Почему ты не признал свою? И почему… почему, Карл… почему ты так поступил? Да потому что я жирная, вот почему! «Ах, нет, Шиобан, ты прекрасна, я люблю тебя всякой!» Дерьмо! Ты мне врал. Ненавижу. Боже, как я тебя ненавижу. — Она задыхалась от рыданий.
Карл как безумный цеплялся за ее ноги.
— Прости. Прости. Прости. Господи, что я наделал.
— Разрушил все, вот что ты наделал, ублюдок. — Непривычное слово ядом обожгло губы. — Абсолютно все.
Оба на мгновение замерли — слившийся с ее ногами Карл и красная, с потемневшими от горя глазами Шиобан. Тревожный взгляд Розанны метался от одного к другому. Жалобно заскулив, собака ткнулась носом в макушку Карла. Он оторвал голову от коленей Шиобан, посмотрел на Розанну, поцеловал ее шелковистую морду и поймал взгляд Шиобан — в первый раз за этот страшный вечер. И понял, что надо делать.
Карл взял Шиобан за руку.
— Мы можем все исправить, Шабби. Нам хватит сил, уверен. Нам удастся выстоять. Кому-то не удается, но мы другие. Я на все готов ради этого, Шабби. Обещаю. Если хочешь, даже уеду на какое-то время, только не навсегда, прошу тебя, Шабби. Давай бороться. Нельзя позволить, чтобы все рухнуло из-за… из-за… такой глупости. Если сдадимся — не простим себе до конца дней. Пожалуйста, Шабби! — В его глазах стояла мольба. — Мы должны быть вместе, Шабби. Ты только представь: мы с тобой… и не вместе. Я где-то один… Ты где-то одна. Врозь. Это невозможно, Шабби… Ты можешь такое представить?
Нет. Она не могла. Мысль о том, что рядом не будет Карла, несла страх и боль. Но представить их снова вместе было еще труднее. Как ему верить? Он трахал соседку, сделал ей ребенка — неважно, что та не захотела рожать. Он лгал. Все время лгал. А она еще сравнивала его с Джорджем Вашингтоном, с человеком, не способным на ложь. А он обычный лжец. Сколько небылиц она наслушалась за эти годы? Остаться с ним? Превратиться в моральную калеку, не находить себе места, когда его нет дома? Раньше она жалела несчастных женщин, не доверяющих своим мужьям, — а теперь сама будет тайком выворачивать карманы, выпытывать, чем он занимался целый день, по минутам, принюхиваться к его одежде, распечатывать над паром подозрительные письма, висеть на параллельном телефоне и ежеминутно, ежесекундно искать подтверждений его любви? Нет. Уж лучше остаться одной. Шиобан отвернулась от напряженного взгляда Карла, выдернула руку и покачала головой:
— Нет. Все кончено. Карл взвыл.
— Нет! Нет! Прошу тебя, Шабби, не говори так. Ничего не кончено, ничего и никогда. Мы с тобой одно целое. Мы должны быть вместе, Шиобан, только вместе!
Мягко отстранив его руки, Шиобан поднялась с дивана.
— Я тебе больше не верю, Карл. Нельзя жить с тем, кому не веришь. А теперь… пожалуйста, очень прошу… собирайся и уходи. Если я тебе действительно дорога — уходи. Пожалуйста!
Очень медленно и тяжело Карл встал.
— Завтра, — сказал он. — Можно, я уйду завтра?
Шиобан непреклонно покачала головой. Поникший, сгорбленный, Карл поплелся в спальню, а она осталась в гостиной ждать и слушать, как открываются и закрываются дверцы шкафов, выезжают ящики комода, скрипит молния на чемодане. Звуки тоскливее трудно представить. Немые слезы струились по ее щекам.
Карл остановился в дверях, сгибаясь под тяжестью чемодана и горя. Шиобан хотелось спросить, куда он пойдет, но она себе запретила. Слишком нежно это прозвучало бы, слишком лично и… обыденно. На миг перед ее мысленным взором возник прежний Карл — тот, который легко взбегал по ступенькам каких-нибудь полчаса назад. В другой жизни они поужинали бы и сейчас смотрели кино, пили вино, обнявшись на диване. Обсудили бы его сегодняшнюю программу, а потом Шиобан рассказала, как движется ее работа со свадебными платьями. Кто-нибудь из них выгулял бы Розанну, и они заснули бы, согрев друг друга объятиями.
Так все и было бы, но в другой жизни. А в этой она, соскучившись без Карла, решила вспомнить, как они развлекались в Гленкое, нашла диктофон Рика и хохотала до слез, слушая шутки и бредовые идеи, что тогда рождались одна за другой. Голоса смолкли, но она не остановила пленку, потому что как раз готовила ужин и выпачкала руки. А потом… зазвучал бред. Она подумала, что это шутка Карла и Тамсин, — и перемотала пленку. Ей стало плохо, физически плохо, и она едва успела добежать до туалета, где ее вывернуло наизнанку. Она остужала лицо водой и долго боролась с яростью, но та в конце концов победила, и Шиобан на добрый час обезумела, круша все, что попадалось под руку. Вот она, ее нынешняя жизнь. Вот она, реальность, — Карл в дверях, с чемоданом, готовый покинуть их общий дом.
— Я тебе позвоню, — прошептал он.
— Нет, — возразила она. — Нет. Звонить не надо.
— Я тебе позвоню, — повторил Карл. Розанна вдруг спрыгнула с дивана и прошлепала к нему.
Карл присел на корточки, обнял ее, шепча что-то на прощанье, всхлипывая, содрогаясь от слез. Потом выпрямился, еще раз взглянул на Шиобан и вышел. Звук хлопнувшей двери эхом прокатился по разгромленной квартире.
Шиобан медленно повернулась, медленно прошла к окну. Она смотрела, как он открывает багажник старенького «эмбасси», кладет чемодан и обходит машину…
У дома он притормозил и поднял голову. Взгляды их встретились на один-единственный миг, и в глазах обоих стояла вселенская боль. Взвизгнув тормозами, «эмбасси» завернул за угол и покинул Альманак-роуд.
Глава двадцать четвертая
В тысячный раз за последние полчаса Ральф глянул на голую стену студии с единственным украшением в виде часов. Восемнадцать минут шестого. Скоро можно выходить. Собственно, можно прямо сейчас, чтобы не торопиться. Подумаешь, доберется до «Бэйсуотер» чуть раньше — погода отличная, подождет у метро. Мало ли, вдруг Джемм тоже выберется пораньше?
Он выключил радиоприемник, сунул в рюкзак, подхватил свитер и пальто со стула у обогревателя, где они грелись целый день, оделся, выключил свет и вышел из студии.
Коридор с белыми бетонными стенами был промозгл и полон звуков — клекота швейных машинок, приглушенного магнитофонного джаза из соседней с его студией швейной мастерской. Прыгая через две ступеньки, Ральф проскочил лестницу, затем темный внутренний дворик, миновал Мюррея — как всегда безмолвного и недвижного охранника — и вылетел на вечно шумную Кэйбл-стрит.
Еще один бесплодный день. Еще один бесплодный день канул в вечность. Даже кисть в руки не взял. Сначала битый час ходил из угла в угол, набираясь храбрости для звонка. А когда дошел до телефона-автомата в конце коридора и поговорил-таки с Джемм, работа вылетела из головы окончательно. Весь день он метался по студии и считал минуты. Что делать, черт побери, что же делать? Дружба и любовь рвали его на части.
Смит, задница ты тупая, трахальщик хренов, чтоб тебе провалиться. Какого черта ты все мне рассказал? Кто тебя за язык тянул? Ха! В том-то весь парадокс. Смит рассказал Ральфу, потому что Ральф — его лучший друг. Кому ж и рассказывать, если не Ральфу? А Ральф, с тех пор как в квартире появилась Джемм, напрочь забыл об этом немаловажном факте. Для него Смит из лучшего друга превратился в соперника, противника. Смит стоял на пути к счастью, и Ральф перестал видеть в нем друга. Сейчас его жег стыд, но куда сильнее жгла злость на Смита за ту лавину ребяческой радости, которую тот обрушил на его голову по возвращении из своего «конструктивного» отдыха.
Смит был сам не свой с того момента, как появился на пороге квартиры в воскресенье вечером, — орал, раздражался по любому поводу, размахивал руками и без умолку поносил «этих идиотов», своих коллег. Однако как только за Джемм закрылась дверь ванной, он с видом заговорщика повернулся к Ральфу и выдохнул со счастливой ухмылкой от уха до уха:
— Случилось!
— Что случилось?
— Наконец, наконец! — продолжал шепотом вопить Смит, игнорируя недоумение на лице друга. — Я знал. Я всегда говорил, что так и будет! — Он наградил Ральфа дружеским щипком и улыбкой Чеширского кота.
— Ради бога, что? О чем речь, черт тебя дери?
— Ясное дело, о Шери! Шери! — Он как лунатик качался взад-вперед. — Ma Cheri amour!
— Что? Да говори же.
— Ну что тебе сказать… Мое долготерпение было вознаграждено. Мне, как говорится, воздалось. Сегодня вечером судьба свела меня с великолепной мисс Диксон на выходе из станции «Слоун-сквер». Так-то вот! Мы вместе дошли до остановки, вместе ждали автобуса… и мы 6олтали! Представляешь? Я просто болтал. Не хуже тебя. — Он поиграл бровями, изображая лениво-небрежную мину Ральфа, и тут же вновь расплылся в идиотской улыбке. — Нет, ты можешь поверить? Я и Шери. Болтаем! Ей-богу, я не заикался, не мычал, не корчил дикие рожи, ничего не ронял и не разбивал, не потел и не спотыкался. Мы! Просто! Болтали! Ха! И Шери… Шери всего лишь в каких-нибудь триста восемьдесят пять раз красивее, когда общается с тобой, чем когда мелькает мимо. Господи. Это было потрясающе. Ладно. Торчим мы целую вечность на остановке, болтаем, как я уже говорил… а потом я предлагаю заскочить в «Ориэль», погреться, выпить чего-нибудь и заказать такси. Как тебе такой поворот? И Шери соглашается!! В «Ориэле» я спрашиваю, что она будет пить, а она… ты только послушай… она заказывает бутылку белого вина! Если бы пошла просто из вежливости — заказала бы томатный сок или еще какую-нибудь ерунду в этом роде, верно? Ох и хороша же она! Просто ангел! Знаю, знаю, ты считаешь ее высокомерной и все такое, но это не так, Ральф, поверь мне. Боже, как она прекрасна! Божественно прекрасна. В жизни не видел такой кожи. А руки? Это же совершенство. А волосы? Они похожи на… на…
Ральф потерял дар речи. Втянув в себя воздух, на миг прикрыл глаза, пытаясь усмирить волну счастья и ужаса. Смит все еще любит Шери! Несмотря на Джемм, несмотря… ни на что. Потрясающая новость. Жуткая новость. Бедняжка Джемм. Она такого не заслужила. Как бы ни мечтал он о разрыве между Джемм и Смитом, как бы ни хотел, чтобы она принадлежала ему, таких страданий Джемм он не желал.
— Черт побери, Смит! Я думал, все это в прошлом. Я был уверен, что ты выбросил из головы свою безумную страсть.
— Я и сам думал, что все кончено, но сегодня увидел ее и… о боже. Она прекрасна, Ральф. И теперь я могу с ней разговаривать, представляешь?! Я могу разговаривать с Шери.
— Представляю. А как же Джемм? С Джемм ты тоже запросто можешь разговаривать. Трудно найти человека, с которым было бы так легко разговаривать, как с Джемм.
— Да-да, конечно, я знаю. Но Джемм — это Джемм, а Шери — это… Шери — совсем другое дело.
— Что — Шери? Что такое Шери? Ты сам-то соображаешь, что творишь, Смит?
— Ладно, ладно, не кипятись. Нет! Не соображаю! — Смит уронил голову на руки. — А еще друг. Поливает дерьмом…
— Никого я дерьмом не поливаю, Смит. Однако хотелось бы напомнить, что у тебя есть девушка. Не забыл, нет? Джемм зовут. Чудная, верная, любящая, добрая Джемм. Господи… — Он с отвращением затряс головой. — Черт с тобой, давай до конца, что там у вас дальше случилось.
Смит оживился, поднял голову.
— Сидим, значит, в «Ориэле», болтаем, пьем вино — знакомимся, одним словом. И Шери начинает мне рассказывать о себе. Все-все! О том, что она меняла возлюбленных, но теперь порвала со всеми, потому что решила… ты слушай, слушай!., потому что решила дождаться своего единственного! Ну не чудо ли? Иного не дано, Ральф, — это должен быть только я! Я ждал пять лет, я пять лет мечтал об этой женщине, я о ней грезил, я даже… Если хочешь знать, она у меня перед глазами стояла, даже когда я был в постели с Джемм…
Ральф скривился:
— Ну ты и скотина.
— Джемм — часть небесного плана. Она отвлекла мои мысли от Шери достаточно надолго, чтобы мой пыл слегка притух и в нужный момент я оказался на высоте. Понимаешь? Все складывается. Это судьба.
Он выключил радиоприемник, сунул в рюкзак, подхватил свитер и пальто со стула у обогревателя, где они грелись целый день, оделся, выключил свет и вышел из студии.
Коридор с белыми бетонными стенами был промозгл и полон звуков — клекота швейных машинок, приглушенного магнитофонного джаза из соседней с его студией швейной мастерской. Прыгая через две ступеньки, Ральф проскочил лестницу, затем темный внутренний дворик, миновал Мюррея — как всегда безмолвного и недвижного охранника — и вылетел на вечно шумную Кэйбл-стрит.
Еще один бесплодный день. Еще один бесплодный день канул в вечность. Даже кисть в руки не взял. Сначала битый час ходил из угла в угол, набираясь храбрости для звонка. А когда дошел до телефона-автомата в конце коридора и поговорил-таки с Джемм, работа вылетела из головы окончательно. Весь день он метался по студии и считал минуты. Что делать, черт побери, что же делать? Дружба и любовь рвали его на части.
Смит, задница ты тупая, трахальщик хренов, чтоб тебе провалиться. Какого черта ты все мне рассказал? Кто тебя за язык тянул? Ха! В том-то весь парадокс. Смит рассказал Ральфу, потому что Ральф — его лучший друг. Кому ж и рассказывать, если не Ральфу? А Ральф, с тех пор как в квартире появилась Джемм, напрочь забыл об этом немаловажном факте. Для него Смит из лучшего друга превратился в соперника, противника. Смит стоял на пути к счастью, и Ральф перестал видеть в нем друга. Сейчас его жег стыд, но куда сильнее жгла злость на Смита за ту лавину ребяческой радости, которую тот обрушил на его голову по возвращении из своего «конструктивного» отдыха.
Смит был сам не свой с того момента, как появился на пороге квартиры в воскресенье вечером, — орал, раздражался по любому поводу, размахивал руками и без умолку поносил «этих идиотов», своих коллег. Однако как только за Джемм закрылась дверь ванной, он с видом заговорщика повернулся к Ральфу и выдохнул со счастливой ухмылкой от уха до уха:
— Случилось!
— Что случилось?
— Наконец, наконец! — продолжал шепотом вопить Смит, игнорируя недоумение на лице друга. — Я знал. Я всегда говорил, что так и будет! — Он наградил Ральфа дружеским щипком и улыбкой Чеширского кота.
— Ради бога, что? О чем речь, черт тебя дери?
— Ясное дело, о Шери! Шери! — Он как лунатик качался взад-вперед. — Ma Cheri amour!
— Что? Да говори же.
— Ну что тебе сказать… Мое долготерпение было вознаграждено. Мне, как говорится, воздалось. Сегодня вечером судьба свела меня с великолепной мисс Диксон на выходе из станции «Слоун-сквер». Так-то вот! Мы вместе дошли до остановки, вместе ждали автобуса… и мы 6олтали! Представляешь? Я просто болтал. Не хуже тебя. — Он поиграл бровями, изображая лениво-небрежную мину Ральфа, и тут же вновь расплылся в идиотской улыбке. — Нет, ты можешь поверить? Я и Шери. Болтаем! Ей-богу, я не заикался, не мычал, не корчил дикие рожи, ничего не ронял и не разбивал, не потел и не спотыкался. Мы! Просто! Болтали! Ха! И Шери… Шери всего лишь в каких-нибудь триста восемьдесят пять раз красивее, когда общается с тобой, чем когда мелькает мимо. Господи. Это было потрясающе. Ладно. Торчим мы целую вечность на остановке, болтаем, как я уже говорил… а потом я предлагаю заскочить в «Ориэль», погреться, выпить чего-нибудь и заказать такси. Как тебе такой поворот? И Шери соглашается!! В «Ориэле» я спрашиваю, что она будет пить, а она… ты только послушай… она заказывает бутылку белого вина! Если бы пошла просто из вежливости — заказала бы томатный сок или еще какую-нибудь ерунду в этом роде, верно? Ох и хороша же она! Просто ангел! Знаю, знаю, ты считаешь ее высокомерной и все такое, но это не так, Ральф, поверь мне. Боже, как она прекрасна! Божественно прекрасна. В жизни не видел такой кожи. А руки? Это же совершенство. А волосы? Они похожи на… на…
Ральф потерял дар речи. Втянув в себя воздух, на миг прикрыл глаза, пытаясь усмирить волну счастья и ужаса. Смит все еще любит Шери! Несмотря на Джемм, несмотря… ни на что. Потрясающая новость. Жуткая новость. Бедняжка Джемм. Она такого не заслужила. Как бы ни мечтал он о разрыве между Джемм и Смитом, как бы ни хотел, чтобы она принадлежала ему, таких страданий Джемм он не желал.
— Черт побери, Смит! Я думал, все это в прошлом. Я был уверен, что ты выбросил из головы свою безумную страсть.
— Я и сам думал, что все кончено, но сегодня увидел ее и… о боже. Она прекрасна, Ральф. И теперь я могу с ней разговаривать, представляешь?! Я могу разговаривать с Шери.
— Представляю. А как же Джемм? С Джемм ты тоже запросто можешь разговаривать. Трудно найти человека, с которым было бы так легко разговаривать, как с Джемм.
— Да-да, конечно, я знаю. Но Джемм — это Джемм, а Шери — это… Шери — совсем другое дело.
— Что — Шери? Что такое Шери? Ты сам-то соображаешь, что творишь, Смит?
— Ладно, ладно, не кипятись. Нет! Не соображаю! — Смит уронил голову на руки. — А еще друг. Поливает дерьмом…
— Никого я дерьмом не поливаю, Смит. Однако хотелось бы напомнить, что у тебя есть девушка. Не забыл, нет? Джемм зовут. Чудная, верная, любящая, добрая Джемм. Господи… — Он с отвращением затряс головой. — Черт с тобой, давай до конца, что там у вас дальше случилось.
Смит оживился, поднял голову.
— Сидим, значит, в «Ориэле», болтаем, пьем вино — знакомимся, одним словом. И Шери начинает мне рассказывать о себе. Все-все! О том, что она меняла возлюбленных, но теперь порвала со всеми, потому что решила… ты слушай, слушай!., потому что решила дождаться своего единственного! Ну не чудо ли? Иного не дано, Ральф, — это должен быть только я! Я ждал пять лет, я пять лет мечтал об этой женщине, я о ней грезил, я даже… Если хочешь знать, она у меня перед глазами стояла, даже когда я был в постели с Джемм…
Ральф скривился:
— Ну ты и скотина.
— Джемм — часть небесного плана. Она отвлекла мои мысли от Шери достаточно надолго, чтобы мой пыл слегка притух и в нужный момент я оказался на высоте. Понимаешь? Все складывается. Это судьба.