Страница:
– Когда я слушаю вас, мне хочется стать верным телохранителем халифа, – вдруг сказал он.
Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.
– Я ни разу не видел вас в брюках, – сказал Гирин, чтобы переменить тему. – Вы их не носите?
– Обычно нет.
– Почему?
– Они не годятся для моей фигуры, вот и свитер тоже не очень, – девушка покраснела еще больше. – Обязанность хозяйки – приготовить чай, – сказала она свойственным ей полувопросительным, полуутверждающим тоном и вышла.
Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла, совсем рядом с черной боковиной инструмента.
– Иван Родионович, – прошептала она, – еще. Я так люблю эту вещь.
Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила про чайник.
Японская песня «Сказка осенней ночи», только дважды слышанная им по радио, врезалась в память Гирина, как все, что сильно нравилось ему. Прижимая обе педали, он старался извлечь звуки, похожие на звенящие протяжные ноты кото и семисена. Они взлетали печальными сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.
– Мне кажется, что я давно знала и любила это, – задумчиво сказала она. – Может быть, потому, что здесь звучит наша женская печаль.
– Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже сюда подходит.
– Нет, это женская, – уверенно заявила Сима. – Потому что женщины страдают больше. Нет, я не имею в виду обычное рождение детей. Мы психологически более ответственны за жизнь, чем мужчины, и эта ответственность на всю жизнь, она не снимается, а усиливается с любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем…
– Совсем! Вы, оказывается, думаете так же, как и я, а я ведь немало лет…
В комнату вихрем влетела Рита, такая красная от возбуждения, что даже веснушки совершенно исчезли. С мальчишеской улыбкой девушка была так очаровательна, что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив это, смутилась.
– Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!
– Что такое? – встревожилась ее подруга. Рита в нерешительности посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.
– Скажу все! Иван Родионович, он свой, поймет, а с тех пор, как вы… – Рита еще больше покраснела и внезапно выпалила: – Сима, я влюбилась!
– Зачем же трагический тон? Могу только поцеловать тебя и сказать: наконец-то!
– Ой, халиф, все очень скверно! Он иностранец и вообще мне не нравится!
– Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится? Когда это случилось?
– Совсем на днях, и с тех пор я точно под гнетом. Когда мы вместе, стоит ему посмотреть, и я вся во власти его силы. Кажется, прикажи он, и я кошкой подползу и буду тереться о его ноги. Ужасно, так еще у меня не было. И главное, я еще не знаю, полюбила ли, а уже нет радости. Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я готова о всем забыть и боюсь его, боюсь сделать какую-нибудь ошибку, неверный жест, не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно смотрят недобрые глаза и следят, следят!
– Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?
– Не скажу! Голова идет кругом. Вот так! – Рита бешено закружилась перед зеркалом, остановилась, притихла и села на винтовой стул перед пианино.
Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно посмотрел на Симу.
Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается. Рита умолкла, опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только что вызывающе блестящие, навернулись слезы.
– Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?
То, что Сима, не задумываясь, сказала «мы», а не «я», промелькнуло радостью в душе Гирина.
– Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.
– Постой чуточек. Из Анкары? Это из Турции? А что он делает здесь? В научной командировке?
– Да, да! Он приходил к папе. Я познакомилась с ним, была в театре два раза. Потом мы гуляли, потом ездили на машине просто так, по Москве катались, потом он хотел, чтобы я пошла в ресторан, а я не пошла, потом он у нас ужинал.
– И все?
– А что еще?
– Ну, говорил он тебе что-нибудь? Предлагал руку и сердце? Целовались?
– Говорил, ну, что в таких случаях говорится: я ему очень нравлюсь, и русские девушки вообще, а я из них самая лучшая, и что я такая веселая и спортивная, – он так и сказал – спортивная, что счастлив тот путешественник, исследователь, у которого я буду спутницей. И потом он поцеловал меня и… и еще раз… и еще раз…
Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.
– Несколько раз поцеловались, так, – деловито выспрашивала Сима, – и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?
– Французском.
Рита умоляюще посмотрела на подругу и уловила взгляд Гирина, глубокий, сосредоточенный, показавшийся девушке узким лучом напряженной мысли. Она вдруг встрепенулась и повернулась на винтовом стуле к доктору.
– Взгляните на меня еще раз так, – попросила Рита, – мне почему-то становится спокойней.
– Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, – объявил Гирин.
– В чем? – одновременно воскликнули Рита и Сима.
– Не могу пока сказать, иначе могут быть нежелательные последствия. Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом?
Рита кивнула головой:
– Мы должны с ним пойти в Дом дружбы, он обещал показать мне выставку фотографий какого-то своего знакомого.
– Ну, это самое лучшее. Дайте нам знать когда, и мы с Симой «случайно» вас там встретим. Только ему ни слова обо мне не говорите, особенно что я психолог. И старайтесь не смотреть ему в глаза, когда он говорит вам что-либо. Смотрите на его плечо, заставьте себя. Если он будет сердиться, повышать голос – не обращайте внимания.
Вильфрид Дерагази непринужденно сидел в удобном кресле одной из гостиных Дома дружбы. Как отлично воспитанный человек, он позволил себе лишь едва заметно разглядывать своих собеседников, пряча насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.
Рита сидела как на иголках, то заливаясь краской, то бледнея. На Гирина Дерагази почти не обращал внимания, следя сквозь голубой дымок египетской сигареты за Симой, которая с момента условленной встречи целиком захватила его внимание. Сима задавала вопрос за вопросом на своем медленном и слишком мягком английском языке. Гирин, внимательно следивший за всем, заметил, что и Сима, душевно куда более стойкая, чем Рита, постепенно подпадает под влияние притягательной личности археолога.
«Пора!» – решил он, собирая всю свою нервную силу для предстоящего поединка. Он знал уже, с кем имеет дело, но это не облегчало задачи.
– Скажите, уважаемый профессор, – обратился Гирин к Дерагази, выбрав момент, когда археолог ответил Симе на какой-то вопрос и устремил задумчивый взгляд на ее скрещенные в щиколотках ноги, – с каких пор в археологическом институте принято… – тут Гирин сделал нарочитую паузу и, устремив на лепной потолок безразличный взор, закончил: – обучение современным методам внушения? Или это в зависимости от личного дарования?
Сима и Рита, удивленные вопросом Гирина, увидели его поразительный эффект. Дерагази выпрямился в кресле, опустив сигарету и разом утратив свою изящную небрежность. Челюсти профессора сжались, ноздри раздулись, и он весь подался вперед. Гирин не дрогнув встретил его взгляд. Сима похолодела, увидев совсем нового, незнакомого ей человека, властного, приказывающего, почти торжествующего.
– Вы не ответили мне! – требовательно и раздельно сказал он.
– Что, я не понимаю вас? – резко спросил Дерагази.
– Нет, вы все прекрасно понимаете! Зачем вам это? Покорять женщин? Только? – отрывистые английские слова били точно ударами плетки.
– Нет! Нет! Нет! – это было сказано на неизвестном Гирину языке, но тот понял.
– Цель?! – еще более резко спрашивал Гирин. – Говорите!
Дерагази смертельно побледнел. Археолог уставился на Гирина, глубоко и медленно вдыхая воздух через раздутые ноздри. Его противник сидел спокойно, но окаменевшие мышцы шеи и напрягшиеся, точно для подъема тяжести, плечи выражали его усилия.
Сима и Рита как-то всей кожей чувствовали происходившую борьбу. Непривычное оцепенение сковало их, как будто перед ними происходило нечто ужасное. Сима со страхом заметила, как глубоко и сильно избороздился морщинами лоб Гирина. Она чувствовала, что ее друг близок к пределу чего-то, но что это было – Сима не понимала. Ее одолевало дикое желание закричать, и в то же время непонятная сила удерживала ее от этого. Рита закрыла глаза и все ниже опускала голову.
Тихий злобный стон прорвался сквозь стиснутые зубы Дерагази. Краска возвращалась на его лицо, дыхание сделалось незаметным. Бархатистые ресницы опустились, и тело обмякло. Археолог откинулся в кресле, но Гирин остался в прежней, окаменелой позе.
– Цель? – повторил он вопрос. Любезная и вместе с тем жестокая усмешка раздвинула хорошо очерченные губы Дерагази.
– Власть! Отрада власти над человеком… женщиной, которая иначе бы не покорилась. Чувствовать ее гибким стебельком, а себя ветром свободным, могучим. Захотел – и она упала, захотел – и отбросил носком ботинка, захотел – и приползет на животе, целуя руки…
Легкая судорога отвращения тронула щеку Гирина. На одно лишь мгновение. Не отрывая взгляда от Дерагази, он погружал его, точно штык, в обмякшее тело своего противника.
– А еще? Наука – знаю! Женщины – тоже знаю! Но откуда приходит главное в вашем мире – деньги? Откуда? Говорите! Только откровенно! Сядьте удобнее, курите, вы у доверенного, надежного человека.
Вильфрид Дерагази улыбнулся, и прежнее превосходство, казалось, вернулось к нему. Он извлек из очень плоского, полированного, точно зеркало, портсигара новую голубоватую сигарету, на этот раз не предлагая никому из присутствовавших. И стал говорить с той нагловатой откровенностью, свойственной преуспевающим дельцам в кругу своих людей, которых они считают менее способными и удачливыми:
– После войны мир очень изменился. Этого большинство людей еще не поняли. Они не видят, что жизнь закусила удила и понеслась стремительно, как необъезженная лошадь. Потому они еще верят в такие игрушки, как религия, мораль, долг, ждут чудес и тайно поклоняются фетишам любого вида. Чудаки наивно думают, что их государства всерьез позаботятся о них в трудный час, и умирают в бедности и одиночестве…
– Простите, – с подчеркнутой вежливостью перебил Гирин, – не совсем понимаю ваше предисловие.
– Сейчас все станет ясно. Успехи науки показывают, что она становится единственной реальной силой в судьбе человечества. Однако ученые неорганизованны и наивны. Власть находится в руках политиков, берущихся управлять не умея и потому громоздящих пирамиды ошибок и нелепостей. Усложняющаяся жизнь всего мира настойчиво требует прочности всех без исключения звеньев, чего политики достигнуть не могут. В результате ткань общественного устройства постоянно рвется. Люди становятся беззащитными жертвами неумелого и устарелого политического управления. Стремясь обеспечить устойчивость власти, политики организуют последовательную иерархию привилегий, очень похожую на иерархию бандитских шаек, замкнуто сужающих свои круги со все большими привилегиями для олигархической вершины. Образец гитлеровский рейх – типичная тирания политических бандитов, очень прочная, скрутившая весь германский народ стальной сетью террора, пыток и смерти. Но бандиты ударились в большую политику и по невежеству не сумели придумать ничего, кроме военной силы и массовых избиений. Естественно, они погибли скорее, чем могли бы, если бы действовали с умом.
– Не вижу никакой связи с вами в этой декларации, не содержащей ничего нового и типичной для мышления осатанелого индивидуалиста.
– Превосходный термин! Осатанелый индивидуалист! О них-то сейчас и пойдет речь. Что же делать умному человеку, не верящему ни во что, кроме разума, и видящему, что всякая политика устарела, а до научного управления людям дальше, чем до Марса? Раньше попадете на Марс, наверное, вы, русские, но настоящему разумному человеку совершенно наплевать кто… Человек с увеличением населения все больше теряет свою индивидуальную ценность. Все труднее становится ему пробиться наверх через заборы и фильтры последовательной иерархии, в чем бы она ни выражалась. Справедливость существует только на очень узкой тропинке, по которой надлежит идти обычному человеку. Кругом беззаконие, и любой преступник чувствует себя увереннее и сильнее. Вы улавливаете мою мысль?
– Очень хорошо! Продолжайте, пожалуйста.
– Итак, что же делать человеку, у которого достаточно ума и других способностей, чтобы быть наверху, но вынужденному навсегда оставаться под пятой олигархии? Только одно: организоваться и построить свою шайку, без политики, без фетишей, без веры в глупости.
– То есть для того только, чтобы добыть достаточно денег?
– Очень точно! Но добывать деньги, нарушая законы, охраняющие собственность, опасно. Дело часто приходит к провалу, так как технические ошибки неизбежны.
– Как же быть?
– Необходимо, чтобы эти деньги вам платили, – Дерагази резко подчеркнул слово, – за определенные услуги. А услуги могут быть любыми, вплоть до любого преступления. Преступление получается безмотивным, а следовательно, практически неразгадываемым. Да, именно безмотивным. Гангстеры нашего типа не руководствуются политическими мотивами, не выполняют глупых шпионских поручений, которые стоят дорого, а дают в общем ничтожные результаты, и только тупость политиков мешает им это понять. На месте разведывательного управления Америки, которое тратит миллиарды долларов, чтобы вызнать секреты вашей науки и техники, я бы передал эти миллиарды американским ученым и уверен, что получил бы куда больший эффект. Но это не наставление для моего опытного коллеги.
И снова Сима заметила судорогу, пробежавшую по правой щеке Гирина.
– Продолжаю, – как ни в чем не бывало проговорил Дерагази, зажигая новую сигарету. – Сеть гангстерских шаек, тесно связанных между собой, проникает во все прорехи общественной постройки. Кому-то надо убрать мешающего человека? Отлично. Вносится сумма, дается команда – и мимолетный удар по виску, укол щепкой с кураре, а то и просто пинок под проходящий автомобиль и – готово. Сделает это человек, который совершенно не знает, кто, что и как… Надо утащить что-то? Где-то? Пожалуйста! Сделает это не вор, а человек, которого все считают честным. Надо заполучить красотку, ну, кроме разве самых знаменитых звезд, чтобы не поднималось большого скандала, и украдут, обучат нужному поведению в тайном публичном доме за тремя морями и, шелковую, передадут желающему. Все дело в цене! А платят, уверяю вас, крупно, да и в самом деле, что крохоборствовать тем, кто либо получит миллионы, либо имеет их по своему высокому положению. Людей, готовых на все за мало-мальскую сумму в твердой валюте, вы даже не можете себе представить, сколько их в мире, – миллионы. И эти миллионы – громадная сила, если умело и осторожно ее направлять! Итак, организация умных и деятельных людей в шайки есть единственная надежная возможность обеспечить сносное существование в нашем идущем к большому упадку мире. Вы согласны со мной?
Гирин спросил:
– И вы, без сомнения, один из главарей?
– О нет! Я просто хорошо оплачиваемый за способности и знания агент. Иначе я утратил бы возможность научных занятий, а без этого жизнь мне неинтересна, даже с любым уровнем. Пусть уровень будет пониже, но зато больше свободы, не так ли?
– И с каким же поручением вы прибыли сюда?
Дерагази вздрогнул, бледнея, и бросил сигарету. Медленно, словно во сне, он стал выпрямлять спину, наклоняясь вперед.
– Разве вы не знаете, это никогда… никто не может… за вопрос – смерть!
– Нонсенс! – громко сказал, почти закричал Гирин. – Говорите!
Красивое лицо археолога страшно исказилось. В горле у него раздался не то хриплый вздох, не то стон.
– Здесь… пустяки, узнать… достать… камни… рудник… ваш геолог откуда взял… давно…
– Удалось?
– Только камни. Более ничего!
– Зачем камни? Какие?
– Не знаю! Откуда я знаю! Они знают зачем!
– Кто?
– Те, кто платит! Откуда я знаю? – Отчаянный вопль вырвался из груди Дерагази. И вдруг профессор закрыл глаза и мешком упал на пол, потеряв сознание. Сима и Рита испуганно вскочили, беспомощно глядя на Гирина. Тот откинулся на спинку дивана, опустив руки. Через несколько секунд он поднялся, двигаясь, как в замедленном кинофильме, поднял археолога и водворил обратно в кресло. Тот послушно уселся с закрытыми глазами, не реагируя на изменение позы.
– Теперь вы увидите истинное отношение к вам, Рита! Следите за его лицом!
– Ой, не надо, Иван Родионович, страшно!
– Надо, Рита, – мягко и настойчиво сказал доктор, – тогда вы освободитесь, – и он повернулся к Дерагази.
– Вы слышите меня, профессор Дерагази? – с прежней металлической четкостью прозвучал вопрос Гирина.
– Слышу, – ответил археолог, не раскрывая век.
– Вы думаете сейчас о Рите, Рите, симпатичной девушке, бывшей вашей спутницей и гидом по Москве. И даже больше, чем просто спутницей.
Медленно открылись глаза археолога, невидящие, смотрящие куда-то вне людей и предметов. И вдруг Дерагази гнусно подмигнул, оскалив зубы в чувственной гримасе, цыкнул языком и расхохотался нагло и шумно, всхрапывая, точно жеребец.
– Спутница! Ха-ха-ха!.. Я бы эту спутницу… если бы не вынужденная осторожность в вашей опасной стране!
– Молчать! – грозно приказал Гирин. – Довольно. Сейчас вы возьмете свое пальто, сунете в карман портсигар и выйдете отсюда. Из подъезда пойдете налево и проснетесь через десять шагов по тротуару, забыв все, что произошло. Слышите меня, забыв все, что было! Вы здесь не были и ничего не помните!
– Слышу! – покорно отозвался Дерагази. – Я здесь не был и ничего не помню.
– Вставайте! – приказал Гирин. – Насчет Риты и Симы – запомните! – они вас совершенно не интересуют. Никакого интереса, никакого влечения!
– Никакого интереса, никакого влечения, – автоматически повторил Дерагази.
– Идите!
Профессор поднялся, сунул в карман портсигар, перекинул пальто через руку и, не сказав ни слова, вышел. Хлопнула дверь гостиной.
В комнате остался лишь чужой запах резких духов и сладкого табака.
– Теперь, Сима, мне бы чашку вашего чая, – глухо сказал Гирин.
Сима впервые увидела, как нервно вздрагивает эта большая рука, которую она уже знала такой спокойной, твердой.
– Садитесь, все кончилось… навсегда! – устало сказал он. – Вам, конечно, надо объяснение?
– О да, иначе я с ума сойду! – вся дрожа, умоляла Рита.
– Мы придаем слишком мало значения умению внушать. Есть люди, обладающие врожденной способностью, пусть слабой, но тогда они разрабатывают ряд приемов для подчинения себе других. Я знал одну ученую женщину, заведовавшую лабораторией, привлекательную и развратную, которая умело использовала внушение для самых разных целей. Есть мужчины, специализирующиеся на покорении женщин при помощи того же внушения. Обычно используется прием мнимого чтения мыслей, чтобы выбрать наиболее поддающийся внушению объект.
– Как это мнимое чтение делается? – вскочила Рита. – Я спрашиваю потому, что Дерагази показывал нам чтение мыслей на картах.
– Заставлял притронуться к одной из карт и потом угадывал к какой? – спросил Гирин.
– Совершенно верно. Ему завязывали глаза и сажали спиной.
– Но он всегда спрашивал, кто притрагивается? И не всегда получалось?
– Вы как будто присутствовали!
– Так это очень просто. Дерагази внушал, что надо притронуться, скажем, к тузу пик, и потом называл эту карту. Такой же фокус показывается с разноцветными карандашами, с цветами, с чем угодно. Помню, на одном из вечеров Вольфа Мессинга он велел притронуться к одной из клеток картонной шахматной доски, и, когда доброволец из публики притронулся, Мессинг сказал, чтобы перевернули картон. На обороте оказалась цифра шестьдесят четыре – именно той клетки, к которой притронулись. Опыт очень поучительный.
– Неужели так много этих страшных людей?
– Очень одаренные чрезвычайно редки. Но вообще что значит – сильная личность? Человек, умеющий концентрировать свои душевные силы и влиять ими на людей. Даже робкий человек в гневе, в момент подъема психических сил, может заставить других послушаться! Храбрец увлекает за собой трусливых – все явления одного порядка, выраженные то слабее, то резче. Потому и черная магия имеет под собой реальную основу власти сильной личности злого человека, если еще вдобавок обладающего даром гипноза, то и совсем олицетворявшего дьявола в эпохи темноты и суеверия.
Жаль, например, что не изучена личность Распутина. Нельзя допустить, что этот малограмотный человек мог покорить весь царский двор, если он не обладал незаурядной силой внушения. Я имею сведения, что Распутин посещал московскую школу гипнотизеров – была такая в прежние времена.
– Папе можно это все рассказать? – робко спросила Рита.
– Обязательно! И я сам поговорю с ним. Потом. А сейчас всем надо отдохнуть. Мне особенно. Позвольте не провожать вас!
– А чай? – спросила Сима.
– Лучше в другой раз. До свиданья.
Сима и Рита подходили к арбатской станции метро.
– Если бы ты знала, как легко и ясно! – воскликнула Рита. – Я будто проснулась от кошмара. Хочется петь, – и она закружилась, широко раскинув руки. – «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!» – звонко пропела она, запрокидывая назад голову и подражая Эдите Пьехе.
– Опомнись, Рита! – строго сказала сдержанная Сима.
– В том-то и дело, что я опомнилась наконец. Ой, как чудесно! – Рита обняла подругу, пылко целуя ее в обе щеки. – Тебе говорил кто-нибудь про твои бархатистые щечки, ну, прямо как у дитенка? Никто? Так и знала, они дураки лопоухие. Убеждаюсь в этом с каждым днем!
– Да кто они?
– Мужчины, парни, ребята, в общем, малость одичалый пол. Только не пареньки – ненавижу это слово, а оно, как назло, повсюду – в стихах, книгах, газетах. Паренек – это что-то пренебрежительное, снисходительное. Мне так и представляется небольшого роста юноша с глуповатым, ребячьим лицом.
– Согласна! Досадно, что писатели путают нежность и снисходительность. Мне кажется, что я в самую интимную минуту не смогла бы суженого назвать пареньком. Он же должен быть боец и рыцарь, а тут…
У станции метро Рита весело попрощалась с подругой.
– Придешь к нам на той неделе? – вспомнила она уже перед дверями входа.
– Почему это вдруг? – удивилась Сима.
– В субботу Иван Родионович кончает какие-то опыты с нашим гостем, сибирским охотником Селезневым. Его дочь Ирина Селезнева умоляла во что бы то ни стало притащить тебя. И вообще надо тебе, наконец, побывать у меня. Словом, ты придешь, на этот раз не отвертишься, не выйдет. А то смотри, упрошу Ивана Родионовича тебя так вот, как Дерагази!
И Рита проскочила в дверь так стремительно, что пытавшийся влезть вперед нее молодой человек испуганно отшатнулся.
Сима медленно направилась домой пешком, неотступно раздумывая о невероятном, только что происшедшем на ее глазах.
С тех пор как Сима встретилась с Гириным, она стала верить в необычайные возможности людей. Сима стала замечать, прислушиваться к многому, мимо чего прежде проходила. Но сегодняшняя скрытая битва потрясла ее. Сима понимала, что Гирин и Дерагази люди исключительные, обладающие природным даром, усиленным и отточенным сознательным упражнением. Однако сколько их, может быть, самих того не знающих или не умеющих объяснить свое непостижимое влияние на других людей? Деревенские знахари, иногда совершающие внушением реальные исцеления. Сектанты, на удивление всем умеющие опутывать и увлекать даже, казалось бы, трезвых, здравомыслящих людей. Жуликоватые медиумы у спиритов.
Симе припомнилось спокойное, чуть насмешливое лицо Гирина и когда-то сказанная им фраза: «И все же нельзя придавать этому (то есть дару внушения) слишком большое значение в общественной жизни, потому что дар гипноза – редкий. Сознательные или бессознательные, подобные явления не могут быть массовыми. А то тысячи людей немедленно постараются оправдать свою безответственность внушением, которому они якобы подверглись».
Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.
– Я ни разу не видел вас в брюках, – сказал Гирин, чтобы переменить тему. – Вы их не носите?
– Обычно нет.
– Почему?
– Они не годятся для моей фигуры, вот и свитер тоже не очень, – девушка покраснела еще больше. – Обязанность хозяйки – приготовить чай, – сказала она свойственным ей полувопросительным, полуутверждающим тоном и вышла.
Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла, совсем рядом с черной боковиной инструмента.
– Иван Родионович, – прошептала она, – еще. Я так люблю эту вещь.
Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила про чайник.
Японская песня «Сказка осенней ночи», только дважды слышанная им по радио, врезалась в память Гирина, как все, что сильно нравилось ему. Прижимая обе педали, он старался извлечь звуки, похожие на звенящие протяжные ноты кото и семисена. Они взлетали печальными сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.
– Мне кажется, что я давно знала и любила это, – задумчиво сказала она. – Может быть, потому, что здесь звучит наша женская печаль.
– Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже сюда подходит.
– Нет, это женская, – уверенно заявила Сима. – Потому что женщины страдают больше. Нет, я не имею в виду обычное рождение детей. Мы психологически более ответственны за жизнь, чем мужчины, и эта ответственность на всю жизнь, она не снимается, а усиливается с любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем…
– Совсем! Вы, оказывается, думаете так же, как и я, а я ведь немало лет…
В комнату вихрем влетела Рита, такая красная от возбуждения, что даже веснушки совершенно исчезли. С мальчишеской улыбкой девушка была так очаровательна, что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив это, смутилась.
– Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!
– Что такое? – встревожилась ее подруга. Рита в нерешительности посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.
– Скажу все! Иван Родионович, он свой, поймет, а с тех пор, как вы… – Рита еще больше покраснела и внезапно выпалила: – Сима, я влюбилась!
– Зачем же трагический тон? Могу только поцеловать тебя и сказать: наконец-то!
– Ой, халиф, все очень скверно! Он иностранец и вообще мне не нравится!
– Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится? Когда это случилось?
– Совсем на днях, и с тех пор я точно под гнетом. Когда мы вместе, стоит ему посмотреть, и я вся во власти его силы. Кажется, прикажи он, и я кошкой подползу и буду тереться о его ноги. Ужасно, так еще у меня не было. И главное, я еще не знаю, полюбила ли, а уже нет радости. Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я готова о всем забыть и боюсь его, боюсь сделать какую-нибудь ошибку, неверный жест, не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно смотрят недобрые глаза и следят, следят!
– Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?
– Не скажу! Голова идет кругом. Вот так! – Рита бешено закружилась перед зеркалом, остановилась, притихла и села на винтовой стул перед пианино.
Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно посмотрел на Симу.
– Песенка шофера из бразильского кинофильма, – шепнула Сима.
Тянется дорога, дорога, дорога,
Катятся колеса в веселую даль…
Что ж тогда на сердце такая тревога,
Что ж тогда на сердце такая печаль!
Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается. Рита умолкла, опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только что вызывающе блестящие, навернулись слезы.
– Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?
То, что Сима, не задумываясь, сказала «мы», а не «я», промелькнуло радостью в душе Гирина.
– Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.
– Постой чуточек. Из Анкары? Это из Турции? А что он делает здесь? В научной командировке?
– Да, да! Он приходил к папе. Я познакомилась с ним, была в театре два раза. Потом мы гуляли, потом ездили на машине просто так, по Москве катались, потом он хотел, чтобы я пошла в ресторан, а я не пошла, потом он у нас ужинал.
– И все?
– А что еще?
– Ну, говорил он тебе что-нибудь? Предлагал руку и сердце? Целовались?
– Говорил, ну, что в таких случаях говорится: я ему очень нравлюсь, и русские девушки вообще, а я из них самая лучшая, и что я такая веселая и спортивная, – он так и сказал – спортивная, что счастлив тот путешественник, исследователь, у которого я буду спутницей. И потом он поцеловал меня и… и еще раз… и еще раз…
Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.
– Несколько раз поцеловались, так, – деловито выспрашивала Сима, – и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?
– Французском.
Рита умоляюще посмотрела на подругу и уловила взгляд Гирина, глубокий, сосредоточенный, показавшийся девушке узким лучом напряженной мысли. Она вдруг встрепенулась и повернулась на винтовом стуле к доктору.
– Взгляните на меня еще раз так, – попросила Рита, – мне почему-то становится спокойней.
– Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, – объявил Гирин.
– В чем? – одновременно воскликнули Рита и Сима.
– Не могу пока сказать, иначе могут быть нежелательные последствия. Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом?
Рита кивнула головой:
– Мы должны с ним пойти в Дом дружбы, он обещал показать мне выставку фотографий какого-то своего знакомого.
– Ну, это самое лучшее. Дайте нам знать когда, и мы с Симой «случайно» вас там встретим. Только ему ни слова обо мне не говорите, особенно что я психолог. И старайтесь не смотреть ему в глаза, когда он говорит вам что-либо. Смотрите на его плечо, заставьте себя. Если он будет сердиться, повышать голос – не обращайте внимания.
Вильфрид Дерагази непринужденно сидел в удобном кресле одной из гостиных Дома дружбы. Как отлично воспитанный человек, он позволил себе лишь едва заметно разглядывать своих собеседников, пряча насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.
Рита сидела как на иголках, то заливаясь краской, то бледнея. На Гирина Дерагази почти не обращал внимания, следя сквозь голубой дымок египетской сигареты за Симой, которая с момента условленной встречи целиком захватила его внимание. Сима задавала вопрос за вопросом на своем медленном и слишком мягком английском языке. Гирин, внимательно следивший за всем, заметил, что и Сима, душевно куда более стойкая, чем Рита, постепенно подпадает под влияние притягательной личности археолога.
«Пора!» – решил он, собирая всю свою нервную силу для предстоящего поединка. Он знал уже, с кем имеет дело, но это не облегчало задачи.
– Скажите, уважаемый профессор, – обратился Гирин к Дерагази, выбрав момент, когда археолог ответил Симе на какой-то вопрос и устремил задумчивый взгляд на ее скрещенные в щиколотках ноги, – с каких пор в археологическом институте принято… – тут Гирин сделал нарочитую паузу и, устремив на лепной потолок безразличный взор, закончил: – обучение современным методам внушения? Или это в зависимости от личного дарования?
Сима и Рита, удивленные вопросом Гирина, увидели его поразительный эффект. Дерагази выпрямился в кресле, опустив сигарету и разом утратив свою изящную небрежность. Челюсти профессора сжались, ноздри раздулись, и он весь подался вперед. Гирин не дрогнув встретил его взгляд. Сима похолодела, увидев совсем нового, незнакомого ей человека, властного, приказывающего, почти торжествующего.
– Вы не ответили мне! – требовательно и раздельно сказал он.
– Что, я не понимаю вас? – резко спросил Дерагази.
– Нет, вы все прекрасно понимаете! Зачем вам это? Покорять женщин? Только? – отрывистые английские слова били точно ударами плетки.
– Нет! Нет! Нет! – это было сказано на неизвестном Гирину языке, но тот понял.
– Цель?! – еще более резко спрашивал Гирин. – Говорите!
Дерагази смертельно побледнел. Археолог уставился на Гирина, глубоко и медленно вдыхая воздух через раздутые ноздри. Его противник сидел спокойно, но окаменевшие мышцы шеи и напрягшиеся, точно для подъема тяжести, плечи выражали его усилия.
Сима и Рита как-то всей кожей чувствовали происходившую борьбу. Непривычное оцепенение сковало их, как будто перед ними происходило нечто ужасное. Сима со страхом заметила, как глубоко и сильно избороздился морщинами лоб Гирина. Она чувствовала, что ее друг близок к пределу чего-то, но что это было – Сима не понимала. Ее одолевало дикое желание закричать, и в то же время непонятная сила удерживала ее от этого. Рита закрыла глаза и все ниже опускала голову.
Тихий злобный стон прорвался сквозь стиснутые зубы Дерагази. Краска возвращалась на его лицо, дыхание сделалось незаметным. Бархатистые ресницы опустились, и тело обмякло. Археолог откинулся в кресле, но Гирин остался в прежней, окаменелой позе.
– Цель? – повторил он вопрос. Любезная и вместе с тем жестокая усмешка раздвинула хорошо очерченные губы Дерагази.
– Власть! Отрада власти над человеком… женщиной, которая иначе бы не покорилась. Чувствовать ее гибким стебельком, а себя ветром свободным, могучим. Захотел – и она упала, захотел – и отбросил носком ботинка, захотел – и приползет на животе, целуя руки…
Легкая судорога отвращения тронула щеку Гирина. На одно лишь мгновение. Не отрывая взгляда от Дерагази, он погружал его, точно штык, в обмякшее тело своего противника.
– А еще? Наука – знаю! Женщины – тоже знаю! Но откуда приходит главное в вашем мире – деньги? Откуда? Говорите! Только откровенно! Сядьте удобнее, курите, вы у доверенного, надежного человека.
Вильфрид Дерагази улыбнулся, и прежнее превосходство, казалось, вернулось к нему. Он извлек из очень плоского, полированного, точно зеркало, портсигара новую голубоватую сигарету, на этот раз не предлагая никому из присутствовавших. И стал говорить с той нагловатой откровенностью, свойственной преуспевающим дельцам в кругу своих людей, которых они считают менее способными и удачливыми:
– После войны мир очень изменился. Этого большинство людей еще не поняли. Они не видят, что жизнь закусила удила и понеслась стремительно, как необъезженная лошадь. Потому они еще верят в такие игрушки, как религия, мораль, долг, ждут чудес и тайно поклоняются фетишам любого вида. Чудаки наивно думают, что их государства всерьез позаботятся о них в трудный час, и умирают в бедности и одиночестве…
– Простите, – с подчеркнутой вежливостью перебил Гирин, – не совсем понимаю ваше предисловие.
– Сейчас все станет ясно. Успехи науки показывают, что она становится единственной реальной силой в судьбе человечества. Однако ученые неорганизованны и наивны. Власть находится в руках политиков, берущихся управлять не умея и потому громоздящих пирамиды ошибок и нелепостей. Усложняющаяся жизнь всего мира настойчиво требует прочности всех без исключения звеньев, чего политики достигнуть не могут. В результате ткань общественного устройства постоянно рвется. Люди становятся беззащитными жертвами неумелого и устарелого политического управления. Стремясь обеспечить устойчивость власти, политики организуют последовательную иерархию привилегий, очень похожую на иерархию бандитских шаек, замкнуто сужающих свои круги со все большими привилегиями для олигархической вершины. Образец гитлеровский рейх – типичная тирания политических бандитов, очень прочная, скрутившая весь германский народ стальной сетью террора, пыток и смерти. Но бандиты ударились в большую политику и по невежеству не сумели придумать ничего, кроме военной силы и массовых избиений. Естественно, они погибли скорее, чем могли бы, если бы действовали с умом.
– Не вижу никакой связи с вами в этой декларации, не содержащей ничего нового и типичной для мышления осатанелого индивидуалиста.
– Превосходный термин! Осатанелый индивидуалист! О них-то сейчас и пойдет речь. Что же делать умному человеку, не верящему ни во что, кроме разума, и видящему, что всякая политика устарела, а до научного управления людям дальше, чем до Марса? Раньше попадете на Марс, наверное, вы, русские, но настоящему разумному человеку совершенно наплевать кто… Человек с увеличением населения все больше теряет свою индивидуальную ценность. Все труднее становится ему пробиться наверх через заборы и фильтры последовательной иерархии, в чем бы она ни выражалась. Справедливость существует только на очень узкой тропинке, по которой надлежит идти обычному человеку. Кругом беззаконие, и любой преступник чувствует себя увереннее и сильнее. Вы улавливаете мою мысль?
– Очень хорошо! Продолжайте, пожалуйста.
– Итак, что же делать человеку, у которого достаточно ума и других способностей, чтобы быть наверху, но вынужденному навсегда оставаться под пятой олигархии? Только одно: организоваться и построить свою шайку, без политики, без фетишей, без веры в глупости.
– То есть для того только, чтобы добыть достаточно денег?
– Очень точно! Но добывать деньги, нарушая законы, охраняющие собственность, опасно. Дело часто приходит к провалу, так как технические ошибки неизбежны.
– Как же быть?
– Необходимо, чтобы эти деньги вам платили, – Дерагази резко подчеркнул слово, – за определенные услуги. А услуги могут быть любыми, вплоть до любого преступления. Преступление получается безмотивным, а следовательно, практически неразгадываемым. Да, именно безмотивным. Гангстеры нашего типа не руководствуются политическими мотивами, не выполняют глупых шпионских поручений, которые стоят дорого, а дают в общем ничтожные результаты, и только тупость политиков мешает им это понять. На месте разведывательного управления Америки, которое тратит миллиарды долларов, чтобы вызнать секреты вашей науки и техники, я бы передал эти миллиарды американским ученым и уверен, что получил бы куда больший эффект. Но это не наставление для моего опытного коллеги.
И снова Сима заметила судорогу, пробежавшую по правой щеке Гирина.
– Продолжаю, – как ни в чем не бывало проговорил Дерагази, зажигая новую сигарету. – Сеть гангстерских шаек, тесно связанных между собой, проникает во все прорехи общественной постройки. Кому-то надо убрать мешающего человека? Отлично. Вносится сумма, дается команда – и мимолетный удар по виску, укол щепкой с кураре, а то и просто пинок под проходящий автомобиль и – готово. Сделает это человек, который совершенно не знает, кто, что и как… Надо утащить что-то? Где-то? Пожалуйста! Сделает это не вор, а человек, которого все считают честным. Надо заполучить красотку, ну, кроме разве самых знаменитых звезд, чтобы не поднималось большого скандала, и украдут, обучат нужному поведению в тайном публичном доме за тремя морями и, шелковую, передадут желающему. Все дело в цене! А платят, уверяю вас, крупно, да и в самом деле, что крохоборствовать тем, кто либо получит миллионы, либо имеет их по своему высокому положению. Людей, готовых на все за мало-мальскую сумму в твердой валюте, вы даже не можете себе представить, сколько их в мире, – миллионы. И эти миллионы – громадная сила, если умело и осторожно ее направлять! Итак, организация умных и деятельных людей в шайки есть единственная надежная возможность обеспечить сносное существование в нашем идущем к большому упадку мире. Вы согласны со мной?
Гирин спросил:
– И вы, без сомнения, один из главарей?
– О нет! Я просто хорошо оплачиваемый за способности и знания агент. Иначе я утратил бы возможность научных занятий, а без этого жизнь мне неинтересна, даже с любым уровнем. Пусть уровень будет пониже, но зато больше свободы, не так ли?
– И с каким же поручением вы прибыли сюда?
Дерагази вздрогнул, бледнея, и бросил сигарету. Медленно, словно во сне, он стал выпрямлять спину, наклоняясь вперед.
– Разве вы не знаете, это никогда… никто не может… за вопрос – смерть!
– Нонсенс! – громко сказал, почти закричал Гирин. – Говорите!
Красивое лицо археолога страшно исказилось. В горле у него раздался не то хриплый вздох, не то стон.
– Здесь… пустяки, узнать… достать… камни… рудник… ваш геолог откуда взял… давно…
– Удалось?
– Только камни. Более ничего!
– Зачем камни? Какие?
– Не знаю! Откуда я знаю! Они знают зачем!
– Кто?
– Те, кто платит! Откуда я знаю? – Отчаянный вопль вырвался из груди Дерагази. И вдруг профессор закрыл глаза и мешком упал на пол, потеряв сознание. Сима и Рита испуганно вскочили, беспомощно глядя на Гирина. Тот откинулся на спинку дивана, опустив руки. Через несколько секунд он поднялся, двигаясь, как в замедленном кинофильме, поднял археолога и водворил обратно в кресло. Тот послушно уселся с закрытыми глазами, не реагируя на изменение позы.
– Теперь вы увидите истинное отношение к вам, Рита! Следите за его лицом!
– Ой, не надо, Иван Родионович, страшно!
– Надо, Рита, – мягко и настойчиво сказал доктор, – тогда вы освободитесь, – и он повернулся к Дерагази.
– Вы слышите меня, профессор Дерагази? – с прежней металлической четкостью прозвучал вопрос Гирина.
– Слышу, – ответил археолог, не раскрывая век.
– Вы думаете сейчас о Рите, Рите, симпатичной девушке, бывшей вашей спутницей и гидом по Москве. И даже больше, чем просто спутницей.
Медленно открылись глаза археолога, невидящие, смотрящие куда-то вне людей и предметов. И вдруг Дерагази гнусно подмигнул, оскалив зубы в чувственной гримасе, цыкнул языком и расхохотался нагло и шумно, всхрапывая, точно жеребец.
– Спутница! Ха-ха-ха!.. Я бы эту спутницу… если бы не вынужденная осторожность в вашей опасной стране!
– Молчать! – грозно приказал Гирин. – Довольно. Сейчас вы возьмете свое пальто, сунете в карман портсигар и выйдете отсюда. Из подъезда пойдете налево и проснетесь через десять шагов по тротуару, забыв все, что произошло. Слышите меня, забыв все, что было! Вы здесь не были и ничего не помните!
– Слышу! – покорно отозвался Дерагази. – Я здесь не был и ничего не помню.
– Вставайте! – приказал Гирин. – Насчет Риты и Симы – запомните! – они вас совершенно не интересуют. Никакого интереса, никакого влечения!
– Никакого интереса, никакого влечения, – автоматически повторил Дерагази.
– Идите!
Профессор поднялся, сунул в карман портсигар, перекинул пальто через руку и, не сказав ни слова, вышел. Хлопнула дверь гостиной.
В комнате остался лишь чужой запах резких духов и сладкого табака.
– Теперь, Сима, мне бы чашку вашего чая, – глухо сказал Гирин.
Сима впервые увидела, как нервно вздрагивает эта большая рука, которую она уже знала такой спокойной, твердой.
– Садитесь, все кончилось… навсегда! – устало сказал он. – Вам, конечно, надо объяснение?
– О да, иначе я с ума сойду! – вся дрожа, умоляла Рита.
– Мы придаем слишком мало значения умению внушать. Есть люди, обладающие врожденной способностью, пусть слабой, но тогда они разрабатывают ряд приемов для подчинения себе других. Я знал одну ученую женщину, заведовавшую лабораторией, привлекательную и развратную, которая умело использовала внушение для самых разных целей. Есть мужчины, специализирующиеся на покорении женщин при помощи того же внушения. Обычно используется прием мнимого чтения мыслей, чтобы выбрать наиболее поддающийся внушению объект.
– Как это мнимое чтение делается? – вскочила Рита. – Я спрашиваю потому, что Дерагази показывал нам чтение мыслей на картах.
– Заставлял притронуться к одной из карт и потом угадывал к какой? – спросил Гирин.
– Совершенно верно. Ему завязывали глаза и сажали спиной.
– Но он всегда спрашивал, кто притрагивается? И не всегда получалось?
– Вы как будто присутствовали!
– Так это очень просто. Дерагази внушал, что надо притронуться, скажем, к тузу пик, и потом называл эту карту. Такой же фокус показывается с разноцветными карандашами, с цветами, с чем угодно. Помню, на одном из вечеров Вольфа Мессинга он велел притронуться к одной из клеток картонной шахматной доски, и, когда доброволец из публики притронулся, Мессинг сказал, чтобы перевернули картон. На обороте оказалась цифра шестьдесят четыре – именно той клетки, к которой притронулись. Опыт очень поучительный.
– Неужели так много этих страшных людей?
– Очень одаренные чрезвычайно редки. Но вообще что значит – сильная личность? Человек, умеющий концентрировать свои душевные силы и влиять ими на людей. Даже робкий человек в гневе, в момент подъема психических сил, может заставить других послушаться! Храбрец увлекает за собой трусливых – все явления одного порядка, выраженные то слабее, то резче. Потому и черная магия имеет под собой реальную основу власти сильной личности злого человека, если еще вдобавок обладающего даром гипноза, то и совсем олицетворявшего дьявола в эпохи темноты и суеверия.
Жаль, например, что не изучена личность Распутина. Нельзя допустить, что этот малограмотный человек мог покорить весь царский двор, если он не обладал незаурядной силой внушения. Я имею сведения, что Распутин посещал московскую школу гипнотизеров – была такая в прежние времена.
– Папе можно это все рассказать? – робко спросила Рита.
– Обязательно! И я сам поговорю с ним. Потом. А сейчас всем надо отдохнуть. Мне особенно. Позвольте не провожать вас!
– А чай? – спросила Сима.
– Лучше в другой раз. До свиданья.
Сима и Рита подходили к арбатской станции метро.
– Если бы ты знала, как легко и ясно! – воскликнула Рита. – Я будто проснулась от кошмара. Хочется петь, – и она закружилась, широко раскинув руки. – «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!» – звонко пропела она, запрокидывая назад голову и подражая Эдите Пьехе.
– Опомнись, Рита! – строго сказала сдержанная Сима.
– В том-то и дело, что я опомнилась наконец. Ой, как чудесно! – Рита обняла подругу, пылко целуя ее в обе щеки. – Тебе говорил кто-нибудь про твои бархатистые щечки, ну, прямо как у дитенка? Никто? Так и знала, они дураки лопоухие. Убеждаюсь в этом с каждым днем!
– Да кто они?
– Мужчины, парни, ребята, в общем, малость одичалый пол. Только не пареньки – ненавижу это слово, а оно, как назло, повсюду – в стихах, книгах, газетах. Паренек – это что-то пренебрежительное, снисходительное. Мне так и представляется небольшого роста юноша с глуповатым, ребячьим лицом.
– Согласна! Досадно, что писатели путают нежность и снисходительность. Мне кажется, что я в самую интимную минуту не смогла бы суженого назвать пареньком. Он же должен быть боец и рыцарь, а тут…
У станции метро Рита весело попрощалась с подругой.
– Придешь к нам на той неделе? – вспомнила она уже перед дверями входа.
– Почему это вдруг? – удивилась Сима.
– В субботу Иван Родионович кончает какие-то опыты с нашим гостем, сибирским охотником Селезневым. Его дочь Ирина Селезнева умоляла во что бы то ни стало притащить тебя. И вообще надо тебе, наконец, побывать у меня. Словом, ты придешь, на этот раз не отвертишься, не выйдет. А то смотри, упрошу Ивана Родионовича тебя так вот, как Дерагази!
И Рита проскочила в дверь так стремительно, что пытавшийся влезть вперед нее молодой человек испуганно отшатнулся.
Сима медленно направилась домой пешком, неотступно раздумывая о невероятном, только что происшедшем на ее глазах.
С тех пор как Сима встретилась с Гириным, она стала верить в необычайные возможности людей. Сима стала замечать, прислушиваться к многому, мимо чего прежде проходила. Но сегодняшняя скрытая битва потрясла ее. Сима понимала, что Гирин и Дерагази люди исключительные, обладающие природным даром, усиленным и отточенным сознательным упражнением. Однако сколько их, может быть, самих того не знающих или не умеющих объяснить свое непостижимое влияние на других людей? Деревенские знахари, иногда совершающие внушением реальные исцеления. Сектанты, на удивление всем умеющие опутывать и увлекать даже, казалось бы, трезвых, здравомыслящих людей. Жуликоватые медиумы у спиритов.
Симе припомнилось спокойное, чуть насмешливое лицо Гирина и когда-то сказанная им фраза: «И все же нельзя придавать этому (то есть дару внушения) слишком большое значение в общественной жизни, потому что дар гипноза – редкий. Сознательные или бессознательные, подобные явления не могут быть массовыми. А то тысячи людей немедленно постараются оправдать свою безответственность внушением, которому они якобы подверглись».