Ефремов Иван Антонович. Лезвие бритвы

   – Как же сделать мышление интенсивнее? – спросил Сергей.
   – Нарушить установившийся в мозгу баланс между холинестеразой и ацетилхолином, так же взаимопротивоположных, как все другие системы. Первое вещество стимулирует деятельность мозга, обостряя мышление, второе – понижает его. Интересно, что чем ниже мы спустимся по эволюционной лестнице животных, тем больше будет активность отупляющего ацетилхолина. Я нашел способ безопасного введения холинестеразы в мозг через кровеносные лакуны…
   – Кое-чего я не понял, – сказал Селезнев, – но вот что получится в результате – это меня интересует. И даже очень. Я начал чувствовать, что моя голова не очень-то прочна, и как бы чего не вышло… если все качается на лезвии ножа.
   – Все в мире так качается и, однако, существует миллионы лет. В этом и есть чудо жизни, и мысли тем более. А получится вот что: сейчас я дам вам порцию ЛСД-25, и вы впадете в эйфорию – почувствуете себя радостным и свободным от всех забот, гнева и страха, от всего некрасивого в жизни. Это будет счастье, иногда испытываемое в красивом сне. Вам будет очень хорошо, но недолго, а дальше будет плохо, совсем плохо! Эйфория перейдет в тоску. Вы будете предчувствовать утрату только что приобретенного счастья, и тоска перейдет в горе. Горе сменится трудно передаваемым состоянием близости космической бездны, куда вы рискуете свалиться. Свалитесь и будете вопить о помощи. – Гирин повернулся к своим слушателям и заметил: – Видения ада и адских мук, всегда связанные с безысходной бездной, порождены этой стадией расщепления психики у больных шизофренией.
   Когда эти яркие ощущения поблекнут, у вас останется лишь безразличие и апатия ко всему дальнейшему. Может быть, вам будет мерещиться узкий путь между пропастями, но они уже не будут пугать вас. Даже солнце потускнеет, и вы будете удаляться в пустоту пространства, холодный и далекий от всего мира. Это последняя стадия. Пробыв примерно часа четыре во всех трех стадиях, вы вернетесь к своему обычному существованию. Подумайте, может, еще откажетесь? Никто не неволит!
   – Нет уж, доктор! Ничего в жизни не боялся, так не испугаюсь и ваших пропастей. Давайте таблетки, нечего тянуть!
   – Погодите! Все по правилам. – Гирин открыл толстую дверь камеры энцефалографа, подвел Селезнева к глубокому креслу. – Мы вас тут запрем, изолировав от всего мира. Переговариваться будем по телефону. Вы сообщайте об изменениях в ощущениях, а мы запишем. Можете записывать и сами, что хотите, вот здесь, под голубым ночником, – тетрадь, карандаш и часы. Попытайтесь отмечать время, если сможете. Ну вот, теперь действительно все! – Гирин пожал ему руку и вышел.
   Сергей тотчас же закрыл дверь камеры двумя массивными щеколдами.
   Селезнев испытал все стадии, предсказанные Гириным.
   Понадобилась неделя опытов, прежде чем удалось нащупать нужную комбинацию веществ, которая смогла, как хирургическим скальпелем, вскрыть запоры и преграды подсознательной памяти в том месте, где они случайно ослабли у Селезнева. Что-то в длиннейшей цепи передачи наследственных механизмов от предка к потомкам уцелело во всей своей первобытной яркости, как сохранились в изустной передаче события прошлых тысячелетий в облике мифов и легенд. Конечно, у Селезнева это не было голосом, говорившим из тьмы тысячелетий. Пришлось претерпеть немало трудностей, прежде чем наблюдательный охотник и отличный рассказчик смог облечь в словесную форму отрывочные краски, чувства и, наконец, куски зрительных образов, всплывших из глубин его собственного «я».
   Непередаваемое ощущение величия и бессмертия владело Селезневым, когда памятная цепь связала его с прошлым и его героями, наследником которых он сделался по праву сохранившихся в нем воспоминаний. Склонный к философским размышлениям, он понял всю мощь земли. Ему казалось, что он стоит на гигантской, устремленной к небу колонне бесчисленных превращений живого, и она возносит его все выше, к невообразимым далям времен и космоса.
   Сотня тысячелетий отделяла 1961 год от обрывка истории человека, вспыхнувшей коротким огоньком в сознании Селезнева. Гирин заявил, что это достижение скромно. В дальнейшем наука достигнет больших глубин памяти прошлого.
   Кто смог бы найти сейчас это место на земном шаре – скалистый горный кряж, несколькими отрогами вдававшийся в степь? Гигантские кедры рвали камни извилистыми корнями, нестройно рассеявшись на крутых боках серых и красных скал. Гряды холмов вползали в степь и, быстро понижаясь, напоминали лапу с погруженными в почву когтями, цепко схватившую лицо земли. В кряже находились пещеры, где обитало родное племя – могучие и веселые люди, охотники на крупную дичь, презиравшие живших на реке рыболовов, поедателей черепах. Те знали все причуды водяной стихии и не боялись гадов – крокодилов и ядовитых змей. И в то же время они не отваживались вступать в открытый бой с владыками жизни на суше – львами, тиграми и леопардами, страшными саблезубыми кошками – пережитками древней жизни, еще иногда присоединявшими свой хриплый вой к громовому рычанию львов и харканью тигров.
   Соплеменники Селезнева не пугались открытого боя с огромными кошками. Величайшее из изобретений, помимо огня, обеспечившее нашему предку возможность стать человеком, – копье! Прочное, длинное, острое, оно удержит превосходящую силу, убийственные когти и зубы на расстоянии, не допустит до самого уязвимого места – живота. Если есть копье, то остальное уже зависит от тебя самого – от силы, ума, быстроты действия. С этим оружием человек сразу же стал отличаться от своих сородичей – обезьян, угнетенных страхом и из-за этого вечно озлобленных, готовых на всевозможные пакости. Человек ходит по скалам с невозможной для большинства животных ловкостью, зато он не может мгновенно взвиваться на деревья, спасая свою жизнь при внезапном нападении, или скакать с дерева на дерево, далеко уходя в поисках пищи.
   Человек должен принимать бой! И в камнях с защищенным тылом вместе с верными товарищами, такими же отважными бойцами, он способен отстоять своих детей и женщин даже ночью, когда властвуют большие хищники. Их глаза, видящие в темноте лучше человека, дают им громадное преимущество. На открытой равнине, в походе за пищей, которой так мало в горах, беда даже самым сильным охотникам, если их застигнет ночь.
   Каждый куст, ложбинка, холмик может стать засадой, откуда вздыбится с ревом громадная кошка. Или еще хуже и еще страшнее, если неожиданно, почти без звука и без предупреждения любой из идущих будет смят тяжелой черной массой прыгнувшего на него тела. Хрустнут позвонки, крик гнева и ужаса замрет на губах, и коварный хищник исчезнет в кустарнике, унося погибшего товарища. Бесполезно искать в темноте, даже по запаху свежей крови! Другие опасности в сравнении с этой случайны, и нерастерявшийся человек обычно спасается и от налета разъяренного носорога, и от затаившегося в сторонке свирепого быка.
   И ничего нельзя поделать, надо идти, гнаться за добычей, нести ее назад, надо пить, а вода в степи редка и опасны водопои… но человек, много ходящий и бегающий, нуждается в большом количестве воды.
   Надо помнить о жестокой борьбе с природой, освоении растительного мира, поисках новых мест, пищи, создании техники, искусства, медицины, религии, накоплении гигантского опыта речи и письменности. Разве все это далось так просто? Десятки тысячелетий слагались из короткой, насыщенной жизни отдельных людей, когда все силы ума и тела требовались, чтобы прожить и воспитать новое поколение. Громадная мощь человеческого тела и мозга вполне отвечает этой великой жизненной борьбе, хотя неблагодарные потомки, сидя в своих теплых каменных клетках, пытаются представить ее бесцветной, тупой и напуганной жизнью.
   Все это Селезнев знал инстинктивно, всем существом, наблюдая чудовищное изобилие животных на беспредельной равнине. Этот океан травоядных сулил сытую жизнь, изобилие костного мозга для маленьких детей, крови – для кормящих матерей, мяса и жира – для взращивания крепких и неутомимых мышц мужчин-охотников. Но взять добычу, даже при таком богатстве животных, ныне утраченном нашей планетой, можно, лишь уходя от защиты скал далеко в степь, становясь игрушкой случая. Для тысячных стад травоядных та дань, которую берут с них хищники, невелика, она лишь способствует тому, чтобы они не размножались настолько, чтобы, пожрав все травы и листья, погибнуть от голода.
   Другое дело – люди. Их так мало, каждый на счету, каждый бережно охраняется своими соплеменниками. Как трудно во всех превратностях жизни вырастить бойца-мужчину или способную к продолжению рода крепкую женщину! Бесконечно долго вырастают человеческие детеныши, прежде чем становятся полноценными, обученными и воспитанными членами племени. Поэтому каждый погибший или искалеченный в схватке с хищниками человек – большая утрата, а гибель нескольких охотников или женщин может поставить все племя на грань исчезновения. В этой высокой ценности индивида человек сходен со словом, также вырастающим очень долго под бдительной охраной и боевой защитой.
   Давно уже хитроумные изобретатели придумали вырывать вдоль важных троп убежища в виде подземных нор, куда могли спрятаться настигнутые зверем охотники или идущая за водой женщина. Но эти норы могли спасти одного, самое большее – двух. Что же было делать группе охотников, да еще с тяжелой добычей? Кроме того, в норах не могло быть запасов, особенно воды. Нет, для далекого проникновения человека в степь норы малопригодны!
   Селезнев понимал все это, когда увидел себя в степи, далеко от осыпей разрушенных скал и валунов. Обычно охотники, отправляясь за добычей, всегда старались держаться вблизи спасительных камней, чтобы в случае опасности можно было добежать до них, не теряя прыти хорошего бегуна, почти равной скорости лошади или осла.
   Теперь Селезневу стало понятно, почему скалы и развалины, отдельные валуны и гряды утесов и по сие время, десятки тысячелетий спустя, привлекают людей, кажутся уютными, напоминают о чем-то, служат прообразом архитектурных сооружений.
   Селезнев увидел сменявшиеся, наполовину нереальные, точно на экране кино, картины различных мест в степи, наплывавшие на него гораздо быстрее, чем если бы он шел или даже бежал.
   Смутное чувство приближающейся смерти, уже знакомое по прежним галлюцинациям, теперь превратилось в уверенность, потому что охотник увидел удивительное животное, бежавшее к нему со всесокрушающим упорством носорога. Однако это был не носорог, а слон, только очень странный. Размерами, пожалуй, больше громадного индийского слона Шанго, виденного Селезневым в Московском зоопарке. Слон был темного цвета, с коротким хоботом и короткими ногами, быстро несшими длинное туловище. У чудища был очень плоский лоб, придававший ему тупой и свирепый вид. Впечатление усиливалось утолщенной шеей, на которой вздымались холмы исполинских мускулов. Поражали бивни невероятной длины – четырехметровые стволы зеленоватой, а не белой, как у слона, кости, в локоть толщиной… Чудовище мчалось на Селезнева, топот ног глухо отдавался в земле. Видение стерлось, и Селезнев так и не узнал, как он спасся от нелепого слона, в котором, по его описанию, палеонтологи узнали овернского мастодонта, или ананкуса, встречавшегося во множестве вдоль равнинных рек Европы и Казахстана.
   По запаху свежей влаги и кувшинок охотник знал о близости степной реки. Почва, слегка сыроватая и мягкая, поросла разбросанными, словно в саду, низкими кустарниками, торчавшими веерными пучками. Среди кустов бродило животное, издали похожее на быка со столбовидными ногами и отвесно вздымавшейся холкой. На широкой морде с приподнятыми ноздрями топором выступал гребень, позади которого на вздутом куполообразном лбу торчал прямой и блестящий, как у носорога, рог. Большие злобные глаза прикрывались костными выступами.
   Единорог уперся мордой в землю, навалился всей тяжестью. Валы мускулов метровой толщины вздулись от плеч до затылка. Земля раздалась по обе стороны морды, и животное пропахало глубокую борозду, из которой вывернулись толстые корни. Зверь стал пожирать их, скрипя землей на могучих, точно жернова, зубах.
   Воспоминание о вспарывающем землю бульдозере с гремящим стосильным мотором перекрыло видение единорога, но палеонтологи легко определили эласмотерия – странного зверя, обитавшего в степях Украины, Сибири и почти всей Азии, включая Китай.
   В памяти Селезнева прошло немало других зверей, оставшихся неузнанными, может быть, потому, что останки их не дошли до нас или же сохранились в таком виде, что ученые не были в состоянии восстановить их облик.
   Образы оживали, теснились, набегали один на другой, и прошло немало времени, прежде чем Селезнев ощутил пугающее погружение в темное ущелье с отвесными стенами, быстро сближавшимися сверху, замыкая его черным сводом невообразимой толщины. Этот свод, казалось, безвозвратно отрезал его от всего мира. Внезапно он снова увидел яркий солнечный свет, отражавшийся от светлых скал. Он шел по тропинке, которая, как он знал, вела к источнику. Впереди него, часто оглядываясь, бежала женщина, неся на плече свитую в кольцо шкуру гигантского удава, служившую удобным для переноски воды мехом. Селезнев с удовольствием смотрел на ее сильные ноги, легко несшие массивное тело, на округлые плечи, полускрытые гривой густых, спутанных кольцами волос. Ему нравились широкие скулы и крупные сверкающие зубы, длинные и узкие глаза, лукаво смотревшие на него. Синие цветы камнеломки, приколотые над левым ухом, придавали ей кокетливый вид. Вдруг Селезнев заметил на обрыве жирно блестящий кусок камня. Это мог быть скатившийся сверху неоценимый нефрит – материал для топоров необычайной прочности. Мог оказаться и стекловидный обсидиан, так просто раскалывавшийся на острые ножи или наконечники копий. В один прыжок Селезнев оказался на обрыве, осмотрел камень и спрыгнул на тропу.
   Женщина бежала быстро, она скрылась за выступом скалы в трехстах шагах впереди. Охотник побежал вдогонку, обогнул поворот и замер, чуть не натолкнувшись на нее. Она присела на корточки со скрещенными на груди руками и низко опущенной головой.
   Волосы ее падали на лицо густой завесой. В двадцати шагах от нее, там, где тропа вбегала в узкую расселину между белыми обрывами, стоял саблезубый тигр. Он замер, выпрямив передние лапы и высоко подняв массивную, точно вырубленную из серого камня голову. Он возвышался над обреченной жертвой, неторопливо рассматривая ее. Из пасти, распахнутой так широко, как это могут делать только саблезубы, торчали изогнутые, плоские, как ножи, клыки вполлоктя длины. Чуткий нос Селезнева уловил смрадное дыхание хищника. По вертикально отвисшей нижней челюсти сбегала тягучая слюна и капала на жаркую белую пыль.
   Саблезуб увидел Селезнева. Серая короткая шерсть на его спине встала дыбом, встопорщились жесткие черные волосы на выступе подбородка и углах нижней челюсти, увеличив его ужасную морду.
   Саблезубы обычно охотились ночью. Появление его днем вблизи обитаемых человеком скал говорило о том, что зверь уже имел дело с людьми.
   Саблезуб прижался к земле, собираясь в комок. Мгновенным рывком громадная кошка высоко поднимет в воздух свое тело и обрушит его всей тяжестью, ударом острых выпущенных когтей на хрупкую фигуру дерзкого существа, осмелившегося не пасть перед ним покорной и легкой жертвой.
   Издав пронзительный вопль, Селезнев на секунду остановил прыжок тигра. Его длинная рука схватила женщину за волосы, сгребя в широкую ладонь всю их спутанную массу. Легко оторвав от земли, он швырнул ее себе за спину, безмолвно приказывая: беги! Она понеслась к спасительным пещерам так, как это могли делать лишь наши далекие предки. Селезнев не мог видеть этого, потому что саблезуб прыгнул. С невероятно скорой реакцией охотник упал прямо под обрушившуюся на него серую массу, скользнув руками по упертому в выступ почвы древку копья.
   Удар тела саблезуба был так силен, что дыхание на секунду остановилось и красный туман поплыл перед глазами. Но охотник уже не боялся ничего и не чувствовал боли. Он впал в тот боевой экстаз, который свойствен всем бойцам высших форм животного мира и дает им право на существование в безмерно жестокой истории развития жизни на Земле. Масаи и вандеробо… львиные охотники Африки – вот современные отголоски той могучей борьбы человека со зверями, которая бушевала в палеолите.
   Тело Селезнева стало твердой и послушной массой напряженных до окостенения мышц, послушных бесстрашному мозгу. Позднее охотник рассказывал об ощущениях этого воспоминания, и доктор Гирин объяснил ему психический механизм боя или бегства, когда в кровь изливается сразу огромное количество адреналина из надпочечных желез, резко увеличивая активность, силу и быстроту движений.
   Напоровшийся на копье саблезуб выгнулся дугой и перевернулся, стараясь достать зубами и когтями глубоко вонзившееся оружие. Этого мгновения было достаточно Селезневу, чтобы вскочить на ноги и сделать высокий прыжок на обрыв, к едва заметным выступам камня. Он зацепился крепкими, точно железные крючья, пальцами, скользнул, поправился толчком ноги и подтянул себя на руках всего на ладонь выше места, где когти саблезуба провели глубокие параллельные царапины.
   Отвратительный вой злобы, боли и разочарования сопутствовал Селезневу в его подъеме на обрыв по крутизне, недоступной массивному хищнику. В беспредельной ярости зверь распластался по выступам обрыва, пытаясь достать Селезнева.
   Саблезубу удалось продвинуться на локоть, а охотник вынужден был прервать подъем. Лишенный выступов гладкий склон слегка нависал над его головой, и дальнейшее продвижение стало невозможным. Весь похолодев, он прижимался к камню каждым кусочком тела, чувствуя, что остановка означает падение, ибо он удерживался на обрыве единственно лишь переменой точек опоры. Еще несколько мгновений и – конец. Невольно охотник поднял взгляд к равнодушно сиявшему вверху небу и увидел выделявшуюся резким силуэтом рослую фигуру. Охотник его племени выпрямился и взметнул над головой тяжелый валун. Камень полетел вниз. Распластанный на склоне саблезуб не смог уклониться от точно нацеленного прямо в нос удара. Без звука гигантская серая кошка свалилась на тропу. В тот же момент грохнулся и Селезнев. Он упал на спружинившие ноги рядом с оглушенным хищником и без малейшего промедления побежал по тропе назад. Победный многоголосый клич вместе с градом камней обрушился на очнувшегося саблезуба. На этот раз победил человек, вернее, боевое содружество людей…
   Все это Селезнев записал по неоднократно повторявшемуся видению, прибавляя отдельные подробности. Самым частым повторением были образы, связанные с большими камнями. Жившие в скалах люди с незапамятных времен научились управляться с камнями, устраивая свои пещеры, защищая входы и подступы к ним. Сильные мужчины и женщины всем племенем ворочали глыбы, подсовывали рычаги, подкладывали круглые гальки. Один из неизвестных гениев, которому обязано человечество всем своим будущим, придумал передвинуть в степь огромные глыбы, какие не мог бы сместить и сам овернский мастодонт. Тяжкие плиты серого камня, надежно врытые в твердую почву, образовывали крепость, могущую приютить в опасный час нескольких воинов, застигнутых темнотой при возвращении из дальнего похода. Следующую группу камней тащили еще дальше, отодвигая ее на едва видное глазу расстояние, которое хороший бегун мог покрыть, не сбавляя предельной скорости. Медленно, поколение за поколением, возводили люди в степи каменные крепости. Малочисленное племя не могло волочить камни сколько-нибудь далеко. Но продвинутые в степь укрепления давали возможность племени быть сытым, кормить большее число людей. Увеличивающееся количество членов племени позволяло продвигать камни дальше и дальше, в наиболее богатые животными места, к излучине степной реки. И, наконец, там, на холмах, откуда зоркие глаза видели море колеблемых ветром трав, заросли кустарника и редких рощиц деревьев, где обитали огромные скопища зверей, гордо встали кольца заостренных плит с добавочной оградой из вертикально поставленных глыб, перекрытых наверху длинными кусками камня.
   В несокрушимой ограде, через которую не мог перепрыгнуть и самый сильный хищник, несколько охотников могли отразить нападение ста львов, саблезуба или группы леопардов. Здесь было достаточно места, чтобы разделать добычу, отдохнуть после охоты, даже провялить мясо, которое теперь не портилось в далеком пути к пещерам.
   На глазах у людей совершалось чудо, и чудо это делали они сами. Глыбы твердого камня, непосильные даже всемогущим владыкам степи – слонам, поддавались их объединенным усилиям. Это приводило жителей пещер в еще большее возбуждение, боевую ярость. Надсаживаясь и напрягая свои могучие мускулы, люди поддевали глыбы рычагами, быстро сообразив, как надо сливать отдельные рывки и толчки в единую силу. Соединенная с разумом, эта сила действовала, как целый десяток мастодонтов. Глыбы шаг за шагом медленно ползли в степь, становясь там навеки надежным убежищем сильных и предметом робкого поклонения потомков.
   Движение каменных крепостей в степь что-то напоминало Селезневу. Приходя в себя после галлюцинаций, он долго пытался сообразить, что именно, пока не додумался до сравнения. Современные потомки обитателей скал, бесконечно увеличившиеся в числе, знаниях и техническом могуществе, теперь так же сливали свои усилия, чтобы выйти на беспредельные просторы космоса.
   Не глыбы камней волокли они по земле, а поднимали в высоту неба громадные корабли. Скоро металлические убежища-спутники должны окружить Землю на границе космического пространства, чтобы служить опорой в дерзновеннейшем пути к далеким планетам…
   Никогда не сможет забыть Селезнев одно из наиболее ярких и горделивых видений.
   Он находился в круглой каменной изгороди, воздвигнутой на холме недалеко от реки, вместе с группой охотников и молодых женщин, еще не имевших детей, которые также охотились с мужчинами и готовили впрок мясо. Наступила ночь, безлунная, с неисчислимыми огоньками звезд, горевшими вверху, точно глаза неведомых далеких зверей, реявших в бездонной тьме неба, высматривая добычу, над горами и лесами, степью и рекой. А на земле тоже загорелись глаза хищников, круживших около человеческой крепости, вдыхая запах провялившегося мяса и живой плоти людей. Но каменное кольцо было неприступно, мало того, таило смертельную опасность. Люди, неуязвимые под защитой глыб, копьями отражали любую атаку. Дубины и топоры довершали дело, на холодных полах пещер прибавлялась не одна мягкая шкура крупной кошки, такая теплая для маленьких детей.
   В эту ночь вещее чутье человека, еще не разгаданное потомками, потому что они или считали его сверхъестественным и непознаваемым, или попросту отвергали его, не веря в великие способности своего тела, – это чутье предупредило людей о надвигавшейся опасности. Какого рода опасность – никто не мог знать. Тем не менее все собрались около узких проходов, охраняемых сторожевыми. Не нашлось мужчины или женщины, которые решились бы спать и не вперяли бы глаз во тьму ночи, откуда приближалась неведомая опасность.
   Бродившие вокруг звери что-то почуяли и скрылись. Прошло немало времени. Все так же горели яркие звезды и безмолвие ночи не нарушалось даже легким ветром, редко затихавшим на просторах степи.
   Вдруг самый молодой из охотников с силой втянул в себя воздух – сигнал опасности. Он прильнул ухом к вертикальной каменной глыбе, и остальные сделали то же. Через толщу земли и прохладное твердое тело камня передалось отдаленное сотрясение почвы, учащенное и ритмическое, как поступь. Это и в самом деле была поступь большого, очень большого стада слонов. Оно приближалось, направляясь к холму, на котором стоял круг каменных глыб. Если стадо очень велико, то даже на просторах степи оно не сворачивает со своего пути и сметает все на дороге. Животные в дальнем походе не любят идти широким фронтом, а норовят стесниться поближе.
   Костры были притушены, чтобы на всякий случай не вызвать любопытства исполинов. Медленно нарастал тяжелый топот – древние слоны в открытой степи двигались совсем не так бесшумно, как в лесу. Кроме того, вероятно, стадо шло рысью или очень быстрым шагом, переселяясь куда-то в дальние места, – самый худший случай для тех, кто не успел убраться с его пути.
   В шуме приближающегося стада чудился свой ритм. Казалось, что глубоко под землей било несколько огромных барабанов, обладавших способностью волшебно зачаровывать людей и заставлять их совершать радостные движения танца… ту-тум, тум, ту-тум, тум, тум, тум, ту-ту…
   По спинам охотников побежал легкий озноб, вызванный не страхом, а могучим чувством опасности, обещавшим великолепные переживания на грани избегнутой смерти. Обязательно избегнутой, иначе не будет никаких переживаний.