Несбит Эдит. Феникс и ковер

   Все так и сделали.
   Этим вечером Роберт имел серьезный разговор с Фениксом.
   — Да ладно тебе, — сказала золотая птица, когда Роберт высказал ей все, что думал по поводу пожара. — Разве ты не знаешь, что огонь находится у меня в подчинении? Не расстраивайся — ибо я, подобно моим жрецам с Ломбард-Стрит, могу восстанавливать дворцы из праха. Будь добр, открой окно. И он выпорхнул наружу. Вот так случилось, что на следующий день в газетах написали, что театр пострадал от пожара гораздо меньше, чем ожидалось. На самом-то деле наутро в театре не было обнаружено вообще никаких следов пожара — не зря же Феникс всю ночь трудился, как пчелка. аля администрации театра все происшедшее до сих пор остается неразрешимой загадкой. Добрая половина служащих, находившихся в тот памятный вечер на представлении, попросту считает, что все они кратковременно сошли с ума.

 
   На следующий день мама зашла в детскую и долго изучала прожженные места в ковре.
   — Мы его помазали керосином, вот он и загорелся, — простодушно объяснила Антея.
   — Нужно немедленно избавиться от этого ковра, — сказала мама.
   Что же до детей, то, уже в сотый раз принимаясь обсуждать события предыдущего вечера, они неизменно приговаривали:
   — Нужно немедленно избавиться от этого Феникса!

Глава ХП

КОНЕЦ КОНЦА

   — Яйцо, тосты, чай, молоко, чашка, блюдце, ложка, нож, масло... Так, кажется, все в порядке, — сказала Антея, рассматривая поднос с маминым завтраком. Затем, осторожно держа его на вытянутых руках и ощупывая ногой каждую ступеньку, она поднялась по лестнице и осторожно проскользнула в мамину спальню. Поставив поднос на стоявшее у кровати кресло, она подошла к окну и, стараясь производить как можно меньше шума, подняла одну из штор.
   — Дорогая мамочка, как сегодня твоя голова? — спросила она тоненьким участливым голоском, отличавшим ее в те моменты, когда у мамы болела голова. — Надеюсь, тебе лучше? Я принесла тебе завтрак. Посмотри, я постелила на поднос ту самую салфеточку с клеверовыми листьями, что вышила для тебя на прошлой неделе.
   — Спасибо тебе, милая, — сонным голосом отозвалась мама.
   Антея была прекрасно осведомлена о том, что нужно делать, когда ее милая больная мамочка просит принести ей завтрак в постель.
   Она достала из шкафа маленький кувшинчик налила туда теплой воды, добавила немного одеколона и омыла мамино лицо и руки получившимся душистым раствором. Естественно, что после этого мама достаточно оживилась, чтобы подумать о еде.
   — А что это такое с моей маленькой девочкой? — спросила она, когда ее глаза привыкли к свету и она смогла разглядеть опечаленное антеево лицо.
   — О, мне просто ужасно грустно, что у тебя болит голова, — сказала Антея. — Это все из-за того страшного пожара в театре! Папа сказал, что ты так сильно испугалась и что тебе придется несколько дней лежать в постели. Знаешь, я не могу тебе этого объяснить, но получается, что мы все в этом виноваты…
   — Ни в чем вы ни капельки не виноваты, моя родная глупышка! — сказала мама. — Каким это образом вы можете быть виноваты в том, что в театре случился пожар?
   — Как раз этого-то я и не могу тебе объяснить, — сказала Антея. — К сожалению, у меня не такой извращенный ум, как у вас с папой, чтобы объяснять все на свете.
   Мама засмеялась.
   — Мой извращенный — а впрочем, ты, наверное, хотела сказать «изощренный» — ум и впрямь сегодня утром ни на что не годен, но я обещаю тебе, что со временем поправлюсь. А пока не будь маленькой миленькой глупышкой и прекрати болтать ерунду. Пожар случился не по вашей вине — и все тут! Спасибо, дорогуша, но я не хочу яйца. Лучше я еще немного посплю, а ты иди играть и ни о чем не беспокойся. Да, и скажи кухарке, чтобы она не приставала ко мне с тем, что сегодня готовить. На ленч можете заказать все, что вам вздумается.
   Антея очень осторожно (я бы даже сказала, воровато) закрыла дверь маминой спальни и со всех ног бросилась на кухню, где тут же и заказала на ленч все, что ей в тот момент вздумалось. А именно: пару упитанных индеек, огромный рождественский пудинг, корзинку творожных ватрушек, а также побольше миндаля с изюмом.
   Кухарка, естественно, попросила ее идти куда подальше, и на ленч были поданы опостылевшие всем рубленая баранина и манный пудинг, причем в первом блюде самым непростительным образом отстутствовали гренки, а второе так и вообще оказалось подгоревшим.
   Но это было потом, а тогда, сразу же после посещения кухни, Антея возвратилась в детскую и застала остальных детей в глубоком унынии. Вообще-то, она тоже пребывала в глубоком унынии, поскольку не хуже других знала, что дни их замечательного волшебного ковра были сочтены. Он был настолько изношен, что его замечательные волшебные ворсинки можно было пересчитать по пальцам обеих рук и одной ноги.
   Увы, делать было нечего! После двух месяцев волшебных путешествий и захватывающих дух приключений жизнь возвращалась в свое привычное и ужасно скучное русло, а Сирил, Роберт, Антея и Джейн безвозвратно теряли свое исключительное положение, что отличало их от обычных камдентаунских сорванцов, к которым наши четверо приятелей привыкли относиться с изрядной долей жалости и — чего уж там греха таить! — презрения,
   — Господи, мы снова станем такими же как все! — сказал Сирил.
   — Да, — согласился с ним Роберт. — Но только у тех, остальных, никогда не было волшебных ковров, и им не из-за чего убиваться.
   — Мама собирается выбросить ковер, как только у нее перестанет болеть голова и она сможет подыскать нам приличную кокосовую подстилку. Вы только представьте себе — мы и какая-то кокосовая подстилка! Да мы же ходили под живыми кокосовыми пальмами — там, на острове, где не бывает коклюшного кашля!
   — Красивенький остров! — закричал Ягненок. — Я люблю раскрашенный песочек! Я люблю раскрашенную воду!
   Его братья и сестры частенько ломали себе голову над тем, запомнил ли он свое волшебное путешествие на солнечный берег южного моря. Теперь они знали точно.
   — Что ж, — заключил Сирил, — никаких увеселительных загородных поездок на ковре нам больше не светит.
   Но хотя они говорили о ковре, на уме у каждого был Феникс.
   Прекрасная золотая птица была так добра, так заботлива, она неизменно выручала их из всяческих затруднительных положений — и надо же было такому случиться, чтобы она вдруг подожгла театр и тем самым заставил маму слечь с головной болью!
   Никто особо не винил Феникса — такая уж у него была огенная природа. Но, с другой стороны, каждому было ясно, что в их отношениях наступил такой момент, когда его, как загостившегося родственника, больше не следует уговаривать продлить свой визит. Говоря простым английским языком, его нужно было попросить уйти!
   Все четверо чувствовали себя самыми последними негодяями и предателями, но, тем не менее, не переставали подумывать о том, что кому-нибудь так или иначе придется откровенно, «как мужчине с мужчиной», поговорить с Фениксом и напрямую объяснить, что отныне ему не место у мирного очага их родного камдентаунского дома. Естественно, этим «кем-нибудь» никто не хотел быть, и каждый надеялся, что эту прискорбную роль возьмет на себя кто-нибудь другой.
   Дело осложнялось еще и тем, что они не могли открыто обсудить этот вопрос, потому что их мог услышать Феникс, отсиживавшийся в буфете посреди тараканов, старых стоптанных башмаков и обезглавленных по случаю какого-то особо жаркого боя шахматных фигур.
   И все же Антея решила попытаться.
   — Это просто ужас какой-то! — сказала она. — Я не выношу, когда мне есть что сказать о людях, но я не могу этого сделать, потому что когда я о ком-нибудь думаю, но не говорю, все сразу же начинают думать, что я думаю про них что-то настолько нехорошее, что даже не могу сказать вслух, и, стало быть, мне либо нужно говорить все напрямую, либо вообще ничего не думать. Уф-ф!
   Антея очень хотела, чтобы подслушивавший в буфете Феникс ничего не понял, и, нужно сказать, ей это удалось. Судя по тому, что остальные дети изобразили на лицах самое туповатое выражение, какое только можно себе представить у обыкновенных английских детей, ей это удалось даже чересчур хорошо. И только после того, как она украдкой ткнула пальцем в сторону буфета, до Сирила дошло, о ком, собственно, шла речь.
   — Вот именно! — подхватил он, в то время как Джейн с Робертом изо всех сил пытались объяснить друг другу, сколь неглубоко им удалось проникнуть в предмет разговора.-Однако ввиду недавних событий и их неутешительных последствий нам нужно подумать о том, чтобы перевернуть новую страницу нашей жизни. Кроме того, мама для нас гораздо важнее, чем наши меньшие собратья по разуму, насколько бы экзотическими они ни были.
   — Как здорово у тебя получается! — рассеянно произнесла Антея, принимаясь составлять карточный домик для Ягненка. — Я имею в виду, как здорово ты умеешь запутывать самые простые вещи! Нам нужно всем попрактиковаться в этом — на случай, если снова попадем в какую-нибудь волшебную неприятность… Да хватит вам! Мы говорим об этом, — сказала она, обращаясь к Джейн с Робертом и кивая в сторону буфета, где сидел Феникс. Джейн с Робертом наконец ухватили суть дела и немедленно открыли рты, явно намереваясь сказать какую-нибудь глупость.
   — Подождите! — успела остановить их Антея. — Вся штука заключается в том, чтобы очень сильно запутывать все, что вы хотите сказать, и тогда вас будут понимать только те, с кем вы разговариваете… Ну, иногда и кое-кто еще.
   — Великие философы древности отлично разбирались в этом сложнейшем искусстве, — вдруг прозвучал у них над головами золотой голос.
   Конечно же, это был Феникс, который вовсе не томился с тараканами в буфете, как предполагали дети, а спокойненько наблюдал за ними с высоты оконной гардины. Ни у кого не было сомнений в том, что он слышал все до последнего слова.
   — Красивая птичка! — бодро заметил Ягненок. — Птичка-канареечка!
   — Бедное заблудшее дитя! — с притворной нежностью в голосе парировал Феникс.
   Последовала минута тягостного молчания. Четверо детей ни капельки не сомневались в том, что Феникс понял их чересчур прозрачные намеки — тем более что они сопровождали их не менее прозрачными жестами в сторону буфета. Уж кто-кто, а Феникс не страдал отсутствием интеллекта.
   — Мы тут как раз говорили о… — начал покрасневший до ушей Сирил, и я сильно надеюсь, что он не собирался говорить ничего кроме правды. Но что он на самом деле собирался сказать, так и осталось неизвестным, потому что Феникс, к невероятному облегчению всех присутствующих, перебил его следующими словами:
   — Насколько я понимаю, у вас возникли непреодолимые трудности в общении с нашими выродившимися черными братьями, которые вот уже несколько миллионов лет без устали снуют себе туда-сюда в убежищах вроде этого.
   И он указал когтем на буфет, где проживали многострадальные черные тараканы.
   — Канареечка говорит! — обрадовался Ягненок, — Надо показать маме!
   И он стал отчаянно вырываться из антее-вых объятий.
   — Мама спит! — поспешно сказала Антея. — Иди-ка лучше под стол и поиграй в «тигра в клетке».
   Однако превратившийся в тигра Ягненок столь часто запутывался руками, ногами, а то и своей глупой головой в оставшихся от ковра лохмотьях, что служивший клеткой стол пришлось отодвинуть на скользкий линолеум, где тигриные игрища возобновились и проистекали как по маслу. Теперь, когда стол не скрывал большую часть ковра, все его ужасные раны предстали на всеобщее обозрение.
   — Ах! — меланхолично вздохнула золотая птица. — Недолго же ему довелось пожить в этом мире.
   — Увы, — ответил Роберт. — Все когда-нибудь кончается. И это ужасно!
   — Иногда конец означает покой, — философски заметил Феникс. — Однако если этот самый покой не наступит для ковра в ближайшие несколько минут, то я боюсь, что вы от него и концов не сыщете.
   — Верно, — согласился Сирил, уважительно ыкав кон цом башмака разноцветные осанки Это его движение привлекло внимание Ягненка, который, вообразив себя то ли быком, то ли швейной машиной, опустился на четвереньки посреди ковра и начал с ожесточением тыкаться носом в красно-голубой ворс.
   — Аггеди-даггеди-гаггеди! — приговарил он при этом. — Даггеди-аггеди-гаг!
   И тут, прежде чем кто-либо из присутствовавших успел чихнуть (вообще-то, даже если кому-нибудь в тот момент и впрямь приспичило чихать, вряд ли от этого был бы какой-нибудь толк) пол комнаты стал совершенно таким, каким он был до покупки ковра — маленьким деревянным островком посреди линолеумного моря. Ковер исчез, а вместе с ним исчез и Ягненок!
   В комнате снова повисла мертвая тишина. Еще бы — Ягненок, маленький неразумный Ягненок, который и говорить-то толком не умел, был в одночасье унесен неведомо куда предательским ковром, исполненным опасных для жизни дыр и такого же точно волшебства! Никто не имел ни малейшего понятия о том, где его теперь искать. Да и как они могли его искать, если их единственное средство передвижения тоже отсутствовало?
   Джейн, естественно, ударилась в слезы. Антея ужасно побледнела и, по всей видимости, была близка к умопомешательству. Одна-ко глаза ее оставались сухи.
   — Это наверняка сон, — сказала она.
   — То же самое говорил наш викарий, — успокоил ее Роберт, — но ты же знаешь, что он был неправ.
   — Постойте! — сказал Сирил. — Но ведь Ягненок не загадывал никакого желания! Он просто болтал себе по-игрушечному.
   — Ковер понимает любую речь, — наставительно заметил Феникс. — Даже когда говорят по-игрушечному. Я, правда, никогда не слышал о такой стране — как ее там, Игрушия, что ли? — но будьте уверены, что ковер знает этот язык.
   — Ты хочешь сказать, — спросила Антея, трясясь от ужаса, — что когда он лопотал свое «даггеди-аггеди-гаг», это и впрямь что-то значило?
   — Конечно, — ответил Феникс. — Все слова что-нибудь да значат.
   — Боюсь, вот тут-то ты и не прав, — сказал Сирил. — Даже когда люди говорят на чистом английском языке, они постоянно норовят ляпнуть что-нибудь на редкость бессмысленное.
   — Да нет же, я имею в виду совсем другое! — простонала Антея. — Так ты полагаешь, что это самое «аггеди-гаг» что-то значит для Ягненка и ковра?
   — Безусловно, — хладнокровно ответствовал Феникс. — «Аггеди-гаг» значит для Ягненка то же самое, что и для ковра.
   — Так что же это тогда значит? Что это значит?
   — К сожалению, — ответила золотая птица, — меня никогда не учили говорить по-игрушечному.
   Джейн продолжала шумно всхлипывать, но остальные оставались на удивление спокойными — такое состояние в книжках иногда называют «спокойствием отчаяния». Ягненок исчез.
   Ягненок, их маленький ненаглядный братец, которого за всю его драгоценную короткую жизнь ни на мгновение не оставляли без присмотра, исчез без следа и сейчас находился один-одинешенек посреди бескрайнего и не всегда доброго мира, а рядом не было никого, кто мог бы защитить его в случае опасности, не считая продранного до дыр ковра. Раньше дети как-то не задумывались над тем, насколько огромен был окружавший их мир и как трудно было отыскать в нем человека, да еще такого маленького, как Ягненок. Теперь эта мысль одновременно пришла им в головы — и нельзя сказать, что она прибавила им духу.
   — Самое ужасное во всей этой истории то, что мы его никогда не сможем найти, — замогильным голосом выразил Сирил чувства, владевшие всеми в тот момент.
   — Вы что же, хотите, чтобы он вернулся? — спросил Феникс, и в голосе у него прозвучало плохо скрываемое удивление.
   — Конечно, конечно, хотим! — закричали все разом.
   — Вот уж не знаю, стоит ли из-за него так распинаться, — сказала золотая птица, с сомнением покачивая головой.
   — Конечно, стоит! О, сделай так, чтобы он вернулся! Пожалуйста!
   — Ну раз вы так настаиваете, — сказал Феникс, оправляя свои золотые перья, — то будьте добры, приоткройте окно. Я на секундочку выгляну наружу и попытаюсь что-нибудь придумать.
   Сирил рванул вверх оконную раму, и в следующее мгновение Феникса с ними уже не было.
   — О, если бы только мамочка поспала подольше! Ой, а вдруг она проснется и захочет видеть Ягненка! Ой, а вдруг сейчас зачем-нибудь придут слуги! — причитала Антея. — Не реви, Джейн! Все равно без толку. Что? Сама плачу? Да нет же, я вовсе не плачу — по крайней мере, не плакала, пока ты не заметила… И вообще, я бы и слезинки не проронила, если бы мы хоть что-нибудь могли сделать. Ой-ей-ей!
   Сирил с Робертом были мальчиками, а мальчики, само собой разумеется, никогда не плачут. Однако ситуация была настолько тяжелой, что я нисколько не удивлюсь, если узнаю о том, что им пришлось изо всех сил кусать губы и хлопать глазами, чтобы подтвердить это правило.
   И вот, в этот-то ужасающий момент, сверху, из маминой спальни, донесся звон колокольчика.
   Спокойствие отчаяния оставило детей, и на его место пришло оцепенение безысходности. А потом Антея вытерла глаза, огляделась по сторонам и, решительно подойдя к камину, вытащила из него кочергу.
   Кочергу она подала Сирилу.
   — А ну, ударь меня по руке, да посильнее! — приказала она. — Мне придется объяснять маме, почему у меня такие распухшие глаза.
   — Сильнее! — закричала она, когда Сирил легонько коснулся ее руки дрожащим концом кочерги. И без того изрядно нервничавший Сирил от этого ее крика подпрыгнул чуть ли не до потолка и опустил кочергу ей на руку гораздо сильнее, чем они оба того хотели.
   Антея завизжала от боли.
   — Ой, Пантерочка, милая, я не хотел делать тебе больно, правда! — закричал Сирил, бросая кочергу обратно в камин.
   — Все… в… порядке… — беззвучно сказала
   Антея, зажав пострадавшее место здоровой рукой. — К-кажется… пок-к-краснело…
   Так оно и было — на антеевой руке стремительно вырастала порядочных размеров сине-красная шишка.
   — А теперь, Роберт, — сказала она, стараясь говорить ровно и без запинки, — валяй-ка ты погулять на улицу! О, мне все равно, куда! Хоть на свалку, но только чтобы духу твоего здесь не было. Я скажу маме, что ты взял Ягненка с собой.
   Как вы уже догадались, Антея собиралась обмануть маму насчет Ягненка — более того, она собиралась длить этот обман по-возможности вечно. Конечно, обманывать маму очень нехорошо, однако Антея совершенно справедливо полагала, что обманутая, но живая мама нужна всем четверым детям гораздо больше, чем осведомленная обо всем, но в результате умершая от горя. К тому же, за то время, пока она пудрит маме мозги, Феникс и вправду мог что-нибудь придумать.
   — Он всегда нас выручал, — сказал Роберт. — Он вытащил нас из французской башни, и даже когда мы чуть было не обгорели, как головешки, в театре, он сгонял за ковром и переправил нас домой. Вот и сейчас я уверен, что он все как-нибудь уладит.
   Из маминой спальни снова прозвенел колокольчик.
   — Ох уж эта Элиза! — воскликнула Антея. — Никогда-то она не отвечает на звонки Ну, ладно, я должна идти.
   И она пошла.
   Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Мама, конечно, заметит ее распухшие глаза, но она тут же предъявит ей свою ушибленную руку. А вот если она спросит про Ягненка…
   — Нот, я не должна думать о Ягненке, — сказала она себе и прикусила кончик языка, чтобы эта новая боль заставила ее подумать о чем-нибудь другом. В результате ее глаза снова наполнились слезами. Но она терпела, ощущая, как ее руки, ноги, спина и даже изборожденное дорожками слез лицо наливаются новой силой, рожденной от решимости во что бы то ни стало не дать дорогой мамочке ни малейшего повода для беспокойства.
   Она неслышно открыла дверь спальни.
   — Да, мамочка? — спросила она.
   — Дорогая, — сказала мама, — пожалуйста, возьми Ягненка и…
   «…принеси его мне», продолжила про себя Антея. Она изо всех сил старалась быть храброй. Она попыталась сказать, что Роберт взял Ягненка с собой на прогулку, но эта попытка, очевидно, была ей не под силу. Во всяком случае, когда она открыла рот, оттуда не вырвалось ни звука. Так ей и пришлось стоять с открытым ртом. Вы, наверное, знаете, что б таком неудобном положении гораздо легче удержаться от слез, хотя и непонятно почему.
   — ..забери его от меня, — продолжала мама. — Сначала он вел себя, как следует, а потом взял и стащил с туалетного столика скатерть со всеми моими щетками, баночками и прочими вещами. А сейчас он так и вообще никак себя не ведет — я имею в виду, он как-то подозрительно притих, и я боюсь, как бы одна из моих баночек, не дай Бог, не угодила ему в голову. Отсюда мне его не видно, а если я встану с постели, то обязательно свалюсь в обморок.
   — Ты хочешь сказать, что он здесь? — спросила потрясенная Антея.
   — Ну конечно, глупышка, — немного раздраженно ответила мама. — Где же еще ему быть, по-твоему?
   Антея обогнула тяжелую деревянную кровать с резным изголовьем и заглянула в дальний угол комнаты. Последовала короткая пауза.
   — Сейчас его здесь нет, — сказала она.
   О том, что Ягненок тут побывал, весьма убедительно свидетельствовали валявшаяся на полу скатерть, рассыпанные в веселом беспорядке парфюмерные баночки и флакончики, а также разного рода щетки и расчески, безнадежно запутавшиеся в мотке кружевных лент, вывалившихся из заляпанного липкими Детскими пальчиками ящика комода.
   Ну, значит, он уже успел куда-то уползти, — сказала мама. — Антея, милая, будь хорошей девочкой и посиди с ним пару часиков. Если я еще немного не посплю, то когда придет пала, я буду выглядеть сущей развалиной.
   Антея осторожно прикрыла за собой дверь спальни и бросилась вниз по лестнице. В спальню она ворвалась, рыдая и крича следующее:
   — Он тогда пожелал быть с мамой! Он все время был в ее спальне! Вот что такое «Аггеди-гаг»!
   Как говорится в книгах, сии невообразимые слова замерли у нее на устах.
   А все потому, что на полу детской лежал волшебный ковер, а на ковре, в весьма тесном окружении обоих братьев и Джейн, сидел довольный до жути Ягненок. Его лицо было покрыто толстым слоем вазелина и фиолетовой пудры, но, несмотря на эту довольно-таки страшно-ватенькую маскировку, Антея тут же узнала его.
   — Ты, как всегда, была абсолютно права, — сказал Феникс со своей любимой гардины. — Нет никаких сомнений в том, что это самое «аггеди-гаг» по-игрушечному означает «Я хочу туда, где моя мама». Наш непогрешимый ковер именно так и понял это выражение.
   — Но как же?! — воскликнула Антея, хватая Ягненка на руки и принимаясь тискать его, что было сил. — Каким образом ему удалось вернуться?
   — А, пустяки! — сказал Феникс. — Я просто-напросто слетал к Псаммиаду и пожелал, чтобы ваш инфантильный родственник был немедленно восстановлен в ваших рядах. Что, естественно, тут же и было исполнено.
   — О Господи, как я рада! — кричала Антея, не переставая тискать младенца. — Я, наверное, с ума сойду от радости! Ах ты, моя миленькая крохотулечка! Заткнись, Джейн! Мне наплевать, что тебе тоже его хочется подержать. Сирил! Роберт! Немедленно скатайте этот треклятый ковер и спрячьте его в буфет. В следующий раз, когда он снова скажет «аггеди-гаг», это может значить что-нибудь совсем другое.
   Пойдем. Ягненочек, твоя Пантерочка тебя немножко сполоснет. Ну же, глупенький!
   — Надеюсь, что тараканы не будут загадывать желаний, — сказал Сирил, когда они с Робертом сворачивали ковер.

 
   Два дня спустя мама почувствовала себя уже настолько хорошо, что они с папой на целый день ушли из дому. Этим вечером в кладовой завелась кокосовая подстилка. Дети потратили немало часов на те самые разговоры, но так и не смогли найти достаточно вежливого способа дать Фениксу понять, что он больше не нужен в этом доме.
   Так что несколько следующих дней дети провели в нерешительности, которая была очень близка к растерянности. Феникс же провел их во сне.
   Но когда кокосовая подстилка была извлечена из кладовой и расстелена на полу в детской, Феникс пробудился и, слетев со своей гардины, принялся прохаживать по ней.
   Походив немного взад-вперед, он покачал своей увенчанной золотым хохолком головой.
   — Не нравится мне этот ковер, — сказал он. — Он очень грубый и колючий. Я все свои золотые лапки о него исцарапал.
   — А нам так очень нравится, — бесцеремонно ответил ему Сирил. — И нашим золотым ботинкам от него ничего не делается.
   — Что ж, — вздохнул Феникс. — Значит, в этом доме он предпочтительней, чем мой волшебный ковер.
   — Ну да, — сказал Роберт. — В том смысле, что он точно такого же размера.
   — А как же насчет волшебного ворса? — спросил Феникс неожиданно печальным голосом. — Что будет с вашим верным исполнителем желаний?
   — Завтра придет старьевщик и унесет его, — еле слышно пробормотала Антея. — Наверно, изрежет на лоскутья.
   — Слушайте меня! — закричал Феникс, одним махом перелетев на спинку кресла, которая служила ему излюбленным насестом, когда в комнате не было посторонних. — Внемлите мне, о младые сыны человечьи, и утрите непрошенные слезы горести и отчаяния, ибо чему быть, того не миновать, и в один из светлых дней, что наступят через несколько тысячелетий, я вспомню о вас, и в моей памяти вы предстанете как мои верные друзья, а не как низкие и неблагодарные черви, исполненные зависти и корысти!
   — Очень надеюсь, что так оно и будет, — сказал Сирил.