Страница:
Тамсин не нашлась с ответом.
— Похоже, беседа не заладилась, — добавил Карл. — Пойду-ка я спать. Очень сожалею, что мы с тобой… слегка повздорили. Перебрали, наверное, да и ночь была длинной. Не возражаешь утром начать с нуля?
Хмуро уставившись в пол, Тамсин пожала плечами.
Карл протянул ей руку; она пожала ее с вялым безразличием.
— Будь что будет, Тамсин. Выкинь все из головы и как следует выспись.
В сопровождении Розанны, все это время проспавшей у камина, Карл поднялся к себе, а Тамсин свернулась калачиком на диване с твердым намерением выплакать глаза от обиды и тревоги. Однако алкоголь и кокаин взяли свое, и уже через минуту она провалилась в сон.
Тамсин не слышала возвращения Рика с Шиобан и не проснулась, даже когда Рик поднял ее с дивана и отнес в их комнату.
Одна за другой погасли лампы, зашумела вода в туалетах, скрипнули половицы, и дом затих.
Весь затих — если не считать легкого шелеста ленты в позабытом на камине, усердно работающем магнитофоне.
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
— Похоже, беседа не заладилась, — добавил Карл. — Пойду-ка я спать. Очень сожалею, что мы с тобой… слегка повздорили. Перебрали, наверное, да и ночь была длинной. Не возражаешь утром начать с нуля?
Хмуро уставившись в пол, Тамсин пожала плечами.
Карл протянул ей руку; она пожала ее с вялым безразличием.
— Будь что будет, Тамсин. Выкинь все из головы и как следует выспись.
В сопровождении Розанны, все это время проспавшей у камина, Карл поднялся к себе, а Тамсин свернулась калачиком на диване с твердым намерением выплакать глаза от обиды и тревоги. Однако алкоголь и кокаин взяли свое, и уже через минуту она провалилась в сон.
Тамсин не слышала возвращения Рика с Шиобан и не проснулась, даже когда Рик поднял ее с дивана и отнес в их комнату.
Одна за другой погасли лампы, зашумела вода в туалетах, скрипнули половицы, и дом затих.
Весь затих — если не считать легкого шелеста ленты в позабытом на камине, усердно работающем магнитофоне.
Глава шестнадцатая
Ральф проснулся в холодном поту, вынырнув из очередного тревожного сна. Странное дело: кошмары ему снились редко, спал он всегда глубоко и безмятежно. Попробовал вспомнить детали — не вышло, но что-то же его разбудило? Будильник? Точно, оживший радиобудильник плевался музыкой из другого конца спальни. Какого черта?.. Вот скотство, сам ведь поставил на… полвосьмого? Спятил. Ральф выдернул из-под головы жидкую подушку и накрыл ухо в попытке избавиться от треклятой музыки, а заодно и от пронырливого солнечного луча, который нашел щелку между шторами. Спросонья не распознав мелодию, он только сейчас, когда сон нехотя уполз, разобрал знакомые слова песни: «Сказал бы, что люблю, да только ни к чему. Хотел бы с Джесси быть, да только…»
Ну ни хрена себе. Ральф стащил подушку, приподнялся на руках и сел, мотая головой. В полвосьмого утра он на все сто согласен с Риком Спрингфилдом — денек начинался отвратно.
С трудом отказавшись от уютного тепла пледа, Ральф поплелся к радио. Где выключается эта хреновина? Он выдернул вилку из розетки и посидел немного на корточках, вслушиваясь в блаженную тишину.
Что происходит? Раз в жизни включил будильник, и тот разбудил его песенкой «Джесси»! Определенно кто-то там, наверху, озаботился его судьбой.
Что его, собственно, дернуло просыпаться в такую рань? Ах да, конечно, — студия! Сегодня он намерен отправиться в студию. А зачем? Вспомнил о призвании художника? Просто захотелось? Не сказал бы. Джемм… Джемм посоветовала. Так и есть, Джемм посоветовала пойти в студию.
Он и пообещал — чего не ляпнешь, чтобы доставить ей радость. Так и сказал — ты, мол, права. Завтра же и пойду, с утра пораньше.
— Только не ради меня, — предупредила Джемм. — Ты пойдешь ради самого себя. Обещаешь?
— Обещаю.
Вот и сидит теперь на полу в дикую рань пятницы — замерзший, обалдевший, невыспавшийся — и изумляется сам себе до чертиков. «Для себя? Да нет, я делаю это для тебя, Джемм, чтобы ты мной гордилась, чтобы подстегнуть твой интерес ко мне».
Почему бы не стать ее протеже, раз ей так хочется; почему не изобразить страдающего художника, если это повернет ее лицом к Ральфу, спиной к Смиту? Кто такой Смит? По сути — всего лишь клерк, чопорный зануда.
Ральф поднялся, прошел к окну и раздвинул шторы. Вспомнив наконец, кому обязан ранним подъемом, он был готов по-новому встретить новый день. И какой чудесный день! Повезло с погодой. Возьмет велосипед и прокатится до студии — проветрит легкие, как говаривала мать.
Он выудил спортивные трусы из груды одежды на полу, натянул и протопал по коридору к туалету, напевая под нос песенку про Джесси.
— Не знала, что ты из фанатов Рика Спрингфилда.
— Чт-то? — Ральф от неожиданности дернулся. Из спальни Смита появилась Джемм в старой футболке соседа, едва прикрывающей… надо думать, трусики. Кудри взлохмачены, лицо со сна розовое, губы припухли. Мультяшный мышонок, да и только.
— Ну? — Джемм зевнула. — И как тебе подъем в половине восьмого? Жуть, верно?
Не такая уж и жуть, если можешь полюбоваться заспанной Джемм в футболке, обтягивающей груди и дразнящей обещаниями всяческих «если». К примеру, если Джемм самый чуток нагнется — ему откроется пара сантиметров ее груди, а если… если вздумает потянуться со сна, то подол футболки поползет вверх и… о-о-о боже. Ральф отвел взгляд от ее ног.
— Мрак, — согласился он.
— Так и знала, что тебе не помешает моральная поддержка, вот и встала раньше времени. Оцени усилия.
— Господи, Джемм, зачем? Это вовсе не обязательно, но мне приятно. Очень мило с твоей стороны.
Встала раньше ради него!!! Вылезла из постели Смита — ради него! Ура!
— Пойдешь в ванную?
— Нет, ты первый. А я ради такого случая приготовлю завтрак. Только на минутку заскочу в туалет.
— Да-да, конечно, я подожду.
Ральф посторонился. Джемм шмыгнула в туалет, мимолетно задев его грудью. Приятелю в трусах хватило, чтобы ожить и беззастенчиво высунуть нос в ширинку. Черт. Ральф спешно вернул его на место, застегнул пуговицу и застыл в позе футболиста перед штрафным.
— Твоя очередь.
Джемм ускользнула на кухню. Ральф проводил взглядом маленькую фигурку в футболке, край которой подрагивал при каждом шаге в миллиметре от… У-уф! Выдохнув наконец в первый раз с того момента, как Джемм протиснулась мимо, Ральф закрыл за собой дверь ванной.
До чего же приятно представлять, как Джемм в коротенькой футболочке возится на кухне с его завтраком. Ральф весело улыбнулся. Его акции растут день ото дня. Прошло уже две недели с безумного вечера обжорства перцами чили, и Ральф успел за это время понять, что его тяга к Джемм — больше, чем страсть, зависть или ревность. Это любовь, и он не собирался упускать свой шанс. Такое чувство не должно просочиться как песок сквозь пальцы. А значит — нужно действовать медленно и осторожно.
Следуя внезапно пробудившемуся интересу к делам Смита, начиная с проблем на работе и заканчивая отдыхом по выходным, Ральф исподтишка выведывал, когда того не будет дома, а сам готовился к общению наедине с Джемм. Купил пару новых рубашек и даже выстирал джинсы, полгода дожидавшиеся этого праздника. Он стал постоянным покупателем на Норткоут-роуд, откуда приносил домой цветы — пионы, разумеется, — и регулярно подгадывал к ее приходу картину «Ральф, любовно составляющий букет для Джемм». Даже несколько раз собственноручно готовил ужин, а на почве пристрастия к острому между ними сложилось нечто вроде тайного сговора.
«Не пропусти ресторанчик в Эрлсфилд (Бэйсуотер, Брик-лейн). Ничего острее их блюд не пробовала». Или: «Представляешь, в Асде теперь тоже продают „тайских птичек“!» Ральфу как-то удалось раздобыть на Норткоут-роуд семена перца чили, которые они вместе с Джемм торжественно посадили, по очереди поливали и, как новоиспеченные родители, переживали за каждый проклюнувшийся росток.
Прогресс был налицо, и развитие событий радовало Ральфа, поскольку не только сближало его с Джемм, но и убирало с дороги Смита — любителя пресного печеночного паштета и всякой сливочной гадости с миндалем. Мелочь, конечно, но для Ральфа — весьма действенное приспособление для расшатывания фундамента фальшивого родства Смита и Джемм. Словом, все шло хорошо. И вдруг на тебе — всплыла проблема искусства.
Джемм подняла ее вчера вечером, за поливкой ростков чили.
— Не надумал взяться за кисть, Ральф?
— Зачем? — отозвался он рассеянно, решив, что речь идет о покраске стен в гостиной.
— То есть как? Кисть. Холст. Студия. Ты — художник, — громко и внятно произнесла Джемм, как будто обращалась к недоумку из специнтерната.
— Нет. А что, должен?
— Ты никому ничего не должен, мне просто показалось, что это случилось.
— Почему?
— Не знаю. Ты изменился, стал более… более целеустремленным, что ли. Более живым. Я даже гадала, не встретил ли ты кого, — добавила она, игриво ткнув Ральфа пальцем в ребра.
— Никого я не «встретил»! — рассмеялся Ральф, вернув ей тычок. — У меня уже есть подружка, не забыла?
— Ах да! Прелестная Клаудия. — Налет сарказма в голосе Джемм удивил и обрадовал Ральфа.
— Что ты имеешь против Клаудии, интересно? — Ничего… — Джемм сделала глубокий вдох, — кроме того, что ты с ней не счастлив и заслуживаешь, на мой взгляд, лучшего. — Джемм сконфуженно ковыряла пальцем влажную землю в пластиковых горшках с ростками.
— Да благословит тебя Господь, Джемайма! Я никак не рассчитывал на такую заботу. — Ральф ерничал, а сердце неслось со скоростью лидера «Формулы-1». Дождался! Она думает о нем, думает. — И кто же, по-твоему, мне подойдет больше? — поинтересовался он и вздернул бровь, продолжая изображать шута.
— Откуда мне знать? Та, с которой тебе будет хорошо; та, которая оценит такого отличного парня, вместо того чтобы ныть целыми днями; та, которая вдохновит на любимое дело, вместо того чтобы обходиться как… как… с безголовым жиголо, вот!
Ральф зашелся в хохоте:
— Жиголо безголовый! А ведь ты права, именно так она меня и воспринимает. Жиголо! Ха-ха-ха!
— Нет, Ральф, я серьезно. В мире отчаянно не хватает хороших ребят, а ты тратишь время на Клаудию. Поверь мне, сотни, тысячи милых, славных девушек будут счастливы с тобой подружиться, а ты забудешь о своих комплексах и займешься наконец тем, что тебе действительно дано. Искусством. Уверена в этом, — добавила Джемм, захлопнула дверцу сушильного шкафа, где подрастали чили, и направилась в кухню. — Девицы вроде твоей Клаудии действуют мне на нервы — они порочат весь женский пол. Отправь-ка ты ее в отставку, Ральф, и начинай опять рисовать.
— Лучше я начну рисовать и проверю, надо ли давать Клаудии отставку.
— Не можешь жить без секса?
— Да уж, отрицать бесполезно, я по этой части прожорлив.
Джемм сунула пульверизатор для поливки под раковину.
— Не хотелось бы, чтобы ты возвращался к холсту только потому, что я попросила, но если созрел, по-моему, стоит попробовать. Хотя бы разок в неделю. Втянешься, вот увидишь. В жизни все так: чем дольше что-то откладываешь, тем труднее потом браться… — Она помолчала. — Давай, Ральф, не откладывай. Завтра же и начинай. Поднимись пораньше и поезжай в студию. Если даже ничего не напишешь, если даже на пороге развернешься и уйдешь, все равно первый шаг будет сделан. Ты вырвешься из замкнутого круга ничегонеделания. Согласен?
— Ладно. — Он сделал вид, что сдался под ее напором. — Ладно. Одна деталь: что ты подразумеваешь под словом «рано»?
— Не будем мелочиться. Семь часов.
— Никогда. Восемь.
— Половина восьмого, и ни секундой позже.
— Кошмар. Ладно, договорились, хотя это садизм. Сама ведь не встаешь в такую рань.
Джемм улыбнулась:
— Тебе понравится, обещаю. Ты будешь гордиться собой.
После чего наступил момент, до боли знакомый Ральфу, — в замке заскрипел ключ Смита, лицо Джемм осветилось счастливой улыбкой, и она упорхнула прочь. Прочь от Ральфа, в объятия к Смиту.
Зато сейчас, пусть на несколько минут, пока Смит спит, она вновь принадлежит Ральфу, она готовит ему завтрак (а Смиту, между прочим, никогда не готовила), суетясь на кухне в подобии какой-то одежонки. Чтобы не упустить драгоценных минут, он на скорую руку принял душ, быстро, но по возможности аккуратно оделся в свежую одежду, брызнул своим шикарным лосьоном после бритья (память от предшественницы Клаудии), взъерошил «ежик» и отправился к Джемм.
Джемм вылавливала из консервной банки последние фасолины.
— Терпеть не могу, когда что-то остается, — объяснила она. — Жалко. Такое ощущение, словно их предали. Так… сейчас подогреем. Стол накроешь, пока я закончу с самой ответственной процедурой?
Накинув фартук, она завязала тесемки на спине — футболка чуть приподнялась… э-эх, опять на дюйм недотянуло. Разве что ей придется полезть за чем-нибудь в верхний шкафчик… за горчицей, к примеру, или за кетчупом…
— Кетчуп не подашь, Джемм? Он в шкафчике у тебя над головой.
Ральф затаил дыхание; футболка Смита все утро упорно, будто нянька-ханжа, прикрывала бедра Джемм, но теперь-то… Даже ее ослиному упрямству не устоять против упражнения по извлеканию кетчупа.
Джемм приподнялась на цыпочках, спина ее напряглась, рука начала путь к шкафчику, футболка дрогнула и поехала вверх… на миллиметр… на два… на три. Есть! Почти! Господи, еще чуть-чуть … Ральф замер. Ну же… Черт! Черт! Пока одна рука Джемм шарила на полке, вторая вцепилась сзади в подол и натянула футболку на бедра. Так не бывает! Ральф не желал верить собственным глазам.
— Держи. — Джемм, в счастливом неведении о разочаровании Ральфа, протянула ему бутылку.
Так-то вот, приятель. Взгляни правде в глаза: не светит тебе насладиться зрелищем голой Джемм. Но господи, как хочется увидеть. Если попка у нее хоть капельку похожа на гладкие, упругие бедра… он должен эту попку увидеть.
— Ой, прости, забыл. А горчицу? — Ральф с виноватой миной кивнул на тот же шкафчик.
Беззлобно фыркнув, Джемм опять поднялась на цыпочки. Горчица стояла гораздо дальше, у самой стенки, так что, не опершись второй рукой на стол, не дотянуться. Попалась! Ральф не сводил жадного взгляда с ее бедер: так… так… так! Есть! Во рту у него пересохло. О-о… прекрасная, роскошная, шелковая, кругленькая…
— Надеюсь, ты на мою задницу не смотришь, Ральф Маклири! — Джемм развернулась к нему с банкой горчицы в руке.
— Кто, я?! — хрипло каркнул Ральф.
— Кто же еще? Держи. Приятного аппетита. Ральф, по мере сил изображавший невинного младенца, протянул за горчицей дрожащую руку, сжал пальцы и… промахнулся. Банка ударилась о пол и, расколовшись, заляпала голые ноги Джемм грязно-желтой кашей.
— Господи, прости, Джемм! — Ральф бросился за рулоном бумажных полотенец, отмотал с полмили, скомкал и сунул под воду. — Сейчас все вытру, только не сердись. Вот, видишь… — он уже стоял перед Джемм на четвереньках, — вытирается!
— С чего бы ей не вытираться? Это всего лишь горчица, а не креозот.
Затаив дыхание, Ральф двумя пальцами придерживал крохотную, все равно что детскую, ступню.
— Все! Почти. — Его ладонь скользнула вверх по лодыжке; тело одеревенело от близости к… подолу футболки, щеки обожгло, и даже язык, казалось, распух от желания пройтись по обнаженной коже, слизывая жгучую массу. — Подожди.
Он оторвал второе полотенце, осторожно протер каждый пальчик, двинулся вверх, к лодыжке, добрался до колена. Какая жалость… все стер, ничего нет… о-о-о, вот еще!
— О-о-о, — счастливо выдохнул Ральф. — Вот еще.
Обернув палец бумагой, он принялся по очереди стирать каждую из микроскопических желтых капелек. Затекшие от сидения на корточках ноги подвели, Ральф покачнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно ухватился за бедро Джемм. Боже, какие ножки. Теплые, бархатные. Милые, милые ножки. Джемм даже не вздрогнула — просто стояла и смотрела на него сверху вниз.
— Спасибо, Ральф. Ты так аккуратен.
— Теперь точно все, — прохрипел он, выпрямляясь медленно, очень медленно, как можно медленнее. И как можно ближе к ней; едва не касаясь носом одного из холмиков под футболкой.
Она не шелохнулась.
— Спасибо.
Он не шелохнулся.
— Всегда рад помочь.
— Сосиски придется есть без горчицы.
— Похоже на то.
Никто и не подумал вернуться к прерванным неуклюжей банкой делам; так оба и стояли целую вечность… впрочем, наверное, и минуты не прошло.
— Ральф?
— Джемм?
— Помнишь мои вчерашние слова о том, что ты замечательный парень и достоин лучшего?
Ральф даже моргнуть боялся, а на ногах, похоже, его держала исключительно сила магнитного притяжения Джемм. Исчезни она сейчас из кухни — и он безвольной грудой свалится на пол.
— Д-да? — выдохнул он наконец. ЧТО здесь сейчас произойдет?
— Я просто хотела сказать… о черт! — С перекошенным от ужаса лицом Джемм отпрыгнула к плите. — Черт! Твоя яичница! — Столкнув сковороду с горелки, она распахнула окно над раковиной.
Кухня была полна сизого угара; на сковороде стыдливо корчились обгорелые останки яичницы. Джемм расхохоталась:
— Вот растяпа!
— Ну и бог с ней. Консервированная фасоль — хит сезона. Плюнь на яичницу. Продолжай. Ты хотела сказать…
— Ах да. Я хотела ска…
Душераздирающий, немыслимой высоты и мощи вой, идущий откуда-то из глубин дома, оборвал ее на полуслове.
— Что за черт? — проорал Ральф.
На пороге кухни нарисовался Смит в зеленом махровом халате, с заспанной физиономией и шевелюрой в стиле «дикобраз».
— В чем дело? — завопил он злобно. — Почему пожарная сигнализация сработала?
— Сигнализация! Боже… Это я спалила яичницу. Смит, подуй туда! Подуй же, быстрее!
Все трое вывалились в коридор. Смит забрался на стул и дул на сигнализацию, рукавом разгоняя остатки дыма.
— На кой черт ты яичницу готовила?
— Ральфу… На завтрак, — непонятно зачем добавила Джемм.
Смит дул и махал рукавом до тех пор, пока вой наконец не утих.
— Бедлам, — заявил он, слезая со стула.
— Прости, милый. — Джемм протянула к нему руку. — Одно хорошо: теперь мы точно знаем, что эта штука работает.
— Ну-ну, — брюзгливо буркнул Смит. — Ладно уж, все равно пора было вставать. Надеюсь, мне тоже найдется чем позавтракать?
Джемм улыбнулась:
— Конечно. Раз-два — и готово!
Смит отправился в ванную, а Ральф с Джемм вернулись на кухню, где она тут же приклеилась к плите — выключила газ под изувеченной фасолью, разбила яйца в чистую сковороду.
— Джемм… — Ральф выкладывал на стол ножи и вилки. — Ты мне что-то хотела сказать.
— Потом. — Она даже не обернулась.
Потом. Потом? Через каких-нибудь… раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ДЕСЯТЬ! Через десять часов?! Ждать десять часов… Он не выдержит.
— Может, хотя бы намекнешь?
— Господи, Ральф! Да ерунда это. Потом, ладно?
— Ладно, — согласился он и со вздохом уселся за стол.
Завтрак был подан, как только на кухне появился Смит.
— Прошу. Хорошее начало дня для хороших мужчин! — объявила Джемм, расставляя перед ними тарелки с яичницей, сосисками, грибами и толстенными, истекающими маслом тостами.
— Ты ангел, Джемм, ты святая, ты самая лучшая, ты совершенство! — Учитывая обстоятельства, Ральф позволил себе осыпать Джемм комплиментами в превосходных степенях без риска вызвать ревность или подозрения (путь к сердцу мужчины и все такое), и Джемм, к сожалению, приняла дифирамбы в чистом виде, не уловив подтекста, в ответ одарив благодарного «клиента» счастливой улыбкой.
Неудовлетворенное желание, подстегнутое неожиданно эротичной атмосферой этого утра, странным образом переключилось на еду: Ральф набросился на завтрак с жадностью перезимовавшего медведя, в два присеста уписав гигантскую порцию. Смит и Джемм ворковали, их ноги флиртовали под столом, и Ральф предпочел побыстрее убраться. Сунул в рюкзак радиоприемник, горсть мини-батончиков «Марс» и свитер, сцапал без спросу велосипед Смита и шлем — и покатил по дорожке. Джемм со Смитом махали ему вслед из окна, обнявшись и сияя улыбками гордых родителей. Родителей? Тошнотворное сравнение вмиг развеяло чувственную ауру утра.
Ну ни хрена себе. Ральф стащил подушку, приподнялся на руках и сел, мотая головой. В полвосьмого утра он на все сто согласен с Риком Спрингфилдом — денек начинался отвратно.
С трудом отказавшись от уютного тепла пледа, Ральф поплелся к радио. Где выключается эта хреновина? Он выдернул вилку из розетки и посидел немного на корточках, вслушиваясь в блаженную тишину.
Что происходит? Раз в жизни включил будильник, и тот разбудил его песенкой «Джесси»! Определенно кто-то там, наверху, озаботился его судьбой.
Что его, собственно, дернуло просыпаться в такую рань? Ах да, конечно, — студия! Сегодня он намерен отправиться в студию. А зачем? Вспомнил о призвании художника? Просто захотелось? Не сказал бы. Джемм… Джемм посоветовала. Так и есть, Джемм посоветовала пойти в студию.
Он и пообещал — чего не ляпнешь, чтобы доставить ей радость. Так и сказал — ты, мол, права. Завтра же и пойду, с утра пораньше.
— Только не ради меня, — предупредила Джемм. — Ты пойдешь ради самого себя. Обещаешь?
— Обещаю.
Вот и сидит теперь на полу в дикую рань пятницы — замерзший, обалдевший, невыспавшийся — и изумляется сам себе до чертиков. «Для себя? Да нет, я делаю это для тебя, Джемм, чтобы ты мной гордилась, чтобы подстегнуть твой интерес ко мне».
Почему бы не стать ее протеже, раз ей так хочется; почему не изобразить страдающего художника, если это повернет ее лицом к Ральфу, спиной к Смиту? Кто такой Смит? По сути — всего лишь клерк, чопорный зануда.
Ральф поднялся, прошел к окну и раздвинул шторы. Вспомнив наконец, кому обязан ранним подъемом, он был готов по-новому встретить новый день. И какой чудесный день! Повезло с погодой. Возьмет велосипед и прокатится до студии — проветрит легкие, как говаривала мать.
Он выудил спортивные трусы из груды одежды на полу, натянул и протопал по коридору к туалету, напевая под нос песенку про Джесси.
— Не знала, что ты из фанатов Рика Спрингфилда.
— Чт-то? — Ральф от неожиданности дернулся. Из спальни Смита появилась Джемм в старой футболке соседа, едва прикрывающей… надо думать, трусики. Кудри взлохмачены, лицо со сна розовое, губы припухли. Мультяшный мышонок, да и только.
— Ну? — Джемм зевнула. — И как тебе подъем в половине восьмого? Жуть, верно?
Не такая уж и жуть, если можешь полюбоваться заспанной Джемм в футболке, обтягивающей груди и дразнящей обещаниями всяческих «если». К примеру, если Джемм самый чуток нагнется — ему откроется пара сантиметров ее груди, а если… если вздумает потянуться со сна, то подол футболки поползет вверх и… о-о-о боже. Ральф отвел взгляд от ее ног.
— Мрак, — согласился он.
— Так и знала, что тебе не помешает моральная поддержка, вот и встала раньше времени. Оцени усилия.
— Господи, Джемм, зачем? Это вовсе не обязательно, но мне приятно. Очень мило с твоей стороны.
Встала раньше ради него!!! Вылезла из постели Смита — ради него! Ура!
— Пойдешь в ванную?
— Нет, ты первый. А я ради такого случая приготовлю завтрак. Только на минутку заскочу в туалет.
— Да-да, конечно, я подожду.
Ральф посторонился. Джемм шмыгнула в туалет, мимолетно задев его грудью. Приятелю в трусах хватило, чтобы ожить и беззастенчиво высунуть нос в ширинку. Черт. Ральф спешно вернул его на место, застегнул пуговицу и застыл в позе футболиста перед штрафным.
— Твоя очередь.
Джемм ускользнула на кухню. Ральф проводил взглядом маленькую фигурку в футболке, край которой подрагивал при каждом шаге в миллиметре от… У-уф! Выдохнув наконец в первый раз с того момента, как Джемм протиснулась мимо, Ральф закрыл за собой дверь ванной.
До чего же приятно представлять, как Джемм в коротенькой футболочке возится на кухне с его завтраком. Ральф весело улыбнулся. Его акции растут день ото дня. Прошло уже две недели с безумного вечера обжорства перцами чили, и Ральф успел за это время понять, что его тяга к Джемм — больше, чем страсть, зависть или ревность. Это любовь, и он не собирался упускать свой шанс. Такое чувство не должно просочиться как песок сквозь пальцы. А значит — нужно действовать медленно и осторожно.
Следуя внезапно пробудившемуся интересу к делам Смита, начиная с проблем на работе и заканчивая отдыхом по выходным, Ральф исподтишка выведывал, когда того не будет дома, а сам готовился к общению наедине с Джемм. Купил пару новых рубашек и даже выстирал джинсы, полгода дожидавшиеся этого праздника. Он стал постоянным покупателем на Норткоут-роуд, откуда приносил домой цветы — пионы, разумеется, — и регулярно подгадывал к ее приходу картину «Ральф, любовно составляющий букет для Джемм». Даже несколько раз собственноручно готовил ужин, а на почве пристрастия к острому между ними сложилось нечто вроде тайного сговора.
«Не пропусти ресторанчик в Эрлсфилд (Бэйсуотер, Брик-лейн). Ничего острее их блюд не пробовала». Или: «Представляешь, в Асде теперь тоже продают „тайских птичек“!» Ральфу как-то удалось раздобыть на Норткоут-роуд семена перца чили, которые они вместе с Джемм торжественно посадили, по очереди поливали и, как новоиспеченные родители, переживали за каждый проклюнувшийся росток.
Прогресс был налицо, и развитие событий радовало Ральфа, поскольку не только сближало его с Джемм, но и убирало с дороги Смита — любителя пресного печеночного паштета и всякой сливочной гадости с миндалем. Мелочь, конечно, но для Ральфа — весьма действенное приспособление для расшатывания фундамента фальшивого родства Смита и Джемм. Словом, все шло хорошо. И вдруг на тебе — всплыла проблема искусства.
Джемм подняла ее вчера вечером, за поливкой ростков чили.
— Не надумал взяться за кисть, Ральф?
— Зачем? — отозвался он рассеянно, решив, что речь идет о покраске стен в гостиной.
— То есть как? Кисть. Холст. Студия. Ты — художник, — громко и внятно произнесла Джемм, как будто обращалась к недоумку из специнтерната.
— Нет. А что, должен?
— Ты никому ничего не должен, мне просто показалось, что это случилось.
— Почему?
— Не знаю. Ты изменился, стал более… более целеустремленным, что ли. Более живым. Я даже гадала, не встретил ли ты кого, — добавила она, игриво ткнув Ральфа пальцем в ребра.
— Никого я не «встретил»! — рассмеялся Ральф, вернув ей тычок. — У меня уже есть подружка, не забыла?
— Ах да! Прелестная Клаудия. — Налет сарказма в голосе Джемм удивил и обрадовал Ральфа.
— Что ты имеешь против Клаудии, интересно? — Ничего… — Джемм сделала глубокий вдох, — кроме того, что ты с ней не счастлив и заслуживаешь, на мой взгляд, лучшего. — Джемм сконфуженно ковыряла пальцем влажную землю в пластиковых горшках с ростками.
— Да благословит тебя Господь, Джемайма! Я никак не рассчитывал на такую заботу. — Ральф ерничал, а сердце неслось со скоростью лидера «Формулы-1». Дождался! Она думает о нем, думает. — И кто же, по-твоему, мне подойдет больше? — поинтересовался он и вздернул бровь, продолжая изображать шута.
— Откуда мне знать? Та, с которой тебе будет хорошо; та, которая оценит такого отличного парня, вместо того чтобы ныть целыми днями; та, которая вдохновит на любимое дело, вместо того чтобы обходиться как… как… с безголовым жиголо, вот!
Ральф зашелся в хохоте:
— Жиголо безголовый! А ведь ты права, именно так она меня и воспринимает. Жиголо! Ха-ха-ха!
— Нет, Ральф, я серьезно. В мире отчаянно не хватает хороших ребят, а ты тратишь время на Клаудию. Поверь мне, сотни, тысячи милых, славных девушек будут счастливы с тобой подружиться, а ты забудешь о своих комплексах и займешься наконец тем, что тебе действительно дано. Искусством. Уверена в этом, — добавила Джемм, захлопнула дверцу сушильного шкафа, где подрастали чили, и направилась в кухню. — Девицы вроде твоей Клаудии действуют мне на нервы — они порочат весь женский пол. Отправь-ка ты ее в отставку, Ральф, и начинай опять рисовать.
— Лучше я начну рисовать и проверю, надо ли давать Клаудии отставку.
— Не можешь жить без секса?
— Да уж, отрицать бесполезно, я по этой части прожорлив.
Джемм сунула пульверизатор для поливки под раковину.
— Не хотелось бы, чтобы ты возвращался к холсту только потому, что я попросила, но если созрел, по-моему, стоит попробовать. Хотя бы разок в неделю. Втянешься, вот увидишь. В жизни все так: чем дольше что-то откладываешь, тем труднее потом браться… — Она помолчала. — Давай, Ральф, не откладывай. Завтра же и начинай. Поднимись пораньше и поезжай в студию. Если даже ничего не напишешь, если даже на пороге развернешься и уйдешь, все равно первый шаг будет сделан. Ты вырвешься из замкнутого круга ничегонеделания. Согласен?
— Ладно. — Он сделал вид, что сдался под ее напором. — Ладно. Одна деталь: что ты подразумеваешь под словом «рано»?
— Не будем мелочиться. Семь часов.
— Никогда. Восемь.
— Половина восьмого, и ни секундой позже.
— Кошмар. Ладно, договорились, хотя это садизм. Сама ведь не встаешь в такую рань.
Джемм улыбнулась:
— Тебе понравится, обещаю. Ты будешь гордиться собой.
После чего наступил момент, до боли знакомый Ральфу, — в замке заскрипел ключ Смита, лицо Джемм осветилось счастливой улыбкой, и она упорхнула прочь. Прочь от Ральфа, в объятия к Смиту.
Зато сейчас, пусть на несколько минут, пока Смит спит, она вновь принадлежит Ральфу, она готовит ему завтрак (а Смиту, между прочим, никогда не готовила), суетясь на кухне в подобии какой-то одежонки. Чтобы не упустить драгоценных минут, он на скорую руку принял душ, быстро, но по возможности аккуратно оделся в свежую одежду, брызнул своим шикарным лосьоном после бритья (память от предшественницы Клаудии), взъерошил «ежик» и отправился к Джемм.
Джемм вылавливала из консервной банки последние фасолины.
— Терпеть не могу, когда что-то остается, — объяснила она. — Жалко. Такое ощущение, словно их предали. Так… сейчас подогреем. Стол накроешь, пока я закончу с самой ответственной процедурой?
Накинув фартук, она завязала тесемки на спине — футболка чуть приподнялась… э-эх, опять на дюйм недотянуло. Разве что ей придется полезть за чем-нибудь в верхний шкафчик… за горчицей, к примеру, или за кетчупом…
— Кетчуп не подашь, Джемм? Он в шкафчике у тебя над головой.
Ральф затаил дыхание; футболка Смита все утро упорно, будто нянька-ханжа, прикрывала бедра Джемм, но теперь-то… Даже ее ослиному упрямству не устоять против упражнения по извлеканию кетчупа.
Джемм приподнялась на цыпочках, спина ее напряглась, рука начала путь к шкафчику, футболка дрогнула и поехала вверх… на миллиметр… на два… на три. Есть! Почти! Господи, еще чуть-чуть … Ральф замер. Ну же… Черт! Черт! Пока одна рука Джемм шарила на полке, вторая вцепилась сзади в подол и натянула футболку на бедра. Так не бывает! Ральф не желал верить собственным глазам.
— Держи. — Джемм, в счастливом неведении о разочаровании Ральфа, протянула ему бутылку.
Так-то вот, приятель. Взгляни правде в глаза: не светит тебе насладиться зрелищем голой Джемм. Но господи, как хочется увидеть. Если попка у нее хоть капельку похожа на гладкие, упругие бедра… он должен эту попку увидеть.
— Ой, прости, забыл. А горчицу? — Ральф с виноватой миной кивнул на тот же шкафчик.
Беззлобно фыркнув, Джемм опять поднялась на цыпочки. Горчица стояла гораздо дальше, у самой стенки, так что, не опершись второй рукой на стол, не дотянуться. Попалась! Ральф не сводил жадного взгляда с ее бедер: так… так… так! Есть! Во рту у него пересохло. О-о… прекрасная, роскошная, шелковая, кругленькая…
— Надеюсь, ты на мою задницу не смотришь, Ральф Маклири! — Джемм развернулась к нему с банкой горчицы в руке.
— Кто, я?! — хрипло каркнул Ральф.
— Кто же еще? Держи. Приятного аппетита. Ральф, по мере сил изображавший невинного младенца, протянул за горчицей дрожащую руку, сжал пальцы и… промахнулся. Банка ударилась о пол и, расколовшись, заляпала голые ноги Джемм грязно-желтой кашей.
— Господи, прости, Джемм! — Ральф бросился за рулоном бумажных полотенец, отмотал с полмили, скомкал и сунул под воду. — Сейчас все вытру, только не сердись. Вот, видишь… — он уже стоял перед Джемм на четвереньках, — вытирается!
— С чего бы ей не вытираться? Это всего лишь горчица, а не креозот.
Затаив дыхание, Ральф двумя пальцами придерживал крохотную, все равно что детскую, ступню.
— Все! Почти. — Его ладонь скользнула вверх по лодыжке; тело одеревенело от близости к… подолу футболки, щеки обожгло, и даже язык, казалось, распух от желания пройтись по обнаженной коже, слизывая жгучую массу. — Подожди.
Он оторвал второе полотенце, осторожно протер каждый пальчик, двинулся вверх, к лодыжке, добрался до колена. Какая жалость… все стер, ничего нет… о-о-о, вот еще!
— О-о-о, — счастливо выдохнул Ральф. — Вот еще.
Обернув палец бумагой, он принялся по очереди стирать каждую из микроскопических желтых капелек. Затекшие от сидения на корточках ноги подвели, Ральф покачнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно ухватился за бедро Джемм. Боже, какие ножки. Теплые, бархатные. Милые, милые ножки. Джемм даже не вздрогнула — просто стояла и смотрела на него сверху вниз.
— Спасибо, Ральф. Ты так аккуратен.
— Теперь точно все, — прохрипел он, выпрямляясь медленно, очень медленно, как можно медленнее. И как можно ближе к ней; едва не касаясь носом одного из холмиков под футболкой.
Она не шелохнулась.
— Спасибо.
Он не шелохнулся.
— Всегда рад помочь.
— Сосиски придется есть без горчицы.
— Похоже на то.
Никто и не подумал вернуться к прерванным неуклюжей банкой делам; так оба и стояли целую вечность… впрочем, наверное, и минуты не прошло.
— Ральф?
— Джемм?
— Помнишь мои вчерашние слова о том, что ты замечательный парень и достоин лучшего?
Ральф даже моргнуть боялся, а на ногах, похоже, его держала исключительно сила магнитного притяжения Джемм. Исчезни она сейчас из кухни — и он безвольной грудой свалится на пол.
— Д-да? — выдохнул он наконец. ЧТО здесь сейчас произойдет?
— Я просто хотела сказать… о черт! — С перекошенным от ужаса лицом Джемм отпрыгнула к плите. — Черт! Твоя яичница! — Столкнув сковороду с горелки, она распахнула окно над раковиной.
Кухня была полна сизого угара; на сковороде стыдливо корчились обгорелые останки яичницы. Джемм расхохоталась:
— Вот растяпа!
— Ну и бог с ней. Консервированная фасоль — хит сезона. Плюнь на яичницу. Продолжай. Ты хотела сказать…
— Ах да. Я хотела ска…
Душераздирающий, немыслимой высоты и мощи вой, идущий откуда-то из глубин дома, оборвал ее на полуслове.
— Что за черт? — проорал Ральф.
На пороге кухни нарисовался Смит в зеленом махровом халате, с заспанной физиономией и шевелюрой в стиле «дикобраз».
— В чем дело? — завопил он злобно. — Почему пожарная сигнализация сработала?
— Сигнализация! Боже… Это я спалила яичницу. Смит, подуй туда! Подуй же, быстрее!
Все трое вывалились в коридор. Смит забрался на стул и дул на сигнализацию, рукавом разгоняя остатки дыма.
— На кой черт ты яичницу готовила?
— Ральфу… На завтрак, — непонятно зачем добавила Джемм.
Смит дул и махал рукавом до тех пор, пока вой наконец не утих.
— Бедлам, — заявил он, слезая со стула.
— Прости, милый. — Джемм протянула к нему руку. — Одно хорошо: теперь мы точно знаем, что эта штука работает.
— Ну-ну, — брюзгливо буркнул Смит. — Ладно уж, все равно пора было вставать. Надеюсь, мне тоже найдется чем позавтракать?
Джемм улыбнулась:
— Конечно. Раз-два — и готово!
Смит отправился в ванную, а Ральф с Джемм вернулись на кухню, где она тут же приклеилась к плите — выключила газ под изувеченной фасолью, разбила яйца в чистую сковороду.
— Джемм… — Ральф выкладывал на стол ножи и вилки. — Ты мне что-то хотела сказать.
— Потом. — Она даже не обернулась.
Потом. Потом? Через каких-нибудь… раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ДЕСЯТЬ! Через десять часов?! Ждать десять часов… Он не выдержит.
— Может, хотя бы намекнешь?
— Господи, Ральф! Да ерунда это. Потом, ладно?
— Ладно, — согласился он и со вздохом уселся за стол.
Завтрак был подан, как только на кухне появился Смит.
— Прошу. Хорошее начало дня для хороших мужчин! — объявила Джемм, расставляя перед ними тарелки с яичницей, сосисками, грибами и толстенными, истекающими маслом тостами.
— Ты ангел, Джемм, ты святая, ты самая лучшая, ты совершенство! — Учитывая обстоятельства, Ральф позволил себе осыпать Джемм комплиментами в превосходных степенях без риска вызвать ревность или подозрения (путь к сердцу мужчины и все такое), и Джемм, к сожалению, приняла дифирамбы в чистом виде, не уловив подтекста, в ответ одарив благодарного «клиента» счастливой улыбкой.
Неудовлетворенное желание, подстегнутое неожиданно эротичной атмосферой этого утра, странным образом переключилось на еду: Ральф набросился на завтрак с жадностью перезимовавшего медведя, в два присеста уписав гигантскую порцию. Смит и Джемм ворковали, их ноги флиртовали под столом, и Ральф предпочел побыстрее убраться. Сунул в рюкзак радиоприемник, горсть мини-батончиков «Марс» и свитер, сцапал без спросу велосипед Смита и шлем — и покатил по дорожке. Джемм со Смитом махали ему вслед из окна, обнявшись и сияя улыбками гордых родителей. Родителей? Тошнотворное сравнение вмиг развеяло чувственную ауру утра.
Глава семнадцатая
Ральф без устали крутил педали, и велосипед катил по живописной дороге вдоль реки, через мост Бэттерси, мимо недосягаемых для простого смертного особняков на Чейн-Уолк и дальше, по Гросвенор-роуд, к Миллбанк.
— Где мне найти такую, как Джесси!.. — орал он во все горло.
Прохожие слышат? Плевать на прохожих! Он трещал по швам под напором адской смеси запредельных по силе чувств — похоти, ревности, любви, обиды, возбуждения, разочарования. Невыносимо все это, совершенно невыносимо. Как можно жить под одной крышей с этими двумя? Джемм запросто демонстрирует ему голую задницу, называет классным парнем, а потом с той же легкостью ласкает Смита ногой под столом, словно Ральфа не существует. Может, дразнит? Может, и впрямь нимфоманка? Нет. Нет и нет. Дело не в этом. Между нею и Ральфом возникло что-то большее… вроде как духовная связь. Еще чего, духовная! Чушь. Сблизились они, только и всего. Ясно и просто. Построили «особые» отношения. Не будь он без ума от Джемм, мог бы даже подружиться с ней. Баба в друзьях. Это что-то новенькое. Но теперь о дружбе и речи быть не может; тем более после сегодняшнего утра, после его восторгов на кухне, после коротенькой футболки, горчицы и прочего.
Что же она ему, интересно, сказать хотела? Ладно, ладно… всего-то и подождать осталось один-единственный бесконечно длинный день.
На Парламент-сквер он свернул вправо, потом влево и с той же бешеной скоростью рванул вдоль реки к набережной Виктории, игнорируя и жжение в забывших о нагрузках мышцах, и случайных пешеходов.
А красиво как: легкий морозец, синее-синее небо, стены Парламента сияют снежной белизной.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Чертов везунчик Смит. Все самое лучшее — Смиту. Всегда так было. У Смита отменный дом в Ширли, у Смита классные предки, крутые друзья, роскошные девчонки, навороченная тачка на восемнадцатилетие, отпуск на островах, синекура в Сити, собственная квартира, блестящая карьера. А что Ральф? Прицепился к нему, как хвост, и волочится следом, жалкий, никчемный.
Родители у него старые, гораздо старше, чем у всех сверстников. Старые и, хуже всего, допотопные. Ральф не смел приводить друзей в родительский дом в Саттоне — мать заставила бы стол крекерами и засохшими кексами, после чего пожелала бы поболтать со «славными мальчуганами» о погоде и школе. Отец нацепил бы драную саржевую кепку и улизнул в сад возиться с рассадой, орудовать граблями и мотыгой или еще хрен знает чем, будто престарелый садовник в усадьбе аристократов. К ящику не подходи — при гостях телевизор включать невежливо, в спальню друзей не приглашай — это неприлично, а общаться лучше так, чтобы не заглушать скрипучее тиканье ископаемых часов, отсчитывающих резиновые секунды.
Ему пришлось потрудиться, чтобы пролезть в мир Смита. Во время первого свидания с Ширель он, помнится, чуть инфаркт не заработал: родители Смита ежеминутно крыли матом, орали друг на друга, заглушая грохот включенных по всему дому телевизоров, и плевать хотели, кто там к их отпрыску приходит, когда уходит и не собирается ли в гостевой спальне трахаться с иностранной студенткой.
В тот раз он не задержался. Обслужил Ширель с небывалой скоростью, не выпуская из поля зрения дверь (на случай, если родителям все-таки не плевать на непотребство в их доме), и тотчас удрал. Одевался по дороге к выходу, не отрывая глаз от пола, чтобы не дай господь не встретиться взглядом с кем-нибудь из бесчисленных незнакомцев, толпами шлявшихся по дому.
Чуть позже случилась вылазка в компании со Смитом, когда Ральф обнаружил, что парень очень даже ничего и к тому же так комично благоговеет перед его мнимыми сексуальными победами. С тех пор Ральф и стал частью жизни Смита.
Ежился поначалу, опасаясь подвоха, но вскоре пообтерся и научился наслаждаться преимуществами дружбы с богатыми и счастливыми. Со временем зависть к Смиту пошла на убыль, а когда их дружба переросла в настоящее братство, прежние противоречия испарились вовсе и Ральф сравнялся со Смитом. Он был ничем не хуже — звезда Королевского колледжа, любимец прессы и роскошных блондинок, завсегдатай студенческих клубов и великосветских вечеринок.
И что же? Теперь забытые комплексы вновь полезли наружу; он опять чувствовал себя серым провинциалом, бедным родственником, изгоем, всеобщим посмешищем. А все почему? Да потому что Смиту досталось то единственное, чем Ральф никогда не обладал, — настоящая любовь настоящей женщины.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Так! Чертовски! Нечестно!
По Темза-стрит Ральф вырулил к светофору, перед которым в четыре шеренги выстроились автомашины, на всех парах промчался мимо, все быстрее и быстрее, к Нижней Темза-стрит, в сторону Тауэр-Хилл. Боль в мышцах давным-давно прошла, ноги одеревенели, он слился с велосипедом, педали крутились сами по себе. В стотысячный раз за спиной взвыл автомобильный гудок.
— Пошел ты! — Ральф ткнул средний палец.
Бросив руль, он приподнялся в седле, закрыл глаза и подставил лицо ветру, хлеставшему по щекам, точно кожаная перчатка. Затем сделал глубокий вдох, до боли в переполненных легких, и открыл рот, впуская холод в горло.
Хотел снова заорать, но крик заглушился бы воем очередного гудка, визгом резины о дорожное покрытие и лязгом металла о металл. Велосипед на полном ходу врезался в бампер сверкающего «мерседеса-350» с откидным верхом — голубой мечты Ральфа. Тело велосипедиста взлетело в синее лондонское небо, перемахнуло через «мерседес», парковочный счетчик и со зловещим глухим стуком врезалось в стену здания на Минорис-стрит.
Секунду спустя вокруг тела собралась толпа взволнованных прохожих, охающих, вопрошающих, нет ли рядом врача, не следует ли вызвать «скорую», и поочередно припадающих к его груди — жив ли?
— Где мне найти такую, как Джесси!.. — орал он во все горло.
Прохожие слышат? Плевать на прохожих! Он трещал по швам под напором адской смеси запредельных по силе чувств — похоти, ревности, любви, обиды, возбуждения, разочарования. Невыносимо все это, совершенно невыносимо. Как можно жить под одной крышей с этими двумя? Джемм запросто демонстрирует ему голую задницу, называет классным парнем, а потом с той же легкостью ласкает Смита ногой под столом, словно Ральфа не существует. Может, дразнит? Может, и впрямь нимфоманка? Нет. Нет и нет. Дело не в этом. Между нею и Ральфом возникло что-то большее… вроде как духовная связь. Еще чего, духовная! Чушь. Сблизились они, только и всего. Ясно и просто. Построили «особые» отношения. Не будь он без ума от Джемм, мог бы даже подружиться с ней. Баба в друзьях. Это что-то новенькое. Но теперь о дружбе и речи быть не может; тем более после сегодняшнего утра, после его восторгов на кухне, после коротенькой футболки, горчицы и прочего.
Что же она ему, интересно, сказать хотела? Ладно, ладно… всего-то и подождать осталось один-единственный бесконечно длинный день.
На Парламент-сквер он свернул вправо, потом влево и с той же бешеной скоростью рванул вдоль реки к набережной Виктории, игнорируя и жжение в забывших о нагрузках мышцах, и случайных пешеходов.
А красиво как: легкий морозец, синее-синее небо, стены Парламента сияют снежной белизной.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Чертов везунчик Смит. Все самое лучшее — Смиту. Всегда так было. У Смита отменный дом в Ширли, у Смита классные предки, крутые друзья, роскошные девчонки, навороченная тачка на восемнадцатилетие, отпуск на островах, синекура в Сити, собственная квартира, блестящая карьера. А что Ральф? Прицепился к нему, как хвост, и волочится следом, жалкий, никчемный.
Родители у него старые, гораздо старше, чем у всех сверстников. Старые и, хуже всего, допотопные. Ральф не смел приводить друзей в родительский дом в Саттоне — мать заставила бы стол крекерами и засохшими кексами, после чего пожелала бы поболтать со «славными мальчуганами» о погоде и школе. Отец нацепил бы драную саржевую кепку и улизнул в сад возиться с рассадой, орудовать граблями и мотыгой или еще хрен знает чем, будто престарелый садовник в усадьбе аристократов. К ящику не подходи — при гостях телевизор включать невежливо, в спальню друзей не приглашай — это неприлично, а общаться лучше так, чтобы не заглушать скрипучее тиканье ископаемых часов, отсчитывающих резиновые секунды.
Ему пришлось потрудиться, чтобы пролезть в мир Смита. Во время первого свидания с Ширель он, помнится, чуть инфаркт не заработал: родители Смита ежеминутно крыли матом, орали друг на друга, заглушая грохот включенных по всему дому телевизоров, и плевать хотели, кто там к их отпрыску приходит, когда уходит и не собирается ли в гостевой спальне трахаться с иностранной студенткой.
В тот раз он не задержался. Обслужил Ширель с небывалой скоростью, не выпуская из поля зрения дверь (на случай, если родителям все-таки не плевать на непотребство в их доме), и тотчас удрал. Одевался по дороге к выходу, не отрывая глаз от пола, чтобы не дай господь не встретиться взглядом с кем-нибудь из бесчисленных незнакомцев, толпами шлявшихся по дому.
Чуть позже случилась вылазка в компании со Смитом, когда Ральф обнаружил, что парень очень даже ничего и к тому же так комично благоговеет перед его мнимыми сексуальными победами. С тех пор Ральф и стал частью жизни Смита.
Ежился поначалу, опасаясь подвоха, но вскоре пообтерся и научился наслаждаться преимуществами дружбы с богатыми и счастливыми. Со временем зависть к Смиту пошла на убыль, а когда их дружба переросла в настоящее братство, прежние противоречия испарились вовсе и Ральф сравнялся со Смитом. Он был ничем не хуже — звезда Королевского колледжа, любимец прессы и роскошных блондинок, завсегдатай студенческих клубов и великосветских вечеринок.
И что же? Теперь забытые комплексы вновь полезли наружу; он опять чувствовал себя серым провинциалом, бедным родственником, изгоем, всеобщим посмешищем. А все почему? Да потому что Смиту досталось то единственное, чем Ральф никогда не обладал, — настоящая любовь настоящей женщины.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Так! Чертовски! Нечестно!
По Темза-стрит Ральф вырулил к светофору, перед которым в четыре шеренги выстроились автомашины, на всех парах промчался мимо, все быстрее и быстрее, к Нижней Темза-стрит, в сторону Тауэр-Хилл. Боль в мышцах давным-давно прошла, ноги одеревенели, он слился с велосипедом, педали крутились сами по себе. В стотысячный раз за спиной взвыл автомобильный гудок.
— Пошел ты! — Ральф ткнул средний палец.
Бросив руль, он приподнялся в седле, закрыл глаза и подставил лицо ветру, хлеставшему по щекам, точно кожаная перчатка. Затем сделал глубокий вдох, до боли в переполненных легких, и открыл рот, впуская холод в горло.
Хотел снова заорать, но крик заглушился бы воем очередного гудка, визгом резины о дорожное покрытие и лязгом металла о металл. Велосипед на полном ходу врезался в бампер сверкающего «мерседеса-350» с откидным верхом — голубой мечты Ральфа. Тело велосипедиста взлетело в синее лондонское небо, перемахнуло через «мерседес», парковочный счетчик и со зловещим глухим стуком врезалось в стену здания на Минорис-стрит.
Секунду спустя вокруг тела собралась толпа взволнованных прохожих, охающих, вопрошающих, нет ли рядом врача, не следует ли вызвать «скорую», и поочередно припадающих к его груди — жив ли?