Эдит Несбит
Феникс и ковер
Глава 1
ЯЙЦО
Все началось за два дня до 5 ноября, когда кому-то (точно не скажу кому, но, кажется, Роберту) пришло в голову усомниться в качестве фейерверка, заготовленного по случаю празднования Дня Гая Фокса.
— Наши огневики что-то уж слишком дешево стоят, — сказал этот кто-то {по-моему, это все-таки был Роберт). — А ну, как они не сработают в самый ответственный момент? Вот уж тогда проссеровские парни посмеются над нами!
— Не знаю, как там у тебя, а с моими огневиками все в полном порядке, — сказала Джейн. — Уж я-то знаю, потому что продавец в лавке сказал, что на самом деле они стоят впятижды дороже!
— Что это еще за «впятижды»? Так не говорят! — возмутилась Антея.
— Раз она сказала, значит, говорят, — сказал Сирил. — И вообще, хватит умничать.
Антея принялась рыться в своей памяти, пытаясь выудить оттуда очень оскорбительный ответ, но тут же вспомнила, что сегодня с утра зарядил дождь, и обещанная мальчикам прогулка по Лондону сорвалась. А ведь предполагалось, что всю дорогу они проведут на верхней площадке трамвая, и ради этого Сирил с Робертом целых шесть дней, возвращаясь из школы, старательно вытирали ноги о коврик перед дверью. Понятно, что они были сильно расстроены.
Поэтому Антея ограничилась тем, что сказала:
— Сам не умничай, Синичка! С нашим фейерверком все будет в порядке. А на восемь пенсов, которые ты сэкономил, оставшись дома, можешь прикупить себе еще чего-нибудь. Я знаю одну лавку, где за восемь пенсов можно купить потрясающее огненное колесо.
— Знаешь что? — холодно произнес Сирил. — Это все-таки мои восемь пенсов, а не твои, и я лучше знаю, на что их потратить…
— Эй, послушайте! Так как же там насчет огневиков? Я совсем не хочу позориться перед соседскими парнями. Они и так думают, что раз их каждое воскресенье наряжают в красные плюшевые костюмчики, так все остальные им в подметки не годятся, — сказал Роберт, до сих пор не усвоивший разницы между плюшем и бархатом.
— Я бы ни за что в жизни не надела красный плюшевый костюмчик, — брезгливо заметила Антея. — Другое дело — черный, какой был на шотландской королеве Марии, когда ей отрубили голову.
Но Роберт продолжал упрямо гнуть свою линию. Роберт отличался прямо-таки замечательной способностью гнуть свою линию при любых обстоятельствах.
— Я думаю, их нужно испытать, — сказал он.
— Послушай, ты, юный тупица! — сказал Сирил. — Фейерверк — это же все равно что почтовая марка. Ты можешь использовать его только один раз.
— А что ты тогда скажешь об этом объявлении насчет «картеровских испытанных семян»?
Воцарилась мертвая тишина. Затем Сирил легонько постучал себя по лбу указательным пальцем.
— Кажется, он все-таки немного свихнулся, — сказал он. — Я всегда боялся, что с нашим бедным Робертом это произойдет. Знаете, все это умничание, все эти пятерки по алгебре рано или поздно должны были сказаться…
— А ну-ка, засохни! — свирепо огрызнулся Роберт. — Ты что, не понимаешь? Нельзя испытать семена, если посеять их все разом. Нужно отобрать по одному-два из каждого пакетика, и если они взойдут, то можете быть уверены, что все остальные уж точно будут… — как это папа говорит? — «соответствовать стандарту». Давайте зажмуримся, вытащим из кучи что кому попадется, а потом проведем этакое небольшое испытание!
— Но на дворе льет, как из ведра, — сказала Джейн.
— Тоже мне — открытие века! — отозвался Роберт. Нужно заметить, что настроение у всех и впрямь было неважнецкое. — Зачем нам для этого выходить во двор? Нужно просто отодвинуть стол и запалить огневики на подносе, который мы зимой используем вместо санок. Не знаю, как вы, а я думаю, что настала пора действовать. Что толку думать да гадать: «Ах, ах, вот было бы здорово, если бы от нашего фейерверка у проссеровских парней повыва-ливались челюсти!» Мы должны быть заранее уверены в этом.
— Пожалуй, он все-таки прав, — после минутного раздумья заключил Сирил.
Когда стол отодвинули в сторону, на всеобщее обозрение явилась ужасающих размеров дыра в ковре — неприятное воспоминание о прежних экспериментах Роберта. (Вообще-то, дыре полагалось быть у окна, но в тот раз ковер успели перевернуть, и она была надеж-"о скрыта от посторонних глаз столом). Антея тихонько прокралась на кухню и, улучив момент, когда кухарка склонилась над своими кастрюлями, стащила поднос, можно сказать, прямо у нее из-под носа. Вернувшись в спальню, она накрыла им выжженное место, причем края того и другого подозрительно совпали.
После того, как все огневые принадлежности были разложены на столе, дети закрыли глаза и принялись по очереди вытаскивать первое, что им попадалось под руку. Роберту досталась хлопушка, Сирилу и Антее — бенгальские огни, а вот Джейн сумела ухватить своей пухлой пятерней жемчужину всей коллекции — огневичка-плясунчика, который выбрасывал из себя огромные снопы танцующих искр, а потому стоил целых два шиллинга. Естественно, остальным это не понравилось, и кое-кто (не скажу кто именно, потому что ему потом было очень стыдно) даже предположил, что Джейн подсматривала. Впрочем, детей можно понять — дело в том, что, намучившись в свое время от постоянного изменения правил игры, они, как всамделишные древние мидяне или персы, раз и навсегда порешили твердо придерживаться результатов жеребьевки, какими бы неудовлетворительными они не оказались для каждого из них в отдельности.
— Я не нарочно! — со слезами на глазах сказала Джейн. — Если кому-то не нравится, я могу перетянуть…
— Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не перетягиваем, — торжественно объявил Сирил. — Что выпало, то выпало. Вспомни мидян и персов. Раз уж ты вытащила огневичка-пля-сунчика, то придется израсходовать его прямо сейчас. Но ничего, тебе же дадут какую-нибудь мелочь к празднику, вот и купи на нее новый. А сегодня для пущего эффекта мы запалим его самым последним.
После этой короткой прелюдии огненное действо началось. Хлопушка и бенгальские огни вполне оправдали уплаченные за них деньги, но когда дело дошло до огневичка-плясунчи-ка, он лишь пустил издевательскую струйку дыма и, как выразился Сирил уставил на детей свои бесстыжие глаза. Сначала они пробовали поджечь его спичками, потом — бумажными жгутами, а еще потом — водо — и ветростойкими запалами, обнаруженными в карманах некогда самого лучшего папиного пальто, висевшего на вешалке в холле. Когда и это не помогло, Антея тихонько проскользнула к шкафу под лестницей, в котором хранились старые газеты, восковые свечи, совки для мусора, керосин для свечей, смолистые щепки для растопки печей (они еще так сладко пахнут — совсем как сосновый лес весной!), метелки, скипидар и много чего другого. Она вернулась с маленькой баночкой, которая раньше, в те времена, когда в ней еще был смородиновый джем, стоила семь с половиной пенсов. Но джем давно съели, а потому Антея налила в нее керосину. Она приблизилась к испытательному полигону и в тот самый момент, когда Сирил пытался двадцать третьей, а то и двадцать четвертой спичкой запалить упрямого огневичка, выплеснула керосин на поднос. На огневичка-плясунчика эта новая пытка не произвела особого впечатления, но вот керосин отнесся к делу вполне серьезно, и в следующее мгновение жаркая вспышка пламени озарила комнату, заодно отхватив большую часть сириловых ресниц и перепачкав физиономии всех присутствующих изрядным количеством сажи. Едва дети закончили выполнять групповой отскок, красоте и плавности которого плачевным образом помешали стены, как с подноса к потолку ударил толстый столб огня.
— Вот это да! — сказал потрясенный Сирил. — А я и не думал, что Антея у нас такая бестолковая!
Пламя ударялось в потолок и растекалось по нему, словно огненная роза, описанная мистером Райдером Хаггардом в его волнующем повествовании про Аллана Квотермейна Совершенно справедливо рассудив, что нельзя терять ни секунды, Роберт и Сирил завернули концы ковра и побросали их на поднос. Ужасающий огненный столб исчез, и в комнате не осталось ничего, кроме плотного облака сажи да чада от тускло светящихся ламп. Теперь уже все четверо молча трудились над укрощением стихии. Когда же огонь был наконеи надежно упакован в плотный сверток ковровой ткани, под ногами усердно топтавших его юных пожарников вдруг раздался приглушенный, но все же очень зловещий хлопок. При втором хлопке ковер судорожно дернулся, как если бы вместе с пожаром в него по ошибке завернули кошку или какое другое животное. Это решил напомнить о себе позабытый всеми огневичок-плясунчик. Соединенные усилия пылающего керосина и ребячьих ног все же пробудили его от спячки, и теперь он устрашающе потягивался под ковром, стремясь выпростать из-под него свои огненные руки.
Придав своему лицу выражение человека, который знает, что делает, Роберт бросился к окну и распахнул его настежь. Антея предпочла удариться в визг, Джейн — в слезы, а Сирил не нашел ничего лучшего, как опрокинуть стол на оживший ковровый сверток. Но. раз начавшись, фейерверк уже не мог угомониться, а потому из-под массивной столешницы продолжали вырываться хлопки, взрывы и даже отдельные искры величиной со средних размеров комод.
В следующее мгновение в комнату ворвалась привлеченная воплями Антеи мама. Еще через несколько секунд фейерверк был ликвидирован, и в комнате воцарилась гнетущая тишина — Дети стояли, разглядывая свои черные от сажи лица и осторожно косясь в направлении мамы, чье лицо было, напротив, неестественно белым.
Всем было ясно, что испытания привели к безвозвратной порче ковра и неминуемому наказанию постелью. Говорят, что все дороги ведут в Рим. Может быть, это и так, но по крайней мере в детстве все дороги ведут в постель и покоятся там вместе с вами до самого утра.
Остатки фейерверка были конфискованы, и папа собственноручно запустил их в небо на заднем дворе. Нужно сказать, что эта идея не очень понравилась маме, но папа быстро убедил ее, заметив: «А как же иначе, дорогая моя, нам обезопасить себя от этих юных поджигателей?»
Однако папа совсем забыл о том, что юные поджигатели были изгнаны в спальню, окна которой выходили как раз на задний двор, в результате чего им представилась редкая возможность из первых рядов полюбоваться восхитительным зрелищем, а заодно и оценить искусство, с которым папа обращался с огневиками.
На следующий день все было прощено и забыто. В детской провели генеральную уборку (как если бы на дворе была весна, а не глубокая осень) и побелили потолок.
После полудня мама куда-то ушла из дому; а назавтра, незадолго до вечернего чаепития, в дом пришел какой-то человек, согнувшийся под тяжестью свисавшего у него с плеч ковра. Папа заплатил ему, а мама сказала:
— Если ковер окажется не таким новым, как вы его нам расписали, вам придется его заменить.
Человек ответил:
— Там каждая ниточка на месте, мэм. А если и повывалилась которая, так за такую цену это все равно почти что даром. Я уж и то жалею, что отдал его ни за что, да разве мы, мужчины, можем устоять, когда нас просит леди, — правда, сэр?
С этими словами он подмигнул папе и отправился восвояси.
Ковер перенесли в спальню и расстелили на полу. Действительно, в нем не было видно ни единой дырочки.
Когда была развернута последняя складка, из ковра выпало что-то тяжелое и твердое. Дети тут же устроили кучу-малу, но Сирил оказался проворнее всех. Он схватил выпавший из ковра предмет и поднес его к газовой горелке, чтобы получше рассмотреть. На вид это было яйцо — желтое и очень блестящее, полупрозрачное и как бы светящееся изнутри странным, меняющим оттенки в зависимости от угла зрения светом. Обыкновенное каменное яйцо с просвечивающим через него огненным желтком.
— Мама, я могу оставить его себе? — с надеждой спросил Сирил и, конечно же, в ответ услышал «нет». Странноватую диковинку следовало немедленно отнести назад торговцу, потому что ему было уплачено только за ковер, а каменное яйцо с огненным желтком в нем не предполагалось.
Она объяснила детям, где находится магазин. Оказалось, что это совсем близко — на Кен-тиш-Таун-Роуд, рядом с отелем «Бык и калитка» Дети без труда нашли завалящую лавчонку перед витриной которой возился торговец, выставляя прямо на тротуар заготовленную для продажи старую увечную мебель и стараясь раположить ее так, чтобы покупателям не было видно ни единой сломанной ножки. Едва приметив детей, он сразу же узнал их, и, не давая им раскрыть рта, завопил.
— Ну уж, нет! Я не беру назад ковров, так что можете проваливать со своми жалобами туда, откуда пришли. Сделка есть сделка — что куплено, назад не возвращается.
— Да мы и не хотим его возвращать, сказал Сирил. — Просто в нем кое-что было…
— Если там что-то и было, так оно попало т УДа уже у вас в доме, — перебил его негодующий торговец. — Я не продаю вещей с сюрпри зами. У меня тут все новенькое и чистенькое
— Да я и не говорю, что наш ковер грязненький! — сказал Сирил. — Просто…
— Что, моль нашли? — спросил торговец. — Так возьмите «Боракса», и ей тут же крышка!
Но, вообще-то, я думаю, что это какая-нибудь приблудная затесалась. У меня ковры всегда чистенькие — от и до! Когда я вам принес его, там не то что живой моли, но и ни одного яичка не было.
— А вот и не так! — перебила его Джейн. — Как раз яйцо-то там и было.
Тут торговец не вытерпел и затопал на детей ногами.
— А ну-ка, проваливайте, говорю вам! — заорал он. — А то я сейчас вызову полицию. Что обо мне подумают покупатели, если каждая малявка будет приходить сюда и говорить, что я подкладываю в свои товары яйца! Пошли отсюда, пока я вам уши не оборвал! Эй, констебль!
Дети бросились бежать, потому как в ту минуту не могли придумать ничего другого. Позднее папа согласился, что это было единственное, что они могли сделать. Мама, конечно, осталась при своем мнении, но папа разрешил им оставить яйцо себе.
— Торговец не мог знать, что у него в ковре яйцо, — заключил он. — Ваша мама тоже об этом не знала, а раз так, то мы имеем на него полное право.
В конце концов яйцо водрузили на каминную полку, где оно и полеживало себе, придавая темной детской не такой мрачный вид. В детской было темно, потому что она находилась на первом этаже, и перед ее окнами простирался декоративный садик со шлаковыми горками, на которых не произрастало ничего, кроме ползучего вьюнка да улиток.
Когда папа с мамой покупали дом, агент по торговле недвижимостью охарактеризовал эту комнату как «превосходное помещение Для столовой, в котором особенно приятно завтракать по утрам». Дети не знали, каково было в комнате по утрам, но в дневное время там царил вечный полумрак. Вечером, когда зажигали газ, там становилось поприятнее, но именно вечером почему-то пробуждались к жизни тараканы. Они покидали свои уютные дома, в незапамятные времена устроенные их предками за камином и массивными шкафами, и всей своей немалой толпой шли к детям знакомиться. По крайней мере, я полагаю, что их намеренья были именно таковы, но дети упорно придерживались другого мнения.
Пятого ноября папа с мамой ушли в театр. Дети остались сидеть дома и пребывали в крайнем унынии, вызванном мыслью о том, что у проссеровских парней было полно всяких огневиков, а у них не осталось и самой завалящей спички.
Дело в том, что им не позволили даже развести костер в саду.
— Нет уж, спасибо, хватит нам ваших игр с огнем, — сказал папа в ответ на их просьбу.
После того, как маленького Ягненка уложили спать, дети печально расселись вокруг камина в детской.
— Ну и скука! — сказал Роберт.
— Давайте поговорим о Псаммиаде, — сказала Антея, как обычно, стараясь перевести разговор на что-нибудь приятное.
— Что толку в разговорах? — сказал Сирил. — Вот если бы что-нибудь произошло! Уж больно неохота сидеть целый вечер взаперти. Как выучишь уроки, так просто нечем заняться.
В этот момент Джейн как раз закончила последнее упражнение из домашнего задания и с шумом захлопнула тетрадку.
— Можно повспоминать о чем-нибудь приятном, — сказала она. — Например, о прошлых каникулах,
О прошлых каникулах и правда стоило повспоминать, потому что дети провели их за городом, в маленьком белом домике, что стоял между песчаным и гравиевым карьерами, и с ними случилось много интересных вещей. Они нашли песчаного эльфа Псаммиада, который выполнял все их желания, — абсолютно все, независимо от того, на радость или на горе себе загадывали их дети. Если вам захочется доподлинно узнать, что они просили у Псаммиада и что выходило из их необдуманных желаний, можете прочитать книжку которая называется «Пятеро детей и Чудище» (Чудище — это Псаммиад). Если вы еще не читали ее, то лучше мне сразу же сказать вам, что пятый ребенок — это совсем крохотный братец наших четверых знакомцев, которого зовут Ягненком, потому что первое произнесенное им в жизни слово было «Бе-е-е!». Еще я должна сказать вам, что наши дети не отличались чрезмерной красотой, глубоким умом и ангельским послушанием, но в общем и целом были неплохими ребятами и, как мне кажется, мало чем отличались от вас.
— Я не хочу вспоминать о приятном, — сказал Сирил. — Я хочу, чтобы это самое «приятное» немедленно произошло.
— Но нам и так повезло гораздо больше, чем другим, — сказала Джейн. — Подумай только, ведь кроме нас никого не угораздило найти Псаммиада! Только за одно это мы должны благодарить судьбу.
— Э! Судьба давно уже об этом забыла, — сказал Сирил. — Я имею в виду, о нашем везении, а не о благодарности. Как ее ни благодари, все равно ничего не происходит!
— Может быть, скоро что-нибудь и произойдет, — сказала Антея. — Знаете, иногда мне кажется, что мы с вами относимся к тем людям, с которыми вечно что-нибудь случается.
— Вот и в учебнике по истории, — сказала Джейн, — бывают короли, у которых не жизнь, а сплошные приключения. А про других только и известно, что они родятся, коронуются и предаются земле, да и то не всегда.
— Я думаю, Пантера права, — сказал Сирил. — Мы с вами и впрямь те люди, с которыми вечно что-нибудь случается. А еще я думаю, что это «что-нибудь» непременно случится, если ему немного помочь. Оно только и ждет, чтобы мы его немного подтолкнули. Вот так-то!
— Какая жалость, что в школе не учат колдовству, — вздохнула Джейн. — Вот если бы мы могли немножко поколдовать, то тут уж наверняка что-нибудь да случилось бы.
— Может, попробуешь? — спросил Роберт, оглядывая комнату в поисках какой-нибудь новой идеи. Однако ни выцветшие зеленые шторы, ни тускло-коричневые жалюзи на окнах, ни истертый до дыр линолеум на полу на этот раз не натолкнули его на что-либо по-настоящему потрясающее. Даже новый ковер со своим замечательным рисунком, переплетения которого, казалось, напоминали о чем-то знакомом, но основательно позабытом, не принес ему вдохновения.
— Я могу попробовать, — сказала Антея. — Я много чего читала о колдовстве. Боюсь только, что Библия его не очень одобряет.
— Библия не одобряет колдовства потому, что люди использовали его во вред другим. Полагаю, что Библия не будет иметь ничего против безобидного колдовства — такого, которое не причинит никому вреда. Мы же не собираемся никому причинять вред, правда? Да мы бы и не смогли, даже если бы захотели. Нужно почитать «Легенды» Ингольдсби — там есть что-то про Абракадабру, — сказал, позевывая, Сирил. — А можно просто поиграть в колдовство. Давайте будем рыцарями-тамплиерами. Вот они уж точно разбирались в колдовстве. Папа говорил, что они были самыми настоящими — как это? — «жуирами и бонвиванами».
— Жирами и павианами! — воскликнул несносный Роберт. — Что ж, наша Джейн вполне сойдет за жиру, а ты, стало быть, будешь павианом!
— Схожу-ка я за Ингольдсби, — поспешно сказала Антея. — А вы пока сверните каминный коврик.
На протяжении всего остального вечера они чертили на линолеуме всяческие странные фигуры. И тут им очень пригодился кусочек мела, накануне умыкнутый Робертом в школе с учительского стола. Вам, конечно, известно, что если умыкнуть еще не пользованный кусок мела, то это будет воровство, а если взять половинку, то на это никто не обратит внимания. (Я, правда, не знаю, отчего так повелось и кто на самом деле выдумал это правило). Кроме того, они перепели все самые заунывные песни, какие только знали. И, конечно же, ничего не случилось. Наконец Антея сказала:
— Наверное, нам нужно зажечь волшебные свечи из какого-нибудь душистого дерева и бросать в пламя волшебные смолы, эссенции и все такое прочее.
— Я не знаю ни одного душистого дерева, кроме кедра, — сказал Роберт. — Но у меня с собой как раз есть несколько карандашных огрызков, так на них написано, что они кедровые.
И они принялись жечь карандашные огрызки. И опять ничего не случилось.
— Давайте сожжем эвкалиптовое масло, что нам дают от простуды, — предложила Антея.
Что они и сделали. Запах получился просто сногсшибательный. А потом они еще сожгли несколько кусков камфоры, хранившейся в старом сундуке. Она горела очень ярко и при этом выпускала из себя по-настоящему волшебные облака черного дыма. Однако и на этот раз ничего особенного не произошло. Тогда дети вытащили из ящика в кухонном столе пачку свежих салфеток и принялись размахивать ими над волшебными пентаграммами, начертанными мелом на линолеуме, одновременно распевая «Гимн моравских монашенок по случаю прибытия в Вифлеем». Все это было просто потрясающе, но, к сожалению, ничего так и не происходило. Тогда они решили удвоить усилия и принялись махать салфетками, как сумасшедшие, и робертова салфетка случайно зацепила лежавшее на каминной полке золотое яйцо, и золотое яйцо, как и следовало ожидать, скатилось с полки, перелетело через решетку и исчезло в недрах камина.
— Держи его! — закричали дети в один голос.
В следующую секунду они уже лежали на полу и с тревогой заглядывали под каминную решетку. Яйцо безмятежно, как в гнезде, покоилось среди тлеющих угольев.
— И то хорошо, что не разбилось, — сказал Роберт, просовывая руку сквозь решетку и пытаясь достать яйцо. Однако, несмотря на то, что прошло всего лишь несколько секунд, оно успело раскалиться до необычайной степени, и Роберт, который уже почти вытащил его, разжал руку и довольно громко воскликнул: «Черт!» Ударившись о верхнюю перекладину решетки, яйцо отскочило назад — в самое сердце пылающего камина.
— Щипцы! — закричала Антея.
Увы, как раз в самый нужный момент щипцы куда-то запропастились, И никто из детей не вспомнил, что в последний раз ими доставали игрушечный чайник со дна стоявшей во дворе кадки, куда его уронил Ягненок. Так что щипцы из детской мирно стояли себе между кадкой и мусорным ящиком, а кухонные щипцы кухарка наотрез отказалась ссудить даже на минутку.
— Ничего! — бодро сказал Роберт. — Попробуем достать его кочергой и совком.
— Тише! — вдруг закричала Антея. — Смотрите, смотрите! Да смотрите же вы наконец! Кажется, сейчас что-то и впрямь случится!
Дело в том, что яйцо в камине вдруг налилось ярким светом, и внутри у него что-то явственно зашевелилось. В следующее мгновение раздался слабый треск, яйцо раскололось надвое, и глазам детей предстала невиданная птица цвета пламени. Она немного понежилась посреди бушующей в камине огненной круговерти, с каждым мгновением становясь все больше и больше, а затем повернулась к детям.
А дети, нужно сказать, безмолвно сидели вокруг камина, открыв рты и выпучив глаза.
Птица зашевелилась в своем огненном гнезде, расправила крылья и выпорхнула из камина. Она сделала несколько кругов по комнате, и где бы она ни пролетала, становилось жарко, как на самом сильном солнцепеке. Полетав в свое удовольствие, она уселась на каминной решетке и уставилась на детей. А дети уставились на нее. Затем Сирил поднял руку и потянулся к птице. Она склонила голову набок и, прищурившись, посмотрела на него. В этот момент она стала так похожа на попугая, который собирается заговорить, что дети ничуть не удивились, когда она и в самом деле произнесла:
— Осторожней! Я еще не совсем остыл. Как уже было сказано, дети ничуть не удивились. Им просто стало страшно интересно.
Они во все глаза смотрели на птицу. Там было на что посмотреть. Ее перья были словно отлиты из золота. Ростом она была с небольшую курицу, вот только ее заостренный клюв совсем не был похож на куриный.
— Кажется, я знаю, что это такое, — сказал Роберт. — Там есть такая картинка…
С этими словами он бросился прочь из комнаты. Лихорадочные поиски среди бумаг на папином столе принесли, как говорится в учебниках арифметики, «желаемый результат» (и, нужно добавить, несусветный беспорядок в кабинете), но когда Роберт с листом тисненой бумаги в руках и торжествующим криком «Что я вам говорил!» ворвался в детскую, остальные дети только зашикали на него, призывая к молчанию — Он тут же послушно замолчал, да и было отчего — птица снова заговорила.
— Кто из вас, — сказала она, — положил яйцо в огонь?
— Он! — одновременно прозвучали три голоса, и три указательных пальца обвиняюще нацелились на Роберта.
Птица поклонилась — во всяком случае, больше всего это было похоже на поклон.
— Я почитаю себя твоим неоплатным должником, — сказала она чрезвычайно торжественным тоном.
Дети прямо-таки сгорали от любопытства и нетерпения — все, кроме Роберта. У Роберта в руке был листок тисненой бумаги, и уж он-то знал, что почем. Он так и сказал. То есть, конечно, не совсем так. Он сказал вот что:
— Наши огневики что-то уж слишком дешево стоят, — сказал этот кто-то {по-моему, это все-таки был Роберт). — А ну, как они не сработают в самый ответственный момент? Вот уж тогда проссеровские парни посмеются над нами!
— Не знаю, как там у тебя, а с моими огневиками все в полном порядке, — сказала Джейн. — Уж я-то знаю, потому что продавец в лавке сказал, что на самом деле они стоят впятижды дороже!
— Что это еще за «впятижды»? Так не говорят! — возмутилась Антея.
— Раз она сказала, значит, говорят, — сказал Сирил. — И вообще, хватит умничать.
Антея принялась рыться в своей памяти, пытаясь выудить оттуда очень оскорбительный ответ, но тут же вспомнила, что сегодня с утра зарядил дождь, и обещанная мальчикам прогулка по Лондону сорвалась. А ведь предполагалось, что всю дорогу они проведут на верхней площадке трамвая, и ради этого Сирил с Робертом целых шесть дней, возвращаясь из школы, старательно вытирали ноги о коврик перед дверью. Понятно, что они были сильно расстроены.
Поэтому Антея ограничилась тем, что сказала:
— Сам не умничай, Синичка! С нашим фейерверком все будет в порядке. А на восемь пенсов, которые ты сэкономил, оставшись дома, можешь прикупить себе еще чего-нибудь. Я знаю одну лавку, где за восемь пенсов можно купить потрясающее огненное колесо.
— Знаешь что? — холодно произнес Сирил. — Это все-таки мои восемь пенсов, а не твои, и я лучше знаю, на что их потратить…
— Эй, послушайте! Так как же там насчет огневиков? Я совсем не хочу позориться перед соседскими парнями. Они и так думают, что раз их каждое воскресенье наряжают в красные плюшевые костюмчики, так все остальные им в подметки не годятся, — сказал Роберт, до сих пор не усвоивший разницы между плюшем и бархатом.
— Я бы ни за что в жизни не надела красный плюшевый костюмчик, — брезгливо заметила Антея. — Другое дело — черный, какой был на шотландской королеве Марии, когда ей отрубили голову.
Но Роберт продолжал упрямо гнуть свою линию. Роберт отличался прямо-таки замечательной способностью гнуть свою линию при любых обстоятельствах.
— Я думаю, их нужно испытать, — сказал он.
— Послушай, ты, юный тупица! — сказал Сирил. — Фейерверк — это же все равно что почтовая марка. Ты можешь использовать его только один раз.
— А что ты тогда скажешь об этом объявлении насчет «картеровских испытанных семян»?
Воцарилась мертвая тишина. Затем Сирил легонько постучал себя по лбу указательным пальцем.
— Кажется, он все-таки немного свихнулся, — сказал он. — Я всегда боялся, что с нашим бедным Робертом это произойдет. Знаете, все это умничание, все эти пятерки по алгебре рано или поздно должны были сказаться…
— А ну-ка, засохни! — свирепо огрызнулся Роберт. — Ты что, не понимаешь? Нельзя испытать семена, если посеять их все разом. Нужно отобрать по одному-два из каждого пакетика, и если они взойдут, то можете быть уверены, что все остальные уж точно будут… — как это папа говорит? — «соответствовать стандарту». Давайте зажмуримся, вытащим из кучи что кому попадется, а потом проведем этакое небольшое испытание!
— Но на дворе льет, как из ведра, — сказала Джейн.
— Тоже мне — открытие века! — отозвался Роберт. Нужно заметить, что настроение у всех и впрямь было неважнецкое. — Зачем нам для этого выходить во двор? Нужно просто отодвинуть стол и запалить огневики на подносе, который мы зимой используем вместо санок. Не знаю, как вы, а я думаю, что настала пора действовать. Что толку думать да гадать: «Ах, ах, вот было бы здорово, если бы от нашего фейерверка у проссеровских парней повыва-ливались челюсти!» Мы должны быть заранее уверены в этом.
— Пожалуй, он все-таки прав, — после минутного раздумья заключил Сирил.
Когда стол отодвинули в сторону, на всеобщее обозрение явилась ужасающих размеров дыра в ковре — неприятное воспоминание о прежних экспериментах Роберта. (Вообще-то, дыре полагалось быть у окна, но в тот раз ковер успели перевернуть, и она была надеж-"о скрыта от посторонних глаз столом). Антея тихонько прокралась на кухню и, улучив момент, когда кухарка склонилась над своими кастрюлями, стащила поднос, можно сказать, прямо у нее из-под носа. Вернувшись в спальню, она накрыла им выжженное место, причем края того и другого подозрительно совпали.
После того, как все огневые принадлежности были разложены на столе, дети закрыли глаза и принялись по очереди вытаскивать первое, что им попадалось под руку. Роберту досталась хлопушка, Сирилу и Антее — бенгальские огни, а вот Джейн сумела ухватить своей пухлой пятерней жемчужину всей коллекции — огневичка-плясунчика, который выбрасывал из себя огромные снопы танцующих искр, а потому стоил целых два шиллинга. Естественно, остальным это не понравилось, и кое-кто (не скажу кто именно, потому что ему потом было очень стыдно) даже предположил, что Джейн подсматривала. Впрочем, детей можно понять — дело в том, что, намучившись в свое время от постоянного изменения правил игры, они, как всамделишные древние мидяне или персы, раз и навсегда порешили твердо придерживаться результатов жеребьевки, какими бы неудовлетворительными они не оказались для каждого из них в отдельности.
— Я не нарочно! — со слезами на глазах сказала Джейн. — Если кому-то не нравится, я могу перетянуть…
— Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не перетягиваем, — торжественно объявил Сирил. — Что выпало, то выпало. Вспомни мидян и персов. Раз уж ты вытащила огневичка-пля-сунчика, то придется израсходовать его прямо сейчас. Но ничего, тебе же дадут какую-нибудь мелочь к празднику, вот и купи на нее новый. А сегодня для пущего эффекта мы запалим его самым последним.
После этой короткой прелюдии огненное действо началось. Хлопушка и бенгальские огни вполне оправдали уплаченные за них деньги, но когда дело дошло до огневичка-плясунчи-ка, он лишь пустил издевательскую струйку дыма и, как выразился Сирил уставил на детей свои бесстыжие глаза. Сначала они пробовали поджечь его спичками, потом — бумажными жгутами, а еще потом — водо — и ветростойкими запалами, обнаруженными в карманах некогда самого лучшего папиного пальто, висевшего на вешалке в холле. Когда и это не помогло, Антея тихонько проскользнула к шкафу под лестницей, в котором хранились старые газеты, восковые свечи, совки для мусора, керосин для свечей, смолистые щепки для растопки печей (они еще так сладко пахнут — совсем как сосновый лес весной!), метелки, скипидар и много чего другого. Она вернулась с маленькой баночкой, которая раньше, в те времена, когда в ней еще был смородиновый джем, стоила семь с половиной пенсов. Но джем давно съели, а потому Антея налила в нее керосину. Она приблизилась к испытательному полигону и в тот самый момент, когда Сирил пытался двадцать третьей, а то и двадцать четвертой спичкой запалить упрямого огневичка, выплеснула керосин на поднос. На огневичка-плясунчика эта новая пытка не произвела особого впечатления, но вот керосин отнесся к делу вполне серьезно, и в следующее мгновение жаркая вспышка пламени озарила комнату, заодно отхватив большую часть сириловых ресниц и перепачкав физиономии всех присутствующих изрядным количеством сажи. Едва дети закончили выполнять групповой отскок, красоте и плавности которого плачевным образом помешали стены, как с подноса к потолку ударил толстый столб огня.
— Вот это да! — сказал потрясенный Сирил. — А я и не думал, что Антея у нас такая бестолковая!
Пламя ударялось в потолок и растекалось по нему, словно огненная роза, описанная мистером Райдером Хаггардом в его волнующем повествовании про Аллана Квотермейна Совершенно справедливо рассудив, что нельзя терять ни секунды, Роберт и Сирил завернули концы ковра и побросали их на поднос. Ужасающий огненный столб исчез, и в комнате не осталось ничего, кроме плотного облака сажи да чада от тускло светящихся ламп. Теперь уже все четверо молча трудились над укрощением стихии. Когда же огонь был наконеи надежно упакован в плотный сверток ковровой ткани, под ногами усердно топтавших его юных пожарников вдруг раздался приглушенный, но все же очень зловещий хлопок. При втором хлопке ковер судорожно дернулся, как если бы вместе с пожаром в него по ошибке завернули кошку или какое другое животное. Это решил напомнить о себе позабытый всеми огневичок-плясунчик. Соединенные усилия пылающего керосина и ребячьих ног все же пробудили его от спячки, и теперь он устрашающе потягивался под ковром, стремясь выпростать из-под него свои огненные руки.
Придав своему лицу выражение человека, который знает, что делает, Роберт бросился к окну и распахнул его настежь. Антея предпочла удариться в визг, Джейн — в слезы, а Сирил не нашел ничего лучшего, как опрокинуть стол на оживший ковровый сверток. Но. раз начавшись, фейерверк уже не мог угомониться, а потому из-под массивной столешницы продолжали вырываться хлопки, взрывы и даже отдельные искры величиной со средних размеров комод.
В следующее мгновение в комнату ворвалась привлеченная воплями Антеи мама. Еще через несколько секунд фейерверк был ликвидирован, и в комнате воцарилась гнетущая тишина — Дети стояли, разглядывая свои черные от сажи лица и осторожно косясь в направлении мамы, чье лицо было, напротив, неестественно белым.
Всем было ясно, что испытания привели к безвозвратной порче ковра и неминуемому наказанию постелью. Говорят, что все дороги ведут в Рим. Может быть, это и так, но по крайней мере в детстве все дороги ведут в постель и покоятся там вместе с вами до самого утра.
Остатки фейерверка были конфискованы, и папа собственноручно запустил их в небо на заднем дворе. Нужно сказать, что эта идея не очень понравилась маме, но папа быстро убедил ее, заметив: «А как же иначе, дорогая моя, нам обезопасить себя от этих юных поджигателей?»
Однако папа совсем забыл о том, что юные поджигатели были изгнаны в спальню, окна которой выходили как раз на задний двор, в результате чего им представилась редкая возможность из первых рядов полюбоваться восхитительным зрелищем, а заодно и оценить искусство, с которым папа обращался с огневиками.
На следующий день все было прощено и забыто. В детской провели генеральную уборку (как если бы на дворе была весна, а не глубокая осень) и побелили потолок.
После полудня мама куда-то ушла из дому; а назавтра, незадолго до вечернего чаепития, в дом пришел какой-то человек, согнувшийся под тяжестью свисавшего у него с плеч ковра. Папа заплатил ему, а мама сказала:
— Если ковер окажется не таким новым, как вы его нам расписали, вам придется его заменить.
Человек ответил:
— Там каждая ниточка на месте, мэм. А если и повывалилась которая, так за такую цену это все равно почти что даром. Я уж и то жалею, что отдал его ни за что, да разве мы, мужчины, можем устоять, когда нас просит леди, — правда, сэр?
С этими словами он подмигнул папе и отправился восвояси.
Ковер перенесли в спальню и расстелили на полу. Действительно, в нем не было видно ни единой дырочки.
Когда была развернута последняя складка, из ковра выпало что-то тяжелое и твердое. Дети тут же устроили кучу-малу, но Сирил оказался проворнее всех. Он схватил выпавший из ковра предмет и поднес его к газовой горелке, чтобы получше рассмотреть. На вид это было яйцо — желтое и очень блестящее, полупрозрачное и как бы светящееся изнутри странным, меняющим оттенки в зависимости от угла зрения светом. Обыкновенное каменное яйцо с просвечивающим через него огненным желтком.
— Мама, я могу оставить его себе? — с надеждой спросил Сирил и, конечно же, в ответ услышал «нет». Странноватую диковинку следовало немедленно отнести назад торговцу, потому что ему было уплачено только за ковер, а каменное яйцо с огненным желтком в нем не предполагалось.
Она объяснила детям, где находится магазин. Оказалось, что это совсем близко — на Кен-тиш-Таун-Роуд, рядом с отелем «Бык и калитка» Дети без труда нашли завалящую лавчонку перед витриной которой возился торговец, выставляя прямо на тротуар заготовленную для продажи старую увечную мебель и стараясь раположить ее так, чтобы покупателям не было видно ни единой сломанной ножки. Едва приметив детей, он сразу же узнал их, и, не давая им раскрыть рта, завопил.
— Ну уж, нет! Я не беру назад ковров, так что можете проваливать со своми жалобами туда, откуда пришли. Сделка есть сделка — что куплено, назад не возвращается.
— Да мы и не хотим его возвращать, сказал Сирил. — Просто в нем кое-что было…
— Если там что-то и было, так оно попало т УДа уже у вас в доме, — перебил его негодующий торговец. — Я не продаю вещей с сюрпри зами. У меня тут все новенькое и чистенькое
— Да я и не говорю, что наш ковер грязненький! — сказал Сирил. — Просто…
— Что, моль нашли? — спросил торговец. — Так возьмите «Боракса», и ей тут же крышка!
Но, вообще-то, я думаю, что это какая-нибудь приблудная затесалась. У меня ковры всегда чистенькие — от и до! Когда я вам принес его, там не то что живой моли, но и ни одного яичка не было.
— А вот и не так! — перебила его Джейн. — Как раз яйцо-то там и было.
Тут торговец не вытерпел и затопал на детей ногами.
— А ну-ка, проваливайте, говорю вам! — заорал он. — А то я сейчас вызову полицию. Что обо мне подумают покупатели, если каждая малявка будет приходить сюда и говорить, что я подкладываю в свои товары яйца! Пошли отсюда, пока я вам уши не оборвал! Эй, констебль!
Дети бросились бежать, потому как в ту минуту не могли придумать ничего другого. Позднее папа согласился, что это было единственное, что они могли сделать. Мама, конечно, осталась при своем мнении, но папа разрешил им оставить яйцо себе.
— Торговец не мог знать, что у него в ковре яйцо, — заключил он. — Ваша мама тоже об этом не знала, а раз так, то мы имеем на него полное право.
В конце концов яйцо водрузили на каминную полку, где оно и полеживало себе, придавая темной детской не такой мрачный вид. В детской было темно, потому что она находилась на первом этаже, и перед ее окнами простирался декоративный садик со шлаковыми горками, на которых не произрастало ничего, кроме ползучего вьюнка да улиток.
Когда папа с мамой покупали дом, агент по торговле недвижимостью охарактеризовал эту комнату как «превосходное помещение Для столовой, в котором особенно приятно завтракать по утрам». Дети не знали, каково было в комнате по утрам, но в дневное время там царил вечный полумрак. Вечером, когда зажигали газ, там становилось поприятнее, но именно вечером почему-то пробуждались к жизни тараканы. Они покидали свои уютные дома, в незапамятные времена устроенные их предками за камином и массивными шкафами, и всей своей немалой толпой шли к детям знакомиться. По крайней мере, я полагаю, что их намеренья были именно таковы, но дети упорно придерживались другого мнения.
Пятого ноября папа с мамой ушли в театр. Дети остались сидеть дома и пребывали в крайнем унынии, вызванном мыслью о том, что у проссеровских парней было полно всяких огневиков, а у них не осталось и самой завалящей спички.
Дело в том, что им не позволили даже развести костер в саду.
— Нет уж, спасибо, хватит нам ваших игр с огнем, — сказал папа в ответ на их просьбу.
После того, как маленького Ягненка уложили спать, дети печально расселись вокруг камина в детской.
— Ну и скука! — сказал Роберт.
— Давайте поговорим о Псаммиаде, — сказала Антея, как обычно, стараясь перевести разговор на что-нибудь приятное.
— Что толку в разговорах? — сказал Сирил. — Вот если бы что-нибудь произошло! Уж больно неохота сидеть целый вечер взаперти. Как выучишь уроки, так просто нечем заняться.
В этот момент Джейн как раз закончила последнее упражнение из домашнего задания и с шумом захлопнула тетрадку.
— Можно повспоминать о чем-нибудь приятном, — сказала она. — Например, о прошлых каникулах,
О прошлых каникулах и правда стоило повспоминать, потому что дети провели их за городом, в маленьком белом домике, что стоял между песчаным и гравиевым карьерами, и с ними случилось много интересных вещей. Они нашли песчаного эльфа Псаммиада, который выполнял все их желания, — абсолютно все, независимо от того, на радость или на горе себе загадывали их дети. Если вам захочется доподлинно узнать, что они просили у Псаммиада и что выходило из их необдуманных желаний, можете прочитать книжку которая называется «Пятеро детей и Чудище» (Чудище — это Псаммиад). Если вы еще не читали ее, то лучше мне сразу же сказать вам, что пятый ребенок — это совсем крохотный братец наших четверых знакомцев, которого зовут Ягненком, потому что первое произнесенное им в жизни слово было «Бе-е-е!». Еще я должна сказать вам, что наши дети не отличались чрезмерной красотой, глубоким умом и ангельским послушанием, но в общем и целом были неплохими ребятами и, как мне кажется, мало чем отличались от вас.
— Я не хочу вспоминать о приятном, — сказал Сирил. — Я хочу, чтобы это самое «приятное» немедленно произошло.
— Но нам и так повезло гораздо больше, чем другим, — сказала Джейн. — Подумай только, ведь кроме нас никого не угораздило найти Псаммиада! Только за одно это мы должны благодарить судьбу.
— Э! Судьба давно уже об этом забыла, — сказал Сирил. — Я имею в виду, о нашем везении, а не о благодарности. Как ее ни благодари, все равно ничего не происходит!
— Может быть, скоро что-нибудь и произойдет, — сказала Антея. — Знаете, иногда мне кажется, что мы с вами относимся к тем людям, с которыми вечно что-нибудь случается.
— Вот и в учебнике по истории, — сказала Джейн, — бывают короли, у которых не жизнь, а сплошные приключения. А про других только и известно, что они родятся, коронуются и предаются земле, да и то не всегда.
— Я думаю, Пантера права, — сказал Сирил. — Мы с вами и впрямь те люди, с которыми вечно что-нибудь случается. А еще я думаю, что это «что-нибудь» непременно случится, если ему немного помочь. Оно только и ждет, чтобы мы его немного подтолкнули. Вот так-то!
— Какая жалость, что в школе не учат колдовству, — вздохнула Джейн. — Вот если бы мы могли немножко поколдовать, то тут уж наверняка что-нибудь да случилось бы.
— Может, попробуешь? — спросил Роберт, оглядывая комнату в поисках какой-нибудь новой идеи. Однако ни выцветшие зеленые шторы, ни тускло-коричневые жалюзи на окнах, ни истертый до дыр линолеум на полу на этот раз не натолкнули его на что-либо по-настоящему потрясающее. Даже новый ковер со своим замечательным рисунком, переплетения которого, казалось, напоминали о чем-то знакомом, но основательно позабытом, не принес ему вдохновения.
— Я могу попробовать, — сказала Антея. — Я много чего читала о колдовстве. Боюсь только, что Библия его не очень одобряет.
— Библия не одобряет колдовства потому, что люди использовали его во вред другим. Полагаю, что Библия не будет иметь ничего против безобидного колдовства — такого, которое не причинит никому вреда. Мы же не собираемся никому причинять вред, правда? Да мы бы и не смогли, даже если бы захотели. Нужно почитать «Легенды» Ингольдсби — там есть что-то про Абракадабру, — сказал, позевывая, Сирил. — А можно просто поиграть в колдовство. Давайте будем рыцарями-тамплиерами. Вот они уж точно разбирались в колдовстве. Папа говорил, что они были самыми настоящими — как это? — «жуирами и бонвиванами».
— Жирами и павианами! — воскликнул несносный Роберт. — Что ж, наша Джейн вполне сойдет за жиру, а ты, стало быть, будешь павианом!
— Схожу-ка я за Ингольдсби, — поспешно сказала Антея. — А вы пока сверните каминный коврик.
На протяжении всего остального вечера они чертили на линолеуме всяческие странные фигуры. И тут им очень пригодился кусочек мела, накануне умыкнутый Робертом в школе с учительского стола. Вам, конечно, известно, что если умыкнуть еще не пользованный кусок мела, то это будет воровство, а если взять половинку, то на это никто не обратит внимания. (Я, правда, не знаю, отчего так повелось и кто на самом деле выдумал это правило). Кроме того, они перепели все самые заунывные песни, какие только знали. И, конечно же, ничего не случилось. Наконец Антея сказала:
— Наверное, нам нужно зажечь волшебные свечи из какого-нибудь душистого дерева и бросать в пламя волшебные смолы, эссенции и все такое прочее.
— Я не знаю ни одного душистого дерева, кроме кедра, — сказал Роберт. — Но у меня с собой как раз есть несколько карандашных огрызков, так на них написано, что они кедровые.
И они принялись жечь карандашные огрызки. И опять ничего не случилось.
— Давайте сожжем эвкалиптовое масло, что нам дают от простуды, — предложила Антея.
Что они и сделали. Запах получился просто сногсшибательный. А потом они еще сожгли несколько кусков камфоры, хранившейся в старом сундуке. Она горела очень ярко и при этом выпускала из себя по-настоящему волшебные облака черного дыма. Однако и на этот раз ничего особенного не произошло. Тогда дети вытащили из ящика в кухонном столе пачку свежих салфеток и принялись размахивать ими над волшебными пентаграммами, начертанными мелом на линолеуме, одновременно распевая «Гимн моравских монашенок по случаю прибытия в Вифлеем». Все это было просто потрясающе, но, к сожалению, ничего так и не происходило. Тогда они решили удвоить усилия и принялись махать салфетками, как сумасшедшие, и робертова салфетка случайно зацепила лежавшее на каминной полке золотое яйцо, и золотое яйцо, как и следовало ожидать, скатилось с полки, перелетело через решетку и исчезло в недрах камина.
— Держи его! — закричали дети в один голос.
В следующую секунду они уже лежали на полу и с тревогой заглядывали под каминную решетку. Яйцо безмятежно, как в гнезде, покоилось среди тлеющих угольев.
— И то хорошо, что не разбилось, — сказал Роберт, просовывая руку сквозь решетку и пытаясь достать яйцо. Однако, несмотря на то, что прошло всего лишь несколько секунд, оно успело раскалиться до необычайной степени, и Роберт, который уже почти вытащил его, разжал руку и довольно громко воскликнул: «Черт!» Ударившись о верхнюю перекладину решетки, яйцо отскочило назад — в самое сердце пылающего камина.
— Щипцы! — закричала Антея.
Увы, как раз в самый нужный момент щипцы куда-то запропастились, И никто из детей не вспомнил, что в последний раз ими доставали игрушечный чайник со дна стоявшей во дворе кадки, куда его уронил Ягненок. Так что щипцы из детской мирно стояли себе между кадкой и мусорным ящиком, а кухонные щипцы кухарка наотрез отказалась ссудить даже на минутку.
— Ничего! — бодро сказал Роберт. — Попробуем достать его кочергой и совком.
— Тише! — вдруг закричала Антея. — Смотрите, смотрите! Да смотрите же вы наконец! Кажется, сейчас что-то и впрямь случится!
Дело в том, что яйцо в камине вдруг налилось ярким светом, и внутри у него что-то явственно зашевелилось. В следующее мгновение раздался слабый треск, яйцо раскололось надвое, и глазам детей предстала невиданная птица цвета пламени. Она немного понежилась посреди бушующей в камине огненной круговерти, с каждым мгновением становясь все больше и больше, а затем повернулась к детям.
А дети, нужно сказать, безмолвно сидели вокруг камина, открыв рты и выпучив глаза.
Птица зашевелилась в своем огненном гнезде, расправила крылья и выпорхнула из камина. Она сделала несколько кругов по комнате, и где бы она ни пролетала, становилось жарко, как на самом сильном солнцепеке. Полетав в свое удовольствие, она уселась на каминной решетке и уставилась на детей. А дети уставились на нее. Затем Сирил поднял руку и потянулся к птице. Она склонила голову набок и, прищурившись, посмотрела на него. В этот момент она стала так похожа на попугая, который собирается заговорить, что дети ничуть не удивились, когда она и в самом деле произнесла:
— Осторожней! Я еще не совсем остыл. Как уже было сказано, дети ничуть не удивились. Им просто стало страшно интересно.
Они во все глаза смотрели на птицу. Там было на что посмотреть. Ее перья были словно отлиты из золота. Ростом она была с небольшую курицу, вот только ее заостренный клюв совсем не был похож на куриный.
— Кажется, я знаю, что это такое, — сказал Роберт. — Там есть такая картинка…
С этими словами он бросился прочь из комнаты. Лихорадочные поиски среди бумаг на папином столе принесли, как говорится в учебниках арифметики, «желаемый результат» (и, нужно добавить, несусветный беспорядок в кабинете), но когда Роберт с листом тисненой бумаги в руках и торжествующим криком «Что я вам говорил!» ворвался в детскую, остальные дети только зашикали на него, призывая к молчанию — Он тут же послушно замолчал, да и было отчего — птица снова заговорила.
— Кто из вас, — сказала она, — положил яйцо в огонь?
— Он! — одновременно прозвучали три голоса, и три указательных пальца обвиняюще нацелились на Роберта.
Птица поклонилась — во всяком случае, больше всего это было похоже на поклон.
— Я почитаю себя твоим неоплатным должником, — сказала она чрезвычайно торжественным тоном.
Дети прямо-таки сгорали от любопытства и нетерпения — все, кроме Роберта. У Роберта в руке был листок тисненой бумаги, и уж он-то знал, что почем. Он так и сказал. То есть, конечно, не совсем так. Он сказал вот что: