Эмар Густав. Искатель следов

   — Посмотрите!
   — Шоу! — удивился мексиканец. — Каким образом этот человек очутился здесь?
   — Помогите мне, и мы узнаем это. Несчастный вовсе не убит, а только потерял сознание вследствие слишком большой потери крови.
   Они подняли раненого и осторожно понесли его в жилище отца Серафима.
   Едва успели они завернуть за угол, как с противоположной стороны показалось несколько человек.
   Это были Красный Кедр со своими сообщниками.
   Подойдя к дому, они остановились.
   В доме, по-видимому, все спали: ни в одном окне не было видно света.
   — Где комната молодой девушки? — шепотом спросил скваттер.
   — Вот эта, — отвечал Натан, указывая на одно из окон.
   — Отлично! Вы, брат Амбросио, становитесь на одном конце улицы, а вы, Гарот, — на другом и стерегите хорошенько.
   Монах и гамбусино отправились на указанные им места.

ГЛАВА XIX. Индейская дипломатия

   Теперь мы вернемся к Валентину и его друзьям. Внезапное появление вождя корасов сильно взволновало охотников и команчей.
   Валентин, протягивая руку Орлиному Перу, сказал ему:
   — Добро пожаловать, друг мой. Какие новости принес нам вождь?
   — Хорошие, — лаконично отвечал корас.
   — Тем лучше, — весело проговорил охотник, — а то в последнее время мы получали только дурные вести.
   Индеец улыбнулся, услышав это замечание, но не ответил ни слова.
   — Пусть мой брат говорит, — продолжал Валентин, — здесь одни друзья.
   — Я это знаю, — отвечал вождь. — Прошло уже две луны с тех пор, как я покинул моего брата… Я ходил на другую сторону великих озер в деревни моего племени.
   — Хорошо. Мой брат великий вождь, и его, конечно, хорошо приняли вожди корасов великих озер.
   — Моокапек — знаменитый воин своего племени, — гордо отвечал индеец. — Вожди с радостью встретили его; по дороге он снял шесть скальпов с гачупинов.
   — Вы имеете полное право поступать таким образом, вождь, и я не могу порицать вас за это…
   — Мой брат хорошо говорит, он хотя и бледнолицый, но сердце у него красное.
   — Гм! — пробормотал Валентин. — Я просто люблю справедливость и считаю, что за измену нужно мстить… Продолжайте, вождь.
   Курумилла стал молча, по своему обыкновению, раздевать испанских пленников и так крепко привязал их всех к деревьям, что бедняги не могли даже пошевелиться.
   Валентин слишком хорошо знал характер краснокожих и поэтому, несмотря на то, что им была дорога каждая минута, не торопил Орлиное Перо и решил предоставить краснокожему рассказывать по-своему, не спеша.
   — А долго прожил мой брат там? — спросил Валентин.
   — Два солнца. Орлиное Перо оставил здесь друзей, к которым влекло его сердце.
   — Благодарю вас, вождь, за добрую память о нас.
   Индеец поклонился.
   — Вожди собирались у огня совета, чтобы выслушать слова Орлиного Пера, — продолжал корас. — Они содрогнулись от гнева, узнав об избиении своих детей… Орлиное Перо сообщил им свой план, и двести воинов встали под его тотем.
   — Это хорошо, — заметил Валентин, — значит, мой брат отомстит своим врагам.
   Вождь улыбнулся.
   — Да, — отвечал он, — прибывшие со мной воины знают, чего я от них хочу.
   — Отлично. Значит, они недалеко отсюда?
   — Нет, далеко, — отвечал вождь, отрицательно качнув головою, — Орлиное Перо идет не вместе с ними, он прячется под кожей апачской собаки.
   — Ну! — вскричал Валентин. — Что значат эти слова моего брата?
   — Мой брат очень торопится, — заметил нравоучительным тоном Единорог, — Пусть он не мешает говорить Моокапеку. Он — великий и мудрый воин.
   Валентин покачал головой.
   — Гм! — сказал он затем. — Отвечать изменой за измену, — так не поступают воины моего народа.
   — Племя моего брата велико и сильно, как серый медведь, — возразил Единорог, — оно не имеет надобности пробираться по непроходимым тропинкам, а бедные индейцы слабы, как бобры, но зато они так же хитры, как бобры.
   — Верно, — отвечал Валентин, — хитрость даже необходима в борьбе с таким опасным врагом, который беспощадно готов напасть на вас в любую минуту… Я сознаюсь, что не имел права этого говорить; продолжайте, вождь, и скажите мне, какую такую штуку придумали вы?
   — О-о-а! Мой брат увидит. Красный Кедр скоро выступит в пустыню… мой брат, конечно, знает об этом?
   — Да, знаю.
   — А знает ли мой брат, что гринго просил проводника у апачей?
   — Нет, этого я не знаю.
   — Хорошо. Станапат, великий вождь апачей, послал в проводники к Красному Кедру одного воина…
   — Ну?
   — Орлиное Перо оскальпировал этого воина.
   — А! Значит, Красному Кедру нельзя еще отправиться в путь?
   — Да, но он может отправиться, как только захочет.
   — Как так?
   — Потому что Орлиное Перо заменит собой проводника.
   Единорог улыбнулся.
   — Мой брат очень хитер, — заметил он.
   — Гм! — с досадой проворчал Валентин. — Может быть, это и очень хитро, но только вы ведете очень рискованную игру, вождь. Старый негодяй-скваттер хитрее десяти обезьян и десяти опоссумов, вместе взятых, и, поверьте мне, он скоро разнюхает, в чем дело.
   —Нет.
   — Желаю вам успеха, потому что иначе вы погибли.
   — Хорошо, пусть мой брат не беспокоится, Орлиное Перо — воин… Он увидится с бледнолицым охотником в пустыне.
   — От всего сердца желаю вам этого, вождь, хотя и очень боюсь, что этого может и не случиться… Ну да делайте, как знаете… Когда думаете вы идти к Красному Кедру?
   — Сегодня ночью.
   — Значит, вы хотите покинуть нас?
   — Сейчас же… Орлиное Перо все сказал своему брату.
   И, церемонно поклонившись всем присутствующим, вождь корасов скользнул в кусты и почти моментально исчез.
   Валентин проводил его глазами. Затем он обернулся к Курумилле и спросил:
   — Мундиры?
   — Здесь, — так же лаконично отвечал ему араукан, указывая на сложенную в кучу одежду.
   — Зачем нужна моему бледнолицему брату эта одежда? — спросил Единорог.
   — Мой брат сейчас увидит, — отвечал, улыбаясь, Валентин. — Мы все переоденемся в эти мундиры.
   Вождь команчей гордо выпрямился.
   — Нет, — возразил он, — Единорог не снимет одежды своего племени… да и зачем нужно нам это переодевание?
   — Затем, чтобы проникнуть незаметно в лагерь испанцев.
   — О-о-а! Зачем? Единорог позовет своих молодых людей, и они проложат ему дорогу по трупам гачупинов.
   Валентин покачал головой.
   — Это правда, — сказал он затем, — мы могли бы сделать это, но зачем же проливать кровь напрасно? Нет. Пусть мой брат доверится мне.
   — Охотник сделает все очень хорошо… Единорог знает это и не станет мешать ему, но Единорог — вождь и поэтому не может надеть одежду бледнолицых.
   Француз не стал спорить с индейцем, а сначала приказал своим спутникам переодеться в мундиры драгун, облекся и сам в мундир, а затем велел отдать лейтенанту снятое с него платье.
   Когда переодевание было окончено, он обратился к Единорогу и сказал ему:
   — Вождь останется здесь и будет стеречь пленников.
   — Хорошо! — отвечал команч. — Разве Единорог старая болтливая женщина, что воины не хотят взять его с собой?
   — Мой брат не понимает меня. Я вовсе не хотел оскорбить его, но дело в том, что он не может проникнуть вместе с нами в лагерь.
   Вождь презрительно пожал плечами.
   — Воины-команчи ползают, как змеи, — возразил он, — Единорог войдет в лагерь.
   — Пусть мой брат идет, если он хочет этого!
   — Хорошо, мой брат рассердился! Облако прошло по его лицу; он не хорошо делает: его друг любит его.
   — Я знаю это отлично, вождь, и вовсе не сержусь на вас, но мое сердце обливается кровью при мысли, что такой знаменитый воин хочет, чтобы его убили задаром.
   — Единорог — вождь и он должен подавать пример молодым людям на тропе войны.
   Затем все вскочили на лошадей, только один Единорог оставался пешим.
   Валентин поместил лейтенанта рядом с собой.
   — Кабальеро, — сказал он ему, — вы нас проведете в лагерь. Мы не станем убивать ваших соотечественников, а хотим только на некоторое время лишить вас возможности следовать за нами… Если вздумаете обмануть нас, я прострелю вам голову… Не забывайте же этого.
   Испанский офицер молча поклонился.
   Пленники, привязанные Курумиллой к деревьям, не могли и думать о бегстве.
   Маленький отряд двинулся в путь.
   Единорог исчез в кустах.
   Когда они подъехали к биваку, часовой окликнул их:
   — Кто идет?
   — Отвечайте, — шепотом приказал Валентин своему пленнику.
   Офицер ответил, и они проехали.
   Часовой, захваченный врасплох Курумиллой, был мгновенно связан и положен на землю с заткнутым ртом.
   Такая же участь постигла и остальных часовых.
   В лагере все спали, и через минуту весь лагерь был в руках Валентина и его отряда.
   Полк драгун был захвачен без боя.
   Спутники Валентина спрыгнули с лошадей.
   Охотники пробирались от пикета к пикету и, связывая лошадей, выгоняли их в открытую степь из лагеря.
   Не более чем через десять минут в лагере не осталось уже ни одной лошади.
   Валентин подошел к палатке, где спал полковник, и поднял полог.
   Здесь он встретился с Единорогом.
   Окровавленный скальп висел на поясе вождя.
   Валентин отступил в ужасе.
   — Что вы здесь делали, вождь? — сказал он тоном упрека.
   — Единорог убил своего врага, — спокойно отвечал команч. — Когда вожак антилоп убит, стадо бежит в разные стороны, то же сделают и гачупины.
   Валентин сделал шаг вперед и бросил взгляд на изуродованный труп полковника.
   — Бедняга, — прошептал, тяжело вздохнув, охотник.
   Лошадей и взятый в плен патруль отвели в лагерь команчей.

ГЛАВА XX. Неизвестный

   Отец Серафим и дон Пабло Сарате перенесли раненого в дом, где остановился миссионер.
   Отец Серафим нанимал за десять реалов в месяц комнатку у бедной вдовы, которая имела на калле-де-ла-Пескадерия небольшой домик, выстроенный из саманового кирпича и тростника.
   Комнатка была маленькой, с одним окном, выходившим в коридор; она отличалась строгостью монастырской обстановки и чистотой и походила на келью.
   Отец Серафим зажег сальную свечку, вставленную в медный подсвечник, и с помощью дона Пабло уложил раненого в постель.
   Дон Пабло бросился на бутаку, чтобы перевести дух от усталости.
   Отец Серафим, которого, несмотря на его хилую наружность, казалось, не брала никакая усталость, вышел запереть наружную дверь, оставленную открытой.
   В ту минуту, когда он хотел захлопнуть ее, кто-то сильно дернул дверь, и какой-то человек вошел в патио, где находился миссионер.
   — Извините, батюшка, что я вас побеспокоил… — сказал незнакомец, — позвольте мне остаться здесь.
   — Вы, должно быть живете в этом доме? — спросил священник.
   — Нет, Святой Отец, — отвечал холодно незнакомец, — я даже совсем не живу в Санта-Фе… Здесь я совершенно чужой.
   — Вы просите меня приютить вас на ночь? — продолжал отец Серафим, удивленный этим ответом.
   — И не думаю, преподобный отче.
   — В таком случае, что же вам здесь нужно? — спросил миссионер, удивление которого все более и более возрастало.
   — Я хочу вместе с вами пройти в ту комнату, где вы положили раненого.
   — Милостивый государь, — проговорил нерешительно миссионер — эта просьба…
   — Вовсе не должна удивлять вас. Мне крайне необходимо узнать, в каком состоянии находится теперь молодой человек…
   — Но вы, по крайней мере, знаете, кто он такой?
   — Знаю.
   — Вы родственник его или, может быть, один из его друзей?
   — Ни то ни другое… Еще раз повторяю вам, что мне очень важно узнать, в каком положении он находится; я хочу не только видеть его, но и говорить с ним, если только это возможно.
   Отец Серафим бросил проницательный взгляд на незнакомца.
   Неизвестный был человеком высокого роста и в полном расцвете сил; черты его лица, насколько это возможно было рассмотреть при бледном свете луны, были очень красивы.
   На нем был надет костюм богатого асиендадо, и в правой руке он держал американскую винтовку, затейливо украшенную серебром.
   Миссионер раздумывал, не зная, как ему поступить.
   — Ну, — снова заговорил незнакомец, — на что же вы решились, батюшка?
   — Милостивый государь, — отвечал отец Серафим твердым голосом, — не принимайте в дурном смысле того, что я вам скажу.
   Незнакомец поклонился.
   — Я не знаю вас, — продолжал священник, — я встретился с вами ночью, при таких странных обстоятельствах… вы с непонятным для меня упорством настаиваете на свидании с молодым человеком, в котором я принял участие из чувства христианского милосердия, и мне кажется, что я не имею права допускать вас к нему.
   Досада омрачила лицо незнакомца.
   — Вы правы, батюшка, — отвечал он, — обстоятельства против меня, но, к сожалению, теперь я ничего не могу сказать вам, а между тем время бежит, и мне дорога каждая минута. Все, что я могу сделать для вашего успокоения — дать вам торжественную клятву, что я прошу об этом не с дурным намерением… Я еще раз повторяю вам, что желаю только добра тому человеку, которого вы подняли… В настоящее время я караю великое преступление и надеюсь, что Господь поможет мне в этом деле, как помогает Он и всем, посвятившим себя добру.
   Незнакомец произнес эти слова с такой искренностью и таким убедительным тоном, что миссионер почувствовал себя побежденным. Он поднял вверх висевший у него на груди крест и, обращаясь к своему странному собеседнику, сказал:
   — Клянитесь!
   — Клянусь, — отвечал тот твердым голосом.
   — Хорошо, — сказал священник, — теперь вы можете войти в комнату… Я даже не стану спрашивать у вас ваше имя.
   — Мое имя ровно ничего не скажет вам, батюшка, — произнес незнакомец печальным голосом.
   — Идите за мной.
   Войдя в комнату, незнакомец обнажил голову и встал в углу.
   — Не обращайте на меня внимания, батюшка, — проговорил он тихо, — и верьте данной мною клятве.
   Миссионер отвечал только кивком головы.
   Раненый все еще не подавал никаких признаков жизни и, бледный, неподвижно лежал в том же положении, как его опустили на постель.
   Отец Серафим подошел к нему.
   С осторожностью и кротостью, свойственными только вполне отрекшимся от мира и посвятившим свою жизнь на пользу ближнего, принялся он ухаживать за раненым.
   Но все употребляемые им средства не давали никакого результата, и молодой человек все так же продолжал лежать пластом.
   Дон Пабло с безнадежным видом покачивал головой.
   Миссионер одно за другим употребил все известные ему средства для того, чтобы привести Шоу в чувство, но безуспешно.
   Тогда к постели раненого приблизился незнакомец.
   — Святой Отец, — проговорил он, слегка касаясь руки миссионера, — вы сделали все, что доступно человеку, но все ваши усилия не принесли никакой пользы.
   — Увы! Да, — отвечал печально миссионер.
   — Не позволите ли вы теперь мне попытаться привести его в сознание?
   — Неужели вы думаете, что будете удачливее меня? — спросил с удивлением священник.
   — Надеюсь, — спокойно сказал незнакомец.
   — Но вы же видите, что я употребил все средства, которые предписываются в таких случаях.
   — Совершенно верно, батюшка, но индейцы обладают некоторыми тайнами, известными только им одним, и эти таинственные средства производят изумительное действие.
   — Да, я слышал об этом. Значит, вы тоже знаете эти таинственные средства?
   — Да, мне известны некоторые из них и, если вы позволите, я испробую действие их на этом молодом человеке, который находится в безнадежном состоянии.
   — Увы! Я опасаюсь этого.
   — Мы ведь все равно ничем не рискуем, испробовав на нем крайнее средство, которое я предлагаю.
   — Да, это правда.
   — В таком случае, разрешите мне сделать пробу.
   — Делайте что хотите… Дай Бог, чтобы труды ваши увенчались успехом, — проговорил с печальным вздохом миссионер.
   — Только Он один и в состоянии помочь мне.
   Незнакомец наклонился над молодым человеком и с минуту пристально всматривался в лицо раненого. Затем он вынул из-за пазухи граненый хрустальный флакон с зеленой как изумруд жидкостью.
   Он просунул острие кинжала между стиснутыми зубами раненого и влил ему в рот четыре или пять капель жидкости, находившейся во флаконе.
   Вдруг произошло нечто удивительное.
   Шоу испустил глубокий вздох, открыл несколько раз глаза и, как бы под влиянием какой-то сверхъестественной силы, сел на постели и обвел вокруг себя удивленным взглядом.
   Затем раненый провел рукой по бледному лбу и пробормотал глухим голосом:
   — Эллен, слишком поздно… Я не могу спасти ее!.. Смотри, смотри, они уносят ее… она погибла!
   И он упал на постель.
   Все бросились к нему.
   — Он спит, — вскричал миссионер с удивлением.
   — Он спасен, — сказал незнакомец.
   — Но, — спросил с беспокойством дон Пабло, — что значат слова этого человека?
   — Вы не поняли их? — спросил незнакомец.
   — Нет, и напрасно ломаю себе над этим голову.
   — В таком случае, я могу объяснить вам это.
   — Вы!
   — Да, я. Слушайте. Этот юноша хотел освободить вашу сестру.
   — Откуда вы это узнали?
   — Правда ли это? — воскликнул дон Пабло.
   — Правда… Продолжайте, — сказал священник.
   — Его нашли перед домом, где ее приютили. Он лежал с кинжалом в груди.
   — Дальше!
   — Его ранили потому, что он мешал снова похитить ее у вас.
   — О! Не может быть.
   — А между тем это верно.
   — Почему вы все это знаете?
   — Не знаю, а угадываю.
   — А! — вскричал дон Пабло в отчаянии. — Батюшка, бежим туда… к моей сестре!..
   И они оба бросились вон из комнаты.
   Неизвестный, оставшись один, завернул раненого в плащ, взвалил его себе на плечи с такой легкостью, как будто это был ребенок, и вместе со своею ношей вышел из дому.

ГЛАВА XXI. Генерал Вентура

   Было около шести часов утра.
   Генерал Вентура, губернатор провинции, удалившись в свои апартаменты, спал еще глубоким сном, как вдруг дверь в спальню с шумом распахнулась, и в комнату вошел офицер.
   — Что такое случилось, капитан Лопес? — спросил губернатор, тщетно стараясь придать твердость своему голосу, который невольно дрожал от какого-то страшного предчувствия.
   На заданный ему губернатором вопрос капитан лаконично отвечал таким тоном, который сам по себе уже предвещал беду:
   — Ничего хорошего.
   — Что значит «ничего хорошего»? Уж не взбунтовался ли народ?
   — Клянусь честью, нет. Я думаю, что никто даже и не помышляет об этом.
   — В таком случае, — сказал повеселевший генерал, — скажите мне, какого черта вам нужно от меня, что вы явились в такую рань?
   — Мне ровно ничего не нужно, — отвечал капитан могильным голосом, — вас хочет видеть какой-то солдат, который явился неизвестно откуда… Я пришел спросить вас, что делать с ним.
   — Постойте, — перебил его генерал, лицо которого внезапно потемнело, — кто такой этот солдат?
   — Как будто драгун.
   — Драгун!.. Ведите его сюда, ведите его сюда!… Как вы меня напугали, прости вас Господи, своей странной манерой говорить обиняками!… Этот солдат, по всей вероятности, явился сообщить мне о скором прибытии отряда, который должен был бы давным-давно быть здесь.
   Капитан с видом сомнения пожал плечами.
   — Что такое еще? — спросил генерал, которого сильно испугала эта выразительная пантомима. — Что такое еще смущает вас?
   — Ничего кроме того, что солдат этот явился в таком печальном виде, что едва ли он может принести вам приятное известие.
   — Мы сейчас узнаем, в чем дело. Позовите его.
   — Да, это правда, — согласился капитан.
   И он вышел.
   Генерал вскочил с постели и быстро оделся.
   Вдруг с пласа-Майор донесся сильный шум, генерал подошел к окну, поднял занавеску и взглянул на улицу.
   Целая толпа с громкими криками и в страшном беспорядке двигалась со всех сторон к площади.
   — Что там такое происходит? — с тревогой спрашивал себя генерал. — Что означает весь этот шум?
   В это время крики еще больше усилились, и отряд коман-чских воинов показался с калле-де-ла-Мерсед, быстро и в строгом порядке направляясь к дворцу.
   При виде этого зрелища генерал остолбенел.
   — Опять индейцы! — пробормотал он. — Каким образом осмелились они явиться сюда? Значит, им ничего еще неизвестно о прибытии драгун? Меня более чем удивляет эта смелость с их стороны!..
   Он опустил занавеску и отошел от окна.
   Солдат, о котором докладывал ему капитан, стоял перед ним и ждал, пока губернатору угодно будет обратиться к нему с вопросом.
   Вид солдата заставил генерала содрогнуться с головы до ног. Солдат был страшно бледен, мундир его был разорван и весь в грязи, как будто он совершил длинный и утомительный переход.
   Генерал Вентура решил сразу рассеять все сомнения. Он уже открыл было рот, чтобы приступить к допросу, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошло несколько человек офицеров, а с ними капитан Лопес.
   — Генерал, — сказал капитан, — идите скорей… вас ждут в зале совета… Индейцы явились за ответом, который вы обещали дать сегодня утром.
   — Э! Чего это вы так испугались, господа? — строгим тоном сказал генерал. — Насколько мне известно, в городе все спокойно… Индейцы не подожгли его… Я не успел еще обсудить, что отвечать этим дикарям… пусть они подождут, пока я дам им аудиенцию.
   — Хорошо, хорошо, генерал, — грубым голосом отвечал капитан Лопес, — город еще не загорелся с четырех концов, но это легко может случиться, если вы будете продолжать поступать таким образом.
   — Как! Что это значит? — вскричал генерал, бледнея от страха. — Неужели дела наши так плохи?
   — Да хуже этого ничего и быть не может, и нам нельзя терять ни минуты, если мы хотим избавить город от больших бед.
   — Кабальеро, — сказал генерал прерывающимся от страха голосом, — мы прежде всего должны заботиться о спасении города… я иду вместе с вами.
   И, не обращая больше внимания на солдата, генерал направился в зал совета.
   Беспорядок, царивший на улице, отразился и на дворце.
   Собравшиеся в зале офицеры спорили, перебивая друг друга. Выйдя в зал, генерал бросил тревожный взгляд на присутствующих. Все сели на свои места. Заседание, по крайней мере внешне, носило строгий и спокойный характер. Со стороны можно было подумать, что здесь собрались люди, сознающие лежащие на них обязанности и твердо решившиеся исполнять свой долг до конца.
   Индейцы в данную минуту были полными хозяевами города. Против них мексиканцы не могли выставить ни одного солдата и поэтому им оставалось только постараться покончить дело с команчами на возможно более выгодных для себя условиях. Но так как офицеры хотели сохранить наружное приличие, то началось совещание, причем все снова поочередно высказывали свое мнение; затем, по окончании прений, генерал поднялся со своего места и попросил собрание выслушать его.
   — Кабальеро, — начал он голосом, дрожавшим от волнения или, лучше сказать, от страха, — все мы, собравшиеся здесь, — люди мужественные и не раз имели случай доказать это в затруднительных обстоятельствах. Одним словом, если бы дело шло о том, чтобы пожертвовать нашей жизнью для спасения несчастного населения, мы не задумываясь сделали бы это, потому что все мы отлично понимаем святость долга и знаем, что бывают моменты, когда нельзя отступать, но увы! Жертва наша не принесла бы пользы и не устранила бы опасности для тех, кого мы должны защищать. Поэтому мы должны вступить в переговоры с дикарями. К сожалению, мы не можем выставить против них войска. Может быть, нам и удастся отвратить опасность и спасти женщин и детей. Но если мы даже и не достигнем желаемых результатов, у нас, по крайней мере, останется сознание свято исполненного долга.
   Оглушительные аплодисменты приветствовали такое заключение речи губернатора, и он, обернувшись к часовому, неподвижно стоявшему у двери, приказал ввести главных индейских вождей.

ГЛАВА XXII Команчи

   Валентин и его друзья проснулись на рассвете.
   Команчи, уже с оружием в руках, были совсем готовы к выступлению.
   Единорог, одетый в великолепный воинский наряд, подошел к охотнику.
   — Мой брат уже выступает? — спросил его Валентин.
   — Да, — ответил вождь. — Я отправлюсь в крепость за ответом вождя бледнолицых.
   — А что намерен предпринять мой брат, если ему ответят отказом?
   Единорог улыбнулся.
   — У команчей длинные копья, — сказал он, — бледнолицые не откажут ему.
   — Я буду сильно беспокоиться во время вашего отсутствия, вождь. Испанцы — изменники; берегитесь, как бы вам не попасть в засаду.
   — Они не осмелятся сделать этого, — гордо отвечал Единорог. — Если они не отдадут мне вождя, которого любит мой брат, испанские вожди будут замучены на площади Санта-Фе, город сожжен и разграблен. Я сказал, пусть мой брат не беспокоится.
   — Хорошо! Единорог — мудрый вождь, он сделает все, что следует.
   Вдруг в лагере произошло какое-то смятение, и двое запыхавшихся людей подбежали к Валентину и Курумилле, разговаривавшим с Единорогом.
   Вновь прибывшими были дон Пабло, сын дона Мигеля, и отец Серафим.
   Подбежав к своим друзьям, они в полном изнеможении опустились на траву
   Спустя некоторое время миссионер первым оправился от почти бесчувственного состояния.