Страница:
— Это, может быть, ваша мораль, но я никогда не соглашусь с этим… я не хочу иметь вас ни своим сообщником, ни товарищем.
Скваттер бросил на асиендадо взгляд, полный ненависти и разочарования.
— Предлагая нам свои услуги, вы преследуете только свои собственные цели, — продолжал дон Мигель. — Что это за цели, этого я не хочу знать, не хочу даже слышать об этом… американец никогда от чистого сердца не станет помогать мексиканцу завоевывать свободу; он сам потеряет при этом слишком много.
— Итак?
— Итак, я навсегда отказываюсь от ваших проектов. Правда, я мечтал вернуть моей родине независимость, которой ее несправедливо лишили… Ну, а теперь мечта эта так и останется мечтой.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее.
— Вы отказываетесь?
— Да, я отказываюсь.
— Хорошо, теперь я знаю, что мне остается делать.
— А ну, скажите, что вы станете делать? Это интересно, — сказал асиендадо, скрещивая руки на груди и смотря в упор на своего собеседника.
— Сейчас я вам это скажу.
— Я жду.
— Я знаю вашу тайну.
— Всю?
— Благодаря этому вы в моей власти.
— Сомневаюсь.
— Кто может помешать мне отправиться к губернатору штата и выдать вас?
— Он вам не поверит.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен.
— Ну а я — нет.
— Почему?
— Вы сейчас это отлично и сами поймете.
— Признаюсь вам, мне очень любопытно это узнать.
— Несмотря на все ваше колоссальное богатство, а может быть, именно поэтому, несмотря на то, что вы делаете очень много добра, у вас все-таки очень много врагов, дон Мигель.
— Я это знаю.
— Тем лучше. Эти враги воспользуются, конечно, первым представившимся случаем, чтобы вас погубить.
— Весьма возможно.
— Вот видите, вы и сами согласны со мной… Ну так вот, когда я пойду к губернатору и скажу ему, что вы составили заговор, и, в подтверждение своих слов, вручу ему, кроме этих писем, еще несколько, написанных и подписанных вами, и которые лежат вон в том сундуке, неужели вы думаете, что губернатор сочтет меня обманщиком и не отдаст приказания арестовать вас.
— Значит, у вас есть письма, написанные моей рукой?
— У меня три таких письма, и я думаю, что их совершенно достаточно для того, чтобы вас расстреляли.
— А!
— Да. Вы и сами понимаете, конечно, что в таком важном деле я должен был принять все предосторожности: кто знает, что может случиться, а такие люди как я, — добавил он с иронической улыбкой, — более, чем кто-нибудь другой, имеют массу причин быть осторожными.
— Надо признаться, вы хорошо ведете свои дела, — небрежным тоном заметил асиендадо.
— Не правда ли?
— С чем вас и поздравляю, вы гораздо хитрее, чем я вас считал.
— О! Вы меня еще не знаете!
— С меня достаточно и того, что я теперь знаю.
— Итак?
— Мы на этом и закончим наш разговор, если вы позволите.
— Вы все еще отказываетесь?
— Более чем когда-нибудь.
Скваттер нахмурил брови.
— Берегитесь, дон Мигель, — глухо прошептал он, — иначе я поступлю так, как говорил.
— Если только я дам вам на это время.
— Э?
— Черт возьми! Хотя вы и очень ловкий плут, но ведь и я не дурак… Неужели вы, в свою очередь, думаете, что я испугаюсь ваших угроз и не сумею лишить вас возможности причинить вред, не мне, — потому что меня, повторяю вам, нисколько не пугают ваши угрозы, — а моим друзьям? Я не хочу и не допущу, чтобы они пострадали вследствие вашей измены и предательства.
— Ну и что вы можете сделать, чтобы помешать мне добиться этого результата?
— Вы увидите, — отвечал невозмутимо дон Мигель.
— А все-таки?
— Я вас убью.
— О-о! — проговорил скваттер. — Ну, это, знаете, совсем не так уж легко.
— Гораздо легче, чем вы думаете, милейший мой.
— Гм! Когда же это вы рассчитываете меня убить?
— Сейчас!
Собеседники в это время сидели перед очагом на противоположных концах скамьи; их разделял только стол, но последний стоял немного сзади, так что, разговаривая, они опирались на него только локтями.
Произнеся слово «сейчас», дон Мигель прыгнул, как тигр, на скваттера, совсем не ожидавшего этого нападения, схватил его за горло и повалил навзничь.
Оба врага покатились вместе по неровному полу хакаля.
Нападение мексиканца было так быстро и неожиданно, что скваттер, несмотря на всю свою геркулесову силу, не мог освободиться от железных объятий своего врага, сдавившего ему горло как в тисках.
Красный Кедр не только не мог оказать ни малейшего сопротивления, но не был в состоянии даже вскрикнуть; мексиканец придавил ему коленом грудь и в то же время сжимал руками ему горло.
Наконец полузадушенный скваттер дошел до полного изнеможения. Дон Мигель вытащил из-за голенища сапога нож с длинным и тонким лезвием и целиком погрузил его в тело врага.
Бандит конвульсивно вздрогнул несколько раз, затем мертвенная бледность покрыла его лицо, глаза закрылись, и он вытянулся и уже больше не шевелился.
Дон Мигель оставил нож в ране и медленно приподнялся.
— А! — прошептал он, смотря на скваттера с насмешкой. — Мне кажется, что теперь негодяй меня уже не выдаст.
Затем он взял лежавшие на столе два письма, достал из сундука находившиеся в нем бумаги, спрятал все это у себя на груди, вышел из хижины и, притворив за собой дверь, удалился большими шагами.
Сыновья скваттера не покидали своего поста и, увидя мексиканца, подошли к нему.
— Ну, — спросил его Шоу, — вы сговорились со стариком?
— Да, — коротко отвечал дон Мигель.
— Значит, теперь дело в порядке? — спросил Сеттер.
— Да, к обоюдному нашему удовольствию.
— Тем лучше! — радостно вскричали молодые люди.
Асиендадо отвязал лошадь и вскочил в седло.
— До свидания, господа! — сказал он им.
— До свидания, — отвечали они.
Мексиканец сначала пустил лошадь рысью и ехал так, пока не скрылся из вида сыновей скваттера; тут он отпустил поводья, пришпорил лошадь и помчался во весь дух.
— Теперь, — сказал Сеттер, проводив гостя, — мне кажется, что и мы можем идти в хижину.
Братья разделяли его мнение, и молодые люди не спеша направились в хакаль.
Дон Мигель ошибался, думая, что навсегда избавился от опасного врага, который мог погубить как его самого, так и его друзей.
Красный Кедр не умер.
В момент неожиданного нападения скваттер почти не оказал никакого сопротивления, так как считал это совершенно бесполезным, потому что борьба могла бы только еще более озлобить врага, и чувствуя, как лезвие ножа проникает в его тело, он решился, по выражению, бывшему в ходу в его стране, playing possum — подражать опоссуму, т. е. представиться мертвым. Хитрость его удалась отлично. Дон Мигель, уверенный что убил его сразу, не повторил удара.
Пока враг его оставался в хакале, скваттер лежал не шевелясь, так как это могло бы его выдать; но как только он остался один, он открыл глаза, приподнялся, вынул кинжал из раны, из которой хлынула струя черной крови, и, устремив на дверь, через которую вышел его враг, взор, полный ненависти, передать который невозможно, произнес:
— Теперь мы с вами квиты, дон Мигель Сарате… Вы хотели сейчас лишить меня жизни, которую вы же мне спасли… Молите Бога, чтобы нам с вами никогда больше не встречаться.
Он глубоко вздохнул и снова безжизненной массой вытянулся на земляном полу.
Он был в обмороке.
В эту минуту сыновья его вошли в хижину.
ГЛАВА Х. Сашем41 корасов
ГЛАВА XI. Беседа
Скваттер бросил на асиендадо взгляд, полный ненависти и разочарования.
— Предлагая нам свои услуги, вы преследуете только свои собственные цели, — продолжал дон Мигель. — Что это за цели, этого я не хочу знать, не хочу даже слышать об этом… американец никогда от чистого сердца не станет помогать мексиканцу завоевывать свободу; он сам потеряет при этом слишком много.
— Итак?
— Итак, я навсегда отказываюсь от ваших проектов. Правда, я мечтал вернуть моей родине независимость, которой ее несправедливо лишили… Ну, а теперь мечта эта так и останется мечтой.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее.
— Вы отказываетесь?
— Да, я отказываюсь.
— Хорошо, теперь я знаю, что мне остается делать.
— А ну, скажите, что вы станете делать? Это интересно, — сказал асиендадо, скрещивая руки на груди и смотря в упор на своего собеседника.
— Сейчас я вам это скажу.
— Я жду.
— Я знаю вашу тайну.
— Всю?
— Благодаря этому вы в моей власти.
— Сомневаюсь.
— Кто может помешать мне отправиться к губернатору штата и выдать вас?
— Он вам не поверит.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен.
— Ну а я — нет.
— Почему?
— Вы сейчас это отлично и сами поймете.
— Признаюсь вам, мне очень любопытно это узнать.
— Несмотря на все ваше колоссальное богатство, а может быть, именно поэтому, несмотря на то, что вы делаете очень много добра, у вас все-таки очень много врагов, дон Мигель.
— Я это знаю.
— Тем лучше. Эти враги воспользуются, конечно, первым представившимся случаем, чтобы вас погубить.
— Весьма возможно.
— Вот видите, вы и сами согласны со мной… Ну так вот, когда я пойду к губернатору и скажу ему, что вы составили заговор, и, в подтверждение своих слов, вручу ему, кроме этих писем, еще несколько, написанных и подписанных вами, и которые лежат вон в том сундуке, неужели вы думаете, что губернатор сочтет меня обманщиком и не отдаст приказания арестовать вас.
— Значит, у вас есть письма, написанные моей рукой?
— У меня три таких письма, и я думаю, что их совершенно достаточно для того, чтобы вас расстреляли.
— А!
— Да. Вы и сами понимаете, конечно, что в таком важном деле я должен был принять все предосторожности: кто знает, что может случиться, а такие люди как я, — добавил он с иронической улыбкой, — более, чем кто-нибудь другой, имеют массу причин быть осторожными.
— Надо признаться, вы хорошо ведете свои дела, — небрежным тоном заметил асиендадо.
— Не правда ли?
— С чем вас и поздравляю, вы гораздо хитрее, чем я вас считал.
— О! Вы меня еще не знаете!
— С меня достаточно и того, что я теперь знаю.
— Итак?
— Мы на этом и закончим наш разговор, если вы позволите.
— Вы все еще отказываетесь?
— Более чем когда-нибудь.
Скваттер нахмурил брови.
— Берегитесь, дон Мигель, — глухо прошептал он, — иначе я поступлю так, как говорил.
— Если только я дам вам на это время.
— Э?
— Черт возьми! Хотя вы и очень ловкий плут, но ведь и я не дурак… Неужели вы, в свою очередь, думаете, что я испугаюсь ваших угроз и не сумею лишить вас возможности причинить вред, не мне, — потому что меня, повторяю вам, нисколько не пугают ваши угрозы, — а моим друзьям? Я не хочу и не допущу, чтобы они пострадали вследствие вашей измены и предательства.
— Ну и что вы можете сделать, чтобы помешать мне добиться этого результата?
— Вы увидите, — отвечал невозмутимо дон Мигель.
— А все-таки?
— Я вас убью.
— О-о! — проговорил скваттер. — Ну, это, знаете, совсем не так уж легко.
— Гораздо легче, чем вы думаете, милейший мой.
— Гм! Когда же это вы рассчитываете меня убить?
— Сейчас!
Собеседники в это время сидели перед очагом на противоположных концах скамьи; их разделял только стол, но последний стоял немного сзади, так что, разговаривая, они опирались на него только локтями.
Произнеся слово «сейчас», дон Мигель прыгнул, как тигр, на скваттера, совсем не ожидавшего этого нападения, схватил его за горло и повалил навзничь.
Оба врага покатились вместе по неровному полу хакаля.
Нападение мексиканца было так быстро и неожиданно, что скваттер, несмотря на всю свою геркулесову силу, не мог освободиться от железных объятий своего врага, сдавившего ему горло как в тисках.
Красный Кедр не только не мог оказать ни малейшего сопротивления, но не был в состоянии даже вскрикнуть; мексиканец придавил ему коленом грудь и в то же время сжимал руками ему горло.
Наконец полузадушенный скваттер дошел до полного изнеможения. Дон Мигель вытащил из-за голенища сапога нож с длинным и тонким лезвием и целиком погрузил его в тело врага.
Бандит конвульсивно вздрогнул несколько раз, затем мертвенная бледность покрыла его лицо, глаза закрылись, и он вытянулся и уже больше не шевелился.
Дон Мигель оставил нож в ране и медленно приподнялся.
— А! — прошептал он, смотря на скваттера с насмешкой. — Мне кажется, что теперь негодяй меня уже не выдаст.
Затем он взял лежавшие на столе два письма, достал из сундука находившиеся в нем бумаги, спрятал все это у себя на груди, вышел из хижины и, притворив за собой дверь, удалился большими шагами.
Сыновья скваттера не покидали своего поста и, увидя мексиканца, подошли к нему.
— Ну, — спросил его Шоу, — вы сговорились со стариком?
— Да, — коротко отвечал дон Мигель.
— Значит, теперь дело в порядке? — спросил Сеттер.
— Да, к обоюдному нашему удовольствию.
— Тем лучше! — радостно вскричали молодые люди.
Асиендадо отвязал лошадь и вскочил в седло.
— До свидания, господа! — сказал он им.
— До свидания, — отвечали они.
Мексиканец сначала пустил лошадь рысью и ехал так, пока не скрылся из вида сыновей скваттера; тут он отпустил поводья, пришпорил лошадь и помчался во весь дух.
— Теперь, — сказал Сеттер, проводив гостя, — мне кажется, что и мы можем идти в хижину.
Братья разделяли его мнение, и молодые люди не спеша направились в хакаль.
Дон Мигель ошибался, думая, что навсегда избавился от опасного врага, который мог погубить как его самого, так и его друзей.
Красный Кедр не умер.
В момент неожиданного нападения скваттер почти не оказал никакого сопротивления, так как считал это совершенно бесполезным, потому что борьба могла бы только еще более озлобить врага, и чувствуя, как лезвие ножа проникает в его тело, он решился, по выражению, бывшему в ходу в его стране, playing possum — подражать опоссуму, т. е. представиться мертвым. Хитрость его удалась отлично. Дон Мигель, уверенный что убил его сразу, не повторил удара.
Пока враг его оставался в хакале, скваттер лежал не шевелясь, так как это могло бы его выдать; но как только он остался один, он открыл глаза, приподнялся, вынул кинжал из раны, из которой хлынула струя черной крови, и, устремив на дверь, через которую вышел его враг, взор, полный ненависти, передать который невозможно, произнес:
— Теперь мы с вами квиты, дон Мигель Сарате… Вы хотели сейчас лишить меня жизни, которую вы же мне спасли… Молите Бога, чтобы нам с вами никогда больше не встречаться.
Он глубоко вздохнул и снова безжизненной массой вытянулся на земляном полу.
Он был в обмороке.
В эту минуту сыновья его вошли в хижину.
ГЛАВА Х. Сашем41 корасов
Прошло несколько дней после событий, описанных нами в предыдущей главе.
Был один из тех жарких дней, каких совсем никогда не бывает при нашем холодном климате. Тропическое солнце ярко сияло с безоблачных небес, и его солнечные лучи накаляли песок, которым были посыпаны дорожки в аллеях сада асиенды де-ла-Нориа.
В самой гуще сада, среди чащи кактусов, индейских смоковниц и алоэ, стояла беседка, обсаженная цветущими апельсиновыми и лимонными деревьями, распространявшими в воздухе благоухание. В этой беседке между двумя апельсиновыми деревьями висел гамак из волокон phormium tenax42, а в этом гамаке раскинувшись спала девушка.
Запрокинув назад голову, распустив свои длинные черные волосы, в беспорядке ниспадавшие ей на шею и грудь, и слегка раскрыв свои коралловые губы, позволявшие видеть ослепительно белые зубы, донна Клара безмятежно спала в своем убежище; черты ее лица дышали счастьем: ни одно еще облачко не затемняло лазурного горизонта ее мирной и спокойной жизни.
Было уже около полудня. Солнечные лучи, падая отвесно, делали жару до такой степени нестерпимой, что в асиенде все спали или отдыхали, забившись в укромные местечки, — в жарких странах это носит характерное название сиеста.
Между тем недалеко от того места, где, спокойно улыбаясь, спала донна Клара, послышался шум шагов, сперва почти неуловимый, но постепенно все увеличивавшийся, а затем показался человек.
Это был Шоу, младший из сыновей скваттера.
Каким образом очутился он в этом месте?
Молодой человек запыхался; пот лил с его лица.
Дойдя до входа в беседку, он бросил тревожный взгляд на гамак.
— Она там! — прошептал он. — Она спит.
Затем он опустился на колени и в немом восторге любовался девушкой.
Долго простоял он так, не спуская глаз со спящей. Наконец он вздохнул и, с усилием оторвавшись от этого очаровательного зрелища, тяжело приподнялся, шепча голосом, слабым как дыхание:
— Надо уходить!.. Что, если она проснется! О! Она никогда не узнает, как я ее люблю!
Он сорвал цветок с апельсинового дерева, тихонько положил его на девушку и, собравшись уходить, сделал уже несколько шагов, но затем снова вернулся назад и, схватив ребосо43 донны Клары, висевшее возле гамака, несколько раз прижался к нему губами, повторяя при этом голосом, прерывавшимся от волнения:
— Покрывала им свои волосы!..
Затем он выбежал из беседки и вскоре скрылся за деревьями.
Он услышал приближающиеся шаги.
И действительно, несколько секунд спустя после его ухода в беседку вошел дон Мигель.
— Э! — весело сказал он, покачивая гамак, — Проснись, дитя мое!.. Или ты так никогда и не кончишь свою сиесту?
Донна Клара, улыбаясь, открыла глаза.
— Я уже не сплю, отец, — сказала она.
— Очень рад слышать это, — проговорил он, — я люблю, когда мне так отвечают.
И он хотел поцеловать ее.
Но вдруг девушка приподнялась резким движением, как будто увидела что-то очень неприятное или страшное, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью:
— Что такое с тобой? Что случилось? — с испугом спросил ее асиендадо.
Девушка показала ему цветок с апельсинового дерева.
— Ну, — продолжал ее отец, — что же в этом такого ужасного? Он мог упасть с дерева в твой гамак во время сна.
Донна Клара грустно покачала головой.
— Нет, — отвечала она, — это совсем не так. Я уже несколько дней подряд, просыпаясь, всякий раз вижу цветок на этом же самом месте.
— Да ты с ума сошла!.. Это простая случайность, а ты выдумываешь себе Бог знает что!.. Успокойся, голубушка моя, и не думай больше об этом; ты вся побледнела… ну, стоит ли так пугаться из-за всяких пустяков? Впрочем, я могу сейчас порекомендовать тебе и лекарство… если ты так боишься цветов, почему не совершаешь ты своей сиесты у себя в спальне вместо того, чтобы забиваться сюда, в эту беседку?
— Это правда, отец, — сказала успокоившаяся и повеселевшая девушка, — я непременно последую вашему совету.
— Отлично, значит, об этом не стоит больше и говорить… а теперь поцелуй меня.
Девушка бросилась в объятия отца, которого она осыпала ласками.
В это время в беседку вошел пеон.
— Что вам нужно? — спросил его дон Мигель.
— Ваша Милость, — отвечал пеон, — в асиенду только что прибыл краснокожий воин, он желает с вами говорить.
— Вы его знаете? — спросил дон Мигель?
— О! Да, Ваша Милость, это Моокапек — Орлиное Перо — сашем корасов с Рио-Сан-Педро.
— Моокапек! — повторил асиендадо с удивлением. — Зачем могло понадобиться ему видеть меня? Зовите его сюда.
Пеон ушел; через несколько минут он снова появился, но уже не один — с ним пришел Орлиное Перо.
Вождь предстал во всем параде; весь его костюм говорил, что сашем вышел на тропу войны.
Волосы на его голове, перевязанные кожей гремучей змеи, были приподняты на макушке, и тут в них воткнуто было орлиное перо; блуза из полосатого миткаля, украшенная массой погремушек, спускалась до самых бедер, защищенных от укусов москитов панталонами из той же материи; на ступнях были надеты мокасины из кожи пекари, украшенные фальшивыми жемчужинами и иглами дикобраза; к пяткам, как отличительный знак знаменитых воинов, было привязано несколько волчьих хвостов; за пояс из лосиной кожи были заткнуты нож, трубка и мешочек с лекарственными травами; на шее было надето ожерелье из когтей гризли и бизоньих зубов; наконец, великолепная шкура самки белого бизона, выкрашенная с внутренней стороны в красное, была накинута на плечи, заменяя собой дорожный плащ. В правой руке вождь держал орлиное перо, а в левой — американский карабин.
Войдя в беседку, вождь грациозно поклонился донне Кларе, а затем выпрямился и стал молча ждать, пока с ним заговорит дон Мигель.
Мексиканец с минуту разглядывал индейского вождя, по лицу которого было видно, что с ним случилось какое-то большое горе.
— Добро пожаловать, брат мой, — сказал асиендадо, — чему обязан я удовольствием тебя видеть?
Вождь бросил мимолетный взгляд на молодую девушку.
Дон Мигель понял, чего хочет индеец, и сделал донне Кларе знак удалиться.
Они остались одни.
— Брат мой может говорить, — сказал тогда асиендадо, — уши друга открыты.
— Да, отец мой добр, — отвечал индеец своим грудным голосом, — он любит индейцев; жаль только, что не все бледнолицые похожи на него.
— Я не понимаю моего брата… Разве его оскорбил кто-нибудь?
Индеец грустно улыбнулся.
— Где правосудие для краснокожих? — сказал он. — Индейцы — животные… Великий Дух не дал им души, как бледнолицым, и убивать их не считается за преступление!
— Вождь, вы говорите загадками, я вас не понимаю… Скажите мне, пожалуйста, сначала: почему покинули вы деревню вашего племени? Отсюда ведь довольно далеко от Рио-Сан-Педро.
— Моокапек один, его племени больше не существует.
— Что такое?
— Бледнолицые напали ночью, как трусливые ягуары; они сожгли деревню и перебили всех жителей, не исключая женщин и малолетних детей.
— О! Это ужасно! — невольно воскликнул асиендадо.
— Да! — продолжал вождь с иронией. — За волосы индейцев платят дорого!
— А вы знаете людей, которые совершили это отвратительное преступление?
— Моокапек знает их и он им отомстит.
— Назовите мне их главаря, если вы только знаете его имя.
— Да, я его знаю. Бледнолицые называют его Красным Кедром, а индейцы Людоедом.
— О! В таком случае вы уже отомщены, вождь, потому что он умер.
— Мой отец ошибается.
— Вы говорите, что я ошибаюсь, но я сам убил его!
Индеец покачал головой.
— Красный Кедр живуч, — сказал он, — лезвие ножа, которым поразил его мой отец, было слишком коротко… Красный Кедр ранен, но через несколько дней он опять будет на ногах и снова начнет убивать и скальпировать индейцев.
Это известие поразило асиендадо.
Враг, которого он считал мертвым, оказался жив, и асиендадо снова предстояло вести с ним борьбу.
— Мой отец должен держаться настороже, — продолжал вождь. — Красный Кедр поклялся отомстить ему.
— О! Я не дам ему на это времени. Он не человек, а исчадие дьявола, от которого во что бы то ни стало необходимо очистить землю, прежде чем к нему вернутся силы и он будет в состоянии начать новый ряд убийств.
— Я помогу моему отцу отомстить этому врагу.
— Благодарю, вождь, я не отказываюсь от вашей помощи, потому что мне, может быть, понадобится, и даже очень скоро, помощь всех моих друзей. Ну, а теперь скажите мне, что вы намерены делать?
— Орлиное Перо не может больше жить вместе с бледнолицыми и поэтому удалится в пустыню; у него есть друзья среди команчей, они краснокожие и с радостью примут его.
— Я не стану даже и пытаться отговаривать вас, вождь; ваше решение вполне справедливо, и если вы впоследствии точно так же отплатите белым, они не будут иметь права жаловаться на вас, потому что сами довели вас до этого. Когда отправляется мой брат?
— Как только зайдет солнце.
— Отдохните здесь сегодня, а завтра, если уж вы так решили, можете отправиться в путь.
— Моокапек должен отправиться сегодня.
— В таком случае, делайте как хотите. Есть у вас лошадь?
— Нет, но я добуду себе лошадь, как только встречу какую-нибудь манаду.
— Я не могу отпустить вас в такое путешествие пешком и дам вам лошадь.
— Благодарю, отец мой добр, индейский вождь не забудет этого…
— Пойдемте, вы сами выберете себе лошадь.
— Я хочу сказать еще несколько слов моему отцу.
— Говорите, вождь, я вас слушаю.
— Кутонепи, бледнолицый охотник, поручил мне сообщить моему отцу важное предостережение.
— Какое?
— Моему отцу грозит большая опасность… Кутонепи хочет видеть моего отца как можно скорее, чтобы самому сообщить ему, в чем дело.
— Хорошо, мой брат скажет охотнику, что завтра я буду на прогалине Пораженного Дуба и буду там ждать его до вечера.
— Я передам слова моего отца охотнику.
Затем ранчеро и краснокожий вышли из беседки и большими шагами направились к асиенде.
Дон Мигель предоставил корасу самому выбрать себе лошадь, и в то время как сашем седлал лошадь по индейскому обычаю, асиендадо удалился к себе в спальню и велел сказать сыну, чтобы тот пришел к нему.
Молодой человек успел уже совсем оправиться от полученной раны.
Дон Мигель сказал сыну, что ему необходимо уехать на несколько дней и поручил ему управление асиендой; при этом он советовал ему главным образом не удаляться от фермы и как можно заботливее оберегать сестру.
Молодой человек, радуясь в душе, что ему можно в продолжение нескольких дней наслаждаться полной свободой, обещал отцу исполнить все, что тот от него требовал.
Поцеловав в последний раз сына и дочь, дон Мигель отправился в патио44.
В ожидании его, вождь занимался тем, что заставлял гарцевать выбранную им для себя великолепную лошадь.
Дон Мигель несколько минут любовался ловкостью и грацией индейца, которому в этом отношении мог бы позавидовать самый знаменитый мексиканский объездчик мустангов, потом он вскочил в седло, и они оба вместе поехали по направлению к Эль-Пасо, куда им необходимо было попасть, прежде чем достигнуть пустыни и добраться до прогалины Пораженного Дуба.
Путешественники молча ехали рядом, погруженные каждый в свои мысли.
В ту минуту, когда они вступали в Пасо, солнце садилось на горизонте в волны красноватых паров, что предвещало на ночь грозу.
При въезде в городок они расстались. На следующий день, как мы уже говорили в начале нашего рассказа, дон Мигель выехал на рассвете и направился к прогалине.
Был один из тех жарких дней, каких совсем никогда не бывает при нашем холодном климате. Тропическое солнце ярко сияло с безоблачных небес, и его солнечные лучи накаляли песок, которым были посыпаны дорожки в аллеях сада асиенды де-ла-Нориа.
В самой гуще сада, среди чащи кактусов, индейских смоковниц и алоэ, стояла беседка, обсаженная цветущими апельсиновыми и лимонными деревьями, распространявшими в воздухе благоухание. В этой беседке между двумя апельсиновыми деревьями висел гамак из волокон phormium tenax42, а в этом гамаке раскинувшись спала девушка.
Запрокинув назад голову, распустив свои длинные черные волосы, в беспорядке ниспадавшие ей на шею и грудь, и слегка раскрыв свои коралловые губы, позволявшие видеть ослепительно белые зубы, донна Клара безмятежно спала в своем убежище; черты ее лица дышали счастьем: ни одно еще облачко не затемняло лазурного горизонта ее мирной и спокойной жизни.
Было уже около полудня. Солнечные лучи, падая отвесно, делали жару до такой степени нестерпимой, что в асиенде все спали или отдыхали, забившись в укромные местечки, — в жарких странах это носит характерное название сиеста.
Между тем недалеко от того места, где, спокойно улыбаясь, спала донна Клара, послышался шум шагов, сперва почти неуловимый, но постепенно все увеличивавшийся, а затем показался человек.
Это был Шоу, младший из сыновей скваттера.
Каким образом очутился он в этом месте?
Молодой человек запыхался; пот лил с его лица.
Дойдя до входа в беседку, он бросил тревожный взгляд на гамак.
— Она там! — прошептал он. — Она спит.
Затем он опустился на колени и в немом восторге любовался девушкой.
Долго простоял он так, не спуская глаз со спящей. Наконец он вздохнул и, с усилием оторвавшись от этого очаровательного зрелища, тяжело приподнялся, шепча голосом, слабым как дыхание:
— Надо уходить!.. Что, если она проснется! О! Она никогда не узнает, как я ее люблю!
Он сорвал цветок с апельсинового дерева, тихонько положил его на девушку и, собравшись уходить, сделал уже несколько шагов, но затем снова вернулся назад и, схватив ребосо43 донны Клары, висевшее возле гамака, несколько раз прижался к нему губами, повторяя при этом голосом, прерывавшимся от волнения:
— Покрывала им свои волосы!..
Затем он выбежал из беседки и вскоре скрылся за деревьями.
Он услышал приближающиеся шаги.
И действительно, несколько секунд спустя после его ухода в беседку вошел дон Мигель.
— Э! — весело сказал он, покачивая гамак, — Проснись, дитя мое!.. Или ты так никогда и не кончишь свою сиесту?
Донна Клара, улыбаясь, открыла глаза.
— Я уже не сплю, отец, — сказала она.
— Очень рад слышать это, — проговорил он, — я люблю, когда мне так отвечают.
И он хотел поцеловать ее.
Но вдруг девушка приподнялась резким движением, как будто увидела что-то очень неприятное или страшное, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью:
— Что такое с тобой? Что случилось? — с испугом спросил ее асиендадо.
Девушка показала ему цветок с апельсинового дерева.
— Ну, — продолжал ее отец, — что же в этом такого ужасного? Он мог упасть с дерева в твой гамак во время сна.
Донна Клара грустно покачала головой.
— Нет, — отвечала она, — это совсем не так. Я уже несколько дней подряд, просыпаясь, всякий раз вижу цветок на этом же самом месте.
— Да ты с ума сошла!.. Это простая случайность, а ты выдумываешь себе Бог знает что!.. Успокойся, голубушка моя, и не думай больше об этом; ты вся побледнела… ну, стоит ли так пугаться из-за всяких пустяков? Впрочем, я могу сейчас порекомендовать тебе и лекарство… если ты так боишься цветов, почему не совершаешь ты своей сиесты у себя в спальне вместо того, чтобы забиваться сюда, в эту беседку?
— Это правда, отец, — сказала успокоившаяся и повеселевшая девушка, — я непременно последую вашему совету.
— Отлично, значит, об этом не стоит больше и говорить… а теперь поцелуй меня.
Девушка бросилась в объятия отца, которого она осыпала ласками.
В это время в беседку вошел пеон.
— Что вам нужно? — спросил его дон Мигель.
— Ваша Милость, — отвечал пеон, — в асиенду только что прибыл краснокожий воин, он желает с вами говорить.
— Вы его знаете? — спросил дон Мигель?
— О! Да, Ваша Милость, это Моокапек — Орлиное Перо — сашем корасов с Рио-Сан-Педро.
— Моокапек! — повторил асиендадо с удивлением. — Зачем могло понадобиться ему видеть меня? Зовите его сюда.
Пеон ушел; через несколько минут он снова появился, но уже не один — с ним пришел Орлиное Перо.
Вождь предстал во всем параде; весь его костюм говорил, что сашем вышел на тропу войны.
Волосы на его голове, перевязанные кожей гремучей змеи, были приподняты на макушке, и тут в них воткнуто было орлиное перо; блуза из полосатого миткаля, украшенная массой погремушек, спускалась до самых бедер, защищенных от укусов москитов панталонами из той же материи; на ступнях были надеты мокасины из кожи пекари, украшенные фальшивыми жемчужинами и иглами дикобраза; к пяткам, как отличительный знак знаменитых воинов, было привязано несколько волчьих хвостов; за пояс из лосиной кожи были заткнуты нож, трубка и мешочек с лекарственными травами; на шее было надето ожерелье из когтей гризли и бизоньих зубов; наконец, великолепная шкура самки белого бизона, выкрашенная с внутренней стороны в красное, была накинута на плечи, заменяя собой дорожный плащ. В правой руке вождь держал орлиное перо, а в левой — американский карабин.
Войдя в беседку, вождь грациозно поклонился донне Кларе, а затем выпрямился и стал молча ждать, пока с ним заговорит дон Мигель.
Мексиканец с минуту разглядывал индейского вождя, по лицу которого было видно, что с ним случилось какое-то большое горе.
— Добро пожаловать, брат мой, — сказал асиендадо, — чему обязан я удовольствием тебя видеть?
Вождь бросил мимолетный взгляд на молодую девушку.
Дон Мигель понял, чего хочет индеец, и сделал донне Кларе знак удалиться.
Они остались одни.
— Брат мой может говорить, — сказал тогда асиендадо, — уши друга открыты.
— Да, отец мой добр, — отвечал индеец своим грудным голосом, — он любит индейцев; жаль только, что не все бледнолицые похожи на него.
— Я не понимаю моего брата… Разве его оскорбил кто-нибудь?
Индеец грустно улыбнулся.
— Где правосудие для краснокожих? — сказал он. — Индейцы — животные… Великий Дух не дал им души, как бледнолицым, и убивать их не считается за преступление!
— Вождь, вы говорите загадками, я вас не понимаю… Скажите мне, пожалуйста, сначала: почему покинули вы деревню вашего племени? Отсюда ведь довольно далеко от Рио-Сан-Педро.
— Моокапек один, его племени больше не существует.
— Что такое?
— Бледнолицые напали ночью, как трусливые ягуары; они сожгли деревню и перебили всех жителей, не исключая женщин и малолетних детей.
— О! Это ужасно! — невольно воскликнул асиендадо.
— Да! — продолжал вождь с иронией. — За волосы индейцев платят дорого!
— А вы знаете людей, которые совершили это отвратительное преступление?
— Моокапек знает их и он им отомстит.
— Назовите мне их главаря, если вы только знаете его имя.
— Да, я его знаю. Бледнолицые называют его Красным Кедром, а индейцы Людоедом.
— О! В таком случае вы уже отомщены, вождь, потому что он умер.
— Мой отец ошибается.
— Вы говорите, что я ошибаюсь, но я сам убил его!
Индеец покачал головой.
— Красный Кедр живуч, — сказал он, — лезвие ножа, которым поразил его мой отец, было слишком коротко… Красный Кедр ранен, но через несколько дней он опять будет на ногах и снова начнет убивать и скальпировать индейцев.
Это известие поразило асиендадо.
Враг, которого он считал мертвым, оказался жив, и асиендадо снова предстояло вести с ним борьбу.
— Мой отец должен держаться настороже, — продолжал вождь. — Красный Кедр поклялся отомстить ему.
— О! Я не дам ему на это времени. Он не человек, а исчадие дьявола, от которого во что бы то ни стало необходимо очистить землю, прежде чем к нему вернутся силы и он будет в состоянии начать новый ряд убийств.
— Я помогу моему отцу отомстить этому врагу.
— Благодарю, вождь, я не отказываюсь от вашей помощи, потому что мне, может быть, понадобится, и даже очень скоро, помощь всех моих друзей. Ну, а теперь скажите мне, что вы намерены делать?
— Орлиное Перо не может больше жить вместе с бледнолицыми и поэтому удалится в пустыню; у него есть друзья среди команчей, они краснокожие и с радостью примут его.
— Я не стану даже и пытаться отговаривать вас, вождь; ваше решение вполне справедливо, и если вы впоследствии точно так же отплатите белым, они не будут иметь права жаловаться на вас, потому что сами довели вас до этого. Когда отправляется мой брат?
— Как только зайдет солнце.
— Отдохните здесь сегодня, а завтра, если уж вы так решили, можете отправиться в путь.
— Моокапек должен отправиться сегодня.
— В таком случае, делайте как хотите. Есть у вас лошадь?
— Нет, но я добуду себе лошадь, как только встречу какую-нибудь манаду.
— Я не могу отпустить вас в такое путешествие пешком и дам вам лошадь.
— Благодарю, отец мой добр, индейский вождь не забудет этого…
— Пойдемте, вы сами выберете себе лошадь.
— Я хочу сказать еще несколько слов моему отцу.
— Говорите, вождь, я вас слушаю.
— Кутонепи, бледнолицый охотник, поручил мне сообщить моему отцу важное предостережение.
— Какое?
— Моему отцу грозит большая опасность… Кутонепи хочет видеть моего отца как можно скорее, чтобы самому сообщить ему, в чем дело.
— Хорошо, мой брат скажет охотнику, что завтра я буду на прогалине Пораженного Дуба и буду там ждать его до вечера.
— Я передам слова моего отца охотнику.
Затем ранчеро и краснокожий вышли из беседки и большими шагами направились к асиенде.
Дон Мигель предоставил корасу самому выбрать себе лошадь, и в то время как сашем седлал лошадь по индейскому обычаю, асиендадо удалился к себе в спальню и велел сказать сыну, чтобы тот пришел к нему.
Молодой человек успел уже совсем оправиться от полученной раны.
Дон Мигель сказал сыну, что ему необходимо уехать на несколько дней и поручил ему управление асиендой; при этом он советовал ему главным образом не удаляться от фермы и как можно заботливее оберегать сестру.
Молодой человек, радуясь в душе, что ему можно в продолжение нескольких дней наслаждаться полной свободой, обещал отцу исполнить все, что тот от него требовал.
Поцеловав в последний раз сына и дочь, дон Мигель отправился в патио44.
В ожидании его, вождь занимался тем, что заставлял гарцевать выбранную им для себя великолепную лошадь.
Дон Мигель несколько минут любовался ловкостью и грацией индейца, которому в этом отношении мог бы позавидовать самый знаменитый мексиканский объездчик мустангов, потом он вскочил в седло, и они оба вместе поехали по направлению к Эль-Пасо, куда им необходимо было попасть, прежде чем достигнуть пустыни и добраться до прогалины Пораженного Дуба.
Путешественники молча ехали рядом, погруженные каждый в свои мысли.
В ту минуту, когда они вступали в Пасо, солнце садилось на горизонте в волны красноватых паров, что предвещало на ночь грозу.
При въезде в городок они расстались. На следующий день, как мы уже говорили в начале нашего рассказа, дон Мигель выехал на рассвете и направился к прогалине.
ГЛАВА XI. Беседа
Валентин Гилуа жил или, лучше сказать, странствовал в течение пяти или шести лет по обширным пустыням Новой Мексики и Техаса.
В окрестностях Рио-Пуэрко он появился в первый раз вместе с арауканским вождем; они выслеживали ягуара.
Оба они считались самыми смелыми пограничными охотниками.
Когда им удавалось собрать богатый запас мехов, они отправлялись продавать их в города, возобновляли там запасы пороха и пуль, покупали кое-какие необходимые предметы и снова возвращались в пустыню.
Часто они нанимались на одну и даже на две недели к владельцам асиенд, чтобы избавить их от хищных зверей, опустошавших их стада; но, исполнив свою обязанность, т. е. уничтожив свирепых хищников и получив за это плату, они, несмотря на блестящие предложения асиендадос, желавших удержать их у себя на службе, снова вскидывали карабины на плечи и уходили.
Валентин и его друг хранили самое глубокое молчание относительно событий своей жизни, предшествовавших появлению их в этих странах.
Одно только выдавало национальность Валентина, которого товарищ его называл Кутонепи, — что на языке индейцев означает «Мужественный», — охотник носил на груди крест Почетного Легиона.
Рассказы о бесчисленных подвигах обоих охотников приводили в восторг пограничных жителей, а тигров на своем веку они убили столько, что потеряли им счет.
С доном Мигелем Сарате они познакомились совершенно случайно и притом самым необыкновенным образом, и с тех пор между ними установились самые дружеские отношения.
Дон Мигель одной бурной ночью остался жив только благодаря необыкновенной верности глаза Валентина, который пулей в голову убил лошадь мексиканца в ту самую минуту, когда она, обезумев от страха и не повинуясь больше ни голосу, ни поводьям, неудержимо влекла своего всадника к громадной пропасти, на дно которой она и свалилась бы вместе с ним, не вмешайся Валентин.
Дон Мигель поклялся, что навсегда сохранит благодарность к своему спасителю.
Валентин и Курумилла сделались учителями детей асиендадо, которые, со своей стороны, сильно привязались к обоим охотникам.
Дон Пабло очень часто охотился в прериях вместе со своими друзьями.
Им он главным образом и был обязан верностью глаза и своим искусством обращаться со всякого рода оружием и умением объезжать лошадей
Дон Мигель Сарате не имел тайн от охотников
Они читали в его душе, как в открытой книге.
Они без всякого за это вознаграждения исполняли все его планы, потому что эти грубые лесные бродяги ценили всего больше и всего дороже свободу пустыни.
Однако, невзирая на симпатию и дружбу, столь тесно связывавшие эти непохожие друг на друга личности, несмотря на доверие, лежавшее в основе их дружбы, ни дон Мигель, ни его дети никогда не могли добиться, чтобы охотники рассказали им о своей жизни до прибытия в их страну.
Дон Мигель не раз, движимый не любопытством, а только одним участием, пытался вызвать их на откровенность, но Валентин всегда умел обойти эти вопросы молчанием; он делал это так искусно, что мексиканец не мог считать себя оскорбленным недостатком откровенности с его стороны и рассердиться за это упрямое молчание.
С Курумиллой дело было еще проще.
Закутавшись в стоическую невозмутимость индейца, он на все вопросы ограничивался таинственным покачиванием головы и не отвечал ни слова.
В конце концов асиендадо и его семья прекратили всякие расспросы и отказались от надежды проникнуть в тайну, которую их друзья умышленно и упорно от них скрывали.
Это, впрочем, не имело никакого влияния на их дружбу, и дон Мигель всегда с одинаковым удовольствием встречался с охотниками, когда они возвращались с охоты в прериях, где пропадали иногда по целым месяцам.
Мексиканец и охотник присели к огню, в то время как Курумилла, вооружившись своим скальпелем, снимал шкуры с ягуаров, так искусно убитых доном Мигелем
— Э! Дружище, — смеясь, сказал дон Мигель, — я начал уже терять терпение и думал, что вы забыли об этом свидании, хотя сами же вы его и назначили
— Я никогда ничего не забываю, вы это знаете, — серьезно отвечал Валентин, — если я не пришел раньше, то это потому, что от моего хакаля очень далеко до этой прогалины
— Сохрани меня Бог от того, чтобы я стал вас упрекать, мой друг, хотя, признаюсь вам, перспектива провести ночь одному в этом лесу не имела для меня ничего особенно привлекательного, и если бы вы не явились до захода солнца, я бы непременно уехал.
— И вы поступили бы очень дурно, дон Мигель, потому что мне нужно говорить с вами об очень важном деле, и кто знает, что могло бы случиться, если бы мне не удалось вас предупредить.
— Вы меня просто пугаете, друг мой.
— Я сейчас вам все объясню, но сначала позвольте мне вам сказать, что несколько дней тому назад вы совершили одну крупную неосторожность, последствия которой могут быть весьма серьезными для вас.
— Какая неосторожность?
— Я сказал «одну», а должен был сказать «две».
— Я вас слушаю, — проговорил дон Мигель, в голосе которого слышалась легкая досада, — говорите, пожалуйста, яснее.
— Вы поссорились с одним бандитом-американцем?
— С Красным Кедром?
— Да. А когда он был в ваших руках, вы дали ему возможность ускользнуть, вместо того, чтобы убить его на месте.
— Это правда, я поступил нехорошо, — что делать, негодяй живуч как аллигатор; но будьте спокойны: если он когда-нибудь попадется мне под руку, клянусь вам, я уж не промахнусь.
— А между тем вы уже промахнулись один раз, и в этом-то и состоит вся беда.
— Я вас не понимаю.
— Вы сейчас меня поймете. Этот человек один из тех негодяев, — грязная пена Североамериканских Соединенных Штатов, — которых, к несчастью, слишком много приходится видеть здесь за последние несколько лет… Не знаю, как ему удалось обмануть вашего агента в Нью-Йорке, но он сумел так хорошо втереться к нему в доверие, что последний рассказал ему все, что он знал о задуманном вами перевороте.
В окрестностях Рио-Пуэрко он появился в первый раз вместе с арауканским вождем; они выслеживали ягуара.
Оба они считались самыми смелыми пограничными охотниками.
Когда им удавалось собрать богатый запас мехов, они отправлялись продавать их в города, возобновляли там запасы пороха и пуль, покупали кое-какие необходимые предметы и снова возвращались в пустыню.
Часто они нанимались на одну и даже на две недели к владельцам асиенд, чтобы избавить их от хищных зверей, опустошавших их стада; но, исполнив свою обязанность, т. е. уничтожив свирепых хищников и получив за это плату, они, несмотря на блестящие предложения асиендадос, желавших удержать их у себя на службе, снова вскидывали карабины на плечи и уходили.
Валентин и его друг хранили самое глубокое молчание относительно событий своей жизни, предшествовавших появлению их в этих странах.
Одно только выдавало национальность Валентина, которого товарищ его называл Кутонепи, — что на языке индейцев означает «Мужественный», — охотник носил на груди крест Почетного Легиона.
Рассказы о бесчисленных подвигах обоих охотников приводили в восторг пограничных жителей, а тигров на своем веку они убили столько, что потеряли им счет.
С доном Мигелем Сарате они познакомились совершенно случайно и притом самым необыкновенным образом, и с тех пор между ними установились самые дружеские отношения.
Дон Мигель одной бурной ночью остался жив только благодаря необыкновенной верности глаза Валентина, который пулей в голову убил лошадь мексиканца в ту самую минуту, когда она, обезумев от страха и не повинуясь больше ни голосу, ни поводьям, неудержимо влекла своего всадника к громадной пропасти, на дно которой она и свалилась бы вместе с ним, не вмешайся Валентин.
Дон Мигель поклялся, что навсегда сохранит благодарность к своему спасителю.
Валентин и Курумилла сделались учителями детей асиендадо, которые, со своей стороны, сильно привязались к обоим охотникам.
Дон Пабло очень часто охотился в прериях вместе со своими друзьями.
Им он главным образом и был обязан верностью глаза и своим искусством обращаться со всякого рода оружием и умением объезжать лошадей
Дон Мигель Сарате не имел тайн от охотников
Они читали в его душе, как в открытой книге.
Они без всякого за это вознаграждения исполняли все его планы, потому что эти грубые лесные бродяги ценили всего больше и всего дороже свободу пустыни.
Однако, невзирая на симпатию и дружбу, столь тесно связывавшие эти непохожие друг на друга личности, несмотря на доверие, лежавшее в основе их дружбы, ни дон Мигель, ни его дети никогда не могли добиться, чтобы охотники рассказали им о своей жизни до прибытия в их страну.
Дон Мигель не раз, движимый не любопытством, а только одним участием, пытался вызвать их на откровенность, но Валентин всегда умел обойти эти вопросы молчанием; он делал это так искусно, что мексиканец не мог считать себя оскорбленным недостатком откровенности с его стороны и рассердиться за это упрямое молчание.
С Курумиллой дело было еще проще.
Закутавшись в стоическую невозмутимость индейца, он на все вопросы ограничивался таинственным покачиванием головы и не отвечал ни слова.
В конце концов асиендадо и его семья прекратили всякие расспросы и отказались от надежды проникнуть в тайну, которую их друзья умышленно и упорно от них скрывали.
Это, впрочем, не имело никакого влияния на их дружбу, и дон Мигель всегда с одинаковым удовольствием встречался с охотниками, когда они возвращались с охоты в прериях, где пропадали иногда по целым месяцам.
Мексиканец и охотник присели к огню, в то время как Курумилла, вооружившись своим скальпелем, снимал шкуры с ягуаров, так искусно убитых доном Мигелем
— Э! Дружище, — смеясь, сказал дон Мигель, — я начал уже терять терпение и думал, что вы забыли об этом свидании, хотя сами же вы его и назначили
— Я никогда ничего не забываю, вы это знаете, — серьезно отвечал Валентин, — если я не пришел раньше, то это потому, что от моего хакаля очень далеко до этой прогалины
— Сохрани меня Бог от того, чтобы я стал вас упрекать, мой друг, хотя, признаюсь вам, перспектива провести ночь одному в этом лесу не имела для меня ничего особенно привлекательного, и если бы вы не явились до захода солнца, я бы непременно уехал.
— И вы поступили бы очень дурно, дон Мигель, потому что мне нужно говорить с вами об очень важном деле, и кто знает, что могло бы случиться, если бы мне не удалось вас предупредить.
— Вы меня просто пугаете, друг мой.
— Я сейчас вам все объясню, но сначала позвольте мне вам сказать, что несколько дней тому назад вы совершили одну крупную неосторожность, последствия которой могут быть весьма серьезными для вас.
— Какая неосторожность?
— Я сказал «одну», а должен был сказать «две».
— Я вас слушаю, — проговорил дон Мигель, в голосе которого слышалась легкая досада, — говорите, пожалуйста, яснее.
— Вы поссорились с одним бандитом-американцем?
— С Красным Кедром?
— Да. А когда он был в ваших руках, вы дали ему возможность ускользнуть, вместо того, чтобы убить его на месте.
— Это правда, я поступил нехорошо, — что делать, негодяй живуч как аллигатор; но будьте спокойны: если он когда-нибудь попадется мне под руку, клянусь вам, я уж не промахнусь.
— А между тем вы уже промахнулись один раз, и в этом-то и состоит вся беда.
— Я вас не понимаю.
— Вы сейчас меня поймете. Этот человек один из тех негодяев, — грязная пена Североамериканских Соединенных Штатов, — которых, к несчастью, слишком много приходится видеть здесь за последние несколько лет… Не знаю, как ему удалось обмануть вашего агента в Нью-Йорке, но он сумел так хорошо втереться к нему в доверие, что последний рассказал ему все, что он знал о задуманном вами перевороте.