Эддингс Дэвид. Часовые Запада

   — Не слишком ли это сложно?
   — Иначе возникнет полный хаос. Мои силы и силы моего противника безграничны. Если мы столкнемся Друг с другом, погаснут солнца.
   Гарион вздрогнул.
   — Я не задумывался об этом, — признался он. Затем ему в голову пришла неожиданная мысль — Можешь ли ты рассказать мне об этой строчке в Мринских рукописях — о той, где посередине пятно на слове?
   — Это зависит от того, как много ты хочешь узнать о ней.
   — Что за слово под пятном?
   — Там несколько слов. Если ты взглянешь на них при верном свете, то сможешь увидеть их. А что касается всех остальных книг, постарайся прочесть их так, как я тебе посоветовал. Это ускорит твою работу.
   — Что же это значит?.. Но голос уже исчез.
   Дверь библиотеки открылась, и вошла Сенедра в ночной рубашке и теплом пеньюаре.
   — Гарион, — сказала она. — Ты собираешься спать?
   — Что? — Он взглянул на нее. — А… да. Иду. Прямо сейчас.
   — Кто тут с тобой был?
   — Никого. А почему ты спрашиваешь?
   — Я слышала, что ты с кем-то разговаривал.
   — Я просто читал, вот и все.
   — Пойдем спать, Гарион, — строго сказала она. — Ты все равно не сможешь прочесть все книги в библиотеке за один вечер.
   — Да, дорогая, — согласился он.
   Вскоре после этого, когда миновала весенняя распутица, пришло обещанное письмо от короля Анхега. Гарион сразу же понес копию загадочного отрывка в библиотеку, чтобы сверить текст со своим списком. Положив два листа рядом, он принялся ругаться. На списке Анхега было пятно в том же самом месте!
   — Я же говорил ему! — бушевал Гарион. — Я же специально сказал ему, что мне нужно видеть именно это место! Я даже показал ему! — Сердито ругаясь, он заметался по комнате, размахивая руками.
   Удивительно, но именно Сенедра исцелила своего мужа от легкого помешательства на Мринских рукописях. Конечно, внимание маленькой королевы было почти полностью обращено на новорожденного сына, и Гариону казалось, что она едва ли замечает, что он, Гарион, говорит и делает. Юный принц Гэран был окружен чрезмерной заботой. Сенедра брала его на руки почти каждую минуту, когда он не спал, и часто даже тогда, когда спал. Он был спокойным мальчиком и редко плакал или выражал недовольство. Постоянное хлопотание матери вокруг колыбельки он переносил весьма спокойно и невозмутимо, милостиво принимая все тисканья, воркования и порывистые поцелуи. Гариону же казалось, что Сенедра немного перебарщивает. Как только она на минутку оставляла Гэрана в колыбели и у Гариона появлялась возможность подержать его самому, ручки маленькой королевы уже тянулись к пуговкам на платье и она мирно сообщала, что Гэрана пора кормить. Гарион вовсе не стремился лишить сына еды, но ребенок обычно при этом совсем не выглядел голодным.
   Через некоторое время, когда Гарион наконец привык к постоянному присутствию Гэрана в их жизни, он снова почувствовал, как темная, затхлая библиотека словно зовет его к себе. Способ работы, предложенный ему бесстрастным голосом, оказался на удивление хорош. Немного попрактиковавшись, Гарион обнаружил, что может бегло просматривать страницу за страницей, а там, где среди обычного текста прятались отрывки пророчеств, взгляд его сам останавливался. Во многих случаях было совершенно очевидно, что писцы даже не осознавали, что они пишут. Часто какое-нибудь предложение вдруг обрывалось, перескакивало на пророчество и снова продолжалось дальше с того места, на котором остановилось. Гарион считал, что, даже читая написанное, такой писец-пророк и сам не видел, что написал.
   Однако самыми важными оставались Мринские рукописи и в меньшей степени — Даринские.
   Отрывки из других работ что-то проясняли или дополняли, но только два главных пророчества придавали всему завершенный вид, отсекая лишнее. Продолжая работу, Гарион начал составлять подробный указатель, присваивая номер каждому новому отрывку и увязывая этот номер с буквенными кодами, которыми был снабжен каждый параграф Мринских рукописей. Таким образом, он обнаружил, что каждый параграф рукописей подтверждается или объясняется тремя-четырьмя строчками из других работ, — все, кроме отрывка с пятном, ставшего камнем преткновения.
   — Ну, как ты сегодня поработал, дорогой? — прямо спросила Сенедра однажды вечером, когда он вернулся в королевские апартаменты в дурном настроении. В это время она кормила Гэрана — разрумянившаяся от нежности, держала его у груди.
   — Я уже почти готов сдаться, — заявил Гарион, падая в кресло. — Наверное, лучше всего было бы запереть библиотеку и выбросить ключ.
   Сенедра посмотрела на него с обожанием и улыбнулась:
   — Ты же знаешь, Гарион, лучше тебе от этого не станет. Ты и сам понимаешь, что через день-другой ты не утерпишь, а нет такой двери, которую ты не смог бы вышибить.
   — Может, тогда сжечь все эти книги и свитки, — мрачно сказал он. — Я больше ни о чем не могу думать.
   Я чувствую, что там, под этим пятном, что-то спрятано, но нигде нет никакой подсказки, что бы это могло быть.
   — Если ты сожжешь библиотеку, Белгарат превратит тебя, например, в редиску, — с улыбкой предостерегла она его. — Ты же знаешь, как он обожает книги.
   — Что ж, может быть, было бы неплохо побыть какое-то время редиской, — ответил он.
   — Гарион, это же так просто, — сказала она тем ангельским голоском, который всегда сердил его. — Раз все копии с пятном, почему бы тебе не. взглянуть на оригинал?
   Он смотрел на нее.
   — Где-то же он должен быть, правда?
   — Ну, надеюсь… да.
   — Узнай, где он, и езжай посмотри или пошли за ним.
   — Я об этом и не подумал.
   — Конечно. Куда приятнее бушевать и ругаться и вообще быть всем недовольным.
   — Знаешь, Сенедра, а ты и впрямь здорово придумала.
   — Само собой. Вам, мужчинам, всегда надо все усложнять. В следующий раз, когда у тебя будут проблемы, дорогой, просто приходи ко мне. Я скажу тебе, что делать.
   Гарион оставил эту едкую реплику без внимания.
   На следующее утро первым делом Гарион отправился в город и зашел в храм Белара к ривскому священнику. Священник оказался мягким человеком со спокойным лицом. Не в пример служителям культа Белара из крупных храмов на континенте, которые частенько больше занимались политикой, чем заботились о своей пастве, глава ривской церкви пекся исключительно о благополучии — как физическом, так и духовном — простого народа. Гариону он всегда очень нравился.
   — Вообще-то я никогда их сам не видел, ваше величество, — сказал священник в ответ на вопрос Гариона, — но мне говорили, что они хранятся в часовне на берегах реки Мрин — на границе болот, рядом с Боктором.
   — В часовне?
   — Древние жители Драснии возвели ее на том месте, где держали в цепях Мринского пророка, — объяснил священник. — После того как мученик умер, король Бычья Шея велел, чтобы на том месте был установлен некий памятный знак. Часовня была построена прямо над могилой. Свиток с оригиналом хранится там в большом хрустальном ларце. Его оберегают несколько священников. Вообще-то людям не позволено трогать его, но для ривского короля они сделают исключение.
   — Так он всегда там был?
   — Кроме времен ангараканского нашествия в четвертом тысячелетии. Незадолго до того, как был сожжен Боктор, чтобы спасти свиток, его вывезли на корабле в Вал-Алорн. Торак хотел до него добраться, и хранители решили, что безопаснее будет увезти рукопись из страны.
   — Это разумно, — сказал Гарион. — Спасибо за помощь, ваше преподобие.
   — Рад был помочь, ваше величество.
   Дело встало за малым: выкроить несколько дней для поездки в Драснию. Но вырваться было невозможно. На этой неделе — совсем никак, раз на послезавтра уже была назначена встреча с владельцами порта. А на следующей — и того хуже. Как всегда, множество официальных приемов и неотложных государственных дел. Гарион вздохнул, поднимаясь обратно в цитадель по длинной крутой лестнице; рядом с ним шел охранник, повсюду сопровождавший его. Ему казалось, что здесь, на Острове, он почти что пленник. Он был скован сотней всевозможных забот и обязанностей. Он еще помнил время, когда каждый день встречал в седле и редко проводил две ночи подряд в одной и той же постели. Но, поразмыслив, он не мог не признать, что даже тогда он не был свободен настолько, чтобы делать то, что хочет. Он и не знал, что на его плечи легло бремя ответственности еще тогда, той ветреной осенней ночью много лет назад, когда он, тетушка Пол, Белгарат и Дарник тайком пробрались через ворота фермы Фалдора и вышли в огромный мир, лежащий перед ними.
   — Так, — пробормотал он, — это тоже важно. Здесь и Бренд может справиться. Им придется обходиться без меня какое-то время.
   — Что, ваше величество? — вежливо спросил его стражник.
   — Я просто думаю вслух, — ответил Гарион, немного смутившись.
   Сенедра казалась в тот вечер какой-то мрачной. Она отстраненно нянчилась с Гэраном, а он играл с амулетом, висевшим на ее шее; лицо младенца было серьезным и сосредоточенным.
   — Что с тобой, дорогая? — спросил Гарион.
   — Просто голова болит, — ответила она коротко. — И в ушах звенит как-то странно.
   — Ты устала.
   — Наверное, да. — Сенедра поднялась. — Пожалуй, положу Гэрана в колыбель и пойду спать, — сказала она. — Может быть, выспавшись, буду чувствовать себя лучше.
   — Давай я уложу его, — предложил Гарион.
   — Нет, — ответила она со странным выражением лица. — Я должна убедиться, что он в безопасности лежит в своей колыбельке.
   — В безопасности? — Гарион рассмеялся. — Сенедра, мы же в Риве. Это самое безопасное место в мире.
   — Скажи это Арелл, — ответила она и ушла в маленькую комнатку, примыкавшую к их спальне, — там стояла колыбель Гэрана.
   Гарион читал до поздней ночи. Мрачное беспокойство Сенедры передалось и ему, и спать не хотелось. Наконец он отложил книгу и подошел к окну, чтобы взглянуть на освещенные луной воды Моря Ветров, расстилавшегося перед ним. В бледном лунном свете длинные медленные волны напоминали расплавленное серебро, и их спокойный величественный бег действовал гипнотически. Наконец Гарион задул свечу и пошел в спальню.
   Сенедра металась и бормотала во сне обрывки фраз — ничего не значащие слова незавершенных разговоров. Гарион разделся и тихонько скользнул в кровать, стараясь не разбудить ее.
   — Нет, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Я не позволю вам этого сделать. — Она застонала и замотала головой.
   Гарион лежал в темноте, слушая, как жена разговаривает во сне.
   — Гарион! — ахнула она, неожиданно проснувшись. — У тебя ноги холодные!
   — Ой, — сказал он, — извини.
   Она тут же снова уснула и опять начала что-то бормотать.
   Через несколько часов Гариона разбудил посторонний голос. Что-то в нем было знакомое, и он в полусне пытался вспомнить, где же слышал его раньше. Женский голос — тихий, мелодичный, успокаивающий.
   Потом он неожиданно понял, что Сенедры нет с ним рядом в постели, и остатки сна улетели прочь.
   — Но мне надо его спрятать так, чтобы они не могли его найти, — услышал он какой-то неживой голос жены. Гарион отбросил одеяло и встал.
   Из открытой двери детской пробивался слабый свет, и голоса, казалось, тоже слышались оттуда. Он быстро подошел к двери, бесшумно ступая босыми ногами по ковру.
   — Раскрой ребенка, Сенедра, — говорила другая женщина тихим, проникновенным голосом. — Так ему будет плохо.
   Гарион заглянул в комнату. У колыбели в белой ночной сорочке стояла Сенедра, ее пустой взгляд был устремлен в никуда, рядом с ней виднелась еще одна фигура. На стуле у изножья кроватки громоздилась целая куча одеял и подушек. Спящая королева Ривская старательно складывала их по очереди прямо на своего малыша.
   — Сенедра, — сказала ей другая женщина, — остановись. Послушай меня.
   — Мне надо его спрятать, — упрямо ответила Сенедра. — Они хотят его убить.
   — Сенедра, ты его задавишь. Сними все одеяла и подушки.
   — Но…
   — Делай, что я говорю, Сенедра, — строго сказала женщина, — ну же…
   Сенедра тихонько всхлипнула и начала вытаскивать из детской кроватки подушки с одеялами.
   — Так-то лучше. Теперь послушай меня. Не верь ему, когда он говорит тебе такое. Он тебе не друг.
   Лицо Сенедры приняло удивленное выражение:
   — Не друг?
   — Он твой враг. Как раз он-то и хочет убить Гэрана.
   — Моего сыночка?
   — С твоим сыночком все в порядке, Сенедра, но ты не должна слушать голос, приходящий к тебе по ночам.
   — Кто… — начал Гарион, но женщина обернулась к нему, и он замолчал, приоткрыв от изумления рот.
   У женщины, стоявшей рядом с колыбелью Гэрана, были рыжеватые волосы и теплые золотистые глаза. На ней было простое коричневое платье. Гарион знал ее. Однажды они уже встречались — среди болот восточной Драснии, когда он с Белгаратом и Шелком отправился на разведку в развалины Хтол-Мишрака.
   Тетушка Пол и ее мать были очень похожи. Черты лица, отмеченные неяркой, но безупречной красотой, гордая посадка головы. Было что-то в этом лице трагическое, какая-то вселенская скорбь, от которой у Гариона сжалось сердце.
   — Поледра! — воскликнул он. — Что же…
   Мать тетушки Пол приложила палец к губам.
   — Не разбуди ее, Белгарион, — предупредила она. — Отведи ее в постель.
   — Гэран…
   — Все хорошо. Я появилась вовремя. Отведи ее тихонько в постель. Теперь она будет спать спокойно. Гарион подошел к жене и положил руку ей на плечо.
   — Пойдем, Сенедра, — сказал он ей нежно. Она кивнула и послушно пошла в спальню, но глаза ее оставались пустыми.
   — Ты могла бы убрать эту подушку с дороги? — тихонько спросил Гарион Поледру. Она рассмеялась.
   — Конечно нет, — ответила она. — Ты, наверное, забыл, что на самом деле меня здесь нет, Белгарион.
   — Да, — сказал он. — Извини. Мне показалось…
   Он отодвинул с дороги подушку, осторожно уложил Сенедру в постель и до самого подбородка укрыл ее одеялом. Она вздохнула и, свернувшись калачиком, погрузилась в еще более крепкий сон.
   — Пойдем в другую комнату, — предложила Поледра.
   Он кивнул и тихо вышел за ней в соседнюю комнату, едва освещенную гаснущими углями в камине.
   — Что это было? — спросил он, тихо прикрыв за собой дверь.
   — Кто-то ненавидит и боится твоего сына, Белгарион, — сурово сказала Поледра.
   — Он же совсем маленький, — запротестовал Гарион.
   — Его враг боится того, кто вырастет из него, а не того, кто он сейчас. Вспомни, это бывало и раньше.
   — Когда Ашарак убил моих родителей? Она кивнула:
   — На самом деле он хотел добраться до тебя.
   — Но как мне защитить Гэрана от его собственной матери? То есть, если этот человек является Сенедре во сне и заставляет ее подчиняться ему, как же я смогу…
   — Больше такого не произойдет, Белгарион. Я позабочусь об этом.
   — Как ты это сделаешь? Ты ведь… м-м-м…
   — Умерла? Это не совсем верно, но не важно. Гэран сейчас в безопасности, а Сенедра немного успокоится. Нам надо поговорить о другом.
   — Хорошо.
   — Ты вплотную подобрался к чему-то очень важному. Я не могу сказать всего, но тебе и впрямь надо взглянуть на оригинал Мринских рукописей. Ты должен увидеть, что скрыто там.
   — Я не могу оставить сейчас Сенедру.
   — С ней все будет в порядке, а это дело можешь сделать только ты. Отправляйся в часовню на реке Мрин и взгляни на рукописи. Это чрезвычайно важно.
   Гарион поежился.
   — Хорошо, — сказал он, — я отправлюсь завтра утром.
   — И еще.
   — Что?
   — Возьми с собой Шар.
   — Шар?
   — Без него ты не сможешь разглядеть то, что должен увидеть.
   — Я не совсем тебя понял.
   — Поймешь, когда будешь на месте.
   — Хорошо, Поледра, — сказал он. — Я и сам не знаю, почему возражаю. Всю свою жизнь я делаю то, чего совершенно не понимаю.
   — В свое время все станет ясно, — заверила она его. Затем осуждающе посмотрела на него. — Гарион, — сказала она таким строгим тоном, что Гарион не мог не ответить:
   — Да?
   — Тебе не стоит бродить по ночам босиком, знаешь ли. Ты можешь простудиться.
   Корабль, который он нанял в Коту, был предназначен для путешествий по реке — широкое суденышко с очень мелкой осадкой. На веслах сидели крепкие ребята; они развили приличную скорость, гребя против медленного течения реки Мрин, лениво извивающейся среди болот.
   К ночи они поднялись на десять миль вверх от Коту, и капитан старательно пришвартовал свой корабль к какой-то коряге просмоленным канатом.
   — Плохо в темноте искать проток, — сказал он Гариону. — Один неверный поворот, и следующий месяц мы проведем, блуждая по болотам.
   — Вам лучше знать, капитан, — ответил тот. — Я не буду вам мешать.
   — Может, кружечку эля, ваше величество? — предложил капитан.
   — Это неплохая мысль, — согласился Гарион.
   С кружкой в руке, облокотясь на перила, Гарион смотрел на мелькающие огоньки светлячков и слушал бесконечные песни лягушек. Стояла теплая весенняя ночь, и сырой, густой запах болот наполнял его ноздри.
   Послышался тихий всплеск — наверное, это рыба, а может быть, выдра нырнула.
   — Белгарион? — отчетливо раздался странный писклявый голосок. Он шел откуда-то от воды. Гарион вглядывался в бархатную темноту.
   — Белгарион? — снова послышался голос.
   — Да… — осторожно ответил Гарион.
   — Мне надо сказать тебе кое-что.
   Последовал еще один тихий всплеск, и корабль немного качнулся. Швартов, закрепленный за корягу, погрузился в воду, и некая тень быстро скользнула по нему вверх и перемахнула через поручень. Тут она остановилась, и Гарион услышал, как на палубу капает вода. Маленькая, чуть выше четырех футов фигурка двинулась к нему забавной шаркающей походкой.
   — Ты постарел, — сказало существо.
   — Бывает, — ответил Гарион, пристально вглядываясь, чтобы узнать, кто это.
   Из-за облаков выскользнула луна, и оказалось, что Гарион смотрит прямо в заросшее шерстью большеглазое лицо болотного жителя — фенлина.
   — Тюпик? — недоверчиво спросил он. — Это ты?
   — Не забыл… — Маленькое, покрытое шерстью существо явно обрадовалось.
   — Конечно, я тебя помню.
   Корабль качнулся еще раз, и вверх по швартову взбежала еще одна маленькая мохнатая тень. Тюпик недовольно повернулся.
   — Поппи! — сердито чирикнул он. — Иди домой!
   — Нет, — спокойно ответила она.
   — Ты должна делать то, что я тебе говорю! — сказал он ей, топая ногой по палубе.
   — Почему?
   Тюпик в отчаянии посмотрел на нее.
   — Они все такие? — спросил он Гариона.
   — Кто — «они»?
   — Женщины, — с отвращением произнес Тюпик.
   — Большинство из них — да. Тюпик вздохнул.
   — Как поживает Вордей? — спросил их Гарион. Поппи издала всхлип отчаяния.
   — Нашей матушки больше нет, — сказала она печально.
   — Мне очень жаль.
   — Она очень устала от жизни, — вздохнул Тюпик.
   — Мы покрыли ее цветами, — добавила Поппи. — И заперли ее дом.
   — Ей бы это понравилось.
   — Она сказала, что однажды ты вернешься, — сказал ему Тюпик. — Она была очень мудрой.
   — Да.
   — Она сказала, что мы должны подождать, когда ты вернешься, и тогда передать тебе вот что…
   — Что же?
   — Зло выступает против тебя.
   — Я уж и сам начал это подозревать.
   — Мама просила передать тебе, что у зла много лиц и что эти лица не всегда похожи друг на друга, но то, что стоит за ними, не имеет никакого лица, оно исходит из такой дали, которую ты не можешь себе представить.
   — Я не совсем понял.
   — Оно пришло из-за звезд, — сказал Тюпик. Гарион пристально смотрел на него.
   — Вот это нам и надо было передать, — заверила его Поппи. — Тюпик слово в слово сказал тебе то, что мама ему велела.
   — Расскажи Белгарату про маму, — сказал Тюпик, — и передай, что она хотела поблагодарить его.
   — Передам.
   — До свидания, Белгарион, — сказал фенлин.
   Поппи издала тихий проникновенный звук, подбежала, шлепая, и ткнулась носом в руку Гариона.
   А затем они оба ускользнули куда-то в сторону и пропали в темных водах болот.

Глава 16

   Место оказалось очень мрачным. На краю плоской унылой равнины, поросшей жесткой бурой травой, жалась к берегу реки деревня. За широким изгибом реки Мрин расстилались бесконечные зелено-коричневые просторы болот. Деревня состояла из двух дюжин домов серого цвета — все они скучились вокруг прямоугольного каменного здания часовни. Настилы шаткой пристани, изготовленные из выбеленного до цвета голых костей сплавного леса, тянулись в реку, как пальцы скелета; сохли рыбачьи сети, растянутые на шестах, наполняя рыбным запахом влажный воздух, звеневший от комаров.
   Корабль прибыл около полудня, и Гарион немедленно покинул ветхую пристань и по грязной, изрытой колеями улице отправился к часовне, ступая осторожно, чтобы не поскользнуться, ощущая любопытство в тупых взглядах деревенских жителей, — они разглядывали его и Ривский меч, висевший у него за спиной.
   Когда он, подойдя к потускневшим бронзовым воротам, испросил разрешения войти, священники, охранявшие часовню, встретили его подобострастно, почти раболепно. Они провели его через вымощенный плитками двор, с гордостью показали ветхую конуру и толстый просмоленный столб, на котором сохранился обрывок цепи — здесь провел свои последние дни сумасшедший Мринский пророк.
   Внутри часовни стоял традиционный алтарь с огромной медвежьей головой, вырезанной из камня. Гарион обратил внимание, что внутри маленький храм нуждался в хорошей уборке, да и сами священники выглядели помятыми и грязными. Он и раньше замечал, что первым проявлением религиозного рвения является неодолимое отвращение к воде и мылу. Святые места, да и те, кто посещал их, казалось, всегда плохо пахли.
   Неожиданное препятствие возникло, когда они добрались до сводчатого святилища, где в хрустальном ларце, по бокам которого стояли две свечи высотой в рост человека, хранился пожелтевший пергаментный свиток с текстом оригинала Мринских рукописей. Когда Гарион вежливо попросил открыть ларец, один из священников, фанатик с диким взглядом — его волосы и борода напоминали копну соломы, разворошенную ветром, — вдруг стал резко, почти истерично протестовать. Старший же священник, однако, был достаточно искушен, чтобы признать исключительное право короля Ривского, раз уж он имеет при себе Шар Алдура, изучать любую святыню, какую ему заблагорассудится. Гарион в очередной раз подумал, что для многих жителей Алории он и сам в некотором смысле являет собой священный объект.
   Наконец фанатик уступил, бормоча: «Святотатство!» Ржавым железным ключом отперли хрустальный ларец и принесли маленький стол и стул, чтобы Гариону было удобнее читать рукопись.
   — Думаю, теперь я сам справлюсь, ваши преподобия, — с явным намеком сказал им Гарион. Ему не нравилось, когда люди читают, заглядывая ему через плечо, да и потребности в чьей-либо компании он не испытывал. Он уселся за стол, положил руку на свиток и снова посмотрел сурово на кучку священников. — Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову, — прибавил он.
   Лица их выражали неодобрение, но все же возражать категоричному велению короля Ривского они не решились и тихой шеренгой вышли, оставив его наедине с манускриптом.
   Гарион почувствовал волнение — решение загадки, которая так терзала его на протяжении всех этих месяцев, было наконец в его руках. Дрожащими пальцами он развязал шелковый шнур и начал разворачивать похрустывающий пергамент. Шрифт был старинный, но выписан великолепно. Отдельные буквы были даже не столько выписаны, сколько тщательно нарисованы. Гарион подумал, что на создание единственного манускрипта у кого-то ушла целая жизнь. Когда он разворачивал свиток, руки его дрожали; взгляд побежал по таким знакомым теперь строчкам, отыскивая ту, которая навсегда развеет тайну.
   Вот она! Гарион смотрел на нее, не веря своим глазам, — там было точно такое же пятно, как и на всех списках! Он чуть не заплакал от разочарования.
   С горьким чувством поражения он снова перечел злосчастное место: «И Дитя Света встретит Дитя Тьмы и победит его, и Тьма рассеется. Но зри: камень, лежащий в центре Света, будет… « — и опять проклятое пятно.
   Нечто странное произошло, пока он перечитывал этот отрывок. Им овладело какое-то безразличие. С чего он поднял такой шум вокруг одного-единственного слова, скрытого пятном? Что ему даст одно слово? Он уже готов был подняться, собираясь убрать рукопись в ларец, и отправиться из этого скверно пахнущего места домой. И остановился, внезапно вспомнив, сколько часов провел, пытаясь разгадать значение пятна. Наверное, не помешает прочесть этот отрывок еще раз. В конце концов, он проделал долгий путь.
   Гарион начал читать, но отвращение вдруг стало столь сильным, что он едва мог его вытерпеть. Почему он тратит время на эту чушь? Он преодолел дальнюю дорогу только для того, чтобы портить глаза над этой ветхой записью бессмысленной болтовни — над вонючим, полусгнившим куском плохо выделанной овечьей шкуры. Он гадливо отбросил манускрипт. Полное слабоумие! Он отодвинул стул и встал, поправляя меч на спине. Корабль еще стоит, причаленный к пристани. К ночи он может быть уже на полпути к Коту, а через неделю — снова в Риве. Он навсегда запрет библиотеку и займется более важными делами. В конце концов, у короля нет времени на бесплодные, иссушающие мозги размышления. Гарион решительно повернулся спиной к рукописи и направился к двери.