Еловенко Вадим. Мы – силы

Часть восьмая

1

   Ромка и Ринат обнялись. Казалось, они не виделись сотню лет. Молодые люди, не обращая ни на кого внимания, сели рядом с костром, подвинув греющихся и просыхающих после недавнего ливня бойцов охранения.
   – Рассказывай! – потребовал Ринат.
   – Здесь не буду. Дело такое… личное, – сказал Ромка, протягивая руки к огню.
   – Прошлое твое личное дело кончилось гибелью Артура, – хмыкнул Ринат.
   – А это может твоей и моей гибелью закончиться, – сказал Ромка, спокойно пожимая плечами.
   Присвистнув, Ринат сказал:
   – Ну, ни хрена ж себе. О'кей. На позиции поедем – поболтаем. Или давай тогда ко мне после штабного заседания подгребай, потрещим.
   Кивнув, Ромка сказал:
   – Хорошо. Я не один, я со… своей загляну. Ничего?
   – Ты бы ее меньше из машины выпускал. Народ-то нервничает. Да и она присмотрит себе другого, что делать будешь? – засмеялся Ринат.
   Горько усмехнувшись, Роман ответил:
   – Ничего страшного. Договорились?
   – Ага. Жду на совещании, – сказал Ринат и пошел в сторону расположения своего батальона.
   В половине шестого в штаб начал стекаться народ. Общее собрание было делом нудным и шумным. Были все ротные, все командиры отдельных подразделений и разведки. Начальник госпиталя был тут же. Хорошо хоть взводных не притащили.
   Открывший собрание Ринат начал излагать всем известные и неприятные факты.
   – С северной стороны установлены станковые пулеметы, – показывал на карте Ринат. – Железнодорожная ветка, что там проходит, да и общее оголенное положение не позволяют там начинать операцию. Разве что нашим монстром их там попугать. Но над одним танком они будут так ржать, что мы тут услышим. С юга, надо признать, они окопались на славу. Проходящую тут дорогу окружную превратили в неприступный вал. С запада есть шансы под прикрытием леса, который подступает к самому городу, подвести наши части и после артиллерийской подготовки начать штурм.
   Он замолчал, сам посмотрев внимательно на карту, и сказал решительно то, что должен был сказать:
   – Направление с востока ОЧЕНЬ сильно укреплено. Мы, надо признать, потеряли время. Мне плевать, почему рота снайперов, три роты пехоты и техника так долго шли. Виновных пусть ищет Улем и, соответственно, их наказывает. Факт остается фактом. Сейчас против нас хорошо подготовленная оборона. Более того, количество штыков, выставленных против нас, превышает количество наших бойцов в ТРИ раза.
   Многим все это было и так известно. Старая аксиома, что при штурме желательно иметь трехкратное превосходство в численности, теперь давила на всех без исключения. Они не только не превышали в три раза осажденных, но и уступали им в несколько раз.
   – Я уже совещался с каждым ротным отдельно и могу только резюмировать ваши мысли. Вы все считаете грядущий штурм безумием. Я же считаю, что мы не только победим, но и победим почти без потерь. Начальник штаба, изложите мои наброски и ваши мысли по этому поводу.
   Вставший начальник штаба принял из рук Рината указку и сказал:
   – Основное, на чем строится наша, я могу так сказать, наша? – Увидев кивок Рината, он продолжил: – …наша тактика, это на откровенном нарушении приказа Улема взять город в недельный срок после подхода усиления.
   Его не перебивали ненужными и нелепыми возгласами, как так можно нарушать приказы… Начальник штаба методично стал рассказывать, к каким решениям пришли в штабе.
   – Прежде всего мы хотим окончательно блокировать город. Чтобы даже ночью их поисковые отряды не могли проникать за линию наших позиций и таскать осажденным продовольствие. Наше основное преимущество в том, что их там слишком много. Двадцать тысяч и очень скудные запасы продовольствия. Да, мы предлагаем банальную блокаду. В настоящее время мы не наблюдаем попыток центральной власти заняться нашим отрезанным от Большой земли районом, и значит, у нас есть время на такую роскошь. Нам в плюс то, что в тылу врага действует организованная банда во главе с неким Кондратом. На днях их связной вышел на нас и предложил свою помощь. У них около сотни штыков. Может прихвастнул, конечно, но мы их принимаем в расчет и намерены использовать для устранения командиров ополчения. Ориентировочный срок блокады – месяц.
   Все тяжело вздохнули, понимая, что это огромный срок для них. За это время и ополченцы противника могут получить необходимые для боя навыки, и осажденные просто численным преимуществом могут прорвать осаду.
   – По окончании этого срока начнем операцию по захвату, – сказал начальник штаба и вернул указку вставшему Ринату.
   – Во время блокады, – начал он, рассматривая лица окружающих, – основной упор будет делаться на снайперов и артиллерию. Скоро от Кондрата мы получим сведения о расположении продовольственных складов и с их человеком переправим наших разведчиков в город. Они смогут координировать работу артиллерии на месте. Рота снайперов займет основные участки и при поддержке свежих батальонов закроет город. Наши люди пока будут отдыхать. Они и так тут навоевались, пока вы там прогулочным шагом ползли. Вертолет тоже будем использовать для координации огня и для разрушения зданий управления. Ну и деморализации противника, конечно. Сейчас начальник штаба вас ознакомит с планами по блокаде, а я и командир снайперов поедем на позиции, так сказать, осмотреть… Приступайте…
   Роман и Ринат вышли из палатки штаба и направились к уазику. Забравшись в него, они невольно поморщились от сильного запаха бензина в салоне. Приказав водителю ехать на позиции, Ринат обратился к сидевшему сзади Ромке:
   – Я про северное направление говорил, но там, если честно, безнадега. Заминировали все что можно. Растяжки на каждом дереве и кусте… Там не реально. Мы в жизни там не разминируем. – Видя, что Роман слушает как-то отрешенно, Ринат повысил голос и сказал: – Э-ге-гей! Слушаем, что тебе командир говорит. Спускайся на землю.
   – Да я слушаю, – опомнился Ромка, поглядев в окно на проползающие мимо палатки госпиталя. Много было раненых. За две недели, что он вел своих на поддержку Рината, тот каждый день терял ранеными и убитыми. Но если вы подумаете, что Ромка раскаивался в своем промедлении, то вы ошибетесь.
   – В общем, из реальных направлений только южное. И только утренний штурм, – сказал Ринат, убедившись, что Роман его слушает.
   – До него еще долго… – резонно заметил Роман.
   – Да, но ты на досуге по позициям своих тоже пройдись, может, что высмотришь незамыленным глазом, что я тут за две недели пропустил.
   – А где твой наставник? – рассеянно спросил Роман.
   – А, – отмахнулся Ринат зло. – Он больше пьет теперь, чем дельных мыслей подкидывает. Он все говорил, что мы упускаем время из-за вашей задержки и что надо прорываться в город, пока все направления не заблокированы нам. И уже в городе сидеть ждать подкрепление.
   – В принципе, верно, – заметил Роман.
   – Думай, что говоришь, – сказал Ринат. – Мы бы две недели без еды там не высидели. А заблокировали бы нас сразу, как вошли в город. Если бы ты торопился, то может быть… а так…
   – Я не мог быстрее. И так колонна растянута была на два километра. Половина пешим строем шла.
   – Могли, – зло сказал Ринат. – Могли, если бы захотели. Могли перебрасывать партиями.
   – Разделить отряд, идущий по неизвестной территории? – притворно удивился Роман.
   Ринат только отмахнулся и не разговаривал до самого подъезда к первым постам.
   Выйдя из машины, они прошли с полкилометра по мелколесью и вышли к опушке, за которой уже был виден недалекий город. Его серые пятиэтажки с выбитыми окнами смотрелись пугающе на фоне жуткого почти черного неба.
   – Вон, смотри, – указав на них рукой, сказал Ринат. – Это теперь твоя головная боль. Там у них и наблюдательные пункты, и снайпера их сидят. Не много, но есть. Во-о-он, пулеметное гнездо видишь. Не поверишь… мы личный состав этой точки уже раз восемь сменили минометами и снайперами. Все равно, как тараканы, его занимают, укрепляют и сидят там. Место уж больно им удобное. Две сотни градусов обстрела. Что скажешь?
   – Ничего не скажу. Надо вышибать. Каждый раз. Пока они там, нам не высунуться. – Роман оглядел и другие позиции противника. – Ну на хрена им сдался городок Ханина? – недоумевал он.
   – Крепкие ребята, если честно, – пришлось признать Ринату. – Ополченцы… и женщины, и мужчины. Поймали нескольких, так пришлось долго повозиться, прежде чем разговорили.
   – Много интересного сказали? – спросил Роман.
   – Ерунда. Это и так все знали…
   О дальнейшей судьбе допрашиваемых Роман спрашивать не стал. Он помнил, как он сам поступал. Вообще он замечал в себе появившееся органическое неприятие жестокости, даже вынужденной. Он удивлялся себе и винил во всем Юльку. Они хоть и жили с ней в одной палатке, больше ни разу не спали вместе. Роман все больше тяготился расставанием с ней. Словно она еще вот тут ходит, но ее уже нет. Она уже там… на свободе со своим… Видел он его. Дохляк дохляком. Ни ума, ни фантазии. На своего отца, в каком-то смысле гения хирургии, никак не похож. И оттого что не находил он в парне ничего примечательного, становилось Роману все больнее и больнее. Подумав однажды, что парень, наверное, семи пядей во лбу, он не поленился и, ничем не выдавая ни себя, ни его, поговорил с ним о пустяках. Об истории, о науках… увидев, что перед ним пустышка, он прекратил попытки понять этого парня. Он только однажды спросил у нее…
   – Он просто тебя боится… – призналась она. – А так. Он очень умный. Он добрый. Он такой…
   Спохватившись, она отвернулась от него, и Роман пожалел, что спросил. Она не притворялась. Ей и правда было тяжело от происходящего. Знала бы она, как ему было тяжело…
   – Мля. Ты о чем опять думаешь? – взорвался Ринат.
   Сев на землю, Ромка признался другу, что прослушал его.
   – Ты заболел? – недоумевал Ринат. – Давай в госпиталь тогда. Там тебя поставят на ноги. А командование ротой наставнику сдай своему.
   Покивав, Роман однако отказался.
   Севший рядом с ним Ринат спросил:
   – Рассказывай, в чем дело? Никого вокруг. Давай…
   Поглядев на друга, Роман мотнул головой и сказал:
   – Не сейчас. Вечером придем к тебе, тогда…
   Нет, Ринат не догадывался, но что-то на его лице отобразилось, и Роман поспешил сказать:
   – Мне просто надо еще самому все продумать, и тогда вечером поговорим. О'кей?
   Пожав плечами, Ринат сказал, что «о'кей», но только если Ромка теперь будет слушать его.
   Роман сделал над собой усилие и скоро уже впитывал всю добытую людьми Рината информацию.

2

   Алена прижалась к Тиму в красноватом сумраке и сказала:
   – Мы правильно сделали, что ушли.
   – Да, – согласился мальчик, разглядывая книжный шкаф в кабинете особняка.
   Они сидели в одном кресле возле камина, который разжег Тимур, и грелись, спасаясь от вездесущей сырости.
   – Только ты зря стрелял по тому мужчине. И одного ты там ранил… А может, и убил. Я так напугалась тогда.
   Кивнув, Тим признавал, что, может, и зря это сделал, но он нисколько не раскаивался.
   – Они бы нас обратно отвели, – уверенно сказал он.
   – Мы бы сбежали.
   – Я не мог бежать долго… мне, кажется, ребро сломали те… Знаешь, как тогда болело жутко?
   – А сейчас? – спросила девочка участливо.
   – Давно уже прошло, – сказал он.
   Выбравшись из кресла, он прошел к шкафу и достал книжку, которую присмотрел. Вернувшись с ней в кресло, он раскрыл ее и прочитал:
   – «Пролетая над гнездом кукушки». Название знакомое, – сказал он.
   – Я фильм смотрела. Давно. Ничего не поняла в нем, – сказал девочка, рассматривая книгу в руках Тимура.
   – А про что там? – спросил он, пролистывая книгу.
   – Про сумасшедших.
   – Э, нет, – уверенно сказал Тимур, откидывая книгу на недалекий диван. – Про это я читать не хочу.
   – А про что хочешь? – спросила девочка, глядя на огонь в камине.
   – Не знаю. Про что-нибудь доброе. Сказки какие-нибудь… наверное… не знаю, – сказал он и прижал девочку к своему плечу.
   Она посмотрела на него и вдруг попросила:
   – Тим, поцелуй меня.
   – Зачем? – спросил он удивленно.
   – Я так хочу, – сказала девочка.
   – Я не умею, – признался парень, и она увидела, что он слегка покраснел.
   – Я тоже, – сказала она и отвернулась к огню.
   Посидев минут пять, они снова тихо заговорили. За окном хлестал дождь. В комнате было тепло и уютно. Мысли о потерянных родственниках все реже возвращались к ним. Детская психика имеет много предохранителей. Иногда девочке казалось, что они так и жили всю жизнь с Тимом. Иногда мальчик думал о том, что его прямая обязанность – навсегда заботиться о ней. Детям, кажется, никто не был нужен в этом мире.

3

   Рухлов, хромая, вошел к Ханину и сообщил:
   – Только что наши сообщили… этим… пополнение подошло. Тысяча или чуть меньше бойцов. Точно неизвестно.
   – Час от часу не легче, – сказал Ханин, поднимаясь, и, тоже хромая, прошелся возле своей кровати.
   – Ты хоть поспал? – спросил Рухлов.
   – Немного, – признался Ханин и посмотрел на друга. – Как там Алина?
   – Плохо. Не спит толком, как и ты. В госпитале с утра до… утра. Прибегает на пару часов поспать и меня увидеть. Иногда не прибегает.
   – Запри ее дома, – порекомендовал Ханин.
   – Скорее она меня дома запрет, – признался Антон, чуть улыбнувшись.
   – Что с потопом? Восстановили?
   – Не можем ничего сделать. Отрубили воду просто. Теперь водопровод только в двух кварталах остался.
   – Хорошо поработали уроды, – зло процедил Ханин.
   – Это не те… это кто-то из наших, – сказал Рухлов.
   – Я понимаю, – кивнул Ханин и спросил: – Кто, хоть есть догадки?
   – Леха говорит, что это Кондрат со своей кодлой.
   – Он что, не может их выловить никак? – удивился Ханин.
   – Нет. Говорит, мы упустили момент. Теперь они в глубоком подполье, – сказал Рухлов.
   – Вот уроды. Весь город оборону держит. Людям есть нечего, а они еще и гадят где могут.
   Антону было нечего на это сказать.
   Без обстрелов города не обходилось ни дня. И без внутренних диверсий и саботажа. Раненые поступали в госпиталь Алины если не потоком, то вполне постоянным, непересыхающим ручейком. И самое страшное для всех – это были раненые дети. Лекарств и медиков не хватало.
   Скончавшихся от ранений хоронили в парке прямо рядом с госпиталем. Было страшно читать на досках над могилами годы жизни. Дошло до того, что облегченно вздыхали, что очередная могила оказывалась могилой старика, а не ребенка или молодых парней и девушек.
   Встряхнув голову и прогнав из нее дремоту, нападавшую даже на стоящего Рухлова, тот сказал:
   – Тут Алина просит дать ей возможность вывести из города детей.
   – Куда и как? – спросил Ханин.
   – К большой воде. По маршруту Серова.
   – Они не пройдут. Мы не знаем до сих пор, прошел ли Серов. Да и эти уроды окружили полностью же.
   – Она просит дать ей возможность договориться с боевиками, – сказал Рухлов без особой надежды.
   – Мы же уже связывались по этому поводу. Этот их Ринат четко сказал: или – или. Или полная капитуляция. Или все сидят в городе. Мол, так мы быстрее одумаемся, когда начнут дети от голода умирать.
   – Мы просили за женщин, детей и стариков. Сейчас она будет просить выпустить только детей.
   – Пусть делает, что хочет, – сказал Ханин. – Но я не верю им. Ни одному слову не верю. Верил бы… сдался бы к чертям. И не только я не верю. Никто не верит, после того что они творили.
   – У нас нет выбора, – заметил Антон.
   – Есть, – сказал Ханин. – Есть возможность пойти на прорыв. И уже прорвавшимися пойти до большой воды и попробовать ее пересечь.
   – Прорвутся только крепкие и молодые, – сказал убежденно Рухлов. – Старики и женщины… дети… они не пройдут.
   – А так погибнут все. От голода, – сказал жестко Ханин.
   Потерев отросшую щетину, Рухлов сказал:
   – Я знаю. Давай сегодня попробуем план этот проработать. С учетом выводить только детей.
   Договорившись, что они встретятся в штабе обороны города через час, Рухлов и Ханин расстались.
   До штаба Рухлов доковылял сам, проигнорировав предложение водителя Ханина подвезти его. Притулившись на стуле у стенки, он закрыл глаза и попытался отрешиться от шума в комнате. Его раздражали постоянные переговоры по рации и споры собравшихся, но не кричать же им, чтобы заткнулись, и не искать же другого места для отдыха. Мало ли что случится.
   Раненная осколком минометного снаряда нога тоже болела и ныла, не давая окончательно расслабиться. Но даже эти все препятствия не помешали усталому мозгу провалиться в сон.
   Проснулся Антон, когда в штабе уже вовсю шло совещание. Ханин спокойно слушал высказывания людей и сам старался их не перебивать. Только уточнял, что имел в виду тот или иной докладчик.
   Антон встал, выругавшись досадливо, что его не разбудили, и подсел к Ханину за стол. Слушая, он постепенно вникал в предлагаемые идеи.
   Постепенно все начали понимать, что вообще прорыв их силами вполне реален. На карте стали набрасывать будущий план.
   – Ну, а кто останется сдерживать вот это направление? – спросил один из штабистов.
   Все замолчали, поглядывая на «гибельное» направление вдоль наметившейся линии выхода из города.
   Стали высказывать совсем бредовые идеи, что можно атаковать противника, чтобы сдерживающие основной удар смогли уйти вслед за колоннами беженцев.
   – Глупости, – сказал Ханин.
   Все посмотрели на него, до этого долго молчавшего. И ему пришлось пояснить:
   – Глупости. Никто не должен контратаковать, чтобы оставшиеся смогли выбраться. Мы же не атакуем противника, отрезавшего нас от Крепости. И Артем Наумович не атакует, чтобы с нами соединиться.
   – У них другая ситуация. У них провианта хватит на все время осады. И у них нет детей там, – сказал один из присутствующих. – У них только те, кто может держать оборону.
   – Да. А у нас дети… – как-то слишком устало сказал Ханин. – И мы должны их вывести. А значит, охранение колонны и тем более отряд прорыва не будет поворачивать назад. Он пойдет впереди до конца.
   – Но те, кто останется, обречены, – сказал штабист то, что все и так понимали. – Не от пуль этих уродов, так от голода.
   – А если никто не останется… обречена вся колонна, – сказал Ханин. – И если колонна останется без охранения, она опять-таки обречена. Это сейчас мы как в западне, нас удобно расстреливать, если мы высунемся. А там… на просторе они десять раз подумают, прежде чем преследовать, нарываясь на автоматы. Там есть простор для маневра. Там есть шанс уйти…
   – Обоз со стариками, детьми и женщинами? – удивились в комнате. – О каком маневре вы говорите?
   – Охранение будет к ним как привязанное, раз вы не хотите его повернуть, чтобы дать оставшимся отойти, – сказал докладчик.
   – Значит, обоз должен стать маневренным, – заявил Ханин негромко и жестко. – Значит, отдадим все машины.
   – Мы не можем отдать машины. По крайней мере, все, – напомнил Рухлов. – Мы на них с участка на участок бойцов перекидываем. Боезапас. У нас не хватает сил равномерно периметр удерживать.
   Ханин поднялся и сказал:
   – Тогда думайте. Либо мы отдаем машины и маневренная колонна отрывается от преследования и идет к большой воде, либо никто никуда не идет. Потому что выставить из города пешком население – это отдать их на радость пулеметчикам и группам преследования. Все останемся. Ну и тогда как следствие… все помрем с голоду.
   Все замолкли, переваривая услышанное. А Ханин, прихрамывая, вышел из кабинета и направился к выходу.
   К полуночи план был готов, и Ханина вновь вызвали в штаб. Он приехал чуть посвежевший и, по-видимому, поспавший. Рухлов, позавидовав ему, рассказал в подробностях план. Пусть жесткий. Пусть неприемлемый в обычных условиях, но план, который мог дать шанс ушедшим из города не стать мишенью для бандитов.
   Выслушав Антона, Ханин хмуро спросил:
   – Я правильно понял, что ты предлагаешь пустить их в город? Выкинуть белый флаг?
   – Да.
   – И только пустив их, обнаружить себя и сковывать их основные части, пока колонны не будут достаточно далеко.
   – Да, – кивнул, устало морща лоб, Рухлов.
   – Это смерть всем, кто остался. Без шансов… даже малейших, – сказал Ханин.
   – Ну почему, – смутился Рухлов. – Они могут по окончании боезапаса скрыться в подвалах и на чердаках. Запереться в квартирах. Не будут же бандиты все квартиры проверять. И потом, они могут представиться мирными жителями, кто не ушел по каким-либо причинам.
   – Ты сам веришь, что они выживут? – спросил удивленно Ханин.
   Антон посмотрел на него и сказал:
   – Не знаю. Я лично останусь. Я везучий. Может, и тут пронесет. Да и с моей ногой как-то сильно не побегаешь.
   – А где ты найдешь еще пятьсот камикадзе, которые вам нужны?
   Один из командиров ополчения поднялся и сказал:
   – Мои останутся точно. У меня две сотни ребят. Оружия и патронов бы только побольше.
   – Это ты говоришь или это они такие храбрые? После того как вы такое провернете, по вам не только из минометов долбить начнут. Опять отравляющие газы зашлют, – зло сказал Ханин. – Просто чтобы отомстить.
   – Поверьте… когда я скажу, что мы нужны, чтобы остальные могли уйти, они останутся. Останутся все. И не только мои.
   Тяжело поднявшись, Ханин спросил:
   – А стариками и ранеными ты решил пожертвовать, Антон?
   Тот сощурился, но, не отрывая взгляда от ханинских глаз, ответил:
   – В машинах и автобусах поедет чуть больше тысячи человек. Это весь транспорт, что у нас есть… И эта тысяча только дети по переписи. С ними некоторое количество взрослых. Остальные от них отстанут, и если преследование будет настойчивым и его не сдержит арьергард, то да… можно сказать, что я ими пожертвовал. Как пожертвовал и нами… теми, кто останется в городе. Потому что кем-то жертвовать надо, господин бывший старший лейтенант.
   Ханин потер глаза, заболевшие от злого взгляда Рухлова, и сказал обреченно:
   – Ну, значит, и нам тогда оставаться… всем, кто здесь. Перед этим всем… я хотел бы выспаться. А то что-то четыре часа для меня маловато, оказывается. Стар я стал…
   Собравшиеся в штабе смотрели на трущего глаза и улыбающегося Ханина и тоже заулыбались. Все они стали староваты. Ну куда им таким стареньким бегать? Уж лучше на завалинке посидеть… со снайперской винтовкой.

4

   Роман и Юля сидели в палатке Рината, и тот откровенно пялился на них. После всего ими сказанного у него как-то перестала реальность увязываться с ее пониманием.
   – Ромка, ты дебил, – уверенно заявил Ринат, даже не слушая оправданий. – Ты понимаешь, что ты мне предлагаешь? Нет, ты сам понимаешь, что ты для себя хочешь? Это же расстрел. Причем не мы, так они. За тобой же столько крови…
   Понимание, что эта кровь их связала крепче, чем что-либо, не давало Ринату сразу разобраться с ними, как это и требовалось.
   – Ринат, я чужой здесь. Я сам не понимаю, как я здесь оказался и что я тут делаю. Я тебе это говорю. Не Улему, не своему наставнику. Тебе… Ты меня должен понять. Пусть меня они расстреляют, но я не могу больше тут оставаться. Раньше меня что-то держало. Словно я не я был. А сейчас я опомнился. И мне нужен шанс стать тем, кем я был. Пусть маленький, но шанс. Ты меня понимаешь?
   Ринат зло сплюнул в пепельницу и честно помотал головой, мол, нет, не понимаю.
   – Тебя эта баба таким слюнтяем сделала? – спросил он, кивая на Юлю. – Что ты ее с собой припер?! Что, от ее юбки оторваться уже не можешь? Пошла отсюда! Чтобы я тебя не видел!
   – Ринат! – осадил друга Ромка.
   – Пошла, я сказал! – заревел на нее, люто возненавидев, Ринат. – Жди там! Пока тебя не позвали…
   Он хотел ее как-то обозвать, но не стал при Романе совсем уж буйствовать. Когда она молча, еле сдерживая слезы, вышла, он тише уже, но так же зло спросил:
   – Ты все мне рассказал? Это все? Или есть еще что-то, чего я не знаю?!
   Подумав, Роман ответил, что да, есть еще кое-что. И он рассказал все от начала до конца. Уже после этого рассказа Ринат, казалось, совсем двинулся. Он то хихикал, то ржал, то чуть ли не бил себя по лбу зачем-то вытянутым пистолетом.
   – То есть из-за этой шлюхи, спящей по очереди то с тобой, то с ним, ты голову потерял?
   – Я с ней не сплю уже… – признался Ромка.
   – Тем более, – ржал Ринат. – Тем более ты с ней УЖЕ не спишь. Я хочу увидеть это чмо, на которое она тебя променяла… Просто чтобы я до конца дней мог поржать над тобой.
   – Не стоит, – уверенно сказал Ромка.
   – Что не стоит? А стоит самому бежать? Стоит меня под монастырь подводить? Стоит бросать свою роту?! Стоит? Стоит это все, когда ты нужен мне здесь?! Когда сегодня-завтра мы на штурм пойдем! Когда ты мне будешь нужен как никогда. Когда Улему ты будешь нужен. Когда от тебя будем все мы зависеть.
   – Но я не могу! Там Ханин! Ты понимаешь?! – тоже злясь, сказал Роман.
   – То бородатое скулящее существо в джинсе? Которое ты подстрелил? Знаешь что? Ты хреновый боец. Ты, даже выстрелив в живот, не смог завалить его. Как все было бы просто, если бы ты его добил из сострадания.
   – Это ничего не поменяло бы, – уверенно сказал Роман. – Рано или поздно я опомнился бы.
   – А почему бы тебе не опомниться после того, как мы с этими покончим?