Эфендиев Ильяс. Повесть о Сарыкейнек и Валехе

   Не успела я войти к себе и положить на стол учебники, как вбежала мать Санубар.
   - Соседка, ты не знаешь, где девочка?
   - Нет, - покачала я головой. - А что случилось?
   - С утра ее нет. . . Как в воду канула. Несчастье какое, вай! - женщина горестно ударила себя по коленям.
   - Да не отчаивайтесь вы так. Может, к подружке пошла, - стала я успокаивать ее; мне неприятно было обманывать, но говорить правду не могла, не имела права.- Может, она в кино?
   - Какое кино, ай гыз! Не спросясь у отца? Да ты что... - И женщина снова ударила себя по коленям в отчаянии.
   Чтобы не проговориться невзначай, я прошла на кухню и поставила чайник на огонь.
   В это время в дверях показался почтальон.
   - Вам телеграмма, - сказал он, обращаясь к матери Санубар.
   - Прочти, что там, ай гыз! - окликнула меня женщина. - Да поскорей, прошу тебя.
   Я взяла телеграмму и прочла следующее:
   "Я выхожу замуж за любимого человека. Знала ваше несогласие, потому молчала. Простите. Обо мне не беспокойтесь. Скоро сообщу свой адрес. Целую. Ваша дочь Санубар".
   Я думала, женщина сейчас все разнесет, но она с облегчением вздохнула, схватила телеграмму и выскочила за дверь.
   Наверху тут же раздались вопли Агабашира. Затем через двор пробежал соседский мальчишка, крича:
   - Гюльбала, Гюльбала!
   Вскоре появился и Гюльбала, на ходу натягивая пиджак.
   Не прошло и минуты, как я услышала его злой крик:
   - Это вы виноваты, вы! Распустили девчонку! Распустили!
   Слушала я эти крики и думала: "Ну и скажет же! Это ее-то распустили?! Послушнее девушки и представить себе трудно!"
   .. .Через три дня пришло письмо от Сарвара. У них все было в порядке. Санубар, как и условились, жила у тетушки Гюллюбеим. После работы Сарвар бежал туда, но тетушка Гюллюбеим засиживаться ему не позволяла (тем более оставаться на ночь!). Говорила,есть порядок, обычаи. Вот так! Джамал-муаллим, несомненно, сдержит слово: у Сарвара вот-вот будет своя квартира. Тогда и свадьбу сыграют. Санубар чувствует себя отлично, шлет приветы.
   Ну, а мы учились.
   Ребята высылали деньги, и жить стало легче. К тому же и от тетушки Гюллюбеим нет-нет мы получали кое-какие деревенские гостинцы. Да и тетушка Джейран баловала нас фруктами.
   Словом, все было у нас, как сказал бы Сарвар, отлично.
   Правда, соседи со времени похищения Санубар не стали лучше относиться к нам, скорее наоборот.
   Жена шофера Вели Месма-баджи сообщила по секрету, что Забита разжигает Агабашира, внушая ему, что побег его дочери подстроили мы с Валехом. "Похоже, старик что-то замыслил недоброе, - говорила Месма-бад-жи. - Будьте осторожны!"
   На все это я отвечала, что мы ничего плохого не сделали, никому зла не причинили. С чего это нам труса праздновать?!
   Тем не менее я передала Валеху этот разговор и очень просила быть по возможности бдительным. "Сам понимаешь, такие люди способны на все!" Но Валех отделался шуткой: "Волков бояться - на Девятой Параллельной не жить! .. Не принимай все это близко к сердцу, пошли их всех к черту!"
   А Гюльбала с того дня на улицу носа не казал. Месма-баджи объяснила, что в квартале он считается опозоренным и стыдится своих дружков. До тех пор пока не отомстит обидчику, не может появиться среди них...
   - А что же никто из них - ни отец, ни он сам - не обратился в милицию? спросила я.
   - Зачем? Если девушку даже и удастся вернуть, ее жених не примет.
   .. .В воскресенье во двор въехала "Волга" Джамал-муаллима.
   За рулем сидел сам Сарвар, рядом Зейнал. А на заднем сиденье восседали пожилые уважаемые рабочие со стройки - каменщик уста Гадир и плотник уста Герай.
   - Приветствую наших мастеров! - подбежал к машине Валех. - Добро пожаловать! Прошу, проходите в дом.
   - Такое дело, ребята! - тихо сказал Сарвар, пока старики неторопливо выходили из машины. - Аксакалы решили попробовать помириться с родителями девушки. Я их оставляю, а сам еду в гостиницу. Если все устроится, позвоните мне, вот телефон, - он протянул листок. - Я тут же приеду. Если не устроится, то... опять-таки позвоните. Я приеду, - он улыбнулся, - за стариками.
   Аксакалы вместе с Зейналом вышли из машины. Степенно осмотрели двор, кивнули высунувшейся из своей норы Забите, но та, не ответив, спряталась обратно.
   Выпив по стакану чая и отдохнув с дороги, старики отправились к родителям Санубар. Вскоре они вернулись ни с чем. Зейнал прямо-таки огнем пылал от возмущения.
   - Нет, вы бы только послушали этого выжившего из ума разбойника, горячился он. - Говорит, у меня такой дочери нет. Раз втоптала в грязь доброе имя своего двоюродного брата, она мне не дочь!
   - Это доброе имя Гюльбалы, что ли? - прыснула я.
   - Такие солидные люди... приехали издалека, - продолжал возмущаться Зейнал, - а хозяин дома стакана чая не предложил... Уста Герай ему хорошо сказал. "Слушай, - говорит, - на такой большой стройке Сарвар уважаемый человек, и красивый, и образованный, и ум у него - что у того визиря. Чего тебе еще надо?! Все равно помириться придется, зачем упрямишься..." Но старик уперся как баран. Нет, говорит, у меня дочери, и никакого Сарвара я не знаю.
   - Значит так, - подвел итог уста Гадир. - Мы проделали долгий путь и исполнили наш долг. Раз родители мириться не желают, сыграем свадьбу без них!
   - Аминь! - поставил точку Зейнал. - Не насильно же увезли девушку...
   Мы разговаривали, и я видела через окно, как Забита, стоя посреди двора, суматошно что-то говорила Месме-баджи и женщине из соседнего двора, жене пекаря. Небось опять перемывают косточки, - дескать, это мы с Валехом подговорили девушку бежать и...
   Как эта Забита не понимает, что их свела судьба, а не мы. Сама судьба предоставила девушке шанс, быть может, единственный в жизни - вырваться из тлетворной власти этого двора; сама судьба свела Сарвара с девушкой, о которой он мечтал. Мы же попросту помогли ей не упустить счастья, помогли Сарвару обрести любимую... Пусть Забита, щуря трахомные глаза, говорит что хочет. Мы не боимся ее языка, не боимся угроз в наш адрес. Учитель Фикрет не уставал нам повторять: "Нет ничего благороднее в этом мире, чем смелость, проявленная при спасении человека в беде!" Если бы мы, боясь сплетен Забиты, боясь злобы Агабашира и мести Гюльбалы, не помогли такой беззащитной, чистой девушке, как Санубар, что бы мы тогда были за люди?!
   Я знала, мой муж не ведает страха. Глядя на его мужественное, волевое лицо и прямой взгляд, на его сильные руки и широкую грудь, что и говорить, я гордилась им. Гордилась и боялась за него.
   .. .После отъезда уста Гадир а и уста Герая наше существование стало невыносимым. Никто с нами не разговаривал - даже Месма-баджи проходила мимо, боясь вызвать озлобление Агабашира. Молоток Неймата громыхал по нашей двери день-деньской. А сам Агаба-шир, глядя на нас, зло бурчал что-то себе под нос.
   Вскоре пришло письмо от Санубар.
   "Здравствуйте, моя дорогая сестренка Сарыкейнек! - писала она. - Живу у тетушки Гюллюбеим и, чтобы рассказать, как я счастлива, не нахожу слов. Это счастье мне подарили вы с Валехом, большое-большое вам спасибо! Ах, сестра моя, как я хочу, чтобы и у вас все было хорошо! Вчера Сарвар сводил меня в поселок, и я с интересом наблюдала, как работают строители, и особенно - как Сарвар руководит ими. Его и вправду здесь ценят и любят... Сама знаешь, отец ни-, куда не пускал меня, и поначалу я стеснялась, оказавшись среди незнакомых людей. Но люди здесь такие простые, доброжелательные, что мое стеснение быстро прошло... А после работы мы с ребятами пошли есть шашлык в небезызвестной тебе пещере под скалой Амира. Сарвар сказал, что прежде вместо шампуров вы пользовались прутьями, которые сами же срезали, но однажды ты купила в магазине настоящие шампуры, которые и поныне хранятся здесь. Нам было очень весело. И Зейнал, и Эльдар, и другие товарищи Сарвара - славные, веселые парни...
   Дорогая сестра! С нетерпением жду дня свадьбы, когда, надеюсь, мы встретимся с тобой. Прошу, передай моей маме тайком мой поклон, пусть не сердится и не беспокоится за меня. Целую тебя!"
   В тот день, встретив на улице Месму-баджи, я сообщила ей о письме Санубар, в котором та слала приветы своей матери.
   - Я бы показала ей письмо, - продолжала я, - только боюсь, мать Санубар просто не захочет со мной разговаривать.
   - Еще как захочет! - ответила Месма-баджи.- Женщина она спокойная, не то что ее муж. Хочешь, я позову ее, когда Забиты не будет дома?
   Мы так и сделали. Как только Забита с базарной сумкой в руке ступила за ворота, я пришла к Месме-баджи. А через минуту там появилась и мать Санубар.
   Она подержала письмо в руках, поцеловала его, приложила к глазам.
   Я прочла все письмо от начала до конца, затем прочла еще раз.
   Я думала, женщина расплачется, но тетушка Салби, напротив, расцвела от радости.
   - А какой из парней ее увез? - справилась она.
   - Тот, что повыше ростом. Такой стройный, светлолицый, в сером костюме.
   Судя по улыбке тетушки Салби, ей пришелся по душе выбор дочери.
   Тетушка Салби неожиданно разговорилась:
   - Знали бы вы, как я намучилась с Агабаширом! Характер у него - не дай боже! Когда покойные родители, мир праху их, выдали меня за него, мне и пятнадцати годков не) было. Что такое любовь, и понятия не имела. Так и прожила с ним в страхе и тоске. Пусть хоть дочка порадуется жизни, я ведь не враг ей...
   Мы еще долго сидели и слушали горький рассказ о печальной женской доле. И расстались друзьями.
   Наша жизнь на Девятой Параллельной постепенно налаживалась.
   Подъем рано утром, зарядка. Легкий завтрак, институт.
   Приятные .хлопоты с обедом - каждый раз я старалась придумать что-то новое. Отдых. Занятия дома... Потом мы с Валехом по возникшей у нас привычке делились всем, что произошло за день. Потом ужин, книга перед сном.
   Временами я вспоминала предостережения Месмы-баджи. Но прежний страх за Валеха больше не тревожил меня. Я как-то успокоилась. Обрела уверенность в том, что все у нас будет хорошо.
   С тех пор как Санубар покинула этот двор, я как-то не очень обращала внимание на то, что творилось во--круг. Видимо, стала достаточно мудрой, чтобы терзаться и мучиться из-за того, что изменить ничего нельзя, во всяком случае - изменить нам. То,,, что было в наших силах - я имею в виду судьбу Санубар, мы сделали!
   Счастье Санубар, казалось, коснулось своим крылом и нас с Валехом. Наша любовь еще более окрепла, налилась новой силой. Никогда, пожалуй, мы не жили такой радостной, такой активной, деятельной жизнью. Как говорил нам учитель Фикрет: "Полное счастье - это когда счастливы и другие".
   Учитель Фикрет вообще часто приводил народные пословицы и поговорки, считая их сгустком народной мудрости, выдержавшей испытание временем. Иногда он чуточку изменял их применительно к современной жизни, чтобы показать их действенность.
   Однажды Валех возразил: есть, мол, пословицы и устаревшие.
   Учитель Фикрет согласился: "Да, есть", - и попросил привести пример. Валех привел такую пословицу: "За народ плакать - ослепнуть можно".
   - К чему призывает эта пословица? - сказал он горячо. - К равнодушию, да?
   - Равно и к отваге!-ответил учитель. Фикрет.- Смотря какой смысл вкладывать в эту пословицу. Не так-то просто - страдать за народ. Мол, знай: можно и ослепнуть. Знай это и не пугайся, не отступай... Еще один смысл: не плакать надо за других, а дело делать. Выручать из беды...
   Мы не отступили в страхе, мы выручили из беды другого.
   .. .А за это в нас выстрелили.
   Выстрелили коварно, исподтишка.
   Но, уверяю вас, даже в этот миг, в миг выстрела, г не жалела о сделанном. Коварство и жестокость подои ков, стрелявших в нас, не убили во мне духа мужестга и доброты.
   Пусть обо всем этом лучше расскажет мой муж.
   Валех
   Никакая дурная сила, считал я всегда и считаю поныне, не может нас одолеть.
   Потому я смело шел с занятий или на работу в котельную, не избегая самых темных и глухих переулков.
   Я был уверен: даже если Гюльбала и его головорезы-приятели и выйдут навстречу, ничего они со мной не смогут сделать.
   Правда, они выстрелили, но все равно эти мерзавцы и трусы ничего не доказали, не запугали нас.
   Дело было так.
   Был канун воскресенья, и мы долго не ложились спать.
   Я просто сидел в кресле, наслаждаясь тишиной и покоем, тем, что завтра не нужно ничего делать и не нужно никуда бежать. Сарыкейнек рядом читала книжку. Точнее - листала фотоальбом об Азербайджане, только что вышедший, с красивыми иллюстрациями, показывающими многоцветье и разнообразие лесов и гор, городов и сел нашей Родины.
   Вдруг со стороны улицы послышался шорох. Я повернулся в сторону окна, глянул, но ничего не разобрал. Это окно мы занавешивали тюлем, ведь когда у нас в комнате горел свет, с улицы все было видно. Закрывали мы обычно и ставни - ветхие деревянные ставни. Но закрывали не всегда, иногда забывали.
   Так было и той ночью.
   Я хотел было встать и закрыть ставни, но такая лень обуяла меня, так покойно было сидеть, расслабившись, возле любимой... А тут еще Сарыкейнек показала мне фотографию тенистой дороги, которая круто поднималась в горы.
   - Смотри, Валех. Дорога в наше село, помнишь? - И Сарыкейнек вздохнула. Давно нет ничего от дедушки Гадирхана... Давай завтра позвоним, спросим у доктора, как там наш дедушка, часом, не забо...
   Сарыкеййек не договорила. Раздался оглушительный в ночной тишине выстрел, звон стекла, и с влетевшей в окно пулей прервалась ее речь. Хлопнул второй выстрел, и что-то ожгло мне щеку. Потом на улице послышался топот ног. Я бросился к Сарыкейнек.
   Она лежала недвижимо на диване, бледная как смерть.
   - Ничего, Валех, не бойся, - отрывисто, как-то неестественно громко сказала она, посмотрев на меня широко раскрытыми глазами. И потеряла сознание.
   Я выскочил во двор, хотел постучать в дверь шофера Вели. Но он уже проснулся от звука выстрелов и спешил навстречу.
   - Что случилось?
   - Быстро! Сарыкейнек ранена! Выбежала Месма-баджй.
   - Куда ранена?
   - В грудь. Она теряет кровь. Быстро! - на ходу крикнул я.
   Месма-баджи побежала к себе и тут же вернулась с йодом и бинтом. Мы прижгли рану, сделали перевязку, чтобы хоть как-то остановить кровотечение.
   Сарыкейнек на мгновение открыла глаза.
   - Не бойся, Валех, - прошептали ее губы. У меня дыхание перехватило, так нестерпимо больно было смотреть на ее страдальческое безжизненное лицо. В это время с балкона послышался голос Агабашира:
   - Эй, что за выстрелы?
   Шофер Вели, подняв голову, неожиданно зло ответил:
   - Тебе лучше знать!
   - Не болтай глупостей, - нарочито возмутился Ага-башир. - Откуда мне знать, я спал...
   Признаться, впервые в жизни я растерялся. Нет, такого не может быть. Ведь наша любовь, наша жизнь... это счастье, радость.
   В больнице пожилой дежурный врач, коротко глянув на Сарыкейнек, продиктовал сестре:
   - Огнестрельное ранение. Фамилия? Возраст? Место жительства? - обратился он к нам.
   - Послушай, все это потом запишете, женщина истекает кровью, - возмутился Вели.
   - Тихо, здесь больница, - нахмурился дежурный врач.
   Вели отозвал меня в сторону.
   - Братец, - сказал он мне, - хорошо бы позвонить твоему знакомому. Сейчас стесняться нечего.
   Только теперь я вспомнил о Мурадзаде.
   Отыскав поблизости телефон, я позвонил ему прямо домой. Он сам поднял трубку.
   Я извинился за поздний звонок. Объяснил, в чем дело.
   - В какой вы больнице? - коротко спросил Мурадзаде и положил трубку.
   Хирург только стал осматривать Сарыкейнек, как в приемном отделении появился Мурадзаде.
   Ничего у нас не спрашивая и даже не поздоровавшись, он склонился над Сарыкейнек.
   В это время, запыхавшись, прибежал дежурный врач, которому, видимо, сказали о приезде товарища Мурадзаде.
   - Найдите профессора Алибека,- сказал Мурадзаде.
   - Слушаюсь, - по-военному четко ответил врач и выбежал вон.
   - Пуля вышла под правым плечом. Ранение сквозное, - стал объяснять молодой хирург.
   В комнату вошел очень высокий, лет семидесяти, представительный старик, как я сразу понял - профессор. По-приятельски кивнув Мурадзаде, он тут же осмотрел рану и, выпрямившись, приказал сестре:
   - В операционную, быстро! - Потом, повернувшись к Мурадзаде, разъяснил: Ранение серьезное, потеряно много крови. Но, кажется, пуля не повредила легкого...
   Время тянулось страшно медленно. Я непрерывно курил, шагая по коридору. Все чувства, казалось, оставили меня.
   -Держись, братец, - подбадривал меня Вели.- Все будет хорошо!
   Его слова вывели меня из состояния оцепенения.
   - А я не боюсь... Я знаю, Сарыкейнек будет жить! Наконец вот они, долгожданные слова профессора:
   - Теперь надежда есть!
   - Вот видите, Сарыкейнек не может умереть! - крикнул я.
   Профессор оглянулся на меня:
   - Кто этот парень?
   - Муж пострадавшей. Лицо его просветлело.
   - Конечно, конечно, - сказал он. - Кто еще может кричать на всю больницу!.. В народе говорят: для мужа и жены воду брали из одного родника! Потом ой улыбнулся мне и добавил: - Для своей прекрасной ханум пожертвуешь кровью?
   Я так отупел, что не сразу понял, о чем речь.
   - Как это?
   - Нужно сделать вливание твоей жене...
   - Хоть всю кровь возьмите. У меня крови много!
   - Всю не надо. - Взглянув на меня еще раз, профессор добавил: - А ты за свою жену не бойся.
   - Огромное вам спасибо! - взволнованно произнес я. - А к ней можно?
   - Сегодня нет. Все сделано, теперь будем ждать. Иди отдохни.
   .. .Проснувшись рано утром, вскочил и помчался в больницу.
   Меня впустили немедленно. Но не к Сарыкейнек. В лабораторию, где проверили группу крови, - оказалось, что наша с Сарыкейнек группа совпадает ("Воду для мужа и жены берут из одного родника", как сказал профессор).
   Разве могло быть иначе? Ведь на этом свете мы были самые близкие друг другу люди!
   Потом моя кровь медленно, по каплям, переливалась в стеклянный сосуд - от меня к моей любимой.
   Хотя Сарыкейнек была где-то рядом, за стеной, профессор не позволил мне и в тот день повидаться с ней.
   - Завтра, - сказал он. - Вливание сделали, она чувствует себя хорошо, но лучше ей не волноваться. Завтра разрешу... Точно.
   Мы разговорились.
   - Ты сам из района? - спросил профессор.
   - Да.
   - А жена твоя?
   - Тоже.
   - Ваши родители знают о происшедшем?
   - У нас никого нет, - ответил я. Услышав это, профессор помрачнел.
   - Значит, одни? Одиночество - скверная штука...
   - Мы не одни, профессор. Нас двое, - уточнил я.
   - Да, верно... Я не о вас, вообще. - Профессор вздохнул. - Не обращай внимания. К старости люди становятся сентиментальными.
   Впоследствии я узнал - профессор Алибек происходил вовсе не из бекской семьи. Он сын бедного крестьянина, Товарищ Мурадзаде рассказал, что в первые годы Советской власти предсовнаркома Нариман Нариманов вместе с некоторыми другими способными юношами и девушками из бедноты послал и Али учиться. А когда Али вернулся врачом, его и стали звать Алибеком - ведь до революции все врачи были из богатых сословий, Так и пошло... Еще в школе Сарыкейнек плакала, чи тая роман Нариманова "Багадур и Сона". Роман нравился и мне. А учитель Фикрет сравнивал жизнь Наримана Нариманова с горящим факелом, что светил народу.
   То, что профессор виделся с этим выдающимся чело веком, еще более возвысило его в моих глазах. Теперь когда я смотрел на него, мне казалось - в нем самок есть что-то от Нариманова...
   Сарыкейнек очень похудела, ослабела,
   И не знаю, что бы я делал, не будь тетушки Джейран. Она каждый день приходила в больницу, неся сумку, набитую разной едой.
   Когда я думал о пулях, посланных в нас той ночью, почему-то у меня перед глазами появлялся не Гюльбала и не Агабашир, а толстопузый Меджидов и тот низенький наглый директор мясокомбината Хыдыр, который из машины охотился за джейранами.
   .. .Несмотря на все старания Мурадзаде, найти преступников, стрелявших в нас, пока не удавалось. Агабашир доказал, что в ту ночь из-за головной боли лег спать рано - провизор дежурной аптеки на углу подтвердил, что старик в восемь вечера купил у него пирамидон. Гюльбала, как оказалось, был на свадьбе в Хачмасе, - это подтвердили свидетели. Сын Меджидова Ровшан, у которого были основания мстить нам из-за отца, тоже имел алиби...
   Видимо, мы с Сарыкейнек встали поперек дороги тех, кто до нашего появления на Девятой Параллельной свободно мог держать в страхе любого и подчинять себе слабых и беззащитных. Но совесть наша была чиста. И если бы даже Гюльбала немного поразмыслил, то и он бы понял, что, женившись насильно на Санубар, обрек бы на муки не только девушку, но и себя самого.
   - Дайте мне пистолет, я сам найду и накажу стрелявшего. Хоть из-под земли откопаю! - сказал я однажды Мурадзаде.
   Когда произнес это, спохватился. Думал, Мурадзаде отчитает меня за мой проявившийся вновь анархизм.
   - Ну, найдут стрелявшего, накажут... Но до каких пор человек будет хвататься за пистолет, как дикарь за дубинку? - Мурадзаде закурил. - Сильны, ох сильны еще пережитки! Сколько времени пройдет, прежде чем люди изживут их в себе...
   - Верно, товарищ Мурадзаде! - воскликнул я. - У нас во дворе живет одна женщина. Так вот, дня не проходит без того, чтобы она не избивала свою восьмидесятилетнюю мать... Можно ли считать ее членом социалистического общества?!
   - Вот видишь, - вздохнул Мурадзаде. - Дело тут пистолетом не поправишь...
   ... Сарыкейнек постепенно выздоравливала.
   Профессор Алибек, каждый раз осматривая рану, говорил:
   - Вот что значит молодой организм!
   Пожилая сестра как-то сказала, что каждую ночь профессор звонит, справляется о'самочувствии тяжелобольных и обязательно о Сарыкейнек.
   Я знал: профессор заботится так о нас не с тем, чтобы угодить товарищу Мурадзаде. Он не из таких людей. Просто он добрый и, кроме того, одинокий человек. Сестра рассказала нам, что детей у него нет, а жена Айна-ханум умерла четыре года назад.
   Шофер Вели, видно чувствовавший, что мне не по себе одному в стенах дома, приходил по вечерам, и мы подолгу беседовали о том о сем. Чаще всего Вели заводил разговор о войне, вспоминал эпизоды фронтовой жизни, своих товарищей... и перебрасывал мосток в наши дни, в наш двор.
   - Мы сражались за Родину, против фашистов, -. горячился он, - а тут мерзавцы, подкравшись ночью, стреляют в своих сограждан. Подонки, воры!.. Откуда им знать, что такое гуманность, что такое борьба, что такое нация...
   .. .Когда Сарыкейнек наконец выписалась из больницы, я от радости места себе не находил. Будто заново родился. Будто не Сарыкейнек, а я был тяжело ране i и пролежал двадцать пять дней в постели.
   - Нашли, кто стрелял? - спросил профессор Алибс.с при выписке.
   - Нет.
   - И что же, вы снова будете жить на той самой квартире?
   - Да, профессор. А где же еще? Сделав паузу, профессор сказал:
   - В воскресенье приходите ко мне. Посмотрю, как заживают рубцы на ране. И побеседуем заодно. Я к вам обоим привязался...
   - Спасибо, обязательно придем, - ответила Сарыкейнек.- Да будут ваши дни долгими, профессор! Вы так много сделали для нас!
   - Долгие дни уже позади, - улыбнулся он. - У старости короткий срок.
   - Вы выглядите так бодро! - возразил я.
   - И земля наша славится долголетием!-добавила Сарыкейнек.
   - Да будет так, - рассмеялся профессор. - Сам-то я коренной бакинец, и дом моего прадеда, каменщика Таги, и поныне цел. Между прочим, очень крепкий был старик, за сто перевалил. Так что, - он повернулся к Сарыкейнек, - почему бы и профессору Алибеку не дожить до ста, а?
   - До .ста и больше!- горячо подхватила Сарыкейнек.
   - Договорились, - поставил профессор точку. .. .В воскресенье мы купили букет гвоздик и пошли к профессору домой.
   Дверь открыла аккуратно одетая пожилая женщина.
   - Профессор дома?
   - Проходите! - женщина сделала приглашающий жест.
   - О-о! - воскликнул профессор. - Откуда это вы узнали, что из цветов я больше всего люблю гвоздики?
   Потом представил женщину, открывшую дверь: - Знакомьтесь, Мария Петровна.
   Мария Петровна ушла на кухню, а он добавил, глядя ей вслед:
   - Очень добрая женщина. Тридцать лет помогает нам по хозяйству. Теперь у самой хорошая квартира, взрослые дети. Но не хочет оставлять старого профессора. Каждый день приходит и делает все, что нужно... С покойной Айной-ханум они были как сестры!
   В большой, просторной комнате, куда нас пригласили, висело много картин и фотографий, на одной из них мы узнали Наримана Нариманова с группой юношей в белых халатах.
   В центре комнаты величественно возвышался концертный рояль с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Видно было, что время от времени на нем играют. На рояле стояла фотография, на которой был снят профессор с молодой симпатичной черноглазой женщиной, - несомненно, Айной-ханум - как напоминание давних счастливых дней.
   Вазы, статуэтки, старинные картины - все настраивало на особый, строгий лад. Хотелось тихо говорить, тихо двигаться, постигая красоту, антикварных вещей. Но этот внутренний настрой души неожиданно нарушила вошедшая с подносом в руках Мария Петровна.
   - Прошу к столу, - пригласил нас широким жестом Алибек. - И вот, ребята, я терпеть не могу церемоний. Есть так есть! Помню, в студенческие годы я целого барана, случалось, одолевал. - И он открыто, доверчиво улыбнулся.
   Когда мы поели, профессор спросил:
   - Значит, жить по-прежнему будете в старом доме?
   - Только там, - ответил я.
   Подумав немного, он задал еще вопрос:
   - Я слышал, ты отличный шофер?
   - Отличный не отличный, но машину вожу неплохо.
   - Понимаешь, в чем дело, мой старый друг и шофер стал плохо видеть. Недавно сам признался, что часто перед глазами сетка появляется... Вот я и подумал, - сказал профессор, почему-то обращаясь не ко мне, а к Сарыкейнек, почему бы мою машину не водить Валеху, а?