Ефиминюк Марина. Берегиня Иансы

   Я победно взвыла, налетая на бочку с солеными огурцами, которую еще не успели убрать в трюм.
   Над головой скользнула крылатая тень и перед самым моим носом когтистыми лапками схватила браслет. Довольно тявкнув, демон уселся на голову деревянной бабы, покоцанной и подгнившей, на самом носу корабля. Все это произошло в одно мгновение – мы все застыли в изумлении.
   Честно, впервые я не обрадовалась возвращению Страха Божьего.
   Демон хитро прищурил круглые желтые зенки, едва удерживая в лапках тяжелый браслет. Денис, не сводя с него испуганного взгляда, осторожно поднялся.
   – Страх, – ласково позвала я, протягивая руку, – солнце, отдай!
   Бес открыл пасть, оголяя клыки, и довольно тявкнул.
   – Наташа, лови свою тваюгу! – задохнулся Давидыв, подскакивая ко мне и подталкивая к носу корабля.
   Страх Божий недоуменно нагнул голову, разглядывая нас, как непонятных, но от этого не менее любопытных букашек, и словно бы ослабил хватку. Браслет дрогнул в его лапках, мы дружно охнули.
   – Дегжи! – прошептал испуганно Денис.
   – Тихо ты! Он думает, что браслет – его ошейник! – цыкнула я на Давидыва и растянула губы в фальшивой улыбке, обращаясь к крылатой твари: – Страх, миленький, иди ко мне, хороший мой!
   Демон расправил крылья, будто готовясь оттолкнуться от деревянной башки страшной бабы и кинуться в мои объятия.
   – Лети сюда, – ласково подбодрила его я. – Ну же, мальчик!
   Страх кивнул, вытянул лапу и с блаженным видом выпустил браслет в серые воды реки. На корабле на секунду воцарилось гробовое молчание, даже Дарья перестала постанывать. У меня вытянулось лицо, Денис шумно сглотнул.
   – Он что только что сделал? – осторожно уточнил Давидыв, не веря собственным глазам.
   – Именно это… – подтвердила я.
   – Он… он… он только что утопил Невинность?
   – Угу. Он всегда мстит за очередную гибель.
   – Лучше бы он не возрождался, – только и смог проронить Денис, опечаленно закуривая.
   – Не переживай, Давидыв, – (моему горю не было предела), – если останусь в живых, выкраду из казны и Королевскую Честь.
   – Вот тебе – Королевская Честь! – хмыкнул беззлобно тот, показывая дулю. – Видела? Его давно продали, когда на золоченую карету денег в казне не смогли наскрести.
 
   Каюта была похожа на узкую темницу. Низкий потолок давил, и входящие внутрь непроизвольно опускали головы. Все ее убранство составляли две узкие койки, на одной из которых отдыхала измочаленная качкой Дарья. На потолке мерно, будто маятник, покачивалась масляная лампа, отчего круг света, источаемый ею, перемещался по деревянным стенам.
   Когда стемнело и корабль встал на якорь, я вышла на палубу. Широкая прекрасная Ока сладко почивала под звездным небом, а легкий свежий ветерок овевал ее затихшие воды. Воздух был наполнен стрекотом цикад да лягушачьим кваканьем. Где-то на берегу, в лесу, казавшемся черной беспросветной стеной, завыл волк, и его протяжная песня повисла над речной долиной и разнеслась на многие версты. И мне хотелось вторить ему. Заорать во всю глотку, выплюнуть странную горечь, сидевшую в груди и давившую на сердце. Я спрятала лицо в ладонях и глубоко вздохнула.
   – Не сиганет за борт? – услыхала я тихие, будто ворчливые голоса и застыла на мгновение.
   – Куда ж она сиганет? На ней поводок надет. Шаг в сторону – и смерть.
   Я горько усмехнулась, пялясь в черную мглу. Всю жизнь: неверный шаг в сторону – смерть. Плещешься на мелководье – сказала про меня Верховная в умирающей Иансе. К несчастью, вышло, что и в лягушатниках вылавливают рыбешек на забаву котам.
   Где-то в темноте речного берега мелькнули огоньки факелов, от нехорошего предчувствия живот свело болезненной судорогой. Может, глаза сами дорисовали призрачные фигуры вслед вновь показавшемуся отсвету? Только я бросилась к дежурившим матросам, взбудоражив их своим внезапным появлением.
   – Где Савков? – задыхаясь от волнения, спросила я.
   – Савков? – не понял усатый приземистый мужичок, приподнимаясь с тюка, и перевел недоуменный взгляд на товарища.
   – Николай Евстигнеевич? – Я была готова надавать недотепе пощечин, лишь бы соображал быстрее.
   – Ах, Николай Евстигнеевич… Дык… Он того, в каюте у себя…
   – Где каюта?!
   – Внизу, – сглотнул мужичок и для наглядности ткнул пальцем в палубу: – Рядышком с твоей… вашей.
   – Недотепы, – прошипела я, уже кидаясь к лестнице в трюм.
   Каморка, которую делили Савков с Давидывым, примыкала к нашей. Низенькая узкая дверца с латунной круглой ручкой находилась с противоположной стороны.
   – Савков! – Я ворвалась с темную душную комнатку, пропахшую крепким мужским потом и сыростью.
   – Что? – Тот подпрыгнул на узкой койке, взлохмаченный и ошалелый, уставился на меня, не узнавая.
   – Какого чегта, Москвина? – сонно пробормотал Денис, поднимая голову.
   – Там Хранители!
   Меня трясло. Нелепая, необъяснимая паника разливалась по всему телу, туманила мозг, сумятицей вытесняя привычные холодные мысли.
   Отчего мне было так страшно? Только не за себя. За него.
   – С чего ты это взяла? – усомнился Николай, но все равно стал натягивать сапоги.
   – Я не знаю. Я видела факелы на берегу.
   – Ты видела на бегегу свет и гешила, что это Хганители? Да ты не в своем уме! – заворчал Денис, уютно подгибая ноги и натягивая тонкое одеяло до самой макушки.
   – Я знаю, – повторила я, не сводя взора с Савкова. – Это точно они!
   – Тихо. – Николай проникновенно заглянул мне в глаза, сильно сжав плечи. – Мы сейчас проверим!
   И словно в насмешку тишину рассек знакомый до боли драконий рык. Денис мгновенно слетел с койки, вытаращив глаза, и уже в следующий момент он обувался.
   – Ты – за Дарьей! – приказал Николай, выталкивая меня в сырое нутро трюма.
   Когда я влетела в комнатушку, кухарка уже очнулась ото сна и нелепо, подобрав под себя ноги, пялилась по сторонам, часто моргая.
   – Дарья, мы уходим! Обувайся! – коротко приказала я.
   Та неожиданно быстро пришла в себя, сунула ноги в башмаки, не завязывая шнурков. Мы выскочили из каюты, чтобы тут же натолкнуться на высокую мужскую фигуру в черном широком одеянии. Желтые змеиные глаза угрожающе светились в темноте. Дарья взвизгнула, пятясь назад. Не глядя, я схватила ее за руку, сильно, почти до боли сжав пальцы, и буквально прошипела незнакомцу:
   – С дороги!
   – Приветствую тебя, Берегиня! – низким голосом отозвался тот, чуть кланяясь.
   – Не боишься меня? – тихо хмыкнула я.
   Вдруг мне показалось, что перед взором замелькали воды Оки, а волосы стал трепать ветер. Я больше не была собой, а превратилась в огромную крылатую тварь, устремившуюся к застывшему в небе противнику. Видение появилось на миг, чтобы тут же исчезнуть. Страх ушел. Я едва усмехнулась, глянув на Хранителя, и произнесла:
   – Ты чувствуешь? Он рядом с твоим драконом.
   Мужчина попятился, но коридор был слишком узок, и он уперся в деревянную стену.
   – Не надо, – вдруг прохрипел он, бледнея от ужаса.
   Внезапно его руки, подчинившись чужой силе, раскинулись в разные стороны. Локти с глухим хрустом вывернулись в обратную сторону. Хранитель дико заорал от боли. В следующее мгновение ноги его подогнулись, и он упал на колени. За спиной тихо вскрикнула испуганная Дарья.
   – Ты все еще не боишься? – спокойно вопросила я, не спуская взгляда с корчащейся на полу фигуры.
   – Не надо, Берегиня, – хрипел тот. – Умоляю, не надо.
   Неизвестная сила отшвырнула его по коридору, шибанула о противоположную стену. Он застонал. Дарья вырвалась и спряталась обратно в каюту, громыхнув дверью.
   – Ты чувствуешь? – Я медленно подошла к вывернутому в неестественной позе телу.
   В этот момент будто невидимая рука шарахнула меня под дых. Я согнулась пополам, хватая ртом воздух. От боли потемнело в глазах. Впервые я ощутила удар, который заработал дракон Степана Тусанина. Неприятно, но не смертельно.
   У мужчины хрустнули позвонки. Он выгнулся и потерял сознание. Сплюнув, я тихо поковыляла к каюте, держась за ушибленный живот.
   – Дарья, – шарахнув по двери, позвала я, – выходи! Дорога свободна!
   – Нет! – вдруг истерично завопила она изнутри. – Я видела тебя! Видела! У тебя были такие же глаза, как у него! Я видела! – Где-то в душной маленькой каморке, в самом уголке, женщина захлебнулась испуганными слезами.
   Я прижалась лбом к шершавому дереву и глубоко вздохнула, а потом крикнула:
   – Выходи через минуту – меня не будет в трюме! На корабле нельзя оставаться, здесь Хранители! – И потом добавила шепотом, чтобы она уже не могла услыхать и испугаться еще сильнее: – И Берегини не будет.
   А на борту уже развернулась настоящая бойня. Горела мачта, и в ярком пламени пожара кружили фигуры. Я только успела пригнуть голову, как рядом со мной смертельной пчелой пронесся арбалетный болт. В черном небе мелькали длинные вытянутые тени драконов, но только один – выше всех – не давал им выпускать ядовитые смертоносные языки огня. Он набрасывался на любого, кто осмеливался открывать зубастую пасть и выпускать даже легкие дымные облачка.
   – Осторожно! – Денис сбил меня с ног, и я налетела на стоящую рядом бочку, сильно разбив подбородок. – В порядке? – Давидыв обтер окровавленную короткую сабельку, оскалился со злобной радостью и огоньком, а потом снова вскочил на ноги.
   Послав в ответ душераздирающий вопль, с неба, словно подрезанная, сверзлась огромная крылатая тварь, и, умирая, исчезла в черноте леса.
   – Люблю я это дело! – Он еще улыбался, когда его ноги вдруг стали подкашиваться, а тело дернулось как от удара. Сначала в его глазах появилось недоумение, а потом откровенное изумление, и он свалился прямо в мои объятия – едва успела подхватить.
   – Денис!
   Спину его прочерчивала кровавая глубокая полоса. Я почувствовала дурноту, Давидыв лежал на моих коленях и хрипел в предсмертных судорогах.
   – Денис! – (Он сипло откашлялся.) – Кто-нибудь! – кричала я, не помня себя. – Помогите мне! Господи! Короля ранили!!! Сюда, кто-нибудь!!!
   Денис дернулся последний раз и затих. В странном отупении я глядела на бегущую кровь, еще теплое тело и ничего не понимала.
   Как же так вышло?
   Где прятались Хранители?
   Они были всегда рядом с нами. Десяток из корабельной команды: гребцы, матросы… Кто-то под укрытием ночи переправился на рыбацких лодчонках.
   Они пришли, чтобы убить всех и не оставлять в живых попутчиков Берегини Иансы.
   Десятки кружащих, словно выплясывающих невиданный, необычный танец пар скользили в огненном свете по кораблю. Скрежет металла соединился с предсмертными воплями. Меня никто не слышал в агонии боя. Кто-то падал за борт, кто-то рубил наотмашь, не разбирая, свои или чужие. Все перемешалось и превратилось в кровавое месиво.
   И в этом невероятном гомоне раздался громкий щелчок, от которого сердце скакнуло к самому горлу. Поводок перестал сжимать запястье, а я почти физически ощутила, что теперь свободна. Совершенно опьянев от сладкого чувства, стянула с себя скользкий от крови браслет и с омерзением откинула подальше. Оттолкнув от себя мертвого, я быстро поднялась, едва увернувшись от рассекшей горячий воздух сабельки в руках корабельного головореза.
   – Наташа! – Знакомый голос заставил меня остановиться в шаге от борта.
   Я резко оглянулась. Среди мелькания металла, яростных и предсмертных криков Николай стоял одинокой темной фигурой, и по его лицу метались тени пожара.
   – Я ухожу! – крикнула я ему. – И не смей меня останавливать!
   В следующее мгновение ко мне метнулась серая фигура, с силой ударила наотмашь, так что меня отбросило на палубу, а челюсть свело до скрежета зубов. Всего-то в вершке от своего лица я увидала страшные змеиные глаза. Савков с бешеным ревом кинулся на навалившегося на меня Хранителя, скалившегося злобно и торжествующе, и уже в следующее мгновение нападавший с громким воплем перелетел через высокий борт и плюхнулся в реку.
   Николай, тяжело дыша, вдруг подал мне руку и тихо произнес, поднимая:
   – Осторожнее! Ты должна быть осторожной.
   Я быстро облизнула вмиг пересохшие губы, тихо прошептала и сама себе не поверила:
   – Я ухожу…
   Его глаза-вишни, темные, почти черные, глядели со странной нежностью. Ровно секунды на прощание среди убийственного хаоса.
   – Пойдем со мной!
   Он был такой ненавистный, такой далекий, но – близкий. Он был так мне нужен. Сейчас. Сию минуту.
   – Я не могу, – ответил он, и душа моя больно сжалась. – Не сейчас. Спрячься. Живи. Просто живи…
   Потом он прижался своими губами к моим, всего на миг, чтобы сразу же оттолкнуть:
   – Уходи!
   Словно во сне я перемахнула за борт в черную тихую воду, подняв фонтан брызг. И холодная река с радостью приняла меня в свои объятия, как одиночество охватывает душу, едва-едва вырвавшуюся из его цепких когтей.
   – Я найду тебя! – заорал он, когда черная вода уже поглотила меня, чтобы я никогда не услышала его сдавленного крика.
   Выбравшись на берег, тяжело дыша, я оглянулась. От корабля в небо уходил серый столб дыма, по палубе метались крохотные черные фигурки.
   Надо было идти. Дрожа в мокрой одежде, я стала подниматься по склону в темную чащу, когда почувствовала, что не одна. Словно что-то толкнуло в спину, и я побежала. Задыхаясь, спотыкаясь и почти падая, я неслась напролом через колючие кусты, заросли папоротников, между белесыми, будто призраки, стволами берез, но тяжелые шаги и чужое сиплое дыхание по-прежнему преследовали меня. А потом неизвестный крикнул:
   – Берегиня, ты все равно не уйдешь! Мы так долго тебя догоняли!
   Я налетела на поваленный ствол и кубарем покатилась под уклон, заверещав на весь лес. В какой-то момент пальцы судорожно сжались на тонкой хворостине куста, тело с силой дернулось, и я поняла, что повисла. С шелестом рядом со мной прокатились камни и сорвались вниз. Я опустила голову: под ногами ничего – пропасть. Ладонь медленно соскальзывала. Барахтаясь, я пыталась подняться, но все казалось тщетным. Расщелина словно звала меня вниз, приглашала и умоляла.
   Сжав зубы, я попыталась подтянуться, но именно в этот момент надо мной появилось обезображенное лицо наклонившегося Хранителя с желтоватыми змеиными глазами. От неожиданности мои руки сами отпустили тонкие веточки кустика, и с диким визгом я полетела навстречу каменистому дну.
   Короткий полет.
   Оглушительный удар.
   Странная, затопляющая сознание боль… Но тут же отступившая, словно испуганная птичка, спрятавшаяся в кроне дерева.
   А в небе, высоко, мерцало неслыханное количество звезд. Далеких и недоступных. Умерших – над умирающей.
   Кто сказал, что перед мгновением смерти мы видим всю нашу прошлую жизнь? Какая глупость, право слово. Перед смертью очень-очень хочется узнать, что было бы ПОТОМ.
   Я сипло последний раз втянула в себя жадный глоток воздуха… и умерла.

Часть третья
ДВОЕ

   Высоко в небе, чуть розоватом от восходящего солнца, металась черная точка. Она поднималась все выше и выше, потом падала камнем, расправив крылья летучей мыши, и снова взмывала, будто воздушные потоки ласкали ее.
   Там, внизу, где лес резко перечеркивала глубокая каменная пропасть, над хрупкой женской фигуркой со странно, неестественно раскинутыми руками молились пятеро мужчин в черных одеждах. А наверху, у самого обрыва, где свидетели и невольные виновники этой нелепой смерти не могли его видеть, стоя на коленях, рыдал мужчина. Его сильные плечи сотрясались, а руки от бессилия сжимались в кулаки. Он хватал себя за черные, с уже заметной сединой волосы и, кусая губы, плакал как ребенок. Он грозил небу, сыпал проклятиями, он умолял Ее вернуться обратно. Ненавидеть его, презирать, но быть живой. И его черные глаза-вишни, обращенные к слепящему оранжевому диску, были полны отчаяния и боли…
   Болотный демон сделал очередной круг, чтобы снова и снова изумиться глупости людей. Девушка не дышала Пока еще не дышала. Ее голубые глаза, светлые, с черными точками-зрачками бессмысленно глядели в пустоту. И бесу становилось немного неуютно. Почему она не торопилась просыпаться? Он-то знал лучше всех: у нее, как и у демонов, имелась еще одна запасная жизнь…
 
   Я очнулась от собственного крика, будто все внутренности сжались от фантастической боли, закрывшей своим черным телом свет. И ничего, только резкие пульсирующие толчки в груди – там, где раньше незаметно и трудолюбиво билось сердце. А потом обжигающая влага потекла по холодным жилам, заставляя их расправляться…
   Свернувшись клубком, я заорала так, что горло стало саднить, а внутри головы начали взрываться тысячи крохотных частиц. Но боль никуда не уходила, только накатывала еще сильнее и сильнее, будто разворачивалась спираль.
   Все закончилось резко и в один момент. Глаза, больше не подчиняясь мне, сами открылись и стали смотреть. Пустой сферический зал, серые стены, облицованные мрамором, когда-то, вероятно, сверкавшим и удивлявшим своей девственной чистотой. Казалось, что все залито белым светом, падающим из отверстия на сферическом потолке.
   Внезапно меня охватила дрожь. Тело сотрясалось в лихорадке, даже зубы стучали. Мертвый камень алтаря, на котором я лежала, холодил обнаженное тело.
   Я ничего не помнила и не понимала. Что за странное место? Откуда я здесь? Кто я? Память походила на глубокий темный колодец – где-то внизу плескались воды воспоминаний, но до них было так невыносимо далеко.
   Зал опоясывали стройные изящные колонны, кое-где выщербленные и разъеденные черными жилками плесени. Непонятным мне, но до боли знакомым движением я вытянула руки. Пальцы мои, длинные, изящные, но с обгрызенными почти до мяса ногтями, казались совсем чужими.
   И все вокруг выглядело невероятным, будто бы я пребываю в бесконечном пустынном сне.
   Ступни обожгло холодом пыльных плит. Наступать на них было неприятно – словно везде прятались мелкие невидимые камушки, которые впивались и кололись. У подножия каменного ложа валялось одеяние. Нагнувшись, я подняла его – длинный широкий балахон, окутавший меня до самых пяток.
   Оглядевшись, я обнаружила темный прямоугольник выхода. Ноги сами устремились к нему, будто бы что-то глубоко внутри меня подсказывало – нужно идти именно туда. Шаги разносились по гулкому пространству легкими шорохами. Сама себе я казалась бестелесным призраком, живущим здесь уже многие-многие столетия.
   Узкий коридор был залит серой мглой, разбавленной светом, льющимся из прохода. И вместе с острыми белесыми лучами врывалась примесь навязчивого сладкого аромата – дурманящего и такого знакомого. Так пахнет магия, подсказало что-то внутри. Магический жасмин – два слова вспыли в ясном и звонком сознании откуда-то из глубин крепко заснувшей памяти.
   И там, снаружи, из розоватой купели горизонта поднималось прекрасное солнце, и далеко на разделе неба и земли уже расцветала лазоревая полоса. Рассвет чаровал свежестью и невинностью нового дня. Яркие запахи, такие родные и знакомые, окутывали невидимым коконом. От моего прибежища – храма – разбегались деревенские домики, отделенные от усыпальницы большой площадью, выложенной мелкими плитками с кое-где проклюнувшимися зелеными травинками. И как нелеп казался окружающий сельский пейзаж, как диссонировал со стройным мраморным зданием.
   Жизнь только-только возрождалась здесь: появились первые люди, хмурые под гнетом суетных забот, зазвенели колокольчиками птицы, где-то заголосил петух, его крикливую песню подхватили собратья, громко и сочно пытаясь разбудить еще спящих лежебок.
   Я стояла на полуразрушенных ступенях, следя за старой, едва передвигающей ноги клячей, волокущей телегу. Рядом с ней, шаркая, брел мужичок, натруженной рукой перехватив вожжи и понукая бедняжку, когда она останавливалась, чтобы схватить мягкими губами тонкую былинку, пробившуюся между плиток дороги.
   Следом, как будто старалась обогнать его, чуть согнувшись под весом двух деревянных ведер с водой, качавшихся на концах длинного коромысла, спешила домой дородная женщина. Она плавно обернулась в мою сторону, скользнула бессмысленным взором, полным забот, и неожиданно встала как вкопанная. Мгновенное изумление на простом широком лице сменилось необъяснимым суеверным страхом. Рука ее ослабла, ведра вместе с коромыслом с грохотом рухнули наземь и покатились по каменной площади. Вода растекалась, превращаясь в грязные ручейки. Мужик резко натянул вожжи и оглянулся, опешив.
   – Проснулась, – сглотнул он, стянул с головы потрепанный картуз, обнажив сваленные в воронье гнездо седеющие вихры, и обтер шапчонкой рот.
   – Мама дорогая!!! – неожиданно заголосила женщина ему в ответ. Она схватилась за голову и рухнула на колени, начав отбивать поклоны, а затем снова вскочила, подхватив длинные юбки, и прикрикнула на мужичка: – Чего ж ты тут стоишь, олух?! Зови Туберозовых!
   Я отшатнулась обратно в спасительную полумглу храмового коридора, стараясь скрыться от неясного ужаса, мелькавшего в глазах встреченных мною людей. Подол моего одеяния волочился по грязному каменному полу и, путаясь в ногах, шелестел, когда я бросилась назад, в светлую пустынную залу, где могла остаться в желанном одиночестве. Только там я сумею понять и вспомнить! Все эти люди, эта незнакомая нелепая деревня мне только помешают дотянуться до вод памяти и сделать такой необходимый и желанный глоток. Хотя бы крохотный, только горло смочить. Но нет…
   И это злило. Очень-очень злило.
   Я металась между колонн и больше не находила себе места в этом залитом желтоватым солнечным светом пустом пространстве.
   Чуть слышные шаги заставили меня насторожиться и оглянуться. Предо мной предстали трое старцев в темных широких балахонах. Один, высокий и худой, с аккуратно расчесанной бородой, седыми сильно поредевшими длинными волосами и светлыми и водянистыми глазами казался мне смутно знакомым. Мы встречались с ним в той, забытой жизни…
   – Я знаю тебя, – почти как обвинитель заявила я. Голос у меня оказался глубоким, сочным. Красивый, одним словом, голос. Так бы и слушала разлетевшееся эхо.
   Старик только в пояс поклонился и произнес:
   – Приветствую тебя, Берегиня Иансы – наследница Великой Верховной!
 
   – Да, пожрать эта наследница Верховной горазда! – уже в третий раз шептал на ухо своему наперснику щербатый молодец, широкоплечий, мощный, но невысокий, который заполнял собой крохотную столовую, закрывая раздражающий яркий свет, что падал из окна. На улице царила почти удушающая летняя жара. Солнечные лучи больше не восхищали, скорее заставляли морщиться. Они доводили до помешательства, хотелось ударить кулаком по столу и обложить всех некрасивыми словами. Кстати, на ругательства память оказалась щедра. Имени своего припомнить не выходило, зато на ум так и лезли разные скабрезные выраженьица.
   Второй парень – напротив, высокий, худой, моложавый, с почти девичьими нежными чертами, – прищурившись, в очередной раз повторил:
   – Говорю ж тебе, она только возродилась, вот и ест за обе щеки.
   Они сидели на противоположном от меня конце стола, говорили едва слышно, но отчего-то их голоса оглушали, и оттого ломило виски.
   И это злило. Очень-очень злило.
   Их юные лица, загорелые и здоровые, вызывали у меня чувство глубокого отвращения. Но самое ужасное – оба молодца казались до боли знакомыми. Могу дать руку на отсечение – в прошлом мы сталкивались, и неоднократно. Только где и при каких обстоятельствах – вспомнить не выходило, как ни напрягалась пустая, будто кошель нищего, голова. И от осознания собственного бессилия к ярости приплеталась неудовлетворенность. Я старалась лишний раз не глядеть на сотрапезников, только в тарелку с наваристой чечевичной похлебкой, но как можно было пропустить нескромные комментарии…
   – Худая какая, – не унимался первый, – вот и трескает за троих.
   И ведь действительно, чем больше я ела, тем сильнее меня мучил голод, как будто внутри поселился ненасытный червь.
   Меня привели в дом Старейшин. Тут же дали умыться, выделили одежонку, великоватую, не по размеру сорочку с расшитым воротом и длинную юбку, на голову заставили повязать косынку. Я сделала неуклюжий шаг, и подол тут же обернулся вокруг ног, будто бы в той, позабытой жизни, я никогда не носила женских одежд. Потом меня с торжественностью и осторожностью усадили в крохотной комнатке с большой печью, заполнившей почти треть пространства помещения. Тут же поместились длинный стол, две лавки. На грубых, будто бы на скорую руку сколоченных полках – чугунки да глиняные посудины.
   Вокруг, изредка толкая меня упругим задом, суетилась и тем самым досаждала мне уже знакомая дородная женщина. Она со всей возможной тщательностью старалась услужить, а потому то ставила плошки, то убирала. То нарезала горячий, сладко пахнущий хлеб, то отчего-то забирала его прямо из-под рук, так что я даже не успевала и кусочка схватить.
   От вида дымящихся картофелин и квадратика тающего масла комнатка закружилась перед глазами.
   – Господи, – снова зашептал первый, зачарованно следя за тем, как я за обе щеки запихивала размятую в кашицу картошку, – ну и глазищи у нее. Глянь, какие страшные. Смотрит – как иголкой колет.
   – Да ясноокая она! – рявкнул второй, и от его громоподобного вскрика-всплеска у меня зазвенело в ушах, словно я находилась в звоннице, а беруши забыла и теперь глохла от каждого колокольного удара.