Страница:
Еще хозяйка, как назло, гремела чугунками да ухватом, будто хотела довести меня до белого каления.
Низкая дверь горницы отворилась и заскрипела так, что у меня свело зубы. В комнату скользнула брюхатая кошка, облезлая и худая, с выпирающими ребрами и надутым шариком пузом.
– Иван, а ты слыхал, Катерина поделилась, мол, девка ничего не помнит, – горячо зашептал надоевший толстячок и очередной раз бесцеремонно кивнул в мою сторону.
– Язык у твоей Катерины слишком длинный. И у тебя, Петр, тоже, – кашлянул Иван. – Это не девка, это Берегиня.
– Берегиня, но все равно девка, – согласился тот и закрестился, зыркнув сначала на меня, потом на приятеля и на хозяйку тоже: – Вот те крест, не помнит ничего.
– Петр, замолчи, – пробормотал Иван, краснея.
– Да нет, ты ж посмотри на нее, она совсем на дурочку похожа!
Я прищурилась и шумно проглотила кусок. Слушать мальчишек становилось совсем невыносимо.
– Петька, – Иван покрывался красными пятнами, – закрой рот. Она, может, память и потеряла, да не слух.
– Все ты обидеть норовишь, – надул блестящие мокрые губы его приятель.
Чувство голода у меня вдруг прошло, и живот показался до отвращения набитым. Последняя картофелина и вовсе встала у самого горла, как будто хотела выбраться обратно в тарелку.
Я откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. В голове жужжали крохотные железные пчелки, все громче и громче, намереваясь совсем свести меня с ума. Глухо застонав, я растерла лицо.
– Это хорошо, – вдруг снова тихонечко заговорил неугомонный Петр, – что она того. – Он выразительно постучал кулаком по столу, заставив меня сморщиться, как от протухшего моченого яблока. – Мы можем следить за ней по очереди. Никуда не сбежит, она ж не знает, где деревня находится…
– Петр, заткнись, – уже сквозь зубы прорычал Иван.
Мне сделалось смешно.
И вдруг я все вспомнила. В один момент. Память не накрывала, не заставляла захлебываться нахлынувшими мыслями и эмоциями. Я просто открыла глаза, и как будто налетел мимолетный горячий ветер, растрепал волосы, а потом затих, и я уже все знала. Воспоминания неожиданным образом заменили клокочущую внутри ярость. Звуки стихли, и голоса мальчишек вновь превратились в неразборчивое бормотание. Едва различимое, но не ставшее менее досадным.
Петр и Иван – двое мальчиков-Хранителей из отряда Степана Тусанина. Как же он мечтал избавиться от этой парочки и вернуть их обратно в родительский дом! Но ведь нет, они тоже рождены править! А этот старик в храме – Старейшина Иансы. Конечно, именно он выставил нас с Василием Лопатовым-Пяткиным из деревни и тем самым подписал смертный приговор нам всем. Господи, он просто не подозревал, насколько граф душевно болен, как сильно разъела его ненависть. Значит, не все жители скрытой деревни погибли, и кому-то удалось спастись той страшной ночью.
Я усмехнулась, дернув губами. Наверное, стоит поблагодарить Бога: впервые за долгое время обстоятельства складываются в мою пользу! Все думают, что я сумасшедшая, позабыла прошлое. Все к лучшему! По крайней мере пойму, как я здесь очутилась после… После гибели?
Вот и открылся окончательный смысл слов Верховной. Я прекрасно помню жуткое ощущение бесконечного пространства за спиной, когда сорвалась в глубокую пропасть, и последнее желание: узнать, что случилось бы ПОТОМ. А потом, как оказалось, ничего нет – пустота и невыносимая боль пробуждения. И вот я в деревне Хранителей, за меня отдал свою жизнь дракон Степана. Теперь его душа вернулась к Тусанину. Только успокоится ли Хранитель на том свете? Вряд ли. Наверное, только с моей смертью.
Все к лучшему. Скорее всего, за мной уже начали охоту королевские ищейки. Пусть недолго, но здесь, у Хранителей, я смогу отсидеться. За это время снаружи, во внешнем мире, все поутихнет, а уж потом я спокойно и без неприятностей доберусь до Роси. Неожиданно всплыл образ Николая, и сердце защемило незнакомо, непривычно, даже полный живот свело судорогой. Жив ли?
Нужно выяснить, для чего за мной гнались Хранители. Для чего притащили сюда? Ведь не кормить, холить и лелеять, честное слово.
– Иван! – Я уставилась на мальчишек своим пронизывающим тяжелым взором, заставив их поежиться и позеленеть от конфуза.
– Откуда она знает твое имя? – не слишком вежливо отозвался Петр с удивлением в голосе.
– Тебе повезло, – продолжила я, – ты гораздо сметливее Петра.
– Что она сказала? – ужаснулся румяный толстячок и обиженно фыркнул.
Я опустила голову, привычно направив взгляд в пол. Пора начинать балаганное представление.
Наша жизнь состоит из случайностей – неожиданных встреч, подслушанных разговоров, невзначай оброненных фраз, жестов. Мир наполнен деталями, когда-то нелепыми, на первый взгляд ничего не значащими, но они определяют дальнейшую судьбу, заставляя принимать быстрые и не всегда благородные решения.
Из обрывочных разговоров, подслушанных жадно, украдкой, мне стало понятно, что Хранители переживали наихудшие времена, проклинали Лопатова-Пяткина, поносили колдуна Авдея, а заодно и меня обкладывали нелестными эпитетами.
Тогда, весной, Хранители вернулись в разрушенную Иансу, но Источник силы уже высох. Собственно, никто и не подозревал, что я стала случайным свидетелем его смерти и последней собеседницей духа, царившего в нем. Хранители покинули пепелище и вернулись сюда, где несколько десятков лет назад тоже пряталась скрытая деревня, и теперь они старались наладить свою жизнь кто как мог. Собирали частички бытия, складывали крохи и обрывки, старались написать новую историю.
И все ждали. Только непонятно чего. Но каждый Хранитель в этой странной и на первый взгляд похожей на обычную человеческую деревню дышал ожиданием.
Я ничем не выдала себя. Никто не сумел раскрыть, что память вернулась ко мне. Смерть смогла излечить мое тело. Переломы с пробуждением срослись, мышцы окрепли, суставы работали, как смазанные маслом шестеренки механизма, но душа осталась больной и покалеченной. Внутри как будто сидела острая иголка и мучила меня давней знакомой – бессонницей.
– Анна! Анна! – Среди ночи кто-то забарабанил в дверь.
Я встрепенулась в холодном пыльном сеннике, где ночевала, подняла голову от подушки и прислушалась. В сенях раздались поспешные шаги хозяйки дома. Вот ночная гостья, запыхавшаяся, вошла и горячо заговорила:
– Началось! Милочка рожает! Уже и в баню отвели!
– Да как же так! – вскрикнула испуганно моя хозяйка. – Ведь не срок еще! Эх, Матрены не хватает!
– И ведь совсем чуточку до возрождения не доходила! Чуточку!
– Тихо ты! – осадила ее хозяйка. – А то чокнутая услышит! Пойдем!
Хлопнула дверь, в доме стало тихо-тихо. Сердце мое стучало как сумасшедшее, словно старалось вырваться из груди. Что такого ужасного сказала женщина? Почему Анна, моя хозяйка, всполошилась и зашикала? Возрождение чего? И что такого в обычных женских родах?
Я встала, подергала дверь, закрытую снаружи на засов.
Время оказалось не слишком надежным союзником. Похоже, пришла пора планировать очередной побег.
На следующее утро, когда в сопровождении двух своих охранников, Петьки да Ваньки, я бесцельно шаталась по деревне, стараясь развлечь себя хотя бы прогулкой, то кое-что стало понятным. У плетня одного неказистого домика собралась понурая толпа. Все мужички сняли картузы, женщины как одна в черных платках, а в воздухе застыла волна скорби и отчаяния. Кто-то, увидев наше приближение, поспешно отвернулся, кто-то зыркнул нездоровым змеиным взглядом, а кто и проклятие прошипел. Накрыло меня злостью всеобщей, как одеялом, даже душно сделалось.
– Что случилось? – спросила я у Ивана.
Тот помялся, помялся, почесал затылок, стараясь сообразить, сколь много может мне поведать, и неохотно промямлил:
– Да ночью ребенок родился. Мертвый. Снова.
– Мертвый? – Внезапно у меня в голове мелькнула страшная догадка, и от этого стало как-то неуютно и горестно. – И давно мертвые дети родятся?
– Дык как Иансу-то спалили, – поспешил рассказать Петр и тут же получил тычок под ребра от приятеля.
Словно тени мы проскользнули сквозь расступающуюся толпу, ощущая каждой клеточкой нахлынувшую со всех сторон ненависть.
Выходит, с момента смерти Источника на свет не появилось ни одного Хранителя…
Я шла все быстрее и быстрее в горку, к избе Анны, а в голове крутились хаотичные, беспорядочные мысли. И в них уже заблестело зерно истины, раньше неведомой мне. Обрывочные образы складывались в картинки.
Вот Лопатов-Пяткин с циничной ухмылкой на аристократической физиономии заявляет, что с Берегиней ему нестрашно и последний Источник потерять. А потом слова Старейшины, нависшие надо мной: «А девица-то знает, какой жертвой Источник возрождается?» И издевательский хохот Василия, словно граф смеялся мне в ухо.
Верховная, ее фигура, кружащая по пустому темному пространству башни. «Не знать тебе забвения. Никогда…»
Все встало на свои места и заставило застонать от отчаяния. Сходилось, как обрывки разодранной книжной страницы. Осталось лишь поверить и заставить саму себя принять это да еще раз подивиться собственной глупости – как же можно было запутаться в такой истории, увязнуть в ней по самую макушку?
Оберег Иансы – существо, наделенное силой Хранителей, но лишенное их слабости. Смерть дракона, отнятого и плененного, ему была нестрашна. Он должен был возродить Источник и стать новым Верховным духом. Только в этот раз Оберегом стала женщина. Я, Берегиня. Именно поэтому Хранители не пытались меня убить раньше. Зачем? Видно, на жертвенный алтарь меня положат в свое время, чтобы я стала Верховной, а Источник силы забил вновь, сильный и живительный.
Я мертвяк. И, черт возьми, каждый в этой проклятой деревне об этом знает! Каждая мелкая богомерзкая хранительская душонка!
С ума сойти! Я самый настоящий труп при любом раскладе! И ведь «счастье» быть Оберегом Иансы не подаришь, не продашь, не поделишься им! Хотя…
Хотя отчего же не поделишься да не передашь?
Сумасшедший план пришел мне в голову. Терять мне нечего, даже жизнь моя уже не принадлежит мне. Граф с самого начала собирался стереть Иансу с лица земли, слишком много злобы накопилось на изгнавших его Хранителей. Сумасшедший хотел создать свою Иансу и стать ее полновластным хозяином. Он все рассчитал правильно, кроме единственного, об этом он, несчастный, и не догадывался: Авдей имел свои виды на силу Хранителей, дарующую здоровье и неуязвимость. А значит, зачем губить саму себя и ждать, сложа руки, когда меня положат на жертвенный алтарь, когда можно подставить Авдея?
Кхм, осталось лишь убежать отсюда да найти колдуна. Мелочи какие, право слово!
– Эй, чок… Берегиня, ты куда? Калитка – вон она!
Я резко оглянулась. Мальчишки стояли у плохенького заборчика и многозначительно переглядывались.
– Ой, а ведь и правда. Совсем задумалась, – улыбнулась я, чувствуя небывалый внутренний подъем.
«Она умеет думать?» – пробормотал Петр себе под нос.
Меня считали чокнутой все без исключения. Кажется, даже дряхлый Старейшина, сам страдающий старческим склерозом, глядел в мою сторону с потаенной жалостью, а я никого не пыталась разубедить и только взращивала в окружающих уверенность в собственной душевной неполноценности. Каждый день я бродила по окрестностям, спускалась к реке и пыталась вычислить, на каком повороте Оки прячется эта деревня. Поначалу Иван и Петр следовали за мной по пятам, не отставая ни на шаг, потом успокоились и через пару дней стали дежурить по очереди. Собственно, Петр, собиравшийся на прогулку с новой пассией, Феклой Ильиничной, так и заявил заупрямившемуся Ивану:
– А куда ж она денется? Ты глянь, она шатается целыми днями, как сноброд, а в голове тютю, ничегошеньки нет.
Иван сдался, а я поняла, что самое время действовать, ведь вряд ли мне представится случай удобнее, чтобы скрыться.
– Ванька!..
Мы сидели на завалинке у дома Анны, отмахивались от надоедливых мух, настырно кружащих и досаждающих, да парились на солнце. Лицо у Ивана блестело от пота, нос обгорел и теперь шелушился, а на щеках под глазами горели красные пятна. В портах да сапогах он парился и страдал, а я впервые в жизни ощутила не различимую на первый взгляд прелесть широких деревенских юбок. По двору неторопливо и степенно прохаживались куры. Хозяйская кошка лениво развалилась в пыли, подставив жарким лучам круглый живот. Петух, на редкость дурной и общипанный, нервно следил за опасной соседкой, кружа рядом. А жаркий удушающий день, пекущий и плавившийся, тянулся бесконечно долго, словно оранжевый круг застыл в центре небосвода и вовсе не собирался скатываться к горизонту.
– Чего тебе? – Мальчишка поморщился и отмахнулся от осы.
Уверовав, что я совсем чокнутая, он стал вести себя вольнее, позволял даже буркнуть на меня тихонечко и старался не вспоминать о том, как прежде, еще в лагере Лопатова-Пяткина, костенел от одного моего присутствия.
– Иван, а пойдем купаться. А?
– Не велено, – отрезал он, а потом тяжко вздохнул.
– Кем не велено? – пожала я плечами.
– Ну, – замялся он, а потом быстро нашелся: – Старейшинами не велено.
– Ну на свидания бегать тоже не велено, только кого ж Петька спросил? Вот вас двоих поставили приглядывать, чтобы никто меня не обидел, а он ушел. Как же ты меня защитишь? Ты вона какой худенький. Да тебя любой громила в два удара вырубит.
Последний аргумент задел Ивана за живое, он еще подумал для вида, посчитал чего-то в уме и, кряхтя, как старик, встал.
От реки шла прохлада. Серая вода замерла под ярким синим небом, а далекий противоположный берег медленно плыл в горячем растопленном воздухе. Сухая земля, стоило стащить сапоги, обожгла. Пожухлые травинки кололи ступни. Я слышала, что далеко за юге, за Серпуховичами и дальше, за огромной Росью, тянутся бесконечные пески, а солнце днем жарит и убивает. Наверное, в Тульяндии сейчас, как в этих песках, жарко и убийственно душно.
Мы ушли подальше от полоскалки, где стирали белье деревенские хозяйки. Кусты надежно закрыли нас от чужих глаз, и оттуда сейчас доносились едва слышные голоса и хохот, разлетавшиеся над тихой водой.
– Ладно, – распорядился Иван, закатывая порты до колен. – Ты окунись только, и сразу обратно. Я на берегу покараулю, и тут же вернемся в деревню. – И вошел вслед за мной в воду, уже пожалев, что поддался на мои уговоры.
Ох, побег побегом, но как же было приятно погрузиться в прохладную влагу, остудить потное тело. Нырнув с головой, я выскочила обратно, подняв фонтан брызг, и с самой идиотской улыбкой помахала рукой нервничавшему на берегу мальчишке. Одно нехорошо – вода попала в ухо, и теперь в голове раздавался равномерный гул. Потрясла ею, но безрезультатно, и погрузилась обратно, готовая разыграть последний акт своего спектакля.
Опустившись до самого дна, я с силой оттолкнулась ногами, выскочила наружу ровно на секунду, чтобы глотнуть воздуха и с выпученными глазами заорать, хлебнув воды:
– Тону!!!
В следующий заход я увидала, как Иван с перекошенным, белым от страха лицом бросается в воду, и только потом быстро забила ногами, борясь с течением и чувствуя, что грудь сжимает от желания вздохнуть. Я стремилась туда, в тихую заводь у самого берега, где кусты плакучей ивы, низко склоняясь к воде, густой листвой образовывали плотную зеленую занавесь. За такой можно схорониться – ни с дороги не увидишь, ни с реки. Местечко это я заприметила накануне во время очередной прогулки. Когда ноги наконец нащупали скользкое от ила каменистое дно, то перед глазами уже потемнело, а сердце колотилось, будто набат выбивало.
Не выдержав, я выскочила наружу, страшно захрипев и отплевываясь. Быстро убрала с лица налипшие мокрые лохмы и обернулась, поняв, что нахожусь в укрытии. Все никак не выходило надышаться, грудь ходила ходуном, а в висках стучала кровь. Над рекой летели испуганные прерывистые вопли потерявшего разум от ужаса Ивана:
– Берегиня! Берегиня!
Я раздвинула кусты и осторожно выглянула, заметив бедолагу. Он в помешательстве кидался в воду, выныривал, звал меня, не веря, что Берегиня Иансы, возродившаяся после смерти, но потерявшая разум, сейчас, как обычная глупая девка, совершила невероятную подлость и самым паршивым образом утонула.
– Петька! Петька! Пе-э-этька! – Иван смерчем ворвался на сеновал, где весьма приятно проводил время приятель, забравшись с рыжеволосой девкой на вторую полку, к самому потолку. Запах сена окружил мальчишку, в солнечных лучах, падающих из крохотного оконца у перекрытий, летали белые мошки-пылинки.
Сверху доносились тихие смешки. Тоненькому голосочку вторил другой, покрепче, принадлежащий Петру.
– Петька! – заорал бледный что смерть Ванька, потрясая одним сапогом Берегини. На худой шее ходил кадык, глаза почернели и горели страхом. – Петька! – Голос его дрожал и выдавал едва сдерживаемые слезы.
– Ванька?! – донесся недоуменный возглас Петра. Раздался шорох, круглолицый толстячок, взлохмаченный и раскрасневшийся, свесил голову с полки и с укором глянул на приятеля: – Ты чего здесь? И чего мокрый такой? Бабка Анисья все ж таки помоями облила?
В ответ в тишине сеновала раздался звонкий девичий издевательский смех:
– А сапог где прихватил?
– Страшное случилось… – трагическим, совсем севшим голосом прохрипел мальчишка, хватаясь за грязные влажные вихры.
– Чокнутая сбежала? – хохотнул приятель. За его спиной показалось курносое лицо Феклы, любопытное, с горящими, натертыми свеклой щеками.
– Хуже, – прошептал Иван, и слезы брызнули из глаз, закапали с острого подбородка на мокрую рубаху, – утонула…
– Чего? – вылупился Петька. Глумливая улыбка тут же стерлась, а на щеках выступили красные пятна. – Как?..
– Так, черт! – завыл Ванька в голос, заламывая руки и шарахнув сапог об стену.
Петька слетел с полки в один миг, натягивая на тучное белесое тело с красным сгоревшим полукругом у шеи рубаху:
– Как же так вышло-то?
– Да так. Она мне: «Пошли купаться, никто не узнает!» Ну я ее и повел. Она раз нырнула, второй и вдруг как завизжит: «Тону!» – и ушла под воду! Я ее искал, но ее не было нигде!
– На полоскалке смотрел? Ее могло отнести туда течением! Ведь здесь течение сильное!
– Смотрел, смотрел! Черт возьми, да я все дно облазал! Что делать? Мужиков надо звать, Старейшину, чтобы стал читать молитву на отыскание…
– Нет, – перебил его Петька, зашнуровав наконец сапоги, – надо самим искать. За такие дела нас накажут!
– Дурак, нас и так накажут! – разозлился Иван, даже позабыл про страх, вычисляя, как бы спасти свою шкуру от расправы старших, и выскочил на улицу, только дверь очень жалобно скрипнула.
– Почему нас-то?! Ведь это из-за тебя она потонула! – тоненько заверещал Петька, тяжело кидаясь вслед приятелю.
– Мальчики? – Фекла, прижимая к голой груди ситцевый сарафан, удивленно оглядела пустое помещение.
Поняв, что осталась совсем одинешенька, она почувствовала себя глубоко оскорбленной. Петька, несчастная шавка, носился за ней, напервейшей девицей Иансы, почти год, и вот когда она… Девчонка трясущимися руками, полная возмущения, стала натягивать одежду на пышное молочное тело. Так вот, когда она решила-таки ответить согласием на его – «какие глазки у тебя, мамзель, какие губки», – бе-э-э-э, он вдруг уносится в неизвестном направлении. Какое неуважение! И почему?! Потому что, видите ли, Берегиня у них потонула… Берегиня что?! Какой кошмар!
Феклу бросило в жар, даже испарина на лбу выступила. Об этом должен узнать Старейшина! Немедленно! Она собралась спрыгнуть вниз, чтобы кинуться в деревню и поставить ее на уши, огорошив страшной вестью, но тотчас застыла на месте, увидав худую фигуру в мокрой юбке и рубахе, поднимающую в ярости отброшенный Иваном сапог…
Я резко вскинулась, услыхав шелест на полке под перекрытиями. Какого рожна?!
Полные ужаса, на меня таращились желтоватые змеиные очи рыжеволосой девчонки, испуганной до бесчувствия, а из перекошенного рта высовывались острые кончики черного раздвоенного язычка. Я окинула ее почти ласковым яснооким взором и предупреждающе прижала палец к губам. Та только замотала головой и быстро-быстро забилась в угол, скрывшись из моего поля зрения. Наконец надев сапог на пораненную о речные камни ногу, я убралась с сеновала. Теперь нужно было через лесную опушку вернуться к Оке, чтобы дальше проследить за своими безмозглыми стражами. Ей-богу, не верится, что все идет ровно как я и задумала, даже чудно делается. Какие дети, право слово. Через пару часов мальчишки наконец-то поймут, что я вовсе не утонула, и кинутся меня догонять, уверенные, будто я давно убралась из деревни. Следуя за ними, я смогу выйти на ближайший большой тракт, а там уж понять, где именно нахожусь, труда не составит.
Бедная Фекла выплакала все глаза, она жалась в углу сеновала и страшились даже нос показать наружу. Ужасный взгляд утонувшей Берегини, явившейся ей в назидание, так и пронизывал, колол в самое сердце острой иголкой. Очи мертвые, пустые. Светлые, почти белесые, и черные точечки зрачков. Никогда она таких не видела и никогда их не забудет. Давно уже в крохотное оконце показалось черное небо, давно уже месяц выкатился и серпом висел меж поблескивающих звездочек, а девчонка никак не могла заставить себя спуститься вниз. И мамка, наверное, ищет, по всей деревне кличет. Да только где ж силы найти? Чтобы в деревню вернуться, нужно рядом с кладбищем пройти, а вдруг там опять Берегиня? Боязно, маточка моя, боязно! Захлебнувшись рыданиями, Фекла дала себе зарок, что никому никогда не расскажет об этой нежданной встрече! Ведь Берегиня так приказала.
Несмотря на промозглую погоду и пренеприятный мелкий дождь, беспрестанно сыплющий с хмурого грязно-серого неба, на торговой площади собралась целая толпа любопытствующих и охочих до чужого горя. Новость, читаемая ими на газетном листке, прибитом к рыночной доске, дала бы фору любой другой: бывшего Главного мага Объединенного королевства все ж таки поймали и теперь собирались судить. Не каждый день такое случается! Даже не обученная грамоте чернь, прибежавшая только-только с паперти, с открытыми ртами глазела на непонятные значки, напечатанные свежей типографской краской, но уже успевшие потечь от дождевых капель. Казалось, что столь важная весть соединила всех и заставила затаить дыхание в предвкушении больших скандалов.
Заткнув нос, чтобы не чувствовать смрадное дыхание стоявшего рядом пьянчуги, я с жадностью пробежала глазами по строчкам. То меня в жар кидало, то руки холодели и костенели, то под ложечкой ныло. Николая обвинили в убийстве Давидыва и моем укрывательстве. «Арестованный, – писала девица, скорее всего выпускница какого-нибудь затрапезного института гувернанток, – не хочет открывать место, куда схоронил презренную воровку, убившую в прошлом годе вьюношу, сына купца Копытина, Луиса Копытина». Я досадливо цокнула языком. Найти бы эту умницу да съездить по головке, глядишь, здравых бы мыслей прибавилось. Обзывали меня по-разному, но «презренной», пардон, как сказали бы во Франкии, никогда. «Он де доказывает, будто видел ее мертвой…»
Эти слова я прочитала несколько раз, даже моргнула, не веря. Выходит, Николай действительно последовал за мной, да только нашел мое хладное тело в расщелине. Сердце тревожно сжалось. Что-то внутри подсказывало: ох несладко Савкову пришлось в тот миг, когда он уверился, что я мертва и меня ничто не воскресит.
«Выглядит разжалованный Старший колдун отчужденным и мрачным…»
Старший колдун? Дура набитая – Главный маг. Где же вас, писательниц-то таких, находят? Только перо в руки взяла, а все туда же – печататься в газетных листках, народу «талант» свой выказывать и демонстрировать. Мол, смотрите и радуйтесь, вот какая я пригожая.
«Ему грозит смертная казнь через четвертование – и поделом, не все коту маслице, не все колдунам свобода!..»
Теперь авторша вызвала у меня глухую ненависть, собственно, как любой гонец с плохими вестями. Внизу и имя ее значилось: «Выпускница института благородных девиц Ефиминюк Марина Владимировна». Так и знала – шушера девка-то. Фамилия совсем не благородная, видать, из какого-нибудь глухого торусского села примчалась писульки стряпать. Понаехали тут в наше Объединенное королевство, и не спрятаться от этих перелетных, не скрыться!
– Чего там накалякано? – дыхнул на меня перегаром сосед и шмыгнул носом.
– Казнить его будут, – ответил за меня бородатый купец в высокой соболиной шапке.
Вот чудак, хоть и непогода – духота стояла жуткая, казалось, весь свет задыхался в белом густом тумане испарений, а он в зимней шапке людей смешит. Рожа его с влажными змейками седых волос, выбивавшимися из-под сдвинутой на затылок шапчонки и налипшими на лоб, показалась мне шибко знакомой. На поясе у него висел кошель замечательного бархата и, похоже, совершенно пустой. Потом я неожиданно вспомнила: когда-то я стащила у него кошель, а потом чуть шкурой собственной не поплатилась. Кузьмищевские воришки нагнали меня и тумаков надавали за то, что на их территорию, «презренная», залезла.
– По мне, так ему и надо, человеки! – обратился купец к толпе, разведя руками и пахнув крепким застарелым потом. – Пусть знают, что и на них, колдунов, будет управа.
Окружающие одобрительно загалдели.
Низкая дверь горницы отворилась и заскрипела так, что у меня свело зубы. В комнату скользнула брюхатая кошка, облезлая и худая, с выпирающими ребрами и надутым шариком пузом.
– Иван, а ты слыхал, Катерина поделилась, мол, девка ничего не помнит, – горячо зашептал надоевший толстячок и очередной раз бесцеремонно кивнул в мою сторону.
– Язык у твоей Катерины слишком длинный. И у тебя, Петр, тоже, – кашлянул Иван. – Это не девка, это Берегиня.
– Берегиня, но все равно девка, – согласился тот и закрестился, зыркнув сначала на меня, потом на приятеля и на хозяйку тоже: – Вот те крест, не помнит ничего.
– Петр, замолчи, – пробормотал Иван, краснея.
– Да нет, ты ж посмотри на нее, она совсем на дурочку похожа!
Я прищурилась и шумно проглотила кусок. Слушать мальчишек становилось совсем невыносимо.
– Петька, – Иван покрывался красными пятнами, – закрой рот. Она, может, память и потеряла, да не слух.
– Все ты обидеть норовишь, – надул блестящие мокрые губы его приятель.
Чувство голода у меня вдруг прошло, и живот показался до отвращения набитым. Последняя картофелина и вовсе встала у самого горла, как будто хотела выбраться обратно в тарелку.
Я откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. В голове жужжали крохотные железные пчелки, все громче и громче, намереваясь совсем свести меня с ума. Глухо застонав, я растерла лицо.
– Это хорошо, – вдруг снова тихонечко заговорил неугомонный Петр, – что она того. – Он выразительно постучал кулаком по столу, заставив меня сморщиться, как от протухшего моченого яблока. – Мы можем следить за ней по очереди. Никуда не сбежит, она ж не знает, где деревня находится…
– Петр, заткнись, – уже сквозь зубы прорычал Иван.
Мне сделалось смешно.
И вдруг я все вспомнила. В один момент. Память не накрывала, не заставляла захлебываться нахлынувшими мыслями и эмоциями. Я просто открыла глаза, и как будто налетел мимолетный горячий ветер, растрепал волосы, а потом затих, и я уже все знала. Воспоминания неожиданным образом заменили клокочущую внутри ярость. Звуки стихли, и голоса мальчишек вновь превратились в неразборчивое бормотание. Едва различимое, но не ставшее менее досадным.
Петр и Иван – двое мальчиков-Хранителей из отряда Степана Тусанина. Как же он мечтал избавиться от этой парочки и вернуть их обратно в родительский дом! Но ведь нет, они тоже рождены править! А этот старик в храме – Старейшина Иансы. Конечно, именно он выставил нас с Василием Лопатовым-Пяткиным из деревни и тем самым подписал смертный приговор нам всем. Господи, он просто не подозревал, насколько граф душевно болен, как сильно разъела его ненависть. Значит, не все жители скрытой деревни погибли, и кому-то удалось спастись той страшной ночью.
Я усмехнулась, дернув губами. Наверное, стоит поблагодарить Бога: впервые за долгое время обстоятельства складываются в мою пользу! Все думают, что я сумасшедшая, позабыла прошлое. Все к лучшему! По крайней мере пойму, как я здесь очутилась после… После гибели?
Вот и открылся окончательный смысл слов Верховной. Я прекрасно помню жуткое ощущение бесконечного пространства за спиной, когда сорвалась в глубокую пропасть, и последнее желание: узнать, что случилось бы ПОТОМ. А потом, как оказалось, ничего нет – пустота и невыносимая боль пробуждения. И вот я в деревне Хранителей, за меня отдал свою жизнь дракон Степана. Теперь его душа вернулась к Тусанину. Только успокоится ли Хранитель на том свете? Вряд ли. Наверное, только с моей смертью.
Все к лучшему. Скорее всего, за мной уже начали охоту королевские ищейки. Пусть недолго, но здесь, у Хранителей, я смогу отсидеться. За это время снаружи, во внешнем мире, все поутихнет, а уж потом я спокойно и без неприятностей доберусь до Роси. Неожиданно всплыл образ Николая, и сердце защемило незнакомо, непривычно, даже полный живот свело судорогой. Жив ли?
Нужно выяснить, для чего за мной гнались Хранители. Для чего притащили сюда? Ведь не кормить, холить и лелеять, честное слово.
– Иван! – Я уставилась на мальчишек своим пронизывающим тяжелым взором, заставив их поежиться и позеленеть от конфуза.
– Откуда она знает твое имя? – не слишком вежливо отозвался Петр с удивлением в голосе.
– Тебе повезло, – продолжила я, – ты гораздо сметливее Петра.
– Что она сказала? – ужаснулся румяный толстячок и обиженно фыркнул.
Я опустила голову, привычно направив взгляд в пол. Пора начинать балаганное представление.
Наша жизнь состоит из случайностей – неожиданных встреч, подслушанных разговоров, невзначай оброненных фраз, жестов. Мир наполнен деталями, когда-то нелепыми, на первый взгляд ничего не значащими, но они определяют дальнейшую судьбу, заставляя принимать быстрые и не всегда благородные решения.
Из обрывочных разговоров, подслушанных жадно, украдкой, мне стало понятно, что Хранители переживали наихудшие времена, проклинали Лопатова-Пяткина, поносили колдуна Авдея, а заодно и меня обкладывали нелестными эпитетами.
Тогда, весной, Хранители вернулись в разрушенную Иансу, но Источник силы уже высох. Собственно, никто и не подозревал, что я стала случайным свидетелем его смерти и последней собеседницей духа, царившего в нем. Хранители покинули пепелище и вернулись сюда, где несколько десятков лет назад тоже пряталась скрытая деревня, и теперь они старались наладить свою жизнь кто как мог. Собирали частички бытия, складывали крохи и обрывки, старались написать новую историю.
И все ждали. Только непонятно чего. Но каждый Хранитель в этой странной и на первый взгляд похожей на обычную человеческую деревню дышал ожиданием.
Я ничем не выдала себя. Никто не сумел раскрыть, что память вернулась ко мне. Смерть смогла излечить мое тело. Переломы с пробуждением срослись, мышцы окрепли, суставы работали, как смазанные маслом шестеренки механизма, но душа осталась больной и покалеченной. Внутри как будто сидела острая иголка и мучила меня давней знакомой – бессонницей.
– Анна! Анна! – Среди ночи кто-то забарабанил в дверь.
Я встрепенулась в холодном пыльном сеннике, где ночевала, подняла голову от подушки и прислушалась. В сенях раздались поспешные шаги хозяйки дома. Вот ночная гостья, запыхавшаяся, вошла и горячо заговорила:
– Началось! Милочка рожает! Уже и в баню отвели!
– Да как же так! – вскрикнула испуганно моя хозяйка. – Ведь не срок еще! Эх, Матрены не хватает!
– И ведь совсем чуточку до возрождения не доходила! Чуточку!
– Тихо ты! – осадила ее хозяйка. – А то чокнутая услышит! Пойдем!
Хлопнула дверь, в доме стало тихо-тихо. Сердце мое стучало как сумасшедшее, словно старалось вырваться из груди. Что такого ужасного сказала женщина? Почему Анна, моя хозяйка, всполошилась и зашикала? Возрождение чего? И что такого в обычных женских родах?
Я встала, подергала дверь, закрытую снаружи на засов.
Время оказалось не слишком надежным союзником. Похоже, пришла пора планировать очередной побег.
На следующее утро, когда в сопровождении двух своих охранников, Петьки да Ваньки, я бесцельно шаталась по деревне, стараясь развлечь себя хотя бы прогулкой, то кое-что стало понятным. У плетня одного неказистого домика собралась понурая толпа. Все мужички сняли картузы, женщины как одна в черных платках, а в воздухе застыла волна скорби и отчаяния. Кто-то, увидев наше приближение, поспешно отвернулся, кто-то зыркнул нездоровым змеиным взглядом, а кто и проклятие прошипел. Накрыло меня злостью всеобщей, как одеялом, даже душно сделалось.
– Что случилось? – спросила я у Ивана.
Тот помялся, помялся, почесал затылок, стараясь сообразить, сколь много может мне поведать, и неохотно промямлил:
– Да ночью ребенок родился. Мертвый. Снова.
– Мертвый? – Внезапно у меня в голове мелькнула страшная догадка, и от этого стало как-то неуютно и горестно. – И давно мертвые дети родятся?
– Дык как Иансу-то спалили, – поспешил рассказать Петр и тут же получил тычок под ребра от приятеля.
Словно тени мы проскользнули сквозь расступающуюся толпу, ощущая каждой клеточкой нахлынувшую со всех сторон ненависть.
Выходит, с момента смерти Источника на свет не появилось ни одного Хранителя…
Я шла все быстрее и быстрее в горку, к избе Анны, а в голове крутились хаотичные, беспорядочные мысли. И в них уже заблестело зерно истины, раньше неведомой мне. Обрывочные образы складывались в картинки.
Вот Лопатов-Пяткин с циничной ухмылкой на аристократической физиономии заявляет, что с Берегиней ему нестрашно и последний Источник потерять. А потом слова Старейшины, нависшие надо мной: «А девица-то знает, какой жертвой Источник возрождается?» И издевательский хохот Василия, словно граф смеялся мне в ухо.
Верховная, ее фигура, кружащая по пустому темному пространству башни. «Не знать тебе забвения. Никогда…»
Все встало на свои места и заставило застонать от отчаяния. Сходилось, как обрывки разодранной книжной страницы. Осталось лишь поверить и заставить саму себя принять это да еще раз подивиться собственной глупости – как же можно было запутаться в такой истории, увязнуть в ней по самую макушку?
Оберег Иансы – существо, наделенное силой Хранителей, но лишенное их слабости. Смерть дракона, отнятого и плененного, ему была нестрашна. Он должен был возродить Источник и стать новым Верховным духом. Только в этот раз Оберегом стала женщина. Я, Берегиня. Именно поэтому Хранители не пытались меня убить раньше. Зачем? Видно, на жертвенный алтарь меня положат в свое время, чтобы я стала Верховной, а Источник силы забил вновь, сильный и живительный.
Я мертвяк. И, черт возьми, каждый в этой проклятой деревне об этом знает! Каждая мелкая богомерзкая хранительская душонка!
С ума сойти! Я самый настоящий труп при любом раскладе! И ведь «счастье» быть Оберегом Иансы не подаришь, не продашь, не поделишься им! Хотя…
Хотя отчего же не поделишься да не передашь?
Сумасшедший план пришел мне в голову. Терять мне нечего, даже жизнь моя уже не принадлежит мне. Граф с самого начала собирался стереть Иансу с лица земли, слишком много злобы накопилось на изгнавших его Хранителей. Сумасшедший хотел создать свою Иансу и стать ее полновластным хозяином. Он все рассчитал правильно, кроме единственного, об этом он, несчастный, и не догадывался: Авдей имел свои виды на силу Хранителей, дарующую здоровье и неуязвимость. А значит, зачем губить саму себя и ждать, сложа руки, когда меня положат на жертвенный алтарь, когда можно подставить Авдея?
Кхм, осталось лишь убежать отсюда да найти колдуна. Мелочи какие, право слово!
– Эй, чок… Берегиня, ты куда? Калитка – вон она!
Я резко оглянулась. Мальчишки стояли у плохенького заборчика и многозначительно переглядывались.
– Ой, а ведь и правда. Совсем задумалась, – улыбнулась я, чувствуя небывалый внутренний подъем.
«Она умеет думать?» – пробормотал Петр себе под нос.
Меня считали чокнутой все без исключения. Кажется, даже дряхлый Старейшина, сам страдающий старческим склерозом, глядел в мою сторону с потаенной жалостью, а я никого не пыталась разубедить и только взращивала в окружающих уверенность в собственной душевной неполноценности. Каждый день я бродила по окрестностям, спускалась к реке и пыталась вычислить, на каком повороте Оки прячется эта деревня. Поначалу Иван и Петр следовали за мной по пятам, не отставая ни на шаг, потом успокоились и через пару дней стали дежурить по очереди. Собственно, Петр, собиравшийся на прогулку с новой пассией, Феклой Ильиничной, так и заявил заупрямившемуся Ивану:
– А куда ж она денется? Ты глянь, она шатается целыми днями, как сноброд, а в голове тютю, ничегошеньки нет.
Иван сдался, а я поняла, что самое время действовать, ведь вряд ли мне представится случай удобнее, чтобы скрыться.
– Ванька!..
Мы сидели на завалинке у дома Анны, отмахивались от надоедливых мух, настырно кружащих и досаждающих, да парились на солнце. Лицо у Ивана блестело от пота, нос обгорел и теперь шелушился, а на щеках под глазами горели красные пятна. В портах да сапогах он парился и страдал, а я впервые в жизни ощутила не различимую на первый взгляд прелесть широких деревенских юбок. По двору неторопливо и степенно прохаживались куры. Хозяйская кошка лениво развалилась в пыли, подставив жарким лучам круглый живот. Петух, на редкость дурной и общипанный, нервно следил за опасной соседкой, кружа рядом. А жаркий удушающий день, пекущий и плавившийся, тянулся бесконечно долго, словно оранжевый круг застыл в центре небосвода и вовсе не собирался скатываться к горизонту.
– Чего тебе? – Мальчишка поморщился и отмахнулся от осы.
Уверовав, что я совсем чокнутая, он стал вести себя вольнее, позволял даже буркнуть на меня тихонечко и старался не вспоминать о том, как прежде, еще в лагере Лопатова-Пяткина, костенел от одного моего присутствия.
– Иван, а пойдем купаться. А?
– Не велено, – отрезал он, а потом тяжко вздохнул.
– Кем не велено? – пожала я плечами.
– Ну, – замялся он, а потом быстро нашелся: – Старейшинами не велено.
– Ну на свидания бегать тоже не велено, только кого ж Петька спросил? Вот вас двоих поставили приглядывать, чтобы никто меня не обидел, а он ушел. Как же ты меня защитишь? Ты вона какой худенький. Да тебя любой громила в два удара вырубит.
Последний аргумент задел Ивана за живое, он еще подумал для вида, посчитал чего-то в уме и, кряхтя, как старик, встал.
От реки шла прохлада. Серая вода замерла под ярким синим небом, а далекий противоположный берег медленно плыл в горячем растопленном воздухе. Сухая земля, стоило стащить сапоги, обожгла. Пожухлые травинки кололи ступни. Я слышала, что далеко за юге, за Серпуховичами и дальше, за огромной Росью, тянутся бесконечные пески, а солнце днем жарит и убивает. Наверное, в Тульяндии сейчас, как в этих песках, жарко и убийственно душно.
Мы ушли подальше от полоскалки, где стирали белье деревенские хозяйки. Кусты надежно закрыли нас от чужих глаз, и оттуда сейчас доносились едва слышные голоса и хохот, разлетавшиеся над тихой водой.
– Ладно, – распорядился Иван, закатывая порты до колен. – Ты окунись только, и сразу обратно. Я на берегу покараулю, и тут же вернемся в деревню. – И вошел вслед за мной в воду, уже пожалев, что поддался на мои уговоры.
Ох, побег побегом, но как же было приятно погрузиться в прохладную влагу, остудить потное тело. Нырнув с головой, я выскочила обратно, подняв фонтан брызг, и с самой идиотской улыбкой помахала рукой нервничавшему на берегу мальчишке. Одно нехорошо – вода попала в ухо, и теперь в голове раздавался равномерный гул. Потрясла ею, но безрезультатно, и погрузилась обратно, готовая разыграть последний акт своего спектакля.
Опустившись до самого дна, я с силой оттолкнулась ногами, выскочила наружу ровно на секунду, чтобы глотнуть воздуха и с выпученными глазами заорать, хлебнув воды:
– Тону!!!
В следующий заход я увидала, как Иван с перекошенным, белым от страха лицом бросается в воду, и только потом быстро забила ногами, борясь с течением и чувствуя, что грудь сжимает от желания вздохнуть. Я стремилась туда, в тихую заводь у самого берега, где кусты плакучей ивы, низко склоняясь к воде, густой листвой образовывали плотную зеленую занавесь. За такой можно схорониться – ни с дороги не увидишь, ни с реки. Местечко это я заприметила накануне во время очередной прогулки. Когда ноги наконец нащупали скользкое от ила каменистое дно, то перед глазами уже потемнело, а сердце колотилось, будто набат выбивало.
Не выдержав, я выскочила наружу, страшно захрипев и отплевываясь. Быстро убрала с лица налипшие мокрые лохмы и обернулась, поняв, что нахожусь в укрытии. Все никак не выходило надышаться, грудь ходила ходуном, а в висках стучала кровь. Над рекой летели испуганные прерывистые вопли потерявшего разум от ужаса Ивана:
– Берегиня! Берегиня!
Я раздвинула кусты и осторожно выглянула, заметив бедолагу. Он в помешательстве кидался в воду, выныривал, звал меня, не веря, что Берегиня Иансы, возродившаяся после смерти, но потерявшая разум, сейчас, как обычная глупая девка, совершила невероятную подлость и самым паршивым образом утонула.
– Петька! Петька! Пе-э-этька! – Иван смерчем ворвался на сеновал, где весьма приятно проводил время приятель, забравшись с рыжеволосой девкой на вторую полку, к самому потолку. Запах сена окружил мальчишку, в солнечных лучах, падающих из крохотного оконца у перекрытий, летали белые мошки-пылинки.
Сверху доносились тихие смешки. Тоненькому голосочку вторил другой, покрепче, принадлежащий Петру.
– Петька! – заорал бледный что смерть Ванька, потрясая одним сапогом Берегини. На худой шее ходил кадык, глаза почернели и горели страхом. – Петька! – Голос его дрожал и выдавал едва сдерживаемые слезы.
– Ванька?! – донесся недоуменный возглас Петра. Раздался шорох, круглолицый толстячок, взлохмаченный и раскрасневшийся, свесил голову с полки и с укором глянул на приятеля: – Ты чего здесь? И чего мокрый такой? Бабка Анисья все ж таки помоями облила?
В ответ в тишине сеновала раздался звонкий девичий издевательский смех:
– А сапог где прихватил?
– Страшное случилось… – трагическим, совсем севшим голосом прохрипел мальчишка, хватаясь за грязные влажные вихры.
– Чокнутая сбежала? – хохотнул приятель. За его спиной показалось курносое лицо Феклы, любопытное, с горящими, натертыми свеклой щеками.
– Хуже, – прошептал Иван, и слезы брызнули из глаз, закапали с острого подбородка на мокрую рубаху, – утонула…
– Чего? – вылупился Петька. Глумливая улыбка тут же стерлась, а на щеках выступили красные пятна. – Как?..
– Так, черт! – завыл Ванька в голос, заламывая руки и шарахнув сапог об стену.
Петька слетел с полки в один миг, натягивая на тучное белесое тело с красным сгоревшим полукругом у шеи рубаху:
– Как же так вышло-то?
– Да так. Она мне: «Пошли купаться, никто не узнает!» Ну я ее и повел. Она раз нырнула, второй и вдруг как завизжит: «Тону!» – и ушла под воду! Я ее искал, но ее не было нигде!
– На полоскалке смотрел? Ее могло отнести туда течением! Ведь здесь течение сильное!
– Смотрел, смотрел! Черт возьми, да я все дно облазал! Что делать? Мужиков надо звать, Старейшину, чтобы стал читать молитву на отыскание…
– Нет, – перебил его Петька, зашнуровав наконец сапоги, – надо самим искать. За такие дела нас накажут!
– Дурак, нас и так накажут! – разозлился Иван, даже позабыл про страх, вычисляя, как бы спасти свою шкуру от расправы старших, и выскочил на улицу, только дверь очень жалобно скрипнула.
– Почему нас-то?! Ведь это из-за тебя она потонула! – тоненько заверещал Петька, тяжело кидаясь вслед приятелю.
– Мальчики? – Фекла, прижимая к голой груди ситцевый сарафан, удивленно оглядела пустое помещение.
Поняв, что осталась совсем одинешенька, она почувствовала себя глубоко оскорбленной. Петька, несчастная шавка, носился за ней, напервейшей девицей Иансы, почти год, и вот когда она… Девчонка трясущимися руками, полная возмущения, стала натягивать одежду на пышное молочное тело. Так вот, когда она решила-таки ответить согласием на его – «какие глазки у тебя, мамзель, какие губки», – бе-э-э-э, он вдруг уносится в неизвестном направлении. Какое неуважение! И почему?! Потому что, видите ли, Берегиня у них потонула… Берегиня что?! Какой кошмар!
Феклу бросило в жар, даже испарина на лбу выступила. Об этом должен узнать Старейшина! Немедленно! Она собралась спрыгнуть вниз, чтобы кинуться в деревню и поставить ее на уши, огорошив страшной вестью, но тотчас застыла на месте, увидав худую фигуру в мокрой юбке и рубахе, поднимающую в ярости отброшенный Иваном сапог…
Я резко вскинулась, услыхав шелест на полке под перекрытиями. Какого рожна?!
Полные ужаса, на меня таращились желтоватые змеиные очи рыжеволосой девчонки, испуганной до бесчувствия, а из перекошенного рта высовывались острые кончики черного раздвоенного язычка. Я окинула ее почти ласковым яснооким взором и предупреждающе прижала палец к губам. Та только замотала головой и быстро-быстро забилась в угол, скрывшись из моего поля зрения. Наконец надев сапог на пораненную о речные камни ногу, я убралась с сеновала. Теперь нужно было через лесную опушку вернуться к Оке, чтобы дальше проследить за своими безмозглыми стражами. Ей-богу, не верится, что все идет ровно как я и задумала, даже чудно делается. Какие дети, право слово. Через пару часов мальчишки наконец-то поймут, что я вовсе не утонула, и кинутся меня догонять, уверенные, будто я давно убралась из деревни. Следуя за ними, я смогу выйти на ближайший большой тракт, а там уж понять, где именно нахожусь, труда не составит.
Бедная Фекла выплакала все глаза, она жалась в углу сеновала и страшились даже нос показать наружу. Ужасный взгляд утонувшей Берегини, явившейся ей в назидание, так и пронизывал, колол в самое сердце острой иголкой. Очи мертвые, пустые. Светлые, почти белесые, и черные точечки зрачков. Никогда она таких не видела и никогда их не забудет. Давно уже в крохотное оконце показалось черное небо, давно уже месяц выкатился и серпом висел меж поблескивающих звездочек, а девчонка никак не могла заставить себя спуститься вниз. И мамка, наверное, ищет, по всей деревне кличет. Да только где ж силы найти? Чтобы в деревню вернуться, нужно рядом с кладбищем пройти, а вдруг там опять Берегиня? Боязно, маточка моя, боязно! Захлебнувшись рыданиями, Фекла дала себе зарок, что никому никогда не расскажет об этой нежданной встрече! Ведь Берегиня так приказала.
Несмотря на промозглую погоду и пренеприятный мелкий дождь, беспрестанно сыплющий с хмурого грязно-серого неба, на торговой площади собралась целая толпа любопытствующих и охочих до чужого горя. Новость, читаемая ими на газетном листке, прибитом к рыночной доске, дала бы фору любой другой: бывшего Главного мага Объединенного королевства все ж таки поймали и теперь собирались судить. Не каждый день такое случается! Даже не обученная грамоте чернь, прибежавшая только-только с паперти, с открытыми ртами глазела на непонятные значки, напечатанные свежей типографской краской, но уже успевшие потечь от дождевых капель. Казалось, что столь важная весть соединила всех и заставила затаить дыхание в предвкушении больших скандалов.
Заткнув нос, чтобы не чувствовать смрадное дыхание стоявшего рядом пьянчуги, я с жадностью пробежала глазами по строчкам. То меня в жар кидало, то руки холодели и костенели, то под ложечкой ныло. Николая обвинили в убийстве Давидыва и моем укрывательстве. «Арестованный, – писала девица, скорее всего выпускница какого-нибудь затрапезного института гувернанток, – не хочет открывать место, куда схоронил презренную воровку, убившую в прошлом годе вьюношу, сына купца Копытина, Луиса Копытина». Я досадливо цокнула языком. Найти бы эту умницу да съездить по головке, глядишь, здравых бы мыслей прибавилось. Обзывали меня по-разному, но «презренной», пардон, как сказали бы во Франкии, никогда. «Он де доказывает, будто видел ее мертвой…»
Эти слова я прочитала несколько раз, даже моргнула, не веря. Выходит, Николай действительно последовал за мной, да только нашел мое хладное тело в расщелине. Сердце тревожно сжалось. Что-то внутри подсказывало: ох несладко Савкову пришлось в тот миг, когда он уверился, что я мертва и меня ничто не воскресит.
«Выглядит разжалованный Старший колдун отчужденным и мрачным…»
Старший колдун? Дура набитая – Главный маг. Где же вас, писательниц-то таких, находят? Только перо в руки взяла, а все туда же – печататься в газетных листках, народу «талант» свой выказывать и демонстрировать. Мол, смотрите и радуйтесь, вот какая я пригожая.
«Ему грозит смертная казнь через четвертование – и поделом, не все коту маслице, не все колдунам свобода!..»
Теперь авторша вызвала у меня глухую ненависть, собственно, как любой гонец с плохими вестями. Внизу и имя ее значилось: «Выпускница института благородных девиц Ефиминюк Марина Владимировна». Так и знала – шушера девка-то. Фамилия совсем не благородная, видать, из какого-нибудь глухого торусского села примчалась писульки стряпать. Понаехали тут в наше Объединенное королевство, и не спрятаться от этих перелетных, не скрыться!
– Чего там накалякано? – дыхнул на меня перегаром сосед и шмыгнул носом.
– Казнить его будут, – ответил за меня бородатый купец в высокой соболиной шапке.
Вот чудак, хоть и непогода – духота стояла жуткая, казалось, весь свет задыхался в белом густом тумане испарений, а он в зимней шапке людей смешит. Рожа его с влажными змейками седых волос, выбивавшимися из-под сдвинутой на затылок шапчонки и налипшими на лоб, показалась мне шибко знакомой. На поясе у него висел кошель замечательного бархата и, похоже, совершенно пустой. Потом я неожиданно вспомнила: когда-то я стащила у него кошель, а потом чуть шкурой собственной не поплатилась. Кузьмищевские воришки нагнали меня и тумаков надавали за то, что на их территорию, «презренная», залезла.
– По мне, так ему и надо, человеки! – обратился купец к толпе, разведя руками и пахнув крепким застарелым потом. – Пусть знают, что и на них, колдунов, будет управа.
Окружающие одобрительно загалдели.