Несбит Эдит. Феникс и ковер

   — В голове, может быть, и лучше, — заметила Джейн, — но в животе точно нет. Наоборот, от них тебя так раздует, что потом еще два дня шипеть будешь.
   Феникс равнодушно зевнул.
   — Послушайте! — сказала Антея. — У меня, кажется, появилась идея. Это ведь не совсем обычный ковер. На самом деле он очень волшебный. Так вот, я считаю, если мы намажем его «Чудодейственным прорастителем», а потом дадим немного полежать, то его волшебный ворс отрастет точно так же, как волосы на голове у папы.
   — Очень даже может быть, — согласился Роберт. — Но мне кажется, что керосин тоже сгодится — во всяком случае, по запаху он ничем не уступит «Прорастителю». А вообще-то, нужно попробовать и то, и другое.
   В конце концов решено было испытать оба чудодейственных средства.
   Сирил сбегал в комнату папы и притащил оттуда пузырек с «Прорастителем». К сожалению, жидкости в пузырьке осталось совсем немного, и это вызвало новый взрыв разногласий.
   — Мы не можем израсходовать его полностью, — сказала Джейн. — А вдруг у папы начнут в одночасье выпадать волосы? Если в пузырьке ничего не будет, то пока Элиза бегает в аптеку, они у него могут повыпадывать полностью. Представляете, какой это будет ужас? Лысый папа — бр-р! И все по нашей вине.
   — А парики в наше время стоят безумно дорого, — поддержала ее Антея. — Знаете что, давайте оставим в пузырьке пару капель на тот случай, чтобы папа сумел продержаться, пока Элиза бегает в аптеку, а остальным намажем самые истертые места на ковре. Где не хватит «Прорастителя», добавим керосина. Если все волшебство и впрямь зависит от запаха, то керосин обязательно должен помочь — пахнет-то он просто замечательно!
   «Прорастителя» набралось не больше чайной ложки. Пахучую жидкость аккуратно разлили по краям ужасной дыры в середине ковра и тщательно втерли в основания каждой ворсинки. Там же, где не хватило «Прорастителя», ковер умастили керосином, который Роберт с Сирилом потом еще долго размазывали кусочком мягкой фланели. Когда с этим было покончено, фланелевую тряпочку бросили в камин. Тряпочка горела очень ярко и весело, что изрядно развлекло Феникса с Ягненком.
   — Сколько можно вам говорить, — сказала мама, появляясь в дверях детской, — что нельзя играть с керосином? Вы когда-нибудь спалите дом. Что это вы опять придумали?
   — Мы сожгли керосиновую тряпочку, — гордо ответила Джейн.
   Было бесполезно объяснять маме, что они пытались починить ковер. Мама не имела ни малейшего понятия о том, что ковер был волшебный, а детям вовсе не хотелось, чтобы их подняли на смех за то, что они пытались с помощью керосина починить обыкновенный ковер.
   — Смотрите, чтобы больше этого не было! — строго сказала мама. — Ну ладно, а теперь хватит дуться — давайте веселиться! Папа только что прислал телеграмму. Смотрите! — И она протянула детям клочок бумаги.
   Все четверо набросились на него, как одержимые, и после короткой, но жестокой схватки, Сирил, вышедший из нее победителем, прочитал:
   — «Ложа в „Гаррике“ для детей. Партер в „Хеймаркете“ для нас. Встречаю в Чаринг-Кросс, в 6.30».
   — Это значит, — продолжала мама, — что наши четверо счастливчиков сегодня отправляются смотреть «Крошек-водяных»! И весь спектакль вы будете совсем одни! Мы с папой отведем вас в театр, а потом заберем домой. Так что, Антея, давай мне Ягненка и вместе с Джейн отправляйся нашивать кружева на ваши выходные платья (я имею в виду красные выходные платья). Кстати, я не удивлюсь, если их нужно будет погладить. И поторопитесь, а то не успеете. Господи, ну и воняет же этот керосин!
   Платья на самом деле нужно было погладить — и даже очень. Двум помидорного цвета красавцам из «Либерти» посчастливилось принять участие в живых картинках, когда там срочно понадобилось изобразить мантию кардинала Ришелье, и в результате они приобрели довольно плачевный вид. Зато живые картинки получились просто замечательные. К сожалению, я не могу рассказать вам о них подробно, но вы же знаете, что невозможно рассказать обо всем в одной истории. А вам наверняка было бы интересно услышать о том, как дети представляли Принцев-из-Башни и как в самый волнующий момент представления одна из подушек взорвалась у них над головами, и молодые принцы были так плотно усыпаны перьями, что картинку пришлось переименовать в «Михайлов день, или Ощипывание гусей».
   Гладить платья и пришивать кружева было, конечно, не очень весело, но сестры и не думали унывать — еще бы, ведь перед ними раскрывалась радужная перспектива похода в театр, да и крепленый керосином «Чудодейственный прораститель» потихоньку делал свое дело. В четыре часа пополудни Джейн клятвенно заявила, что на заштопанных Антеей местах появилось несколько новых ворсинок. Стоит ли говорить, что это известие всех чрезвычайно обрадовало.
   Меж тем Феникс сидел на каминной решетке и рассказывал детям различные истории, и, как обычно, эти истории были увлекательными и поучительными, как призы на школьных олимпиадах. Вот только сегодня они кроме этого были еще и грустными.
   — Что с тобой, Феникс? — спросила Антея, наклоняясь над камином, чтобы снять утюг с подставки. — Ты, часом, не заболел?
   — Я не болен, — ответила золотая птица, угрюмо покачивая головой. — Я просто старею.
   Стареешь? Да ты же чуть ли не позавчера вылупился из своего золотого яйца!
   Время, — печально ответил Феникс, — измеряется биениями сердца. Уверяю вас, с тех пор, как я познакомился с вами, у меня их было столько, что любая другая птица уже давно ходила бы с посеребренными перьями.
   — Но ты же говорил, что Фениксы живут по пять тысяч лет, — сказал Роберт, — а ты еще и первой сотни не разменял. Да ты только подумай — у тебя впереди еще масса времени!
   — Вам должно быть известно, — назидательно произнес Феникс, — что время — это всего лишь удобная человеку фикция. Такой вещи, как время, вообще не существует. Два месяца, проведенные с вами, далеко перевешивают все эти бесконечные тысячи лет безбедного существования в пустыне. Я очень старый и усталый Феникс. Пожалуй, мне пришла Пора откладывать яйцо и устраиваться спать на своем огненном ложе. Однако, мне следует предусмотреть некоторые меры предосторожности на тот случай, если меня вдруг разбудят сразу же после сожжения. Я, знаете ли, этого просто не перенесу. Но хватит об этом! Мне не хочется омрачать ваше счастье своим старческим нытьем. Итак, что сегодня на арене? Борцы? Гладиаторы? А может быть, битва камелеопардов с единорогами?
   Не думаю, — ответил Сирил. — На арене сегодня «Крошки-водяные», и если пьеса хотя бы капельку напоминает книжку, по которой она поставлена, там не будет никаких гладиаторов и единорогов. Вот чего там действительно будет полно, так это трубочистов, профессоров, омаров, выдр и лососей, не говоря уже о маленьких детях, что живут в воде.
   — Вода вредит моему здоровью, — поежился Феникс и пересел на щипцы — поближе к огню.
   — Да я же и не говорю, что там будет настоящая вода, — сказал Сирил.
   — И вообще, в театре всегда очень тепло и красиво, — вмешалась Джейн. — Там полно всяких ламп, и все отливает настоящим золотом. Знаешь что, пойдем с нами! Тогда сам все и увидишь.
   — Я только что хотел сказать то же самое, — обиженным тоном произнес Роберт. — Да только у меня нет нахальной привычки выскакивать поперед всех. Правда, старина Феникс, пойдем с нами! Вот увидишь, всю твою хандру как рукой снимет. Будешь хохотать, как сумасшедший. У мистера Бушье все пьесы такие. Эх, жаль, ты не видел «Лохматого Питера»' Мы ходили на него в прошлом году и от смеха чуть животики не надорвали.
   — Твои речи странны и непонятны, — отвечал ему Феникс, — но я согласен идти с тобой. Может быть, балаганные трюки этого вашего Бушье (я, кстати, о нем впервые слышу) помогут мне ненадолго сбросить с плеч тяжесть прожитых лет.
   Вот так и получилось, что этим вечером Феникс очутился во внутреннем кармане робертова итонского костюма (отчего им обоим стало так невмоготу, что они едва не задохнулись) и был контрабандным образом пронесен на представление «Крошек-водяных».
   Во время обеда, проистекавшего в приятном окружении ресторанных витрин и зеркал, бросавших самые немыслимые блики на лица присутствующих, Роберту пришлось симулировать сильный озноб, и в то время как остальные с удовольствием поглощали разные вкусности, он сидел и потел в своем тяжелом зимнем пальто, резко контрастировавшем с папиным смокингом и маминым вечерним платьем, при каждом движении изменявшим свой цвет с серого на розовый и зеленый. Естественно, обед для него был полностью загублен. Он ощущал себя неким грязным пятном на безупречном фасаде семьи и надеялся лишь на то, что Феникс знает, какие страдания он из-за него претерпевает. Что и говорить, все мы любим пострадать за других, но при этом нам обязательно нужно, чтобы эти самые «другие» об этом знали. Существуют, конечно, и такие возвышенные души, которым этого вовсе не требуется, но они встречаются крайне редко. Роберт же относился к большинству.
   На протяжении всего обеда папа не переставал шутить, и вся компания, соответственно, не переставала смеяться. Что до детей, так они смеялись даже с полными ртами, что уж вообще ни в какие ворота не лезло. Закутанному в пальто Роберту доставалось больше других, но он утешал себя той мыслью, что папа ни за что не позволил бы так жестоко насмехаться над ним, если бы знал правду. И, знаете, тут-то Роберт ни капельки не ошибался.
   Когда была съедена последняя виноградина и попробована на вкус сирилова соломинка для коктейля, дети сполоснули пальцы в специальной чашке — не забывайте, что это был настоящий взрослый обед! — и в сопровождении родителей отправились в театр, где их быстренько провели в ложу и оставили одних.
   Уходя, папа сказал:
   — Что бы не случилось, не высовывайте носа из ложи! К концу представления я заеду за вами. Ведите себя хорошо, не ссорьтесь и постарайтесь от души поразвлечься. Да, Роберт, тебе не кажется, что здесь немного жарковато для того, чтобы сидеть в пальто? Нет? Ну ладно, тогда я побежал, а тебе придется вечером смерить температуру — не дай Бог, окажется, что ты подхватил свинку или корь. А может, у тебя зубы режутся? Ну, пока!
   Когда он закрыл за собой дверь, Роберт быстро скинул ненавистное пальто, утер пот со лба и извлек из внутреннего кармана пиджака мокрого и порядком взъерошенного Феникса. Затем они по очереди причесывались у зеркала на стене, причем Феникс запретил кому бы то ни было смотреть на него до тех пор, пока он не пригладил всех своих перьев.
   Они пришли безнадежно рано. Пришлось не менее получаса ждать, пока заполнится зрительный зал — но зато когда люстры вспыхнули полным светом, Феникс, до того неподвижно сидевший на спинке робертова кресла, вздрогнул, вытянул шею и принялся возбужденно раскачиваться взад-вперед. Он пребывал в полнейшем экстазе.
   — Какое замечательное зрелище! — бормотал он, как полоумный. — Насколько здесь красивее, чем в моем храме! О, кажется, передо мной забрезжил свет истины. Так вот зачем вы настаивали, чтобы я пошел с вами! Вы хотели наполнить мое старое сердце огнем восхищения. Скажи мне, мой верный Роберт, так ли это? Ведь это и есть мой настоящий храм, а то, что вы мне показывали пару недель тому назад, было всего лишь жалким приютом отверженных?
   — Не могу ничего сказать насчет всяких там отверженных, — ответил Роберт, — но если тебе так хочется, можешь называть это место своим храмом. Но тсс! Кажется, они начинают.
   Я не буду вам рассказывать о представлении. Я уже говорила, что в одной книжке нельзя рассказать обо всем на свете. К тому же, вы наверняка читали «Крошек-водяных» и знаете содержание пьесы не хуже меня. Если же эта книжка не попадалась вам в руки, то не расстраивайтесь — по правде сказать, вы немного потеряли.
   Лучше я расскажу вам о том, что было дальше с детьми. Так вот, пока Сирил, Роберт, Антея и Джейн со всем вниманием, на которое только способны дети их возраста, смотрели пьесу, Феникс пребывал в своего рода радужном трансе.
   Мой истинный храм! — без конца твердил он. — О, какие замечательные огни! Какие роскошные церемонии! И все для того, чтобы воздать мне подобающие почести!
   Слегка одуревший от блеска театральной мишуры Феникс на полном серьезе принимал звуавшие со сцены сольные номера за гимны в его честь, а хоровые куплеты — за ритуальные марши. Электрические фонарики казались ему волшебными факелами, зажженными для того, чтобы своим светом возвестить его божественное присутствие. Сияющая разноцветными огнями рампа произвела на него столь сильное впечатление, что детям стоило немалых трудов убедить его сидеть смирно. Но когда вспыхнули доселе невидимые софиты, Феникс больше не смог сдерживать переполнявшего его волнения и, захлопав своими золотыми крыльями, прогремел голосом, разнесшимся по всем отдаленнейшим закоулкам театра:
   — Отлично, мои усердные слуги! Да пребудет с вами мое благоволение отныне и навсегда!
   На сцене возникло небольшое смятение. Крошка Том на полуслове оборвал свой уморительный монолог и удивленно посмотрел в зал. В наступившей тишине раздался громкий вздох, вырвавшийся не менее чем из сотни глоток, и ровно такое же количество негодующих лиц повернулось к ложе, в которой сидели съежившиеся от ужаса дети. А потом, как это всегда бывает в таких случаях, из зала донеслось раздраженное шиканье, чреватое предложениями успокоить горлопанов, а то и просто вывести их из зала.
   Вскоре представление возобновилось, но о горлопанах не забыли. Не успел Крошка Том закруглиться со своим монологом, как в ложу к детям вошел дежурный администратор и наговорил им кучу неприятностей.
   — Да это не мы, правда, не мы! — изо всех сил отбивалась Антея. — Это все наша птица!
   Тогда администратор в очень решительных выражениях посоветовал им получше следить за своим попугаем.
   — Не хватало еще, чтобы из-за него все представление пошло насмарку! — сказал он.
   — Он больше не будет, — сказал Роберт, умоляюще глядя на золотую птицу. — Честное слово, не будет!
   — Я разрешаю тебе удалиться, — милостиво произнес Феникс, обращаясь к администратору.
   — Он и вправду настоящий красавчик, — сказал администратор. — А как бойко говорит! И все же на вашем месте я бы подержал его под колпаком. А то он еще чего-нибудь натворит.
   С этим он и ушел.
   — Будь умницей, милый Феникс, не разговаривай больше, — попросила Антея. — Ты же не хочешь прерывать службу в собственном храме, так ведь?
   С этой минуты Феникс вел себя спокойно. Правда, теперь он принялся без умолку нашептывать детям на ухо всякие глупости. Например, ему очень хотелось узнать, почему нигде не было видно алтаря, отчего не горит жертвенный огонь и с какой это стати жрецы не воскуряют благовоний? В конце концов, он так надоел всем четверым, что они начали серьезно подумывать о том, что лучше было бы оставить его дома.
   Вот и в том, что произошло несколько минут спустя, был виноват один лишь Феникс и никто другой. Во всяком случае, театральные служащие, как бы их потом не обвиняли, были точно не виноваты. По правде говоря, никто толком и не понял, что случилось (то есть, никто, кроме злоумышленной птицы а четверых детей). А случилось вот что: Феникс сидел на позолоченной спинке кресла, раскачиваясь взад-вперед, как самый обыкновенный домашний попугай. Глаза детей были прикованы к сцене, на которой в тот момент как раз появился пузатенький омар, намереваясь развлечь публику знаменитым комическим куплетом «Не можешь ходить прямо, не будь таким упрямым». И тут-то порядком разгоряченный всем увиденным Феникс сказал:
   — Ни алтаря, ни жертвенного огня, ни благовоний!
   И, не успели дети и подумать о том, чтобы остановить его, он расправил свои сверкающие крылья и воспарил вдоль переполненного публикой зала, слегка касаясь своими раскаленными на концах перьями полупрозрачных занавесей и позолоченной деревянной резьбы лож.
   Он описал всего лишь один полный круг (такие круги описывают над водой чайки, когда выдается штормовая погода) и преспокойно уселся на прежнее место, но этого было достаточно для того, чтобы обстановка в театре коренным образом изменилась. В тех местах, где он что-нибудь задел крылом, заблистали крохотные, похожие на золотые семечки искорки. Из них потянулись к потолку тоненькие стебельки дыма, и вскоре на глазах у изумленной публики уже вовсю распускались огненные бутоны.
   В зале сначала зашептались, а потом закричали во весь голос:
   — Пожар! Пожар!
   Занавес немедленно опустился, и в зале зажгли свет.
   — Пожар! — неслось со всех сторон.
   Публика отчаянно ринулась к выходу.
   — Великолепная идея, не правда ли? — самодовольно сказал Феникс. — Такого гигантского алтаря и такого всеобъемлющего жертвенного огня еще ни у кого не было. Кстати, как вам нравится запах благовоний? — Но единственным запахом, который могли различить дети, был удушливый запах горелого шелка и обуглившегося лака.
   Маленькие огненные бутоны успели к тому времени распуститься в огромные цветы. Не переставая вопить, люди метались по залу и пытались пробиться к выходу через ту или иную запруженную публикой дверь.
   — Боже мой, Феникс, что ты натворил? — закричала Джейн. — Пойдемте же скорее отсюда!
   — Но папа сказал нам оставаться здесь, что бы ни случилось, — возразила Антея, старавшаяся, несмотря на покрывавшую ее лицо бледность, говорить обычным размеренным тоном.
   — Он наверняка не имел в виду пожар, — сказал Роберт. — Поджаренные дети нужны ему так же, как нам — лысый папочка. Нет уж, спасибо, сегодня мне почему-то не хочется быть юнгой на палубе горящего корабля!
   — Мне тоже! — согласился Сирил и открыл дверь ложи.
   Однако ворвавшаяся снаружи волна непереносимо горячего воздуха, смешанного со слезоточивым дымом, тут же заставила его закрыть. Было ясно, что этим путем им из театра не выбраться.
   Тогда все четверо свесили головы через бордюр ложи и стали прикидывать вероятность спуска в зрительный зал. Такая вероятность была, но даже если им и впрямь удалось бы достичь партера, не сломав по пути ни рук ни ног (не говоря уже о головах), пользы им от этого было бы крайне мало.
   — Вы только поглядите на всех этих людей! — в отчаяньи простонала Антея. — Там нам никогда не пройти.
   И действительно, толпа около дверей напоминала рой мух, вьющийся вокруг свежезакатанной банки с вареньем.
   — Лучше бы нам никогда в жизни не встречать Феникса! — со слезами на глазах закричала Джейн.
   К чести Роберта нужно сказать, что даже в этот ужасный момент он оглянулся через плечо, чтобы удостовериться в том, что золотая птица не слышала этих ужасных слов (впрочем и Джейн можно понять — по своей ужасности ее слова вполне соответствовали моменту).
   Но Феникса нигде не было.
   — Послушайте! — сказал Сирил. — Я тысячу раз читал, что пишут о пожарах газеты, и клянусь вам, что с нами все будет в полном порядке. Нам нужно оставаться здесь и ждать — как нам и велел пала.
   — Тем более что нам больше ничего не остается, — горько заметила Антея.
   — А теперь послушайте меня! — твердо произнес Роберт. — Вы можете сколько угодно трястись от страха, а я бояться не собираюсь! Феникс еще никогда не бросал нас на произвол судьбы. Я уверен, что он и сейчас что-нибудь придумает. Я верю Фениксу, как самому себе!
   — И Феникс благодарит тебя за это, о Роберт! — прозвучал у него из-под ног золотой голос.
   На полу ложи лежал волшебный ковер, а по нему важно расхаживал Феникс.
   — Быстро! — сказал он. — Забирайтесь на ковер! Да смотрите же, садитесь только на его уцелевшие древние части, а не то…
   Детям так и не удалось узнать, что с ними станет в противном случае, ибо в этот момент в лицо им ударила яркая вспышка пламени. Увы, и без того искрометный Феникс под влиянием момента разгорячился до такой степени, что нечаянно воспламенил керосин, который этим утром дети с таким усердием втирали в ковер. Керосин, нужно сказать, занялся с такой невиданной силой, что после нескольких неудачных попыток затоптать пламя ногами дети были вынуждены отступить к стене ложи и дать ему выгореть до последней капли. Когда облако черной сажи рассеялось и взору присутствующих открылись дымящиеся останки ковра, выяснилось, что все без исключения заплаты из пестрой шотландской шерсти обратились в прах и осталась только старая добрая персидская ткань — да и та больше напоминала рыболовную сеть.
   — Ну, смелее же! — закричал Феникс. — Я уже остыл.
   Четверо детей принялись устраиваться на ковре. Им пришлось немало поерзать и поизвиваться, чтобы расставить все свои восемь конечностей на уцелевших узорных лоскутиках, ибо никому не хотелось оставить в горящем театре руку или ногу. А театр уже полыхал по-настоящему — в зале, из которого, к счастью, успела выскочить вся до последнего человека публика, бушевал огромный огненный смерч, и в ложе становилось все труднее дышать.
   Джейн примостилась на коленях у Антеи.
   — Домой! — приказал Сирил, и в следующую секунду по слипшимся от пота волосам четверых неудавшихся театралов пробежал благодатный сквозняк их родной детской. Они неподвижно сидели на ковре, а ковер как ни в чем не бывало лежал на своем месте посреди комнаты. По его умиротворенному виду никто бы не сумел догадаться, что всего лишь пару секунд тому назад он чуть было не погиб на пожаре, спасая жизни своих юных хозяев.
   Потом в комнате прозвучали четыре глубочайших вздоха облегчения. Сквозняк, который всегда доставлял детям одни только неприятности, теперь показался им настоящим бальзамом. Они спаслись. И все остальные тоже. Когда они покидали театр, там никого не было. Они готовы были поклясться в этом.
   Еще потом все четверо заговорили — как всегда одновременно и перебивая друг друга. Почему-то именно это последнее приключение произвело на них неизгладимое впечатление. Да и немудрено — ни одно из предыдущих не показалось им таким реальным.
   — А вы заметили?.. — наперебой вопрошали они. — А вы помните?..
   И тут по лицу Антеи разлилась такая бледность, что ее не смогла скрыть никакая сажа, понасевшая на нем во время пожара.
   — Боже мой! — воскликнула она. — Там же мама с папой! Какой ужас! Они же наверняка подумали, что мы обгорели, как головешки. Сейчас же бежим в театр — нужно сказать им, что это не так.
   — Не хватало нам только разминуться с ними по дороге, — осадил ее предусмотрительный Сирил.
   — Тогда… Тогда иди один, — парировала Антея. — Только сначала умойся — если ты покажешься маме на глаза в таком виде, она наверняка решит, что ты обгорел как головешка, и с ней случится припадок или что-нибудь похуже. О Господи, зачем мы только повстречались с этим негодным Фениксом!
   — Тихо! — прикрикнул на нее Роберт. — Без толку разоряться на ни в чем не повинную птицу! Что теперь поделать, если у него такая горячая натура? Ну ладно, я думаю, нам тоже нужно помыться. Откровенно говоря, все мы сейчас ужасно похожи на того полоумного негра, что задушил свою жену.
   Занятые своими переживаниями дети не заметили, что с того момента, как они покинули театральную ложу. Феникса с ними не было.
   Когда все немножко пообчистились, а Сирил уже влазил в свое зимнее пальто, собираясь вернуться к театру и поискать там папу с мамой (все равно что искать иголку в стогу ена, говорил он и был очень близок к истине), со стороны входной двери послышалось щелканье ключа. Нужно ли говорить, что все тут же бросились в холл.
   — С вами все в порядке? — раздался снизу мамин голос. — С вами правда все в порядке?! — А в следующую секунду она уже стояла на коленях посреди холла и пыталась расцеловать всех четверых детей одновременно. Она то плакала то хохотала, как безумная, а папа стоял, прислонившись к дверному косяку и бормотал что-то вроде «Да будь я проклят со всеми моими потрохами!».
   — Но как же вы узнали, что мы дома? — спросил Сирил, когда страсти немного поулеглись и папа с мамой обрели дар речи.
   — Ну, вообще-то, тут произошла одна странная штука, — принялся рассказывать папа. — Как только мы услышали, что в «Гаррике» пожар, мы, естественно, бросились туда. В толпе вас не было, внутрь же никого не пропускали, но пожарники клялись и божились, что в здании не осталось ни единого человека. И тут кто-то так легонько трогает меня сзади за плечо и говорит: «Сирил, Антея, Роберт и Джейн…» Я оборачиваюсь, а у меня на плече сидит большой желтый голубь. Поскольку из-за него я не мог разглядеть, кто говорил, то я его и отогнал, но у меня за спиной уже никого не было. И тут с другой стороны опять голос: «Ваши дети сидят себе целехоньки дома». Я снова обора чиваюсь — и надо же такому случиться, что этот дурацкий голубь сидит у меня на другом плече! Должно быть, пожар ослепил его, вот он и метался туда-сюда. Но ваша мама всерьез решила, что это был голос…
   — Я решила, что это говорила птица, — перебила его мама. — И могу поклясться, что так оно и было. Во всяком случае, тогда я в этом ни капельки не сомневалась. И вообще, никакой это был не голубь, а оранжевый попугай. Да и не важно, кто там на самом деле говорил — главное, что он не соврал и с вами ничего не случилось.
   Тут мама снова начала плакать, и папа решительным голосом заявил, что после сегодняшних театральных треволнений всем нужно как можно скорее разойтись по кроватям.