Страница:
Я вскинулась. Лицо его, с глубокими, выдубленными ветрами и солнцем морщинами у глаз, светилось жалостью.
– Давно. – Я помешала тягучую кашу. – А ты чего вдруг посочувствовать решил?
– Да просто.
– Ты, Филимон, иди, – ревниво махнул рукой Федор, – тебе к Наталье нельзя. Николай Евстигнеевич не разрешает.
– А тебе разрешает? – хмыкнул Филимон.
Он отошел и уселся рядом с костром, потеснив соратников. Здесь у общего огня отдыхал и Николай. Он чуть кашлянул, попробовал кашу и, сморщившись, отставил плошку. А я все никак не могла оторвать от него взора, стараясь побороть в себе странное ноющее чувство. Хмурый, отрешенный и очень усталый, он с ненавистью уставился на играющее пламя.
– Вечно Филимон сует нос не в свои дела. – Федор сконфуженно примолк, а потом спросил невпопад: – Как сапоги?
– Неудобные.
– Скидывай! – надулся тот.
– Вот еще. – Я в задумчивости мешала кашу, остужая ее.
– Между прочим, – продолжал доказывать Федор, – я отдал за эти сапоги десять золотых!
– Ты отдал за эту дешевку такие деньжищи?! – отреагировала я на названную сумму.
– Дешевку? – возвысил тот голос.
– Конечно! Да, у одного уже каблук шатается. – Я даже специально пошатала деревянным плохо обшитым дешевой кожей каблуком, демонстрируя, как высовываются гвоздики.
– Ты не относила их и дня, а уже разнесла?! – вскрикнул расстроенный Федор. – Ты же говорила, что у тебя поступь легкая!
– Ну в твоих колодках и у скорохода появится медвежья походка! – отбрехивалась я, все больше умаляя достоинства испорченной обувки.
Притихший лагерь изумленно следил за нашей перепалкой.
– Заткнуться! – хрипло рявкнул Савков и обдал нас весьма недоброжелательным взглядом. – Ветров, ко мне!
Федька подскочил на месте и потрусил к Главному.
– Смотри, Федор, не затявкай по команде, – следом хохотнула я и сунула в рот ложку остывшей каши.
– Москвина, я сказал – молчать! – донесся до меня предупреждающий окрик.
– Сейчас! – буркнула я себе под нос, глотая безвкусную массу. – Размечтался, друг разлюбезный! Черт, могли бы и солюшки подбавить! Конечно, Савков, думаешь, поймал – и теперь крути как хочешь? – ворчала я, морщась от несъедобного походного варева.
– Москвина, – тихо раздалось над самой головой, – спать пора.
Я поперхнулась кашей.
– Савков, ты монстр! Говорят, ежели всегда нежданным гостем являешься, то теща любить не будет.
– У меня нет тещи.
– Даже не знаю, кому больше повезло. Ей или тебе. А ты меня на ночь пристегнешь к себе диметриловыми наручниками? Да? Но учти, я девушка приличная, со мной вольностей никаких нельзя. Да и сам не сможешь. С диметрилом-то ты не дружишь, – ухмыльнулась я, задрав голову и разглядывая его. На небритом подбородке, ближе к шее, был нежно-розовый шрам. Интересно, какой смельчак хотел колдуну глотку перерезать? Эх, не узнаю, должно быть, никогда, а жаль. Так бы руку пожала.
– Не мечтай, – хмыкнул тот, – к дереву привяжут.
И ведь приковали, стервецы, тяжелыми длинными кандалами, правда, не к дереву, а к телеге. Самым подлым образом, под сконфуженное внимание примкнувших за это время к лагерю путников. Но Федька и тут проявил участие – подложил мне под голову мою же седельную сумку (пока Николай Евстигнеевич не видит), а потом тихо шепнул:
– Ты прости, он сказал, что с заключенной никаких разговоров.
– С заключенной? – ухмыльнулась я, устроившись поудобнее на подстилке из сена и разглядывая черное небо, усыпанное мелкими подмигивающими точками-звездочками. На телеге даже лучше – почти королевское ложе по сравнению с холодной землей.
– Я тоже думаю: какая ты заключенная? Ты необычная, вот… – неожиданно он осекся.
– Федь… – К своему собственному ужасу, я была польщена до глубины души.
– Ты красивая…
– Федь, – перебила я его почти ласково, – я профессиональная воровка, в прошлом году меня едва не повесили. Если ты когда-нибудь встанешь у меня на пути, я, не задумываясь, прикончу тебя и еще прихвачу твой кошель. Понимаешь?
– Я не верю тебе, – улыбнулся тот и отошел.
А я лежала, беспомощная, в душе жутко злясь на юнца, и готовая еще тысячу раз повторить все вышесказанное слово в слово, потому что произнесенное– чистейшей воды правда. Но он сам такой странный. Он думает, что я красивая.
Ночь разгулялась и разухабилась, звезды засверкали ярче, воздух совсем остыл и заморозил скованные руки. Федька посапывал прямо на голой земле под телегой, завернувшись в плащ. У костра тихо переговаривались часовые, и сизый дым от огня растворялся в чернильной тьме.
Кандалы, забитые железными пальцами, было невозможно открыть, как ни крути. Мне еще повезло, что в колодки не заковали. Рядом с телегой раздался тихий шорох и хрустнула сломанная ветка. Я встрепенулась и тут же заметила быструю тень, отделившуюся от кустов. На какое-то мгновение незнакомец попал в отблеск костра. Высокий, плечистый, с бегающими глазами. Плащ окутывал его, делая похожим на крылатую тень, а на непокрытой голове топорщился светленький, почти прозрачный ежик волос. Сердце в груди замерло в ожидании нападения.
– Ты кто? – шепотом, чтобы Федор не услыхал и не очнулся от сладкого юношеского сна, спросила я.
Молодец отчего-то метнулся обратно в темноту, но неосторожно оступился и неуклюже шмякнулся на холодную траву.
– Я Акакий. От Погуляя, – раздалось снизу.
– Ак-ак-какий от Погуляя? – Я недоуменно вгляделась в темноту, пытаясь припомнить, откуда мне знакомо это имя. – Ах, от ростовщика? Так это ты, прохвост, на постоялом дворе вещи мне изорвал?
Часовые, заслышав весьма подозрительное шебуршание, настороженно вглядывались в темноту стоянки. Один тяжело поднялся и, слегка прихрамывая на отсиженную ногу, приблизился к телеге. Я тут же закрыла глаза и искусно всхрапнула. Шаги замолкли рядом со мной.
– Ты чего тут? – тихо поинтересовался страж.
Я по-прежнему изображала глубокий сон, только в носу щекотало от заметного запаха сивухи, принятой стражем для сугрева. Дозорный помялся некоторое время для очистки совести, потом вернулся обратно к костру, источающему тепло, и приятелю, почти прикончившему весь штоф мутной пьянящей бурды.
Посланец Погуляя между тем, очухавшись от позорного падения, практически бесшумно подполз к большим деревянным колесам телеги и с земли яростно зашептал:
– Прохор спрашивает, где его браслет?
– Чей браслет? – Стараясь не греметь кандалами, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я свесила голову и едва не столкнулась нос к носу с Акакием. – Ты о чем толкуешь, прынц залетный? Я денег что-то не видела. Верни мои сапоги, мошенник! Зачем тебе понадобились мои старые драные сапоги?!
– «Невинность» отдашь – верну сапоги, – начал торг молодчик.
– Ничего себе – равноценный обмен! – съехидничала я.
– Отдашь нам браслет – бежать помогу и документы верну.
– И сапоги новые! – зашипела я.
Предложение мне очень понравилось. Что такое – дурацкий браслет по сравнению со свободой? Ничего! Пшик! Между прочим, у этой побрякушки имеется братец со звучным именем Королевская Честь. Сворую его. Потом, когда выберусь из этой передряги.
– Ладно, – сдалась я, – договорились. Ты мне свободу, я тебе браслет отдам.
– Я хочу его увидеть! – потребовал «покупатель».
– Он у меня к ноге пристегнут, – со смаком соврала я, – стану снимать обувь – кандалы забренчат.
– Наташа, – вдруг очнулся Федор и сонно поднял голову, – ты что-то говорила мне?
Я резко примолкла.
Федор кашлянул, поднялся и, пошатываясь, отправился в кустики, на ходу расстегивая порты. Вот тебе и этикет, елки-палки.
– Завтра. Ночью, – еще раз многозначительно повторил Акакий, будто назначал тайное свидание юной глупой девице; и пополз обратно в лес, боясь приподнять башку, как бы стражи не засекли.
Через сутки я стану свободной – замечательно. Демон еще не появился – отвратительно.
Но как ни странно, все сложилось самым наилучшим образом для меня, Акакия, Прохора Погуляя и браслета Королевская Невинность.
Страх Божий, набродившись под завязку, появился к вечеру. Он с ленивой грацией, приобретенной совсем недавно, после охоты за ястребами, покружил над нашей кавалькадой, хриплым лаем хорошенько напугал рысака Савкова, отчего конь едва не понес, а потом мягко сел мне на плечо, повергнув в ужас большую часть отряда. Федор и вовсе шарахнулся в сторону, судорожно натянув поводья, и предпочел ехать в самом хвосте, подальше от зубастой тварюги. Остальные конвоиры, не сговариваясь, образовали вокруг меня пустое пространство.
– Москвина, – рявкнул Савков, едва справившись с испуганным жеребцом, – немедленно спрячь демона в суму! Иначе я его пристрелю!
– Я связана! – зло заорала я ему в спину и скованными руками попыталась отмахнуться от беса, сладостно облизывающего шершавым раздвоенным языком мое ухо и волосы. – Он тебе жизнь спас, если ты еще помнишь! – Последней фразой я до смерти заинтриговала стражей.
Браслет Королевская Невинность, вывалянный в грязи, походил на дешевый ошейник со стекляшками. К моему большому расстройству, рядом с прежней выщербинкой от выпавшего бриллианта имелась еще одна. От обиды я едва не прослезилась.
– А что он умеет делать? – Любопытство у Федора перебороло страх. Он набрался смелости и опасливо приблизился ко мне, следуя почти рядом, всего в двух аршинах.
– Баснословно дорогие браслеты портить, – процедила я сквозь зубы, стараясь сглотнуть вставший поперек горла комок.
– А он кто? – Федька протянул руку, на которую Страх Божий посмотрел сначала недоуменно, но тут же радостно облизнулся, готовый отхватить, скажем, средний палец из предложенного совершенно бесплатного лакомства.
– Ветров! – снова вмешался Савков. – Это болотный демон, и он отожрет тебе руку по локоть, если будешь его хозяйку донимать!
Выглядел Николай раздраженным и бесконечно усталым. Сейчас, в дневном свете, было явно заметно, как сильно он осунулся.
Я хмыкнула про себя. Готова сама скормить свою руку демону, если не ревность говорит устами колдуна. Или я слишком самонадеянна? Николай в тот момент глянул подозрительно, недобро и нетерпимо.
Не-э-эт, не ошибаюсь – губы растянулись в ехидной улыбке.
Ночи я едва дождалась, изнывая от нетерпения.
За целый день пути я рассчитала все точно, и, несмотря на то что буквально валилась с ног от усталости, а мягкая точка стала практически нечувствительной от долгого сидения в седле, внутри меня царило возбуждение и злое веселье. Сбежать от Савкова под самым его носом стало буквально делом чести. Я даже позволила себе на секунду представить, как вытянется его ненавистное лицо, когда утром меня не найдут в телеге. Но чтобы побег прошел без сучка без задоринки, пришлось и демона, и Федора опоить сонным порошком, мешочек с которым по-прежнему лежал в кармане портов и уже превратился в слипшуюся лепешку. Первому я засовывала воняющую валерьяной пыльцу прямо в пасть, когда мне позволили удалиться в кустики, второму незаметно подсыпала в походную кашу. Но даже и маленькой толики обоим хватило, чтобы забыться мертвецким сном. Вполне довольная собой, я уставилась в звездное небо, поджидая своего подельщика.
Где-то в тишине хрустнула ветка, раздался тихий шорох. Я встрепенулась и тихонько села на телеге, высматривая в непроглядной тьме высокую мрачную фигуру Акакия, завернутую в плащ, но вместо этого увидала два горящих желтых глаза с вертикальными зрачками и едва заметный силуэт. Голос пропал ровно на мгновение, чтобы потом вылиться в громкий истеричный вопль:
– Хранители!!!
Я скатилась на траву, громко бренча кандалами и, кажется, повредив плечо. Часовые, будто всполошенные куры, подскочили на месте, но бросаться на помощь не торопились. Единственный человек, верно оценивший размер нагрянувшей катастрофы, уже через секунду оказался рядом со мной и буквально насильно поднял меня на ноги.
– Ты жива? – Савков трясущимися руками лихорадочно ощупывал мою голову, руки. – Успокойся, это был сон! Сон! Все нормально!
– Какой сон?! Они там, в лесу! – Я вырывалась из его судорожных объятий, но кандалы не позволяли ступить более шага, меня хорошенько дернуло и опрокинуло.
Наверное, именно это спасло мне жизнь. Буквально на следующий мой вздох небо озарила алая вспышка, и показалось, что на миг черная ночь превратилась в яркий день. Я болезненно зажмурилась, лагерь нехотя просыпался, лениво и недоуменно оглядывался вокруг, а сквозь общий возмущенный гвалт раздался нестерпимый и болезненный вой дракона. От этой невероятной «песни» заложило уши; свернувшись клубком, я закрыла голову, но внутри все дрожало и сердце стучало в такт хлопкам огромных крыльев чудовищ, налетевших на нас.
Вот уже окрестности превратилась в жаровню, и ветер, будто гигантский кузнечный горн, раздувал огромный слепящий огненный шар. Я подняла голову и не увидала ничего, кроме бесконечного пламени и фигурных теней. Рядом визгливо скрестились мечи. Хранители, превратившиеся в жутких демонов, набрасывались на стражей, злобно рыча и пугая последних до потери рассудка. Я пыталась сорваться с привязи, но цепи кандалов надежно удерживали даже от лишних движений.
Одна черная тень метнулась к Федору Ветрову, сладко сопящему в теплом плаще у телеги и после дозы сонного порошка не чувствительному к любым внешним проявлениям. Хранитель размахивал коротким мечом, намереваясь прикончить мальчишку, а я, не в силах помешать ему, лишь бешено заорала, срывая глотку:
– Не сметь!!!
И будто вслед мне протяжно завыл дракон, своей громогласной песней начисто перекрыв шум, царящий на поляне. Хранитель помедлил секунду, оглянулся. Его лицо, ярко освещенное всполохами пламени, озарилось торжеством. Тонкие губы, контрастирующие с крупным резко выделяющемся носом, скривились в единственном слове:
– Берегиня!
Он кинулся в мою сторону, но быстрая, почти незримая тень Савкова сбила его с ног. И вот две сцепившиеся фигуры покатились по траве, злобно рыча и нанося друг другу неловкие, но яростные удары. В какой-то момент раздался судорожный всхлип-сип, Николай дернулся, и оба борющихся застыли в нелепой позе. Внутри вдруг образовалась волна липкого, почти болезненного страха, от которого бросило в пот.
Николай не шевелился!
Я снова бесполезно дернулась, звеня кандалами, но лишь еще сильнее изранила руки.
– Боже мой! – Непонятная, будто бы физическая боль рассекла грудь. – Очнись…
Неожиданно Савков зашевелился, а потом, пошатываясь, поднялся на ноги. Меня тут же отпустило, и накатила необъяснимая ярость.
– Наташа! – Он сделал ко мне шаг и свалился. Над его головой промелькнула огненная вспышка шаровой молнии и врезалась в тонкое гибкое деревце.
И все стихло. Нападение закончилось так же неожиданно, как и началось. Только вокруг трещал, сгорая, лес, а поляна превратилась в последнее пристанище для доброго десятка стражей.
– Что за … на нас напала?! – заорал кто-то испуганно. – Что за чудища?!
Я неотрывно следила за Савковым. Его грудь тяжело вздымалась, а лицо превратилось в застывшую, измазанную копотью маску.
– Савков, – тихо позвала я, прижимаясь спиной к колесу телеги.
– Они пришли за тобой! – обвиняюще прошептал Николай. – Не знаю, что ты сделала, когда убегала от Лопатова-Пяткина. Но они не успокоятся, пока не заберут тебя. Они уничтожат всех, кто встанет на их пути.
– Тогда отпусти меня. Разбей кандалы и отпусти. Все просто. – От гари першило в горле.
– Я не могу. Не могу! – в отчаянии воскликнул колдун. – Это мой последний шанс…
Он осекся.
– Остаться Главным магом королевства? – догадалась я и покачала головой. – Ну что ж, когда высоко взлетишь – падаешь дольше и больнее. Только запомни одно: единственной, кого пока не тронут, буду я.
Я недобро усмехнулась про себя: игра в кошки-мышки с Хранителями началась.
К середине следующего дня, когда солнце достигло своего зенита и нещадно палило землю, приводя тем самым в неописуемый восторг травинки, былинки и крохотных букашек, стрекочущих, будто на пожар, мы подъехали к небольшому, окруженному высоким частоколом сельцу.
– Черт, – поморщился недовольно Савков, теперь, после нападения Хранителей, не отступавший от меня ни на аршин. – Не могли найти другой деревни, им обязательно к белорубашечникам надо было. Идиоты, ей-богу!
Федор Ветров все никак не мог прийти в себя после сонного порошка и едва сдерживал слезы, что пропустил настоящую бойню, ни с кем-нибудь, а с самими Хранителями. Страх Божий был на редкость тих, жался у меня за пазухой и даже тяпнул за палец как-то вяло и без удовольствия.
Стражи поглядывали на меня недобро, всю дорогу хранили удрученное молчание, ни тебе грубых шуточек, ни привычной ругани. Они лишь только скупым неохотным словом вспоминали павших товарищей, похороненных на выжженной лесной полянке.
На въезде у ворот дежурил отряд в зеленых плащах Окского Стражьего предела. Завидев нашу кавалькаду, мужички подтянулись, но честь отдавать не торопились, посчитав такое излишеством. Ведь коллеги были не из королевского отряда, ей-богу. Белорубашечники радушием не отличались. Редкие прохожие в белых балахонах с вышивками на груди в виде солнца поспешно уступали дорогу и плевали нам вслед, стоило отъехать на приличное расстояние. Улица, на которой мы оказались, заканчивалась неказистым строением, лишь отдаленно напоминающим храм с высокой колокольней.
– Белорубашечники, ядрить туда налево, – фыркнул рядом со мной Филимон, намедни потчевавший меня пшеничной кашей, и смачно сплюнул.
Мы остановились на широком дворе с настежь открытыми воротами. Внутри, за высоким забором, притаился большой дом с мезонином и флигелем. Одуревший от жары пес, посаженный на цепь, даже не потрудился тявкнуть, встречая нас. Только лениво повел рыжим ухом и широко зевнул, оголив желтоватые клыки.
Нам навстречу с порога спустился и временный хозяин жилища. Денис Давидыв в расстегнутой рубахе, открывающей волосатую грудь, уже слегка покрасневшую на солнце, разглядывал меня ясными синими глазами, а шрам, тянущийся от виска до уголка губы, отчего-то с каждой секундой все ярче выделялся на лице.
– Знатная добыча! – вместо приветствия кивнул он в мою сторону.
– Эта добыча стоила мне десяти лучших воинов, – буркнул Савков, стягивая перчатку и пожимая протянутую руку.
Федор Ветров галантно подхватил меня за талию и совсем некрасиво стащил с лошади, так что сапог, зацепившийся за стремя, слетел с ноги. Страх Божий недовольно заворчал за пазухой. Я чувствовала себя чрезвычайно глупо, стоя в пыли в одном полосатом чулке, с руками, скованными диметриловыми наручниками, и растрепанная.
Давидыв жадно разглядывал меня, словно бы хотел впитать каждую черточку моего похудевшего лица с темными кругами под глазами. Вокруг суетилась чернь, распрягали лошадей, разгружали повозки. Кудахтали испуганные куры, разбегались в разные стороны гуси. Дворовая челядь, видать привезенная Давидывым вместе с собой, не скрываясь, рассматривала нас, высыпав из людских.
– Ты ее голодом могил? – вдруг деловито спросил Денис у Николая.
Тот изумленно округлил глаза-вишни и только скрипнул зубами, а потом резко крутанулся на каблуках с непроницаемым, почти угрюмым выражением.
– Эй, Савков! – окликнула я, когда колдун уже поднялся на крыльцо. – Не забудь с Давидыва деньги получить! В феврале за мою голову двести золотых предлагали, как раз дорожные расходы покроет!
Он ничего не ответил, только спина напрягалась, а потом так громыхнул дверью, что подкова с притолоки слетела и звучно шлепнулась на скрипучие ступени. Я довольно хмыкнула, а Давидыв покачал головой:
– Ну здгавствуй, Наталья.
Что бы ни говорил Денис, как бы ни бил себя в грудь, народный избранник доморощенный, все больше он походил на короля Распрекрасного и внешне, и внутренне.
– Без любезностей обойдемся, – одернула его я, – я не слишком рада тебя видеть. Готовься, Денис, Хранители наступают нам на пятки, скоро они будут здесь.
Денис широко улыбнулся и привычным, до боли знакомым жестом сунул в рот папиросу, которую все это время мял между пальцев:
– Ты, кажется, гаазишь мне? Испугать хочешь?
– Испугаешься, когда Хранителей увидишь, – пожала я плечами. – Ты мне апартаменты выдели, очень хочется умыться.
– Как скажешь, – кивнул он подозрительно радушно.
Меня посадили на цепь потолще, чем у дворового пса, в жалкий полуразвалившийся сарайчик, захламленный и пыльный. В крыше моего нового обиталища зияла огромная дыра, через которую можно было наблюдать за медленно и плавно дрейфующими по синему небу облаками. Рядом с хлипкой дверью поставили Федьку. И теперь я почти с нетерпением ждала, когда же Денис принесет лопату и заставит меня копать самой себе могилу.
Федор не замолкал ни на минуту, все время что-то бубнил через чуть приоткрытую дверцу, о чем-то рассказывал, а я внимательно изучала железный палец, забитый в соединение кольца кандалов. Пошевелила ногой, громыхнув ржавыми металлическими звеньями цепи. Оказалось, она надежно прикручена к пудовому кованому сундуку. Хотя если разобраться? Я подергала крепление. Нет, бесполезно – надежное, как Центральный Торусский банк.
– Наташ! – позвал Федька. – Ты меня слышишь?
– Чего тебе? – грубо отозвалась я.
– Я говорю: ты бы меня на дело взяла с собой?
«Чего?»
– Федор, а ты бы помог мне бежать? – серьезно спросила я.
Тот замешкался с ответом, тихо скрипнула дверь, и в проеме показалось испуганное и сконфуженное почти детское лицо Ветрова.
– Ты это… шутишь?
– Разве похоже? А коли нет, так выметайся! – раздраженно выпроводила его я, прекрасно осознавая, что задала юнцу слишком провокационный вопрос, на какой он не сможет дать ответа. И, чтобы уж наверняка забить в его сердце осиновый кол, добавила: – С такими, как ты, Ветров, нельзя в разведку ходить, а воровать тем более! Тебе потом пригрозят, ты и выдашь с потрохами.
Федька убрался восвояси и шумно, обиженно засопел. В щелки между потемневшими досками сарая пробивался солнечный свет. В желтых лучиках плавали крохотные пылинки и превращались в пургу, когда я шевелилась.
Страх Божий, выспавшись, завозился у меня под рубахой, потом поднапрягся и высунул из горловины круглую башку, отчего грубая ткань врезалась мне в шею. Я осторожно щелкнула браслетом, наконец снимая его с шеи демона. Скинув сапог, я стянула полосатый, рваный на большом пальце чулок и застегнула Королевскую Невинность на лодыжке. Так оно надежнее будет!
Я едва успела сунуть ногу в голенище, как за тонкими стенами сарая послышались шаги. Неизвестный тихо пробормотал Федору, вероятно, нечто неприятное, так что тот громко охнул, а когда открывал дверцу новым гостям, то выглядел до крайности бледным и взволнованным. На пороге моей временной темницы появились две фигуры – стража и мужчины в белом балахоне с широким капюшоном. Скорее всего, последний был из местной секты, чью деревню и выбрал для постоя Денис.
Я заинтересованно разглядывала обоих, распознавая на шее у дородного высокого вояки казенный амулет-щит, а у белорубашечника – тонкую нитку от наговоров и сглаза, вплетенную в пояс-шнурок.
– Это святой отец, – кивнул страж на своего попутчика. – Исповедайся, и пойдем.
Недоумению моему не было предела.
– Для попа у вас слишком хорошо заговоренный поясок, – усмехнулась я ехидно, – разве ваш боженька не охраняет от такой мелочи, как дурной глаз?
Белорубашечник с длинной рыжеватой бородой и неровно подстриженными уже седеющими волосами вытянул дряблые губы и тихо произнес, обращаясь к стражу:
– Выйди, сын мой!
Страж так проворно выскочил из сарая и прихлопнул за собой дверь, что это больше походило на трусливый побег. Я не без интереса следила за тем, как «святой отец», кряхтя, усаживается на колени, для начала задрав белый балахон и показав полосатые порты. Потом он кивнул мне:
– Помолимся.
Он закрыл глаза и согнулся в три погибели, изображая молитву.
Несколько минут он не шевелился, только громко сопел. Я уж решила, что богоугодник задремал, но тут он поднял на меня сухое бесстрастное лицо и произнес тихим, отрешенным голосом:
– Мы готовы выслушать тебя, дщерь наша. – И, опустив голову, снова застыл.
На самой его макушке волосы поредели и вскорости обещали перерасти в знатную лысину. Я не отрывала глаз от проплешинки, а потом на всякий случай переспросила:
– Мы – это ты и солнечный боженька? Ага. И оба ждете моей исповеди?
«Святой отец» неопределенно махнул рукой, не меняя коленопреклоненной позы и предлагая мне приступить к сути дела.
– Ну… – Я цокнула языком. – Пару лет назад я украла икону из королевской церкви. – Священник сдавленно кашлянул себе в колени. – Ее заказал архиерей одной крохотной епархии, ну… до того образок из его храма утащили королевские стражи… Вам это интересно? – Судя по напрягшейся спине, белорубашечник был весь во внимании. – Так вот. В благодарность тот самый святой отец отпустил мне все прошлые и будущие грехи. Это к тому, что перед Ним, – я ткнула пальцем в ветхую кровлю, – я чиста как невинный младенец.
– Кхм! – раздался приглушенный стон.
– Давно. – Я помешала тягучую кашу. – А ты чего вдруг посочувствовать решил?
– Да просто.
– Ты, Филимон, иди, – ревниво махнул рукой Федор, – тебе к Наталье нельзя. Николай Евстигнеевич не разрешает.
– А тебе разрешает? – хмыкнул Филимон.
Он отошел и уселся рядом с костром, потеснив соратников. Здесь у общего огня отдыхал и Николай. Он чуть кашлянул, попробовал кашу и, сморщившись, отставил плошку. А я все никак не могла оторвать от него взора, стараясь побороть в себе странное ноющее чувство. Хмурый, отрешенный и очень усталый, он с ненавистью уставился на играющее пламя.
– Вечно Филимон сует нос не в свои дела. – Федор сконфуженно примолк, а потом спросил невпопад: – Как сапоги?
– Неудобные.
– Скидывай! – надулся тот.
– Вот еще. – Я в задумчивости мешала кашу, остужая ее.
– Между прочим, – продолжал доказывать Федор, – я отдал за эти сапоги десять золотых!
– Ты отдал за эту дешевку такие деньжищи?! – отреагировала я на названную сумму.
– Дешевку? – возвысил тот голос.
– Конечно! Да, у одного уже каблук шатается. – Я даже специально пошатала деревянным плохо обшитым дешевой кожей каблуком, демонстрируя, как высовываются гвоздики.
– Ты не относила их и дня, а уже разнесла?! – вскрикнул расстроенный Федор. – Ты же говорила, что у тебя поступь легкая!
– Ну в твоих колодках и у скорохода появится медвежья походка! – отбрехивалась я, все больше умаляя достоинства испорченной обувки.
Притихший лагерь изумленно следил за нашей перепалкой.
– Заткнуться! – хрипло рявкнул Савков и обдал нас весьма недоброжелательным взглядом. – Ветров, ко мне!
Федька подскочил на месте и потрусил к Главному.
– Смотри, Федор, не затявкай по команде, – следом хохотнула я и сунула в рот ложку остывшей каши.
– Москвина, я сказал – молчать! – донесся до меня предупреждающий окрик.
– Сейчас! – буркнула я себе под нос, глотая безвкусную массу. – Размечтался, друг разлюбезный! Черт, могли бы и солюшки подбавить! Конечно, Савков, думаешь, поймал – и теперь крути как хочешь? – ворчала я, морщась от несъедобного походного варева.
– Москвина, – тихо раздалось над самой головой, – спать пора.
Я поперхнулась кашей.
– Савков, ты монстр! Говорят, ежели всегда нежданным гостем являешься, то теща любить не будет.
– У меня нет тещи.
– Даже не знаю, кому больше повезло. Ей или тебе. А ты меня на ночь пристегнешь к себе диметриловыми наручниками? Да? Но учти, я девушка приличная, со мной вольностей никаких нельзя. Да и сам не сможешь. С диметрилом-то ты не дружишь, – ухмыльнулась я, задрав голову и разглядывая его. На небритом подбородке, ближе к шее, был нежно-розовый шрам. Интересно, какой смельчак хотел колдуну глотку перерезать? Эх, не узнаю, должно быть, никогда, а жаль. Так бы руку пожала.
– Не мечтай, – хмыкнул тот, – к дереву привяжут.
И ведь приковали, стервецы, тяжелыми длинными кандалами, правда, не к дереву, а к телеге. Самым подлым образом, под сконфуженное внимание примкнувших за это время к лагерю путников. Но Федька и тут проявил участие – подложил мне под голову мою же седельную сумку (пока Николай Евстигнеевич не видит), а потом тихо шепнул:
– Ты прости, он сказал, что с заключенной никаких разговоров.
– С заключенной? – ухмыльнулась я, устроившись поудобнее на подстилке из сена и разглядывая черное небо, усыпанное мелкими подмигивающими точками-звездочками. На телеге даже лучше – почти королевское ложе по сравнению с холодной землей.
– Я тоже думаю: какая ты заключенная? Ты необычная, вот… – неожиданно он осекся.
– Федь… – К своему собственному ужасу, я была польщена до глубины души.
– Ты красивая…
– Федь, – перебила я его почти ласково, – я профессиональная воровка, в прошлом году меня едва не повесили. Если ты когда-нибудь встанешь у меня на пути, я, не задумываясь, прикончу тебя и еще прихвачу твой кошель. Понимаешь?
– Я не верю тебе, – улыбнулся тот и отошел.
А я лежала, беспомощная, в душе жутко злясь на юнца, и готовая еще тысячу раз повторить все вышесказанное слово в слово, потому что произнесенное– чистейшей воды правда. Но он сам такой странный. Он думает, что я красивая.
Ночь разгулялась и разухабилась, звезды засверкали ярче, воздух совсем остыл и заморозил скованные руки. Федька посапывал прямо на голой земле под телегой, завернувшись в плащ. У костра тихо переговаривались часовые, и сизый дым от огня растворялся в чернильной тьме.
Кандалы, забитые железными пальцами, было невозможно открыть, как ни крути. Мне еще повезло, что в колодки не заковали. Рядом с телегой раздался тихий шорох и хрустнула сломанная ветка. Я встрепенулась и тут же заметила быструю тень, отделившуюся от кустов. На какое-то мгновение незнакомец попал в отблеск костра. Высокий, плечистый, с бегающими глазами. Плащ окутывал его, делая похожим на крылатую тень, а на непокрытой голове топорщился светленький, почти прозрачный ежик волос. Сердце в груди замерло в ожидании нападения.
– Ты кто? – шепотом, чтобы Федор не услыхал и не очнулся от сладкого юношеского сна, спросила я.
Молодец отчего-то метнулся обратно в темноту, но неосторожно оступился и неуклюже шмякнулся на холодную траву.
– Я Акакий. От Погуляя, – раздалось снизу.
– Ак-ак-какий от Погуляя? – Я недоуменно вгляделась в темноту, пытаясь припомнить, откуда мне знакомо это имя. – Ах, от ростовщика? Так это ты, прохвост, на постоялом дворе вещи мне изорвал?
Часовые, заслышав весьма подозрительное шебуршание, настороженно вглядывались в темноту стоянки. Один тяжело поднялся и, слегка прихрамывая на отсиженную ногу, приблизился к телеге. Я тут же закрыла глаза и искусно всхрапнула. Шаги замолкли рядом со мной.
– Ты чего тут? – тихо поинтересовался страж.
Я по-прежнему изображала глубокий сон, только в носу щекотало от заметного запаха сивухи, принятой стражем для сугрева. Дозорный помялся некоторое время для очистки совести, потом вернулся обратно к костру, источающему тепло, и приятелю, почти прикончившему весь штоф мутной пьянящей бурды.
Посланец Погуляя между тем, очухавшись от позорного падения, практически бесшумно подполз к большим деревянным колесам телеги и с земли яростно зашептал:
– Прохор спрашивает, где его браслет?
– Чей браслет? – Стараясь не греметь кандалами, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я свесила голову и едва не столкнулась нос к носу с Акакием. – Ты о чем толкуешь, прынц залетный? Я денег что-то не видела. Верни мои сапоги, мошенник! Зачем тебе понадобились мои старые драные сапоги?!
– «Невинность» отдашь – верну сапоги, – начал торг молодчик.
– Ничего себе – равноценный обмен! – съехидничала я.
– Отдашь нам браслет – бежать помогу и документы верну.
– И сапоги новые! – зашипела я.
Предложение мне очень понравилось. Что такое – дурацкий браслет по сравнению со свободой? Ничего! Пшик! Между прочим, у этой побрякушки имеется братец со звучным именем Королевская Честь. Сворую его. Потом, когда выберусь из этой передряги.
– Ладно, – сдалась я, – договорились. Ты мне свободу, я тебе браслет отдам.
– Я хочу его увидеть! – потребовал «покупатель».
– Он у меня к ноге пристегнут, – со смаком соврала я, – стану снимать обувь – кандалы забренчат.
– Наташа, – вдруг очнулся Федор и сонно поднял голову, – ты что-то говорила мне?
Я резко примолкла.
Федор кашлянул, поднялся и, пошатываясь, отправился в кустики, на ходу расстегивая порты. Вот тебе и этикет, елки-палки.
– Завтра. Ночью, – еще раз многозначительно повторил Акакий, будто назначал тайное свидание юной глупой девице; и пополз обратно в лес, боясь приподнять башку, как бы стражи не засекли.
Через сутки я стану свободной – замечательно. Демон еще не появился – отвратительно.
Но как ни странно, все сложилось самым наилучшим образом для меня, Акакия, Прохора Погуляя и браслета Королевская Невинность.
Страх Божий, набродившись под завязку, появился к вечеру. Он с ленивой грацией, приобретенной совсем недавно, после охоты за ястребами, покружил над нашей кавалькадой, хриплым лаем хорошенько напугал рысака Савкова, отчего конь едва не понес, а потом мягко сел мне на плечо, повергнув в ужас большую часть отряда. Федор и вовсе шарахнулся в сторону, судорожно натянув поводья, и предпочел ехать в самом хвосте, подальше от зубастой тварюги. Остальные конвоиры, не сговариваясь, образовали вокруг меня пустое пространство.
– Москвина, – рявкнул Савков, едва справившись с испуганным жеребцом, – немедленно спрячь демона в суму! Иначе я его пристрелю!
– Я связана! – зло заорала я ему в спину и скованными руками попыталась отмахнуться от беса, сладостно облизывающего шершавым раздвоенным языком мое ухо и волосы. – Он тебе жизнь спас, если ты еще помнишь! – Последней фразой я до смерти заинтриговала стражей.
Браслет Королевская Невинность, вывалянный в грязи, походил на дешевый ошейник со стекляшками. К моему большому расстройству, рядом с прежней выщербинкой от выпавшего бриллианта имелась еще одна. От обиды я едва не прослезилась.
– А что он умеет делать? – Любопытство у Федора перебороло страх. Он набрался смелости и опасливо приблизился ко мне, следуя почти рядом, всего в двух аршинах.
– Баснословно дорогие браслеты портить, – процедила я сквозь зубы, стараясь сглотнуть вставший поперек горла комок.
– А он кто? – Федька протянул руку, на которую Страх Божий посмотрел сначала недоуменно, но тут же радостно облизнулся, готовый отхватить, скажем, средний палец из предложенного совершенно бесплатного лакомства.
– Ветров! – снова вмешался Савков. – Это болотный демон, и он отожрет тебе руку по локоть, если будешь его хозяйку донимать!
Выглядел Николай раздраженным и бесконечно усталым. Сейчас, в дневном свете, было явно заметно, как сильно он осунулся.
Я хмыкнула про себя. Готова сама скормить свою руку демону, если не ревность говорит устами колдуна. Или я слишком самонадеянна? Николай в тот момент глянул подозрительно, недобро и нетерпимо.
Не-э-эт, не ошибаюсь – губы растянулись в ехидной улыбке.
Ночи я едва дождалась, изнывая от нетерпения.
За целый день пути я рассчитала все точно, и, несмотря на то что буквально валилась с ног от усталости, а мягкая точка стала практически нечувствительной от долгого сидения в седле, внутри меня царило возбуждение и злое веселье. Сбежать от Савкова под самым его носом стало буквально делом чести. Я даже позволила себе на секунду представить, как вытянется его ненавистное лицо, когда утром меня не найдут в телеге. Но чтобы побег прошел без сучка без задоринки, пришлось и демона, и Федора опоить сонным порошком, мешочек с которым по-прежнему лежал в кармане портов и уже превратился в слипшуюся лепешку. Первому я засовывала воняющую валерьяной пыльцу прямо в пасть, когда мне позволили удалиться в кустики, второму незаметно подсыпала в походную кашу. Но даже и маленькой толики обоим хватило, чтобы забыться мертвецким сном. Вполне довольная собой, я уставилась в звездное небо, поджидая своего подельщика.
Где-то в тишине хрустнула ветка, раздался тихий шорох. Я встрепенулась и тихонько села на телеге, высматривая в непроглядной тьме высокую мрачную фигуру Акакия, завернутую в плащ, но вместо этого увидала два горящих желтых глаза с вертикальными зрачками и едва заметный силуэт. Голос пропал ровно на мгновение, чтобы потом вылиться в громкий истеричный вопль:
– Хранители!!!
Я скатилась на траву, громко бренча кандалами и, кажется, повредив плечо. Часовые, будто всполошенные куры, подскочили на месте, но бросаться на помощь не торопились. Единственный человек, верно оценивший размер нагрянувшей катастрофы, уже через секунду оказался рядом со мной и буквально насильно поднял меня на ноги.
– Ты жива? – Савков трясущимися руками лихорадочно ощупывал мою голову, руки. – Успокойся, это был сон! Сон! Все нормально!
– Какой сон?! Они там, в лесу! – Я вырывалась из его судорожных объятий, но кандалы не позволяли ступить более шага, меня хорошенько дернуло и опрокинуло.
Наверное, именно это спасло мне жизнь. Буквально на следующий мой вздох небо озарила алая вспышка, и показалось, что на миг черная ночь превратилась в яркий день. Я болезненно зажмурилась, лагерь нехотя просыпался, лениво и недоуменно оглядывался вокруг, а сквозь общий возмущенный гвалт раздался нестерпимый и болезненный вой дракона. От этой невероятной «песни» заложило уши; свернувшись клубком, я закрыла голову, но внутри все дрожало и сердце стучало в такт хлопкам огромных крыльев чудовищ, налетевших на нас.
Вот уже окрестности превратилась в жаровню, и ветер, будто гигантский кузнечный горн, раздувал огромный слепящий огненный шар. Я подняла голову и не увидала ничего, кроме бесконечного пламени и фигурных теней. Рядом визгливо скрестились мечи. Хранители, превратившиеся в жутких демонов, набрасывались на стражей, злобно рыча и пугая последних до потери рассудка. Я пыталась сорваться с привязи, но цепи кандалов надежно удерживали даже от лишних движений.
Одна черная тень метнулась к Федору Ветрову, сладко сопящему в теплом плаще у телеги и после дозы сонного порошка не чувствительному к любым внешним проявлениям. Хранитель размахивал коротким мечом, намереваясь прикончить мальчишку, а я, не в силах помешать ему, лишь бешено заорала, срывая глотку:
– Не сметь!!!
И будто вслед мне протяжно завыл дракон, своей громогласной песней начисто перекрыв шум, царящий на поляне. Хранитель помедлил секунду, оглянулся. Его лицо, ярко освещенное всполохами пламени, озарилось торжеством. Тонкие губы, контрастирующие с крупным резко выделяющемся носом, скривились в единственном слове:
– Берегиня!
Он кинулся в мою сторону, но быстрая, почти незримая тень Савкова сбила его с ног. И вот две сцепившиеся фигуры покатились по траве, злобно рыча и нанося друг другу неловкие, но яростные удары. В какой-то момент раздался судорожный всхлип-сип, Николай дернулся, и оба борющихся застыли в нелепой позе. Внутри вдруг образовалась волна липкого, почти болезненного страха, от которого бросило в пот.
Николай не шевелился!
Я снова бесполезно дернулась, звеня кандалами, но лишь еще сильнее изранила руки.
– Боже мой! – Непонятная, будто бы физическая боль рассекла грудь. – Очнись…
Неожиданно Савков зашевелился, а потом, пошатываясь, поднялся на ноги. Меня тут же отпустило, и накатила необъяснимая ярость.
– Наташа! – Он сделал ко мне шаг и свалился. Над его головой промелькнула огненная вспышка шаровой молнии и врезалась в тонкое гибкое деревце.
И все стихло. Нападение закончилось так же неожиданно, как и началось. Только вокруг трещал, сгорая, лес, а поляна превратилась в последнее пристанище для доброго десятка стражей.
– Что за … на нас напала?! – заорал кто-то испуганно. – Что за чудища?!
Я неотрывно следила за Савковым. Его грудь тяжело вздымалась, а лицо превратилось в застывшую, измазанную копотью маску.
– Савков, – тихо позвала я, прижимаясь спиной к колесу телеги.
– Они пришли за тобой! – обвиняюще прошептал Николай. – Не знаю, что ты сделала, когда убегала от Лопатова-Пяткина. Но они не успокоятся, пока не заберут тебя. Они уничтожат всех, кто встанет на их пути.
– Тогда отпусти меня. Разбей кандалы и отпусти. Все просто. – От гари першило в горле.
– Я не могу. Не могу! – в отчаянии воскликнул колдун. – Это мой последний шанс…
Он осекся.
– Остаться Главным магом королевства? – догадалась я и покачала головой. – Ну что ж, когда высоко взлетишь – падаешь дольше и больнее. Только запомни одно: единственной, кого пока не тронут, буду я.
Я недобро усмехнулась про себя: игра в кошки-мышки с Хранителями началась.
К середине следующего дня, когда солнце достигло своего зенита и нещадно палило землю, приводя тем самым в неописуемый восторг травинки, былинки и крохотных букашек, стрекочущих, будто на пожар, мы подъехали к небольшому, окруженному высоким частоколом сельцу.
– Черт, – поморщился недовольно Савков, теперь, после нападения Хранителей, не отступавший от меня ни на аршин. – Не могли найти другой деревни, им обязательно к белорубашечникам надо было. Идиоты, ей-богу!
Федор Ветров все никак не мог прийти в себя после сонного порошка и едва сдерживал слезы, что пропустил настоящую бойню, ни с кем-нибудь, а с самими Хранителями. Страх Божий был на редкость тих, жался у меня за пазухой и даже тяпнул за палец как-то вяло и без удовольствия.
Стражи поглядывали на меня недобро, всю дорогу хранили удрученное молчание, ни тебе грубых шуточек, ни привычной ругани. Они лишь только скупым неохотным словом вспоминали павших товарищей, похороненных на выжженной лесной полянке.
На въезде у ворот дежурил отряд в зеленых плащах Окского Стражьего предела. Завидев нашу кавалькаду, мужички подтянулись, но честь отдавать не торопились, посчитав такое излишеством. Ведь коллеги были не из королевского отряда, ей-богу. Белорубашечники радушием не отличались. Редкие прохожие в белых балахонах с вышивками на груди в виде солнца поспешно уступали дорогу и плевали нам вслед, стоило отъехать на приличное расстояние. Улица, на которой мы оказались, заканчивалась неказистым строением, лишь отдаленно напоминающим храм с высокой колокольней.
– Белорубашечники, ядрить туда налево, – фыркнул рядом со мной Филимон, намедни потчевавший меня пшеничной кашей, и смачно сплюнул.
Мы остановились на широком дворе с настежь открытыми воротами. Внутри, за высоким забором, притаился большой дом с мезонином и флигелем. Одуревший от жары пес, посаженный на цепь, даже не потрудился тявкнуть, встречая нас. Только лениво повел рыжим ухом и широко зевнул, оголив желтоватые клыки.
Нам навстречу с порога спустился и временный хозяин жилища. Денис Давидыв в расстегнутой рубахе, открывающей волосатую грудь, уже слегка покрасневшую на солнце, разглядывал меня ясными синими глазами, а шрам, тянущийся от виска до уголка губы, отчего-то с каждой секундой все ярче выделялся на лице.
– Знатная добыча! – вместо приветствия кивнул он в мою сторону.
– Эта добыча стоила мне десяти лучших воинов, – буркнул Савков, стягивая перчатку и пожимая протянутую руку.
Федор Ветров галантно подхватил меня за талию и совсем некрасиво стащил с лошади, так что сапог, зацепившийся за стремя, слетел с ноги. Страх Божий недовольно заворчал за пазухой. Я чувствовала себя чрезвычайно глупо, стоя в пыли в одном полосатом чулке, с руками, скованными диметриловыми наручниками, и растрепанная.
Давидыв жадно разглядывал меня, словно бы хотел впитать каждую черточку моего похудевшего лица с темными кругами под глазами. Вокруг суетилась чернь, распрягали лошадей, разгружали повозки. Кудахтали испуганные куры, разбегались в разные стороны гуси. Дворовая челядь, видать привезенная Давидывым вместе с собой, не скрываясь, рассматривала нас, высыпав из людских.
– Ты ее голодом могил? – вдруг деловито спросил Денис у Николая.
Тот изумленно округлил глаза-вишни и только скрипнул зубами, а потом резко крутанулся на каблуках с непроницаемым, почти угрюмым выражением.
– Эй, Савков! – окликнула я, когда колдун уже поднялся на крыльцо. – Не забудь с Давидыва деньги получить! В феврале за мою голову двести золотых предлагали, как раз дорожные расходы покроет!
Он ничего не ответил, только спина напрягалась, а потом так громыхнул дверью, что подкова с притолоки слетела и звучно шлепнулась на скрипучие ступени. Я довольно хмыкнула, а Давидыв покачал головой:
– Ну здгавствуй, Наталья.
Что бы ни говорил Денис, как бы ни бил себя в грудь, народный избранник доморощенный, все больше он походил на короля Распрекрасного и внешне, и внутренне.
– Без любезностей обойдемся, – одернула его я, – я не слишком рада тебя видеть. Готовься, Денис, Хранители наступают нам на пятки, скоро они будут здесь.
Денис широко улыбнулся и привычным, до боли знакомым жестом сунул в рот папиросу, которую все это время мял между пальцев:
– Ты, кажется, гаазишь мне? Испугать хочешь?
– Испугаешься, когда Хранителей увидишь, – пожала я плечами. – Ты мне апартаменты выдели, очень хочется умыться.
– Как скажешь, – кивнул он подозрительно радушно.
Меня посадили на цепь потолще, чем у дворового пса, в жалкий полуразвалившийся сарайчик, захламленный и пыльный. В крыше моего нового обиталища зияла огромная дыра, через которую можно было наблюдать за медленно и плавно дрейфующими по синему небу облаками. Рядом с хлипкой дверью поставили Федьку. И теперь я почти с нетерпением ждала, когда же Денис принесет лопату и заставит меня копать самой себе могилу.
Федор не замолкал ни на минуту, все время что-то бубнил через чуть приоткрытую дверцу, о чем-то рассказывал, а я внимательно изучала железный палец, забитый в соединение кольца кандалов. Пошевелила ногой, громыхнув ржавыми металлическими звеньями цепи. Оказалось, она надежно прикручена к пудовому кованому сундуку. Хотя если разобраться? Я подергала крепление. Нет, бесполезно – надежное, как Центральный Торусский банк.
– Наташ! – позвал Федька. – Ты меня слышишь?
– Чего тебе? – грубо отозвалась я.
– Я говорю: ты бы меня на дело взяла с собой?
«Чего?»
– Федор, а ты бы помог мне бежать? – серьезно спросила я.
Тот замешкался с ответом, тихо скрипнула дверь, и в проеме показалось испуганное и сконфуженное почти детское лицо Ветрова.
– Ты это… шутишь?
– Разве похоже? А коли нет, так выметайся! – раздраженно выпроводила его я, прекрасно осознавая, что задала юнцу слишком провокационный вопрос, на какой он не сможет дать ответа. И, чтобы уж наверняка забить в его сердце осиновый кол, добавила: – С такими, как ты, Ветров, нельзя в разведку ходить, а воровать тем более! Тебе потом пригрозят, ты и выдашь с потрохами.
Федька убрался восвояси и шумно, обиженно засопел. В щелки между потемневшими досками сарая пробивался солнечный свет. В желтых лучиках плавали крохотные пылинки и превращались в пургу, когда я шевелилась.
Страх Божий, выспавшись, завозился у меня под рубахой, потом поднапрягся и высунул из горловины круглую башку, отчего грубая ткань врезалась мне в шею. Я осторожно щелкнула браслетом, наконец снимая его с шеи демона. Скинув сапог, я стянула полосатый, рваный на большом пальце чулок и застегнула Королевскую Невинность на лодыжке. Так оно надежнее будет!
Я едва успела сунуть ногу в голенище, как за тонкими стенами сарая послышались шаги. Неизвестный тихо пробормотал Федору, вероятно, нечто неприятное, так что тот громко охнул, а когда открывал дверцу новым гостям, то выглядел до крайности бледным и взволнованным. На пороге моей временной темницы появились две фигуры – стража и мужчины в белом балахоне с широким капюшоном. Скорее всего, последний был из местной секты, чью деревню и выбрал для постоя Денис.
Я заинтересованно разглядывала обоих, распознавая на шее у дородного высокого вояки казенный амулет-щит, а у белорубашечника – тонкую нитку от наговоров и сглаза, вплетенную в пояс-шнурок.
– Это святой отец, – кивнул страж на своего попутчика. – Исповедайся, и пойдем.
Недоумению моему не было предела.
– Для попа у вас слишком хорошо заговоренный поясок, – усмехнулась я ехидно, – разве ваш боженька не охраняет от такой мелочи, как дурной глаз?
Белорубашечник с длинной рыжеватой бородой и неровно подстриженными уже седеющими волосами вытянул дряблые губы и тихо произнес, обращаясь к стражу:
– Выйди, сын мой!
Страж так проворно выскочил из сарая и прихлопнул за собой дверь, что это больше походило на трусливый побег. Я не без интереса следила за тем, как «святой отец», кряхтя, усаживается на колени, для начала задрав белый балахон и показав полосатые порты. Потом он кивнул мне:
– Помолимся.
Он закрыл глаза и согнулся в три погибели, изображая молитву.
Несколько минут он не шевелился, только громко сопел. Я уж решила, что богоугодник задремал, но тут он поднял на меня сухое бесстрастное лицо и произнес тихим, отрешенным голосом:
– Мы готовы выслушать тебя, дщерь наша. – И, опустив голову, снова застыл.
На самой его макушке волосы поредели и вскорости обещали перерасти в знатную лысину. Я не отрывала глаз от проплешинки, а потом на всякий случай переспросила:
– Мы – это ты и солнечный боженька? Ага. И оба ждете моей исповеди?
«Святой отец» неопределенно махнул рукой, не меняя коленопреклоненной позы и предлагая мне приступить к сути дела.
– Ну… – Я цокнула языком. – Пару лет назад я украла икону из королевской церкви. – Священник сдавленно кашлянул себе в колени. – Ее заказал архиерей одной крохотной епархии, ну… до того образок из его храма утащили королевские стражи… Вам это интересно? – Судя по напрягшейся спине, белорубашечник был весь во внимании. – Так вот. В благодарность тот самый святой отец отпустил мне все прошлые и будущие грехи. Это к тому, что перед Ним, – я ткнула пальцем в ветхую кровлю, – я чиста как невинный младенец.
– Кхм! – раздался приглушенный стон.