Эмар Густав. Искатель следов

   — Как зовут мою сестру?
   — Солнечный Луч, — отвечала она с веселой улыбкой, обнаруживая два ряда перламутровых зубов.
   — У моей сестры хорошее имя, — отвечал Валентин, — она, по всей вероятности, принадлежит к великому племени апачей?
   — Апачи — собаки, — возразила она глухим голосом, и молния ненависти сверкнула в ее глазах. — Команческие женщины выткут им юбки… Апачи все равно что койоты… Они сражаются только сто против одного… Команчи — настоящие воины, они нападают быстро, как буря.
   — Моя сестра — жена вождя?
   — Какой воин не знаете Единорога? — с гордостью отвечала она.
   Валентин поклонился. Он давно уже слышал об этом воинственном вожде. Мексиканцы, индейцы, охотники, трапперы — все они одинаково уважали его и боялись в одно и то же время.
   — Солнечный Луч — жена Единорога, — отвечала индианка.
   — Хорошо, — сказал Валентин, — моя сестра скажет мне, где находится селение ее племени, и я провожу ее к вождю.
   Молодая женщина улыбнулась.
   — У меня в сердце, не переставая, поет маленькая птичка, — проговорила она тихим, мелодичным голосом. — Ласточка не может жить без своей подруги: вождь идет по следам Солнечного Луча.
   — В таком случае, мы подождем вождя здесь, — отвечал Валентин.
   Охотнику, видимо, доставляло большое удовольствие болтать с этим наивным ребенком.
   — Кто это так бесчеловечно привязал к дереву мою сестру и вместе с ребенком бросил ее в реку? Это, наверное, было сделано из мести?
   — Да, — ответила индианка, — это сделала собака — апачская женщина. Цапля, дочь Станапата, вождя апачей… Она полюбила Единорога… Ее сердце прыгало в груди при одном имени великого воина команча, но вождь моего племени имеет только одно сердце и оно принадлежит Солнечному Лучу. Два дня тому назад команчи отправились на большую охоту на бизонов, и в деревне остались одни только женщины. Когда я спала в своей хижине, четверо апачских воров, пользуясь моим сном, схватили меня вместе с ребенком и отдали дочери Станапата. «Ты любишь своего мужа, — сказала она мне насмешливо, — и ты, конечно, страдаешь в разлуке с ним… Можешь быть спокойна, я тебя отправлю к нему самой ближайшей дорогой. Он охотится недалеко отсюда вниз по течению реки, и через два часа ты будешь в его объятиях, если только, — прибавила она, зло усмехаясь, — кайманы не остановят тебя по пути». «Женщины команчей презирают смерть, — отвечала я ей, — за всякий волос, который упадет с моей головы, Единорог снимет скальпы со всего твоего племени… Делай как знаешь…» И я отвернула голову, твердо решившись не отвечать ей больше ни слова. Она сама привязала меня к бревну, с лицом, обращенным к небу — для того, прибавила она, чтобы я могла узнать дорогу, — затем она бросила меня в реку и громко крикнула: «Единорог, — трусливый кролик, которого презирают женщины апачей… Вот моя месть!» Я рассказала моему брату, бледнолицему охотнику, все так, как было.
   — Моя сестра — мужественная женщина, — отвечал Валентин, — она достойна того, чтобы быть женой такого знаменитого вождя.
   Молодая мать с улыбкой поцеловала своего ребенка и движением, полным невыразимой прелести, поднесла его охотнику, который осторожно поцеловал его в лоб.
   В это время невдалеке послышалось пение перепелки.
   Охотники с удивлением подняли головы и осмотрелись.
   — Эта перепелка поет сегодня что-то очень поздно, как мне кажется, — прошептал Валентин, подозрительно осматриваясь кругом.
   Индианка с улыбкой бросила на него взгляд исподтишка, но не проронила ни слова.
   Вдруг легкий треск сухих веток нарушил тишину леса.
   Валентин и Курумилла схватились было за лежавшие возле них на земле винтовки, но индианка остановила их.
   — Пусть мои братья не двигаются, — сказала она, — это друг.
   Охотники поверили ей и спокойно остались на своих местах.
   Затем молодая индианка с изумительным искусством принялась подражать крику голубой неясыти.
   Кусты раздвинулись, и индейский воин, в полном вооружении и раскрашенный по-военному, как шакал перескочил через кусты и остановился перед охотниками.
   Этим воином был сам Единорог.
   Он с врожденной индейской грацией поклонился охотникам, затем, скрестив на груди руки, он встал в выжидательной позе и не только не бросил ни одного взгляда на свою жену, но даже не подал и вида, что заметил ее.
   Индианка, со своей стороны, тоже как будто не видела мужа и совершенно спокойно сидела на своем месте.
   Наконец Валентин решился заговорить первым.
   — Единорог — желанный гость у нашего костра, — сказал он. — Пусть он сядет у костра его братьев и разделит с ними завтрак.
   — Я сяду у костра моего бледнолицего брата, — отвечал он, — но прежде он должен ответить мне на один вопрос, который я хочу предложить ему.
   — Мой брат может говорить, мои уши открыты.
   — Хорошо, — продолжал вождь, — я хочу знать, каким образом жена Единорога очутилась здесь вместе с охотниками?
   — Пусть Солнечный Луч ответит сама на этот вопрос, — важно отвечал Валентин.
   Вождь обернулся к своей жене.
   — Я жду, — сказал он.
   Индианка слово в слово повторила мужу то же самое, что рассказывала всего несколько минут тому назад охотнику.
   Единорог слушал, ничем не обнаруживая ни удивления, ни гнева, его лицо оставалось все таким же спокойным, и только брови заметно начинали хмуриться.
   Когда индианка окончила свой рассказ, вождь команчей опустил голову на грудь и несколько минут оставался погруженным в глубокое раздумье.
   Наконец он поднял голову.
   — Кто спас Солнечный Луч из реки, где она должна была погибнуть? — спросил он ее.
   — Эти охотники, — ответила она.
   — Хорошо, — лаконично сказал вождь, бросая на мужчин взгляд, выражавший бесконечную благодарность.
   — Неужели же мы могли дать ей погибнуть? — сказал просто Валентин.
   — Мои братья поступили хорошо. Единорог — один из первых вождей своего племени, язык его не раздвоен… Он отдает свое сердце только один раз и не берет его назад… Сердце Единорога принадлежит охотникам.
   Эти простые слова были произнесены таким торжественным тоном, каким умеют говорить только одни индейцы.
   Охотники поклонились в знак благодарности.
   Вождь между тем продолжал:
   — Единорог вернется в деревню со своей женой, молодые воины ждут его в двадцати шагах отсюда. Вождь был бы очень рад, если бы охотники согласились отправиться вместе с ним.
   — Вождь, — отвечал Валентин, — мы приехали в прерию затем, чтобы охотиться на бизонов.
   — Ну так что же из этого? Мои братья будут охотиться вместе со мной и моими молодыми воинами и, если они хотят доказать мне, что принимают мою дружбу, они поедут вместе со мной в мою деревню.
   — Вождь приехал верхом, а у нас нет лошадей.
   — У меня есть лошади.
   Отказаться — значило бы жестоко обидеть вождя, и поэтому охотники приняли его приглашение.
   Валентин, заброшенный жаждой приключений в прерии, раскинувшиеся по долинам рек Хилы и дель-Норте, в душе был очень рад случаю приобрести друзей и союзников, на поддержку которых он мог бы рассчитывать.
   Женщина встала, скромно подошла к мужу и подала ему ребенка, проговорив кротким, боязливым голосом:
   — Поцелуй этого воина.
   Вождь взял ребенка на руки и поцеловал его несколько раз, а затем передал его матери.
   Последняя завернула ребенка в маленькое одеяльце, привязала его к доске в виде корзины, обшитой пушистым мехом, набросила на голову ему круглую сетку для предохранения от палящих лучей солнца и повесила эту импровизированную колыбель за спину на широком шерстяном поясе, который в виде повязки надевался на лоб.
   — Я готова, — объявила она затем.
   — Идем, — сказал вождь.
   Охотники последовали за ним.

ГЛАВА V. Усыновление

   Единорог сказал правду. Невдалеке от бивака его действительно дожидались шестьдесят воинов, которые лежали в траве, а их спутанные лошади тут же рядом щипали высокую траву прерий и молодые побеги.
   С первого взгляда с уверенностью можно было сказать, что в состав этого отряда вошли самые знаменитые воины, избранные для участия в опасной экспедиции. У каждого из них к пяткам было прикреплено штук по пять-шесть волчьих хвостов — почетный знак, который могут носить одни только знаменитые воины. Увидев вождя, они быстро вскочили с земли и сели на лошадей.
   Все они знали, что жена их вождя похищена и что Единорог, отправляясь в экспедицию, имел в виду одну только цель — освободить ее из плена. Несмотря на это, ни один из них ничем не обнаружил своего удивления при виде ее, и все приветствовали индианку так, как будто расстались с ней всего несколько минут тому назад.
   Индейцы имели при себе несколько штук запасных лошадей, из которых вождь взял три для своей жены и двух новых друзей. Затем, по знаку Единорога, отряд тронулся в путь и во весь опор помчался по прерии.
   Индейцы ездят только галопом.
   После двухчасовой бешеной скачки они уже подъезжали к деревне, близость которой давно чувствовалась, благодаря обыкновению команчей не хоронить своих покойников в земле, а класть их на воздушные помосты, устроенные вблизи деревни. Эти воздушные жилища мертвецов состояли из четырех вбитых в землю столбов, раздвоенных в виде вил наверху. Тут же, около этих помостов, в землю вбито несколько больших вех, к которым привешиваются кожи и другие жертвоприношения индейцев доброму духу.
   При въезде в деревню путешественники увидели большой отряд индейских всадников, которые, видимо, поджидали возвращения вождя, потому что они сейчас же с громкими криками понеслись к нему навстречу, стреляя из ружей и размахивая ножами и томагавками.
   Отряд Единорога последовал их примеру, и вскоре все они смешались в одну кучу.
   Сашем въехал в деревню, приветствуемый криками толпы, лаем собак и ружейной пальбой.
   Достигнув площади, воины остановились. Единорог попросил охотников сойти с лошадей и проводил их в свою хижину, куда он предложил им войти первыми.
   — Здесь, мои братья, вы у себя дома, — сказал он, — отдохните хорошенько, пейте, ешьте. Вечером я приду поговорить с вами и надеюсь, что тогда вы не откажетесь исполнить просьбу, о которой я скажу вам потом.
   Охотники, утомленные продолжительной ездой, с величайшим наслаждением растянулись на приготовленных для них постелях из сухих листьев.
   — Ну, — спросил Валентин Курумиллу, — что вы скажете обо всем этом, вождь?
   — Из всего этого может выйти для нас что-нибудь хорошее.
   — Не правда ли?
   — Да.
   С этим словом Курумилла закрыл глаза и заснул. Валентин не замедлил последовать его примеру.
   Единорог, верный своему слову, пришел вечером в хижину.
   — Мои братья отдохнули? — спросил он охотников.
   — Да, — отвечал Валентин.
   — Могут они теперь выслушать меня?
   — Говорите, вождь, мы вас слушаем.
   Вождь присел на корточки возле огня и несколько минут сидел, наклонив голову вперед и устремив глаза в землю, в позе глубоко задумавшегося человека.
   Охотники с нетерпением ждали, когда он заговорит с ними.
   Наконец Единорог поднял голову, протянул руки вперед, как бы для того, чтобы придать больший вес своим словам, и сказал:
   — Брат, вы и ваш друг, вы оба храбрые воины, прерии радуются вашему приезду к нам. Лани и бизоны убегают при вашем появлении, потому что ваши руки сильны, глаз верен. Единорог — бедный индеец, но он великий воин команчей и главный вождь своего племени… Вы спасли его жену, Солнечный Луч, которую собаки-апачи привязали к бревну и которую чуть не сожрали аллигаторы. С тех пор как жена Единорога, радость его очага, и его сын, надежда его старости, возвращены ему, он старается придумать, чем доказать вам свою благодарность… Он спрашивал у Владыки жизни, что бы ему сделать, чтобы привязать вас к себе. Единорог страшен в сражении, для врагов у него сердце гризли и сердце газели для тех, кого он любит.
   — Вождь, — отвечал Валентин, — ваши слова вознаградили нас за то, что мы сделали. Мы счастливы уже тем, что нам удалось спасти жену и сына знаменитого воина, наша награда в нашем сердце, и мы не хотим другой.
   Вождь покачал головой.
   — Нет, — сказал он, — охотники теперь уже не чужие для команчей, они — братья нашего племени. В то время, пока они спали, Единорог собрал совет вождей племени и рассказал им все, что с ним случилось. Вожди согласны с мнением Единорога: они поручили ему сообщить охотникам принятое ими решение…
   — В таком случае, говорите, вождь, — отвечал Валентин, — и поверьте, что для нас желание совета будет равносильно приказанию.
   Вождь весело улыбнулся.
   — Хорошо! — сказал он. — Теперь слушайте, что решили великие вожди. Мои братья-охотники будут усыновлены и будут принадлежать к великому народу команчей.
   Услышав такое неожиданное предложение, Валентин невольно вздрогнул от радости: быть усыновленным команчами значило получить право охоты на всем безграничном пространстве прерий, так как здесь команчи являются полноправными хозяевами благодаря своему необыкновенному мужеству и численному превосходству.
   Охотник обменялся взглядом со своим молчаливым спутником и встал со своего места.
   — Я с величайшей радостью принимаю честь, которую мне оказывают вожди команчей, и благодарю их за это как от себя лично, так и от имени моего друга, — отвечал он, протягивая руку вождю. — Поверьте, вождь, что мы сумеем показать себя достойными этой чести.
   Единорог опять улыбнулся.
   — Завтра, — сказал он, поднимаясь, — мои братья будут усыновлены племенем команчей.
   Затем, грациозно поклонившись охотникам, он простился с ними и вышел.
   На другой день рано утром вожди вошли в хижину.
   Валентин и Курумилла были уже готовы. Они еще раньше знали, какие испытания предстояло им перенести во время этой церемонии. Вожди торжественно ввели неофитов⁷⁹ в большую хижину врачевания⁸⁰, где для них был приготовлен обильный завтрак.
   Меню состояло из собачьего мяса, сваренного в медвежьем жиру, картофеля, маисовых лепешек и пирожков хаутле.
   Вожди сели в кружок, а женщины прислуживали им.
   По окончании завтрака все поднялись со своих мест. Единорог стал между двумя охотниками, положил им руки на голову и запел военную песнь, которую затем хором подхватили все присутствующие. Пение сопровождалось аккомпанементом военных свистков, боем барабанов и трещоток.
   Мы приведем здесь перевод этой песни.
   «Владыка жизни, взгляни на нас благосклонным взором.
   Мы берем двух братьев по оружию, которые кажутся нам достойными этого.
   Руки их сильны!
   Они не боятся подставлять свое тело под удары врага!»
   Нужно самому присутствовать при этой церемонии, чтобы составить себе ясное понятие о ней… Нестройный крик хриплых голосов сливается с аккомпанементом раздирающих душу инструментов, и человек, не привыкший к подобной какофонии, может оглохнуть.
   Когда пение наконец прекратилось, все уселись вокруг огня совета.
   Охотников посадили на бобровые шкурки и дали им большую трубку мира. Они затянулись несколько раз и затем передали ее соседям. Курение по очереди продолжалось до тех пор, пока трубка не обошла всех присутствующих.
   Затем Единорог встал и надел Валентину и Курумилле на шею ожерелья из когтей гризли.
   Все встали.
   Возле хижины врачевания выстроили менее чем за час другую хижину — баню.
   По приглашению вождя охотники разделись и направились в эту импровизированную баню.
   Вожди принесли два больших камня, предварительно раскаленных докрасна на сильном огне.
   Подле камней они поставили два больших таза из коры, наполненные водой, в которых лежали кедровые ветки для того, чтобы ими париться. Затем они вышли, затворили дверь хижины и оставили неофитов одних.
   Охотники полили камни водой, горячий пар обдал их своим жарким дыханием.
   Когда температура в хижине сделалась нестерпимой, охотники выскочили из нее, бегом пролетели к реке между двумя рядами выстроившихся в линию воинов и по обычаю кинулись в воду.
   Индейцы немедленно вытащили их из воды, завернули в одеяла и при шуме и грохоте адской музыки отвели их в хижину Единорога, где должно было произойти последнее испытание, самое главное и самое болезненное.
   Охотники легли на спину. Единорог, обмакнув заостренную палочку в разведенный порох, начертил на их груди фигуры животного, считавшегося покровителем племени.
   Затем десятью рыбьими костями, привязанными к кусочку дерева и смоченными в киновари, он приступил к накалыванию рисунка.
   Там, где кожа не поддавалась уколу, Единорог делал надсечки кремнем, затем места, накрашенные алой краской, натирались порохом, и в результате получилась татуировка из голубой и красной краски.
   Во все время этой операции индейцы, не переставая, пели воинственные песни и играли на трещотках с целью заглушить крики боли, которые могли бы вырваться из груди страдальцев.
   Но охотники мужественно вытерпели все эти мучения, не изменив даже обычного спокойного выражения лица, как будто они не чувствовали никакой боли.
   Когда татуировка была окончена, рисунок прижгли обугленной лучиной с целью предохранения от нагноения.
   Затем раны обмыли холодной водой, настоянной на траве, которую индейцы, между прочим, примешивают и к табаку, чтобы тот был не так крепок.
   Описанная нами операция очень болезненна и почти всегда ее совершают не сразу, а через известные промежутки, и довольно часто она длится даже целую неделю.
   На этот раз охотники выдерживали испытание в течение шести часов, не испустив ни одного стона и ничем не обнаружив своей слабости. Это произвело очень благоприятное впечатление на индейцев, которые мужество считают первой доблестью.
   — Мои братья — дети племени команчей, — проговорил вождь, подводя каждому из них по лошади, — прерия принадлежит им. Лошади понесут их к самым отдаленным границам пустыни на охоте за дикими зверями и во время преследования собак-апачей.
   — Хорошо, — отвечал Валентин.
   Оба охотника одним прыжком вскочили на лошадей и заставили их проделать различные замысловатые курбеты.
   Последняя геройская выходка после всего, что неофитам пришлось вынести в течение дня, в высшей степени воодушевила команчей, которые дикими криками восторга и бешеным топаньем ног выразили свое восхищение молодецким подвигом вновь принятых воинов.
   Проездив верхом около часа, охотники спрыгнули с лошадей и последовали за вождем в хижину врачевания.
   Когда все расселись вокруг костра, снова была подана трубка мира, и Единорог встал со своего места.
   — Владыка жизни любит своих детей, потому что он послал им таких воинов, как Кутонепи и Курумилла. Кто может сравниться с ними? Кто осмелится сразиться с ними? Серый медведь при их приближении прячется в свою берлогу, ягуар убегает от них, и даже орел, который смотрит на солнце, спешит укрыться от их меткой пули. Братья, забудьте ваши имена, которые вы носили до сих пор, и называйтесь теперь теми, которые мы вам дадим: вы, Кутонепи, вы будете называться Quauhtli, вы будете носить имя орла, на которого вы похожи своим мужеством; вы, Курумилла, будете называться Vexolotl, и петух будет гордиться, что вы носите его имя.
   Оба охотника горячо поблагодарили своих новых братьев, а затем вожди снова проводили их в хижину и пожелали им спокойной ночи после такого многострадального дня.
   Вот каким образом Валентин и Курумилла, которых мы будем называть их прежними именами, познакомились с Единорогом и какой результат имело это знакомство.

ГЛАВА VI. Миссионер

   C течением времени дружеские отношения сделались еще теснее, и дружба окрепла еще больше.
   В пустыне физическая сила стоит на первом месте. Здесь человек, принужденный жить всегда среди всевозможных опасностей, ожидающих его на каждом шагу, должен рассчитывать только на себя и сам бороться с ними, поэтому-то индейцы и питают такое глубокое отвращение к натурам слабым и боязливым.
   Валентин без труда уговорил Единорога взять в плен во время охоты на диких лошадей представителей мексиканского правительства, чтобы затем, в случае неудачи заговора, сделать их заложниками.
   Все произошло именно так, как предвидел охотник, но Красный Кедр перехитрил их, и, как мы уже говорили, дон Мигель был арестован в ту самую минуту, когда считал себя полным хозяином в Пасо-дель-Норте.
   Валентин, Курумилла и дон Пабло, пропустив мимо себя конвой сопровождавших арестованного дона Мигеля в Санта-Фе, вышли из засады и устроили совещание.
   Для них дорога была каждая минута. В Мексике заговорщики имеют печальную привилегию перед всеми остальными преступниками в том отношении, что суд над ними производится немедленно и притом самым упрощенным способом. Поэтому им медлить было нельзя, и нужно было спешить спасать друзей.
   Валентин со свойственной ему решительностью, составлявшей отличительную черту его характера, за несколько минут составил смелый план, который мог придти в голову только ему одному.
   — Не горюйте, — сказал он дону Пабло, — до тех пор, пока сердце бьется в груди, надежда еще не потеряна, клянусь Богом! Первая партия проиграна, пусть так, но посмотрим, что будет дальше!
   Дон Пабло, безусловно, верил Валентину, потому что последний не раз доказывал ему возможность исполнить то, что с первого взгляда казалось ему невозможным. Веселый тон и высказанное им замечание если и не совсем успокоили дона Пабло, то, во всяком случае, вернули ему надежду и мужество, особенно необходимые в такие тяжелые минуты.
   — Скажите же, друг мой, что нам делать? — спросил дон Пабло.
   — Прежде всего, и притом как можно скорее, мы должны отправиться к отцу Серафиму, который, вы сами знаете, всей душой предан вашему семейству.
   И они пустились в путь. Ночь была темная.
   Луна только изредка выглядывала из-за туч, которые заволакивали все небо, и ее тусклый бледный диск как бы с сожалением бросал на землю свои холодные лучи.
   Ветер ревел в верхушках деревьев, ветви жалобно и глухо стонали; в прерии пронзительно завывали голодные койоты, и их темные силуэты быстро мелькали на горизонте.
   После часовой ходьбы путешественники достигли того места, где упал миссионер, раненый Красным Кедром.
   Отец Серафим исчез.
   Страшное беспокойство, смешанное с неопределенным страхом, охватило охотников.
   Валентин безнадежным взором окинул окрестности.
   Но густой мрак, окутывавший землю, скрывал все под своим мрачным покрывалом.
   — Что теперь делать? — прошептал печально дон Пабло.
   — Искать, — отвечал Валентин, — он не может быть далеко.
   Курумилла уже пустился по следам и исчез во мраке.
   Курумилла от природы был неразговорчив, с годами же он совсем превратился в молчальника и только уж в случае крайней необходимости ограничивался немногими словами.
   Но если индеец не любил разговаривать, зато он умел действовать, и в критические минуты одно его слово стоило иногда дороже самых громких фраз.
   Дон Пабло, повинуясь Валентину, вскинул винтовку на плечо и хотел было идти исполнять приказание своего друга.
   — Куда вы идете? — спросил охотник, хватая его за руку.
   — Искать отца Серафима.
   — Подождите!
   Оба охотника остались на своих местах, прислушиваясь к таинственному шуму пустыни.
   Так прошел целый час, но пока еще ничто не указывало на то, что поиски Курумиллы увенчались успехом.
   Валентин, потеряв терпение от долгого ожидания, хотел было уже сам отправиться на поиски, как вдруг послышался слабый и прерывистый крик райской птицы.
   — Что это такое? — спросил дон Пабло с удивлением.
   — Молчите! — прошептал Валентин.
   Крик птицы повторился еще раз.
   На этот раз он раздался уже гораздо ближе.
   Валентин поднес пальцы ко рту и крикнул два раза с разными интонациями, подражая отрывистому и скрипучему крику оцелота. Проделал он это с таким искусством, что дон Пабло невольно вздрогнул и оглянулся, надеясь увидеть в кустах дикие, сверкающие глаза хищника.
   Почти тотчас же в лесу в третий раз послышался крик райской птицы.
   Валентин спокойно опустил винтовку прикладом на землю.
   — Отлично, — проговорил он. — Не беспокойтесь, дон Пабло. Курумилла нашел отца Серафима.
   Молодой человек изумленно посмотрел на него.
   Охотник улыбнулся.
   — Вы скоро увидите их, — продолжал он.
   — Но каким образом узнали вы об этом?..
   — Дитя, — перебил его Валентин, — в пустыне человеческий голос скорее вреден, чем полезен, и мы разговариваем на языке птиц и диких зверей.
   — Да, — заметил простодушно молодой человек, — вы совершенно правы. Я слышал об этом несколько раз, но даже и не подозревал, что можно так легко понимать друг друга.
   — Это еще что, — сказал добродушно охотник, — вы увидите еще и не то, если хоть с месяц проживете вместе с нами в пустыне.
   Через несколько минут послышался отдаленный шум шагов, сначала слабый, а затем он становился все слышнее и слышнее, и вскоре две темные фигуры обрисовались в полумраке.