– Ты прочитала мои мысли, – изумился Чезаре, – я только что додумался, насколько еще плоха наша жизнь, если каллокагатия, то есть сочетание красоты телесной и духовной, о которой так мечтали в Древней Элладе, смертельно опасна для ее обладателей. А в то же время самая явная односторонность, даже дикая фанатическая узость параноиков, ведет их к успехам в жизни и к верхушкам общества и власти. Сандра права, говоря, что есть в самой основе нашей европейской цивилизации что-то болезненно неправильное!.. Каковы ваши дальнейшие планы, Сандра? – спросил ее Чезаре на обратном пути в гостиницу.
   Ее спокойная поза и грустная улыбка привели художника к заключению, что вопрос не окажется болезненным.
   – Не знаю. Хочется скорее уехать, но… не в Каир. Может быть, поеду на пароходе, хотя плавание мне приелось. Словом, еще не придумала. Пока буду ждать, что скажет ваш профессор. Завтра у Леа консультация? Надеюсь, это последняя?
   – Я не надеюсь. Столько раз уже откладывали!
   – Оставайся с нами! – предложила Леа. – Только боюсь, что для тебя неестественно…
   – Поверь, что мне сейчас ничего не нужно. Может быть, я устала от атмосферы непременной оценки физических достоинств, зависти, измен, обмана, соревнования в платьях и мнимо роскошной жизни – всего, что, как пена, накипает на поверхности нашего киноискусства и затягивает тебя самое. Я давно все возненавидела, может быть, потому, что мои мозги просят большего. Там вовсе не свободная богема, как кажется обывателям, а рабство, худое еще потому, что оно на очень низком уровне. Короче, мне очень хорошо здесь, с вами, и если только я не мешаю…
   – Сандра, со мной ты можешь не кокетничать, все равно не скажу! Впрочем… – и Леа крепко обняла и поцеловала подругу.
   В вестибюле гостиницы портье подал Чезаре листок бумаги. Художник с недоумением взглянул на проставленную в нем незнакомую фамилию, ничего не поняв из краткого объяснения на английском языке. Сандра пришла ему на помощь.
   – Вам звонил какой-то профессор. Хочет встречи с вами, сегодня же вечером. Дело неотложное. Придет в семь часов. Профессор Вильфрид Дерагази, – прочла Сандра, – немец?
   – Скорее турок с немецким именем, – поправила заинтригованная Леа. – Объясняй, Чезаре, а то мы голодны и свирепы – ты можешь пострадать!
   – Клянусь тысячью церквей Рима, я никогда не слыхал об этом господине!
   Ровно в семь часов в дверь номера постучали. Вошел довольно высокий стройный человек, одетый в отличный одноцветный вечерний костюм. Несколько секунд он зорко осматривал всех присутствующих, изящно поклонился дамам и обратился к Чезаре по-итальянски:
   – Вильфрид Дерагази, профессор археологии из археологического института в Анкаре. А вы художник Чезаре Пирелли?
   Чезаре поклонился, в свою очередь, и представил профессора дамам, украдкой изучая гостя. Резко очерченные кости худощавого лица, крупный нос, широкий, массивный, но не слишком тяжелый подбородок. Темные волосы, густые брови, углубляющие неподвижные, зоркие, как у художника, глаза. И выступы волевых мускулов вокруг сжатых тонких губ крупного рта. Недобрая, но незаурядная сила исходила от взгляда этого человека, на вид не старше тридцати с небольшим лет. Молодой профессор мельком взглянул на Леа, задержался на Сандре, и ей показалось, что темный взгляд незнакомца уперся в нее физически ощутимо. Всего лишь на мгновение. Затем профессор улыбнулся, блеснув золотым зубом.
   – У меня к вам чисто деловой разговор. Я пришел просить вас о любезности. Меня настолько интересуют все технические подробности вашей находки, что я, видите, прилетел сюда из Анкары, после сообщения агентства Рейтер.
   – Вряд ли я смогу рассказать вам больше, чем было в газетах, – начал художник.
   – Нет, нет, пожалуйста, не отказывайтесь. Иногда маленькая деталь…
   Чезаре беспокойно оглянулся. Леа опять мучительно морщила лоб, и знакомая тревога исказила ее лицо, только что бывшее веселым и любопытным. Профессор заметил колебание Чезаре.
   – Может быть, наш разговор неинтересен дамам? Пусть они меня простят, что я оторву вас на полчаса…
   – Я не слыхала о вас в составе Анкарского института, – внезапно сказала Сандра.
   – Может быть, – покровительственно ответил гость, – я только недавно туда прикомандирован. А кого же вы там знаете? – Насмешка вопроса была так замаскирована добродушным тоном, что только тонкая Сандра смогла ее почувствовать и слегка покраснела.
   – Прежде всего директора института Сетона Ллойда, бывшего архитектора, строителя Нью-Дели.
   Профессор не моргнул глазом, но к Сандре пришло ощущение, что он внутренне сжался, словно кошка перед прыжком.
   – Я и не думал, что встречу собрата в лице столь очаровательной дамы, – любезность археолога была ледяной.
   Сандра собралась что-то ответить, но уловила просительный взгляд Чезаре. Художник указывал глазами на Леа. Сандра поняла и придумала предлог, чтобы увести ее к себе.
   Профессор Дерагази удобно устроился на диване и протянул Чезаре пеструю коробку, наполненную странными длинными сигаретами с голубоватым табаком. Чезаре заметил на пальце гостя платиновое кольцо с плоским камнем, на котором выделялся темный крест.
   – Только слыхал об александрийских, а пробовать не приходилось, – сказал художник, осторожно беря душистую сигарету.
   – Это не александрийская. Новый сорт, турецкий, на основе янтарных табаков сорта «Кара-Даниз».
   – Вы, я вижу, знаток табака?
   – Курение – моя слабость. Зато совершенно не пристрастен к алкоголю. Но я не буду затягивать своего позднего визита, хотя бы из благодарности за вашу любезность.
   Профессор задал несколько вопросов, делая короткие, видимо стенографические, заметки в сафьяновой записной книжке. Археолог оказался более осведомленным, чем предполагал Чезаре. Видимо, в газетах были опубликованы интервью с полицейской охраной или моряками сторожевого судна. Профессор знал о существовании жернова – опознавательного знака, но, когда Чезаре вытащил снимок Леа в короне, который он прятал по совету врачей от своей подруги, археолог потерял свое деловое равнодушие.
   – Вы позволите мне переснять? – спросил Дерагази, вытаскивая крохотный аппарат размером с зажигалку.
   – Не трудитесь, у меня есть еще, – Чезаре протянул снимок, и ученый рассыпался в благодарностях.
   Спрятав фотоаппарат, профессор зажег новую голубую сигарету. Внезапно в нем произошла перемена. Он нагнулся вперед и вперил в художника пронзительный взгляд. «Будто психиатр или гипнотизер», – подумал Чезаре.
   – Господин Пирелли, я хочу сделать вам совершенно конфиденциальное предложение. Вы можете рассчитывать на абсолютную тайну с нашей стороны!
   – Я не вижу в этом необходимости.
   – Видите ли, я убежден, что корона не скатилась в пучину, как вы рассказывали чиновникам и газетчикам. Ваши слова о том, что вы не отдали бы находку жадной полиции, – о, как понимаю вас! – свидетельствуют о некой возможности… – профессор сделал выжидательную паузу. Чезаре молчал.
   – Если эта возможность действительно реальна, то я… мы готовы идти на любые жертвы в интересах науки. Я уполномочен заплатить вам за корону десять тысяч фунтов, то есть тридцать тысяч долларов. Постойте, вам не понадобится даже самому спускаться. Найдутся водолазы, мы обеспечим судно. Вы будете только наблюдать и указывать. Чек получите сразу же на борту, после подъема короны. И полная тайна!
   Чезаре охватило волнение. Вероятно, находка Леа действительно имеет для науки большую ценность, если за нее хотят заплатить такую громадную сумму. И, может быть, это последняя возможность снова извлечь странную драгоценность из небытия? И тогда установить причину болезни Леа? Он заколебался.
   Необъяснимое сомнение предостерегало его от согласия. Потому ли, что странный профессор не походил на составленное Чезаре представление об ученых? Каменная твердость лица и скрытая внутренняя суровость не вязались со свободной и приветливой учтивостью хорошо воспитанного человека. Не слишком ли хорошо воспитанного для профессионального ученого, обычно в увлечении своей работой забывающего о светских манерах? Вдруг археолог – полицейский провокатор? Или авантюрист, который пообещает хоть сто тысяч, а потом, когда поднимут корону, даст фальшивый чек или попросту столкнет с судна ночью? Надо быть опытным жуликом, чтобы вести подобные дела, а для обычного человека единственное оружие – осторожность!
   Археолог угадал колебание художника.
   – Мы могли бы заплатить пятьдесят тысяч долларов, – значительно сказал он.
   Чезаре покачал головой:
   – Я отдал бы корону науке за гораздо меньшую сумму. Если бы мог достать ее. Это не в моих возможностях.
   Гнетущая злоба мелькнула в упорных глазах профессора Дерагази. Легкая судорога свела тонкие губы, чтобы через секунду превратиться в добродушную усмешку.
   – Я вижу, вы не доверяете мне. Ваше право, не будучи археологом, откуда вам меня знать. Но я мог бы представить гарантии, наконец, условленная сумма могла бы быть передана третьему лицу.
   – Почему бы вам не поискать самому, то есть я имею в виду ваш институт, – сказал Чезаре, тщательно подбирая слова. – За пять тысяч долларов вы обшарите все корабли и можете опуститься поглубже, в ту пучину, куда скатилась корона.
   Археолог поднялся с легкостью спортсмена, медленно закрыл коробку с сигаретами, постучав квадратным концом пальца по ее крышке.
   – Синьор Пирелли, если бы я не был уверен, что вы сумели спрятать корону, я был бы не здесь, а на месте находки. – Чезаре пожал плечами.
   – Надеюсь, что вы обдумаете наше предложение как следует. Я буду здесь еще несколько дней, – он вытащил карточку, написал на ней название лучшей гостиницы и номер телефона. – И, разумеется, я прошу, – он нажал на слово «прошу», – о полной конфиденциальности. Здесь никто не должен знать о моем предложении. Лучше, чтобы о нем не знали и ваша жена, и ее подруга!
   Приказательный тон профессора возмутил Чезаре:
   – Позвольте мне самому решать, как обойтись с вашими пожеланиями!
   – О, конечно! Это только совет. Но я должен иметь некоторую уверенность в вашей… хм, скромности. Поэтому разрешите предупредить вас, что если наша беседа попадет в печать, то в ответ последуют очень неприятные для вас выступления прессы. Заверяю вас, что обладаю большими возможностями в этом отношении.
   Чезаре указал наглецу на дверь. Тот, нимало не смутившись, поклонился, положил карточку на стол и вышел не оглядываясь.
   Сандра и Леа нашли разозленного Чезаре шагавшим по номеру из угла в угол.
   – Какой чудесный табак! Пахнет всеми ароматами Востока! – воскликнула Леа.
   – Гость оказался пахнущим куда хуже, – проворчал Чезаре.
   – Мне он сразу не понравился, – сказала Сандра. – Он не похож на археолога. Одни его претенциозные испанские бачки! И слишком хорошо одет!
   – Не понимаю, Чезаре, почему ты стал справочником потонувших кораблей?
   – Я объяснял тебе, дорогая, что произошла путаница. Газеты напечатали про какую-то другую итальянскую яхту, а тут мы пришли в Кейптаун, и корреспонденты не разобрались.
   – Путаница, путаница, – запела Леа и подошла к радиоприемнику.
   – Это насчет короны, Чезаре? – шепнула Сандра. Чезаре утвердительно кивнул и стал рассказывать о странном посещении, поглядывая на Леа.
   – О чем вы секретничаете с Сандрой? – спросила Леа. – Я включила хорошую песенку, слышите: про Алабаму, только на этом непонятном африкаансе. Давайте потанцуем? Так о чем же вы шепчетесь?
   – Никакого секрета! Сандра интересовалась моим гостем. Он произвел на нее впечатление.
   – И на меня тоже. Он прекрасно говорит по-итальянски – только с твердым акцентом, как у испанца.
   – Он так взглянул на меня, что в душе что-то подалось, – призналась Сандра. – Мы, женщины, должны победить тысячелетия подчиненности мужчине, привычки видеть в нем владыку мира.
   – Тогда идем в кино. В двух шагах отсюда. Новый фильм «Теруэльские любовники» с русской «звездой» Людмилой Чериной. И пусть он забудет свою Зизи Жанмер! Черина играет какую-то одалиску, я видела на рекламе, – подсмеивалась Леа, и Чезаре готов был идти куда угодно, лишь бы сохранить хорошее настроение Леа и отвести ее мысли от визита странного турецкого археолога.
 
   Профессор Ван-Хепен против обыкновения не вызвал двух своих ассистентов и не предложил какие-нибудь новые обследования. Угрюмый бур огромного роста, с заостренной бородой, с медлительными и точными движениями, профессор сегодня был необыкновенно любезен. Ласково усадив Леа в мягкое кресло в глубине кабинета, он предложил Чезаре едкую маленькую сигару. Художник после такого приема не стал ждать ничего хорошего и не ошибся.
   – Ваша жена – трудный орешек, – начал профессор, – уже целую неделю я бился, стараясь разгадать ее странную амнезию.
   Образно говоря, у нее будто иссекли небольшой участок совершенно здорового мозга, не нарушив ничего остального. Я изучил все известные в литературе случаи психических поражений при глубинном опьянении и при кислородном отравлении – ничего похожего. Можно думать, что случайный газовый пузырек дал эмболию капилляра где-нибудь в заднем отделе больших полушарий. Но другие симптомы говорят против этого, да и такая эмболия должна бы была уже ликвидироваться. Но нет ни малейшего признака восстановления, поразительная стабильность. Короче, я не могу установить природы заболевания и, следовательно, бессилен лечить его.
   Одна из медсестер, полуитальянка, всегда помогавшая профессору при обследовании Леа, старательно перевела его слова.
   Художник бросил раскуривать мерзкую сигару, спросил:
   – Может быть, профессор посоветует, к кому обратиться в Европе?
   – Конечно, мои коллеги… – профессор назвал несколько имен. – Но не советую вам очень надеяться. Исходя из общего уровня современной науки, я могу сказать, что она не знает природы заболеваний такого характера и тем более их лечения. Если бы взглянуть совсем со стороны, пользуясь кибернетикой. Или обратиться к совершенно другому направлению, например индийской психологической науке, к йогам… Простите меня, я понимаю, что вам не до шуток. О нет, вопрос о гонораре, разумеется, отпадает. Очень виноват! Желаю вашей очаровательной маленькой жене выздороветь… без нас, врачей.
   Леа вприпрыжку спускалась по мраморной лестнице института, целуя Чезаре на каждой площадке.
   – Чему ты радуешься, дурочка! Доктора нас прогнали…
   – И слава Мадонне! Слушай, Чезаре, а что, если мы поедем в Индию? Пусть меня в самом деле лечат йоги или тибетские врачи. Говорила я тебе, что совсем не больна, ну, просто что-то забыла.
   – До Индии далеко и дорого.
   – А мы пошлем каблограмму капитану Каллегари. Пусть приезжает в Индию. У него наши алмазы…
   – Ш-ш! Замолчи! – Художник в испуге оглянулся. – Подумаем в гостинице, возьмем справочники.
   – Чезаре, я знала, что ты согласишься, – Леа повисла у него на шее, к негодованию накрахмаленной медсестры, поднимавшейся им навстречу.
   Чезаре не успел опомниться, как Леа стремглав пронеслась вниз, к Сандре, ожидавшей их в холле.
   – Профессор нас прогнал, ура! И мы едем в Индию!
   Сандра растерянно посмотрела вверх по лестнице на Чезаре. Тот, улыбаясь, развел руками.
   – И Сандра поедет с нами! – не успокаивалась Леа. – Завтра же! Бежим на почтамт посылать каблограмму Каллегари.
   – Да объясните же хоть вы, Чезаре, – рассердилась Сандра. – Леа, ну, она уж такая…
   – Сумасшедшая, – докончила Леа, – профессор это подтвердил, и теперь я могу делать что хочу. И ничего мне не будет. Вот дерну за нос этого надутого господина!
   «Надутый господин», кого-то ожидавший в холле, с удовольствием посмотрел на озорную, горевшую румянцем Леа и красивую Сандру.
   – Поедемте с нами, – предложил Чезаре, в свою очередь, и с несвойственным ему смущением добавил: – Я к вам привязался, как к сестре. А Леа – вы сами знаете! Да что там говорить, берите сигарету, думайте и соглашайтесь! Я должен закурить! После ужасной отравы – профессорского угощения – во рту смолокуренный завод. Совсем не то, что вчерашнего профессора с голубыми сигаретами.
   Сандра, волнуясь, закурила, смяла и бросила сигарету.
   – Знаете, я поеду с вами. Спасибо!
   Леа кинулась к подруге, покрыла ее поцелуями, растрепала. Сандра крепко пожала руку художника.
   Они вернулись в отель только к вечеру. Сандра стояла под душем, когда в дверь ее номера постучал Чезаре и попросил впустить его на минутку. Сандра завернулась в халат и с мокрыми волосами выбежала из ванной. Чезаре запер дверь и потащил Сандру к окну, задернутому шторой.
   – У нас был обыск! – встревоженно сообщил Чезаре. – Странно, что добрались до нас только теперь.
   – Что-нибудь пропало?
   – Пропало! Пленка со снимками Леа в короне и все отпечатки. Теперь нет никакого следа находки. Только в нашей памяти.
   – Знаете, Чезаре, мне кажется, что это дело рук вашего нового знакомца.
   – Профессора из Турции? Зачем ему пленка, если я отдал хороший снимок?
   – А может быть, ему нужны увеличения? Трудно разгадать истинные намерения, когда не знаешь побудительной причины. Вы сами говорили, что он ушел с угрозой. Неизвестно еще, кто он на самом деле. Капитан Каллегари мне рассказывал, что в Танжере, международном воровском центре, британский паспорт стоит всего пятьдесят фунтов, а американский и совсем пустяки – двадцать.
   – Ну ладно, что поделаешь. Ясно, что надо удирать отсюда, пока целы. Алмазы, корона, таинственные незнакомцы. Пора! Надо уметь вовремя уйти со сцены. Идите к нам скорее!
   – Я только оденусь.
   – …Есть постоянная линия с хорошими пароходами – Кейптаун – Бомбей – четыре с половиной тысячи миль. Можно добираться через Аден. Тоже есть линия, – сообщила Сандра, перелистав красочные проспекты и толстый справочник. – Раз в две недели. О, несчастье, позавчера ушел теплоход на Бомбей! А вот примечание, что в осеннее время линия на Аден по особому расписанию. Неужто сидеть здесь еще две недели?
   – А самолеты?
   – С самолетами тут что-то сложное. Надо лететь в Иоганнесбург, оттуда или в Каир, или опять же на Аден и Карачи. Обойдется в огромную сумму.
   Сандра обернулась на прикосновение руки Леа.
   – Испытаем счастье, а? Мое счастье? Давайте позвоним в порт! – Леа сняла трубку и подала ее Сандре.
   Та довольно долго ждала ответа. Брови Сандры поднялись от удивления, она переспросила:
   – Завтра? Завтра? – и повесила трубку.
   – Ну что? – не вытерпела Леа.
   – В порту французский теплоход, направляющийся в Бомбей. Отходит на рассвете. Есть места, и в дешевом туристском классе, – Сандра взглянула на часы, – десять часов до его отхода. Поехали?
   Леа вскочила.
   – Едем немедленно!
   Пассажиры двадцатитысячетонного черного с белым теплохода «Шалимар» крепко спали, когда он покинул Кейптаун. Сандра, Леа и Чезаре стояли у поручней, ежась от предутреннего ветра, и, не отрываясь, смотрели на амфитеатр города, в котором пришлось пережить так много за короткий срок.
   – Вы не сетуете, Сандра, что мы потащили вас с собой, навстречу неизвестности? – спросил Чезаре девушку, задумавшуюся и грустную.
   – О нет! Я благодарна вам. И ни о чем не жалею, поверьте. Мне хорошо с вами, так хорошо, потому что я всегда чувствую за спиной дружескую готовность к помощи. Я очень много думала в нашем долгом путешествии. Теперь я знаю, насколько мы все одиноки в жизни. Надо быть друзьями, надо всегда чувствовать вокруг себя дружеское участие, уверенность в помощи, ежедневную духовную связь, общение, деловую поддержку. Даже если захочется уединиться. Тогда появляется большая внутренняя сила, смелость, сознание своего единства с хорошими людьми.
   И думается, почему бы людям не создавать дружеских союзов взаимопомощи, верных, стойких и добрых? Вроде древнего рыцарства, что ли, не знаю, как уж назвать. Насколько стало бы легче жить. А дряни, мелким и крупным фашистикам, отравляющим жизнь, пришлось бы плохо.
   – Отличная мысль, Сандра! Пока составим втроем наш рыцарский орден.
   – И включим сюда дядю Каллегари, – предложила Леа.
   – И лейтенанта Андреа, когда он вернется! – сказал Чезаре.
   Кейптаун исчез за береговым выступом. Ветер донес на палубу вопль электропоезда, и Сандра зябко вздрогнула.
   – Пора в каюту, ветер уже совсем не тот, с каким мы пришли сюда на «Аквиле», – предложила Леа.
   – И мы не те, – отозвалась Сандра, – после всего мы стали серьезнее, и суровей, и… может быть, лучше.
 
   Конец второй части

Часть третья
Торжество тигра

Глава 1
Дар Алтая

   – Тебе телеграмма. – Величественная, серебряно-седая женщина подала голубоватую бумажку молодому человеку, только что вошедшему и склонившемуся к ней с нежным поцелуем. Тот перервал заклейку пальцем и обрадовался.
   – Мама, завтра приезжает Леонид Кириллович! Я пойду встречать. Может быть, уговорю остановиться у нас.
   – В прошлый раз это тебе не удалось.
   – Он сказал, к нему всегда ходит много народу и он боится тебя обеспокоить.
   – И полно, чего это он? Люди моего поколения умеют никому не мешать, не в пример вам, молодежи…
   – Знаю, мама, и признаю. Но согласись, что это в какой-то мере зависит и от вас – ведь не на пустом же месте вырастает новое?
   – Знаешь, Мстислав, я много думаю над этим теперь, когда… несколько обеспокоена тобой.
   – А, понимаю! Не сыскал подругу жизни, одинок и все такое!
   – Слава, я серьезно. Знаешь, я даже думала уехать на время… в Симферополь, к старым друзьям. Оставшись один, ты скорее займешься собой. Все твои сверстники давно женаты, имеют детей.
   – А сколько уже успело развестись, женившись по первой прихоти, очертя голову?
   – Что ж, геологи в большинстве случаев женаты на своих коллекторшах. Что, они все развелись, по-твоему? Скольких я знаю, живут хорошо, как все… Тебе все время попадались плохие коллекторши?
   – Да нет, обыкновенные. А мне хочется особенную.
   Мстислав, отдав земной поклон, ловил руку матери, полушутя, полусерьезно стараясь поцеловать ее.
   – Перестанешь ты когда-нибудь быть мальчишкой? Такой же, как отец… – Она погладила мягкие светлые волосы сына, зачесанные на косой пробор. Он во всем копировал покойного отца. – Иди умывайся, я покормлю тебя. – И, слегка оттолкнув сына, мать ушла в кухню, служившую столовой их маленькой квартирки в недавно перестроенном старом доме.
   – Мама, я сегодня видел Глеба, – рассказывал сын за чаем, – у него опять приключение.
   – У твоего Сугорина вечно что-нибудь интересное. Всегда так у минералогов, или это специальная привилегия музея Горного института?
   – Пожалуй, специальная, потому что к ним тащат находки со всех сторон и стран.
   – Так что же Сугорин?
   – Его в числе других специалистов пригласили в Эрмитаж. Вот по какому поводу: еще в сорок втором году бомба попала в бывший особняк князя Витгенштейна. Взрыв разворотил стену, а в ней оказался секретный сейф с драгоценностями. Ну, девчонки МПВО… Не хмурься, мама, девушки собрали и отнесли в штаб, а оттуда передали в Эрмитаж как старинные вещи. В Эрмитаже все оценили и сдали, а несколько старых украшений оставили. Среди них какие-то странные серые с металлическими искорками камни в тонкой платиновой оправе. Тогда никто не смог их определить и, следовательно, оценить, и теперь вспомнили. Вызвали минералогов, и оказалось, что это новый, неизвестный науке минерал, нигде не описанный. Возьмут его в музей, будут определять рентгеном кристаллографическую решетку. Ну, разве не интересно? Новые минералы в ювелирных украшениях, да еще в тайном сейфе, случайно раскрытом бомбой, а он мог столетия остаться неразысканным. Как в романе о сокровищах магараджей!
   – Конечно же, как в твоей любимой Индии. Факиры, танцовщицы, подземелья и тигры, вся экзотика прошлого века. Скоро тебя туда пошлют, и выветрится твоя ребяческая фантазия. А жаль! И я буду, конечно, скучать, не на сезон ведь, а дольше, год или два…
   – Ты привыкла, жена геолога и мать геолога!
   – Глупый мой, никогда любящее сердце не привыкнет! Только научится терпеть и ждать.
   Мстислав Ивернев явился заранее на Московский вокзал, встретить своего учителя, профессора Андреева. Андреев не приехал. Ивернев долго топтался на перроне, присматриваясь ко всем выходившим из вагонов, и заметил стройную девушку с чемоданом в руке, растерянно озиравшуюся. Поезд опустел, самые медлительные пассажиры вяло плелись по платформе. Огорченно пожав плечами, Ивернев направился в вокзал. Девушка с чемоданом стояла возле одного из чугунных столбов, подпиравших крышу платформы. Во всей ее ладной фигуpe чувствовалась такая беспомощность, что Ивернев подумал, не следует ли ему предложить свою помощь.
   Вдруг девушка сама обратилась к нему, порозовев от смущения и чуть запинаясь:
   – Скажите, здесь нет другого места, где могли бы стоять встречающие? Я не могла разминуться?
   – Нет. Или на платформе, или вот тут на ступенях за решеткой. Больше негде. Можно посмотреть еще в вокзале, хотя нелепо ждать там. Но все же посмотрим, давайте ваш чемодан.
   – Он не тяжелый! Пожалуйста.
   Чем больше присматривался Ивернев к незнакомке, тем сильнее росло в душе радостное ожидание чего-то необычайного. Иверневу всегда нравились темноволосые, а девушка была золотистой блондинкой. Ее короткие волосы лежали плотно и гладко, как у брюнетки, зачесанные косой челкой на широкий и гладкий лоб. Темные брови взмывали вверх, к вискам, над яркими карими глазами, а полные губы были накрашены розовой помадой.